И дворяне в том же году поручали своим послам исходатайствовать на это дозволение у сейма и короля. Спустя пять лет по настоянию Пузины волынские дворяне вновь наказывали своим послам, отправлявшимся на сейм, всеми мерами стараться, чтобы отцу Иосифу Чаплицу, избранному в коадъютора Луцкого епископа с правом быть его преемником, король пожаловал свою привилегию, и на этот раз, кажется, достигли успеха, потому что Чаплиц действительно сделался преемником Афанасия Лузины после его смерти.
      Перемышльская епархия, так же как и Луцкая, возвращена была православным, но под условием, чтобы униатский епископ Афанасий Крупецкий оставался на Перемышльской кафедре и пользовался ее владениями до своей смерти, а православному епископу до того времени назначены были для местопребывания и в управление монастыри Спасский, Онуфриевский и Смольницкий с их имениями. Но здесь, к сожалению, с самого начала дела православных пошли неудачно. Первым кандидатом на эту епископию они избрали еще в 1633 г. какого-то Хлопецкого, и он получил уже привилегию от короля, но скоро скончался. В том же году местная шляхта избрала было другого кандидата, Ивана Романовича Попеля, но и этот скоро скончался. И только в 1636 г. православным удалось избрать такого кандидата, который и получил привилегию от короля и действительно был произведен во епископа Перемышльской епархии. То был один из волынских дворян, Симеон Гулевич-Воютинский, земский писарь луцкий, принявший в монашестве имя Сильвестра. Новый епископ отправился в свою епархию, сопровождаемый королевскими комиссарами, которые должны были передать ему назначенные ему монастыри, и желал поселиться именно в Спасском. Но, узнав, что там находится сам униатский епископ Крупецкий с целию не уступать монастыря схизматику, решился, как это обыкновенно водилось тогда в польских владениях, отнять владение у своего противника силою. И вот 10 июня огромная толпа православных дворян, мещан и поселян числом, если верить униатскому сказанию, до 20000 внезапно напала на Спасский монастырь, разрушила ограду и завладела кельями, житницами и всем хозяйством монастыря. Слуги и знакомые Крупецкого спаслись на укрепленную башню и оттуда защищались около десяти дней, а сам Крупецкий, совершавший тогда литургию, услышав необычайный шум, велел заключить церковные двери и поспешил окончить службу. Но двери были выбиты, и вторгнувшиеся в церковь вместе с Гулевичем бросились на Крупецкого и хотели его застрелить или убить. Гулевич, однако ж, своим криком остановил их; прикрыл Крупецкого архиерейскою мантиею, отвел его в ризницу и запер в ней, а в полночь тайно вывел его оттуда и дал ему возможность безопасно скрыться из монастыря. Несмотря на это, Крупецкий тотчас принес жалобу на Гулевича, обвиняя его в том, что он с своими сообщниками сделал разбойническое нападение на Спасский монастырь, бил его самого, Крупецкого, заушал и заключил в темницу, ранил брата его Януша, иных даже убил, попирал ногами Святые Дары, похитил привилегии монастыря и причинил ему убытков на 700 тысяч. И пиотрковский трибунал, решавший это дело заочно, на основании пристрастного расследования осудил (в 1637 г.) Гулевича и многих его сообщников, в том числе до двухсот дворян, на инфамию - бесчестие. Наказание весьма тяжкое, приравнивавшееся баниции, или изгнанию из края, с лишением всех гражданских прав. И потому волынское дворянство, считавшее Гулевича одним из самых заслуженных своих собратий, скорбя о постигшей его участи, поручало своим послам ходатайствовать на сеймах 1638 и 1639 г. об отмене этого несправедливого судебного приговора и о выдаче Гулевичу из королевской канцелярии "сублевации", т. е. свидетельства об уничтожении этого приговора. О том же ходатайствовал в Варшаве и сам Гулевич. Сначала ходатайство оставалось безуспешным, судя по тому, что после сейма 1640 г. у Гулевича совсем было отобрали монастыри и церковные имения, ему назначенные. Но на следующем сейме, вероятно, он был освобожден от инфамии, так как постановлено было ввести его во владение теми самыми монастырями и имениями. Впрочем, и теперь Крупецкий не хотел уступить, и когда для ввода Гулевича во владение отправились по его поручению наместник его и еще один монах, то Крупецкий приказал схватить их и заключить в темницу. Гулевич снова принужден был (в 1644 г.) овладеть Спасским монастырем силою. Во всей этой прискорбной борьбе двух епископов наиболее виноватым был, очевидно, епископ униатский. Гулевич домогался только того, что ему было определено волею короля и сейма; Крупецкий открыто сопротивлялся этой воле и не хотел отдать Гулевичу того, на что он имел полное право. И если последний употребил насилие, то потому единственно, что другого средства для достижения цели не оставалось и оно постоянно практиковалось тогда в подобных случаях. Упорство и намерение Крупецкого, чтобы в Перемышльской епархии не мог утвердиться православный епископ, тем более были преступны, что преобладающее большинство в этой епархии составляли еще православные, по свидетельству даже униатского тогдашнего писателя. По его словам, Перемышльская епархия была обширнейшею из всех западнорусских епархий; приходских церквей считалось в ней до трех тысяч. И Крупецкий, вступивший на Перемышльскую кафедру тотчас после православного епископа Михаила Копыстенского, хотя епископствовал здесь сряду 43 года, едва успел приобресть для унии до 600 церквей, т. е. одну пятую часть всех церквей епархии, а четыре пятых - 2400 церквей, значит, принадлежали еще православным. Вследствие такого преобладания православных не они терпели притеснения от униатов, а будто бы униаты от них, и более всех сам униатский епископ Афанасий Крупецкий. Несколько раз он был прогоняем с своей кафедры и опять возвращался на оную. Еще чаще, когда он путешествовал по епархии, православные и встречали и провожали его бранью, насмешками, камнями и грязью. Не раз он подвергался тяжким побоям, почти до смерти. Даже в 1640 г. жители Самбора и других мест покушались умертвить его, и он едва спасся от смерти.
      Православные, жившие в тех епархиях, которые остались под властию униатских епископов, именно в Пинской, Владимирской и Холмской, были причислены, сколько можно догадываться, к соседней епархии, Луцкой, и отданы в ведение православного епископа Афанасия Пузины, хотя иногда действовал по отношению к ним и сам непосредственно митрополит Петр Могила как экзарх патриарший. Положение этих христиан в разных местах было неодинаковое, но большею частию плачевное. В Пинске они имели две церкви: святого Феодора Тирона, переданную им в 1633 г., и Богоявления, которую соорудили вновь и при ней основали свой монастырь и братство по королевской грамоте 1634 г. Наблюдение за этими церквами и монастырем Петр Могила поручил настоятелю Купятицкого монастыря, находившегося в одной миле от Пинска, Илариону Денисовичу, который потому и назывался игуменом купятицким и пинским. Жители Каменца Литовского, состоявшего во Владимирской епархии, воздвигли в своем городе церковь Воскресения Христова, снабдили ее всеми церковными принадлежностями, наделили грунтами, пляцами, огородами и просили митрополита Петра Могилу, чтобы благословил устроить при той церкви монастырь. Могила грамотою от 8 августа 1637 г. благословил и утвердил устроение этого монастыря, подчинил его Купятицкому монастырю и, ссылаясь на права свои как патриаршего экзарха, имеющего власть над церквами и во всех других епархиях своего округа, а особенно где недостает православного епископа, принял новосоздаваемый Каменецкий монастырь в свое непосредственное ведение. Назначать туда игумена предоставил на будущее время настоятелям Купятицкого монастыря, но на первый раз назначил сам из монашествующих того же монастыря, именно отца Макария Топаревского, мощи которого почивают ныне в переяславском Вознесенском монастыре. Эта грамота митрополита утверждена была и грамотою короля Владислава от 10 ноября 1639 г. В городе Бресте той же Владимирской епархии православным передана была в 1633 г. королевским комиссаром церковь Рождества Пресвятой Богородицы. Чрез несколько времени они пожелали устроить при своей церкви монастырь и восстановить то православное братство, которое существовало некогда в Бресте при соборной Николаевской церкви по грамотам (1591) епископа Мелетия Хрептовича и короля Сигизмунда III. С этою целию они обратились к купятицкому настоятелю Илариону Денисовичу и просили его прислать на игуменство берестейское одного из двух: или отца Макария Топаревского, или отца Афанасия Филиповича. Брошен был жребий, и жребий пал на Филиповича. Это был человек замечательный, особенно по своей пламенной любви к православию и ненависти к унии. По окончании "наук церковнорусских", как сам выражается в своих записках, он служил в разных местах и, между прочим, у гетмана Сапеги, где семь лет был в качестве инспектора какому-то Дмитровичу (известному Лубе), которого поляки выдавали за московского царевича, сына Маринки, потом принял монашеское пострижение (1627) в виленском Свято-Духовском монастыре от Иосифа Бобриковича; проходил послушания в Кутеинском и Межигорском монастырях и состоял наместником Дубойского монастыря Пинской епархии, пока последний не был отобран (1636) у православных литовским канцлером Радзивиллом на иезуитов. Поступив затем наместником же в соседний монастырь Купятицкий, ходил по поручению братии в Москву за милостынею к царю Михаилу Федоровичу и едва возвратился оттуда, как получил новое назначение. В 1640 г. прибыв в Брест, Афанасий прежде всего старался познакомиться с теми документами - привилегиями, по которым существовало некогда там православное Николаевское братство, и в следующем году отправился на сейм, чтобы исходатайствовать привилегию на основание православного братства и монастыря при церкви Рождества Пресвятой Богородицы. Король действительно пожаловал грамоту (13 октября 1641 г.) и утвердил ею за православными и названную церковь, и братство, и монастырь, уже основанные ими, и школу русского и польского языка, и госпиталь. Но канцлер и подканцлер не захотели приложить печать к королевской грамоте, несмотря ни на какие просьбы. Это крайне огорчило Афанасия, и он вновь поехал в Варшаву на сейм 1643 г., чтобы хлопотать о приложении печати. Но, не видя никакого успеха и выведенный из терпения неправдами униатов и латинян против православных, смело в присутствии всего сейма выступил пред лицо короля и, подавая ему копию с чудотворной Купятицкой иконы Богоматери, сказал: "Представляю вашему величеству чудотворный образ для того, чтобы "унея проклятая была сгублена навеки", и если проклятую унию искорените и православную восточную веру успокоите, то поживешь счастливые лета, а если не успокоите православной веры и не уничтожите унии проклятой, тебя постигнет гнев Божий. Выбирай себе что хочешь, пока есть время". Все были поражены такою смелостию, и сами православные духовные власти обвинили Афанасия, объявив, что он действовал только от себя. Он был взят и до окончания сейма содержался в заключении, а по окончании препровожден в Киев на усмотрение митрополита. Митрополит довольно его испытывал, подверг духовной епитимии и потом по ходатайству Брестского православного братства вновь послал на брестское игуменство в надежде, что он впредь будет осторожнее. Но теперь пробудившаяся против Афанасия ненависть врагов не давала ему покоя. Несколько раз иезуитские питомцы и униатские попы делали нападение на его монастырь, преследовали его на улицах и били, запрещая ходить со святынею. А когда однажды он отправил с какими-то вещами своих иноков в Купятицкий монастырь, то в Кобрине униатский архимандрит Облочинский велел схватить их, отнял у них коней и все имущество, отрезал бороду священнику, а диакона совершенно обнажил и прогнал в таком виде. Афанасий в 1644 г. ездил с жалобою в Краков, но едва возвратился оттуда, как взят был в Варшаву и снова заключен в темницу по обвинению в том, что когда-то участвовал в воспитании самозванца - царевича Дмитровича (Лубы). Из темницы, в которой содержался более года, хотя тотчас же показал свою невинность, не раз посылал докладные записки к королю, подробно излагая и повторяя одну и ту же просьбу, чтобы он искоренил проклятую унию и успокоил православие. Король наконец приказал выпустить Афанасия из темницы и отправить в Киев к митрополиту. По смерти Петра Могилы Луцкий епископ Пузина взял Афанасия, как принадлежащего к его епархии, из Киева и снова послал в Брест на игуменство по просьбе тамошнего братства. Но в 1648 г., когда началась казацкая война против Польши, Афанасия внезапно схватили и заключили в брестскую темницу, подозревая, что он посылает казакам порох и воззвания. А так как не нашли возможности обличить его в этом, то вздумали обвинять его за то, что он порицал и проклинал унию. Афанасий не только не согласился взять назад, как требовали, этих порицаний и проклятий, но повторял их с новою силою пред самими своими судиями. Никакие убеждения иезуитов, которые являлись к нему ночью в темницу, никакие пытки, которым они подвергали его, не могли заставить страдальца отречься от православия. В ту же ночь он взят был в воинский обоз, вытерпел новые, огненные пытки от своих врагов, силившихся вырвать у него отречение от православной веры, и вкусил мученическую смерть (5 сентября 1648 г.).
