Автобус подъезжал к ее остановке. Молли подхватила рюкзак и побежала на выход.

Дрожа от холода на пронзительном ветру, Сара сперва набрала номер Эндрю в Грейт-Нек, а не дождавшись ответа, на последний четвертак позвонила в контору на Мотт-стрит. Снова его голос на автоответчике:

«Во вторник и в среду контора не работает...»

Какого черта, сегодня уже четверг.

«Пожалуйста, оставьте ваше сообщение после короткого гудка, и я вам обязательно перезвоню. Спасибо».

Но когда же ты перезвонишь?

Короткий гудок.

— Привет, это я, — сказала она. — Куда ты пропал?

Затем она повесила трубку и побежала через парк к школе.

Он вылетел вечером в среду, после того, как все друзья, родственники и коллеги дяди Руди побывали с визитом в доме Иды, чтобы выразить свои соболезнования. И вот теперь, в десять часов утра в четверг, он сидел напротив отца в комнате для посетителей тюрьмы Ливенворт. Их разделяла толстая стеклянная перегородка со встроенными в нее микрофонами.

— Все пришли проститься с ним, — рассказывал Эндрю. — Люди приехали отовсюду, папа. Семьи из Чикаго, из Майами, из Сент-Луиса — несмотря на непогоду, все явились. Некоторых я даже не знал.

Его отец кивнул.

Эндрю чувствовал, что глубоко скрытая ярость бушует внутри Энтони. Их адвокат, Абрам Мейерсон, подал прошение предоставить заключенному Фавиоле отпуск на один день, чтобы присутствовать на похоронах единственного брата, но получил отказ. Боль оттого, что приходится сидеть в тюрьме вдали от друзей, родных и деловых партнеров, теперь стала еще сильнее из-за этого отказа. Отец Эндрю сидел за стеклянной перегородкой, сложив руки на приступочке, крепко сжав рот и грозно блестя глазами. За годы заключения он похудел и побледнел, седина посеребрила его виски. Эндрю охватило то же чувство печали, как тогда, когда он ехал в больницу в день смерти дяди.

— Цветов принесли столько, что казалось, наступило лето. За катафалком следовали три машины, полные цветов.

— Из семьи Колотти кто-нибудь объявился?

— Конечно. Они все пришли, папа. В те дни начался жуткий снегопад, но он никого не остановил. Все пришли. Джимми Анджелли, Майк Маньони...

— Майк Кривая Челюсть? — оживился его отец. — Странно. Ведь именно брат сломал ему челюсть. Мы тогда были еще мальчишками. Большой драчун был мой братец.

Эндрю принялся перечислять имена всех, кого он видел на отпевании или кто позже зашел выразить соболезнования Иде, но его отец устремил взгляд куда-то вдаль, вспоминая своего брата, которого предали земле только вчера.

— Священник произнес замечательную надгробную молитву, — продолжал Эндрю. — Отец Нигро, ты помнишь его?

— Помню ли я отца Нигро? Он крестил тебя, мой мальчик.

— Не формальную молитву, какую читают, когда понятия не имеют, кто там лежит в гробу. Отец Нигро знал дядю Руди и говорил о нем, как об ушедшем друге. Все были очень растроганы, папа.

— Я рад, — кивнул заключенный.

Повисла долгая пауза.

Потом он сказал:

— Им следовало бы позволить мне прийти.

— Да, папа.

— Сволочи, — горько выругался он.

— Но я принес тебе газеты. Вот «Ньюс». — Эндрю развернул газету и прижал ее к стеклу, чтобы тот мог прочитать заголовок на первой полосе. — А вот «Пост» — странно, что они все еще выходят, ведь у них такие проблемы. Они тоже посвятили дяде Руди первую полосу и еще статью на второй. «Таймс» поместила извещение и заметку в «Хронике». Я их все оставлю тебе, они обещали мне доставить их в твою камеру. Возможно, о похоронах тоже что-нибудь напишут. Тогда я тоже пришлю их тебе, как только приеду домой. Я попросил Билли откладывать для меня прессу.

