Глава LXIX

Я простился с Кофагусами и ушел из дому, сопровождаемый Эбраимом, который нес мой чемодан. Я прошел уже около двадцати саженей и вдруг вспомнил, что забыл на столе газеты, в которых заключалось объявление и адрес. Я велел Эбраиму идти потихоньку вперед, а сам отправился назад, и когда вошел в комнату, то застал там Сусанну. Она сидела грустная, задумчивая и тихо плакала, подперев рукою печальную свою голову. Она вздрогнула, услышав скрип двери, и отвернулась, увидев меня.

— Извините меня, Сусанна, я забыл газеты, — сказал я заикаясь. Я хотел было броситься к ее ногам, сознаться в моей любви и отложить отыскание отца моего до тех пор, покуда не женюсь, но она, не сказав ни слова, вышла в другую комнату и этим поступком совершенно обезоружила меня. «Она меня любит, — подумал я. — Слава Богу! Теперь я не уеду, не объяснившись с нею». Я сел. Сердце мое было занято приятными чувствами. Но я взял газеты, прочитал объявление… и опять стал думать, но уже об отце.

Через полчаса я простился с Тимофеем и выехал из Ридинга. Все время в голове моей попеременно являлись то богатый отец мой, то стройная, милая Сусанна, и таким образом я незаметно приехал в Лондон. Когда дилижанс остановился, я все еще сидел до тех пор, пока кучер не напомнил мне, что пора выходить. Я вышел, взял наемную коляску и велел везти себя в Пиаццу, в Ковент-Гарден.

— В Пиаццу, в Ковент-Гарден! Да для вас не годится это место, — сказал извозчик. — Тамошние молодые люди замучат вас своими насмешками.

Я забыл, что на мне было квакерское платье, и велел кучеру остановиться возле лавки, где продавали готовые платья. Извозчик исполнил мои приказания, и я купил себе большой плащ и модную шляпу.

— Теперь поезжай прямо в Пиаццу, — сказал я, садясь в коляску.

Я не знаю, почему мне хотелось остановиться там. Меня что-то влекло туда. Я вспомнил мой первый приезд в Лондон, знакомство с Виндермиром и прочее, и прочее, и я желал опять увидеть это место. Приехав в Пиаццу, я спросил, есть ли комнаты, и служитель показал мне те же, которые я занимал прежде.

— Хорошо, — сказал я, — теперь дай мне что-нибудь поесть и пошли за хорошим портным.

Служитель хотел было снять плащ мой, но я сказал ему, что мне холодно. Он вышел, а я бросился на диван и стал припоминать все происшествия, в которых участвовали Карбонель, Гаркур и другие. Но мысли мои вскоре были прерваны приходом портного.

— Вели ему подождать немного, — сказал я. — Я позвоню, когда ему можно будет войти. — До того стыдился я своего квакерского платья, что, сбросив сюртук, жилетку, спрятал их в угол и закутался в широкий плащ. Потом я позвонил, и портной вошел в мою комнату.

— Мне надобно завтра к десяти часам новое платье.

— Невозможно, сэр, так скоро.

— Невозможно? — сказал я. — И ты считаешься модным портным! В таком случае можешь отравиться домой.

После такого решительного ответа портной подумал, что я, должно быть, человек очень важный.

— Я постараюсь, — сказал он, — исполнить ваше желание, и если успею только вовремя прийти домой, то думаю, что можно будет это уладить. Конечно, вы знаете, что ночная работа требует двойной платы.

— Я знаю только, что если я отдаю приказания, то привык, чтобы их сейчас же исполняли. Этому выучил меня мой несчастный друг, майор Карбонель.

Портной при имени Карбонеля низко поклонился. Казалось, в этом имени было еще до сих пор что-то магическое, хотя майор давно уже умер.

