12

Томас Вандерлинден оделся и обошел веранду к парадному входу. Макфи уже сидел там; он выглядел хорошо отдохнувшим, а его длинные волосы были зачесаны назад. Он курил сигарету – одну из первых в тот день – и был доволен жизнью.

– Мы будем завтракать здесь, – сказал он. Томас сел и стал ждать. Через некоторое время из дома вышла девушка, сгибаясь от тяжести подноса с едой и кофе. Ее волосы были только что смазаны маслом, из-под ярко-желтого платья виднелась татуировка.

Томас, уверенный теперь, что знает, что изображено на татуировке, посмотрел на девушку в поисках намека на произошедшее ночью: не приснилось ли ему? Но она держалась непринужденно, и в ее черных глазах не скрывалось никакой тайны. Она поставила поднос на столик, твердой рукой налила в чашки густой кофе и ушла. Если это не она, подумал Томас, то, может быть, его оседлала супруга? В этих масках при лунном свете невозможно было определить, кто из двух женщин младше. Или, может, все это был сон.

Он съел несколько жареных бананов с блюда на подносе и уже пил кофе, когда к ним вышел Роуленд. В утреннем свете было видно, что его лицо, морщинистое от слишком обильного солнца, отдает желтизной после всех болезней и лихорадок, которые он подхватил в этом климате за свою жизнь. Как и его гости, он теперь был одет для путешествия, в сильно поношенных коричневых походных ботинках. У него был взволнованный вид, и за кофе он почти все время молчал. Допив кофе, он встал и глубоко вздохнул.

– Лучше не буду затягивать и закончу с этим побыстрее, – сказал он и вошел в дом.

Томас и Макфи ждали его, готовые отправиться в путь. Роуленд ушел минут десять назад. В доме послышался громкий шум, и хозяин вышел к ним с брезентовым рюкзаком за плечами. Две женщины шли за ним и выли. Когда они вышли, их вой превратился в истошный визг. Томасу пришлось собраться с силами, чтобы выдержать его, – примерно также, как приходилось делать при сильном ветре в открытом море.

– Не волнуйтесь, – прокричал Роуленд. – Это такой обычай!

По-видимому, он гордился тем, что они подняли такой шум.

Томас увидел, что глаза у женщин совершенно сухие и что они очень внимательны.

Трое мужчин пошли по тропинке, и крики преследовали их.

– Это не значит, что они будут по мне так сильно скучать, – сказал Роуленд Томасу. – Они просто хотят показать духам, какой шум-гам они устроят, если я не вернусь.

Как только они дошли до края леса, вопли прекратились. А потом птицы джунглей, которые до того молчали, завели свои песни – сначала робко, будто после грозы, потом увереннее, а затем уже так пронзительно, что любой человеческий крик потонул бы в этих звуках.

13

После относительной прохлады гор, спуск к тому месту, где их ждали два каноэ, показался Томасу медленным погружением в сауну – куда, к тому же, кто-то выпустил миллионы кусачих насекомых, не признающих никакой другой пищи, кроме человеческой плоти и крови. Роуленд волновался за свои записные книжки, которые лежали у него в рюкзаке, и отказался идти вброд через глубокое место, чтобы их не испортить.

– Я уже однажды потерял все мои записные книжки, – сказал он, – и не хочу, чтобы это когда-нибудь снова произошло.

Однако, судя по всему, он совершенно не боялся насекомых, и больше никак не задерживал спуск. Он даже сэкономил их время, обойдя стороной территории хупу.

– Они захотят, чтобы я у них остался на некоторое время, – сказал он. – У хупу нет никакого представления о том, что значит «спешить».

Каноэ и четверо гребцов были готовы и ждали в условленном месте. Они провели там ночь, прежде чем отправиться в последнюю часть путешествия вниз, на побережье.

На следующее утро, перед тем, как тронуться в путь, они обжарили на костре и съели немного хлеба, который Роуленд взял с собой.

Макфи уже «позавтракал» джином, и это развязало ему язык.

– Я забыл сказать тебе, Роуленд, – сообщил он. – Томасу показалось, что в его комнату в твоем доме приходили гости. Расскажете, Томас?

Томасу не очень хотелось рассказывать, но все же он коротко описал этот визит.