— Спасибо, — сказал отец.

— Кто бы мог подумать — сердечный приступ, — продолжал Эндрю. — Доктора давали ему от шести месяцев до года.

— Да.

— Такие вещи не предугадаешь.

— Нет, не предугадаешь.

Некоторое время они сидели молча.

— Как идут дела? — наконец спросил отец.

— Отлично, папа.

— А тот проект, над которым я работал, перед тем как...

Он замолчал, едва не задохнувшись от гнева. Несправедливость случившегося мучила его. Он набрал полную грудь воздуха, выдохнул, закрыл на мгновение глаза, затем посмотрел на сына и тихим, спокойным голосом продолжил:

— ...перед тем как они бросили меня сюда. Мой проект. Как он продвигается?

— Все готово, папа.

— Хорошо.

В его голосе звучало удовлетворение. Дело, которое он задумал и начал осуществлять, под руководством его сына подошло к завершению. Он кивнул, и довольная улыбка тронула его губы.

Эндрю подумал, что наступил подходящий момент поговорить о кадровых перестановках. Или не стоит торопиться? Сейчас, когда дядю Руди только-только похоронили?..

— Папа, я знаю, сейчас не время, но...

— Я догадываюсь, о чем ты хочешь спросить.

— О чем, папа?

— Ты хочешь спросить, кто?

— Да.

— По праву, его место должен занять Пети Бардо.

— Знаю.

— Эти его коричневые костюмы... — Энтони покачал головой и усмехнулся. Эндрю тоже улыбнулся. Он ждал продолжения. — Но Бобби покруче, — заметил отец.

— Согласен.

— Поэтому оставь Пети на прежнем месте и отдай повышение Бобби. Если Пети станет возникать, пошли его ко мне.

— О'кей, папа.

— Ты согласен со мной?

— Да.

— Ну и отлично. — Энтони опять погрузился в молчание. Через какое-то время он сказал: — Я скучаю по тебе, Лино.

— И я скучаю по тебе.

— Передай маме, что я ее люблю.

— Передам.

— Когда ты встретишь хорошую девушку и женишься?

— Не знаю, папа.

— Я хочу, чтобы ты подарил мне внуков.

— У тебя уже есть внуки, папа.

— Не от тебя. Они — не дети моего сына.

— Когда-нибудь обязательно.

— Ты встречаешься с кем-нибудь?

— Так, несколько девушек.

— Кто такие?

— Ты их не знаешь, папа.

— Что-нибудь серьезное?

— Нет, — ответил Эндрю. — Ничего серьезного.

Координатор группы по проведению операции прослушивания в квартире Фавиолы скопировал все материалы за среду и передал их в офис Майкла к одиннадцати часам утра во вторник. В четыре часа того же дня Майкл позвонил Джорджи Джардино и попросил его подойти. Попивая кофе из картонных стаканчиков, они еще раз попытались систематизировать перехваченные телефонные звонки, как входящие, так и исходящие.

Майкла вовсе не удивило, что во вторник, на следующее утро после смерти Руди, Фавиола обзвонил всех известных гангстеров и сообщил им о печальной утрате, о времени и месте панихиды и похорон. Джорджи объяснил Майклу, что, по старинной итальянской традиции, друзья и родственники обычно опускают в ящик, вроде почтового, маленькие конверты с деньгами, чтобы компенсировать семье покойного расходы на похороны. Майкл не думал, что организации с многомиллионным оборотом, вроде семьи Фавиола, понадобятся подобные взносы, но кто знает?