      В городе Дрогичине Владимирской епархии православным предоставлены были три церкви: Спасская, Троицкая и Николаевская. Но местный староста Мартин Лешневольский отнял у них эти церкви, выгнал всех трех православных священников из города, лишив их имущества, а мещан православных преследовал разными притеснениями, побоями, тюремным заключением. Король, получив об этом жалобу, не похвалил Лешневольского, заметил ему, что для прекращения разномыслия в вере можно употреблять иные меры, а не такие жестокие, и приказал, чтобы он возвратил православным священникам их церкви и домы, а мещанам все отнятое у них и впредь не только сам не делал им никаких притеснений, но как староста города удерживал от того и всех других (грамота от 15 сентября 1636 г.). В городе Бельске той же епархии, как мы видели, еще в 1633 г. возвращена была православным Богоявленская церковь, при которой восстановили они и свое братство, но скоро за тем она была насильно отнята у них униатами. В марте 1636 г., когда сюда прибыли вновь королевские комиссары, чтобы распределить городские церкви между униатами и неунитами, то нашли здесь только "несколько" униатов, а неунитов "великое множество". Причем священники церквей Воскресенской и Николаевской с своими прихожанами заявили, что они не хотят быть в унии, да и прежде не покорялись униатскому владыке, а прихожане Богоявленской церкви представили грамоты епископа Ипатия Потея, еще православного, патриарха Иеремии и самого короля Владислава IV, утверждавшие за ними эту церковь и при ней братство. Комиссары признали справедливым возвратить православным все три названные церкви и передали их под юрисдикцию Луцкого православного епископа, а униатам, хотя по числу их достаточно было бы и одной, оставили две церкви: Пречистенскую и Троицкую. Луцкий владыка Афанасий Пузина немедленно прислал сюда для заведования церквами своего наместника иеромонаха Паисия Мостицкого. Но едва прошло два месяца, как наместник этот принужден был подать в суд жалобу от лица всех православных в Бельске на городского подстаросту, обоих униатских священников и нескольких мещан за то, что они, пригласив ротмистра Яна Сокола, имевшего у себя от ста до двухсот человек пехоты, напали вооруженною силою сперва на Богоявленскую церковь, потом на Николаевскую и Воскресенскую, овладели ими, отняли их у православных и запечатали своими печатями и при этом бесчестили православных, иных избили, других ранили оружием, а самого отца Паисия взяли под стражу, дергали за бороду, заключили в оковы. Все это подтвердил на суде коронный возный, бывший очевидцем случившегося, вместе с двумя дворянами. Церкви православным были возвращены в Бельске, но притеснения от униатов не прекращались. В 1644 г., 9 января священник Николаевской церкви иеромонах Никодим Федорович принес жалобу на униатского троицкого священника Ивана Малишевского, что он издавна преследует православных, отнимает у них скот, подвергает аресту тела их умерших, нападает на их священников среди улицы и недавно отнял у одного серебряный крест и что на днях, когда приносящий жалобу возвращался от больного со Святыми Дарами домой, Малишевский вместе с другими своевольными людьми заступил ему дорогу на улице, поносил его всякими бесчестными словами, бил, таскал по земле за волосы, давил его коленами, стащил с него епитрахиль и иноческое одеяние, отнял у него потир с лжицею и воздухами, во время побоев пролил на землю из потира непотребленные больным частицы Тела и Крови Христовой и все отнятое взял себе. Справедливость и этой жалобы подтвердил возный с двумя дворянами-свидетелями. Наконец, сам епископ Луцкий Афанасий Пузина принес в мельницкий гродский суд жалобу на Владимирского униатского епископа Иосифа Баковецкого и его сообщников - бельского протопопа Лукиана Боговольского, священника Ивана Малишевского и других. В жалобе говорилось: униаты по наущению Владимирского владыки заключили какой-то тайный договор с некоторыми православными мещанами бельскими, по которому последние, сколько можно догадываться, дали согласие уступить первым свои церкви. И хотя договор заключен был без ведома всех прочих православных жителей бельских и духовенства, равно без согласия православного Луцкого епископа, и как незаконный был уничтожен королевскими комиссарами при передаче ими в 1636 г. православным трех церквей в Бельске, но униаты, ссылаясь на этот договор, тогда же насильственно отняли у православных отданные им церкви и потом в 1644 г. подвергли поруганию православного священника Николаевской церкви отца Никодима вместе с святынею. А недавно, именно 13 марта 1645 г., протопоп Лукиан Боговольский и униатские священники, основываясь на том же договоре, напали с своими сообщниками на церковь святого Николая, отбили у нее замки, изранили ее настоятеля иеромонаха Гедеона и принуждали православных бельских мещан к унии побоями, мучениями, тюремным заключением, отнимали у них имущество, изгоняли их из города с женами и детьми, не исключая даже больных. Спустя месяц бельский староста маршалок Адам Казановский по приказанию короля писал (13 апреля) своему подстаросте, чтобы он немедленно возвратил православным отнятую у них Николаевскую церковь, хотя бы то пришлось сделать в самый день Пасхи, и чтобы православные возвратились все в свои домы и не терпели никаких насилий ни от Владимирского епископа, ни от бельского протопопа и ни от кого-либо другого.
