Днем, в половине четвертого, отец и сын пришли домой с работы. Дождь прекратился, но день был хмурый – один из тех, когда наверху не намного светлее тоннеля в двадцати тысячах футов под землей. Отец Уилла открыл дверь и сразу понял – что-то не так: он не почувствовал запаха еды. Они быстро осмотрели весь дом. Минди спокойно спала в кресле, но матери Уилла нигде не было. Отец и сын поспрашивали соседей, но те тоже ее не видели.

Разделившись, отец и сын обыскали весь город; потом Уилл пошел на пустошь. Он встретил Хэйворта, кривоногого пастуха с двумя колли. Хэйворт сказал, что несколько часов назад он видел женщину, которая проходила по пустоши недалеко от того места, где он пас скот.

– Около моста Тибби, – сказал пастух. Уилл понял, что это значит.

Он вернулся за отцом, и они вместе пошли на пустошь. Быстро идти они не могли из-за больных легких отца. Старый мост был примерно в миле к востоку, среди холмов; он шел через глубокое ущелье, на дне которого текла быстрая речка – излюбленное место рыбаков из всех окрестных шахтерских городков, любителей форели. Но испокон веку этот мост был еще и излюбленным местом самоубийц.

Уилл поднялся на мост, огляделся и сразу увидел мать. Она лежала на камнях, и куропатки клевали ее. Уилл спустился и прогнал птиц. Потом он вытащил мать наверх, положив ее на плечо. Она была куда легче мешка с углем. Его отец был в ужасном состоянии, он хрипел и пытался стереть с ее лица кровь носовым платком.

Уилл отнес мать обратно в Тарбрай, и через три дня ее похоронили без лишнего шума. Она была хорошей хозяйкой и вкусно готовила, сказал отец. Он сказал, что мать была очень веселой до того, как родился Уилл.

Тарбрай был точно такой же, как и все остальные города в тех местах – здесь всегда было полно вдов. Поэтому уже через год отец Уилла встречался с другой женщиной. Она работала официанткой в «Олене», была энергичной и словоохотливой. Ее мужа раздавило вместе с тремя другими рабочими в завале много лет назад; дети выросли.

Уилл знал, что отец хочет жениться на этой официантке, поэтому подумал, что и ему неплохо бы завести семью. Он сделал предложение Дженни Стюарт, своей однокласснице, с которой несколько раз ходил на свидания, и она согласилась. Они поженились, обзавелись собственным домом на одной из шахтерских улиц, и вскоре Дженни родила ребенка, мальчика; они назвали его тоже Уиллом.

Так началась самостоятельная жизнь Уилла Драммонда.

Декабрь первого года его семейной жизни выдался холодным – каждый день шел снег и дул северный ветер. Уилл, в общем, не имел ничего против спусков под землю – по крайней мере, там было тепло. К этому моменту его отец уже женился на своей официантке, но по утрам он заходил домой за Уиллом, и они, как обычно, шли вместе на работу.

Однажды утром в середине месяца отец сказал, что сегодня он спустится под землю вместе с Уиллом, а не останется наверху. Рабочие нашли новый пласт угля, и отцу нужно было его классифицировать.

Поэтому Уилл и отец вместе спустились на подъемнике, потом прошли две мили до забоя. Для отца это было тяжело, и они останавливались каждые пять минут, чтобы дать ему немного отдышаться и прокашляться. Один раз они остановились рядом со входом в старую штольню, и отец сказал, что здесь он работал много лет назад, когда еще легкие были здоровыми.

Наконец Уилл с отцом дошли до забоя, и все шахтеры прервали работу, пока отец изучал уголь.

Он пробыл там всего пять минут, когда все услышали гулкий удар из дальнего конца штольни. Они знали, что это взрыв – в том месте, где взрыва быть не должно. Бригадир велел стоять очень тихо и слушать. Сначала Уилл подумал, что все будет в порядке; потом вдалеке он услышал хлопки – вроде выстрелов из ружья местного егеря, когда Уилл ходил с ним на куропаток.

– Это крепеж! Ломается! – сказал один из старых шахтеров.