— Эта публика — самые большие крохоборы на свете, — объявил Джорджи. — Фредди Култер рассказывал мне, что замок двери, ведущей наверх из лавки портного, представлял собой на редкость жалкое зрелище. Когда им нужен замок или сигнализация, они вспоминают, что сын Марчелло некогда учился в технической школе на механика или там на электрика. И они звонят Марчелло, и он присылает к ним своего сына, чтобы врезать замок или установить сигнализацию. Потом они дают ему двадцатку и говорят спасибо. Любимый трюк Фредди — когда он встречает такую дешевую сигнализацию, он перед уходом специально включает ее. И сколько раз ему там надо побывать, столько раз он ее и включает. В конце концов хозяин думает: чтоб у него руки отсохли, у сынка Марчелло! Сигнализация уже сломалась. И он плюет и отключает ее вообще.

— Точно так же Фредди поступает и с замками «медеко», — заметил Майкл.

— Каким образом? Как можно включить «медеко»?

— Да нет, он заклеивает его. Никто на свете не может вскрыть замок «медеко», а если кто-то говорит, что может, значит, он врет. Так вот, когда Фредди видит «медеко», он заливает его моментальным клеем.

— С ума сойти, — расхохотался Джорджи.

— Братан сует туда ключ, а замок не работает. Он решает, что все дело в том, что сын другого братка установил его за десятку. Он опять же плюет, раз уж замок сломан, и в дальнейшем пользуется остальными замками, а про этот забывает.

— Мне нравится, как Фредди обводит их вокруг пальца, — признался Джорджи. — Пари держу, они рассчитывали получить маленькие конверты с деньгами. И не сомневаюсь, что дочка Руди от них не отказалась.

Листы, на которых регистрировались номера телефонов, бывают того же формата, что и в счетной машине, отпечатки на них — синего цвета. Ксерокопии приходили черно-белые. Размер цифр для набираемых из квартиры телефонов слегка отличался от номеров входящих. В случае с исходящими звонками указывался набираемый номер, время начала звонка, время его завершения и общая длительность разговора. Что касается входящих звонков, номер звонившего не указывался, но помимо остальной информации регистрировалось, после скольких гудков на прослушиваемом телефоне снимали трубку. По ходу операции детективы записывали эту информацию, и позже телефонная компания предоставляла имена и адреса тех, кому звонили наблюдаемые. Майкл и Джорджи знали большинство абонентов Фавиолы, но на всякий случай перепроверили данные регистрации, а затем сели за прослушивание магнитофонных пленок.

Никто из бандюг во вторник не позвонил. Ясное дело, провожали в последний путь дорогого Руди. Правда, звонил некто Вильям Изетти. Он сказал, что звонит из Сент-Томаса, оставил свой телефон с кодом 809 и попросил, чтобы ему перезвонили. О смерти Руди Фавиолы он не обмолвился ни словом.

Из девиц звонила только одна.

Аппаратура зарегистрировала звонок от женщины, которая представилась как «Анджела из Грейт-Нек», в четыре часа дня во вторник, гораздо позже того, как Фавиола ушел из конторы и включил автоответчик. Она оставила послание, в котором говорила, что слышала о смерти его дяди и ей очень жаль.

— Местный талант, — отметил Джорджи. Майкл промычал нечто невразумительное.

В тот четверг звонили и другие красотки из гарема Энди. Давно ставшими знакомыми голосами они спрашивали, когда им можно будет перезвонить.

В среду «Привет, это я» звонила целых четыре раза. Но ни разу не оставила своего телефона. На пленках ее голос звучал очень сексуально. А в последний раз в нем сквозили нотки отчаяния. В тот же самый день трижды позвонила Уна Халлиган со своей новой работы в здании корпорации «Лайф — Тайм» на Шестой авеню. Она оставила свой номер и попросила его позвонить, когда он вернется. Каждый раз она повторяла одно и то же: «Это Уна, позвони мне, когда придешь». По голосу Уна казалась моложе, чем «Привет, это я», и тоже говорила весьма сексуально. Возможно, все женщины автоматически начинали говорить с придыханием, общаясь по телефону с Красавчиком Энди.

— Или они сестры, — предположил Джорджи.

