Глава 24

Залитые ярким светом газоны простирались подо мной, как бассейны с отравленной водой. Я накинул пару мешков на битое стекло, набросанное поверх стены, поднялся наверх, а потом опустил лестницу с внутренней стороны стены. Тут же слева послышалась отвратительная возня собак. У меня во рту пересохло, и я судорожно пытался проглотить застрявший в горле комок. Я начал осторожно спускаться по лестнице и оказался прямо у двери сарая, как раз в том месте, где ставил стол, когда перебрасывал через стену балластную чушку. Я оставил лестницу там, где она была, и осторожно двинулся к двери. Доберманы метались в своих отсеках, как акулы в бассейне. Когда я подошел ближе, собаки угрожающе заворчали и стали бросаться на прутья двери. Их зубы сверкали в свете фонарей. В доме нигде ни огня.

Мои ладони стали влажными от пота. Я понял, куда мне придется проникнуть. Даже сквозь прутья решетки двери я ощущал их горячее дыхание.

— Хорошие собачки, — сказал я как можно спокойнее. — Хорошие собачки.

Они остервенело бросались на решетчатую дверь, которая была закрыта на простую пружинную задвижку. Прутья решетки шли вертикально, а по середине была горизонтальная полоса. Я глубоко вздохнул, потом просунул кусачки сквозь прутья и открыл дверь.

Собаки вырвались наружу, как торпеды, так быстро, что я слышал только шорох их лап по траве, когда они разворачивались, чтобы вернуться обратно и разорвать меня в клочья. Но я, став ногами на горизонтальную полоску решетки, успел уже залезть на самый верх двери. Собаки подпрыгивали, стараясь схватить меня за ноги. Я неуклюже перевалился через решетку и со стуком грохнулся на бетонный пол, не выпуская из рук прутьев. Откидываясь назад, я изо всех сил тянул дверь на себя.

Одна из собак наполовину проникла внутрь. Я услышал, как хрустнули ее ребра, прижатые массивной дверью. Ударив дверью прямо в морду другой, я вытолкнул первую из клетки и захлопнул железную раму с громким металлическим лязгом, который разбудил бы мертвого.

Теперь я мог отойти от двери и опереться на стену, чтобы восстановить дыхание.

Там, за серым в этот час газоном, большой белый дом по-прежнему был тих и темен. Доберманы выли над своим покалеченным собратом. Я повернулся к ним спиной, подобрал кусачки и начал исследовать стену.

В ней была закрытая дверь. Открыв ее, я попал в маленькую комнату, провонявшую собаками. Я прикрыл за собой створку и включил карманный фонарик. Луч света запрыгал по цементным стенам, и я увидел впереди еще одну дверь, запертую на висячий замок. Кусачки легко перегрызли петли. Я вытащил болт и открыл дверь.

Это была конура, которая могла бы служить для хранения инструментов. Но вот инструментов-то в ней как раз и не было, в этой комнате с цементными стенами и бетонным полом. На полу — металлическая бадья и массивный стул. А в углу нечто, напоминающее кучу старого тряпья. Я опустился на колени возле нее.

Куча тряпья зашевелилась, и оттуда послышался голос:

— Мне надо выйти в туалет.

Голос был глухой и неясный, но он, несомненно, принадлежал Генри Макферлейну. Я сказал:

— Генри! Это я, Мартин.

— Сволочь! Проваливай!

Осветив свое лицо фонариком, я сказал:

— Смотри же!

Последовал стон, он зашевелился, а потом выдохнул:

— Бог мой! Это ты!

Луч фонаря на мгновение ослепил меня. Проморгавшись, я сказал.

— Ну, надо вызволять вас отсюда.

— Не так легко это сделать.

Собаки снаружи по-прежнему исходили злобой. И лай проникал через обе двери. Скоро и в доме услышат этот шум. Я направил луч фонаря на Генри.

Когда я в последний раз видел это лицо, оно было квадратным и крепким, как скала. Теперь оно превратилось в свинцово-серое, испещренное глубокими морщинами. Щеки ввалились. Дыхание было громким и неровным.

— Руки, — выдохнул он.

Я опустил фонарик. Его пальцы отекли и почернели, потому что в запястьях руки были скручены проволокой, которая шла к цепи, заканчивающейся металлическим кольцом в стене.

