Преступная связь

— И мексиканскую тоже, — вставил Лаундес.

— Анджела Канниери — это местный талант с Грейт-Нек, и еще Мэгги Дуули. Этот парень только в данный момент трахает больше ирландских девчушек, чем я за всю свою жизнь.

— А как насчет «Привет, это я»?

— Она никогда не оставляет номера своего телефона. Никогда не говорит, что звонит из дома или с работы. Иногда в трубке слышно уличное движение, из чего мы заключили, что она звонит из автоматов.

— А из какого района?

— Для того чтобы это выяснить, нужно разрешение на перехват номера, — ответил Реган.

Обычно при прослушивании не фиксируют номер входящего звонка. Для этого требуется отдельное судебное постановление. Определение местонахождения звонящего — процедура дорогостоящая, и к ней в основном прибегают в случаях похищений людей, когда следователи ожидают звонка с требованием выкупа. Реган не помнил ни единого случая, когда такое разрешение выдавалось при расследовании дел по организованной преступности.

— Тебе действительно необходимо знать, откуда она звонит? — спросил он Майкла. — Заводить такую бодягу ради телки, которая стоит где-то под дождем...

— Нет, нет, — ответил Майкл. — У нас ведь нет никаких оснований предполагать, что эти женщины причастны к преступлениям, указанным в ордере?

— Абсолютно никаких, — уверил его Лаундес. — Поэтому мы отключаем аппаратуру, как только понимаем, кто говорит.

— Однако сегодня утром та, чьего имени мы не знаем, сказала: «Привет, это я. Очевидно, ты еще не вернулся из Флориды. Перезвоню завтра».

— Что значит «завтра»? — переспросил Майкл.

— Десятого. Судя по всему, он улетел рано утром. Именно тогда все бандюги перестали ему звонить. Наверное, они знают, что его нет в городе, так что какой смысл трезвонить? Сегодня ему звонили только бабы.

— И то не все, — заметил Лаундес. — Только Уна и неизвестная.

— Уна, — мечтательно протянул Реган и облизнулся. — Какое имя! Так бы и съел. — И он плотоядно оскалился.

— Она тоже упомянула Флориду?

— Уна? Нет. Похоже, он не предупредил ее, что уезжает. Мы думаем, что для него важнее связь с той, другой. По крайней мере, такие выводы мы сделали на основании тех обрывков разговоров, которые мы услышали прежде, чем отключиться.

— Больше минуты мы их не слушаем, — заверил Лаундес.

— Кто-нибудь вообще говорил по телефону о поездке во Флориду?

— Никто, — ответил Реган. — Правда, Фавиола сказал Бобби Триани, что, прежде чем навестить мать на следующей неделе, ему еще надо купить апельсинов. Учитывая то, что сказала девица сегодня утром, можно предположить, что он в зашифрованном виде говорил как раз о Флориде.

— Девица — не Уна, а другая, которая звонит с улицы.

— Если уж на то пошло, он и Пети Бардо сказал то же самое.

— Да, об апельсинах он ему говорил, — подтвердил Лаундес.

— Пети Бардо всегда носит только коричневое, — сказал Реган.

— Да, он любит коричневый цвет, — подтвердил Лаундес.

— Ну ладно, что нам делать с его гаремом? Хочешь установить за ними слежку?

— Ты считаешь, они могут дать нам важную информацию?

— Не думаю.

— Он говорит с ними о делах?

— Пока мы ни разу не слышали.

— Значит, не стоит терять время. — Майкл на секунду задумался. — Когда, она сказала, будет перезванивать?

— Завтра.

— Как вы думаете, она точно знает, что он вернется завтра? Или она говорила наугад?

— Завтра среда, — прикинул Реган. — Если он вернется, я готов спорить на что угодно, что они тут же бросятся трахаться. Среда, похоже, ее день по расписанию.

— Отлично, — заключил Майкл. — Если он вдруг расскажет ей, зачем ездил во Флориду, и объяснение будет попахивать криминалом, слушайте до конца. Если нет...

— Если нет, мы отключимся, — подхватил Лаундес.