— Забавно, если выяснится, что он спит с сестрами, а они этого не знают, — заметил Майкл.

— Она с Бруклина, — сказал Джорджи. — Уна.

— Интересно, где живет вторая? — протянул Майкл.

— Таинственная женщина.

— Звонит только из уличных телефонов-автоматов.

— Никогда не оставляет своего номера.

— Никогда.

— Наверное, замужем.

— Возможно.

— А может, она из своих, — предположил Джорджи. — Как звали ту бабу, которую они все хотели трахнуть? Ну, на старых пленках?

— Тереза Даниелли.

— Верно. Терри. А вдруг это она?

— Запросто.

— Как ты думаешь, кто такой Изетти?

— Понятия не имею.

— С Виргинских островов.

— М-м-м-м.

— Что там есть?

— Не знаю.

— Кто, по-твоему, займет место Руди?

— Триани.

— Ты полагаешь?

— Не сомневаюсь.

— По правилам, это место принадлежит Бардо.

— И все-таки я думаю, что займет его Триани. Скорее всего, в комнате для заседаний в квартире Фавиолы на следующей неделе должна состояться еще одна встреча.

— Только не в среду, — ухмыльнулся Джорджи. — Среда — день блондинки.

— Не в среду. Но слушать придется внимательно.

— Как ты думаешь, записи, которые мы получаем, не подтасованы? — неожиданно спросил Джорджи.

Майкл помолчал, прежде чем ответить.

— Скорее всего, да.

— Я тоже так считаю, — сказал Джорджи. — Вероятнее всего, Реган и Лаундес слушают дольше, чем положено.

— Не только они, а все три смены.

— Майкл, из-за этого могут возникнуть...

— Знаю. Пора с ними еще раз провести беседу. Им придется действовать строго по правилам, или я отстраню их.

— Но не раньше чем состоится встреча. Если там произойдет нечто важное, рисковать и вводить новых людей нам нельзя.

— Да, не раньше чем состоится встреча, — согласился Майкл, посмотрел на часы и тут же потянулся к телефону. Дома не сразу сняли трубку.

— Алло?

— Сара, это я. Я знаю, что мы обедаем с Лири, но вот только где?

— У «Ринальди».

— Отлично. Тогда я еду домой.

— Мы договорились на семь часов, Майкл.

— Значит, мне пора выходить.

— Не опаздывай, дорогой, ты ведь их знаешь.

— К шести приеду.

— Не позже. Прошу тебя.

— Обещаю.

Сара повесила трубку и подумала, не попробовать ли ей еще раз дозвониться до Эндрю. Молли смотрела что-то очень шумное по телевизору в холле. Если позвонить из спальни, ее наверняка никто не услышит.

После некоторых колебаний она решила не рисковать.

Ричард Лири, по профессии юрист, писал забавные рассказики об адвокатах и о законе в любые журналы, которые соглашались их печатать. Майкл подозревал, что он лелеял мечту прославиться на этом поприще. Ричард рассказал, что сейчас он работал над эссе о преступной связи.

— Что такое «преступная связь»? — поинтересовалась Сара. — Гомосексуальный контакт между преступниками?

— Нет, это гражданское правонарушение, — ответил Ричард.

— А это что за зверь? — вступила в разговор его жена.

Рози отлично знала, что такое гражданское правонарушение. Она прожила с юристом целых двадцать лет.

— Цитирую: «Гражданское правонарушение есть действие, повлекшее за собой в качестве последствий материальный ущерб или моральный урон, совершенное осознанно, в результате небрежности или в нарушение ранее принятых обязательств, и которое может являться предметом судебного разбирательства».

— За исключением невыполнения ранее принятого обязательства, — добавил Майкл.

— Да, например, при нарушении контракта, — согласился Ричард.

— Ненавижу, когда юристы начинают говорить о законах, — вздохнула Рози.