— Я надел квакерское платье, чтобы приволокнуться за молоденькой пуританкой, а потому и принужден был оставаться в нем некоторое время. Однако снимайте поскорее мерку, и я ожидаю заказанное платье ровно в десять.

— Вы будете довольны, сэр, — сказал портной, выходя из комнаты.

Я лег на диван, закутавшись в мой плащ, дверь снова отворилась, и ко мне вошел хозяин со служителем. Каждый из них нес по блюду для моего ужина. Я хотел было отправить их к черту, но низкий поклон хозяина остановил меня и побудил быть вежливым.

— Как я счастлив вас опять видеть, Ньюланд; верно, вы совершили большое путешествие.

— Да, я много путешествовал в продолжение этого времени, — ответил я небрежно. — Но я себя не очень хорошо чувствую. Вы можете оставить ужин на столе, а вас мне теперь не нужно.

Хозяин и служитель, поклонившись мне, вышли из комнаты, а я запер двери и с большим аппетитом поужинал, потому что ничего не ел со вчерашнего завтрака. Кончив свой ужин, я сел на диван и невольно начал разбирать свое поведение.

— Сусанна, — подумал я, — как ты справедливо судила обо мне! Еще не прошло и суток, как я оставил тебя и уже стыжусь платья, в котором был так счастлив с тобою. Ты правду сказала, что я напыщен гордостью и радостно возвращаюсь в этот свет тщеславия. Тут я живо представил ее слезы и упрекал себя в недостатке твердости. С грустными мыслями я лег спать и проснулся довольно поздно. Когда я позвонил, служанка принесла мне новое мое платье, оставленное портным; я надел его и совершенно был доволен переменой, которая придала физиономии моей прежнюю мою моложавость. После завтрака я велел нанять экипаж и поехал в № 16 Трогмортон-Курт, Минорис. Дом этот снаружи был очень грязен и не предвещал внутренней красоты, а окошки, казалось, несколько лет не были уже мыты. Когда я вошел в комнату, то насилу мог разглядеть высокого тощего человека.

— Что вам угодно, сэр? — сказал он.

— С хозяином ли дома имею я удовольствие говорить? — ответил я.

— Да, сударь, мое имя Чатфильд.

— Я пришел к вам по случаю объявления, которое было в газетах, — говорил я, показывая ему листок.

— Да, это так. Не можете ли вы нам сообщить о себе каких-нибудь подробностей?

— Да, могу, сэр, и самые удовлетворительные.

— Я очень жалею, что вы столько беспокоились. Вам надобно ехать в Линкольнский Двор, к Мастертону; все дела теперь в его руках.

— Не можете ли вы мне сказать, кто спрашивает этого молодого человека?

— Генерал де Беньон, приехавший недавно из Индии.

Воображение мое вспыхнуло; я с поспешностью вышел, сел в коляску и велел ехать в Линкольнский Двор. Мигом пробрался я в комнату Мастертона, который готов был выйти из дома.

— Разве вы забыли меня, дорогой, уважаемый Мастертон! — сказал я дрожащим голосом и с силою сжал его руку.

— Право, вы, кажется, решились заставить себя помнить хоть несколько минут! — вскрикнул он, мотая своей раздавленной рукой. — Да кто вы?

Мастертон не видел ясно простыми глазами, а голос мой не мог сейчас узнать. Он вытащил очки свои из кармана и надвинул их на нос. — Ах, да это вы, Иафет; не правда ли?

— Да, я, Иафет, — сказал я, опять взяв его руку.

— Только не жмите, пожалуйста, так крепко, милый мой, — сказал стряпчий. — Я признаю вашу силу, и этого достаточно. Я рад, очень рад видеть вас. Вы скиталец, неблагодарный человек, садитесь, садитесь… Но сперва помогите мне снять плащ. Предугадываю, что посещение ваше есть следствие объявление; не так ли? Правда, вы наконец нашли вашего отца, или, лучше сказать, он нашел вас. И что еще страннее, вы не обманулись в ваших предположениях.

