Потерпевших кораблекрушение продавали в рабство на Паретонийском рынке. Рассказывали, будто два века назад насамоны пересекли великое песчаное море, размеров которого никто не знал, и, оказавшись на другой его стороне, подошли к огромному озеру, населенному крокодилами и гиппопотамами, где по берегам росли всевозможные деревья, плодоносящие круглый год. Говорили также, что в этих местах находится пещера Протея, многоликого бога, живущего в обществе тюленей и умеющего предсказывать будущее.

Александр оставил часть войска в Паретонии под командованием Пармениона. Его опеке он поручил и Барсину. Накануне вечером царь навестил ее и на прощанье подарил золотое ожерелье с эмалями, некогда принадлежавшее царице Нила.

— Нет на свете сокровища, достойного украшать твою красоту, — сказал Александр, надевая ей на шею чудесное ожерелье. — Нет блеска, способного сравниться со светом твоих очей, нет эмали, равной по великолепию твоей улыбке. Я отдал бы любое богатство, чтобы целовать твои губы, чтобы ласкать твое лоно и грудь.

— Улыбка — это дар, которого Ахура-Мазда с некоторых пор лишил меня, Александр, — ответила Барсина, — но теперь, когда ты уходишь, чтобы испытать долгий, полный опасностей путь, я чувствую, что все время, пока тебя нет, я буду тревожиться и улыбнусь, лишь когда увижу тебя снова. — И, коснувшись его губ поцелуем, добавила: — Возвращайся ко мне, Александрос.

Войско продолжило поход в сокращенном составе, а Александр в сопровождении товарищей углубился в пустыню. Запасшись достаточным количеством воды и провизии, он на сотнях верблюдов направился к святилищу Зевса-Амона.

Все отговаривали царя от подобного путешествия среди лета, поскольку жара была нестерпимой, но он уже не сомневался, что сможет преодолеть любое препятствие, залечить любую рану, бросить вызов любой опасности — и хотел, чтобы его солдаты также знали это. Однако после первых двух привалов почва нагрелась невыносимо, а потребление воды людьми и животными все возрастало.

На третий день налетела песчаная буря, ставшая суровым испытанием для людей и животных; к тому же она совершенно замела все тропы. Когда после долгих часов страшных мучений мгла рассеялась, вокруг путников была лишь бескрайняя волнистая пустыня без каких-либо признаков дороги или обозначающих ее стел. Пески становились все более жгучими, и обувь уже не могла уберечь ноги от ожогов. Приходилось по колено обматывать их хитонами и плащами.

На четвертый день многие начали терять надежду, и лишь пример царя — он шел во главе пешком, как самый последний из его солдат, всегда пил последним и удовлетворялся по вечерам несколькими финиками — придавал другим силы и решительности.

На пятый день вода кончилась, а горизонт оставался по-прежнему пуст — никаких признаков жизни, ни травинки, ни тени от какого-либо живого существа.

— И все же кто-то здесь есть, — заявил проводник, киренский грек, смуглый, как головешка; несомненно, мать его была ливийкой или эфиопкой. — Если бы нам было суждено погибнуть, горизонт вдруг, как по волшебству, ожил бы, отовсюду, как муравьи, вылезли бы люди и вскоре наши голые скелеты остались бы сохнуть под солнцем пустыни.

— Соблазнительная перспектива, — пробормотал Селевк, тащившийся неподалеку в широкополой македонской шляпе.

В этот момент Гефестион что-то заметил и обратил на это внимание своих товарищей:

— Смотрите-ка!

— Кажется, птицы, — подтвердил Пердикка.

— Вороны, — уточнил проводник.

— Ох! — лаконично посетовал Селевк.

— Да нет, это хороший знак, — ответил проводник.

— Конечно: значит, наши скелеты не пропадут попусту, — снова прокомментировал Селевк.

— Нет, дело не в этом. Это значит, что мы недалеко от поселения.

— Недалеко для имеющих крылья, но для нас, бредущих пешком, без воды и пищи…

Аристандр, шагавший в одиночестве, вдруг остановился.

— Стойте, — сказал он.

— Что такое? — спросил Пердикка.

Александр тоже остановился и повернулся к ясновидцу, который сел на землю и натянул на голову плащ. По сверкающим, как раскаленная бронза, барханам пронесся порыв ветра.

— Погода меняется, — сказал Аристандр.

— Великий Зевс! Только не еще одна песчаная буря! — безутешно взмолился Селевк.

Но усилившийся ветер разогнал удушающий зной и принес смутный запах моря.

— Тучи, — снова проговорил Аристандр. — Идут тучи.

Селевк переглянулся с Пердиккой, словно говоря: «Бред», — но ясновидец действительно ощутил приближение туч, и примерно через час на севере появился грозовой фронт. Весь горизонт заволокло мглой.