Все знали, что это значит. Потолок главной выработки обрушивался, и обвал двигался в их сторону. Стрельба становилась громче и быстрее. Идти было некуда: позади оставался только забой.

Отец схватил Уилла за руку.

– Беги туда, Уилл! – сказал он. – Беги в мою старую штольню. Она идет сквозь гранит: может, не обрушится.

Уилл очень не хотел оставлять отца. И ему совсем не хотелось бежать обратно, навстречу тем выстрелам. Но либо нужно было это сделать, либо просто ждать, пока их раздавит. И Уилл побежал; некоторые побежали за ним. Треск становился все громче и громче, и теперь Уилл слышал грохот свода, рушащегося перед ними. Он, перепуганный, согнулся вдвое и несся наперекор ветру, который рвался навстречу от обвала. Давление в ушах становилось невыносимым; Уилл решил, что погиб – и тут увидел отверстие прохода всего в нескольких ярдах от себя и нырнул в него! Некоторые успели ввалиться за ним – как раз вовремя. Они слышали только грохот, который становился слабее и слабее, пока внезапно не прекратился совсем. Подпорки в боковой штольне скрипели так, будто и они были готовы обрушиться. Все кашляли от невидимой пыли. Потом, через некоторое время, наступила тишина, и только их дыхание нарушало ее.

Шесть человек сидели в боковой штольне три дня, пока до них не добрались, пробурив отверстие из заброшенной параллельной шахты. Их вытащили на поверхность через старый ствол. Дженни ждала Уилла. Официантка из «Оленя» ждала его отца. Уилл рассказал ей, как они спаслись благодаря отцу, хотя сам он не смог бежать из-за больных легких.

Она посмотрела на Уилла так, будто ненавидела его.

Правительственный инспектор закрыл тарбрайскую шахту навеки. Сорок девять мужчин и мальчиков погибли в туннеле, и он сказал, что этого достаточно. В этой зоне чересчур много газа, а грунт слишком неустойчив для дальнейшей разработки. Это стало смертным приговором для Тарбрая – скоро ему суждено было превратиться в городок-призрак, как многим другим селениям, где закончился уголь.

Большинство мужчин сразу начали искать работу в других горных шахтерских городах. Но Уилл был по горло сыт шахтами. Оставив Дженни и ребенка у ее родителей, он уехал в Глазго искать работу.

Впервые в жизни Уилл попал в большой город. Он не мог поверить, что туманы бывают такими грязными, река – такой безжизненной, и столько людей могут жить так близко друг к другу. Было очень странно, прожив всю жизнь там, где все знакомы между собой, теперь вообще никого не знать. Уилл смог себе позволить единственное жилье – комнату на верхнем этаже большого дома, которую он делил с четырьмя другими мужчинами. Жилье это находилось на южном берегу реки, где было полно уличных банд, процветали поножовщина и грабежей. Полиция появлялась здесь редко.

Найти работу было трудно, и в основном это были временные места. Уилл брался за все, что мог заполучить. Некоторое время носил мешки с углем. Но хозяин платил так мало, что Уилл с трудом мог позволить себе еду, которая давала ему силы, чтобы таскать эти мешки. Потом Уилл работал в бондарном цехе и делал бочки для виски. Он мог пить сколько угодно виски, но денег получал немного. Уилл решил, что ему наконец повезло, когда вдруг получил постоянную работу на чугунолитейном заводе, где должен был чистить газовые печи. Вскоре Уилл узнал, почему эту работу оказалось так легко найти: он проработал всего неделю, когда вся его бригада отравилась газом, и их вытащили из цеха без сознания. Когда Уилл проснулся, его жутко тошнило три дня. Но тем не менее он понравился мастеру, и тот сказал, что возьмет его обслуживать чан с расплавленной рудой – на замену человеку, который по собственной неосторожности в него упал. Из-за того, что работа была очень опасной, зарплата была хорошей; Уилл упорно держался на этой работе три месяца и копил деньги, чтобы послать их Дженни. Потом случилась забастовка на участках отгрузки. Руда была больше никому не нужна, и завод закрыли.

