1

Ранним субботним вечером в начале осени Рейчел Вандерлинден ждала своего мужа, Роуленда, который должен был вернуться домой из-за границы, – он уехал из Квинсвилля больше трех месяцев назад. Он прислал телеграмму о том, что приедет сегодня поездом с Восточного побережья. Ей было необходимо разобраться с ним – раз и навсегда.

Она стояла у окна в кухне и смотрела через лужайку на Озеро: волны были все еще сильны после шторма и пенились белыми барашками. В ту ночь казалось, что даже этот большой каменный дом может сорвать с места и унести. Но сейчас ветер стих, и окно было приоткрыто. Сквозь него она услышала печальный звук и посмотрела на небо: над домом пролетала огромная стая гусей, принося с собой немного севера. Ей стало зябко, она подошла к плите и налила себе еще кофе.

Она сидела за столом и листала «Ведомости», когда позвонили в дверь: три длинных отчетливых звонка. Именно так всегда звонил Роуленд, сообщая о своем приходе.

Ее дыхание было ровным, она сидела неподвижно, ожидая, когда войдет ее муж – путешественник, вернувшийся домой. Ей было необходимо спокойствие.

В дверь снова позвонили. Вновь три длинных отчетливых звонка.

Быть может, он потерял ключи, подумала она.

Она встала и медленно вышла из кухни, прошла по полированному паркету холла к парадной двери. Проходя мимо большого, во всю стену зеркала, посмотрела на себя: молодая темноволосая женщина в зеленом платье, обычного сложения, с удлиненным лицом и кругами под глазами, умело скрытыми косметикой. Она быстро взглянула в эти знакомые зеленые глаза, пытаясь застать их врасплох, проверяя, не выдадут ли они случайно какую-нибудь ее тайну.

Не сегодня. Она выглядела абсолютно спокойной – как раз это будет ей так необходимо.

Она подошла к двери, глубоко вдохнула и открыла ее.

Там стоял незнакомец, крепкий мужчина в бурой матерчатой кепке, которую он сразу снял. У него был нос с горбинкой и шрам над бровью. Глаза бледно-голубого цвета смягчали твердые черты лица. Держался он как-то неуверенно.

– Что вам угодно? – спросила Рейчел Вандерлинден. Она подумала, что этот незнакомец, вероятно, – один из тех попрошаек, которые просят еды и готовы за это стричь газоны.

Мужчина что-то пробормотал – она не смогла понять, что именно: у него был какой-то акцент, возможно, шотландский.

– Простите? – сказала она.

Он шаркнул ногой. Его черные ботинки были грязными, коричневые вельветовые штаны – поношенными и узкими. Он скомкал кепку в руках и прокашлялся. На сей раз, когда он заговорил, она разобрала слова «ваш муж».

Ее сердце замерло.

– Мой муж? – спросила она. – Что с ним? Мужчина теперь смотрел ей прямо в глаза.

– Я, – он остановился на этом слове, – ваш муж.

Он то ли улыбался, то ли хмурился.

– Что? – спросила она, вглядываясь в его лицо. – О чем вы говорите? – Ей вдруг стало страшно.

Он провел рукой по неопрятным светлым волосам. У него были руки рабочего.

– Я – ваш муж, – снова сказал он. – Я только что вернулся из Англии. – И, будто повторяя выученные наизусть слова, произнес: – Я приехал в Галифакс на прошлой неделе. Я присылал телеграмму. – Подождал, и потом повторил: – Я – ваш муж.

Человек стоял и ждал, ему было неловко. Казалось, он считает, что передал зашифрованное сообщение, которое она должна понять, и теперь ждал ответа.

И в этот момент ожидания она сразу все поняла. Сердце забилось быстрее, мозг бурлил.

Поглядев на нее с минуту, мужчина сказал:

– Это глупо. Простите, что побеспокоил вас. Повернулся и пошел по дорожке к улице.

Ей стало легче. Не придется ничего говорить. Она просто даст ему уйти.

Но когда он уже открывал калитку, она вдруг передумала.

– Подождите!

Мужчина остановился у ворот и оглянулся.

Она долго смотрела на него и не могла заговорить.