— Естественно, — подтвердил Реган.

* * *

— Боже, как я по тебе соскучился!

— Он вернулся, — заметил Реган.

— Я тоже по тебе скучала, — сказала женщина.

— Ты прекрасно выглядишь.

— И ты тоже.

— Иди сюда.

Тишина.

— Поцелуй меня.

— Ну, начинается, — буркнул Лаундес.

— О Боже! — выдохнула она.

— Ухватилась за член обеими руками, — прокомментировал Реган.

Снова молчание.

Сыщики внимательно слушали.

Через некоторое время женщина начала стонать. У детективов не оставалось никаких сомнений, чем именно занимается парочка в спальне. Они сняли наушники, вырубили оборудование и засекли время. Через две минуты они включились опять, послушали секунд тридцать, убедились, что те продолжают трахаться, и снова отключились.

Им больше нравилось подслушивать не сам процесс, а те слова, которые женщина говорила Эндрю потом. Или перед тем, как кончить. Да, когда она кончала, она кричала такое! По сравнению с «Привет, это я», Уна Халлиган казалась монашкой. Конечно, когда Фавиола настаивал, Уна могла иногда вежливо попросить его потрахать ее еще, но она и рядом не стояла с такими монологами, что та, другая, импровизировала с достойной восхищения легкостью.

Уна была рыжей. К такому выводу детективы пришли, поскольку Фавиола время от времени принимался распространяться на тему, какая она типичная рыжеволосая ирландка. Наверное, этому придурку и в голову не приходило, что встречаются ирландки еще потемнее его самого. Зато другая, бесспорно, блондинка. Это тоже вытекало из разговоров в спальне, но в основном с ее слов. Похоже, она понимала, как нравится ему цвет ее волос, как он его возбуждает, и беспрестанно возвращалась к этой теме. Ей все время хотелось узнать, как действуют на него ее светлые волосы. «Тебе нравится, что здесь, внизу, я тоже блондинка?», «Тебе приятно целовать мою беленькую кошечку?». И действительно, судя по звукам, Фавиола реагировал на нее как бык на красную тряпку. Сыщики представляли ее себе в образе высокой, ледяной на вид красавицы с голубыми глазами и длинными прядями абсолютно белых волос, которые она обматывала вокруг члена своего любовника. Словом, нимфоманка с ногами от шеи и высокой грудью, которой Фавиола поклонялся, как в фильмах дикари из джунглей поклоняются обнаженной белокурой богине. Дурак, одним словом.

— Сказал мне, что оно краденое, — говорила она.

Детективы только что надели наушники, чтобы провести очередное выборочное включение. Если они услышат нечто, относящееся к уголовно наказуемым деяниям, то продолжат прослушивание и запись. Если же «блонди» ударится в рассуждения, насколько приятнее сосать большой член по сравнению с малепусеньким, тогда им придется с сожалением вырубить приборы, записать время включения и выключения и ждать еще минуту-другую до следующей проверки. Следить за медленными стрелками часов — ужасно скучное занятие. Впрочем, подслушивать тоже — в большинстве случаев.

— Ну, твое кольцо, — повторила она. — Он сказал мне, что оно краденое.

— Ну-ка, оставь, — встрепенулся Реган. — Она говорит о краденом имуществе.

— Он сказал, что оно украдено из Бостонского музея изящных искусств.

— Не может быть, — возмутился Фавиола. — Я купил его у...

— Он утверждал вполне уверенно. У него есть список похищенного.

— Он его тебе показал?

— Нет, но...

— Тогда откуда ты можешь знать?.. Нет, ну просто невозможно. Я купил его у ювелира, которого знаю много лет.

— Наверное, тебе лучше вернуть его назад.

— Можешь не сомневаться.

— Я тоже не сомневаюсь, — вставил Реган.

— И еще я узнала, сколько оно стоит. Я не могу...

— Ему не следовало называть тебе...

— ...оставить его у себя теперь, когда мне известно...

— ...цену. Кольцо — мой подарок тебе. Да и вообще, зачем ты к нему пошла?