После этого дела пошли совсем плохо. Уилл почти все время голодал. Потом нашел почасовую работу – уборщиком в «Бродячем Цирке Даффи», пока заведение стояло в парке в восточной части города. В тот день, когда цирк собирался переезжать в другой город, ушел один из постоянных работников, и Даффи спросил Уилла, не хочет ли он эту работу. Зарплата небольшая, но будет койка в фургоне и вдоволь еды. А иногда будут и женщины. И он увидит страну.

Уилл согласился.

Уилл скоро привык к цирковой жизни; он убирал за лошадьми, мыл пивные палатки, наводил порядок в шатре прорицателя, подбрасывал угли в жаровню у пожирателя огня. Иногда действительно появлялись женщины. В общем, Уилл был все время занят.

Иногда, если у него оставалось время после работы, он ходил в боксерский шатер и смотрел бои. Обычная история: «Продержись два раунда против чемпиона – и выиграй пять фунтов». За соревнованиями следил сам Даффи, и он не возражал, чтобы Уилл приходил их смотреть, тем более что парень не занимал сидячего места. Во время боев Даффи выступал как рефери: на нем всегда была белая рубашка и черный галстук-бабочка. Даффи сам когда-то был боксером. У него был сломан нос, а левый глаз не видел.

«Чемпионы» на самом деле не были чемпионами – это были просто довольно хорошие боксеры своего времени. Оба – крупные мужчины лет под сорок. Жако Экер по прозвищу «Джентльмен» был негром, – редкое зрелище для того времени, – но рыхловат. Джонс-Крушитель был белый и тоже рыхловат. Если не считать цветового различия, они были похожи как братья – приплюснутые носы, изуродованные уши, брови в шрамах. Даже их манера говорить была одинакова, потому что слова у них плохо выговаривались из-за тех ударов, которые они получали всю жизнь. Вдобавок ко всему оба были женаты, и обоих жены бросили.

Даффи сказал Уиллу, что он хочет, чтобы боксеры на публике выглядели более жестокими. В обычной жизни они были добродушны и невозмутимы. Крушитель все время читал; а хобби Жако – комнатные растения, его фургон был ими забит.

Каждый вечер, когда шатер заполнялся для боев, чемпионы выходили на ринг и начинали тренировочный бой друг с другом. Одного только вида таких огромных мужчин, что двигались на ринге, как танцоры, и уворачивались от ударов, по идее должно было хватить, чтобы отпугнуть всех потенциальных соперников. Но среди зрителей всегда было достаточно пьяных и пижонов, которые рвались в бой. Уилл не видел, чтобы кто-нибудь из претендентов продержался хотя бы два раунда.

Уилл работал уже месяц, когда бродячий цирк обосновался в Беллсвейле, промышленном пригороде Глазго. И там Даффи ему кое-что предложил. Он сказал, что для его бизнеса полезно, чтобы претендент иногда выигрывал бой. Уилл достаточно крупный, чтобы выглядеть убедительно, поэтому Даффи хотел, чтобы он время от времени изображал претендента.

Уилла беспокоило, вдруг кто-нибудь догадается, что это обман.

Даффи заверил его, что такое вряд ли возможно. В любом случае, это же шоу-бизнес, так что все в порядке. Он даст Уиллу свободное время, чтобы тот мог немножко порепетировать с Чемпионами. И будет платить ему фунт всякий раз, когда он будет выходить на ринг.

Уиллу нужны были деньги, и он согласился.

На третий вечер в Беллсвейле Уилл впервые вышел на ринг. Шатер был набит, и ему пришлось ждать, потому что перед ним было два законных претендента.

Первым вышел худой мужчина, покрытый татуировками, – ему выпало противостоять Джентльмену Жако. Претендент был ловкий и быстрый, он старался не попадаться Жако под руку. Хотя толпа освистала его за то, что он трус, ему почти удалось продержаться первый раунд. Потом, прямо перед гонгом, Джентльмен Жако загнал его в угол, провел апперкот – и на этом все кончилось.

