Два дня и три ночи

      – Послушайте, Кэлверт, возьмите половину нашей доли. Нет, возьмите две трети. Ведь вы все делаете сами!
      – Поставьте мне сто граммов в баре отеля «Пальмира». Но это чуть позже. А сейчас я прошу вас отвести «Огненный крест» в хорошее место и удерживать его там до моего возвращения после того, как я закончу работу на борту «Нантесвилля». Мне не хотелось бы провести остаток жизни у входа в гробницу.
      Он не обратил внимания на мой каламбур. Больше того, в его глазах я мог ясно прочесть, что он понимает мои слова лишь в условном наклонении... – «если я закончу работу...» Вслух он не сказал ничего, но развернул «Огненный крест», отвел судно до границы слышимости звука компрессора и установил корабль носом в направлении шума.
      – Сейчас мы на расстоянии одной десятой мили, – доложил он.
      – Я завидую вашей уверенности. Неужели в этом тумане можно знать что-нибудь наверняка?
      – Бросайте якорь.
      Я бросил якорь, но не обычный, подвешенный на цепи, а маленький, укрепленный на достаточно длинной нейлоновой веревке. Якорь тихо опустился на дно. Привязав конец веревки, я вернулся в рулевую рубку и стал надевать акваланг.
      – Тим, что вы будете делать, если туман вдруг рассеется?
      – Я стараюсь не думать об этом. Насколько я понимаю, в этом случае надо уходить. Но как же тогда вы?
      – Естественно, надо уходить. А если они бросятся за вами в погоню?
      – Это вряд ли. Тогда им пришлось бы оставить на «Нантесвилле» несколько покойников-водолазов.
      – Я просил бы вас быть тактичнее, Хатчисон. Вам не кажется, что меня не стоит напутствовать разговорами о покойниках-водолазах на борту «Нантесвилля»?
 

* * *

 
      Я угадал. На борту «Нантесвилля» работали водолазы. Они передвигались с максимальной скоростью, какой только можно было достичь на такой глубине и под таким давлением, но все равно со стороны это напоминало замедленную киносъемку. Найти их было совсем не трудно. Я плыл у самой поверхности воды на звук компрессора. В трех метрах от лодки, нырнув глубже, я нашел кабели, сигнальные провода и толстый стальной трос. Его-то я и искал. Медленно двинувшись вдоль троса, я вскоре увидел отблеск света. Теперь я отплыл в сторону и продолжал спускаться, пока мои ноги не дотронулись до чего-то твердого. Это была палуба корабля. Хотелось бы надеяться, что мое второе пребывание на «Нантесвилле» будет не столь успешно, как первое. Я поточнее определил расположение подводного прожектора и с тысячью предосторожностей направился к нему.
      Их было двое. Они стояли в утяжеленных свинцом ботинках над открытым люком. Их наряд был обычен, если, конечно, иметь в виду подводные работы, а не выпускной вечер в духовной семинарии: шлем, скафандр с доставляющей воздух гофрированной трубкой и тонким коммуникационным проводом, скорее всего соединенным с телефонным кабелем.
      Их скафандры существенно отличались от моего. Я не смог бы работать в таких условиях главным образом из-за малого запаса сжатого воздуха в баллонах, в то время как они имели возможность оставаться на глубине полтора часа между тридцатью – сорокаминутными ритуалами погружения на дно и подъема на поверхность. Но я и не собирался оставаться тут так долго, более того, я не хотел оставаться тут ни минуты, так громко и нервно билось мое сердце. Неужели я боялся? «Конечно, нет, – ответил я сам себе. – Такие хладнокровные люди, как Кэлверт, не знают страха и сомнений, а ускоренное сердцебиение – всего лишь результат повышенного давления на глубине».
      Стальной трос, вдоль которого я спускался, заканчивался кольцом, соединенным с четырьмя углами квадратной металлической сетки. Два водолаза примерно каждые две минуты вытаскивали из трюма металлические ящики и устанавливали их на сетке. Ящики были небольшие, но, казалось, очень тяжелые. Еще бы. Четыре слитка золота по тринадцать килограммов в каждом... Бешеные деньги.
