Томас почувствовал, что сейчас произойдет. Он сел поудобнее и весь обратился в слух – идеальный слушатель, готовый ко всему.

Роуленд работал в разных местах – где угодно, чтобы углубить свои знания по культуре Анд. Больше всего ему нравилось помогать археологам изучать руины инков на далеких равнинах высоко в горах. Он как раз был в такой экспедиции, когда, как раз в день его рождения – ему исполнялось тридцать пять лет, – он свалился с еще одним приступом малярии. На этот раз из-за высоты возникло осложнение – отек легких: руины находились в уединенной долине на высоте десяти тысяч футов. Экспедиционный врач сказал ему, что он скоро умрет, если не спустится в Квибо, столицу этой местности, и не отдохнет.

Так Роуленд неожиданно попал в Квибо, где на целую неделю оказался прикован к больничной койке. Когда его дыхание и давление пришли в норму, он вышел из больницы и поселился в дешевом отеле Старого Города. Времени в его распоряжении было много, и он решил воспользоваться им, чтобы изучить город. В архитектуре его сошлись три мира: замысловатые стены инков, колониальные дворцы завоевателей XVI века и лубочные кварталы нищих латиноамериканцев. Роуленду эта смесь показалась пьянящей.

Пока он выздоравливал, освободилось место помощника хранителя в Музее культуры Анд в Квибо. Он подал заявление и его вызвал на собеседование главный хранитель, Джон Форрестал. Этот американец выглядел лет на шестьдесят; долговязый человек с седеющими рыжими волосами, сутулящийся, как все высокие люди. Собеседование прошло успешно, и они друг другу понравились.

Форрестал рассказал Роуленду, что предыдущий помощник хранителя ушел на более прибыльную государственную службу.

– Но вы, – сказал он, – кажетесь мне человеком, который не мечтает о богатстве, поскольку имеет в жизни другие интересы.

Роуленд понял, что это одновременно и комплимент, и скрытый намек на то, что зарплата будет не очень высокой.

– Спасибо, – сказал он. Форрестал поднялся.

– Добро пожаловать на борт, – сказал он. Лучи яркого закатного солнца Квибо, пробившиеся сквозь окно кабинета, осветили тонкие рыжие волоски на его руке, которую он протянул Роуленду.

Последние двадцать лет жизни Форрестал провел, пытаясь сохранить древности Квибо. Он был предан этому делу больше, чем многие коренные жители города. Некоторые члены Совета Музея приложили руку к разграблению древних захоронений и археологических раскопок и продаже их на международном черном рынке.

Форрестал (который на самом деле был на двадцать лет моложе, чем подумал Роуленд) умел сносить подобные неприятные факты реальности.

– Мы делаем что можем, – говорил он, – и это не всегда совпадает с тем, что мы хотели бы делать.

В этом человеке многое причудливо смешалось. Как-то утром в субботу он пригласил Роуленда на чашечку кофе с булочками в маленькое кафе рядом с музеем. Когда они шли на работу, он очень старался не наступать на дождевых червей на тротуаре и даже перенес нескольких в тень. И при этом в тот же день он взял с собой Роуленда на бой быков – и там его, кажется, совершенно не волновало, что быки страдают.

Роуленд с трудом выдержал зрелище столь отвратительной жестокости.

Форрестал заверил его, что он просто неправильно смотрел спектакль, и бои быков – это на самом деле совершение древнего жертвенного ритуала.

– Бык представляет трагического героя, – сказал он, – а матадор символизирует произвол судьбы. Он перебьет ему спинной мозг, чтобы его смерть была относительно безболезненной.

Роуленд очень старался посмотреть на действо с этой точки зрения. Но, как он ни старался, он видел только великолепно одетого мясника, который протыкал шею быка шпагой, с большим трудом находя его спинной мозг; и шатающееся испуганное животное, которое истекает кровью из сотни ран.

Это был последний раз, когда Роуленд ходил на бой быков.

Он довольно близко познакомился с Хильдой, женой Форрестала. Хранитель очень гордился ее благотворительной работой и самоотверженностью: по образованию она была медсестра и ежедневно работала в латиноамериканских кварталах. Она была болезненно худа, потому что получила от своих пациентов больше заразы и лихорадки, чем ей было предназначено.

Роуленд часто бывал у них в гостях, в старом каменном доме на склоне холма. Стены дома были украшены старыми ткаными одеялами с древними символами; здесь стояла грубая мебель, сделанная здешним столяром из ныне редкого здесь красного дерева. Только фотография корабля со Статуей Свободы на заднем плане да шкаф с «Британской энциклопедией» и множеством книг на английском указывали на то, что Форресталы, вероятно, откуда-то приехали.