      Еще несноснее было положение православных в Холмской епархии. Там униатским епископом был с 1630 г. Мефодий Терлецкий, человек ученый, получивший образование в Венском университете, но злой фанатик вроде Иоасафа Кунцевича. Когда королевские комиссары прибыли в Холм и объявили собравшимся жителям города в присутствии самого епископа, чтобы униаты отделились от неунитов и стали особо, то православные оказались в большинстве. Несмотря на это, Мефодий не соглашался уступить им ни одной церкви в Холме, и когда комиссары заняли силою церковь Успенскую в предместии города и передали ее православным, то епископ поспешил туда с толпою своих священников, шляхты и народа и отнял церковь у неунитов, резко порицая комиссаров. Православные решились соорудить себе новую церковь на купленной ими площади, свезли строительные материалы и приступили к работе: епископ велел забрать весь этот материал к своей соборной церкви, а площадь отдал на странноприимный дом. Православные, естественно, оказали сопротивление, добивались воротить себе отнятое: Мефодий обвинил их как бунтовщиков и своими судебными преследованиями довел до того, что несчастные принуждены были покориться ему и клятвенно отречься от схизмы за себя и за своих потомков. То же повторилось и в других городах и местечках: Красноставе, Парчове, Острове, Тышове, Грубешове, Сокале, Люблине, Буске. Везде комиссары только силою могли отбирать от униатов некоторые церкви и передавали неунитам, и везде епископ также силою отнимал эти церкви у православных. И как только последние, выведенные из терпения, восставали, чтобы возвратить себе отнятое, он преследовал их судом как возмутителей, а суды подвергали их самым тяжким приговорам: одних присуждали к обезглавлению, других - к сечению розгами у позорного столба, третьих - к отсечению рук, к конфискации имуществ и подобное. Несчастные ввиду таких приговоров невольно смирялись, просили прощения у епископа, а он требовал от них отречения от православия и клятвенного обязательства быть униатами и прощал. В Белзе комиссары нашли в 1636 г. только пятнадцать униатов, тогда как православных увидели необозримое множество, и потому присудили последним три церкви: Пятницкую, Николаевскую и Свято-Духовскую, которые и передали под юрисдикцию Луцкого православного епископа Афанасия Пузины; униатам же оставили две церкви: Троицкую и святого Климента. Король, утверждая это решение, прибавил униатам еще третью церковь - Спасскую. Но епископ Терлецкий был недоволен этим и до самой своей смерти вел тяжбу с православными Белза, стараясь отнять у них данные им церкви.
