Глава XXXVII

Поведение Гаркура, конечно, должно было придать мне бодрости, если бы я не совсем решился следовать советам Мастертона, но я твердо решился исполнять их. Возвратившись домой, я с самодовольным видом думал, что сделал доброе дело. На следующее утро я отправился к Флите, и так как мы давно не виделись, свидание наше доставило нам большое удовольствие. Она очень выросла и похорошела: моложавое личико, черные глаза показывали пятнадцатый или шестнадцатый год, потому что настоящих ее лет мы не знали. Умственные ее способности были также развиты. Содержательница пансиона хвалила мне ее послушание и прилежание и спрашивала, не хочу ли я, чтобы ее учили музыке и рисованию, говоря, что Флита к обоим этим искусствам имеет природную способность. Я согласился, и сирота, сестра моя, в знак благодарности обняла меня, как брата. Пылкие молодые чувства мои вспыхнули в объятиях пятнадцатилетней девушки, и она сделалась для меня более, нежели сестра — я люблю ее и невольно передал ей пламя моего сердца, которое она поняла и, казалось, приняла с восторгом. Потом я взял у нее цепочку, говоря, что могу по ней сделать важные открытия. Она хотела непременно знать, в чем дело, но я на этот раз ей ничего не сказал. Опасаясь, чтобы местопребывание ее не было открыто агентом Мельхиора, я из предосторожности подтвердил Флите, чтобы она никак не оставляла пансиона в случае, если товарищи Мельхиора откроют, где она живет; даже если бы доставили ей письмо от моего имени, то и тогда она не должна исполнять их требований, если оно не будет принесено самим Тимофеем. То же повторил я и содержательнице пансиона и, заплатив ей за все издержки, отправился домой, обещая наведываться чаще. Возвратясь в город, я отдал цепочку Мастертону, который ее запер в свой железный сундук.

В следующую пятницу Гаркур с лакеем и я с Тимофеем отправились к его отцу и приехали туда во время обеда. Я был принят радушно семейством, которое составляли три молодые, прекрасные и любезные девушки и взрослый сын. На другой день я заметил, что отец Гаркура был чрезвычайно ко мне внимателен и предупреждал все мои желания. Я прожил там около двух недель и никогда не был счастливее. Вскоре меня стали считать как бы членом семейства. Однако ж я всякий раз, ложась спать, делался грустнее, представляя себе, как счастлив тот, кто имеет отца, сестер, семейство, с которыми можно разделить свое горе и радость. У меня катились слезы, когда я лелеял в душе своей счастливый круг родных. Ничто не может быть пленительнее общей радости в дружном семействе. Когда я расставался с ними, на глаза мои невольно навернулись слезы, в мыслях же все рисовался образ прелестных девушек.

— Сказали ли вы, Гаркур, отцу, что я вам так откровенно доверил?

— Да, все узнали это, — ответил он, — и в тот самый вечер, как мы приехали. Вы видите, что доверие ваше нисколько не уронило вас в глазах моего семейства. Отец мой очень рад нашей дружбе и советовал мне поддержать ее. И чтобы доказать вам, что я и сам этого хочу, я вам сделаю предложение. У вас в доме есть лишняя комната. Хотите ли, чтобы я ее занял? Мы будем жить вместе, расходы у нас будут пополам, и экономия будет значительная, как говаривал бедный Карбонель.

— Очень рад этому предложению, — ответил я.

Гаркур сказал мне, сколько будет платить за половину квартиры, и хотел отпустить своего лакея. Мы во всем совершенно согласились, и через неделю жили уже вместе. Свидание мое с Мастертоном и следующие за этим происшествия не дали мне времени узнать, спрашивал ли кто-нибудь обо мне в воспитательном домр. Спустя уже несколько недель по возвращении в город я зашел туда и узнал, что на другой день там будет собрание, куда я и явился к назначенному времени. Меня ввели в комнату, где было это собрание.

— Что вам угодно? — спросил президент воспитательного дома.

— Я пришел узнать, сударь, не спрашивал ли кто-нибудь о воспитывавшемся здесь Иафете Ньюланде.

— Иафете Ньюланде?

— Да, сударь, о Ньюланде, который отсюда был отдан в обучение аптекарскому искусству к Кофагусу и с которым, при поступлении его, были положены Деньги с письмом, изъясняющим, что дитя со временем будет взято.