– Может, это был только сон, – сказал он, закончив рассказ. – Но, как правило, я не помню свои сны, а этот показался мне настолько реальным… Может, это все из-за того, что я лизал рыбу.

– Я предупредил его, что нужно запереть дверь, – сказал Макфи.

– От снов дверь не запрешь, – сказал Роуленд. – А если это был сон, Томас, то очень любопытный. У женщин тарапа есть культ, который называется «культом скорпиона». Оказывается, их главный символ плодородия – скорпион с поднятым жалом.

– А твои супруга и дочь принадлежат к этому культу? – спросил Макфи.

Томас почувствовал себя неловко от подобной бестактности, но Роуленд, похоже, обрадовался возможности ответить.

– Очень может быть, что да, – сказал он. – У них обеих есть татуировка скорпиона, но она есть у многих женщин, которые не принадлежат к этому культу. Как я уже вам говорил, тарапа любят свои тайны. То есть несмотря на то, что они члены моей семьи, они не расскажут мне об этом. Но знаете, Томас, у горных племен, если ритуал включает в себя секс, значит, он проводится с благими намерениями. Нечто вроде благословения. На вашем месте мог быть кто угодно – если дверь не заперта, посетители могут войти и использовать вас! – Тут он рассмеялся. – Так или иначе, вам ведь не причинили никакого вреда? Все это, если судить по вашему рассказу, было довольно приятно – кроме эпизода со скорпионом. – Похоже, вся эта история казалась ему весьма забавной. Макфи выдохнул в сторону Томаса колечко дыма.

– Это как посмотреть, – сказал он. – Если бы кто-нибудь выпустил на меня скорпиона во время секса, я бы потерял всякий интерес. А вы, Томас?

Томас в ответ лишь пожал плечами.

– Если я правильно помню, – сказал Макфи Роуленду, – какое-то племя много лет назад связало в горах двух правительственных чиновников и выпустило на них скорпионов. Было такое?

– Я могу сказать только одно: я живу здесь уже двадцать лет, и никто никогда не пытался меня напугать, – сказал Роуленд.

– Как будто ты бы это заметил! – сказал Макфи. – То, что внушает ужас большинству людей, у Роуленда вызывает живейший интерес. – Он был слегка пьян, но в его устах это явно был комплимент. И Роуленд воспринял его именно так.

14

Путешествие к побережью прошло без приключений. Они пришли в отель «Экватор» уже под вечер и там переночевали. На следующее утро Макфи, Роуленд и Томас пошли на берег, где у причала уже стояло большое каноэ на Ватуа. Макфи должен был еще на некоторое время остаться на Ману. Его наняла компания «Ллойде» – заказала расследование инцидента с грузовым судном, которое налетело на риф в нескольких милях севернее и затонуло, а весь экипаж погиб.

На причале Макфи и Томас пожали друг другу руки. Знакомый запах алкоголя и табака, исходивший от Макфи, вызвал у Томаса прилив чувств, но он решил соблюсти формальности.

– Спасибо вам за всю помощь, – сказал он. Макфи, привычный к временной дружбе, прореагировал без лишних эмоций.

– Это моя работа, – сказал он. – Но если вы еще когда-нибудь здесь окажетесь, разыщите меня, выпьем.

Он сказал это так, будто действительно считал, что Томас может снова приехать сюда в обозримом будущем. Возможно, он всегда так прощался.

Потом Макфи пожал руку Роуленду.

– Пришли мне радиограмму с датой возвращения, и я тебя здесь встречу, – сказал он.

Томас и Роуленд прошли по причалу и сели в большое каноэ. Дюжина островитян была уже на борту, и по их встревоженному шепоту и по тому, как они смотрели на Роуленда, было ясно: они недовольны, что Роуленд плывет с ними.

Каноэ отчалило, подгоняемое веселым береговым бризом, и понеслось к проливу между рифами. Когда оно его миновало и оказалось в океанских водах, Томас посмотрел назад, на берег. Среди пальмовых деревьев он мельком увидел Макфи – тот шел по дорожке к отелю «Экватор», без сомнения предвкушая свой жидкий ланч.

Но вскоре он забыл про Макфи. Задул сильный ветер, небо потемнело, и грозные волны швыряли каноэ в разные стороны. Команда и пассажиры, даже дети, со страхом смотрели на Роуленда, а тот сидел, напряженно улыбаясь.