В один из таких вечеров, когда Роуленда пригласили на ужин, он пришел до того, как Форрестал вернулся домой из музея. Хильда встретила его и предложила выпить. Впервые он оказался с нею наедине.

– Вам, наверное, очень нравится ваша работа с бедняками, – сказал он. И был потрясен ее ответом.

В ответ она зарыдала. Он встревожился и спросил, что случилось.

– Почему мужчины всегда тащат жен в эти жуткие места? – всхлипывала она. – Почему они не могут найти себе занятие в своих странах? Зачем они едут в эти богом забытые части света?

Некоторое время она безутешно рыдала, а потом успокоилась.

– Пожалуйста, извините меня, – сказала она, – я просто очень устала. Я боюсь, что умру здесь. Я бы все на свете отдала за то, чтобы уехать обратно в Соединенные Штаты. Там наш дом. Я хочу снова говорить на родном языке и дышать чистым воздухом.

– А вы говорили об этом Джону? – спросил наконец Роуленд. – Что он об этом думает?

– Нет, я не говорила ему, – сказала она. – Вы довольно хорошо его знаете. Он никогда не простит меня за это.

И Роуленд подозревал, что она права.

Ему было жаль слышать, что семья Форресталов была не такова, какой казалась, потому что они ему очень нравились. Но еще больше ему нравилась их светловолосая дочь Елена, которая родилась в Квибо двадцать лет назад. Впрочем, чувство, которое испытывал к ней Роуленд, уже перестало быть просто симпатией.

Когда он начал работать в музее, она была в научной командировке: музей нанял ее искать и изучать места, представляющие археологический интерес. Через три месяца она вернулась, и Роуленда с ней познакомили. Она сразу ему понравилась. У нее был кабинет в музее, и они часто разговаривали. В ней слились оба ее родителя – она была практичной идеалисткой.

Одно повлекло за собой другое. Еще не понимая этого, Роуленд влюбился, и – чудо из чудес – она тоже полюбила его. Как будто ее специально воспитывали для Роуленда. Их интересы к археологии и антропологии прекрасно дополняли друг друга: оба любили выкапывать то, что спрятано. Даже их разговоры о работе были формой признания в любви.

Что касается их физической близости, временами, когда они соединялись, Роуленд чувствовал, что они стали единым целым – как деревья, которые прививают друг к другу, и они становятся новым видом. Елена считала, что растущее чувство их физической зависимости друг от друга было внешним проявлением глубокой духовной близости.

Родители Форрестал одобряли этот союз. Предполагалось, что со временем любовники поженятся.

У Роуленда, конечно, была проблема. Он не сказал Елене, что был женат. Пытался заговорить об этом несколько раз, но она была так убеждена в предопределенности и уникальности их любви, что он боялся, как бы его признание все не испортило. В ее представлении история их любви была настоящим чудом: таинственного незнакомца (Роуленда) из далекой страны (Канады) судьба приносит через моря в экзотическое место (Квибо), где он встречает родственную душу (Елену); они влюбляются друг в друга с первого взгляда (почти), женятся и живут долго и счастливо.

Роуленду нравилась ее история. Но ему казалось, что правда может быть ничуть не хуже: после неудачной женитьбы неугомонного путешественника (Роуленда) счастливый случай выбрасывает его на берег в далекой стране, в странном городе (Квибо); и там он наконец находит (разве это не такое же чудо?) женщину с идеально подходящими ему интересами и характером; они женятся (естественно, после его развода) и живут долго и счастливо.

Или что-нибудь в этом роде.

Роуленд знал, что в конце концов ему придется рассказать Елене эту историю; но не прямо сейчас, когда она так счастлива. Поэтому он продолжал откладывать момент, когда ему придется рассказать об ошибке своей молодости.

Елена попросила его пойти с ней и командой из шести местных рабочих в экспедицию; им нужно было исследовать несколько глубоких пещер в горе Аррибо. Ее отец полагал, что древние люди могли использовать эти пещеры для своих ритуалов и что в них могут быть спрятаны какие-нибудь артефакты.

После недельного похода по лесам и предгорьям экспедиция добралась до горы Аррибо. Та была частью Великих Кордильер, которые, несмотря на размеры, по геологическому возрасту были совсем молодыми. Горы вызвали у Роуленда меланхолию.