— Не будем обольщаться, — посоветовал проводник. — Насколько я знаю, здесь никогда не бывает дождя. Продолжим путь.

В ослепительных зарницах колонна двинулась вперед, на юг, но люди постоянно оборачивались. Тучи все сгущались, на фоне их судорожно пульсировали молнии.

— Может быть, дождя и не бывает, — заметил Селевк. — Однако гром гремит.

— У тебя хороший слух, — ответил Пердикка. — А вот я ничего не слышу.

— Верно, — согласился проводник. — Гремит. Дождя не будет, но, во всяком случае, тучи затянут солнце, и мы сможем идти в тени, не по такой жаре.

Через час на песок с легкими шлепками упали первые капли дождя и воздух наполнился густым и приятным запахом мокрой пыли. Люди, уже дошедшие до крайности, с обожженной солнцем кожей и потрескавшимися губами, словно обезумели: они кричали, бросали в воздух шапки, открывали иссохшие рты, стараясь поймать хотя бы несколько капель, чтобы те не пропали зря в горячем песке.

Проводник покачал головой:

— Я бы посоветовал беречь дыхание. Влага высыхает прежде, чем долетает до земли, и возвращается на небо в виде легкого тумана. Вот и все.

Но не успел он договорить, как редкие капли превратились в настоящий дождь, а потом в ливень; его сопровождали вспышки молний и раскаты грома.

Солдаты воткнули в землю копья и привязали к древкам плащи, чтобы набрать как можно больше воды. Они положили на землю шлемы и щиты вогнутой стороной вверх и скоро смогли пить. Когда ливень кончился, по небу продолжали нестись тучи, пусть уже не такие густые и плотные, но они все еще заволакивали солнце и защищали идущих по пустыне солдат.

До сих пор Александр ничего не говорил и продолжал в задумчивости шагать, словно следуя за каким-то таинственным голосом. Все взоры были обращены к нему. Люди уже не сомневались, что их ведет высшее существо, способное перенести раны, для других смертельные, способное вызвать в пустыне дождь, а возможно, если только пожелает, даже заставить здесь распуститься цветы.

Оазис Сива показался на горизонте через два дня, на рассвете, пучком неправдоподобно пышной зелени среди ослепительного блеска песков. Увидев его, люди радостно закричали; многие заплакали от избытка чувств при виде этого триумфа жизни посреди бесконечного иссушенного пространства; другие вознесли благодарность богам за спасение от лютой смерти, но Александр продолжал молча идти вперед, словно никогда и не сомневался, что достигнет цели. Обширный оазис покрывали увешанные финиками пальмы, их орошал журчащий родник. Хрустально прозрачный, он отражал темную зелень пальм и тысячелетние памятники древней таинственной общины оазиса. Солдаты бегом бросились туда, но врач Филипп закричал:

— Стойте! Стойте! Вода очень холодная. Пейте потихоньку, маленькими глоточками.

Александр повиновался, первым подавая пример.

Но самым невероятным всем показалось то, что местные жрецы, по-видимому, ждали их. Они выстроились у лестниц в святилище, а стоящие перед ними служки размахивали кадилами с курящимся фимиамом. Однако уже само путешествие приучило всех к мысли, что в этих краях возможно всякое.

Проводник, исполнявший также обязанности толмача, перевел слова жреца, который приблизился с чашей холодной воды и корзиной спелых фиников:

— Чего попросишь, пришедший из пустыни гость? Если воды и пищи, то найдешь их, потому что закон гостеприимства свят на этой земле.

— Я хочу узнать истину, — ответил Александр.

— У кого же ты попросишь слов истины? — снова спросил жрец.

— У величайшего из богов, у самого Зевса-Амона, живущего в этом величественном месте.

— Тогда приходи ночью, и ты узнаешь то, что хочешь узнать.

Александр поклонился и присоединился к своим товарищам, собравшимся у родника. Каллисфен набрал воды в ладони и омыл лоб.

— А правду говорят, будто к вечеру родник нагреется, а потом, к полуночи, станет почти горячим? — заговорил с ним Александр.

— У меня есть мысль насчет этого. По-моему, сам родник сохраняет постоянную температуру, а температура воздуха невероятно меняется, и утром, когда воздух горячий, вода кажется ледяной, к вечеру, когда начинает холодать, вода как будто нагревается, а в полночь она совсем теплая. Все относительно, как говорил Аристотель.

— Да, — подтвердил Александр. — А о его расследовании у тебя есть еще какие-нибудь известия?

— Нет, о последних результатах я тебе докладывал. Но определенно мы узнаем что-то новое, когда вернутся корабли с новобранцами. Пока кажется, что он нашел следы персидского вмешательства, но я уже знаю, что бы он сказал, окажись здесь сам.