— Уходи, быстро! Они вот-вот придут и натравят на меня собак!

Я просто потерял дар речи. Просунув кусачки под цепь, я, стараясь ничего не повредить Генри, перекусил проволоку, стягивающую запястья. Он выпрямился и сказал:

— Помоги мне!

Я помог ему сесть. Это усилие вызвало у него одышку.

— Вы можете идти?

— Попробую.

Он был в таком состоянии, что от собак ему не убежать. Я провел лучом фонарика по стенам. Ни одного окна. Мы в западне. И вдруг меня осенило.

— Бутылочка от таблеток, — спросил я. — Как вы выбросили ее отсюда?

Он страдал. Кровь, притекающая к его скрученным долгое время рукам, причиняла ему нестерпимую боль.

— Крыша, — сказал он.

Луч фонарика взметнулся вверх. Я увидел стропила и обрешетку, на которых лежала массивная гнутая черепица.

— Стань на стул и раздвинь эту черепицу. Я придвинул стул и забрался на него. Будучи выше Генри, я все же не смог дотянуться до стропил, спрыгнул, схватил бак и выкинул его содержимое в дальний угол. Потом поставил вверх дном на стул, забрался туда и все-таки дотянулся.

Я сумел схватиться за стропила. Сделав глубокий вдох, согнул ноги в коленях и подтянулся. Левой рукой я схватился за обрешетку, на которой лежала черепица. Потом дотянулся до нее и правой. Бак грохнулся на пол с таким звуком, будто произошла автокатастрофа. Правую руку я сумел засунуть в зазор между обрешеткой и черепицей, толкнувшись от стены и найдя опору для левой ноги, я восстановил дыхание и правой рукой ударил по черепице.

Она немного подалась, а потом снова села на место.

Я ударил еще раз. И снова черепица, немного поднявшись, возвратилась на прежнее место. Но на этот раз с каким-то другим звуком.

Руки устали, и на лбу выступила испарина. Я попытался еще раз. Раздался скрип, а потом грохот. Ночной воздух ворвался в отверстие, образовавшееся на месте трех выбитых черепиц. Я раздвинул рейки обрешетки, просунул ногу и подтянул тело на крышу. Меня со всех сторон охватил чудный воздух ночи.

— Сейчас достану лестницу, — сообщил я вниз в черную дыру.

Генри зашелся в тяжелом надсадном кашле.

Я прошел по крыше и взял лестницу. Пара черепиц сорвалась вниз и ударилась о землю оливковой рощи со звуком разорвавшихся бомб. Собаки зло рычали на газоне. Я просунул лестницу в дыру на крыше и спустился по ней.

Генри все еще сидел на полу. Я позвал:

— Идемте!

Он посмотрел на меня.

— Сердце... не могу.

— Сможете, еще как сможете! — подбодрил я его.

Меня разрывала злость, злость на Деке и его подручных, которые заперли старика в этой вонючей грязной дыре.

— Вставайте!

Я схватил его за запястья и потянул. Кожа Генри стала дряблой, как у инвалида.

— Идите к лестнице, — сказал я.

Он почти упал на нее. Я поддержал. Фонарь опрокинулся на пол и погас. Я не стал его поднимать.

— Лезьте!

Последовало молчание.

— Я не могу, — виновато сказал он.

Тогда я нагнулся, просунул голову между его ног, будто поднимал ребенка.

— Подтянитесь на руках, сколько сможете, — попросил я.

Потом взвалил его на себя и начал подниматься.

Он был на удивление легким. Когда он показался над крышей, я почувствовал, что он кренится на бок. Его ноги освободили мою шею. Я вылез наверх в серый полусвет занимавшейся зари. Звук его дыхания почти заглушал вой собак.

Что-то желтое блеснуло в зелени деревьев. Это включили в доме свет.

Я сказал:

— Извините, так надо...

Продолжая держаться за рейки обрешетки, я схватил его за руку и начал выталкивать за стену. Когда весь его вес пришелся на одну руку, он застонал. Я отпустил его, а потом прыгнул за ним следом.

Он не двигался, хотя я слышал его дыхание. Я затащил его в машину на место пассажира. Кто-то уже кричал по ту сторону стенки. Я слышал, как там запустили мотор, и тоже повернул ключ зажигания. Мой мотор завелся первым. Задние колеса подняли облако пыли. Мы направились вдоль стены к воротам.