– Зайдите, – сказала она.

– Вы уверены? – спросил он.

Она задумалась на миг.

– Да.

И он вернулся и вошел в дом.

Почти целый час они сидели в гостиной: он в плюшевом кресле, она – рядом на тахте. Ее черная кошка Люси осторожно обнюхала его и теперь лежала, мурлыча, у него на коленях, а он гладил ее грубой рукой.

– Я должна немного подумать, – сказала она, когда они уселись. – Пожалуйста, ничего не говорите – и, пожалуйста, не смотрите на меня.

Он отвернулся. Теперь она могла спокойно его рассмотреть. Он сидел, покусывая нижнюю губу – знал, что она разглядывает его и думает. Ей многое нужно было обдумать.

Часы на каминной полке медленно пробили шесть. Она поднялась с тахты и села в кресло напротив.

– Хорошо, – сказала она. – Можете смотреть. Его бледно-голубые глаза неуверенно метнулись.

– Я очень рада, что ты дома, – сказала она. Глаза расширились.

– Хочешь выпить кофе перед ужином? – спросила она.

Было видно, что мужчина доволен. Он кивнул.

– Да, – сказал он. – Не откажусь от кофе. Это было бы замечательно.

– … Рейчел, – подсказала она. Он снова кивнул.

– Да, – сказал он, – хорошо… Рейчел. Так вот и было заключено это соглашение.

Твердой рукой Рейчел налила ему кофе, и они выпили его в молчании. Потом человек, назвавшийся ее мужем, спросил, нельзя ли ему помыться. Она показала ему ванную рядом с главной спальней, и, пока он принимал душ, пошла в гардеробную и подобрала ему полный комплект одежды. Одежду она оставила на кровати.

Затем вновь спустилась на кухню и стала готовить ужин.

Она занималась бифштексами, когда он вошел. Волосы влажные; пахло мылом. Рубашка, которую она достала, была ему немного узка в плечах.

– Ну как, тебе лучше? – спросила она, заставляя себя дышать ровно. – Ты уже лучше выглядишь… Роуленд, – сказала она, как бы примеряясь к имени.

Он сел за кухонный стол и посмотрел на нее.

– И ты великолепно выглядишь, Рейчел, – сказал он, немного помолчав.

Она не повернулась к нему, но улыбнулась.

Ел он с большим аппетитом. А она слишком нервничала и почти ни к чему не притронулась – оставался еще один вопрос исключительной для нее важности, и она знала, что должна получить ответ прямо сейчас.

– Ты… вернулся домой навсегда? – спросила она. Он опустил нож и вилку и посмотрел ей прямо в лицо.

– Надеюсь, что так, – ответил он. – Я действительно очень надеюсь.

Этот ответ Рейчел и хотела услышать, и она была удовлетворена.

– Хорошо, – сказала она, – а как тебе бифштекс?

– Очень вкусно, – ответил он.

И снова принялся есть, в тишине.

Чуть позже выпил воды, откашлялся и посмотрел на нее. Судя по всему, он тоже хотел сыграть свою роль в беседе.

– Так значит, у вас здесь была плохая погода? – спросил он. – Я видел, повсюду валяются ветки.

– Сейчас сезон штормов, – ответила она.

– А-а, – сказал он. Затем продолжил: – Я и не думал, что Озеро такое большое.

Она покачала головой и ничего не ответила.

Он не знал, что об этом думать, и попробовал еще раз.

– Этот дом, – произнес он, показывая рукой вокруг себя, – он такой удобный. А давно ты живешь?…

Она посмотрела на него умоляюще, и он запнулся. Он, очевидно, не понимал, что даже самые простые темы могут оказаться минным полем.

– Прости, – нахмурился он, – я не… – Он не находил слов.

– Почему ты спрашиваешь меня о том, что сам уже знаешь – лучше, чем кто бы то ни было? – спросила она. – Ты понимаешь… Роуленд?

Она не знала, что еще сказать. Надеялась, что он поймет, – насколько внимательным он должен быть, раз ей предстоит пройти через все это.

Возможно, он действительно понял.

– Разумеется… – Он медленно кивнул.

– Ага, – сказал он. – Ага.