– Каждый раз, когда я их вижу, Елена, – сказал он, – я понимаю, как быстротечно человеческое существование.

– Вот поэтому, Роуленд, – сказала она с улыбкой, – мы никогда не должны терять то время, которое у нас есть.

За это он полюбил ее еще больше.

Они разбили лагерь у входа в пещеры и начали работать. В первые два дня древних находок было немного. Отыскали только несколько петроглифов, уже описанных предыдущими экспедициями. Разочарованные, они вылезали наружу и проводили ночи в палатках у пещер.

На третий день Роуленд высказал мысль, что они теряют слишком много времени, каждый день входя в пещеру и возвращаясь на поверхность. Почему бы им не зайти как можно дальше и не остаться там на ночь? Тогда на следующий день они смогут начать сразу.

Елена решила, что это хорошая идея, но трое членов экспедиции ночевать в пещере отказались, несмотря на то, что им предложили дополнительную плату. Елену это не удивило. Местные жители очень суеверны, их сложно было уговорить спускаться в пещеры даже днем. Но бригадир Санчес и двое рабочих с неохотой согласились на этот план из-за своей преданности Елене.

Таким образом, группа из пяти человек отправилась вглубь пещеры сразу после завтрака. К двум часам дня они дошли до того места, откуда обычно поворачивали назад. На этот раз они продолжили путь, и к четырем часам дня дошли до огромной каверны. К своему восторгу, они увидели на плоской стене рядом с подземным озером изображение нескольких переплетенных змей с какими-то иероглифами под ним. В свете факелов цвета были такими яркими, будто художник закончил свою работу совсем недавно.

Елена решила, что это хорошее место для ночной стоянки; поэтому они разбили лагерь в этой пещере.

Это было жутко – сидеть там; слушать, как вода капает со сталактитов в озеро; смотреть, как оживают нарисованные на стене змеи в мерцании факелов. Изредка они слышали долгий печальный стон где-то в глубине пещеры. Роуленд и остальные мужчины встревожились, но Елена убедила их, что это просто ветер, который где-то пробрался сквозь трещину в горе над ними.

Ночь тянулась медленно. Рабочие нервничали и не выпускали мачете даже во сне. Роуленд сжимал руку Елены под одеялом. Впервые за много недель они не могли заняться любовью, поскольку были не одни.

На следующее утро, позавтракав печеньем с водой, группа стала спускаться дальше. Они были уже так глубоко под землей, что воздух становился все теплее; они сняли свитера и остались в рубашках. Иногда проходы были такими узкими, что приходилось тушить факелы и ползти вперед, рассчитывая на свет фонариков в касках. Иногда потолки галерей были такими высокими, что свет факелов не мог до них добраться. Роуленд также заметил, что воздух становится спертым и дыхание требует усилий.

Примерно в полдень они добрались до короткого узкого тоннеля на уровне пояса – он выходил в еще одну большую пещеру. Тоннель был гладкий, как горлышко бутылки, и Роуленд сказал, что он, пролезая сквозь него, чувствует себя пробкой. На другой стороне они снова зажгли факелы и заметили, какими желтыми стали языки пламени в разреженном воздухе. Елена сомневалась, что им удастся пройти дальше, но они еще час продвигались вперед через несколько чуть более широких тоннелей. Когда они только вошли в особенно большой зал, Санчес, шедший впереди, позвал их и показал на стену перед собой. На ней было множество причудливых иероглифов – не нарисованных, а высеченных на поверхности стены.

Елена была в восторге. Она объяснила Роуленду, что эти знаки обычно указывают на главный могильник, который должен быть совсем рядом. Однако поиском его займется позже другая экспедиция, у которой снаряжение будет лучше. Она только скопирует иероглифы притиранием, чтобы изучить их в музее, а потом они отправятся на поверхность.

И в этот момент они все почувствовали слабый удар – будто пещера поднялась на дюйм, а потом упала. Не обратив на это особого внимания, Елена хотела продолжить копирование. Но Санчес, который до сих пор во всем поддерживал ее, сказал «нет». Его люди обеспокоены шумом, который они только что слышали, и хотят выбраться на поверхность. Елена неохотно согласилась.

Путь назад шел все время немного в гору, поэтому идти оказалось чуть труднее, особенно в некоторых узких тоннелях, где не за что было ухватиться. Тот, кто шел впереди, с трудом пролезал в отверстие, а потом помогал вылезти остальным.