      На «Нантесвилле» находилось около 360 таких ящиков. Я попытался приблизительно определить продолжительность всей операции. На сетке можно было установить шестнадцать ящиков, и, чтобы сделать это, требовалось шестнадцать минут. Подъем сетки, разгрузка и обратный спуск – еще минут десять. Итого: двадцать шесть минут на шестнадцать ящиков, или сорок ящиков в час, а за полуторачасовую смену под водой – шестьдесят ящиков. Не так давно у меня уже был повод вспомнить правила декомпрессии. Чтобы не почувствовать симптомы кессонной болезни, во время подъема на поверхность они должны сделать как минимум две остановки: первую – на двенадцать и вторую – на двадцать четыре минуты. Минут двадцать им приходится тратить на передачу костюмов сменщикам. В сумме это получается час. Значит, манипуляции с шестьюдесятью ящиками занимают два с половиной часа.
      Сколько еще ящиков оставалось в трюме? Это был принципиальный вопрос, и ответить на него требовалось как можно скорее, поскольку у меня имелось всего два баллона и давление в них давно уже было меньше номинальных двухсот атмосфер.
      Я увидел, как трос напрягается, стальная сетка уходит вверх, а водолазы направляют ее с помощью драг, чтобы она не ушла в сторону и не зацепилась за какие-нибудь препятствия.
      Приблизившись к противоположному краю отверстия, я осторожно погрузился в трюм. Очень скоро мои замерзшие и затекшие ладони наткнулись на воздухопровод и сигнальный шнур. Я отдернул руку. Под собой и правее я заметил какой-то свет. Несколько движений плечами – и я уже мог разглядеть его источник: это была лампочка на шлеме третьего водолаза, находившегося внутри огромного бронированного сейфа. Сейф, за неимением ключа, открывали с помощью газосварочного аппарата: на боковой стенке был вырезан прямоугольник величиной примерно сто семьдесят на сто пятьдесят сантиметров.
      Я приблизился к этой «заветной дверце» и заглянул внутрь. Расположенная под потолком лампочка позволила мне рассмотреть ящики, выстроенные штабелем прямо перед отверстием. Ящиков оставалось сто двадцать.
      Что-то коснулось моего плеча. Это был тонкий нейлоновый шнур. Водолаз номер три манипулировал им, пытаясь зацепить ручку очередного ящика. Я резко отпрянул. Он стоял спиной ко мне, и мне показалось, что у него что-то не ладится, поскольку, завязав шнур на ручке ящика несколькими узлами, он обнажил висящий на поясе нож.
      Я подумал: «Зачем ему нож?» Но мое раздумье, к счастью, не продолжалось слишком долго. Если бы я недоумевал хотя бы на две-три секунды дольше, это были бы последние секунды в моей жизни.
      Оказалось, «номер три» заметил меня или почувствовал натяжение шнура. Не исключено, что его шестое чувство было более развито, чем мое. На глубине двадцать – тридцать метров невозможно передвигаться даже в нормальном темпе, и все же «третий номер» бросился на меня со скоростью молнии. Я не только не успел среагировать, но даже не сообразил, что происходит, хотя происходящее могло иметь для меня самые неприятные последствия. Он обрушился на меня всей своей тушей, в то время как я вел себя не более активно, чем домохозяйка на лекции по квантовой механике.
      Его рука была опущена, пятнадцатисантиметровое лезвие торчало снизу вверх, а большой палец прижимал рукоять ножа сверху – только очень неприятные в общении люди используют такую хватку. Но зачем ему нужен был нож? С одним или двумя такими, как я, он вполне мог бы справиться голыми руками, причем получил бы даже большее удовольствие. Здравствуй, Квист, как давно ты не убивал меня.