Через некоторое время Томас не выдержал.

– Что с ними такое? – спросил он.

– Они знают, что я живу в горах, – сказал Роуленд. – Они винят меня в том, что погода такая ужасная. – Он успокоил Томаса. – Не волнуйтесь, мы в безопасности. Они боятся, что если выкинут меня за борт, это принесет им еще большие неприятности.

Они оказались на Ватуа как раз вовремя, чтобы попасть на шхуну. Это не была «Иннисфри», как они надеялись. Роуленд мечтал возобновить знакомство с капитаном Бонни, но тот еще не вернулся из рейса на юг.

И путешествие было не из приятных. Капитаном был замкнутый англичанин, который не общался со своими пассажирами, коих, в свою очередь, было всего двое – Томас и Роуленд. К тому же корабль сначала задержался из-за встречного ветра, а потом попал в штиль в экваториальной зоне – вокруг одно лишь сверкающее море, скрип шпангоутов и скука. Оба пассажира старались сами занять себя. Томас читал, а Роуленд каждый день часами писал в своей книжке. Временами он читал другие, переплетенные книжки с записями, которые вез в своем рюкзаке, – те, что собирался показать в издательстве. Читая их, он хмурился, улыбался, вздыхал, поджимал губы или закатывал глаза.

– Я как будто вновь проживаю свою жизнь, – сказал он, заметив, что Томас на него смотрит. – Но минуя большинство неприятных физических ощущений.

Оба пережили восторг, когда в положенный срок причалили в Гонолулу. Они пробыли там один день; Томас отправил телеграмму Джеггарду и сообщил об их успехах. Потом сели на пароход до Ванкувера, надеясь, что это путешествие наконец-то окажется спокойным.

Но и этот вояж не оправдал их надежд: корабль попал в самую худшую зимнюю непогоду, какая только случается в Тихом океане: сильный ветер и огромные волны. В столовых приходилось стелить мокрые скатерти, чтобы тарелки во время еды не скользили. Большинство пассажиров – и даже некоторые члены экипажа – страдали морской болезнью. Все были счастливы, когда судно наконец вошло в закрытые воды Галф-Айлендс и холодным декабрьским утром причалило в Ванкувере. Томас купил им обоим зимнюю одежду, и на следующий же день они сели в поезд и отправились на восток.

15

Все пять дней путешествия, по мере того, как поезд пробирался все дальше вглубь континента, Роуленд Вандерлинден – несмотря на частый в то время снег – восхищался красотой канадских пейзажей, проплывавших за окном двухместного купе.

– Зачем вы уехали, если вам все это так нравится? – спросил Томас.

– Это один из великих парадоксов путешественника, – ответил Роуленд. – Если уезжаешь, то жалеешь, что не остался; если остаешься, жалеешь, что не уехал.

Томас в этом не сомневался. Во время долгих морских путешествий они очень подружились. Роуленд постоянно работал над своими записными книжками, но часто просил Томаса рассказать о его исследованиях малоизвестных источников XVI–XVII веков. И он был идеальным любознательным слушателем.

Теперь Роуленд начал все больше и больше рассказывать о своей жизни до того, как поселился на Ману. Томас подозревал, что он репетирует, что собирается рассказать Рейчел.

Раз или два он с суровым видом намекал на нечто поистине ужасное, что ему довелось испытать.

Томас пытался заставить его рассказать и об этом, но Роуленд, казалось, искренне страдал. Он сказал – не сейчас; он боялся, что если начнет об этом говорить, это заставит его пережить все снова.

– Быть может, немного позже, – сказал он.

Во всем остальном ему, похоже, нравилось рассказывать Томасу о «молодых годах», как он их называл. Часто вид из окна напоминал ему о каком-нибудь случае. Например, однажды утром, когда поезд проезжал горный перевал в Скалистых горах и с обеих сторон нависали гранитные стены, он взглянул на Томаса своими молочно-голубыми глазами так, будто вспомнил сон.