Когда ужин более или менее успешно закончился, Рейчел привела мужчину обратно в гостиную. Она разожгла огонь, затем налила им обоим ликера и поднесла ему сигары в коробке. Он взял одну, закурил ее и с наслаждением выпустил дым.

Примерно час они сидели, беседуя ни о чем. Он курил, оба потягивали ликер. Часы на каминной полке пробили десять. Она подумала, что ему, должно быть, не терпится узнать: а что теперь? Ей и самой это было интересно.

Тогда она решительно поставила свой бокал. Она знала, это зависит только от нее. Удивительно, однако это правда – все зависело от нее.

– Ну что ж, думаю, пора спать… Роуленд, – сказала она, глядя ему в глаза и сохраняя твердость голоса.

– Верно, – ответил он и тоже поставил бокал.

В спальне она смотрела, как он снимает одежду. Он не отвернулся, когда она рассматривала его, а, наоборот, деловито разделся, и когда их глаза встретились, в его взгляде не чувствовалось и тени смущения. У него было тело человека, привыкшего к физическому труду.

Он лег в постель, натянул одеяло и стал смотреть на нее. Она погасила свет в комнате, оставив слабый луч пробиваться из ванной. Сама разделась быстро, не глядя на него, понимая, что он за ней наблюдает. Легла рядом на кровать. Их пальцы никогда не соприкасались раньше, но два человека сразу обнялись, их тела холодили, прижимаясь друг к другу.

– Роуленд, – прошептала она, – Роуленд…

Он гладил ее по спине, но вдруг перестал. Рейчел подумала: он сейчас что-то скажет и все испортит. Но вместо этого он вздохнул и крепко обнял ее.

И этим ее освободил.

В первые дни они и впрямь разговаривали много. Посторонний человек, нечаянно их подслушавший, счел бы это банальной беседой людей, слишком хорошо друг друга знающих. Но для нее эти разговоры были крайне утомительны, ибо зиждились на осторожнейшем исключении всего, что могло бы уничтожить иллюзию.

Она выходила из дому только за едой, и, когда прошла неделя, поняла, что нужно принимать решение. Софи, ее горничная, должна вернуться из отпуска. Неизбежно потребуются объяснения. Пойдут слухи. Проще было бы уехать – по крайней мере, на какое-то время.

Она собрала вещи, и следующим утром они выехали на «даймлере». Направились к ее дому в Камберлоо – там, на двести миль южнее, Рейчел почти никто не знал.

Долгая поездка закончилась без происшествий. Вот только если мужчина замечал на шоссе искалеченное тело белки или сурка, он просил Рейчел остановиться. Выходил из машины, поднимал тельце с дороги и осторожно клал на траву у обочины.

– Какая жестокость, – снова и снова повторял он. Она хотела было убедить его не делать этого. Сказать, что на трупиках, возможно, клещи, вши и блохи, что у него руки будут в крови. Но он так расстраивался: «Бедные маленькие создания!» – что ей стало стыдно за свою брезгливость, и она так ничего и не сказала.

Дом в Камберлоо купил ее отец, когда был председателем окружного суда в последние десять лет своей жизни. Они жили там каждое лето по полтора месяца, но в городе она почти ни с кем не была знакома.

И вот когда она остановила «даймлер» у входа, парадная дверь открылась, и навстречу им вышли мужчина и женщина. Трое маленьких детей семенили позади.

– Это семья Зелятов, – сказала Рейчел. – Они присматривают за домом. – Она сделала очень глубокий вдох. – Посмотрим, что сейчас будет.

Зелят-старший открыл ей дверцу автомобиля. Худой мужчина с черной бородой и черными блестящими глазами. Его жена – маленькая проворная женщина, характерный нос с горбинкой. Дети толклись вокруг нее. Из-за дома выбежал черно-белый колли и понесся к машине, как раз когда Рейчел из нее выходила.

– Макси! – сказала она собаке, которая неистово махала хвостом. – Я тебя сто лет не видела! – Она посмотрела на Зелята. – Сколько же я здесь не была?

– С тех пор, как умер ваш отец, – ответил тот. – Три года.