Второй претендент выглядел многообещающе. Крупный рыжеволосый ирландец, весь красный от выпивки. Он подбежал прямо к Крушителю и несколько раз сильно ударил его кулаками. Крушитель закрылся перчатками и позволил противнику атаковать себя весь первый раунд; к его концу ирландец уже тяжело дышал. В начале второго раунда он снова бросился на Крушителя. Но тот лишь сделал шаг в сторону и нанес противнику короткий удар в живот. Ирландец рухнул на пол, его стошнило; подняться снова он уже не смог.

Теперь настала очередь Уилла выступить против цветовода Жако.

В первые несколько секунд первого раунда Уилл подумал, что Жако забыл про репетиции, потому что тот сильно ударил Уилла по лицу, и у него носом пошла кровь. Уилл закрыл лицо руками, поэтому Жако ударил его несколько раз в грудь, и Уиллу стало почти нечем дышать. Толпа кричала и требовала продолжения, но тут Жако отступил, позволил Уиллу ударить себя несколько раз и поморщился, как будто ему больно.

Второй раунд прошел почти так же. Ближе к его концу, как они договорились на репетиции, Уилл ударил Жако по лицу, и тот упал на канаты; вид Жако не позволял сомневаться, что боксер без сознания. Уилл был измучен, но продолжал двигать руками и ногами, пока не прозвучал долгожданный гонг. Судя по всему, зрители всему поверили и громко приветствовали Уилла, когда Даффи с большой помпой вручал ему пять фунтов.

После этого Уилл «выигрывал» приз во многих городах по всей стране. Сначала он постоянно боялся, что среди зрителей окажется кто-нибудь, уже видевший раньше, как он «выигрывает». Но ничего подобного не происходило. Тогда Уилл перестал беспокоиться и сосредоточился на том, чтобы улучшить свое боксерское, или по крайней мере актерское мастерство.

Уилл не был в Тарбрае больше полугода. Наконец он собрал немного денег, чтобы отвезти их Дженни. Цирк остановился в Галахеде, и Уилл попросил Даффи отпустить его на пару дней. Он успел на утренний поезд, который шел через Эдинбург до Мюиртона. То был обычный день для их горной местности: серое небо и мелкий дождик. Семь миль до Тарбрая Уилл прошел пешком. Добравшись туда, он увидел, что главная улица пустынна, а многие окна заколочены досками. Дым шел из очень немногих труб.

Уилл постучал в дверь дома, где жили родители Дженни. Дверь открыла ее мать. Она всегда была добра к нему, но сейчас лишь холодно на него взглянула.

– Дженни дома? – спросил он, подумав, что, может быть, они поссорились, или Дженни куда-нибудь переселилась.

– Тебе повезло, что ее отца нет дома, а то бы он тебя убил, – сказала женщина. – Дженни не получила от тебя ни одной весточки. Она умерла месяц назад. Если ты хочешь увидеть ее, тебе придется пойти на кладбище.

– Умерла? – спросил Уилл. – Умерла? А маленький Уилл? С ним все в порядке?

– Нет, он тоже умер, – ответила теща. – Дженни заболела пневмонией, а за ней и он. И тоже умер.

Она захлопнула дверь у Уилла перед носом.

Уилл пошел к кладбищу, но не стал заходить за ворота. Он постоял минуту, потом развернулся и отправился обратно в Тарбрай, чтобы сесть на поезд до Галахеда. Странно – горя он не ощутил. Скорее облегчение. От этого проснулась совесть, и тогда он постарался вообще об этом не думать.

Найти себе женщину, работая в цирке, было нетрудно. Женщины болтались вокруг в поисках работы или еды. Большинство были бездомными – они сбежали от каких-нибудь кошмаров. Даффи время от времени давал им какую-нибудь работу – стряпать или убирать.

Через месяц после возвращения Уилла из Тарбрая, когда цирк устраивался в Голсуэе, городке к северу от Абердина, появилась одна из таких женщин. Она была похожа на цыганку – невероятно смуглая, с карими глазами. Женщина не говорила по-английски, но Даффи выяснил, что ее имя – Ватуа; это странное слово она произнесла несколько раз, когда он пытался заговорить с ней. Даффи взял ее работать уборщицей. Один из зазывал знал испанский, но, судя по всему, его она тоже не понимала. Другие пытались изъясняться по-французски, по-немецки и по-итальянски, но она лишь качала головой. Однажды рядом с городом табором встали цыгане, и Даффи попросил их вожака прийти и поговорить с девушкой. Но и языка цыган она не знала тоже.