– Эти горы, – сказал он, – прямо как подступы к хребту Хайя-Машина. Простираются на шестьсот миль южнее Великой Тибетской равнины. Когда я в последний раз уезжал из Канады, мне удалось получить койку на грузовом судне в Калькутту. Я не знал точно, куда поеду оттуда. Кроме меня, единственными пассажирами на корабле были альпинисты, которые направлялись на хребет Хайя-Машина. Они сказали, что будут рады, если я к ним присоединюсь. Я не был альпинистом, но, как многие антропологи того времени, очень интересовался сравнительным изучением религий. Я знал, что никто из посторонних не был в великом монастыре Масалкеце, который известен своими тайными эзотерическими практиками. Он как раз и находится на хребте Машина, в одном из самых недружелюбных мест мира.

Томас, как это часто происходило во время их путешествия на поезде, сидел в углу купе и слушал. Иногда посматривал на гранитные высоты и задавался вопросом: почему Роуленда, казалось, всегда привлекают места, которые большинство людей предпочитают избегать?

Роуленд шел вместе с экспедицией, пока они не добрались до монастыря, похожего на огромную темную крепость на снежном плато. Он пожелал удачи своим друзьям-альпинистам, а сам пошел к монастырским воротам.

Привратник, который говорил на ломаном английском, был не слишком приветлив, но согласился поговорить с настоятелем. Вернувшись к воротам, он сказал Роуленду, что монахи как раз собираются начать весенний пост, который продлится один лунный месяц. Если Роуленд присоединится к посту и успешно выдержит его, настоятель будет считать это знаком, что ему должно быть позволено остаться на какое-то время и понаблюдать за уникальными монашескими практиками.

Роуленд согласился попробовать. По своей работе он оказывался во многих тяжелых ситуациях, и надеялся, что сможет справиться и с этим. Ему отвели каменную келью с одним одеялом и без отопления, при температуре ниже нуля. Разрешалась единственная еда – козье молоко, один раз в день.

Он перенес первую ночь с трудом, потому что было очень холодно. Второй день был еще тяжелее. Его щеки промерзли так, что слюна во рту превращалась в лед. Все волоски в носу стали маленькими сталактитами. Глаза казались похожими на кубики льда – они щелкали, если он моргал. На третий день, после того, как он выпил козьего молока, его сильно стошнило, а ночью поднялась температура. То ли от лихорадки, то ли от холода у него так сильно стучали зубы, что три просто раскололись.

Настоятель, маленький иссохший человеке блестящими глазами, навестил его в келье. С помощью привратника он поздравил Роуленда с тем, что ему удалось так быстро достичь предсмертного состояния – это редкая привилегия и, несомненно, та самая стадия, которая необходима для того, чтобы погрузиться в состояние глубокой медитации.

По крайней мере, так его понял Роуленд который к этому времени был сыт по горло монашеским опытом. Ему удалось объяснить настоятелю, что он, в сущности, не мечтал об этом завидном предсмертном состоянии. Ему бы хотелось иметь полный желудок и тепло огня, большое спасибо.

Тогда ему принесли хлеба и жареной баранины; в келье поставили жаровню с раскаленными докрасна углями. Из-за сломанных зубов еда превратилась для него в тяжкий труд. Но через два дня он уже выздоровел настолько, что его смогли отвести в ближайшую деревню. Он чувствовал себе несколько неловко и хотел передать настоятелю свои извинения за то, что оказался таким несерьезным и слабовольным. Однако, если верить словам привратника, настоятель сказал монахам, что Роуленд на самом деле – божественный посланник.

– Этот чужеземец, – сказал он, – был послан научить нас, что просветленность возможна не в каждой реинкарнации. Учитесь у него.

В поезде, идущем на восток, Роуленд улыбнулся Томасу.

– По крайней мере, это могли быть слова настоятеля, – сказал он. – Английский у привратника был не очень хорош. Боюсь, так часто случается в антропологии: то, что мы воспринимаем как жемчужины традиционной мудрости, оказывается просто результатом неточного перевода. В монастыре я получил один важный урок – на самом деле я, конечно, уже должен был это знать: очень легко идеализировать чужую культуру на расстоянии. Но все выглядит иначе, как только оказываешься внутри.

Поезд прогрохотал по длинному тоннелю, и лампочки в купе замигали. Когда тоннель кончился, Роуленд поднял верхнюю губу и показал Томасу три черных зуба.

– Видите? – сказал он. – Это мои постоянные сувениры – в память о времени, проведенном в монастыре. Через много лет врач-абиссинец сделал мне эти зубы из черной слоновой кости, чтобы заменить разбитые. Но это уже другая история.