Тут же навстречу нам вылетел автомобиль. «Мерседес». Я до отказа нажал педаль газа, стремясь первым выскочить на главную дорогу. Мы столкнулись со страшным металлическим грохотом. «Мерседес» отлетел в сторону, и передо мной в свете фар открылся темный серпантин дороги.

Я быстро оглянулся. Из разбитого радиатора «мерседеса» текла вода. Он так и, стоял у самых ворот, отражаясь в образовавшейся луже воды Моя машина как-то странно вибрировала, но было похоже, что серьезных повреждений мы не получили. Стрелка спидометра дрожала у цифры 140, и я старался удержать ее в этом положении. Когда мы выехали на главную дорогу, в зеркале заднего обзора не было видно никаких фар. Генри пошевелился. Его лицо было ужасным, пепельно-серым.

— Отвезу вас в больницу...

Но только не в Марбеллу, подумал я. Здесь возможны всякие случайности.

— ... в Малагу. Выдержите?

Он согнувшись, сидел на своем месте и пытался совладать с одышкой. Мы въехали в пригороды. Я подрулил к автобусной станции, помог ему сесть прямо, застегнул ремни и снова выехал на дорогу.

Цвет лица у Генри несколько улучшился, он сказал:

— А там, в оливковой роще, все-таки не будет стоянки для автомобилей.

— Тихо, берегите дыхание.

Но я с таким же успехом мог говорить и сам с собой.

— Нет парковки машин в оливковой роще. А знаешь почему?

Я отрицательно покачал головой.

— Это моя оливковая роща.

— Какая еще роща?

— Которая рядом с Келльнером.

Он тяжело дышал.

— Оливковая роща, что рядом с его домом, ваша? — Он бредит, подумал я.

— Моя. Купил ее в тысяча девятьсот сорок седьмом году. Как и старый Невилл. Только я свою покупку зарегистрировал в Мадриде, а он нет. Я там наблюдал за перелетными птицами.

Я оглянулся. Он внимательно смотрел на меня. Лицо его казалось возбужденным, и глаза блестели, как у того, прежнего. Генри, и казалось, они говорили: «Я хитрая старая собака, которая знает все получше других».

— Келльнер старается наложить на землю лапу. Я приехал, чтобы встретиться с этим типом. Пять акров у самого моря. Стоят много миллионов. Но я их не хочу. Люблю деревья. Люблю птиц.

Он говорил с трудом и перерывами. Было видно, что слова причиняют ему боль.

— Приехал поговорить. Не хочу, чтобы ее застраивали. Поспорили. Уехал отсюда на несколько дней. Он снова позвал меня. И тут захватил и запер. Хотел заставить подписать силой. Я не подписал. Тогда он попытался принудить меня. Все эти пакости в «Саут-Крике»... Все это было затеяно, чтобы сделать меня сговорчивее.

— Вы звонили. После гибели Дика.

Он кивнул. Последние события утомили его.

— Они сами сказали мне об этом. Это Поул Уэлш, он им помогал. Мне сказали, что Поул знает, где спрятан этот маленький сейф.

Дорога была пустынна, если не считать пары грузовиков, везших пиво в Торремалино.

— Но он не знал, и это моя идиотская ошибка, — сказал Генри. — Лучше бы я оставил его там, в море, в ловушке для омаров. Но я запаниковал. Сказал, чтобы ты отнес коробку в банк. Дурак.

— А что было в ней?

— Документ о владении. Если бы он его заполучил, он мог сжечь его, передать своим адвокатам, изменить дату, и никто ничего бы не узнал. Я слышал, сейф уронили за борт.

— Да.

— Тогда он сказал, что должен убрать меня. Как Невиллов. Запер. Потом я понял, что ему надо. Изготовили новый документ о продаже. Подержали его у меня перед глазами. Все законно. Но я не подписал.

— Я видел: «Не продается».

Он тихо засмеялся.

Солнце уже встало. Вверху слева в утреннем воздухе пророкотал авиалайнер, пролетая над заводом кока-колы в Малаге.

— Чудесное место эта оливковая роща. Какие красивые птицы!

Он помолчал немного, потом сказал:

— Уже много времени, а у тебя сегодня гонка.

— Полуфиналы. Если выиграю, буду состязаться с Поулом.

— Побей этого выродка. Раздави эту гадину.