Через три дня, когда цирк уезжал из города, она увязалась за ними, и Даффи не стал возражать: она хорошо работала. Девушка набралась кое-каких фраз по-английски, но, похоже, не очень-то хотела учиться дальше. Она была как кошка – знала свое имя и еще несколько слов; этого ей хватало.

В январе пошел сильный снег, и Ватуа начала крутиться вокруг Уилла. Ему было одиноко, и довольно скоро она переехала в его фургон. Она ненавидела холод и прижималась к нему все ночи напролет, чтобы согреться. Иногда он рассказывал ей о Дженни и умершем ребенке, хоть она и не понимала, что он говорит. Иногда и девушка ему что-то рассказывала, и тогда Уиллу оставалось только догадываться, что же заставляет ее временами смеяться, а временами плакать. Они друг друга не понимали, но разговоры приносили утешение – как будто важны были не слова, а то, как они произнесены, и то, что они говорили их друг другу.

Кое-что у Ватуа было для женщины весьма необычным. Вокруг правой лодыжки у нее имелась татуировка в виде змеи, заглатывающей свой хвост. Уилл показал на татуировку, и Ватуа ответила что-то непонятное.

Кроме того, в сумочке она носила шестидюймовый охотничий нож. Уилл решил: кто знает, откуда она и что пережила в жизни; эта вещь ей явно необходима.

Через несколько месяцев случилось то, чему не следовало случаться никогда.

Цирк остановился в Летиане, в парке, выходящем к устью реки, и Уилл должен был выйти на ринг. После пары обычных боев Уилл выступил претендентом на приз. Его противником был Джентльмен Жако, и он, как обычно, хорошо выполнял свою работу, позволяя Уиллу выглядеть лучше, чем он был на самом деле. В конце поединка толпа громко хлопала, когда Даффи поднял вверх руку победителя, и ему был вручен приз размером в пять фунтов.

Уилл уже спускался с ринга, когда услышал громкий голос с галерки:

– Это подстава! Я видел раньше, как он это делал!

То был пьяный ирландец, который проиграл Крушителю в Беллсвейле в тот самый вечер, когда Уилл начал свою карьеру.

Возможно, какая-то часть толпы поверила ирландцу, но до того, как они на что-то решились, Даффи и Крушитель схватили смутьяна и выкинули его из парка.

Потом Даффи пришел к Уиллу в фургон.

– Однажды это должно было произойти, – сказал он. – Ты все делал правильно. – Даффи видел, что Уилл расстроен. – Мы просто не будем выпускать тебя на ринг, пока не доберемся до Англии.

В тот вечер Уилл и Ватуа пошли – как обычно, после закрытия цирка – в маленький паб, стоявший на берегу реки. Уилл выпил пинту пива, Ватуа не пила ничего. Она просто сидела и смотрела вокруг. Судя по всему, ей это нравилось, хотя Уилл совершенно не представлял себе, что происходит у нее в голове. Они ушли из паба в полночь и брели по темной улице, когда из тени выступили трое мужчин и встали перед ними под фонарем.

– Эй, ты! – сказал один.

Конечно же, это был громила-ирландец. Его друзья были на вид такими же крупными и отвратительными, как он.

– Посмотрим, чего ты стоишь, когда драка не куплена, – сказал ирландец.

Втроем они затащили Уилла в ближайшую подворотню. Двое держали его, а ирландец снова и снова бил его по лицу. Уилл почувствовал, что ему сломали нос. Потом его уронили на землю и начали бить ногами; скоро Уилл понял, что ему сломали несколько ребер. Ватуа кричала на них, он это слышал, но те продолжали избивать его. Они били, били, били… К тому моменту, когда Уилл полностью потерял сознание, он был уверен: ему нанесли уже столько увечий, что нет ни малейшего шанса выжить.