Он с любопытством разглядывал ее пассажира, который теперь вышел из машины и стоял у входа.

– Вы ведь помните Роуленда? – спросила она небрежно.

Если Зелят и удивился, то заметить это было трудно. Он лишь немного сощурился и, ничего не сказав, забрал багаж. Макси подошел и осторожно обнюхал прибывшего. Тот, наклонившись, гладил собаку, пока она не расслабилась и не начала лизать ему руку.

Рейчел Вандерлинден улыбнулась:

– Молодец, Макси! – восхищенно сказала она. Как будто собака все предопределила.

Они были счастливы в Камберлоо – даже несмотря на то, что приближалась осень и через неделю зарядили дожди. По утрам Роуленд и Рейчел долго гуляли в плащах, а по вечерам сидели в гостиной у огня и читали. По крайней мере, читала Рейчел. Роуленд относился к книгам с благоговением, но предпочитал из них те, что с картинками, про птиц и животных, или вообще каталоги товаров. Примерно через час такого сидения он начинал нервничать. Часто ждал, когда придет Зелят, живший в террасном домишке примерно в получасе ходьбы. Тогда Роуленд надевал резиновые сапоги и шел в сад помогать ему подрезать ветки и готовить землю к зиме.

– Зелят спрашивает о чем-нибудь? – однажды поинтересовалась она.

– Да нет, – покачал он головой. – Сказал раз, что раньше я никогда не занимался садом. И больше ничего.

– Хорошо, – сказала она.

Ударили морозы, и теперь в саду было нечего делать. Он спросил, нельзя ли по «итонскому» каталогу заказать боксерскую грушу. Когда грушу привезли, он привязал ее на закрытой веранде. Каждый день около полудня он раздевался до пояса и колотил по груше, пока его тело не начинало блестеть от пота. Иногда после этого он еще пятнадцать минут прыгал со скакалкой. Потом принимал душ и садился с нею обедать в прекрасном настроении.

Одно ей было особенно приятно. Рейчел все больше чувствовала, что когда эти светло-голубые глаза смотрят на нее, она видит в них любовь. Они были вместе уже три месяца, и ей было хорошо, как никогда раньше.

Одним поздним вечером в начале декабря пошел первый снег. Они сидели у окна в гостиной и смотрели, как снег медленно стирает последние краски года.

– Как красиво! – снова и снова повторял он.

– Да, – сказала она. – Давай останемся здесь навсегда.

Они сидели рядом, и он гладил ее волосы. Тогда она объявила:

– Роуленд, у нас будет ребенок.

– Ты серьезно? – тихо спросил он, глядя на нее.

– Конечно, – ответила она.

– Рейчел, – сказал он, – это прекрасно! – Поцеловал ее и немного помолчал. Потом снова, очень мягко, заговорил. – По-моему, теперь пришло время объясниться. Может, я должен сказать тебе, кто я?

Она оттолкнула его.

– О чем ты говоришь? – сказала она. – Ты что, хочешь все испортить? Ты с ума сошел!

Он стал ее умолять:

– Мы не можем притворяться вечно, – говорил он. Ее это потрясло.

– Хватит, – сказала она. – Довольно. И больше никогда об этом не заговаривай.

Он так долго молчал, что она испугалась, не обидела ли его.

– Роуленд, – сказала она, ласково прижавшись к нему. – Я тебя действительно люблю. А все остальное неважно, – и взяла его за руку.

Свет был такой тусклый, что она почти не видела его лица. Он поднес ее руку к губам.

– Я тебя тоже люблю, Рейчел, – сказал он. – Надеюсь только, что ты поступаешь правильно.

У них родился ребенок, и его назвали Томасом. Они любили его и везде брали с собой.

Однажды субботним июньским утром – ребенку тогда было три месяца – они шли за покупками на рынок. Он держал Томаса на руках, она несла сумку. Вдруг они увидели на углу скопление людей и услышали громкий голос. Остановились посмотреть, что происходит.

На возвышении солдат с худым лицом кричал в рупор. На его коричневом рукаве были сержантские нашивки. Рейчел подумала, что человек этот выглядит довольно суровым. Позади него висел большой плакат, на котором еще более жестокий усатый солдат тыкал в зрителя указательным пальцем, будто штыком. Надпись на плакате гласила: «ТЫ НУЖЕН СВОЕЙ СТРАНЕ».