— Как бы то ни было, — не унимался Ричард, — преступная связь определяется как осквернение супружеского ложа...

— Умоляю, только не за едой, — взмолилась Рози.

— ...или акт прелюбодеяния, — невозмутимо продолжал Ричард, — или нарушение клятвы верности.

— Иными словами, траханье с посторонними мужчинами, — перевела Рози и в деланном ужасе прикрыла себе рот ладонью.

— Иными словами, адюльтер, — уточнил Ричард, — в результате которого муж признается потерпевшей стороной.

— А как насчет жены? — спросила Рози. — Если гуляет на стороне как раз муж?

— Гражданским правонарушением считаются только развратные действия со стороны жены.

— Как всегда, — пожала плечами Рози.

— Что и является темой моего эссе, — кивнул Ричард. — На мой взгляд, движению за равные права для женщин стоит обратить на это внимание, хотя данная статья и была отменена в тысяча девятьсот тридцать пятом году.

— Ты хочешь сказать, что до тех пор...

— До тех пор мужчина мог подать в суд на другого мужчину за преступную связь. За адюльтер с его женой.

— Забавное название для траханья на стороне, — фыркнула Рози. — «Преступная связь».

Сара подумала, что точнее названия не придумаешь. Она не смела поднять глаз от тарелки. До ее ушей доносились разглагольствования Ричарда о распространенности подобных исков в Англии семнадцатого века, когда размеры штрафов нередко доходили до десяти и даже двадцати тысяч фунтов стерлингов, а она тем временем боялась встретиться глазами с Майклом и думала: «Да, преступная связь — вот что происходит между мной и Эндрю в его спальне. Мы — пара грабителей, разрушающих семью, и ущерб от нас не восстановить ни одному суду в мире».

— Но все-таки, что за название — «Преступная связь». — Рози обернулась за поддержкой к Саре.

«Именно преступная связь», — подумала Сара. А вслух сказала:

— Звучит действительно странно.

Собрание состоялось утром в четверг, двадцать третьего марта. В наушниках в комнате на Гранд-стрит сидел Лаундес. Реган все еще дулся на Майкла за то, что тот счел возможным устроить всем трем сменам еще одну лекцию по минимизации, завершив ее плохо завуалированной угрозой.

— Я знаю, что все вы осознаете важность нашего расследования, — сказал он. — И полагаю, вы ничуть не хуже меня понимаете, что случится, если из-за кого-то из вас поставят под сомнение весь материал, который мы с таким трудом собираем. Поэтому повторяю еще раз: если сомневаетесь — выключайте аппаратуру.

Еще он попросил их удвоить внимание в ближайшие дни и недели, поскольку смерть Руди Фа-виолы обязательно вызовет какие-то волнения. И вот они сидели сегодня, через три дня после начала весны, прямо посреди этих самых волнений и слушали, как сломанные носы решают, кто из членов организации займет место казначея.

Головорезы начали собираться в два часа дня.

Бенни Ваккаро больше не гладил одежду в задней комнате отцовской лавки. Из разговора между ним и Эндрю Фавиолой, услышанного и записанного ранее, детективы узнали, что теперь он работал на пирсе в Вест-Сайде, возможно, разгружая контейнеры с двойным дном и всякого рода контрабандой. Правда, это были только предположения. Ни о чем незаконном речи не шло. Они отключили аппаратуру сразу же, как только поняли, что Фавиола предлагает Бенни на первый взгляд честную работу.

Нового гладильщика звали Марио.

Они еще не выяснили его фамилию, но он мог быть только кузеном, или племянником какого-нибудь бандита, или сыном знакомого какого-нибудь бандита, то есть человеком, о котором можно с уверенностью сказать, что он не будет болтать об увиденном здесь.

— Привет, Марио.

— Здравствуйте, мистер Триани.

Судя по голосу, Марио был моложе Бенни. Скорее всего, лет шестнадцать или семнадцать, недоучившийся школьник, делающий первые шаги к вершине криминальной иерархии с должности гладильщика белья, без устали кланяющегося мафиозным боссам.