— Чтобы узнать, в какой части Римской империи его сделали. Ты сказал мне, что оно римское...

— Да, я так понял.

— Поэтому мне захотелось уточнить. Римская империя была такая огромная...

— Да.

— А выяснилось, что оно греческое. Но главное, я понятия не имела, что оно такое дорогое. Пять тысяч долларов! Пойми меня, Эндрю...

— Пять...

— Я никогда не смогу объяснить, откуда у меня такая дорогая вещь. Пожалуйста, верни его, Эндрю. Получи назад свои деньги. Скажи тому, кто его тебе продал...

— Ну разумеется, если кольцо краденое...

— Давай, давай, расскажи нам побольше о кольце, — прошептал Реган.

— Кстати, где ты его купил?

— Умница, — одобрил Реган.

— У одного типа... ну-у... с Сорок седьмой улицы.

— Ты должен как можно скорее вернуть ему кольцо.

— Непременно. А лучше — поменяю на что-нибудь другое. Я хочу, чтобы у тебя было мое кольцо. Чтобы ты носила его здесь. И чтобы я знал, что ты моя.

— Ты и так знаешь, что я твоя. Когда я здесь. Мне не следовало брать кольцо домой, это было слишком опасно. Но я хотела иметь возможность почаще смотреть на него. Потому что оно — от тебя, и видеть его на моей руке, надевать его на палец, когда я одна, — это напоминало бы мне о тебе. Оно прекрасно, Эндрю. Ты так меня тронул...

— Я подарю тебе другое.

— Которое будет не так-то легко вычислить, — подсказал Реган.

— Но носить я его стану только здесь, — предупредила женщина. — И не такое дорогое, прошу тебя. Я не хочу, чтобы ты тратил такие...

— И еще я куплю тебе сережки. Чтобы ты надевала их здесь.

— И колечки, которые продевают в соски грудей, — добавил Реган.

Лаундес засмеялся. Реган присоединился к его смеху. Они едва не пропустили ее следующую фразу.

— ...там во Флориде?

— Тихо, — зашипел Реган.

— Так, дела, — ответил Фавиола.

— Ты говорил. Но как все закончилось?

— Отлично.

— С погодой повезло?

— Так себе.

— Хотелось бы мне поехать с тобой.

— У меня там минутки свободной не выдалось. Сплошные встречи. К тому же со мной ездил мой дядя.

— Руди Фавиола, — шепнул Лаундес.

Реган не знал, почему его недоумок-партнер говорит шепотом.

— Он тоже работает в твоей компании? — спросила она. — Твой дядя?

— Еще как работает, — буркнул Реган.

— Да, — ответил Эндрю.

— Я думала... ну, насколько я поняла, у тебя не семейное дело.

— Нет.

— Совсем не семейное, — фыркнул Реган.

— Ты говорил, что люди, стоявшие у его истоков, практически уже ушли на покой...

— Верно.

— ... и что ты ведешь за них дела.

— Ну, у меня есть помощники. Тут одному не справиться.

— Я поняла. Взять хотя бы комнату для совещаний внизу...

— Да, для встреч совета директоров.

— Машина, принадлежащая компании...

— Угу.

— Кстати, Билли прекрасный шофер.

— Да, он хороший парень.

— Ты собираешься вкладывать деньги в Сарасоту?

— Нет-нет. Ну... гм-м... помнишь, я рассказывал, что мы ищем компании, которым требуется поддержка, пока они не встанут на ноги?

— Ну и?..

— Так вот, я встречался с южноамериканским экспортером, заинтересованным в деловом сотрудничестве с одной китайской фирмой. Мы организовываем совместное предприятие.

— С китайцами?

— Да. Мы сводим их вместе, чтобы они могли наладить обмен своей продукцией.

— А какая у них продукция?

— Рис и кофе.

— Знаем мы ваш рис и кофе, — ухмыльнулся Реган.

— А можно задать глупый вопрос? — спросила она. — При чем тут ваша компания?

— Я же тебе объяснил. Мы организуем слияние...

— Ну и что?

— За это нам полагается вознаграждение. Совершенно естественно. Никто задаром ничего не делает, сама знаешь.