Пока Рейчел смотрела, сержант подозвал из толпы солдата в коричневой форме.

– Поднимитесь сюда, рядовой, бегом, – сказал он. Солдат неловко забрался по ступенькам на постамент.

Он был очень молод и, когда снял свою фуражку, стал похож на школьника с прилизанными волосами.

– А теперь, дамы и господа, – сказал сержант, – смотрите внимательно на этого парня, если хотите увидеть пример истинного патриотизма и мужества. – Рядовому, который, казалось, смутился, он приказал: – Раздевайтесь!

Молодой солдат расстегнул мундир и передал его сержанту. Потом распахнул рубаху.

От зрелища у Рейчел перехватило дыхание.

Худощавое тело солдата оказалось сплошь покрыто багровыми шрамами и темными, едва зажившими порезами.

– Этот юноша, – объявил сержант, – попал под шрапнель всего полгода назад на Западном фронте. Несмотря на это, ему не терпится вернуться на войну. Не так ли, рядовой?

– Так точно, сержант, – ответил солдат.

– А теперь – кое-что интересное, – сказал сержант.

Из кармана он вынул несколько блестящих маленьких подков и показал их толпе.

– Это магниты, – сказал он. – Смотрите.

Он протянул один из магнитов к телу молодого солдата. Щелк! Он убрал руку, и все увидели, что магнит пристал к плоти солдата. Он проделал то же самое с остальными магнитами – а их было с полдюжины. Молодой солдат вздрагивал от каждого такого прикосновения.

Рейчел Вандерлинден, наблюдая все это, вздрагивала вместе с ним. Металл на коже напомнил ей старинную картину с изображением какого-то мученика.

– Видите? – кричал сержант в мегафон. – Внутри этого отважного юноши – шрапнель. Доктора ее вынули много, но осколки, как яичная скорлупа, все еще остаются в его теле.

Потом он стал резко срывать магниты, не обращая внимания на боль молодого солдата. Потом отдал мундир и сказал:

– Вы свободны.

Рядовой застегнулся и поковылял назад вниз по лестнице. А сержант напористо призывал в мегафон:

– Ну а теперь, если такой молодой парень хочет вернуться и служить своей стране, разумеется, всем вам, годным к военной службе мужчинам, должно быть стыдно сидеть по домам. Давайте же, записывайтесь прямо сейчас!

Когда они сели завтракать следующим утром, Роуленд сказал Рейчел, что он кое-что надумал. Он хочет пойти в армию добровольцем.

Она не удивилась – теперь она хорошо его знала. Но боялась даже подумать о том, что придется жить без него. Потому что с той минуты, как он постучался к ней в дом в Квинсвилле, они почти никогда не расставались, и связь их была глубокой и всепоглощающей.

– Иди, если так нужно, – с трудом вымолвила она. И эти слова прозвучали как ужасное проклятие, наложенное на себя саму.

– Спасибо, Рейчел, – ответил он. И потом добавил, как бы уговаривая: – Может, теперь нам нужно быть откровенными. Позволь мне все тебе рассказать, а? Как считаешь?

Она не рассердилась на него, как в первый раз.

– Нет, – ответила она устало. – Не сейчас. Когда ты вернешься. Расскажи мне все, когда вернешься.

– А если?… – спросил он.

– Замолчи, – перебила она. – Когда ты вернешься. Расскажи мне все, когда вернешься.

Однажды утром три месяца спустя, малыш Томас еще не проснулся, а она стояла у окна и смотрела во двор.

Она не спала совсем и теперь наблюдала наступление рассвета так, будто сама в одиночку воссоздавала этот мир. И вот первые птицы разорвали тишину. Она увидела ярко-красный штрих кардинала и маленькие молнии зябликов у кормушек, которые он повесил на большой ели. Он сказал тогда, глядя на множество птиц в саду, что это похоже на Эдем. Теперь она представляла его в окопах где-то на фронте, он скучает по ней так же, как она скучает по нему. Его отсутствие было для нее сродни смерти, и лишь немного смягчалось надеждой.