— Помню, очень хорошо помню, шесть лет уже, как он отсюда вышел. О нем спрашивали, не правда ли, господа?.. Кажется, полтора года тому назад… Но мы спросим у секретаря.

Сердце мое забилось, пот выступил на лбу, и, наконец, мне сделалось дурно.

— Вы себя дурно чувствуете, — сказал один из присутствующих. — Дайте поскорее стакан воды, — прибавил он, обращаясь к служителям, что и было сейчас же исполнено. Я выпил, и мне стало лучше.

— Вы, кажется, очень интересуетесь этим молодым человеком?

— Да, сударь, никто другой не может принимать в нем такого участия.

Секретарь пришел со шнуровой книгой и, перевернув в ней несколько листов, прочитал следующее: «Августа 16-го приходили и спрашивали об оставленном здесь ребенке Иафете, с которым вместе в корзину были положены пятьдесят фунтов; фамилия ребенку — Ньюланд — назначена была смотрителем. При выходе он был отдан на руки аптекарю Кофагусу, живущему в Смитфилльде». Тут секретарь остановился и, перевернув лист, продолжал: «17-го августа то же самое лицо наведывалось, и на следующий день оказалось, что Кофагус оставил аптеку, а Иафет Ньюланд, как они полагают, был отправлен на поселение за делание фальшивой монеты».

— Боже мой, какое злословие! — воскликнул я, сжав руки.

Посмотрев на календарь, действительно, нашли, что

Ньюланд был сослан на поселение.

— Это кто-нибудь другой, — говорил я, краснея от бешенства.

— Как вы можете это знать, сэр? — спросил меня одну, из смотрителей.

— Как мне не знать, — ответил я, вскочив со стула. — Я сам Иафет Ньюланд!

— Вы! — вскрикнул смотритель, глядя пристально на модное мое платье, цепочку и бриллианты.

— Да, сударь, я Иафет Ньюланд, который был здесь воспитан, потом отдан в ученье Кофагусу.

— Вы, верно, тот Ньюланд, который известен во всех лучших здешних обществах?

— Вы не ошиблись.

— Желаю вам продолжать счастливую вашу дорогу. Кажется, вы не нуждаетесь в родителях.

— Милостивый государь, — ответил я, — вы никогда, значит, не чувствовали положения быть без родителей и друзей. Признаюсь, я должен благодарить небо, которое покровительствует мне невидимым образом, но, каково бы ни было мое счастье, я в эту минуту готов лишиться всего моего достояния, готов надеть на себя рубище и просить милостыни, чтобы только узнать моих родителей.

Я простился с ними и ушел.

Глава XXXVIII

Грустные чувства волновались и бушевали в груди моей. Когда я возвратился домой, печаль заглушила все мои мысли, и в эту минуту я готов был умереть. Не имея сил снести моего горя, я в отчаянии бросился на диван, и невольные слезы облегчили меня в моей горести. В это время вошел Гаркур, которому я рассказал вчерашние мои приключения.

— Любезный Ньюланд! Обстоятельство это само по себе очень неприятно; но зачем так огорчаться? Оно доказывает, что родители ваши живы и желают вас вернуть.

— Да, — ответил я. — но им сказали, что я был унизительно наказан за уголовное преступление, чему они должны были поверить. После этого, верно, не будут более меня искать.

— Вероятно, что нет; и теперь уже вы должны их отыскивать. Поэтому вам не худо было бы сходить в аптеку и расспросить обо всех подробностях. Если вы позволите, то я тоже с вами пойду.

— Чтобы быть обруганным этими дураками?

— Они не осмелятся вас обидеть, и во всяком случае хозяин их, вероятно, будет так вежлив, что не оставит без внимания вашего требования. Притом ничего не должно делать вполовину. Завтра утром я возьму экипаж у моей тети, и мы поедем.

— Я думаю сходить нынешний же вечер к Мастертону и попросить у него совета.

— Попросите его лучше с нами ехать. Мы испугаем их судом.

Я отправился вечером к Мастертону и рассказал ему про все, случившееся со мною.

— В самом деле, это неприятно. Но что же делать, будьте тверды. Я поеду с вами завтра туда и увижу, что можно сделать. В котором часу вы едете?

— В час. Но можете ли вы быть свободны в это время.

— Да, могу; но прощайте, мой друг, мне надобно еще кой-какие дела окончить.