      Я все еще был неподвижен, словно загипнотизированный. Я боялся, что он нажмет кнопку телефона, тогда у меня не оставалось бы никаких шансов. Но он не сделал этого: конечно, маэстро Квист не нуждается в посторонней помощи, чтобы прикончить меня. Его губы расползлись в торжествующей улыбке. Я был в маске для подводного плаванья, и он не мог видеть моего лица, но развитое шестое чувство наверняка позволяло ему в полной мере ощутить ответственность момента. Его лицо приобрело выражение жреца, готовящегося произвести обряд жертвоприношения. Подпрыгнув и подогнув колени, он позволил воде поднимать его тело, пока не оказался в горизонтальном положении, после чего внезапно бросился на меня, мощно замахиваясь правой рукой.
      В этот момент я очнулся от гипноза и оттолкнулся левой ногой от внешней стенки сейфа. Трубка, подводящая Квисту воздух, оказалась рядом со мной. Я изо всех сил потянул за нее, надеясь, что мой противник потеряет равновесие. Но тут он нанес удар. Острая боль прошила мой бок до самого плеча, меня откинуло назад, и я отлетел к стенке трюма. Теперь я не видел Квиста, но не потому, что он отдалился или выронил фонарь, – причина была гораздо экзотичнее: Квист исчез из виду в столбе белой бурлящей и булькающей пены.
      Гофрированные трубки для подведения водолазам воздуха вполне гибки и прочны, они сконструированы достаточно надежно, чтобы выдерживать самые разные воздействия, но все же не настолько, чтобы выстоять под ударом острейшего ножа, к тому же нанесенным рукой самого сильного человека из всех, кого я знал. Вместо того чтобы зарезать меня, Квист перерезал собственную трубку подачи воздуха.
      Сейчас здесь, на глубине, под давлением в три-четыре атмосферы, его уже ничто не могло спасти. Вода заполнила его скафандр до половины. Если бы он догадался снять шлем, я, возможно, и сделал бы ему искусственное дыхание, но, так как он не проявлял инициативы, я схватил тянущийся от него нейлоновый шнур и несколько раз опутал его конвульсивно дергающиеся ноги. Это несложное действие преследовало сразу две цели: ближайшую (я хотел оказаться вне досягаемости его могучих рук, которые и сейчас еще вполне могли бы довершить начатое два дня назад знакомство с моей шеей) и стратегическую (подоспевшие на помощь коллеги сделают вывод, что Квист запутался в нейлоновом шнуре и, пытаясь высвободиться из ловушки, случайно перерезал ножом трубку подачи воздуха). Собственно говоря, так оно и было, разве что причина и следствие для них поменяются местами. Конечно, опутывать ноги тонущему, вместо того чтобы оказать ему помощь, – поступок не слишком джентльменский... И все же совесть меня не мучила: Квист не был просто преступником, он был безумцем, чудовищем, чувствовавшим насущную потребность убивать и получавшим от этого удовольствие. И вообще я не думал о нем, я даже не думал о Бейкере и Дельмонте, о Дэвисе и Уильямсе. В моей голове пульсировала мысль о том, что люди, запертые в подземелье замка, останутся в живых лишь в том случае, если я сейчас никак не обнаружу своего присутствия... Я бросил Квиста и быстро поплыл вверх, чтобы спрятаться под потолком трюма.
      «Номер один» и «номер два» уже спускались на помощь, раскручивая сигнальный шнур. Когда их шлемы оказались у меня под ногами, я проплыл сквозь выход из трюма на палубу, ухватился за трос, держащий сетку, и начал подниматься на поверхность.
      Теперь я мог не спешить. А вернее, не мог спешить. Не помню, когда я в последний раз пользовался правилами хорошего тона, но правила декомпрессии постепенно становятся основополагающими принципами моей жизни. На глубине двадцать пять метров я отдыхал около десяти минут, а когда надетый на запястье глубиномер показал четыре метра, я остановился еще на три минуты. К этому времени Квист был уже мертв.
      Дальше все шло как по маслу. Я легко нашел «Огненный крест», и Хатчисон помог мне забраться на борт, за что я был ему очень благодарен, поскольку водолазно-альпинистское многоборье сегодня не входило в планы моих тренировок.