Уилла нашли на следующее утро без сознания и отправили в больницу Летиана. В те моменты, когда сознание возвращалось к нему, Уилл чувствовал, что он – большая кровоточащая рана, к которой прикрепили разум, и хотел умереть. Избавление от боли было рядом, стоило только добраться до окна. Но всякий раз, когда он уже был готов выпрыгнуть, что-то внутри него восставало. Через несколько дней боль стала терпимой.

Сначала Уилл совершенно не понимал, как он оказался в таком состоянии. Но однажды к нему пришел Даффи, и Уилл все вспомнил. Спросил про Ватуа, и Даффи ответил, что она погибла. В ту ночь, когда на Уилла напали, она вынула нож и много раз ударила им ирландца. Один из его приятелей выхватил у нее оружие и воткнул ей в грудь. Ее нашли на следующее утро: мертвая, она лежала рядом с Уиллом.

Что касается тех трех мужчин, то полиция без труда их поймала. Ирландец так сильно ранен, что, возможно, до виселицы он не доживет.

Уиллу Драммонду было худо три месяца; потом он пошел на поправку. Когда Уилл выздоровел, цирк уже переехал в Англию, и Уилл не захотел в него возвращаться. Он искал случайные заработки в Глазго; даже таскал мешки с углем, чтобы вернуть свою силу. Уилл в последний раз съездил в Тарбрай, и на этот раз пошел навестить могилы. Они, как и все остальное кладбище, заросли сорняками – в Тарбрае больше никто не жил. Потом Уилл в последний раз прогулялся по холмам и сел на поезд в Мюиртоне.

– Это был поезд, на котором ехал ты, – сказал Уилл Драммонд Роуленду в номере захудалой гостиницы «Макларен».

Роуленд очень хорошо помнил тот день, когда впервые увидел Уилла. С тех пор они так много пережили вместе.

– Я не думал, что ты заметил меня, – сказал Роуленд.

– Конечно, заметил, – сказал Уилл. – Я просто не хотел разговаривать.

Они немного помолчали.

– Значит, ты поедешь в Панаму, когда закончится расследование? – спросил Роуленд. – Ты ведь собирался, да?

– Я уже не уверен, – сказал Уилл.

– Я рад это слышать, – ответил Роуленд. Он пытался решить, возможна ли одна вещь. Но пока он не стал ничего об этом говорить.

На третий день их пребывания в Галифаксе – это была пятница – состоялось расследование кораблекрушения «Потерянного счастья». Всего несколько часов отвели на рассмотрение дела о гибели торгового судна с грузом, представляющим сомнительную ценность. Ближе к вечеру Роуленда и Уилла, в одежде, которую им выдали в Обществе помощи морякам, вызвали в управление Морской комиссии. Они шли вместе под облачным небом, а затем их провели в зал совета, помещение с высоким потолком, под которым собралось отдельное облако – из дыма от трубок и сигарет. На стенах висели мрачные картины в пышных рамах – несколько портретов умерших адмиралов. За длинным столом сидели сами члены комиссии, три пожилых человека в мундирах.

Молодой офицер предложил Роуленду и Уиллу сесть на стулья напротив членов комиссии; потом тоже сел, приготовившись записывать протокол заседания в блокнот.

Председатель комиссии, сидевший между двумя другими ее членами, был в роскошном парчовом мундире. Он открыл собрание – сутулый человек с плотно сжатыми губами, невероятно крупными ушами и довольно резкой манерой говорить. После присяги он сообщил Роуленду и Уиллу, что сегодня утром комиссия получила информацию от капитанов разных кораблей, которые вели поиски на месте трагедии. Выяснилось, что они – трое, добравшиеся до Сокрушенной отмели, – единственные, кто спасся.

После этого вступления для протокола были зачитаны показания Евы. Затем председатель назначил Роуленда выступающим («чтобы избежать повторения многословных речей») – если, конечно, у Роуленда с Уиллом нет противоречий в показаниях по поводу какой-либо из обсуждаемых тем. Глава комиссии сказал, что расследование должно завершиться ровно через час, поэтому от Роуленда ждут краткий (он выделил это слово) отчет о своем присутствии на «Потерянном счастье» и его соображения о кораблекрушении.