Она заметила раннего велосипедиста, подъехавшего ко входу. То был мальчик, развозивший телеграммы.

Не позволяя себе ни о чем думать, она заставила себя спуститься на первый этаж и подойти к двери. Мальчик протянул ей коричневый конверт. Она с предельной осторожностью вскрыла его и прочла леденящие душу слова:

– Будет ли ответ? – услышала она голос мальчика.

Рейчел покачала головой. Из Эдема не бывает ответов. На ощупь она вернулась в дом. Она чувствовала себя так, будто от нее отрезали половину. Перед ней разверзлась бездна.

С этого момента она еще долго думала, что дальше не стоит жить.

2

И снова весна, три года спустя. На Кинг-стрит проходил парад, и Рейчел Вандерлинден, на целый день свободная от маленького Томаса, сидела на трибуне вместе с другими женщинами Камберлоо, которые тоже потеряли родных на войне. Они аплодировали каждому оркестру, что останавливался перед ними, играя марши. За оркестрами шли ветераны, солдаты и моряки. Маршировали гордо, их кованые сапоги звенели по мостовой. Потом двигались калеки, их везли на инвалидных колясках. Следом – еще солдаты: одни едва могли передвигаться, другие хрипели после действия иприта, третьи – слепые, с еще забинтованными лицами – шли, опираясь на плечи товарищей. Последняя группа неуклюже проследовала мимо: кто с костылями и палками, а кто сильно хромая.

Один, худой солдат с неестественно пухлым лицом, остановился на мгновение и уставился на Рейчел. Потом снова заковылял с остальными мимо трибун и дальше по улице.

Парад продолжался. Пожилая женщина в черном платке, сидевшая рядом с Рейчел, грустно покачала головой:

– Я потеряла мужа и обоих своих мальчиков, – сказала она. – Может, даже лучше, что они умерли. Говорят, «солдаты попадают прямиком в рай, потому что в аду они уже побывали».

Несмотря на всю твердость характера, Рейчел Вандерлинден это глубоко тронуло, и она не смогла сдержать слез. Женщина обняла ее.

– Ну, ну, ничего, – говорила она. – Ты плачь еще, плачь. От этого полегчает.

После парада Рейчел Вандерлинден пробиралась через толпу на Кинг-стрит. Она шла на встречу со своим другом, Джеремией Веббером, доктором Клинической больницы Камберлоо, в которой она иногда работала добровольной сестрой милосердия.

Они договорились встретиться в «Йорк-Инне» – просторном здании с несколькими барами и маленьким театром-кабаре на втором этаже. Рейчел вошла в фойе. Там, за столом, она увидела мужчину, который продавал резные деревянные поделки. В черной одежде и черной шляпе, и у него была растрепанная седая борода. Рейчел подошла посмотреть на его работы. Они казались довольно традиционными: в основном сценки из сельской жизни, лошади, везущие крытые повозки. Мужчина здесь же их и вырезал, на правый глаз у него был надвинут увеличительный окуляр, как у ювелира, для мелкой работы над телами лошадей и бортами фургонов. А левый глаз весь затек кровью.

Рейчел взяла одну из поделок, чтобы рассмотреть удивительно тонкую работу. Поднесла фигурку поближе к глазам, но тут же быстро положила на место. Потому что лошади и фургоны были покрыты бесконечным орнаментом сплетенных друг с другом крошечных фигурок мужчин и женщин в непристойных позах.

– Представление скоро начнется, – сказал резчик, поднимая на нее взгляд. Его воспаленный глаз смотрел тускло и страдальчески.

Рейчел прошла через фойе и поднялась по лестнице.

Театр, как и все остальные части «Йорка», пропах застоявшимся пивом, а верхний свет, словно бледное солнце, пробивался сквозь облака сигаретного дыма. Места в зале – а их была сотня или около того – занимали в основном ветераны в форме, с ними жены или подруги. Рейчел осмотрелась, но Джеремии Веббера нигде не было видно. Пока она раздумывала, не подождать ли его на улице, свет начал гаснуть и шум затих, поэтому Рейчел не ушла, а стала смотреть.