      – Я рад снова видеть вас, дружище! – Хатчисон действительно обрадовался. – Я всегда считал себя человеком черствым и не очень способным к состраданию, но последние полчаса я очень сдерживал себя, чтобы не сигануть за борт помочь вам.
      Наверняка за последние полчаса Хатчисон похоронил меня раз десять.
      – Ну как?
      Такой вопрос обычно задают выскочившему из операционной ассистенту столпившиеся у двери родственники больного, и ассистент с глубокомысленным видом и сознанием своей значительности в отсутствие хирурга отвечает: «Все в порядке. В ближайшие пять-шесть часов поводов для беспокойства нет».
      В отсутствие деда Артура я также имел возможность «надувать щеки».
      – Все в порядке, – ответил я Хатчисону, – в ближайшие пять-шесть часов поводов для беспокойства нет.
      – Я поднимаю якорь, – сказал шкипер, привыкнув наконец к тому, что я все-таки жив.
      Через три минуты мы уже уходили от «Входа в гробницу», а еще через три минуты, войдя в рулевую рубку, я разделся и попытался промыть совершенно неэстетичную рану, которая тянулась от низа грудной клетки до самого плеча. До меня донесся звук включаемого автопилота, и через минуту Хатчисон уже имел возможность оценить мое новое приобретение. Правда ли, что шрамы украшают мужчину? Густые заросли на лице шкипера не позволили мне понять, что он думает по этому поводу. Ну и ладно. Лучше я при случае спрошу об этом Шарлотту.
      – Что случилось? – спросил Хатчисон, очнувшись от созерцания моей раны.
      – Квист. Он был в трюме.
      Хатчисон замолчал, но, закончив делать мне перевязку, снова подал голос:
      – Квист мертв.
      Это не было вопросом.
      – Он перерезал свою кислородную трубку, – объяснил я и рассказал ему обо всем.
      До самого замка мы не обменялись и десятью словами. Он не поверил мне и никогда не поверит.
 

* * *

 
      Дед Артур тоже не поверил мне и не поверил бы, даже если бы был со мной рядом в трюме «Нантесвилля». Но он отреагировал совершенно иначе, чем Хатчисон: известие о смерти Квиста его очень возбудило и обрадовало. В течение последних дней он деградировал от либерала до реакционера. Самое веселое, что, как оказалось, минимум пятьдесят процентов ответственности за гибель Квиста лежит на плечах самого деда Артура.
      – Не далее как двадцать четыре часа назад, – заливался он соловьем, – я приказал Кэлверту найти этого индивидуума и уничтожить его любым доступным способом. Я вынужден признать, что способ был выбран очень элегантный: перерезать ножом кислородную трубку... Да, мой мальчик, я рад, что общение со мной не проходит для вас даром.
      А вот Шарлотта не усомнилась в моих словах. Почему? Не знаю. Но она поверила мне сразу же и безоговорочно. Она сняла наспех наверченные Хатчисоном бинты, промыла рану и снова, но уже гораздо профессиональнее перевязала меня. Может быть, в одном из спектаклей ей пришлось играть роль героической санитарки Флоренции Найтингейл. Я рассказал ей историю моей встречи с Квистом, я оценил ее заботу, я поблагодарил ее за доверие, а она в ответ просто улыбнулась.
      Через шесть часов, в двадцать два сорок, за двадцать минут до отплытия «Огненного креста», она уже не улыбалась. Она смотрела на меня и на весь окружающий мир глазами женщины, которую судьба заставляет сделать какой-то ужасный выбор, например, между мужем и ребенком, и которая, уже предчувствуя свое окончательное решение, все же продолжает убеждать себя, что принять такое решение невозможно.
      – Мне очень жаль, Шарлотта, – сказал я ей, – но это бессмысленно. Вам там нечего делать. Не будем даже говорить об этом.
      Судя по костюму (свитер и черные брюки), она была вполне готова к ночной эскападе со смертельным исходом.
      – Мы едем не на пикник, – пытался я убедить отважную амазонку Шарлотту. – Вы же сами говорили, что там не обойдется без стрельбы. Я не хочу, чтобы вас убили.