— Вознаграждение деньгами?

— Иногда. Все зависит от типа сделки. В данном конкретном случае наше вознаграждение выражается в проценте с прибыли.

— Вы получаете проценты с прибыли только за то, что свели вместе две компании?

— Можно сказать и так. В принципе.

— Неужели вам отдали часть прибыли?

— Не все так просто, как может показаться.

— А какой процент?

Фавиола рассмеялся.

— Достаточно большой.

— Ну, какой?

Он снова засмеялся.

— Ну скажи же! Сколько?

— Сколько — чего? Сколько раз я хочу тебя поцеловать?

— Ну, и это тоже. Но сколько ты получил за день работы...

— Я люблю тебя больше...

— ...в Сара...

— ...чем жизнь.

Наступило долгое молчание.

Наконец она сказала:

— Ты меня не любишь.

— Нет, люблю.

Снова тишина.

Затем раздался женский голос:

— О! Да! Боже, да!

— Черт, — в сердцах сплюнул Реган.

* * *

Эндрю Фавиола выяснял у Парикмахера Сэла, откуда взялось чертово кольцо. Реган и Лаундес внимательно слушали. Фавиола не терял времени даром: сегодня, в пятницу, прошло всего лишь два дня с тех пор, как они впервые услышали о краденом кольце.

— Хорошенькие подарки ты делаешь, Сэл, — говорил он. — В следующий раз не забудь предупредить меня, что твой подарок в розыске, и я тогда не стану...

— Эндрю, постой, — взмолился Сэл. — Я же не знал, что оно в розыске.

— Какой пустяк! Всего лишь Бостонский музей!

— Кольцо досталось мне по случаю, откуда мне было знать, что кто-то спер его из музея?

— Кстати, а каким образом оно тебе досталось?

— Ну каким образом достаются вещи? Честно говоря, я полагал, что оказал тебе услугу, Эндрю, когда подарил тебе такое замечательное кольцо. Согласись, оно совсем необычное. Я никогда не видел такого абсолютно черного кольца, а ты?

— Где ты его взял, Сэл?

— Есть один типчик, некто Риччи Палермо, два-три года назад он работал у меня на сборе процентов, а потом капитально подсел на иглу. Я бы не доверил ему старушку перевести через улицу, но он поплакался мне в жилетку, я расчувствовался и одолжил ему штуку где-то в прошлом месяце. Естественно, гаденыш пропускает два платежа, я его нахожу, и он предлагает мне кольцо и автомат — уж не знаю, где он их добыл. Я говорю: не грузи меня своими проблемами, я не скупщик краденого. Девять сотен...

— Так ты, выходит, знал, что кольцо краденое?!

— Нет, что ты. Я его просто «опускал». Пусть думает, что я считаю кольцо краденым. Автомат мне понравился, а кольцо — ну, сам видел, какое-то черное, ржавое, что ли? Значит, он должен мне штуку плюс проценты за две недели. Всего выходит тысяча сто два доллара и пятьдесят центов, а он предлагает мне колечко и «узи» за все. Я говорю: кольцо засунь себе в задницу, «узи» я забираю в уплату за проценты, а ты мне по-прежнему должен штуку. Кольцо же выглядит так, будто его на помойке нашли, верно? А он мне начинает петь, что оно очень ценное, какая-то древнеримская старина, второй или третий век, — ну, я тебе уже рассказывал, когда дарил его. Он сказал, что по сатиру и птице можно точно определить, что оно сделано в Риме. А я что — откуда мне знать?

— Оно греческое.

— Ну, греческое, какая разница. Я говорю: «Лады, беру кольцо за проценты на неделю вперед, но штуку ты мне все равно должен». На том мы и разошлись. Иными словами, я получил автомат за стольник с мелочью и кольцо за полтинник. Но оно очень красивое, Эндрю, согласись. Особенно когда привыкаешь, что оно выглядит ржавым...

— Таким образом, ты подарил мне кольцо, которое какой-то наркоша Риччи Палермо спер откуда-то...