Через двенадцать часов, когда поезд спускался к подножью Скалистых гор, рельеф напомнил Роуленду об еще одном событии молодости.

– Пейзаж был как раз такой, – сказал он Томасу. – Летний дворец махараджи Бахстана стоит в предгорьях. Я работал там очень недолго – в библиотеке. Предыдущий библиотекарь внезапно умер. Хотите, расскажу? Это, с позволения сказать, представляет некоторый интерес.

– Прошу вас, – сказал Томас.

Сама библиотека была просто роскошна и славилась своей коллекцией древних манускриптов. Как довольно часто случается в старых библиотеках, некоторые перга-менты, имевшие отношение к оккультизму, были обработаны кислотой, которая может повредить незащищенные глаза и кожу. Поэтому Роуленду приходилось всегда надевать очки и перчатки, когда он брал их в руки.

Он также выступал хранителем маленького музея, в котором предки махараджи собрали разные диковины: чучело трехголовой кобры, руку горного туземца с семью пальцами (два больших пальца были наложены друг на друга), и так далее.

Однако главной жемчужиной коллекции была пирамида, построенная из законсервированных голов мужчин – предков махараджи; пирамида высотой в десять футов и возрастом в тысячу лет. Выражения лиц остались такими, какими были в момент смерти; и сходство родственников (особенно их огромных ушей), неизменное все тысячелетие, было потрясающим.

Но с антропологической точки зрения Роуленда в этой работе самым ценным было то, что библиотека находилась близко от места проживания знаменитого племени этих предгорий – кори. Согласно всем научным отчетам, у них за долгое время сменились тендерные роли. У кори женщины были воинами; они вели себя развязно, много пили. Мужчины кори, наоборот, убирались в доме, готовили и воспитывали детей. Наблюдатели говорили, что мужчины там недовольны своей судьбой. Больше всего они жаловались – когда разговаривали с другими мужчинами-домохозяйками, стирая белье на берегу реки, – на то, что женщины проявляют к ним интерес, только когда выпьют.

Роуленд никогда не слышал о такой диковине и мечтал провести полное исследование кори. Но возникла проблема.

Проблема имела формы махарани Бахстана, которая сама нанимала Роуленда на должность библиотекаря. Она училась в Оксфорде и писала стихи в традиционной бахстанской манере. Соблазнительная женщина со звучным голосом и тяжелыми темными веками. Однажды, почти сразу после приезда Роуленда, посреди обсуждения новых приобретений, она сказала ему – так, будто забыла упомянуть об одной из его обязанностей при собеседовании, – что она предполагает, что он, как и предыдущий библиотекарь, будет ее любовником. Она была красива, и Роуленд был бы, в сущности, не против. Пока она не добавила, словно это сейчас пришло ей в голову, что любовный роман во дворце, где пятьсот слуг, будет неизбежно разоблачен. Ее супруг, махараджа, в свою очередь, будет вынужден отрубить Роуленду голову.

По тому, как она это сказала, Роуленд понял: с точки зрения махарани, для любого мужчины должно быть честью принести такую жертву. Он решил, что лучше сообщить ей сразу – он отказывается от этой чести.

Тяжелые глаза махарани теперь пылали гневом. Разве он не понимает, сказала она, что отказ невозможен? Что она будет вынуждена сама сообщить махарадже об этом оскорблении? Что ее муж, несомненно, прикажет отрубить ему голову за то, что он отверг его жену? Неужели никто ему не рассказал, что именно такая участь постигла предыдущего человека, занимавшего эту должность? Она дает ему двадцать четыре часа, чтобы он образумился.

Роуленд не стал ждать двадцать четыре часа. Той же ночью, под покровом темноты, он выскользнул из дворца, положив в рюкзак только свои записные книжки. Ему пришлось бросить вызов болотам, джунглям и вездесущим сторожевым тиграм махараджи, чтобы сбежать и оказаться в относительной безопасности в соседнем государстве.

Там, в поезде, Роуленд покачал головой и улыбнулся Томасу.

– Трудно себе представить, что библиотекарь может оказаться в такой опасной ситуации! – сказал он.

Томас хотел было сказать, что это совсем его не удивляет, если библиотекарь – Роуленд Вандерлинден. Но промолчал и просто улыбнулся в ответ.