Занавес поднялся и открыл маленькую сцену – пустую, если не считать вертикального стеклянного цилиндра примерно шести футов в высоту и около фута в диаметре. Рядом стояла деревянная лесенка.

Из-за кулис вышли два артиста. У женщины в длинном синем платье лицо оказалось столь обильно накрашенным, что определить ее возраст или понять, как на самом деле выглядит это лицо, было затруднительно. Светлые волосы она собрала в пучок. Ее ассистентом выступал мужчина с черной бородой, одетый в тюрбан и белый плащ.

Ассистент обошел вокруг стеклянной трубы и театрально постучал по ней костяшками пальцев, как бы демонстрируя ее прочность. Его лицо исказилось, когда он встал сзади и обхватил ее руками. Потом он пригласил человека из зала подойти и проверить. Под аплодисменты друзей на сцену поднялся молодой солдат. Он тоже постучал по трубе и удовлетворился прочностью стекла, из которого она сделана.

Теперь можно было начинать представление.

Женщина скинула на пол синее платье, отчего все на минуту замолчали. На ней остался только розовый купальник, настолько облегающий, что Рейчел она сперва показалась голой. Кое-кто из мужчин в зале засвистел, другие на них зашикали. Ассистент жестом пригласил актрису подойти к трубе. Он крепко схватил деревянную стремянку, чтобы та не качалась. Женщина медленно поднялась и оказалась у самого верха трубы. Положила руки на края с обеих сторон и опустила в трубу сначала одну ногу, за ней другую.

Рейчел, смотревшая очень внимательно, догадалась, что сейчас произойдет, но сочла это почти невозможным.

Все случилось очень быстро. Женщина, все еще держась за край, стала соскальзывать в трубу. Уже к тому моменту, как она спустилась туда до бедер, было трудно сказать, есть ли вообще у нее ноги. Казалось, ее плоть сплавилась в единое целое, будто была слеплена из свечного воска.

В театре наступила полная тишина.

Теперь вниз скользила верхняя часть бедер женщины и ягодицы. Затем, после короткой паузы, все ее тело до плеч погрузилось туда. Актрису на краях трубы поддерживали только локти.

Из-за грима на лице она казалась совершенно безучастной.

Все произошло мгновенно. Актриса подняла, руки над головой и свободно заскользила вниз, пока ее голова, зажатая между руками, не оказалась внутри трубы. Она проскользнула последние дюймы, ее ноги коснулись дна, и только руки торчали наружу, а пальцы шевелились, словно щупальца какого-то морского существа телесного цвета.

Вся труба теперь стала колонной розового мрамора.

Вместе со всей публикой Рейчел зааплодировала. Но хлопки еще не стихли, а уже можно было заметить, что руки и ноги женщины медленно багровеют.

Затем ее ассистент обхватил трубу, как свернутый ковер, и наклонил ее, придерживая плечом. Бесформенная плоть медленно начала вытекать снизу, постепенно заполняя купальник, пока женщина во весь рост не осталась лежать на сцене.

Аплодисменты продолжались и стали еще громче, когда ассистент протянул женщине руку и помог ей встать. Он подал ей синее платье, она его надела, и артисты поклонились публике.

Когда рукоплескания стихли, один из ветеранов, который слишком много выпил, захотел поучаствовать.

– Да это просто фокус! Как вы это делаете? – закричал он.

Женщина откуда-то из последних рядов тут же нашлась, что ответить:

– А ты думаешь, ты как из своей матери вылезал, а? – закричала она.

Еще одна женщина присоединилась к ней:

– Точно! А мужики стоят рядом и смотрят!

Всех это рассмешило, и когда артисты уходили со сцены, аплодисменты стали еще громче.

Рейчел, сидевшая в конце зала, была поражена. Она не понимала, как можно быть такой податливой и при этом оставаться способной дышать.

3

Рейчел Вандерлинден поняла, что уже достаточно прождала Веббера: тот, видимо, задержался в больнице. Она вышла из театра и спускалась по лестнице, когда почти столкнулась с солдатом, несшим в руках кружку пива. Она отошла в сторону, но солдат неожиданно остановился.