— Эндрю, но я же не знал, что оно «горячее», мамой клянусь!

— ...а потом моя знакомая относит его в ювелирный магазин, чтобы узнать, из какой части Римской империи...

— Да, он сказал, что оно римское.

— ...и оно возвращается ко мне, но уже как греческое кольцо, украденное из Бостонского музея. Еврей — владелец магазина — говорит ей, что кольцо краденое. Если бы он захотел, он мог бы сообщить в полицию, Сэл! Колечко твое в розыске, понимаешь? Ты едва не навел на меня полицию из-за своего поганого краденого кольца!

— Я не знал, что оно краденое.

— Ты наводил справки?

— Нет.

— А откуда еще, по-твоему, у наркомана может очутиться древнегреческое кольцо второго века до нашей эры...

— Он сказал, что оно римское.

— ...если он его не спер? Объясни мне, Сэл.

— Я не знаю, где он его взял. Я не спрашивал. Откуда у него автомат, я тоже не спросил.

— А где автомат теперь?

— Уже ушел.

— И его тоже проследят до моего порога?

— Никто ничего не проследит, Эндрю.

— А ты уверен, что этот автомат не проходит по какому-нибудь мокрому делу?

— Он уже в Африке, так что пусть он тебя не беспокоит.

— Если я правильно тебя понял, беспокоиться мне надо только о кольце?

— Ни о чем тебе не надо беспокоиться. Никаких проблем, Эндрю, поверь мне. Автомат далеко, а кольцо я заберу. Так что не волнуйся, хорошо?

— И больше никогда не приноси мне ничего «горячего»!

— Я не знал, что оно «горячее». Но тем не менее извини.

— Если хочешь, чтобы полиция выходила на тебя, — пожалуйста. Но меня прошу сюда не вмешивать.

— Извини, Эндрю, я же понятия не имел.

— На вот, забирай свое дерьмовое кольцо.

— Спасибо. Мне очень жаль, честное слово.

— Ты должен мне пять штук.

— Что?!

— Пять штук, Сэл. За кольцо.

— Что ты имеешь в виду?

— Оно стоит пять штук. Во столько его оценил тот еврей, и столько я за него хочу. В качестве компенсации за моральный ущерб.

— Ну послушай, Эндрю, дай мне...

— Пять штук, Сэл. К завтрашнему утру.

— Эндрю, ну...

— Чтобы я смог купить кольцо без истории.

— Но я же правда не знал, что оно...

— До свидания, Сэл.

— Господи.

* * *

В субботу утром пошел снег, и шел не переставая до середины воскресенья. Все кругом кричали о «самом обильном снегопаде столетия», хотя в детстве ей доводилось видеть снега побольше. Они с Майклом и Молли сходили в парк и катались на санках весь день, а затем пообедали в ресторане на Семьдесят восьмой улице, одном из немногих, который не закрылся из-за непогоды. Улицы, тротуары, вообще весь город казались чистыми и белыми. Она знала, что завтра снег посереет, а потом и вовсе превратится в черную грязную жижу. Но сегодня город стоял как в сказке, и ей очень хотелось разделить эту красоту с Эндрю. Она не сомневалась, что завтра из-за снега занятия отменят. Удастся ли ей ускользнуть на свидание? Будет ли работать контора Майкла или он тоже останется дома? Когда улицы очистят от снега? Когда по ним возобновится движение? Сможет ли Эндрю послать за ней машину в среду? А если нет, будет ли работать подземка? Ей не давала покоя мысль о том, что из-за превратностей погоды их свидание на этой неделе может не состояться.

* * *

Когда вечером в понедельник, вскоре после окончания снегопада, раздался звонок телефона, Эндрю сразу понял, что произошла какая-то неприятность. Как ни странно, первая мысль, что пришла ему в голову, была: она во всем призналась мужу.

— Алло, — сказал он.

Электронные часы на столике рядом с кроватью показывали 23.50. Он не сомневался, что Сара все-таки не выдержала напряжения.

— Эндрю?

Он сразу же узнал голос. Его кузина Ида. Дочка дяди Руди. «О Боже!» — пронеслось у него в голове.