Поезд оставил Скалистые горы далеко позади. Теперь он шел по равнинам западных провинций, как океанский лайнер, носом прорезая огромные волны снега. Однажды в пасмурный день Роуленд, который сидел у окна и пил кофе, вдруг отложил записную книжку.

– Я только что перечитывал записи о визите в Институт Потерянных, – сказал он. – Я оказался там почти сразу после того, как уехал из Индии. Должен сказать, это весьма интересное место. Любопытно, существует ли он до сих пор?

– Институт Потерянных? – спросил Томас. – Никогда не слышал.

– Он располагался на одном из островов у Большого Барьерного Рифа, – сказал Роуленд. – Я поехал туда, чтобы пообщаться с его основательницей. Ее звали доктор Ердели – по-моему, она была из Венгрии. Один из самых знаменитых психологов того времени. Она предложила идею создания прошлого для тех, кто страдает необратимой амнезией.

– Расскажи мне о ней, пожалуйста, – сказал Томас.

– С удовольствием, – сказал Роуленд.

Доктор Ердели была миниатюрной энергичной женщиной; разговаривая, она странно заикалась. Ее методы лечения оказались столь успешными, что она принялась расширять поле деятельности. Теперь она предлагала свои услуги не только тем, кто страдал амнезией, а всем, кто был недоволен историей своей жизни. За скромную сумму она и группа ее специалистов сочиняли новое, гарантированно оригинальное прошлое – в соответствии с запросами каждого клиента.

Роуленд, как и многие из его коллег, относился к этому скептически. Когда доктор Ердели показывала ему институт, он сказал, что как антрополог он верит в естественную во времени эволюцию персональных историй и культур. Он спросил, как она может оправдать такое искусственное вмешательство.

Она рассказала, что все началось с печально известного случая с семьей Маккензи – двумя братьями и двумя сестрами. Когда они были совсем маленькими, их отец, врач, убил их мать, отрезал части ее тела и имплантировал их в брюшные полости всех четырех детей. Они выжили после этой жуткой операции. А их отца со временем повесили.

В силу очень счастливой случайности доктор Ердели, которая в то время работала на Борнео, столкнулась с одним из этих детей – самым младшим братом, Амосом. Он умирал в больнице в джунглях и был уверен, что медленно превращается в какое-то тропическое растение.

Доктор Ердели полагала, что его бредовая идея – неизбежный результат прошлой травмы. Она считала, что если бы у нее была возможность, она смогла бы изобрести ему правдоподобное альтернативное детство, в которое бы он поверил – и жил бы счастливо.

Амоса Маккензи спасти не удалось, но эта встреча вдохновила ее на создание Института.

Роуленд провел с ней целый день. Он встречался с ее клиентами и персоналом, выслушивал ее точку зрения; они разговаривали, спорили.

В конце дня она предложила ему остаться в институте. Он был польщен ее предложением, но отклонил его, сказав, что у него нет образования, которое оказалось бы здесь полезным.

Доктор Ердели удивленно приподняла брови; и тут Роуленд понял, что она имела в виду совсем не это. Она предлагала ему остаться в качестве пациента, а не коллеги. Он был так потрясен, что очень обрадовался, когда пришел катер и увез его из этого института.

Роуленд Вандерлинден выглянул из окна. Шел такой густой снег, что мир вокруг будто исчез. Только стук колес говорил о том, что поезд продолжает лететь по рельсам на восток.

Роуленд посмотрел на Томаса.

– Интересно, вдруг она права – не только про меня, но и про всех нас, – сказал он. – В том смысле, что мы все постоянно пытаемся исправить наше прошлое так, чтобы оно соответствовало настоящему; наши воспоминания никуда не годятся, у нас просто не хватает воображения, чтобы сделать их подходящими. Может, если бы мы позволили серьезному специалисту создать нам историю, мы имели бы больше шансов стать счастливыми.

– Я точно где-то читал про Маккензи, – сказал Томас. – Я подумал тогда, что это какая-то глупая выдумка.

Роуленд нахмурился.

– Понимаете, доктор Ердели рассказала мне эту историю как быль, – сказал он. – А я уверен, что она относится к тем женщинам, которые не способны на ложь.