Гаркур достал экипаж, и мы в назначенный час отправились к аптекарю. Когда мы остановились у дверей лавки, то помощник аптекаря, думая, что ошибкой к ним заехали, выскочил на крыльцо и вежливо спросил, кого нам угодно. Не говоря ни слова, мы вышли из кареты и вошли в аптеку Мастертон спросил, дома ли мистер Пледжид. Помощник и два мальчика, не узнав меня, поклонились до земли с обыкновенной своей неловкостью, и один из них побежал наверх к Пледжиду. Преемник моего прежнего хозяина попросил нас в заднюю комнату. Мастертон сказал ему причину нашего приезда, а потом спросил, зачем он так бессовестно налгал и сказал, что меня сослали на поселение за делание фальшивой монеты. Пледжид говорил, что он ничего не знает, но, впрочем, помнит, что кто-то, действительно приходил… и что он допросит своих помощников. Показания начали снимать со старшего помощника, который сперва хотел отделаться шутками. Но Мастертон так грозно на него прикрикнул, что он сделался почтителен, вежлив и сознался, что он сказал, что я был сослан, извиняясь тем, что будто бы читал это в газетах. Он еще прибавил, что человек, который спрашивал меня, был очень высок ростом, хорошо одет, с благородной наружностью, гордым взглядом и, казалось, был очень огорчен этой вестью. Он два раза приходил, не заставая дома Пледжида, и записал только свою фамилию, а когда был адресован к нам от Пледжида, то получил известие о вашей ссылке. Потом' мы стали допрашивать другого помощника, и тот то же повторил, что и первый. Наконец мы взяли книгу, где он написал свою фамилию, и нашли, что это было в августе и что имя таинственного посетителя было Дербенон.

Вот все сведения, которые мы получили от Пледжида и его помощников.

— Я никогда не слыхал такого имени, — сказал Гаркур Мастертону.

— Это верно де Беньон, мы должны простить их невежество. Во всяком случае, оно послужит нам ключом к делу. Де Беньон!.. Это ирландская фамилия.

— Итак, я завтра же поеду в Ирландию, — ответил я.

— Зачем так торопиться. Придите лучше завтра ко мне, и я скажу вам, за что прежде всего надобно приняться.

Я не опоздал явиться к Мастертону, и он объявил мне, что фамилия де Беньон очень важная б Ирландии и несколько раз получала пэрское достоинство. Он сказал, что напишет своему агенту в Дублин, чтобы он собрал подробнейшие сведения обо всех членах этой фамилии, и пока не получит от него ответа, мне ничего нельзя предпринять решительного. Я же ему рассказал о поступке Эйвинга с Тимофеем.

— Тут, верно, кроется какая-нибудь тайна, — ответил Мастертон. — Когда едете вы опять к вашей сестре?

Я ответил, что теперь не имею особенной нужды к ней ехать.

— Но, может быть, вы хотите видеть эту девочку? — спросил я.

— Да, Ньюланд. Я думаю, что хорошо сделаю, если возьму ее под свою протекцию вместе с вами. Мы поедем к ней завтра. Воскресенье — единственный день, которым я могу располагать и который употребляю на богоугодные дела.

На следующее утро мы отправились. Флита чрезвычайно удивилась, что я так скоро опять к ней приехал. Мастертон, увидев красоту, манеры и любезность моей воспитанницы, не знал, что и делать от восхищения. Он предложил ей несколько вопросов и заставил ее припомнить многое из своего детства, о котором она почти совершенно забыла.

— Вы правы, Иафет, она должна быть не низкого происхождения. Наружность ее говорит за нее.

По приезде в город я был долго в бездействии и ничего не начинал, ожидая писем из Дублина от агента Мастертона.

Три недели жил я в этой неизвестности с Гаркуром, и положение дел моих было все в том' же виде. Но раз утром Тимофей сказал мне:

— Не знаю, заметили ли вы, сударь, но я вижу человека, который беспрестанно шатается около нашего дома и подсматривает за вами. Мне кажется, что я видел его где-то, но где, не припомню.

— Да что же это за человек? — спросил я.

— Это черный мужчина, высокий ростом, одет полуматросом, полуджентльменом, но наружность его вовсе не похожа на джентльменскую. Я с неделю уже слежу за ним и заметил, что всякий раз, когда вы выходите со двора, он за вами следует и подсматривает за вами.