Все шло хорошо, пока они не добрались до того короткого тоннеля на уровне пояса, сквозь который проходили раньше. Роуленд, которому тогда этот тоннель во время спуска показался наиболее тесным, полез первым. Но он никак не мог пролезть, пока Санчес не схватил его за ноги и не толкнул сильно вперед. Роуленд вылез с другой стороны. Позвал Елену, чтобы она поднималась за ним. Она залезла в тоннель и протянула ему руки. Роуленд схватился и потащил. Елена продвигалась довольно легко, и ее голова и плечи уже высунулись с этой стороны, когда откуда-то из недр горы раздался еще один удар – на этот раз намного сильнее.

Роуленд продолжал тянуть Елену за руки, но она не двигалась с места.

– Я застряла, – закричала она.

Сначала ни он, ни она в это не поверили. Он тащил, она извивалась, мужчины толкали ее с другой стороны. Все напрасно. Тоннель каким-то образом сузился и сжал ее талию, как узкое кольцо сжимает палец.

– Я чувствую что-то на спине, – сказала она. – Оно тяжелое. Похоже на камень. – Она задыхалась.

Роуленд попытался тянуть сильнее. Он крикнул людям на той стороне, чтобы они толкали изо всех сил. Когда это не помогло, он попытался протолкнуть ее вниз к ним; они тянули ее к себе. Никакого результата. Роуленд старался не паниковать, а их спутники на той стороне были уже в отчаянии. Воздух в том зале был и так не очень хорош, теперь же дышать вообще стало невозможно. Елена полностью перекрыла доступ воздуха.

Ее дыхание стало неровным. Она больше не могла поднять голову и смотреть на Роуленда. Они еще раз безрезультатно попытались протолкнуть или вытащить ее; потом она стала умолять его прекратить это. Сказала, что тяжесть, которая давит на спину, медленно проламывает ее. После этого замолчала и больше не отвечала на вопросы. Она была без сознания, пульс прощупывался слабо.

Роуленду Вандерлиндену пришлось сделать ужасный выбор. Елена была обречена и при этом медленно убивала еще троих людей. Санчес слабым голосом просил его что-нибудь сделать.

Но что он должен сделать? Он ждал. Голова Елены лежала на обмякших руках. Роуленд снова проверил ее пульс: он пока слабо прощупывался. Голос Санчеса, тоже слабый, все так же взывал о помощи. Но если умрет Елена, Роуленду плевать, что остальные тоже умрут. Он любит не их.

Он по-прежнему ждал. Вопреки себе он знал, что должен сделать то, чего хотела бы она. Он вспомнил бой быков. Вспомнил, как матадоры пытались убить быков.

Ему тоже пришлось сделать много попыток, прежде чем у него получилось.

Это было только началом кошмара. Роуленд со своей стороны тоннеля работал ножом; Санчес с другой стороны работал мачете. Когда путь был расчищен, они увидели, что цилиндрический камень, который придавил Елену, выдвигался из отверстия сверху. Он был покрыт кровавыми иероглифами. Они сумели затолкать его обратно, и мужчины протиснулись сквозь тоннель. Роуленд остался бы там, но Санчес, сам весь в крови, взял его за руку и не отпускал, пока не вытащил на поверхность.

Они шли целый день, пока не добрались до выхода из горы. Оставшиеся на поверхности приветствовали их, как восставших из мертвых, потому что слышали грохот в недрах и боялись, что их товарищи погребены заживо. И действительно – они пробыли на поверхности всего час, когда гора задрожала, и бесчисленное множество камней покатилось и закрыло вход в пещеру.

Хильда Форрестал не смогла простить своего мужа. Она собрала чемоданы и уехала на родину. Форрестал, теперь еще больше ссутулившийся, остался. Роуленд, которого мучили совесть и кошмары, уехал из Квибо и поселился на побережье.

Вечером накануне отъезда к нему домой пришел Санчес. Он хотел заверить Роуленда, что он сам и те двое мужчин будут вечно ему благодарны. И что Елена сама бы сделала тот выбор, который сделал тогда он.

Но Роуленд был слишком несчастен и не мог принять это утешение. На самом деле теперь он жалел, что так поступил. По крайней мере, даже если бы те мужчины задохнулись, он бы не испытывал этих жутких угрызений совести. Или если бы рабочие разрезали Елену на куски, договорившись между собой, он смог бы это принять. Но то, что он сделал это сам, начал это и закончил, было совершенно невыносимо.