— Что случилось? — спросил он.

— Энди, мой папа умер.

— Боже! — сказал он, теперь уже вслух. — Как? Я полагал...

— Не от рака. Он умер от сердечного приступа.

— Ты где?

— В больнице. Врач из реанимации говорил со мной всего две минуты назад. Тебе я позвонила первому.

Она разрыдалась.

— Ида! — крикнул он в трубку.

Похоже, она больше не могла сдерживать свои чувства.

— Дорогая, — позвал он.

— Да, Эндрю. Да.

Она все еще всхлипывала, слезы душили ее.

— Где Бобби?

— Рядом со мной.

— Дай мне его.

— Ты приедешь, Эндрю?

— Да. Передай трубку Бобби.

Через секунду он услышал голос Бобби Триани.

— Алло, — сказал он.

— Что случилось?

— Он лег спать сразу после ужина, потом проснулся около половины десятого и пожаловался сперва на боль в руке и плече, а затем у него начало жечь в груди. Он позвонил Иде и все ей рассказал, но тогда он думал, что съел что-то не то, что у него сильная изжога. Но Ида заволновалась — ты же знаешь, как она тряслась над ним с тех пор, как умерла ее мать. Она велела мне одеваться, и мы поехали к нему домой. Времени было примерно без четверти десять. К тому моменту, когда мы добрались, боль стала еще сильнее. Он говорил — словно слон стоит у него на груди. Тогда я вызвал «скорую», и они сразу же отвезли его в реанимацию. Почти час они бились над ним, но так ничего и не смогли поделать. Им не удалось растворить тромб той хреновиной, которую они в него вводили, — стрепто— как-то там еще.

— Как Ида?

— Плохо.

— Скажи ей, что я уже еду.

— Обязательно.

— В какой больнице вы находитесь?

Эндрю быстро прикинул, стоит ли звонить Билли домой, но пока тот доберется на «линкольне» до Грейт-Нек, сам Эндрю на «акуре» успеет проехать уже полдороги. Ровно через десять минут он выходил из подъезда.

В это время на Кросс-Айленде не было ни души.

Вдоль узких расчищенных дорожек поднимались высокие снежные сугробы. Фары его машины прорубали в темноте два длинных и узких тоннеля.

Пожалуй, Ида всегда была ему даже ближе, чем родные сестры. Когда он родился, Анджеле исполнилось четыре года, а Кэрол — два. Между девочками существовала тесная связь, и, хотя они целовались и сюсюкали со своим очаровательным крошечным братцем, повзрослев, он так и не смог стать своим в их тесном маленьком мирке.

С другой стороны, Ида родилась всего на два месяца позже его, и именно ей довелось стать постоянной подружкой в его играх и хранительницей его секретов. Дядя Руди и тетя Кончетта жили неподалеку, и братья с семьями постоянно ходили в гости друг к другу. А по воскресеньям вся семья собиралась в большом старом доме на северной оконечности Лонг-Айленда, куда перебрались дедушка и бабушка после того, как закрыли свою булочную на Кони-Айленде. Сестры Эндрю научились общаться между собой на языке глухонемых, но Эндрю не обижался — у него была Ида.

Темноволосая, темноглазая Ида, больше похожая на отца, чем на мать, с носом, который через много лет Эндрю увидел на портретах кисти художников позднего Ренессанса. В то время Эндрю еще был хрупким белокурым мальчиком — его волосы не темнели лет до двенадцати-тринадцати, — но дядя Руди вечно говорил при виде маленьких кузенов: «Ни кожи, ни рожи», а потом неизменно добавлял: «Но до чего похожи», хотя внешне они сильно отличались. Со временем Эндрю понял: он имел в виду их духовную близость.

С годами их пути разошлись.

Пока он мчался сквозь ночь в больницу, где Ида с нетерпением ждала его, ему припомнился случай, когда она разбила ему голову, — им обоим исполнилось по шесть лет, и он за что-то ее дразнил. Она размахнулась своей маленькой красной сумочкой и так хрястнула его по затылку, что у него из ранки пошла кровь.