— Но где он, где? Свезите меня к нему скорее.

— Вам надобно подождать немного, потому что он уехал в Ирландию.

— Ждать! Опять ждать! О, нет, я сейчас же за ним поеду.

— Вы этим сделаете новую глупость и повредите только себе, потому что отец ваш — престранный человек. Он хотя и сознается, что оставил вас под именем Иафета, но все-таки боится, чтобы его не обманули, и требует неопровержимых доказательств. Мы не могли следить за вами после вашего выхода из воспитательного дома, не отыскав Кофагуса, и до сих пор не знаем, что с ним сделалось и где он.

— Я вчера вечером был у него.

— Хорошо, очень хорошо. Нам надобно за ним послать или самим туда ехать. У него пакет, оставленный госпожой Метланд, в котором заключаются документы о женитьбе вашего отца. Странно, что вы так сверхъестественно угадали содержание его. Но все идет очень хорошо, и я вас поздравляю. Отец ваш — престранный человек. Он прожил весь век деспотом, окруженный рабами, и не любит, чтобы с ним шутили, и если вы что-нибудь скажете ему противное, то он лишит вас наследства. Это истый старый тигр. Если бы не для вас, то я бы давно его оставил… Он, кажется, думает, что весь свет обязан ему в ноги кланяться. Будьте уверены, Иафет, что не для чего так торопиться его видеть, и вам нужно ему представиться, когда все доказательства будут собраны и объяснены. Я надеюсь, что у вас не истратился запас почтения и сыновней любви, иначе через неделю вы улетите за дверь. Представьте себе, что он и меня уж честил разными именами.

— В самом деле? — сказал я смеясь. — Я должен извиняться за поведение моего отца.

— О, Иафет, я не гонюсь за безделицами, — говорил он улыбаясь. — Но вы не спрашиваете о ваших знакомых?

— Мне хотелось спросить, — ответил я. — Что лорд Виндермир?

— Совершенно здоров и очень рад будет вас видеть.

— А леди де Клер и ее дочь?

— Они в Лондоне. Леди де Клер опять сделалась светской женщиной, и ее дочь, как вы называли ее, ваша Флита, или Сецилия де Клер, слывет первой красавицей в столице. Но теперь, когда я удовлетворительно, ответил вам на все вопросы, расскажите мне ваши приключения, потому что, вероятно, они с вами случались с тех пор, как вы убежали от нас таким неблагодарным образом.

— Очень охотно, сэр, я вам передам их, но рассказ будет слишком длинен…

— Но мы будем обедать здесь и проведем вечер вместе. Дело решено, и я буду знать ваши похождения.

Глава LXX

Я отпустил коляску, пока Мастертон приказывал готовить обед, и потом мы заперли дверь, чтобы кто-нибудь не вошел, и я начал мой рассказ. Давно уже настало время обеда, когда я кончил мою историю.

— Кажется, вы нарочно созданы для того, чтобы попадать в беды и потом отделываться от них чудесным образом, — заметил Мастертон. — Из вашей жизни можно было бы составить роман.

— Конечно, и презанимательный.

— Я с вами согласен. Но обед готов, а он не любит ждать. После мы потолкуем, а теперь удовлетворим требование наших желудков.

Мы сели за стол. Когда обед кончился и в комнате осталось нас только двое, Мастертон сказал мне:

— Иафет, я очень рад, что мы встретились прежде, нежели вы увидели вашего отца. Вы, бесспорно, имеете большие выгоды, родившись от известного семейства. Предок ваш был пэр Ирландии, но вы не можете наследовать этого титула, потому что старший брат имеет большое семейство. Что же касается имения, то вам не о чем беспокоиться, и вы совершенно счастливы. Ваш отец очень богат, а вы — единственный его сын; но надобно предварить вас, что вы найдете в нем человека совершенно противного тому, как представляли его ваши юношеские мечты. Кажется, отец ваш не имеет вовсе родительской нежности и искал вас для того только, что хотел кому-нибудь передать свое имение. Притом, он жесток и вспыльчив, и малейшее сопротивление его воле приводит его в совершенное неистовство. Он терпел прежде большую нужду, и, кажется, отец его обходился с ним не очень вежливо.