Роуленд рассказал о том, как они с Уиллом искали корабль в Глазго и услышали о «Потерянном счастье» и его бедах во время путешествия из Африки. Рассказал обо всех обстоятельствах, при которых они сели на корабль. И наконец описал их путешествие через Атлантику и то, как судно пошло ко дну.

Глава комиссии слушал, время от времени поглядывая на часы, стоявшие на каминной полке. Когда Роуленд закончил, глава одобрительно кивнул. Потом задал несколько вопросов в свойственной ему резкой манере:

– Капитан корабля – по вашему мнению, он был компетентен?

– Я не уверен, что имею право судить, – ответил Роуленд. – Единственное, что могу сказать – лично мне кажется, что да.

– Странное поведение? Признаки психического расстройства? – Глава комиссии очень скуп на слова, подумал Роуленд, будто этому человеку трудно их выдавливать через плотно сжатые губы.

– Ничего подобного я не заметил, – сказал Роуленд. – Все, что я знаю, – капитан был уже на пенсии и его вызвали, чтобы он закончил этот рейс.

Тогда председатель сказал, что у него больше нет вопросов. Один из членов комиссии, сидевший справа от него, зашевелился. У него были непослушные волосы, смазанные маслом.

– Расскажите нам подробнее о лихорадке, случившейся на пути из Африки, – сказал он. – Говорите.

– Ну, – сказал Роуленд, – я знаю, что часть команды винила в ней животных.

Второй член комиссии кивнул, подбадривая его. Судя по всему, он не хотел столь лаконичных ответов, как требовал председатель.

– Продолжайте, – сказал он.

Тогда Роуленд рассказал все, что слышал от Евы о проклятии шамана, произнесенном, когда корабль покидал побережье Африки; о последовавшей лихорадке и о том, что она, видимо, началась из-за контакта с животными.

– Как интересно, – сказал второй член комиссии. – Что ж, у меня больше нет вопросов.

Председатель посмотрел на часы. Оставалось еще двадцать минут заседания.

Третий член комиссии откашлялся. У него был большой нос с лопнувшими венами: судя по всему, этот человек любил выпить.

– А теперь, – произнес он, – что вы можете сказать о погодных условиях?

– В то время, когда корабль пошел ко дну? – спросил Роуленд.

– Конечно, – сказал третий член комиссии. Роуленд подробно рассказал о жаре, о тумане (или, может быть, это был пар), о странном запахе в тот день. Он рассказал, что, когда они втроем добрались до Сокрушенной отмели, живущий там ученый Фроглик объяснил, что эти явления – результат подводного извержения вулкана.

Третий член комиссии обратился к своим коллегам:

– На прошлой неделе я читал отчет люггера, проходившего в том же районе, – сказал он. – Когда на нем подняли сети, они были полны трески, у которой был такой вид, будто ее только что сварили.

Второй член комиссии кивнул.

– Да, я тоже об этом читал, – сказал он. – Рыбу отдали в богадельню. Но ее никто не стал есть – у нее был привкус серы.

В зале заседаний воцарилась тишина; было слышно только тиканье часов. Потом снова заговорил председатель:

– Без пяти пять, – сказал он. – Мы хорошо продвигаемся.

Он повернулся к офицеру, выступавшему в качестве секретаря, и приказал ему написать краткий (он опять выделил это слово) официальный отчет о слушании дела.

– Таким образом, комиссия убеждена, что капитан «Потерянного счастья» невиновен. – Глава комиссии покачал головой. – Где это слыхано? Звери из джунглей на корабле! Вулканы в недрах океана! – Он посмотрел на Роуленда. – Неправильные вещи в неправильных местах, – сказал он, подводя итог – и снова так яростно закачал головой, что Роуленд даже удивился, почему его большие уши не замахали, как крылья. Потом председатель посмотрел на Уилла:

– Вы хотите что-нибудь добавить? У вас есть ровно одна минута.

– Нет, – ответил Уилл.

– Хорошо, – сказал председатель. Он посмотрел на часы и подождал, когда секундная стрелка дойдет до двенадцати. Точно в тот момент, когда стрелка оказалась наверху, он отодвинул стул, встал и объявил: – Заседание закрыто!