Она плакала сильнее, чем он.

«До чего похожи...»

Она часто смеялась над его большими ушами.

Он дразнил ее за длинный нос.

«Ну и клюв! Это нос или насос?»

Она звала его Микки Маус.

Он звал ее Пиноккио.

Он любил ее всем сердцем.

Внезапно он разрыдался и не сразу сообразил, плачет ли он по бедному дяде Руди или по тем замечательным воскресным дням, когда носился в дедушкином доме вместе со своей кузиной Идой.

В четверг утром передняя полоса газеты «Дейли ньюс» выпалила, задыхаясь:

БОСС

МАФИИ

ОТПРАВИЛСЯ

К ПРАОТЦАМ

«Пост», раздираемая внутренними проблемами, предложила своим читателям не менее красноречивый заголовок:

КРЕСТНЫЙ ОТЕЦ НА СМЕРТНОМ ОДРЕ

Заголовки бросились в глаза Саре, когда она покупала «Таймс» в газетном киоске на платформе подземки. По дороге она пробежала глазами по заметке, в которой сообщалось о смерти какого-то крупного мафиозо, выжившего в сотнях бандитских разборок только для того, чтобы умереть от банального сердечного приступа.

«Так ему и надо», — подумала она и перевернула страницу.

Выйдя на станции у Шестидесятой улицы, она направилась к телефонной будке и набрала номер телефона Эндрю. Стоя на горке снега, она выслушала записанное таким знакомым голосом сообщение, что контора закрыта до четверга. Дождавшись гудка, Сара сказала:

— Привет, это я. Надеюсь, у тебя все в порядке?

Затем быстро достала из сумочки мелочь и позвонила ему в Грейт-Нек. Там телефон вообще не отвечал.

Выпавший в конце прошлой недели снег стал таять. Ярко светило солнце. Завтра — День Святого Патрика, и в субботу наступит весна. Но она не могла думать ни о чем, кроме того, что на этой неделе не увидится с Эндрю.

Барни Левин позвонил им вечером того же дня, когда Сара готовила еду.

— С Днем Святого Патрика, — сказал он. — Вы ходили на парад?

— Нет, — ответила она. — А ты?

— Я всегда хожу, — похвалился он. — В колонне «голубых», — добавил он со смешком. — У тебя есть свободная минутка?

— Если тебе нужен Майкл, то он еще не пришел.

— Нет, мне нужна ты. У меня здесь пара чеков, выписанных на имя некой Марии Санчес. Каждый на сумму ровно в сто долларов, от...

— Да, это наша уборщица. Она приходит к нам дважды в неделю. Я плачу ей по полтиннику в день.

— С каких пор?

— Уже несколько недель. А в чем дело?

— Ты не делала никаких вычетов?

— Нет. А зачем?

— Она незаконный эмигрант?

— Понятия не имею.

— Тогда не вздумай ее спрашивать. Плати ей с сегодняшнего дня наличными и забудь о нашем разговоре.

— А это не противозаконно?

— Что именно — противозаконно?

— Не валяй дурака, Барни. Майкл работает в прокуратуре. Я не имею права делать ничего, что шло бы вразрез с законами.

— Тогда начни вычитать из ее зарплаты федеральный и городской налоги, плюс налог штата, плюс подоходный. И убедись, что она имеет страховку на случай безработицы и на случай нетрудоспособности тоже. Или уволь ее. Других вариантов у тебя нет.

— Спасибо. Я так рада, что ты позвонил.

— А кто просил тебя выходить за сотрудника прокуратуры?

— Послушай, Барни, раз уж ты позвонил...

— Да?

— Что ты знаешь об инвестиционной компании «Картер и Голдсмит»?

— Какой-какой?

— Инвестиционная компания «Картер и Голдсмит».

— Они зарегистрированы в Большом справочнике?

— Понятия не имею.

— Что тебе нужно о них знать?

— Ну, просто — каков их рейтинг, чем они занимаются, кто владельцы и так далее.

— Ты собираешься вложить в них деньги?

— Не исключено.

— Поспрашиваю.