Он откинулся назад. Я сказал:

— Генри, я считаю, вам надо отдохнуть и подлечиться. А потом мы соберемся и постараемся упрятать этого Деке Келльнера в тюрьму лет на двадцать пять.

— Прекрасно, — ответил он. — Прекрасно.

Мы свернули в ворота больницы. Я вышел из машины и поговорил с мужчиной в приемном отделении. Они моментально принесли носилки. Прощаясь со мной в дверях. Генри обернулся и сказал:

— Иди на гонки. И будь осторожен.

Я колебался. Мои глаза наполнились слезами. Это было так похоже на Генри. Он и сейчас заботился обо мне.

Проводив Генри, я сел в машину и поехал в Марбеллу.

Глава 25

Было семь утра, когда я вернулся к себе. Слишком поздно для ночных клубов и слишком рано для работы. Городок был чистым и тихим. Слышен только шелест листвы джакаранды в скверах. Я остановил машину у квартиры, где жил Чарли, и позвонил в дверь. Улица была пустынна но, ожидая, пока мне откроют дверь, я испытывал неприятное чувство незащищенности, как будто за мной наблюдали.

Когда он впустил меня, я рассказал ему, что произошло. Потом лег и мгновенно заснул, как провалился. Проснувшись в час дня, чувствовал себя бодрым и свежим. Съев по омлету и выпив кофе в кафетерии, мы отправились в спортивный клуб.

В море вышли под мотором. Ветер, шевеливший вчера листву оливковой рощи, все еще дул. Это был устойчивый, довольно сильный бриз Прогноз погоды обещал, что южный ветер удержится в течение всего дня, а только потом изменит направление на юго-восточное.

— Пройдем справа, — предложил Чарли.

— Попытаемся, — ответил я.

Нам надо было занять такую позицию, чтобы не позволить сопернику перехватить наш ветер. Для этого следовало пройти между буем и соперником. А он, гонщик по имени Фурнье, кудрявый молодой человек со светлой бородкой, был уже на месте. Увидев нас, он помахал рукой.

Яхты Поула Уэлша и Роя Джибсона уже крутились в стартовой зоне одна возле другой, как собаки в драке, стремясь зайти друг Другу в хвост. Там еще было с дюжину лодок со зрителями.

— Вон и сам Деке, — сказал Чарли, указывая на большую желтую яхту с черными полосками.

Я не стал смотреть в ту сторону. Все мое внимание было сосредоточено на белом треугольном парусе яхты Фурнье, который покачивался среди темно-синих волн в сотне ярдов от нас с наветренной стороны.

— Три минуты до первой пушки, — сказал Чарли. — Какой план?

— Пока не будем спешить.

Яхта, на которой восседал комитет гонок, подошла ближе. Пора было браться за дело.

— Боже правый, что там делается! — воскликнул Скотто, наблюдая за яхтами в зоне старта.

Его кадык ходил вверх-вниз, когда от волнения он делал глотательные движения.

Я широко улыбнулся, чтобы снять напряжение.

— Одна минута, — напомнил Чарли.

— Они пошли, — увидел я.

Лодки в стартовой зоне разошлись. Яхта Поула была слева и оказалась в более выигрышном положении.

— Ну, теперь мы, — сказал Чарли.

Грохнула пушка.

— Галс! — приказал я и повернул румпель. Яхта сильно накренилась, вспенив воду.

— Он поворачивает! — крикнул Чарли. — Галс! — отозвался я.

Застрекотала лебедка, и мы снова взяли правый галс. Фурнье был всего в двадцати ярдах от нас по правому борту. Мы входили в стартовую зону.

— Курс бейдевинд[27], — скомандовал я.

Скотто, взяв рифи на два оборота лебедки, уменьшил грот. Яхта, накренившись, круто повернула. Главный парус затрепетал под порывами ветра, и ход замедлился.

Фурнье тоже почти остановился, между нами всего двадцать футов, и хлопанье его парусов было слышно так же хорошо, как и наших.

Я обернулся, чтобы посмотреть на него. Он смотрел на меня. Я поймал его взгляд и улыбнулся.

Он улыбнулся в ответ, но первым отвел глаза.