      Здесь же скажем еще об одной епархии, находившейся во власти униатов временно, именно о Смоленской и Черниговской. Известно, что по договору 1618 г., заключенному в деревне Деулине близ Троицко-Сергиевой лавры, русские принуждены были уступить Польше Смоленск, Дорогобуж, Рославль, Чернигов, Стародуб, Новгород Северский, Трубчевск и другие города с посадскими людьми и с уездными пашенными крестьянами, кроме гостей и торговых людей, которым отдавалось на волю, кто в которую сторону захочет, а духовенство, воевод, приказных и служилых людей Польша обязывалась выпустить из тех городов в Московское государство со всем их имением. Наместо православного духовенства, которое должно было удалиться, польское правительство прислало сюда духовенство униатское; православные монастыри отданы были настоятелям-униатам; в некоторых городах появились даже латинские монахи - доминикане и иезуиты. Около 1625 г. учреждена здесь униатская архиепископия под названием Смоленской и Черниговской и первым архиепископом в нее назначен архимандрит виленского Троицкого монастыря Лев Кревза, известный своею ученостию и ярою приверженностию к унии. При нем положение православных в епархии было невыносимое, потому что он не позволял им иметь нигде ни одной церкви. Для противодействия ему, разумеется тайного, и для подавания этим православным духовной помощи митрополит Иов Борецкий и переименовал, как мы видели, Перемышльского епископа Исаию Копинского в архиепископа Смоленского и Черниговского. И он, проживая обыкновенно в своих заднепровских монастырях, удобно мог ставить священников и совершать другие святительские действия для православных, живших от него неподалеку, в Северском и Смоленском крае. Вторым униатским архиепископом Смоленским и Черниговским был Андрей Квашнин-Золотой, заслуживший имя "гонителя" православных. До взятия Смоленска поляками в 1613 г. он сам был православным, считался учеником тамошнего православного святителя Сергия и пользовался его особенною любовию. Но когда Смоленск перешел под власть Польши и Сергия не стало, Квашнин-Золотой принял унию и в 1640 г., получая королевскую привилегию на архиепископию, "дал присягу, что ему учинить в Смоленску, и в Дорогобуже, и в Чернигове, и в Стародубе всех людей благочестивыя христианския веры в унии, а старую веру греческаго благочестия искоренить без остатку". Он, так же как и его предместник, не позволял православным иметь ни одной церкви, и, когда некоторые православные дворяне решились построить себе церковь на собственном грунте, архиепископ сжег ее, а самих строителей преследовал судебным порядком. И подобное продолжалось до тех пор, пока Смоленск и прочие города уже во 2-й половине XVII в. не присоединились снова к Московской державе.
      Таким образом, униатское духовенство оставалось вполне верным той протестации, какую заявило на сейме 1635 г. Оно добровольно не уступало и не дозволяло православным ни одной церкви; оно силою отстаивало за собою те церкви, которые отдавали им королевские комиссары; оно не отнимало этих церквей назад только там, где не в силах было отнять. Частные жалобы на все такие нарушения сеймовой конституции, раздававшиеся повсюду, мало приносили пользы: местные суды большею частию поддерживали сторону униатов. Оставалось ходатайствовать на сеймах и пред королем: православные так и поступали. Волынское дворянство в каждой своей инструкции послам, отправлявшимся на сеймы (1638 - 1646), повторяло наказ стараться прежде всего о том, чтобы сеймовая конституция 1635 г., утвердившая права православных, дарованная королем Владиславом при его избрании и коронации, была выполняема с точностию; чтобы протестация униатов, заявленная на том же сейме, была уничтожена; чтобы притеснения православным со стороны униатского духовенства, особенно в епархиях Владимирской, Перемышльской, Холмской, были прекращены и православным отданы были церкви в Люблине, Красноставе, Сокале, Бельске и других местах, назначенные комиссарами. С такими же ходатайствами ездило на сеймы и православное духовенство, начиная с самого митрополита. Чего стоили эти поездки и эти ходатайства, можно видеть из письма Могилы к членам Минского братства в 1640 г. Здесь он говорил, между прочим: "Ввиду новых гонений на православную Церковь я приготовился ехать на сейм и готов отдать последнее мое здоровье на услугу вам, если вы меня поддержите. Не безызвестно вам, сколько потрудился я на прежних сеймах для нужд Церкви и как издержался: все сокровища моих предков, господарей, на то пошли и у меня не осталось ничего из золота, и серебра, и драгоценностей отцовских, а монастырские имения все истощены и опустошены во время недавних войн и набегов татарских. Прошу вас сделать складчину и прислать мне помощь в Варшаву; без поддержки от вас я, показавшись в Варшаве, тотчас должен был бы воротиться назад, ничего не достигнув. Обещаю