      – Я останусь в каюте, Филипп. Я буду недосягаема для их пуль. Но я хочу быть с вами. Позвольте мне быть с вами.
      – Нет.
      – Но вы же сказали, что готовы сделать для меня все что угодно.
      – Чтобы помочь вам – да. Но рисковать вами – это невозможно. Мне страшно подумать, что с вами может произойти что-нибудь плохое.
      – Неужели я для вас так много значу?
      Я кивнул, стараясь не улыбнуться.
      – Неужели... неужели я так нужна вам?
      Я снова кивнул и снова не улыбнулся.
      Она вглядывалась в мое лицо глазами, полными вопросов, ее губы дрожали от невысказанных и даже несформулированных признаний. Возможно, она почувствовала, что прощается с единственным дорогим ей сейчас человеком. А может, она была медиумом и уже видела в ближайшем будущем бедного неподвижного Кэлверта, плывущего лицом вниз в мутных водах дока на острове лорда Кирксайда. Внезапно, как бы решившись, она шагнула ко мне и резким движением обняла мою шею, пытаясь задушить меня. Правда, возможно, у нее были и другие цели, но после четырех встреч с Квистом мое горло реагировало на такие действия однозначно: я начал задыхаться, круги пошли у меня перед глазами, еще несколько секунд – и я рухнул бы на пол, но она так же без предупреждения отстранилась, вытолкала меня за дверь и заперла ее на ключ.
 

* * *

 
      – Наши друзья уже дома, – сказал Тим Хатчисон, – и, судя по всему, готовятся уходить при свете луны. Вы были правы, Кэлверт.
      – Кэлверт почти всегда оказывается прав, – заявил дед Артур, имея в подтексте сразу два утверждения: первое – что адмирал выучил неплохого ученика и второе – что только адмирал оказывается прав всегда. – Ну и что теперь, мой мальчик?
      Мы дрейфовали по методу Хатчисона в направлении к замку. Такой способ передвижения был хорош еще и тем, что позволял не включать мотор и не обнаружить себя звуком.
      Туман поредел настолько, что метров за сто от дока мы уже могли различить светящуюся букву Т – это пробивался свет в щели ворот.
      – Мы на месте, – объяснил я деду свой стратегический план. – Ширина «Огненного креста» – четыре с половиной метра, ширина ворот дока – шесть метров. На них нет никаких опознавательных навигационных знаков. Мистер Хатчисон, вы уверены, что мы сможем подойти к доку достаточно быстро, чтобы разбить ворота, но контролируя скорость, так чтобы успеть остановить корабль внутри прежде, чем он врежется в скалу?
      – Я не провидец, – отвечал Тим и включил мотор, предварительно раскурив очередную сигару. Он имел вид человека, готовящегося к бою. У людей типа Хатчисона внешность не бывает обманчивой. В свете вспыхнувшей спички я увидел человека спокойного, сосредоточенного и... ничего сверх этого. Именно так выглядел Геракл перед очередным из своих двенадцати развлечений.
      Он развернул «Огненный крест», отвел его дальше в море, чтобы иметь возможность развить достаточную скорость, и снова направил корабль к цели. Перед нами была темнота. В какую-то секунду прямо по курсу, как и следовало ожидать и все-таки неожиданно, появилась светящаяся буква Т. Она стремительно приближалась. Я взял в левую руку автомат, открыл левую дверь рулевой рубки и закрепил ее крючком. Теперь нужно было только ждать. Я постарался расположиться максимально удобно: правая рука оперлась о косяк двери, одна нога – в рубке, другая – на палубе. Дед, оценив мою ковбойскую позу, оперся о косяк правой двери и тоже выставил ногу на палубу. Я напряг мускулы и легко согнул колени: удар обещал быть резким и сильным. Успел ли дед выполнить за мной это упражнение, я уже не заметил.