— Нам надобно узнать, чего он от нас хочет. Покажи мне его, Тимофей.

После завтрака Тимофей показал мне таинственного незнакомца. Черты лица его были мне знакомы, но я не помнил, где его видел. Чтобы увериться в словах Тимофея, я вышел из дому и, идя по улице, раз шесть за метил, что незнакомец за мной всюду следует. Не показывая виду, что его вижу, я пошел в Вейт-Хорс Селлер и сел в дилижанс, отправлявшийся в Бентфорт.

Приехав туда, я увидел опять этого человека, сидящего наверху экипажа.

Вдруг мне пришло в голову, что это тот цыган, который приехал с известием к Мельхиору, по которому он оставил табор.

— Секрет открыт, — подумал я. — Мельхиор, верно, поручил ему отыскать, где живет Флита. Вероятно, они уже отправлялись по адресу, данному Тимофеем, и теперь, подсматривая, думают найти ее. Вы ошибаетесь, друзья, — подумал я, входя в женский пансион с намерением обмануть плута, и позвонил у дверей. Меня впустили, и я сказал, что пришел спросить об условиях этого заведения, желая поместить девочку, и обещал прийти в другой раз, если эти условия будут сообразны с желанием ее родителей. Пробыв там как можно долее, я вышел и увидел, что цыган недалеко от дома.

Я сел в первый дилижанс, приехал домой и рассказал все случившееся Тимофею.

— Я думаю, сударь, — сказал он, — что если бы вы взяли недели на две другого лакея, то я мог бы быть вам очень полезен. Он меня не знает, а я бы, вычернив себе лицо и надев цыганское платье — что нетрудно сделать, — выдал бы себя за цыгана. Я узнал их язык и ухватки, прожив с ними так долго.

— Но для чего ты хочешь сделать это? — спросил я.

— Отыщу, где он живет, и сам там поселюсь. Потом познакомлюсь с ним и узнаю, кто такой Мельхиор и где

— В таком случае, тебе надобно быть очень осторожным, потому что он, верно, знает нас.

— Это предоставьте моему попечению. Согласны ли вы с моим предложением?

— Да, и если хочешь, то хоть сейчас можешь начинать свои приготовления.

Глава XXXIX

На следующее утро Тимофей доставил мне другого лакея и, сняв свою ливрею, явился ко мне в тот же вечер, велев сказать, что один человек желает со мной поговорить. У него были толстые сапоги, шерстяные чулки, кожаные панталоны и сверх всего синий сюртук. Лицо его было окрашено в оливковый цвет. Когда он вошел ко мне, то Гаркур не мог узнать его, но так как я Гаркуру доверял все мои секреты, то намерен был рассказать и план Тимофея. Впрочем, прежде я хотел видеть, можно ли узнать мнимого цыгана, , для чего только сказал ему, что отпустил Тимофея на несколько дней.

— Может быть, вы желаете, чтобы я вышел? — спросил Гаркур.

— Для чего же? Здесь никого нет, кроме меня и Тимофея, мой любезный Гаркур.

— Как? Тимофей? Что за чудо! Я бы его никак не узнал. Но к чему это превращение?

— Он ищет приключений.

— Ну, сэр, если вы находите, что это хорошо, то я не буду терять времени. Теперь темно, и я уже открыл, где живет цыган.

— Кажется, успех везде следует за тобой, но будь осторожен, Тим. Ты бы лучше мне писал, нежели сам приходил.

Когда Тимофей ушел, я рассказал его намерения Гаркуру.

— Ваша жизнь наполнена приключениями, Ньюланд. Вам желают вредить беспрестанно, и вы в свою очередь делаете то же другим. Мне кажется, что вы наконец будете великим человеком, потому что иначе зачем бы столько хлопотать вашим врагам?

— Хлопочут теперь о Флите, и, по вашему мнению, она должна быть великой особой?

— Может быть, и она. Я бы хотел видеть эту девочку, Ньюланд!

— Теперь невозможно, по известным вам причинам, но после с большим удовольствием я познакомлю вас с нею.

Два дня спустя я получил от Тимофея письмо по городской почте. Он познакомился с цыганом, но не задавал никаких вопросов, боясь подозрений. Тим писал, что новый товарищ его не отказывается от стакана водки, и он надеется напоить его пьяным и через несколько дней думает сообщить важные сведения. Все время я проводил в беспокойстве. Я сходил к Мастертону и рассказал ему о нашей переписке. Старик был удивлен, и это так его заинтересовало, что он просил сейчас же по получении новых сведений дать ему знать. Сам же ничего еще не получал от своего поверенного из Дублина.