Перед уходом Санчес сказал Роуленду, что он и его люди больше не занимаются подобной работой: явно неблагоразумно беспокоить могилы древних. А когда он уже стоял у двери, собираясь уйти, он, поколебавшись, проговорил:

– Я пришел сказать вам вот что… – Его черные глаза блеснули. – Сеньорита Елена… У нее внутри был ребенок.

И поспешно вышел.

Месяц Роуленд жил в старом отеле рядом с пристанью в Сан-Педро. Он чувствовал себя так, будто провалился в себя – короткое, разрушительное падение в пропасть, из которой нет возврата. Он почти не мог спать и пил слишком много текилы, чтобы ничего не чувствовать.

Одним очень душным субботним вечером он сидел за столиком уличного кафе в переулке рядом со своей гостиницей. За другими столиками сидели матросы с девицами; они пили и разговаривали. Роуленд потягивал текилу и слушал стук сердца. Через некоторое время он вдруг услышал не сердце, а барабаны труппы бродячих артистов. Они остановились всего в нескольких ярдах от его столика.

В барабаны били двое. На них были деревянные маски с изогнутыми клювами и вырезанными глазами. Остальные двое были замотаны в длинные черные плащи с капюшонами, и стояли абсолютно неподвижно. Барабаны били все быстрее и быстрее. Роуленд, несмотря на скорбь, наблюдал за представлением, как и все остальные в кафе.

Вот руки барабанщиков превратились в неясное пятно, а звук стал непрерывным, оглушительным грохотом.

И смолк. Две фигуры в плащах сделали шаг вперед, медленно развернули плащи и бросили их на землю. Роуленд отпрянул, опрокинув стакан. Потому что вместо людей, которых он ожидал увидеть, в свете фонарей появились две ящерицы, покрытые сине-зеленой влажной чешуйчатой кожей.

До сознания Роуленда, который медленно соображал из-за своей текильной диеты, дошли аплодисменты и восхищенные крики других посетителей. Постепенно он понял, что эти две фигуры – на самом деле женщины с ярко раскрашенными телами. В свете уличных фонарей они выглядели одновременно и великолепными, экзотичными, соблазнительными, и чужими, холодными, отталкивающими.

Снова забили барабаны, короткое представление закончилось. Женщины-ящерицы надели плащи и прошли между зрителями, держа плетеные корзинки. Роуленд бросил несколько монет в корзину, стараясь не дотрагиваться до блестящей разноцветной руки.

– Это не краска, – сказал моряк за соседним столиком. – Это татуировка.

Его язык заплетался. Накрашенные глаза женщины, которая была с ним, блестели.

– Они с одного из тех островов рядом с Ватуа. Там все женщины татуированы, как ящерицы, – сказал моряк.

Артисты закончили собирать деньги и под барабанный бой пошли дальше по улице, ища новое место для представления.

– Ватуа? – спросил Роуленд. Он слышал это слово раньше, но не мог вспомнить, где. – Где это, Ватуа?

– Один из островов Мотамуа, – сказал моряк. – Мужчины там верят, что их женщины могут превращаться в настоящих ящериц, когда захотят.

Он улыбнулся женщине с сильно накрашенными глазами.

– Представляешь? Просыпаешься, а рядом с тобой – большая рептилия.

Но она не улыбнулась ему в ответ.

В ту ночь Роуленд лежал в постели и слушал шум, крики и смех, что проникали сквозь хлипкие стены, отделявшие его комнату от других номеров-ячеек в этом коридоре.

Сквозь туман в голове от выпитой текилы он думал о том, что это слово, Ватуа, он уже слышал раньше. Может, упоминание этого имени было посланием, адресованным лично ему? Он хватался за любую мысль, которая помогла бы ему держать голову над темной водой отчаяния. Ему безмерно хотелось верить, что, хотя на поверхности жизнь кажется полной случайностей, как игра в покер, на самом деле она очень сложна, словно картинка-паззл, и если он будет настойчив, то сможет понять, как в ней все между собой связано. Утешенный этой мыслью и текилой, он заснул так крепко, как еще ни разу не засыпал после смерти Елены. На следующее утро он проснулся довольно поздно, пошел на пристань и взял билет на пароход, идущий на запад, к островам.

Таким вот образом за много лет Роуленд Вандерлинден оказался на архипелаге Мотамуа и со временем прибыл на Ватуа. Позже он поселился в горах Ману, завел себе супругу и стал отцом. Он посвятил всю свою дальнейшую жизнь изучению племени тарапа и надеялся в итоге создать полное описание их таинственной культуры.