— Но не знаете ли, из-за чего я был оставлен в воспитательном доме?

— Я вам сейчас расскажу это. Дед ваш доставил отцу вашему офицерский чин и хотел, или, лучше сказать, требовал, чтобы он женился на богатой девушке, которую отец ваш не видал, и для этого велел ему приехать к себе. Говорят, она была очень хороша собой, но отец ваш поступил очень неблагоразумно; он не согласился даже посмотреть на нее и прислал решительный отказ, за что лишился всего имения. Вскоре отец ваш влюбился в прелестную молодую женщину, у которой, казалось, было огромное состояние. Но, чтобы вернее получить ее руку и вместе богатство, он уверял ее, что наследует после отца достоинство пэра и все имение; таким образом он женился на ней. Но спустя два дня после брака они узнали свое «богатство». Оказалось, что у отца вашего было одно только офицерское жалованье, а у нее ровно ничего. Отец ваш бесился, выходил из себя, называл жену свою обманщицей. Несколько дней после свадьбы были днями слез, брани, упреков, клятв и прочего. Наконец мать ваша, успокоившись, сказала своему мужу: «Из-за чего нам ссориться, Эдмонд? Мы оба виноваты, так постараемся лучше исправить нашу ошибку. Все думают, что я в гостях здесь; а о вас, что вы получили отпуск на несколько дней. Но не сказали ли вы кому-нибудь из офицеров о вашей свадьбе? » «Никому», — пробормотал отец ваш. «В таком случае разъедемся, как будто бы между нами ничего не было… Никто не узнает, и каждый из нас для своей пользы будет хранить этот секрет в тайне. Согласны ли вы? » Отец ваш с восторгом принял это предложение. Он проводил вашу мать в N… , а потом возвратился в свой полк.

— Признаюсь, происшествие это не делает чести моей матери.

— Оставим ее в покое, Иафет, вам нужна история вашего отца. Теперь надобно сказать, что через два месяца после этого отец ваш получил письмо от матери, в котором она извещала, что их связь имела обыкновенные последствия и что он должен будет заботиться о ребенке во избежание огласки, или, в противном случае, она обо всем расскажет. Не знаю, какие меры употребили они, чтобы никто не узнал этого происшествия, но отец ваш говорил, что ребенок родился в Лондоне, и, по обоюдному согласию, он привесил вас к воротам воспитательного дома с бумагой и ассигнацией. После этого он и не думал вас возвратить, но мать ваша требовала этого настоятельно, потому что какое бы ни было ее поведение, она все-таки имела материнские чувства. Полк, в котором служил отец ваш, был отправлен в Индию. Там он вскоре получил следующий чин за храбрость в Майсурской войне. После нескольких лет, приехав в отпуск, он спрашивал о вас, но не для себя, а по просьбе вашей матери…

— Да разве они опять вместе жили?

— Почти; ваша мать отправилась в Индию. Она там, выдавая себя за девушку, нашла хорошую партию и в другой раз вышла замуж.

— Боже милосердый, какая безнравственность!

— Супруг ее был член калькуттского совета. Отец же ваш находился тогда в этой провинции Индии и, нечаянно встретив ее на бале у губернатора, узнал, что она замужем. Он хотел выйти, но мать ваша, не теряя присутствия духа, сама подошла к нему и начала с ним разговаривать как со старинным знакомым, и после этого они виделись несколько раз, не подавая, впрочем, виду, что имели что-нибудь общее прежде. Однако, когда она узнала, что отец ваш едет в Англию, то просила его убедительно справиться о вас, Иафет. Он обещал ей исполнить ее желание. Возвратившись опять в Индию, он узнал, что мать ваша умерла от тифа. Отец ваш не был тогда богат, но он участвовал в военных действиях, и тут-то он и составил себе состояние. Сколько я мог заметить, он вовсе и не думал о вас, и только смерть вашей матери и имение, которое он нажил, заставили его думать о наследнике.