Восемь дней прошло, и я не имел никаких сведений от Тимофея В это время я боялся, не случилось ли с ним чего-нибудь, но доставленное вскоре письмо вполне успокоило меня, и я с большим любопытством его прочел. Тимофей писал, что он подружился с цыганом, который предложил ему увезти девочку, находившуюся в Брентфортском пансионе, и советовался, как бы лучше привести это в исполнение. Тимофей советовал ему написать письмо от моего имени, в котором бы я просил ее возвратиться в город, для чего он наденет ливрею и отдаст ей это письмо. Цыган имел также свои планы, он хотел познакомиться со служанками и чрез них это сделать или подослать к ним какую-нибудь цыганку.

Ничего еще не было решено, но цыган непременно хотел завладеть девочкой, если бы даже надобно было прибегнуть к силе. Тимофея он также просил участвовать в этом.

Когда я это прочитал, то обрадовался, как искусно Тимофей обманывал цыгана. Он писал еще, что последнюю ночь они прибегли к горячительным средствам; и цыган объявил, что нанят очень богатым человеком, которому отказать было бы опасно, потому что он имел много власти. Подумав немного, он спросил Тимофея, не знал ли он одного Мельхиора, когда жил с цыганами Тимофей ответил утвердительно и сказал, что в таборе он видел его вместе с женой.

Тут Тимофей подумал, что он все ему расскажет, но цыган вдруг стал давать ответы, которые удаляли их от настоящего предмета. На вопрос, куда они денут девочку, которую увезут, он ответил, что ее отправят морем. Таково было содержание письма, и я с нетерпением ожидал новых известий.

Два дня спустя после этого я обедал в Лонгс-Отеле. Выходя оттуда, я увидел в прихожей сундуки. Сердце мое забилось, когда я прочитал на них адрес: «А де Беньон, шталмейстеру, препроводить в гостиницу Ф… в Дублин». Я спросил мальчика, чьи это были вещи, и не был ли здесь де Биньон. Мне сказали, что он сегодня утром уехал в собственном экипаже, имея с собой не более вещей, нежели мог поместить здесь, а эти сундуки просил отправить в дилижансе. В это время я старался казаться веселым, взял свою памятную книжку и записал адрес, сказав;

— Жаль очень, что не застал мистера де Биньона, но рад, по крайней мере, что имею случай теперь писать ему.

Хотя я старался быть равнодушным при чужих, но сердце мое все-таки билось, когда я остался один. Я уже создал на этом ничтожном основании целые планы, думая, что если де Беньон не мой отец, то, по крайней мере, он может мне дать сведения о нем. Не сказал ли Мастертон, что мы нашли ключ к делу? Обстоятельства казались мне ясными как день, и прежде нежели я возвратился домой, я уже составил полный план, как начать дело. Я живо уложил в чемодан необходимые для дороги вещи, взял с собою все наличные деньги, до шестидесяти фунтов стерлингов, и послал лакея занять место в дилижансе. Вскоре он возвратился и сказал, что нашел свободное. До половины пятого я ожидал Гаркура, но так как он долго не приходил, то я ему оставил коротенькую записочку, объяснив, куда еду, и обещая написать, как скоро приеду на место.

«Ирландия будет с этого времени театром моих приключений, любезный Гаркур. Сходите к Мастертону, скажите ему, что я сделал, и, верно, он согласится с основательностью моих намерений. Распечатывайте письма от Тимофея и пишите мне все подробности. Словом сказать, препоручаю вам решение всех моих дел до возвращения, и будьте уверены в преданном вам навсегда

Иафете Ньюланде».

Отдав письмо лакею и взяв извозчика, я отравился в контору дилижансов. Чрез пять минут я уже катился в Холихед, радуясь поспешности и решимости, с которыми я это предпринял, не воображая, куда поведет меня моя судьба.

Тогда была одна из самых теплых ноябрьских ночей. Исключая меня, в дилижансе были еще три путешественника, но ни один не вымолвил ни слова, хотя мы уже проехали несколько миль.