      Я предупредил Хатчисона, что кнехты находятся с правой стороны дока, следовательно, именно там должна была располагаться лодка, которая привезла водолазов. Хатчисон, осуществив довольно хитрый маневр, направил «Огненный крест» в самую середину буквы Т. За секунду до удара он переключил мотор на «полный назад», поскольку мой гениальный план не предполагал разбить наш корабль о скалу, находящуюся в глубине дока, и тихо пойти ко дну под аплодисменты восхищенных пиратов.
      Я думал, что от удара лопнет засов и обе половинки ворот откроются, пропуская нас. Но засов выдержал, тогда как ворота сорвались с петель и мы с громоподобным грохотом въехали внутрь, волоча перед собой повисшую на баке двухстворчатую махину.
      Итак, наш торжественный въезд выглядел не совсем торжественно, зато ворота погасили опасный резерв скорости, а это было гораздо важнее внешних эффектов.
      Передняя мачта, в алюминиевом каркасе которой скрывалась телескопическая антенна, зацепилась за перекрытие и переломилась с неприятным металлическим скрежетом. Жаль антенну! Но благодаря ей мы еще немного притормозили.
      И все-таки скорость, которую в меру своих возможностей гасили вращающиеся лопасти, была слишком большой. Мы неумолимо двигались вперед, пока нас не остановил жесткий удар. В доке раздался треск разламывающегося дерева. К счастью, это трещал не корпус нашего «Огненного креста», а ворота, все еще висевшие на баке. Теперь Хатчисон дал «полный вперед», чтобы корабль не отбросило назад, и включил сильный прожектор – не затем, чтобы осветить док (света здесь и так было достаточно), а чтобы ослепить зрителей.
      Я вышел на палубу с автоматом в руках. Если в прошлый раз пираты предстали передо мной в замедленной съемке, то сейчас это был стоп-кадр: наше появление, столь неэстетичное, все же произвело на них сильное впечатление, поскольку все они замерли на своих местах.
      Мы прервали производственный процесс в момент перегрузки ящиков: двое держали ящик на палубе, чуть дальше третий поднял руки, чтобы принять единственный, по замыслу режиссера, движущийся в этой сцене предмет – ящик, раскачивающийся на тросе подъемника. Четвертый, окаменевший тип, обслуживающий подъемник, был не похож на «таможенника» Томмаса только тем, что я никогда не видел Томмаса в спецовке и с пультом управления подъемника в руке. Другие люди в глубине дока, склонившись над водой, извлекали из нее зацепленный за трос огромный сундук, два аквалангиста помогали поднять груз на поверхность.
      Слева за операцией надзирал капитан Стикс. Рядом с ним стояли Долльманн и Лаворский. Это был великий день – завершение их блестящего, их грандиозного плана. Каждый чувствовал себя как минимум Наполеоном, взирающим на коленопреклоненную Москву. Они лично контролировали все работы, их интересовало все.
      Меня же, в первую очередь, интересовало это трио. Я продвинулся по палубе вперед, чтобы иметь большее поле обстрела и продемонстрировать этим господам, что они находятся в радиусе действия моего автомата.
      – Подойдите все трое, – приказал я. – Капитан Стикс, прошу сказать своим людям, что, если кто-нибудь из них хотя бы шелохнется, первой моей целью будете вы. Я ликвидировал уже четырех бандитов и не очень расстроюсь, если к этому числу прибавятся еще трое. Хотя, честно говоря, такой подлец, как вы, в любом случае заслуживает скорее смерти, что пятнадцатилетнего заключения, как это предусматривает новый закон. А мне не в первой выступать одновременно и в роли суда присяжных, и в роли исполнителя приговора. Вы понимаете меня, капитан?
      – Да. – Его голос был серьезен. – Сегодня днем вы убили Квиста.
      – Он должен был умереть.
      – Он должен был добить вас еще тогда, на «Нантесвилле». В таком случае нам не пришлось бы спешить.
      – Зато нам не нужно спешить теперь. Сейчас вы перейдете на палубу «Огненного креста». Один за другим. Сначала вы, Стикс: вы в эту минуту самый ненадежный партнер. Следом – Лаворский. Следом...