Вот что я мог узнать о вашем отце, и, кажется, он не чувствует ни малейшей привязанности к вам. Поведение жены его напоминает ему неприятную женитьбу, и если бы он не желал иметь наследника, то, кажется, вовсе не хотел бы вас видеть. Правда, вы можете его заставить любить себя, и наружность ваша поддержит эту любовь, но вам очень трудно будет выполнить все его капризы, и я боюсь, что вы с вашим горячим характером едва ли поладите с ним.

— Правда, сэр, мне кажется, что самые лестные желания редко сбываются, и я бы даже желал, чтобы отец меня не искал. Я был доволен и счастлив, а теперь, кажется, нечему радоваться в новой перемене моего состояния.

— Мне надобно вас спросить еще кое о чем. Во-первых; кажется, вы вступили в секту квакеров? Скажите мне откровенно, уверены ли вы во всех правилах их ве-ры и намерены ли вы с ними остаться? Это вам много помешает.

— Правила веры их, по моему мнению, ближе к христианству, нежели другие, и я не задумываясь скажу, что жизнь их по большей части чиста и непорочна. Есть у них некоторые обычаи, которые мне показались довольно смешными, но впоследствии я привык к ним, хотя их одежда постоянно носит на себе отпечаток их странностей.

— Как это, Иафет?

— Я могу ответить вам словами Сусанны Темпль. «Вы думаете, что наше платье есть наружная форма, которая вовсе не нужна. Мы носим это платье для того, чтобы отделиться от других. Наружные украшения мы ни во что не ставим, а главным основанием своего верования считаем смирение. Не все те, которые носят это платье, истинные квакеры, но зато мы знаем, что если кто снимет его, то вместе с тем он отказывается от наших правил, и вот почему мы почитаем его важным. Я не спорю, что можно быть также религиозным и без этого наряда, но он есть условие нашего исповедания, и мы должны исполнять все мелочи, чтобы быть постояннее и приверженнее к обряду».

— Она очень умно рассуждала, но я хочу вас спросить еще, Иафет, сильно ли вы влюблены в молодую пуританку?

— Я не могу скрыть этого. Я люблю ее от всей души.

— Но любовь ваша может ли заставить вас остаться квакером и жениться на ней?

— Я спрашивал себя об этом по крайней мере сто раз в продолжение двадцати четырех часов и до сих пор не знаю, на что решиться. Если бы она надела светское платье и мне позволила бы то же сделать, то я бы завтра же на ней женился. Но остаться квакером из любви к ней — это другое дело. Положение мое затруднительно. Я никогда не говорил ей о своей любви, но уверен, что она меня любит и понимает мою любовь.

— То есть вы это только думаете, что весьма извинительно молодому человеку.

Я рассказал Мастертону, в каком положении застал Сусанну, возвратившись за газетами.

— Все эти доказательства очень надежны, но, скажите мне, Иафет, думаете ли вы, что она из любви к вам решится оставить свою секту?

— Нет, она слишком постоянна в своих правилах и не сделает этого. Она будет страдать, мучиться, но никогда не переменит закона отцов своих.

— Она, должно быть, умна, и мне кажется, что несчастья ваши только теперь начинаются. Вы были бы гораздо счастливее с нею, нежели в свете. Будущность ваша незавидна. Вы будете иметь дело с самым строгим отцом, который наложит на вас железную власть. Притом, вступив в общество, вы найдете одну пустоту и наружный блеск.