Так мы и стояли, выжидая. Мы оба были готовы к правому галсу но пока ничего не предпринимали. А Фурнье и не мог бы этого сделать раньше нас, потому что мы лишили его свободы маневра. Краем глаза я видел, как на лбу у него выступил пот. Я снял свое белое кепи и снова надел его. Я тоже вспотел, но не так, как он. В матчевой гонке надо иметь что-то вроде внутреннего радара, который говорил бы вам, как ваш соперник чувствует свою лодку, как он позавтракал, что он думает о вас. Сегодня мой радар подсказал мне, что Фурнье находится в оборонительной позиции.

Это меня вполне устраивало.

Щелкнул цифровой таймер над крышей рубки. На соседней лодке затараторили по-французски. Я выжидал, пока таймер показал 1.15. В 1.10 команда Фурнье начала готовить паруса. Когда показались цифры 1.05, я тихо сказал:

— Время!

Наши паруса с сухим хлопком наполнились ветром. Команда Фурнье тоже была готова. Но их подвели нервы, и они опоздали на какие-нибудь полсекунды. Как раз в течение этой половины секунды наш нос выдвинулся вперед, паруса перехватили ветер, и соперники застряли на месте.

Пушка послышалась, когда мы еще не достигли стартовой линии. Но это было не так уж важно. Главное — мы оказались впереди соперника.

Чарли, глядя на нос яхты Фурнье, который теперь оказался на линии нашей мачты, сказал:

— Чем ближе мы к ним, тем лучше нам. Я скомандовал сменить галс, и мы перехватили ветер в том месте, где должен был оказаться Фурнье.

— Задавили его, — констатировал Нодди.

— Слишком просто, — ответил я. — Он перенервничал. Следующий раз это не будет так легко.

Мы прошли до самого поворотного буя.

А Фурнье так и не совладал со своими нервами. Старт настолько потряс его, что он не смог оправиться. Чарли и все мои люди работали отлично. Повернув, мы поставили спинакер, и он раздулся, как огромный апельсин. Больше не было нужды перехватывать ветер, все решало моральное состояние, а Фурнье получил сильный шок на старте и ничего не мог с собой поделать. И мы пересекли линию на целых тридцать секунд раньше, чем он.

Но расслабляться было рано. Впереди еще две гонки.

Улыбка Фурнье на старте второй гонки была уже совсем другой. Нам удалось выжать его с курса, и мы пересекли линию, опережая его на целых десять корпусов. И это было все.

— Вы в финале, — сказал Чарли. — Отличная работа.

Внизу заработало радио. Скотто высунул голову из люка салона и сообщил:

— Поул Уэлш выиграл свою гонку.

«Побей этого ублюдка», — сказал мне Генри.

Я улыбнулся Скотто. Мне и на самом деле было очень приятно.

В клубе я попивал пиво и улыбался журналистам. Посидев минут двадцать, мы все вышли на лестницу под град фотовспышек. Пошли к машинам, и я не мог дождаться, когда наконец стану под душ. До моей машины оставалось ярдов двадцать.

Вокруг спортивного клуба росли деревья. Их листья чернели на фоне неба в наступающих сумерках. Полицейские на мотоциклах еще не приступили к своему дежурству в передней части двора: под деревьями был припаркован зеленый автомобиль. Проходя мимо, я уже доставал ключи из кармана, когда из его окна послышался голос:

— Мартин!

Хелен Галлахер выглядывала оттуда.

— Они... — хотела продолжить она.

Я так и не услышал того, что она намеревалась сказать, потому что именно в этот момент получил страшный удар в затылок. Из глаз посыпались искры, а колени стали как резиновые. Я упал ничком. Зеленую машину немного подали назад и открыли заднюю дверь. Она втянула меня, как водоворот, эта задняя дверь, и как только я попал внутрь, то получил второй удар в то же самое место, что и в первый раз, и лишили меня возможности закричать, чтобы привлечь внимание. Меня ткнули носом в сиденье. А я думал об этой суке Хелен, которая отвлекла мое внимание. И тут послышался хохот, громкий и продолжительный. Это смеялся Деке. Хохот доносился, словно сквозь два черных занавеса, которые, колеблясь, сдвигались. Наконец они сдвинулись, и все кануло в темноту.

Было холодно. Так холодно, что я дрожал, как лист на ветру в оливковой роще Генри. Боль в затылке и внутри глаз не утихала и отдавалась в животе. Я повернулся на бок. Мои мозги переливались в черепе, как холодная каша. На мне буквально не было живого места.