      – Не двигаться! Не двигаться с места! – услышал я за спиной. Голос был почти бесцветным, но пистолет, вонзившийся в мой позвоночник, говорил сам за себя. – Бросить автомат на палубу!
      Я подчинился. Может быть, иногда я и веду себя непрофессионально, но только не в таких случаях. Я поднял обе руки над головой и медленно повернулся.
      – Ба! Знакомые все лица! Шарлотта Ставракис! – Самое интересное, что даже в этой ситуации я точно знал, что мне нужно делать. Я – сценарист, режиссер, продюсер и исполнитель, надеюсь, заглавной мужской роли – с удовольствием подыграл своей партнерше по эпизоду. За одну секунду я успел здорово вжиться в свой образ: соблазненный, но покинутый, гневный, но обреченный, юродствующий, но великодушный – о, как был прекрасен в этот момент тайный агент Кэлверт! – Какая встреча! Каким же образом вы оказались здесь, моя дорогая?
      Она не сменила костюм и все еще была одета в черный свитер и брюки, но, насквозь промокшие, они уже не выглядели столь опрятно и привлекательно, как это было в момент нашего трогательного расставания. Ее глаза как бы остекленели и не выражали ровным счетом ничего. Лицо было мертвенно-бледно и неподвижно.
      – Я выбралась через окно и спряталась в кормовой каюте.
      – Великолепно. Жаль только, вы не догадались захватить с собой комплект сухой одежды.
      – Погасить прожектор! – приказала она Хатчисону.
      – Доставьте даме удовольствие, Тим, – сказал я.
      Он исполнил приказание, и все мы еще раз убедились, какую важную роль играют в зрелищах нюансы освещения: теперь преимущество пиратов было полным и окончательным.
      – Адмирал, бросьте пистолет в воду, – подал реплику Стикс.
      – Придется подчиниться, командир, – посоветовал я.
      Дед Артур выполнил требование. Стикс и Лаворский направились в нашу сторону, теперь уже вполне уверенные в себе. Их уверенность имела вполне материальную подоплеку: каждый держал в руках неизвестно откуда взявшееся оружие, и точно так же, только вдобавок улыбаясь, направили в нашу сторону стволы все участники действия.
      – Вы заранее знали о нашем нападении, – грустно констатировал я, оценив столь солидную подготовку.
      – Конечно, знали, – откровенно веселился Лаворский. – Наша приятельница Шарлотта с точностью до минуты сообщила нам о времени вашего визита. А вы очень грозно смотрелись с автоматом в руках, Кэлверт.
      – Откуда вы знаете мое имя?
      – Благодаря Шарлотте, разумеется. Вы совершили ошибку, Кэлверт. Секретный агент не должен быть столь сентиментальным. Впрочем, и мы ошибались, недооценив вас.
      – Значит, мадам Ставракис послужила вам своего рода «подсадной уткой»? – Теперь я уже вполне мог позволить себе иронизировать.
      – Скорее приманкой. – Лаворский ехидно подхихикивал, а в глазах, а в глазах его горел сладострастный огонек. Наверное, когда сейчас меня начнут четвертовать, он испытает оргазм. – И вы попались на эту приманку, великий агент Кэлверт. Вы проглотили ее вместе с крючком, грузилом, поплавком, леской и даже удилищем. – Судя по всему, в детстве Лаворский увлекался рыбной ловлей. – Прекрасная приманка, Кэлверт, в пикантной упаковке, с целым мешком нарядов для переодевания, среди которых вы не удосужились поискать радиопередатчик и пистолет. Бедный доверчивый Кэлверт! Кстати, этот симпатичный передатчик мы позаимствовали из вашего правого дизеля... Ха-ха! Все это время вы очень веселили нас, Кэлверт! С первой же минуты, как только вы покинули городок, мы знали о каждом вашем движении. Ну что, Кэлверт, говорят, вы неисправимый оптимист? Как вы себя чувствуете теперь?
      – Не очень, – буркнул я. – Что вы собираетесь с нами делать?