Закутавшись в плащ, я строил воздушные замки, которые беспрестанно разрушались по мере того, как я их созидал.

Наконец один из путешественников громко высморкался, как будто давая знать, что хочет говорить, потом спросил своего соседа, не читал ли он нынешний вечер газеты.

Ответ был отрицательный.

— Кажется, что Ирландия не совершенно спокойна теперь? — продолжал первый.

— Читали ли вы историю Ирландии? — спросил другой.

— Не слишком подробно знаю ее.

— Если бы вы взяли на себя труд ее прочитать, сэр, то увидели бы, что Ирландия с тех пор, как населена, никогда не была и, может быть, не будет спокойна. Эта страна — род вулкана, который всегда дымится, выкидывает пепел и лаву.

— Правда, сударь, — ответил первый, — я слышал, что Белые Парни (White Boys — название бунтовщиков) собрались большими шайками и что по многим местам опасно проезжать.

— А вы путешествовали по Ирландии?

— Да, сударь, — ответил его сосед со значительным видом, — могу сказать, что управлял одним из важнейших имений в Ирландии.

— Законовед… поверенный… пять на сто и так далее, — пробормотала третья особа, сидевшая подле меня и которая до этого времени не говорила ни слова. Невозможно было ошибиться. Это был мой прежний наставник Кофагус, но не могу сказать, чтобы я был очень обрадован его присутствием, думая, что он, верно, меня узнает, когда рассветет. Разговор продолжался, но Кофагус более не вмешивался.

Поверенный, казалось, ездил по делам в Лондон и теперь возвращался назад. Другой же был учитель музыки, ехавший в Дублин по своим делам. Я не мог понять, что привлекало туда Кофагуса, и хотел непременно узнать.

В этом намерении, и пока другие разговаривали, я обратился к нему, сказав потихоньку:

— Не можете ли вы мне сказать, хорошо ли учат учеников хирургии в Дублине?

— Хорошая страна, во всяком случае… нет недостатка в пациентах… гм… Проломанные головы… и так далее.

— Были ли вы когда-нибудь в Ирландии, сэр?

— В Ирландии? Никогда, да нет никакой охоты и ехать туда. Старые женщины должны умирать… гм… исполнитель завещания… и так далее.

— Вам осталось хорошее наследство, сэр?

— Наследство… гм… не могу сказать… серебряные чайники… траурные кольца… и так далее. Большой путь… дорого стоит… старые женщины… всегда обуза… мертвые или живые… надобно хоронить… возвращаться… и так далее.

Глава LX

Хотя Кофагус охотно отвечал на все вопросы, но он не был любопытен, и сам ничего не спрашивал. Двое разговаривавших также истощили все свои вопросы, и мы, как бы по общему согласию, старались заснуть. Я один не успел в этом и, когда рассветало, от нечего делать стал рассматривать физиономии путешественников и продолжал строить свои химеры.

Кофагус был первый, на которого я обратил внимание. Наружность его почти не переменилась. Надев белый ночной колпак, почтенный аптекарь захрапел очень громко. Профессор музыки был маленький человек с усами; рот его всегда был открыт, и, казалось, он пел что-то. Третья особа, которая называла себя поверенным, был маленький, широколицый, грубого вида человек, со шляпой, насунутой на глаза, и потупленной готовой. Я заметил, что в руке у него был небольшой пакет и что четыре его пальца захватили бечевку, связывавшую этот пакет. Может быть, я и не обратил бы внимания на этот узелок, если бы не увидел на нем фамилию Мельхиорова корреспондента Эйвинга, того самого, который хотел выведать, где живет Флита. Это заставило меня прочитать адрес: «Сэру Генри де Клер, Моунт-Кастль-Коннемар». Я записал надпись, хотя сам не знал для чего, думая, впрочем, что, может быть, она пригодится впоследствии. Только что я успел положить в карман написанный мною адрес, как поверенный проснулся, посмотрел тщательно на бумаги, потом отворил окошко и посмотрел на все стороны.

— Прекрасное утро, сэр, — сказал он мне, заметив, что я один только не сплю.

— Очень хорошее утро, — ответил я, — но мне хотелось бы лучше гулять по горам Коннемара, нежели быть здесь взаперти.

— А вы знаете это место? Я туда еду. Может быть, и вы там родились? Но, кажется, вы не ирландец?

— Не родился и не воспитывался в Ирландии, по по происхождению принадлежу к этой стране.