Но просто так валяться и ждать чего-то было бесполезно. Я слышал периодически повторяющийся звук и не сразу понял, что это плеск воды о борт. Звук идущего судна. Работающий двигатель. Но казалось, у судна, на котором я очнулся, был какой-то крен. Значит, скорее всего это парусная лодка. Почему я оказался на паруснике?

Я ничего не мог понять. Снова подступила тошнота, стало очень плохо. Послышались шаги.

— Э-э, он облевался!

— Грязный подонок, — злобствовал другой голос. Он слышался на фоне шума мощного двигателя. Это был совсем не такой звук, как от вспомогательного двигателя парусной яхты.

— Давай прямо здесь и сделаем...

Я все еще не понимал, что происходит. Но где-то в глубине сознания начинал догадываться. Я вдруг обнаружил, что дрожу, как оглушенная рыба.

Шаги прозвучали по полу каюты. Я хотел подтянуть ноги под себя, чтобы ударить. Но они не слушались меня. Кто-то схватил меня за руку.

— Бог мой, какой тяжелый!

— Счастливчик... — произнес первый голос.

Я спросил хриплым чужим голосом:

— Что все это значит?

— Он очухался, — снова произнес первый голос.

— Ненадолго, — возразил второй.

Вот этот голос я узнал. Он принадлежал Джиму Громиле. Оба засмеялись, отвратительно хихикая, как школьники, затевающие ночную пирушку. Я почувствовал, что меня куда-то волокут. Голова моя билась об пол.

Наверху дул легкий бриз. В лунном свете я рассмотрел страховочные тросы, румпель, белый фиберглас. Мы были на борту парусной прогулочной яхты. Паруса подняты. Мы шли хорошим ходом под автопилотом, который время от времени изменял положение румпеля.

Бриз холодком овеял мой лоб. Стало легче соображать. Рядом шла большая моторная яхта. Парусная и моторная яхты, идущие параллельным курсом, представляли странное зрелище и наводили на мрачные мысли.

— Ну давай, — сказал Джим Громила, — тащи его к борту. Таким тоном говорит зубной врач: «Откройте рот пошире». Мои колени упирались в скамью кокпита. Я слышал тикающие звуки, которые издавал при работе автопилот, и биение своего сердца. Теперь как-то сразу у меня в голове прояснилось. Силы стали возвращаться. Ноги окрепли. Упершись ногой в сиденье, я попытался выпрямиться.

Человек слева от меня заворчал. Я видел, как он поднимает руку, и получил удар в основание черепа. Если бы этот удар ему удался, то он снес бы мне голову. Но удар пришелся вскользь. Дикая боль пронзила голову, я попытался закричать. Ничего не вышло. Все, что произошло потом, заволокло красным туманом боли. Меня с силой толкнули в спину. Я наткнулся на что-то ногами, выше коленей, и полетел вниз. Падая, я инстинктивно вытянул вперед руки, чтобы смягчить удар.

Но этого не потребовалось, потому что падал я не на твердь: протянутые руки встретили воду. Глубокую, черную соленую воду.

Глава 26

Я упал в нее с открытым ртом и чуть не захлебнулся. Меня крутило и я никак не мог понять, в каком положении нахожусь. Но вода в Средиземном море очень соленая и держаться на ней легко. Я высунул голову над поверхностью, выплюнул горькую воду. И сказал себе:

«Соберись!» Вода была холодная, но это не унимало боли в голове. Надо собраться!

Послышался звук работающего двигателя. Возник световой диск, как маленькое солнце, испускающее белые лучи. Прожектор, ищут меня! — промелькнула мысль между двумя спазмами боли в голове. Вниз! Вниз! И я снова пошел на глубину. На поверхности мелькали белые полосы света поискового прожектора. Я слышал звуки работающего винта моторной яхты. От задержки дыхания боль в голове запульсировала сильней. Мне не хотелось, чтобы они меня увидели, но я не мог больше оставаться под водой. Я всплыл и глотнул воздуха.

Прожектор погас. Шума двигателей не было слышно. Луна мутно светилась в небе.

Море было черным и огромным. Его поверхность мерно вздымалась и опускалась в мертвой зыби. Слева от себя в тусклом свете луны я видел огни: красный и зеленый — бортовые и белый — кормовой. Сгоряча поднял руку и открыл рот, чтобы закричать.