вам приложить всякое старание и докучать послам, чтобы они исходатайствовали всем нам успокоение". И если не теперь, то на сейме 1641 г. усилия православных действительно увенчались немаловажным успехом. Приняв во внимание, с одной стороны, что для не состоящих в унии свобода богослужения утверждена "Статьями", данными королем при его избрании, и теми же "Статьями" и королевскими комиссарами назначены и указаны как униатам, так и неунитам епископства, братства, церкви, а с другой стороны, что эта свобода богослужения нарушена отнятием церквей у православных униатами и спокойствие между ними вновь нарушено начавшимися тяжбами, сейм 1641 г. постановил: во-первых, все судные дела, вновь начавшиеся между униатами и неунитами, духовными и светскими, равно и состоявшиеся уже судебные определения по тем делам, штрафы и секвестры имеют быть рассмотрены на следующем сейме и по расследовании подвергнуться новому решению; во-вторых, на будущее время по всем делам уголовным между униатами и неунитами те и другие должны относиться прямо на сейм, где он будет назначен, а по делам духовным, каковы об отнятии церквей, расследования должны производить местные суды и, не постановляя своего решения, отсылать эти дела в реляционный королевский суд, который и будет решать их окончательно на основании сеймовой конституции 1635 г. Униаты тотчас поняли, что новое постановление сейма направлено против них, что они могут лишиться всего, что доселе отняли у православных при покровительстве местных судов, и что впредь уже нельзя будет так дерзко обижать православных и отнимать у них церкви и монастыри, назначенные им самим правительством. И потому униатский митрополит Антоний Селява, а с ним и несколько латинских бискупов и светских сенаторов внесли в сенате свой протест против этого постановления сейма.
      Много потрудился Петр Могила, чтобы улучшить внешнее положение Западнорусской Церкви посреди латинян и униатов, и оно действительно улучшилось по крайней мере в тех епархиях, где православные имели своих архипастырей. Вместе с тем ревностный митрополит старался всеми мерами улучшить и внутреннее состояние вверенной ему Церкви.
      Мы видели, что еще прежде в некоторых православных братствах и монастырях Западной России существовала особая должность казнодеев, т. е. проповедников, которые и возвещали слово Божие с церковной кафедры. Такие проповедники были в братствах Виленском, Львовском и явились в новых братствах - Луцком, Кременецком и других, судя по их уставам. При Петре Могиле находим проповедников и в Киеве, в Киево-Печерской лавре и в Киево-братском училищном монастыре. Из печерских проповедников известен Тарасий Земка, хотя от него не сохранилось ни одной проповеди; из братских - ректор училища и настоятель братского монастыря Игнатий Оксенович Старушич. От последнего дошло до нас "Казанье погребовое" (Киев, 1641) на смерть князя Ильи Четвертинского, которое можно назвать и похвальным Словом, так как оратор восхваляет здесь сначала древность рода умершего князя, потом его воинские подвиги, наконец, его христианские добродетели. Кроме того, дошел до нас целый рукописный сборник поучений, произнесенных в Киеве около 1641 г., вероятно кем-либо из братских училищных проповедников, может быть, тем же самым Игнатием Старушичем, так как составитель поучений ссылается не только на славянские и польские, но и на латинские и греческие книги, приводит свидетельства из Скарги, из Барония, из древних церковных писателей Прокопия и Созомена, даже из языческих - Сенеки и Плутарха и показывает свое знакомство не с греческим только, но и с еврейским языком. В сборнике этом содержатся поучения почти на все воскресные и праздничные дни года, а на некоторые дни даже по два и по три поучения. Автор берет темы из дневных чтений, евангельских и апостольских, и раскрывает истины большею частию только с положительной стороны, но по местам касается латинян и униатов. Так, в одном поучении он доказывает, что должно поститься в установленные посты, в среды и пятки, а не в субботы и воскресенья; в другом (на день Пятидесятницы) говорит об исхождении Святого Духа от единого Отца; в третьем припоминает о двух владыках, которые, стараясь сделаться угодными королю и добыть себе места в его сенате, самовольно отправились в Рим к папе, никем не уполномоченные, и от лица всей России в царстве Польском приняли унию, тогда как русским о том и во сне не снилось, и укоряет униатов за то, что они ограбили православные церкви и монастыри и довели их до запустения. Очень естественно, если проповеди православных казнодеев были на первых порах невысокого достоинства - вследствие чего, вероятно, и не издавались в печати - и если эти казнодеи подражали латино-польским казнодеям и пользовались их печатными проповедями, в чем и упрекал православных Мелетий Смотрицкий по отпадении своем в унию.