      – О, теперь мы стали пай-мальчиком! Мы наивно спрашиваем, что же с нами сделают эти нехорошие пираты. Угадайте сами, Кэлверт, и мне почему-то кажется, что вы не ошибетесь. Но прежде чем ваша догадка подтвердится, я хотел бы знать, каким образом вы вычислили этот тайник?
      – Я не отвечаю бандитам и убийцам.
      – Браво, Кэлверт! – умилился Лаворский. – Какая сила духа! В таком случае мы разместим первую пулю в ступне адмирала, вторую – в его лодыжке, третью – в бедре, четвертую...
      – Достаточно, – прервал я этот анатомический разбор. – Двое наших людей были с передатчиком на «Нантесвилле».
      – Ну, это мы и сами знаем. Меня интересует, как вы попали в этот док.
      – Благодаря кораблю геологов из Оксфорда. Он стоял на якоре в маленькой естественной затоке, вокруг не было ни скал, ни рифов, и все же он был сильно поврежден. Невозможно, чтобы такая пробоина появилась случайно. Кто-то очень не хотел, чтобы оксфордские бородачи, выйдя из затоки и оказавшись рядом со «Входом в гробницу», увидели нечто их глазам не предназначавшееся. Этот ваш ход был очень грубым.
      – Я знал, что он это заметит, – посерьезнел Лаворский, повернувшись в сторону Стикса. – Я не советовал делать это. Что еще, Кэлверт?
      – Сэмюэл Мак-Горн. Вы похитили его жену, а следовало увезти обоих. Разлучать их было слишком бесчеловечно. Ну, и Сьюзан Кирксайд. Вам не следовало позволять ей бродить по окрестностям замка в таком виде. Я никогда не видел молодую, богатую, пышущую здоровьем девушку с такими глубокими тенями вокруг глаз. Конечно, брат, жених, скорбь... но не до такой же степени... Ну и, наконец, борозда, оставленная хвостом самолета, который ваши люди спустили в пропасть. Вам следовало стереть этот след. Я заметил его с вертолета и сделал соответствующие выводы.
      – Это все?
      Я кивнул. Лаворский победоносно глянул на Стикса.
      – Да, вы оказались правы, – раздраженно ответил Стикс. Очевидно, между ним и Лаворским существовал какой-то давний спор. – Здесь обошлось без предательства. Я рад этому не меньше, чем вы... Начнем с Кэлверта?
      Я подумал, что все произойдет легко и быстро: минимум эмоций, максимум эффекта, высокий профессионализм. Так оно впоследствии и получилось. Но вначале...
      – Еще два вопроса, – сказал я с решимостью отчаяния. – Перед смертью я хочу кое-что узнать. Для меня это важно даже сейчас. Как профессионалы вы должны понять меня.
      – Хорошо, у вас есть две минуты. Мы спешим.
      – Где сэр Антони Ставракис? Почему его нет здесь?
      – Он в замке, наверху. В последнее время они с лордом Кирксайдом стали просто невменяемы. Их сторожит Чарнли. Если вы хотите спросить про «Шангри-Ла», то яхта стоит на якоре у маленькой западной пристани и вполне готова к отплытию.
      – Спасибо. Второй вопрос. Подтвердите или опровергните мои догадки. Вы, Лаворский, вместе с Долльманном придумали всю комбинацию, Чарнли поставлял вам сведения из страховых компаний, а все вместе вы несете ответственность за похищение и затопление кораблей, из трюмов которых вы затем извлекали грузы. Вы также несете ответственность за смерть наших людей.
      – Вернее, не несем ответственности, Кэлверт. Хотя вы довольно связно изложили факты. А факты, – тут Лаворский еще раз громко хихикнул, – как известно, упрямая вещь. Мы неплохо потрудились, не правда ли, Джон?
      – Не устраивайте спектакль, – фыркнул Долльманн со злостью. – Мы напрасно тратим время. Кончайте их.
      Я повернулся к Шарлотте. Она все еще целилась в меня из пистолета.
      – Я должен умереть, – сказал я ей голосом героя-любовника из индийского фильма. – Вы вынесли мне смертный приговор. Так будьте же и палачом...