— Спасибо. Завтра я позвоню тебе из школы.

— Как, разве сегодня к полуночи тебя не устроит? — удивился Барни.

— Хорошо, тогда в пятницу. Счастливо, Барни.

— Пока, Сара. Передай Майклу привет.

— Обязательно.

Все еще улыбаясь, она повесила трубку.

В ожидании, когда Эндрю вернется из своей внезапной командировки неизвестно куда, она решила написать ему небольшой стишок. Она уже отыскала его имя в справочнике, приобретенном ею перед рождением Молли, и выяснила, что «Эндрю» по-гречески значит «мужественный, отважный, храбрый». Естественно. Уменьшительные от «Эндрю» — Энди, Тэнди, Дэнди и Дрю. Похоже на труппу цирковых клоунов, но и работки же задали ей эти имена!

Имя «Фарелл» имеет кельтские корни и в переводе означает «отчаянный» — откуда им всем известно, что он прыгнул в океан за ее дочерью? С другой стороны, «Фарелл» представляет собой одно из производных от слова «фаррар», восходящего к латинскому «ferrains» — «кующий железо», или, проще того, «кузнец».

Она уже написала первое четверостишие. Теперь ей требовалось родить второе, в котором отражалась бы его профессиональная деятельность. Вот сюрприз ему будет, когда он вернется!

Проверяя показания термометра в духовке, Сара еще раз повторила про себя первое четверостишие:

Энди и Дэнди, Тэнди и Дрю,

Ну почему я тебя так люблю?

Фарелл — отважный и Фаррар — кузнец,

А для меня — покоритель сердец.

Вкладом моим будет сердце мое...

Вот тут-то ей и понадобилась более подробная информация о «Картере и Голдсмите». Она решила позвонить Барни в пятницу из учительской столовой и в сотый раз задала себе вопрос: «Когда же, наконец, вернется Эндрю?»

* * *

В четверг утром и «Пост», и «Ньюс» вышли со статьями о пышных бандитских похоронах и с фотографиями явно преступных типов, со скорбными минами несущих гроб с телом своего покойного лидера. Горы принесенных цветов заставили померкнуть Бруклинский ботанический сад. Что не попало в кадр, так это лицо человека, несущего гроб третьим справа, — его загородил угол роскошно украшенного гроба.

«Таймс» уделила событию совсем немного места в отделе хроники, а фотографий не напечатала вовсе. Молли пробежала глазами по заметке, пока ехала в автобусе до Сто десятой улицы, где ей предстояло пересесть на автобус до Ганновера. Авторы статьи гадали, к кому теперь перейдет контроль над организацией, которая сейчас называлась «семья Фавиола», а прежде пользовалась известностью как «семья Торточелло». Прежний босс семьи Фавиола, некто Энтони Фавиола, сейчас сидел за решеткой, а его преемник и брат Руди умер от сердечного приступа в понедельник ночью. Так кто теперь взойдет на трон?

— О Боже, какая вселенская проблема, — зевнула Молли.

Далее в статье говорилось, что правоохранительные органы имеют основания предполагать, будто некий Эндрю Фавиола, племянник усопшего гангстера, в самом недалеком будущем посетит тюрьму особо строгого режима в Ливенворте, штат Канзас, чтобы проконсультироваться со своим заключенным там отцом, вышеупомянутым Энтони Фавиолой, по вопросу престолонаследования.

На следующей странице газета поместила статью о захвате большой партии наркотиков в Манхэттене. Полицейские из тридцать четвертого участка нагрянули в мастерскую по ремонту автомобильных кузовов и обнаружили там пятьсот килограммов кокаина и два с половиной миллиона долларов наличными. На той же странице внизу «Таймс» дала еще одно короткое сообщение на сходную тему. Двадцатичетырехлетний мужчина по имени Ричард Палермо, по роду занятий — мелкий распространитель наркотиков, был обнаружен мертвым в подвале дома на Восьмой авеню. Почерк убийц — два выстрела в затылок — навел полицию на мысль, что тут состоялась криминальная разборка, скорее всего связанная с нарко...