— Вы говорите правду. Но, во всяком случае, я выиграю что-нибудь, если узнают, что я происхожу от знатного семейства, тем более, что я был всегда игралищем судьбы, и кажется, что она и теперь продолжает шутить со мною… Но уже очень поздно, прощайте, желаю вам покойной ночи.

— Прощай, Иафет. Если я получу какие-нибудь известия, то дам вам знать. Леди де Клер живет в № 13, в Парк-Стрит. Вы, я думаю, пойдете к ней?

— Сейчас же, только напишу письмо в Ридинг.

Глава LXXI

Я возвратился домой, начал обдумывать сообщение Мастертона и, признаюсь, не совсем был доволен новостями, которые он открыл мне. Вести его о моей матери, хотя уже покойнице, заставили меня грустить, а характер отца моего не предвещал ничего доброго. Странно. Я только что нашел его и вот желал уже, чтобы век не видаться с ним, и когда я сравнивал мирное и счастливое житье мое у Кофагуса с будущим, то жестоко сожалел, что Тимофей показал мне объявление.

На следующее утро я написал Кофагусу и Тимофею, рассказав им подробно все, что слышал от Мастертона, и прибавил еще, что я никогда не желал бы с ними расстаться. И в это время я, действительно, чувствовал то, что писал.

Кончив письмо, я отправился в Парк-Стрит, чтобы увидеть леди де Клер и Сецилию. Еще было очень рано, когда я постучал в двери, и лакей, зная меня, безо всяких вопросов впустил в залу, взяв на свою ответственность подобный поступок.

Уже прошло более года, как я оставил мою Флиту в Ричмонде, и теперь очень интересовался, как меня примут. Я пошел с человеком наверх, и когда он отворил дверь в их комнату, то я слышал, как он назвал меня по имени, докладывая о моем приходе.

Леди де Клер и Сецилия встали с поспешностью и вышли ко мне, сопровождаемые Гаркуром.

— Мистер Ньюланд! — вскричала леди де Клер. — Какое неожиданное удовольствие!

Сецилия подошла ко мне и покраснела по уши. Гаркур отступил на несколько шагов назад, как будто ожидая, что я прежде стану приветствовать его. Мне никогда не было так неловко. Но, кажется, и остальные лица находились в том же положении.

— Знакомы ли вы с мистером Гаркуром? — сказала наконец леди де Клер.

— Если это тот мистер Гаркур, которого я прежде знал, то мы, конечно, знакомы.

— Поверьте, Ньюланд, он всегда оставался тем же, — сказал Гаркур, подойдя ко мне и подавая мне руку, которую я пожал с удовольствием.

— Давно уже мы не виделись, — сказала Сецилия, думая, что надобно непременно и ей что-нибудь говорить по правилам светской политики. Но вместе с тем, казалось, и не хотела при Гаркуре напоминать о моих прошлых отношениях с ней.

— Точно, мисс Сецилия, — ответил я очень серьезно, потому что не был доволен приемом, в котором я не видел прежней дружбы и чистосердечия. — С тех пор, как я имел удовольствие вас видеть в последний раз, счастье почти меня не оставляло.

Сецилия пристально смотрела на меня, как будто бы желая узнать, в чем именно я был счастлив. Однако она молчала и не задала мне никакого вопроса.

— Здесь никого нет, кому бы не была известна моя история до того времени, как я оставил Лондон и вас, леди де Клер. Я расскажу ее в четырех словах: я отыскал отца моего.

— Надеюсь, что вы позволите вас поздравить с этим, мистер Ньюланд? — сказала леди де Клер.