— Так я и думал. Ирландская кровь течет в ваших жилах.

— Да, вы угадали, — ответил я улыбаясь.

— Не знаете ли вы сэра Генри де Клера? — спросил меня поверенный.

— Сэра Генри де Клера — владельца Моунт-Кастля, не так ли?

— Именно. Я управляющий его имением. О! Сэр

Генри очень замечательный человек. Не видали ли вы когда-нибудь жену его?

— Право, не помню, но дайте вспомнить.

Я подумал, что сэр Генри де Клер и Мельхиор могли быть одним и тем же лицом. Прежде такое предположение показалось бы мне совершенно нелепым, но теперь я не имел уже причины сомневаться.

— Кажется мне, что она высокая, прекрасная собою женщина, с черными глазами, — продолжал я.

— Да, именно так, — ответил он.

Сердце мое прыгало при этой новости. Это, конечно, не могло помочь мне открыть моих родителей, но касалось счастья Флиты, и то много.

— Я слышал, что были очень странные периоды в жизни сэра Генри, — сказал я.

— Ничего особенного не знаю, — ответил поверенный, смотря из окошка.

— Мне сказали, что он скрывался куда-то на некоторое время.

— Правда, что он уезжал из Ирландии, поссорившись с братом, и жил в Англии, пока не умер этот брат.

— А как он умер?

— Упал с лошади и ушибся до смерти. Он хотел перескочить через каменную стену, но лошадь оступилась, упала на него и изломала ему кость. Я был там, когда случилось его несчастье.

Тогда я вспомнил, что говорила мне Флита, когда цыган приехал к Мельхиору с известием о смерти кого-то. Она мне тогда сказывала, как они толковали О какой-то лошади, и теперь я уверился, что нашел Мельхиора.

— У сэра Генри нет семейства?

— Нет; кажется, он и потерял надежду когда-нибудь его иметь.

— А у покойного его брата были ли дети?

— У сэра Вильяма? Нет, у него также никого не было, иначе сэр Генри не наследовал бы ему.

— Но он не имел ли дочери? — спросил я.

— Правда, да, кажется, у него была девочка, которая умерла в детстве.

— Жива ли вдова сэра Вильяма?

— Да, жива, и прехорошенькая женщина, но уехала из Ирландии, когда муж ее умер.

Я боялся продолжать более мои расспросы. Притом разговор наш разбудил Кофагуса и других путешественников. Я обдумал уже план, как отделаться от моего наставника в случае, если он меня узнает.

— Спокойно ли вы почивали? — сказал я, обращаясь к нему.

— Спал… да… сон в экипаже… гм… плохо… головная боль… и так далее. Но Боже мой! Иафет! Гм… Иафет Ньюланд… да… это он… и так далее.

— Вы мне говорите, сударь? — спросил я его, нимало не смешавшись.

— Говорю вам… да… дурная память… гм… совершенно забыл старинного наставника… лавка в Смитфилльд… бешеный бык… и так далее.

— Право, сударь, верно, вы приняли меня за кого-нибудь другого.

Кофагус посмотрел на меня очень пристально и, не заметив никакой перемены в лице, воскликнул:

— Странно… тот же нос… то же лицо… те же лета… гм… очень странно, как два ящика с пилюлями… извините меня… я ошибся… и так далее.

Довольный ответом Кофагуса, я посмотрел на ирландского поверенного, который тоже глядел на меня с большим вниманием, и как я прежде сказал, у него была прегрубая наружность. Маленькие серые глаза хотели, казалось, пронизать меня насквозь. Я сначала немного смешался, не ожидая такого наблюдения, но несколько минут размышления сказали мне, что если сэр Генри и Мельхиор одно лицо, и этот человек его поверенный, то, верно, он недаром был послан в Англию, а, имея поручение искать Флиту, знает, верно, и мою историю.

— Мне кажется, я похож па многих, — сказал я поверенному, улыбаясь.

— Необыкновенное лицо, в самом деле; раз увидев, вас трудно забыть и принять за другого.

— Но, кажется, теперь случилось противное тому, что вы говорите, — ответил я равнодушно.

Мы остановились в гостинице, чтобы позавтракать. Я встал из-за стола и пошел вниз. Тут увидел я поверенного, который рассматривал фамилии ехавших по подорожным, и только что меня заметил, опять возвратился в комнату.