— Здравствуйте, мистер Бардо.

— Здорово, Марио.

Как обычно, Фавиола слушал по домофону знакомые голоса своих деловых партнеров — уголовников и предлагал им подняться наверх. К половине третьего собрались все. Реган и Лаундес насчитали ровно дюжину, на шесть больше, чем на прошлом сборе, когда у сыщиков имелся «жучок» только на первом этаже. На сей раз наверху и муха не сможет пролететь незамеченной и неопознанной.

Первым делом каждый счел своим долгом сообщить Фавиоле, как огорчила их смерть его дядюшки, и поделиться с Триани болью по поводу утраты его тестя, каковыми персонами был один и тот же мертвый бандит. Первым высказался Парикмахер Сэл, за ним — Фрэнки Палумбо и Толстяк Никки, знавший Руди еще по прежним временам и единственный из собравшихся здесь гангстеров все еще называвший Эндрю Фавиолу его детским прозвищем Лино. Ритуал показной скорби тянулся и тянулся, пока каждый уголовник, без исключения не отдал долг уважения бедному, дорогому, безвременно усопшему негодяю Руди Фавиоле, казначею.

— Одним меньше, и то хорошо, — прокомментировал Реган.

Когда формальности закончились, Фавиола сообщил высокому собранию избранных негодяев, что в результате смерти его дяди в рядах организации образовалась брешь и на эту тему он имел беседу с отцом в Ливенворте на прошлой неделе...

— Так вот куда он ездил, — прошептал Лаундес.

— ...и мы с отцом пришли к единодушному мнению относительно того, кто должен занять место дяди Руди, да будет земля ему пухом.

— Аминь, — заключил Реган.

— Пети, не обижайся, — продолжал Фавиола. — Наше решение нисколько не умаляет той важной роли, которую ты играешь в семье...

— Я в любом случае отказался бы, — сразу же сказал Бардо.

— Просто ты слишком нужен для нас именно на своем прежнем месте.

— Я же сказал, Эндрю, я сам отказываюсь!

Его голос сорвался от сдерживаемого гнева. Пети Бардо был отнюдь не дурак, он прекрасно догадывался, что его ждет, и приготовился снести унижение, сохранив хорошую мину. Но выпустить пар против Малыша Энди — одно, а обижаться на решение, вынесенное совместно отцом и сыном Фавиола, — совсем другое.

— Твое желание, конечно, очень многое значит для нас, — вежливо заметил Фавиола. — Но еще важнее — интересы семьи. Ты нам нужен на своем прежнем месте, Пети. И нам нужно, чтобы Бобби взял на себя функции дяди Руди. Мы считаем, что так будет лучше.

В комнате воцарилось молчание.

Слово «консильери» ни разу не сорвалось с языка ни у кого из присутствующих. Со стороны происходящее ничем не отличалось от заседания членов правления обычной законопослушной семейной компании. Председатель только что объявил о новом назначении. Бобби Триани — зять Руди Фавиолы и до сего момента капо, возглавлявший операции по торговле краденым, — стал вторым человеком в организации, подотчетным только самому Эндрю Фавиоле. Но последний явно находил, что следует подсластить пилюлю, только что проглоченную Пети Бардо.

— Пети, — объявил он. — Тебя мы считаем незаменимым.

— Я же сказал — мне...

— Прошу тебя, выслушай до конца. Если внутри семьи возникают проблемы, именно ты разрешаешь их. Скажем, если кому-то нужна дополнительная территория...

Какая именно территория, он не стал уточнять. Все собравшиеся с молоком матери впитали старинную итальянскую народную мудрость: «I muri hanno orecchi» — «И у стен есть уши». Никому и в голову не могло прийти, что в прошлое воскресенье здесь установили целых шесть «жучков», но тем не менее никто не произнес ни слова, за которое могли бы зацепиться следователи. По крайней мере, пока не произнес.