Но понял, что это за судно: та же самая яхта, с которой они меня скинули. Она шла под автопилотом к берегам Северной Африки. И я понял их замысел. Хитрые ребята.

Как-то сразу морская вода показалась мне еще холодней. Холод проник сквозь рубашку и брюки и охватил все тело.

Далеко справа я увидел цепочку оранжевых и белых огней, протянувшихся вдоль линии горизонта. Они появлялись, когда волна вздымала меня, а потом снова исчезали. Это были огни берега. Но они раскинулись слишком широко и поднимались высоко, чтобы быть огнями Марбеллы. Мои оцепеневшие мозги лихорадочно решали задачу — где я?

Подо мной прошла волна, выше, чем другие. С ее гребня я увидел, что местами огни группируются в светящиеся скопления. Становилось все холоднее. Огоньки наверху, наверное, были в горах над Марбеллой, а сгустки огней, которые я видел с гребня волны, обозначали сам город.

Похоже, я находился примерно в десяти милях от суши.

Десять миль, да еще ночью, трудно проплыть, даже если человек в хорошей форме.

Я смотрел на огни и внушал себе, что пульсирующая боль в голове пройдет, и я легко доплыву до берега, если только правильно рассчитаю силы. И я представил себе боксерские скулы и холодные, расчетливые глаза Деке. Он все хорошо продумал. Мне так же трудно доплыть до Марбеллы, как пересечь Атлантику на доске.

Я выплюнул соленую воду и самым серьезным образом занялся приведением в порядок дыхания. Нет ничего хуже паники. Но я не мог прогнать мысль об усталости и боли и живо представлял себе, как буду тонуть погружаясь все глубже и глубже в черную пучину. И в полном одиночестве, полагаясь только на себя, я начал яростно бороться за свою жизнь.

Воду захлестывало мне в рот, я задыхался. И вдруг осознал, что подо мной сотни ярдов черной воды, и почувствовал себя насекомым, копошащимся на верхней пленке этой черной бездны. Вода снова попала мне в рот, и я начал погружаться в эту бездну. Где-то в глубине сознания прозвучал вкрадчивый голос: "Зачем сопротивляться? Может быть, лучше сдаться... закрыть глаза и опускаться вниз, в темноту... "

Я выбился на поверхность и закричал:

— Нет!

Мой голос прозвучал одиноко над этой черной бездной. Я сбросил брюки, стянул через голову рубашку. И поплыл по направлению к огням.

Сперва плыть было легко. Со склонов гор спускался прохладный воздух, и на море потягивало освежающим бризом. Огни города появлялись и исчезали, и вновь появлялись в такт с волнами, поэтому было легко выдерживать правильный курс. Высоко в горах горели четыре ярких огня, словно редкие бриллианты в оправе. Я использовал их в качестве главного ориентира. Но скоро руки мои устали и я вновь почувствовал, как боль проникает мне в череп и глаза. Ноги онемели. Бриллиантовые огни плыли в темноте. И это были скорее не бриллианты, а крест. И я был распят на этом кресте. Судороги в шее и плечах появлялись, наверное, потому, что я долго лежал связанным.

Холодная вода снова затекла мне в рот. Я повернулся на спину и отдыхал, глядя в черное и глубокое небо с мириадами золотых звезд, спокойно смотревшими на меня сверху. Это почему-то взбодрило меня. Ну уж нет, я покажу вам! И я снова повернулся лицом вниз и поплыл по направлению к огням.

От усталости появились галлюцинации. Я увидел Хелен, которая сказала, что все идет отлично. Это было неприятно, потому что любой дурак видел, что все обстоит как раз наоборот. Но я не мог спорить, потому что у меня на плечах сидел Поул Уэлш. Он заталкивал меня лицом в воду и все рассказывал мне о своих планах овладеть «Саут-Криком» и открыть там супермаркет. Он был такой тяжелый. Я начал тонуть. Дыхание стало отрывистым и тяжелым. Но самым мерзким было то, что, опустив лицо в воду, я увидел там Сквиля. Он выглядел таким отвратительным, даже для Сквиля, что перспектива провести с ним целую вечность вовсе мне не улыбалась, и я понял, что если погружусь к нему, то никогда больше не поднимусь на поверхность.

Я опять — в который раз!