Однажды утром, когда снег сиял под ослепительно-голубым небом, поезд, увешенный сосульками, шел через Манитобу. Местность была такая ровная, что, даже если паровоз свистел очень громко, эха никто не слышал. Томас с удовольствием читал книжку, которую купил в Ванкувере: «Перчас, его путешествие»,[6] путевые заметки XVII века. Роуленд склонился над одной из своих записных книжек. Через некоторое время Томас заметил, что он отложил ее и смотрит в окно. Но его взгляд был обращен внутрь – на то, что видел только он сам.

В этот момент пришел проводник и налил им обоим по чашке кофе. Роуленд сделал глоток, а потом заговорил.

– Однажды в те годы, – сказал он, – я решил немного пожить в Южной Америке, а потому сел в Кейптауне на корабль, который шел в Рио. Мы плыли всего несколько дней, как вдруг все заметили, что питьевая вода плохо пахнет.

Томас закрыл книгу и начал слушать.

Капитану пришлось отклониться от курса и зайти на остров Сент-Джуд, чтобы пополнить запасы воды. Остров по своей природе – вулканический, с одной горой посередине, подобно ручке на крышке. Когда-то он был процветающей исправительной колонией, потом стал поселением. Но во время одного чудовищного шторма поселение и все его жители были смыты с лица земли огромной приливной волной.

Этот остров очень интересовал Роуленда Вандерлиндена, потому что во времена его расцвета о нем было написано много важных социологических и антропологических исследований. Капитан разрешил ему сойти на берег вместе с группой отправленных за водой моряков.

Корабль бросил якорь под тяжелым небом в полумиле от берега.

Когда лодки причалили к скалам, на Роуленда и всю остальную команду напали москиты и жалящие мухи. Вокруг, насколько хватало взгляда, была только гладкая черная каменистая равнина, что простиралась до горы. Та почва, в которой когда-то на острове сажали сады. была привезена из других мест. Приливная волна смыла и почву, и все растения, которые на ней росли, снова обнажив горную породу. Только на высоких склонах виднелось немного зелени.

Группа моряков прошла там, где когда-то было поселение. От него осталось лишь несколько огромных каменных глыб; они валялись, как части конструктора, оставленного гигантскими детьми. Эти камни были основанием стены, окружавшей поселение. По ямам, пробуренным в скале, – маленьким, геометрически правильной формы, – можно было понять, где стояли жилища и прочие здания.

Группа дошла до котлована размером с футбольное поле и глубиной в шесть футов. Это было кладбище поселения, также наполненное привезенной землей. Огромная приливная волна вымыла ее до скального ложа.

Многие месяцы спустя после катастрофы корабли натыкались на плавающие гробы в сотнях миль от острова – ив некоторых все еще лежали скелеты.

Эта огромная выемка была теперь заполнена дождевой водой. Из нее команда и начала наполнять бочки.

Едва они начали, как небо, которое и раньше было покрыто тучами, стало еще чернее, и вокруг вершины горы засверкали молнии. Моряки были суеверны, поэтому их не пришлось убеждать, что работу нужно закончить как можно скорее. Они откатили бочки обратно на берег и погрузили их на лодки. Пока они плыли по бушующему морю обратно на «Камнер», единственные живые существа на Сент-Джуде – те самые москиты и жалящие мухи – всю дорогу их провожали.

– Никогда не забуду того переживания, – сказал Роуленд. – Сент-Джуд, если он вообще когда-нибудь существовал, – символ того, как непрочна наша власть на этой земле.

Томас молчал. Прерии за окном, ровные и блестящие, простирались за горизонт.

– Это жуткое место, – сказал Роуленд. – Трудно поверить, что там когда-то кто-то жил.

И он это слышит от специалиста по «жутким местам», подумал Томас.

16

Несколько раз во время этого путешествия Роуленд упоминал о каком-то ужасном случае, о котором, тем не менее, никогда не рассказывал. Теперь, очевидно, момент наступил. Поезд проехал по берегу озера Верхнего и направился на юг, сквозь бесконечные хвойные леса, укутанные снегом. Спустились сумерки, и лицо Роуленда казалось еще более худым в резком свете вагонной лампы.

– В то время я работал на Тихоокеанском побережье Южной Америки, – сказал он. – Как часто я потом жалел, что вообще поехал туда. – Он тяжело вздохнул и взял себя в руки.