— ...именно тебе мы поручаем рассудить, кто прав, кто виноват, — продолжал Фавиола. — Я не знаю никого, кому это удавалось бы лучше. Никого. Если возникает необходимость забить стрелку...

«Стрелка» — уголовный жаргон, но обвинение на нем не построишь.

— ...именно ты восстанавливаешь мир между «капитанами»...

«Капитан» — синоним «капо». Еще можно сказать «шкипер». И поди докажи что-нибудь.

— ...ты один обладаешь необходимым опытом, терпением и дипломатичностью, чтобы разрешать конфликты ко всеобщему удовольствию. Передвинь мы тебя хоть на миллиметр, и нам никогда не удалось бы найти тебе равноценную замену. Но значит ли сегодняшнее решение, что Бобби теперь будет приносить домой большую долю пирога только потому, что формально на ступеньку выше тебя? Обещаю — не значит. Даю слово перед лицом всех, собравшихся здесь сегодня, — я разработаю для тебя достойную компенсацию. Сейчас не стоит вдаваться в подробности, но мое слово — закон. И когда я говорю, что Бобби формально выше тебя, то подчеркиваю слово «формально». Что касается меня, особенно теперь, когда мы открываем новую страницу нашей деятельности...

— Что такое он говорит? — встрепенулся Реган и подался вперед.

— ...потребуется тройное руководство на самом верху. Тройное. Перед нами стоят огромные задачи. Я надеюсь, что к лету все удастся отладить конца. А для этого нам всем необходимо работать рука об руку, от руководителя и до самого неприметного члена организации. Когда мы начнем распространять новый товар здесь, в Нью-Йорке, мне потребуется...

— Наркотики, — прошептал Лаундес.

Реган кивнул.

— ...поддержка и помощь всех собравшихся. Без вас ничего не получится. Слишком сложное дело мы начинаем и слишком рискованное. Но когда все получится — обещаю, никто не останется внакладе. Я говорю о миллиардах долларов. И каждый получит свою долю.

— О чем он говорит? — спросил Реган.

— Китайцы говорят: «От каждого по способностям, каждому по потребностям». В этой комнате собрались очень способные люди...

— Придурки хреновы, — пробормотал Реган.

— ...и к тому же очень нуждающиеся.

Дружный смех.

Лаундес покачал головой.

— И поэтому я хочу, чтобы все мы подняли по бокалу... Сэл, открой, пожалуйста, бутылки. Никки, не поможешь?

До детективов донесся звук откупориваемых бутылок и бульканье разливаемого вина. Теперь в наушниках перемешивались по нескольку разговоров одновременно, скрежет отодвигаемых стульев, тяжелые шаги и, наконец, звон хрусталя. Фавиола снова взял слово.

— Я хочу поднять бокал в первую очередь за моего дядюшку Руди, которого я безумно любил и которого мне так не хватает. Больше всего на свете он хотел, чтобы идея моего отца воплотилась в жизнь. Сейчас, когда она близка к осуществлению, его нет среди нас, но он присутствовал на встрече в Сарасоте и до последнего дня вел напряженные телефонные переговоры с китайцами и итальянцами. Поэтому сейчас, находясь в раю, он знает, что все остальное — только дело времени, доводка мелких деталей. Дядя Руди, спи спокойно, все будет хорошо, поверь мне.

— Салют! — выкрикнул кто-то.

— Салют! — подхватили остальные.

— Далее, я хотел бы поздравить и Бобби, и Пети, потому что, на мой взгляд, сегодня произошло два повышения, и я собираюсь убедить в этом Пети — вы все слышали мое обещание относительно компенсации. Бобби, Пети — поздравляю!

— Спасибо, — голос Триани, скромно.

— Спасибо, — голос Бардо, скептически.

Время шло к четырем.