— Я тоже. Он бы сказал, что персы, несомненно, были заинтересованы в убийстве моего отца, но даже если бы они оказались ни при чем, то все равно распустили бы слух, что это сделали они, дабы будущие македонские цари поостереглись предпринимать против них враждебные действия.

— Вполне возможно, — согласился Каллисфен и снова погрузил руки в родник.

Тут подошел врач Филипп.

— Смотри, что нашли твои люди, — сказал он, тряся в руках большую змею с морщинистой треугольной головой. — Ее укус может убить в несколько мгновений.

— Предупреди солдат, чтобы были осторожны, а потом забальзамируй ее и пошли Аристотелю для его коллекции, — распорядился Александр. — И сделай то же самое, если увидишь какие-нибудь интересные травы или что-то еще с неизвестными свойствами. Я дам тебе сопроводительные письма к каждому предмету.

Филипп кивнул и удалился со своей змеей, а Александр, присев у родника, остался ждать вечера. Вдруг он увидел в воде рядом с собой отражение Аристандра.

— Тебя все еще преследует тот кошмар? — спросил царь. — Тот сон с голым человеком, что сгорает заживо?

— А тебя? — спросил Аристандр. — Какие кошмары преследуют твою душу?

— Многие… Может быть, слишком многие, — ответил царь. — Смерть моего отца, убийство Бата, которого я проволок за своей колесницей вокруг стен в Газе, призрак Мемнона, что встает между мною и Барсиной каждый раз, когда я сжимаю ее в объятиях, Гордиев узел, что я разрубил мечом, вместо того чтобы развязать, а еще…

Он замолк, словно не желая продолжать.

— Что еще? — спросил Аристандр, неотрывно глядя ему в глаза.

— Одна считалочка, — ответил Александр, потупившись.

— Считалочка? Какая?

Царь вполголоса напел:

И отвернулся.

— Она что-то значит для тебя?

— Нет, это просто считалочка, которую я распевал в детстве. Меня научила ей кормилица моей матери, старая Артемизия.

— Тогда не будем о ней думать. А что касается твоих кошмаров, тут есть лишь один выход, — сказал Аристандр.

— Какой?

— Стать богом, — ответил ясновидец, и едва он проговорил это, его отражение рассеялось от упавшего в воду насекомого, которое потревожило поверхность своими отчаянными попытками избежать смерти.

Когда пришла ночь, Александр ступил на земли великого храма, освещенного внутри двумя рядами ламп, висевших на потолке, и одной большой лампой, которая стояла на полу, отбрасывая неровный свет на колоссальную статую Амона.

Александр поднял глаза на звериную голову гиганта, на его огромные, загнутые назад рога, на широкую грудь, на мощные руки со сжатыми кулаками, висевшие вдоль туловища, и ему снова вспомнились слова, произнесенные матерью перед его уходом: «Додонский оракул ознаменовал твое земное рождение; а другой оракул, скрытый среди пышущей жаром пустыни, ознаменует твое новое рождение — для неугасаемой жизни».

— Что ты спросишь у бога? — вдруг раздался голос среди каменного леса подпирающих потолок колонн.

Александр огляделся, но никого не увидел. Он посмотрел на огромную баранью голову с большими желтыми глазами, пересеченными черной щелью, — стало быть, это существо, в самом деле, было богом?

— Есть кто-то еще…— начал он. И эхо повторило: «Кто-то еще…»

— Среди убийц моего отца есть ли кто-то еще, кого я не покарал?

Его слова затихли, отраженные и искаженные тысячами искривленных поверхностей, и на мгновение воцарилась тишина. Потом из груди колосса снова донесся вибрирующий низкий голос:

— Берегись говорить подобные слова, ибо твой отец не из смертных. Твой отец — Зевс-Амон!

Царь вышел из храма глубокой ночью, выслушав ответы на свои вопросы. Ему не хотелось возвращаться к себе в шатер среди солдат, поэтому он прошел через пальмовые рощи и оказался в одиночестве на краю пустыни, под бескрайним звездным небом. Сзади послышались чьи-то шаги, и он обернулся. Это был Евмен.

— Мне сейчас не хочется говорить, — сказал царь. Евмен не двинулся.

— Но если у тебя что-то важное, я тебя слушаю.

— К сожалению, я уже давно храню печальное известие, дожидаясь подходящего момента…

— И тебе кажется, что подходящий момент наступил?

— Возможно. Во всяком случае, я больше не могу таить это известие в себе. Царь Александр Эпирский погиб, доблестно сражаясь в бою. Варвары одолели его числом.

Александр печально кивнул, а когда Евмен удалился, он снова обратился к бескрайнему небу и бескрайней пустыне и заплакал в их тишине.

Примечания