— Что касается происхождения и почетности фамилии, то я не могу жаловаться. Отец мой — брат пэра и сам генерал. Я не скажу фамилии его, пока не буду им признан перед всем светом. Я также имею преимущество быть единственным его сыном, и если не буду отвергнут отцом, то я богатый наследник, — продолжал я насмешливо. — Может быть, я теперь буду лучше принят, нежели Иафет Ньюланд-сирота. Но, леди де Клер, кажется, я не вовремя пришел, а потому позвольте мне с вами проститься. — И, не дожидаясь ответа, я вышел. Исполненный негодования, я бежал по лестнице и был уже почти на дворе, как услышал за собой легкие шаги и вслед за тем увидел Сецилию. Она схватила мою руку и с упреком устремила на меня глаза свои, на которые навернулись слезы.

— За что, Иафет, вы с нами так поступаете? — спросила она меня.

— Мисс де Клер, — ответил я, — мне не за что делать упреки. Я заметил, что мое присутствие не нравилось вам, и я вышел.

— Кажется, вы гордитесь теперь, когда узнали вашего отца?

— Я слишком горд для того, мисс де Клер, чтобы быть там, где меня не желают видеть. Я, как Иафет Ньюланд, пришел сюда, чтобы увидеть прежнюю мою Флиту. Но когда получу настоящую мою фамилию, то надеюсь быть радушно принят дочерью леди де Клер.

— Ах, как он переменился! — сказала она, устремив на меня свои голубые глаза.

— Счастье меняет нас всех, мисс де Клер. Но позвольте оставить вас. — Я поклонился и ушел.

Но, сходя по лестнице, я не мог удержаться, чтобы не посмотреть назад, и, обернувшись, увидел, как Сецилия закрыла глаза свои платком и тихо шла наверх. Я пришел домой в дурном настроении и сердился за прием леди де Клер.

— Вот свет, — думал я, садясь на диван и бросив шляпу на стол. — Ее нельзя уже узнать после двух зим, которые она провела здесь. Однако, как она похорошела. Но от чего эта перемена? Зачем Гаркур был у них? Не наговорил ли он им чего-нибудь на меня? Это легко может быть.

В то время, как голова моя была занята подобными мыслями, и я сравнивал Сецилию с Сусанной, и не совсем выгодно для первой, дверь в мою комнату отворилась, и мальчик доложил о приходе Гаркура.

— Стул мистеру Гаркуру, — сказал я небрежно.

— Ньюланд, — сказал Гаркур, — я пришел к вам по двум причинам; во-первых, по поручению дам, которых вы оставили так неожиданно, и чтобы уверить вас…

— Извините, если я прерву вас, мистер Гаркур. Я не приму никаких посланников от этих дам. Они могут делать вас своим поверенным, если им это угодно, но я отказываюсь слушать вас. После того, что я видел и чувствовал утром, объяснения совершенно бесполезны.

Я отказываюсь от моего права на знакомство с госпожой де Клер и ее дочерью, если я когда-нибудь имел только это право. Следовательно, о первой причине нечего и говорить более. Итак, могу ли я узнать вторую, которая доставила мне честь вас видеть?

— Не знаю, мистер Ньюланд, — ответил Гаркур, — должен ли я, услышав ответ ваш на первую причину, говорить о второй, тем более, что она меня касается.

— Я готов слушать ее со всевозможным вниманием, — сказал я, кланяясь ему.

— Я хотел сказать, мистер Ньюланд, что я намерен просить у вас извинения за мой поступок и сознаться, что я достойно был наказан и более, может быть, собственною совестью, нежели опасной раной, которую я от вас получил. Обязанность благородного человека заставила меня высказать вам это. Может быть, придет время, когда я в состоянии буду доказать вам, что я недостоин такого холодного приема, который вижу теперь. Позвольте мне с вами проститься, мистер Ньюланд, хотя с грустными чувствами. Я должен сказать вам, что вы также огорчите и тех, которые любят вас не только по долгу благодарности, но и по собственному влечению.

Гаркур поклонился мне и вышел.

— Все это прекрасно, — подумал я, — но я не позволю уговорить себя сладкими словами. Я знаю вас, как свои пять пальцев. Вероятно, они будут жалеть о своем поступке, но никогда более не увидят меня у себя в доме.