— В ближайшие недели и месяцы нам предстоит проделать огромную работу, — заключил Эндрю. — Не сомневаюсь, что каждый из вас достойно выполнит свою задачу. Мой отец внимательно следит за развитием событий. Это его лебединая песня, и он надеется на успех. Я тоже на это надеюсь. Не подведите меня. Вот, пожалуй, и все.

Перед уходом каждый еще подошел к Малышу Энди с уверениями в полном почтении и готовности помогать по мере сил. Толстяк Никки Николетта сказал:

— Если испашки поведут себя плохо и понадобится преподать им урок — только свистни, Лино.

— Я учту, — ответил Фавиола.

Сэл Бонифацио сказал:

— Ты слышал о Риччи Палермо?

— Риччи?..

— Палермо. Парень, который когда-то на меня работал. А потом увлекся ювелирными изделиями. Ну, вспомнил?

— Ах да. Конечно.

— Его застрелили на Восьмой авеню.

Фавиола промолчал.

Реган и Лаундес обратились в слух.

— В подвале на Восьмой авеню, — продолжал Сэл. — Две пули в затылок. На прошлой неделе об этом писали в газетах.

— Не читал, — ответил Фавиола.

— Да, ужасная история, — заключил Сэл.

Голоса избранных авторитетов пропали из наушников Регана и Лаундеса, когда те начали спускаться по лестнице, а затем зазвучали снова, когда те прощались с Марио в задней комнате лавки. Новый гладильщик посылал целые букеты «сэров» и «мистеров» вослед их королевским задницам до тех пор, пока они не вышли на Брум-стрит, где их, на память грядущим поколениям, засняли на видеопленку два оператора из дома напротив.

Уна Халлиган возникла из ниоткуда в семь тридцать того же вечера. Два сыщика, сменившие Регана и Лаундеса, решили, что она весь день провела в квартире. Иначе как она могла здесь оказаться? Ведь лавка закрылась еще в пять.

Гарри Арнуччи, сорокавосьмилетний детектив первого класса, лысый и коренастый, до перевода в подразделение при прокуратуре работал в Отделе по борьбе с наркотиками в Манхэттене. Относительно уголовников он твердо уяснил одну вещь: какими бы умными они себя не считали, на самом деле все они — очень недалекая публика. И он неотрывно сидел за аппаратурой и терпеливо ждал, когда Фавиола скажет ту самую глупость, которая обойдется ему в сотню лет тюремного заключения. Рано или поздно, все они говорили такую глупость. Как только Фавиола промахнется, как только на него и на его бандюг-посетителей наденут наручники, Гарри сделает еще один шаг к лейтенантскому званию.

Его партнера звали Джерри Мэндел, и он тоже стремился стать лейтенантом. Он пошел в полицию вопреки протестам прабабки, которая все еще помнила те времена, когда ирландские полисмены разбивали дубинками еврейские головы в Нижнем Ист-Сайде. В Нью-Йорке существовал негласный закон — только ирландец может подняться выше капитана. Мэндел мечтал опровергнуть это правило собственным примером и стать первым в Нью-Йорке евреем — комиссаром полиции. Сейчас, всего лишь в тридцать три года, он уже дорос до детектива второго класса. Подобно Гарри, он понимал, насколько важное дело им поручили, и надеялся, что все закончится арестом и, соответственно, продвижением по службе.

Оба почувствовали себя оскорбленными, когда Майкл Уэллес устроил им утром лекцию по минимизации. Они всегда действовали строго по правилам и выключали аппаратуру сразу же, как только Фавиола по средам укладывался в постель со своей таинственной секс-бомбой. Они прекрасно осознавали свою ответственность и не хотели, чтобы им лишний раз о ней напоминали. Кстати, они как раз собирались отключиться, когда вдруг услышали голос Уны Халлиган, — и откуда только она взялась? «Наверное, торчала здесь целый день», — решили было они, но тут Эндрю сказал:

— Давай я помогу тебе снять пальто.

А Уна ответила: