Французское общество времен Филиппа-Августа

Реликвии приносили туда, где проходили собрания и соборы; на реликвиях давали самые торжественные клятвы, заключали договоры между народами и соглашения между частными лицами. Они — охрана и защита городов. Надо испросить у Бога прекращения длительного бедствия? Устраивают религиозную процессию с выносом реликвий. Тот, кто предпринимает дальнее паломничество, опасное путешествие, военный поход, предварительно отправляется помолиться святому, увидеть или потрогать реликвию. Рыцарь помещает ее в рукоять своего меча, купец — в маленький мешочек, который вешает на шею.

Одним из наиболее частых видов покаяний, самым верным средством спасения и обильным источником дохода духовных лиц было паломничество к гробницам святых. Чем более удалено и труднодоступно святилище, тем большего уважения заслуживает паломник. Подобно земным властям, эти святые и реликвии иерархизированы. Счастливы те, кому удается поклониться костям апостола, одного из тех избранных, кто соприкасался со Христом; но особенно счастливы посетившие Иерусалим и Гроб Господень. Однако не обязательно покидать родину — христианин даже во Франции находит прославленные храмы: святой Женевьевы Парижской, святого Дионисия, святого Мартина Турского, Мон-Сен-Мишель, соборы Богоматери в Шартре и Везле, святого Марциала Лиможского, собор Богоматери в Ле-Пюи и Рокамадуре, храм святой Веры (Сен-Фуа) в Конке, Сен-Сернен в Тулузе. Грешник следует Божиим заветам и облегчает свою совесть; больной находит там выздоровление, ибо святые исцеляют надежнее, нежели лекари. Physicus, священник или еврей, стоит очень дорого, да и он зачастую лишь невежественный знахарь. Libri miraculorum, сборники чудес, составленные в местах паломничеств, являлись своего рода медицинскими книгами средневековья.

Чудесное действие реликвий отмечено не только в специальных сочинениях, оно составляет значительную часть содержания хроник. Писавшие их монахи были заинтересованы в рассказе о действенности реликвий, поскольку аббатства извлекали из них хороший доход. В Сен-Дени Ригор опускает наиболее значительные исторические факты или упоминает о них в двух строках, но описывает на двух больших страницах процессию 1191 г. Французский король Филипп Август был в крестовом походе; состояние его единственного наследника, принца Людовика, заболевшего дизентерией, внушало серьезные опасения. В Париж привезли монахов Сен-Дени, хранителей знаменитых реликвий — тернового венца, гвоздя от Креста, руки святого Симеона. Процессия прибыла в церковь св. Лазаря; там она встретилась с другим гигантским шествием, состоявшим из всех парижских монахов и священников с епископом Парижа Морисом де Сюлли во главе и огромной толпы школяров и горожан. Все они отправились ко дворцу Сите, где лежал больной ребенок; мощами св. Дионисия ему начертали на животе крест, и угроза смерти миновала бесследно. Несколькими месяцами позднее зашла речь о том, чтобы добиться освобождения Святой земли и счастливого возвращения короля в свое государство. На сей раз довольствовались выставлением в самом Сен-Дени, в алтаре главной церкви аббатства, мощей святых мучеников Дионисия, Рустика и Елевферия. Члены регентского совета, королева-мать Аделаида Шампанская и архиепископ Реймсский, как и все верующие, были приглашены на это действо.

Все церкви старались добыть реликвии, и жизненно важным вопросом и первой заботой их основателей становилось накопление в ней этих ценных предметов. У нас есть нечто вроде журнала учета приобретения реликвий приором Таво (Верхняя Вьенна) между 1180 и 1213 гг. Более любопытный документ, наверное, сыскать трудно.

В 1181 г. аббат из Ла-Курон передал подвластному ему приорству частицы мощей св. Петра, св. Лаврентия, св. Викентия и св. Жене. На следующий год друг приора сообщает ему о покинутой часовне, где находится очень старая рака, полная неизвестных реликвий — их доставили. В том же году некий священник дарит монахам кусок одеяния святого мученика Фомы, камень от Гроба Господня и один из камней, которыми забросали святого Стефана. Немного позднее — приобретение реликвий св. Марциала, св. Григория, св. Илария, св. Германа Осерского, св. Озона, св. Евстафия, св. Фереоля, св. Фронтина, св. Васта и нескольких волос св. Петра. Один прево присылает реликвии св. Василии и св. Флавии. Основатель церкви в Таво Эмери Брен, совершивший паломничество в Иерусалим, сделал вклад в виде флакона масла, которое истекло из статуи Богоматери. Со своей стороны и приор приступил к поискам: он привозит из знаменитого алтаря Сент-Ирие два зуба пророка Амоса, две реликвии св. Мартина и св. Леонарда, а с другой партией приобретений — реликвии египетских отшельников, св. Приска, кости, волосы и фрагменты одежды св. Бернара; наконец, кусок дерева от животворящего Креста. Но никто не мог сравниться в качестве искателя и первооткрывателя реликвий с келарем приорства Жераром. Именно ему монахи Таво обязаны останками св. Петра, св. Иоанна, св. Сатурнина, св. Себастьяна, св. Эстеля, праведных патриархов Авраама, Исаака и Иакова. Благодаря ему аббатство Сент-Ирие посылает еще реликвии свв. Петра и Павла, святого папы Сикста, св. Лаврентия, св. Николая и св. Леонарда. Из монастыря Отмен привозят реликвии св. Бенина, св. Цезария, св. Амана и Святых Невинноубиенных Младенцев.

Таковы реликвии, происхождение которых известно; но дневник Таво перечисляет еще множество других, представляющих первостепенный интерес для верующих: обрывки платья Богоматери, волосы св. Стефана, кусочек вифлеемских яслей, кусок обуви Богоматери, кое-что из даров, принесенных волхвами в Вифлеем, волосы св. Павла, фрагменты креста св. Андрея и камня, на котором стоял Иисус Христос, возносясь на небо, палец Иоанна Крестителя, зуб св. Маврикия, мощи св. Андрея, обрывок власяницы Марии Магдалины, кусочек челюсти св. Радегонды и так далее.

Надо думать, все эти предметы были приобретены всего за несколько лет и находились в церкви какого-нибудь приорства в Пуату, не имевшей громкой славы.

Современники приобретали их с восхитительной доверчивостью; они не сомневались в их происхождении и не поднимали вопроса о их достоверности. Никто не удивлялся ни этой замечательной груде реликвий, размещенной в тысяче различных мест, ни тому, что один и тот же предмет существует в многочисленных святилищах, ибо все веровали. Только в высших церковных кругах были обеспокоены успешным развитием этой материальной формы религиозного чувства. Иннокентий III пытался было ограничить ее, рекомендуя французскому духовенству принимать только предметы бесспорной подлинности. Опасения и осторожные предостережения самих отцов Церкви плохо воспринимались толпой, а прелаты, осмеливавшиеся порой выразить свой скептицизм, подвергали себя большому риску. Их называли врагами веры и порочными людьми.

На исходе правления Людовика VII в 1162 г. среди парижских горожан внезапно распространился слух, что исчезла голова св. Женевьевы (вне сомнений — украдена). Ее нет больше в реликварии. Какое поднялось волнение! Людовик VII впадает в гнев (immensa furoris ira exacerbatur) и клянется святым Вифлеемом, что, ежели реликвия не найдется, он велит высечь розгами и изгнать всех монахов святой Женевьевы. Он посылает воинов в аббатство, дабы охранять сокровище и прочие реликвии, и приказывает архиепископу Сансскому и его викарию произвести расследование. Монахи пребывали в отчаянии, особенно Гийом, которого как хранителя раки и церковной казны это затрагивало непосредственно.

В назначенный для расследования день церковь св. Женевьевы заполнили король со своей свитой, епископы, аббаты, толпа любопытствующих. Архиепископ Сансский с викариями официально назначены присутствовать при открытии тела святой. Вскрывают ларь и находят там невредимой голову с прочими реликвиями. При виде этого приор Гийом не может сдержать радости и запевает мощным голосом «Те Deum», и народ в церкви поет вместе с ним. Этот инцидент не был предусмотрен в протоколе церемонии. Епископ Орлеанский Манассия II Гар-ланд в негодовании восклицает: «Какой негодяй позволил петь „Те Deum“ без разрешения архиепископа и прелатов? И откуда этот взрыв радости? Оттого только, что обнаружили голову какой-то старухи (vetulae cujusdam), реликвии, мошенническим образом помещенные в ларец?»

Обвинение было серьезным, и Гийом живо отвечает: «Ежели вы не знаете, кто я, не клевещите на меня. Я не негодяй, а слуга святой Женевьевы. Голова, которую вы увидели, бесспорно является головой старой женщины. Но известно, что святая Женевьева, непорочная и незапятнанная девственница, прожила более семидесяти лет. Не дайте же сомнению вкрасться в ваши умы; велите приготовить костер, и я, с головою святой в руках, без страха пройду сквозь пламя». Епископ принялся насмехаться, говоря: «Да ради этой головы я не подставлю руку и под струю кипятка, а ты, ты пройдешь сквозь пылающий костер?!»

Под конец епископ Сансский посчитал нужным вмешаться. Он приказал Гарланду замолчать и пред всеми превознес усердие Гийома, его пылкость в защите святой девственницы. «Что же касается епископа-клеветника, — добавляет вместо морали автор жития святого Гийома, — его преступление не осталось безнаказанным. Несколько лет спустя, погрязший во всякого рода прегрешениях, он был лишен епископского сана и закончил свою презренную жизнь такой смертью, какую заслужил». Здесь историк в своем стремлении поведать всем о каре, постигшей хулителя реликвий, «сотворил с историей то, что ему захотелось». Правда же состоит в том, что епископ Орлеанский, этот скептик, никогда не освобождался от своей должности; он оставался епископом более двадцати лет после инцидента со святой Женевьевой и мирно почил в своей постели.

Чтобы отвечать на всяческие нападки и поддерживать религиозный пыл верующих, производили «вынесение» или даже «раскрытие» реликвий. В реликвариях подтверждали присутствие святых останков — операция, всегда укреплявшая доверие, и разыскивали под алтарями в гробницах новые предметы почитания. В обоих случаях церковное торжество требовало содействия всех властей страны и собирало огромную толпу. А Церковь всеми способами зарабатывала на этом.

Следовало с величайшей тщательностью присматривать за объектами почитания. Владельцы реликвий особенно опасались военных, вроде того мелкого лимузенского сеньора, который в 1182 г. похитил в Сен-Марциале тело св. Ансильда и спрятал его в часовне своего замка, ad tutelam castri, а также воров, подобных тем, кто унес ночью 1219 г. из приорства в Вик-сюр-Эн останки св. Леокадии. Народ требовал найти эту святую; ее искали и нашли на дне реки Эна.

Надо было бороться еще и с конкурентами, ибо часто многие храмы претендовали на обладание одной и той же реликвией. Невелика беда, если соперничающие заведения были удалены друг от друга; но две известных, да еще и соседствующих церкви не могли соперничать без скандала. В 1186 г. в Париже в церкви св. Стефана находят тридцать два волоса Богоматери, руку св. Андрея и голову св. Дионисия. Но эта голова уже хранится в знаменитом аббатстве, усыпальнице французских королей. Монахи Сен-Дени выразили протест; в 1191 г. они вскрыли перед королевским советом серебряный ларь, содержащий тело святого Дионисия целиком, и решили поместить голову отдельно, в специальный реликварий, который выставлялся в течение всего года перед взорами паломников.

Этот эпизод был тем более неприятен, что монахи уже давно собирались с силами для опровержения одного враждебного их реликвии мнения. Со времен Людовика Благочестивого они утверждали, что святой Дионисий, мощами которого они обладали, был знаменитым епископом Коринфским Дионисием Ареопагитом, обращенным в христианство самим апостолом Павлом. Им не хотелось считать своим святым какого-то галло-римского епископа, безвестного законоучителя более поздней поры, казненного язычниками на Монмартре вместе с Рустиком и Елевферием, и они почитали врагами скептиков, осмеливавшихся утверждать, что их святой Дионисий не мог быть Ареопагитом, поскольку, если верить достоверным документам, тот никогда не покидал Греции, умер и был погребен там. В течение пяти столетий по этому поводу проливались потоки чернил и разгорались яростные споры. Абеляр был изгнан из Сен-Дени, где укрылся после своего несчастья, именно за то, что пытался поколебать монахов в их традиционном убеждении. Ученый спор с прежним пылом продолжался и в эпоху Филиппа Августа. Сомнения существовали, росли, и первенствующее из королевских аббатств серьезно страдало от них.

В 1216 г. папа Иннокентий III нашел средство. Одному из его легатов, Петру Капуанскому, посчастливилось открыть в Греции, казалось, абсолютно подлинную могилу Дионисия Ареопагита и перевезти мощи в Рим. Иннокентий III подарил их приору Сен-Дени, прибывшему на Латеранский собор, и сопроводил щедрое дарение письмом от 4 января 1216 г., предназначенным для публичного прочтения. Послать монахам тело св. Дионисия Ареопагита, происхождение которого было надлежащим образом удостоверено, означало признать, что они им не обладали. Чтобы не получилось, что он принял сторону, противную дорогой для великого французского аббатства традиции, Папа занимает нейтральную позицию, напоминая, что существует множество мнений, излагающих историю спора, и добавляет: «Не желая в настоящее время отрицать ни первого, ни второго убеждений, мы даруем вашему монастырю…» — он не говорит «мощи» святого Дионисия, что разрешило бы спор, но ловко употребляет очень неопределенное слово sacrum — так сказать, залог, подарок — bead Dionisii pignus. «Так что, — говорит он, — раз вы обладаете двумя телами, никто не посмеет усомниться, чтобы одно из них не было мощами Ареопагита».

Для задач такого рода Церкви приходилось изыскивать различные решения. В течение долгого времени монахи аббатства Сен-Пьер-ле-Виф в Сансе соперничали с монахами Жуара за обладание телом св. Потанциана. В связи с этим в 1218 г. реликвии Сен-Пьер-ле-Виф были более торжественно, нежели обычно, выставлены, а чудесный случай в тот же день открыл в могиле святого епископа собравшимся в Сансе письменное доказательство, что останки, выставленные для поклонения верующих, действительно были останками св. Потанциана.

Подобная же распря случилась в конце XII в. в Оверни у монахов Мозака и Иссуара. С незапамятных времен христиане Оверни и прочих мест пребывали в уверенности, что тело св. Отремуана, покровителя Оверни, покоится в Мозаке. Считалось бесспорным, что в 764 г. на соборе в Вольвине председательствовал Пипин Короткий и именно тогда останки святого были торжественно перевезены в Мозак, где их никогда не открывали. Но в начале правления Филиппа Августа в крае начал распространяться слух, что голова святого находится в церкви Иссуара. Возникла и легенда, согласно которой в момент перенесения мощей в 764 г. один аквитанский сеньор по имени Роже, присутствовавший на торжестве, якобы отделил тайком голову св. Отремуана, дабы спрятать ее в своем замке Пьер-Энсиз. Оттуда она вроде бы попала в руки монаху знаменитого пуатевинского аббатства Шарру и в конечном счете нашла последнее пристанище в Иссуаре. Средневековье донесло до нас псевдоисторические рассказы, составленные из различных фрагментов, для объяснения дальних странствий реликвий и содействия притязаниям какой-либо Церкви. В глазах наших предков поставить интересы святого или монастыря выше интересов истины было благочестивым, нисколько не предосудительным поступком. Благочестивого фальсификатора извиняли.

Легенда, распространяемая монахами Иссуара, оказалась и в самом деле убийственной для Мозака: этому святилищу грозило забвение из-за соперничающего заведения. В 1197 г. аббат Мозака привез епископа Клермона и умолил его произвести в законном порядке проверку подлинности реликвий св. Отремуана. Открыли заключавший его ковчег, и явилось целиком все тело, плотно обернутое в полотняные и шелковые ленты «в том же состоянии, в каком его оставил король Пипин». Ремни еще носили оттиск королевской печати. Сомнений больше не было. Победа осталась за Мозаком.

Сегодня эти детали нам кажутся не слишком интересными для истории Франции; но для современников они важны. В средневековом обществе не было более важного события, чем выставление и перенос мощей, чем чудо, совершаемое на могиле апостола или святого, чем спор за обладание священными реликвиями. Когда французские и венецианские бароны захватили в 1204 г. Константинополь, вся Франция, до глубины души взволнованная, издала неподдельный крик радости. Воскресла идея смены греческой империи латинской и создания французскими феодалами на берегах Босфора и Эгейского моря второй Франции? Отнюдь нет! Причина безграничного ликования заключалась в том, что рыцари и паломники возвращались со своей долей добычи, плодами узаконенного обычаем разграбления византийских церквей; по всем провинциям должны были широко распределять восточные реликвии; четвертый крестовый поход сулил внезапное, нежданное, небывалое умножение христианских сокровищ. Вот что в высшей степени интересовало толпу, и именно об этом наши исторические компендиумы умалчивают.

ГЛАВА II.

ПРИХОДЫ И ПРИХОДСКИЕ СВЯЩЕННИКИ

Все вышесказанное доказывает, что религиозное чувство и религиозный страх во времена Филиппа Августа все еще оставались наиболее действенными и мощными рычагами управления индивидуальными и коллективными поступками людей. И эти рычаги находились в руках духовенства.

Несмотря на сильные нападки, предметом которых она начинала становиться, Церковь в глазах людей всегда была недосягаема. Именно она и только она исполняла и могла исполнять тогда большую часть социальных функций, возложенных ныне на государство. Историки вроде Анри Мартена, оспаривающие законность и необходимость подобной роли Церкви, ничего не понимают в средневековье. Разумеется, основной миссией духовенства было молиться и отправлять религиозные службы для всего населения. Но оно было также и сословием, которое занималось обучением и хранило научные и литературные сокровища. В обязанность ему вменялась помощь бедным, больным и паломникам. Оно выносило приговоры по большинству гражданских и уголовных процессов. Имея в руках такое оружие, как отлучение и интердикт, оно укрепляло дисциплину. Духовенство руководило всеми актами гражданской жизни верующих и было для всех феодальных суверенов необходимым инструментом управления и администрирования. Наконец, это было едва ли не единственное сословие, поставлявшее представителей свободных профессий — врачей, преподавателей, судей и адвокатов. Ему было поручено блюсти все интеллектуальные и моральные интересы общества и значительную часть его материальных интересов. Короче говоря, международная корпорация церковников не ограничивалась общим руководством судьбами христианского мира, но являлась мощным стержнем всех национальных организмов. Земельный собственник, хозяин значительной части территории, чуть ли не капиталист (потому что нельзя было отчуждать его имущество и потому что, несмотря на канонические законы, оно занималось всевозможной торговлей, даже торговлей деньгами), самое привилегированное, освобожденное от прямого налога, а часто и от косвенного, свободное от военной службы, подсудное только особым судам, духовенство этой эпохи занимало ни с чем не сравнимое положение. И ничто из того, что существует в современной Франции, не может дать представления о нем.

Однако надо учитывать и то, что священники средневековья — люди своего времени. Их традиции и занятие недостаточно защищали от воздействия жестоких обычаев и грубых нравов, в атмосфере которых они, как и все их современники, жили. Постоянно взаимодействуя с феодалами, поучая и умиротворяя их, они не могли избежать влияния феодального духа, невольно поддаваясь заразительным примерам. Многие из посвященных в духовный сан вышли из рыцарского сословия и, ведя образ жизни дворянина, разделяли чувства, предрассудки и пороки своего класса. Под сутаной или монашеской рясой оставалась та же живость, те же буйные страсти, та же любовь к битве. За неимением возможности использовать свою энергию и удовлетворять потребность в движении в войнах они наверстывали свое в сословных мятежах, в конфликтах по поводу прав и обязанностей, в жестоком соперничестве мирских и церковных интересов. В церквах и монастырях жил дух независимости и бунта — сущности феодальных нравов. Над природой священников властвуют плоть и кровь. Церковь воинствующая и могущественная! она утверждает свою огромную власть как путем оказания народу услуг, так и совокупностью добродетелей и познаний, намного более высоких, чем у других классов; но у нее нет покорного вида современного гибкого духовенства. Она живет, пульсирует и борется, как и прочие сословия.

В основании церковного организма находится приход, в котором служит приходский священник, являющийся поверенным душ, qui habet curam animarum. Большая часть приходских священников принадлежала к белому духовенству и находилась в исключительном ведении епископа. Но когда приход становился собственностью аббатства или капитула, его могли доверить монастырскому канонику или даже монаху, облеченному иерейским саном и направленному своей общиной отправлять священнические обязанности. Совокупность многочисленных приходов и их придатков — часовенок с капелланами в деревушках — составляет комплекс, называемый в разных районах деканством или протоиерейским приходом. Декан, или протоиерей, являлся естественным посредником между епископом и архидьяконом, а священники простых приходов были подвластны его юрисдикции. Таково низшее духовенство — находящееся в непосредственном контакте с крестьянином, вышедшее само по большей части из народных слоев, самое многочисленное, но также и самое неорганизованное и менее всего поддающееся церковному руководству.

История этих сельских священников мало известна, поскольку приходы того времени не оставили архивов. Протоколов епископских посещений в эпоху Филиппа Августа еще нет. Что же касается хронистов, то они говорят только о церковных властях — епископах, капитулах, аббатствах, занимавших определенное место на сеньориальной лестнице. Особенно не хватает свидетельств материального и изобразительного порядка. Иллюстраторов манускриптов и церковных скульпторов занимают епископы, аббаты, монахи, но они и не думают изображать кюре. Печати приходов и деканств, которыми эти священники скрепляли акты гражданской жизни своих прихожан, дары, продажи и завещания, к сожалению, очень малы размерами, да и изображают всего лишь символические образы: Агнца Божьего, цветок лилии, орла св. Иоанна Богослова, чашу для мессы. Только на одной из них (которой в 1209 г. пользовался Рено, архиепископ Буржский) можно видеть священника, служащего у алтаря, где стоит дароносица. Музей Байе хранит маленький колокол времен Филиппа Августа — на нем стоит дата «1202 год», что является редкостью. Правда, некоторые приходские церкви, где совершали богослужения тогдашние священники, еще стоят. Но столь малую часть из них можно датировать с уверенностью! Некоторые из них соперничали в богатстве и изысканности с соборами или знаменитыми аббатствами: таковы два прекрасных образчика готического искусства — церковь св. Петра в Гонессе и церковь Пти-Андели.

В других концах Франции, в центральных и южных провинциях, приходское духовенство меньше дорожило роскошным убранством, а больше — возможностью защититься от знати, рыцарей, наемников и бандитов. В ту пору кюре возводили массивные церкви, одетые в броню толстых контрфорсов, с высокими стенами и колокольнями, похожими на донжоны. Там можно было предоставить убежище и окрестным крестьянам. Однако же существовала опасность использования священниками подобных Церквей для угнетения прихожан или сопротивления епископу. Так, Авиньонский собор 1209 г. говорит о безобразиях, которые творились в некоторых укрепленных церквах, «где недостойные священники превратили Божий дом в воровское гнездо». Поэтому укреплять церкви и кладбища запрещают. Епископы обязаны разрушить все строения, придающие храму вид замка.

Приходские священники нашли иное средство подготовиться к возможной осаде и защитить себя от вымогательств и жестокостей владельцев замков. Они создают между собой и даже совместно с мирянами братства — настоящие общества взаимопомощи, со статутами, в которых клялись в их соблюдении и в наказании нарушителей. Но Церковь, враг коммун и городских корпораций, имела свои резоны избегать братств, даже религиозных. Руанский собор 1189 г. осудил их. «Канонический устав ненавидитсей видсоюза, canonica detestatur scriptura», — говорят епископы, мотивируя это следующим: «Поскольку трудно соблюдать статуты братства, они становятся кое для кого причиной клятвопреступлений». А правда состоит в том, что епископат не желал оставлять в руках низшего духовенства инструмент для защиты независимости. Братства священников исчезли. Однако весьма вероятно, что союз священников Крепи-ан-Валуа (confraria presbiterorum de Crespeio), организованный при Филиппе Августе, не вызывал опасений у властей, ибо он просуществует все средневековье, и исторические документы о нем, в виде исключения, до нас дошли.

С другой стороны, недоверчивость епископов была правомерной. Уж если они хотели сохранить над служащими приходов непосредственную власть, данную им в день принятия посоха и митры, то следовало сохранить религиозный и чисто духовный характер сельских священнослужителей, без которого последние быстро бы исчезли.

* * *

Приход тогда не был, как ныне, чисто церковным органом. Эта маленькая сеньория особого рода принадлежала не только Церкви в лице епископа или его представителя — архидьякона: в некоторой степени она была собственностью «покровителя». И этот покровитель — часто мирянин, то есть хозяин соседнего замка, простой рыцарь, почтенный житель деревни, иногда более значительное лицо — граф, герцог или даже король. Светский покровитель пользовался церковью, находящейся в его владениях, как фамильной собственностью, передававшейся от отца к сыну. Помимо удовлетворенного самолюбия (первое место в церкви, почести при участии в религиозных процессиях) он получал часть десятины и приходских доходов, которую мог продавать, отдавать, закладывать, как всякую другую собственность. Наконец, он имел право «представить», то есть назначить, приходского священника при условии согласия и инвеституры епископа. Во многих местах священник был не более чем вассалом, компаньоном, управляющим, арендатором покровителя. Можно лишь догадываться, к каким коммерческим сделкам приводило назначение приходских священников мирянами, спешившими извлечь из своего патронажа наличные деньги.

Однако под влиянием подъема религиозного сознания и развития монашеских орденов это зло день ото дня уменьшалось. Сложившееся в приходах положение, столь противоречащее церковному порядку и законам, волновало и приводило в смущение некоторых совестливых сеньоров. Охваченные страхом ада, они стремились избавиться от такой опасной собственности, отдавая или продавая (ибо часто эти мнимые дары — не что иное, как скрытые продажи) соседнему монастырю, известному аббатству или епископству церкви и десятины, которыми они пользовались. Таким образом, доходы Церкви возвращались ей, и именно клирик, становящийся покровителем и назначавший священника, гарантировал лучший их подбор. Но в эпоху Филиппа Августа этот реальный прогресс был достигнут далеко не во всех диоцезах. Многие приходы, возможно, большинство их, оставались еще под светским патронажем — ситуация, несовместимая с достоинством и даже нравственностью викариев и мешающая осуществлению епископских прав.

Первое из этих прав, и самое важное, заключалось в участии в основании приходских церквей и капелланских приходов; они создавались постоянно, ибо Церковь всегда использовала любой случай для расширения своего духовного и светского домена и увеличения числа священников, облеченных миссией спасения душ. Удовлетворяя потребности верующих, она выступала с инициативой разделить приход надвое, или же щедрое высокопоставленное лицо во спасение своей души несло расходы по основанию церкви. В обоих случаях все решала епископская власть. На исходе XII в. церковь св. Петра в Рибмоне, крупной Деревне в окрестностях Сен-Кантена, попала под патронаж соседнего аббатства Сен-Николя-де-Пре; таким образом, местность Вилле-ле-Сек охватывал довольно широкий приходской округ, но приход Рибмона и Вилле обслуживался только одним священником. Жители деревни обратились с просьбой к епископу Ланскому соорудить им часовню, создав отдельный приход, ибо у них была только маленькая часовенка Богоматери, в которой крестили и отпевали с незапамятных времен. Они объяснили, что расстояние между Рибмоном и Вилле слишком велико, чтобы священник Рибмона мог должным образом обслуживать оба прихода. Кроме того, этот священник жил в черте замка Рибмон; ему трудно было оттуда выйти, особенно ночью, и тогда жителям Вилле случалось умирать, не получив отпущения грехов и не успев составить завещание.

Это дело о разделении прихода на две части привело к длительному процессу, который дошел до самого Рима. Аббат св. Николая и кюре в Рибмоне не желали раздела своего прихода. Они утверждали, что доходов церкви в Рибмоне недостаточно для содержания двух приходских священников. Напротив, жители Вилле, подстрекаемые одним клириком, который рассчитывал занять должность в будущем приходе, упорно требовали отделения. Однако они не ограничились тяжбами и, пройдя все уровни власти, перешли к делу.

Уверенный в положительном решении суда, клирик Вилле, видевший себя уже приходским батюшкой, однажды проник со своими сторонниками в часовню Богоматери. Прибежал аббат св. Николая, чтобы воспретить им туда входить, но его остановили в дверях, и он даже жаловался, что его поколотили. Тут люди аббатства прибегли к силе и, окружив часовню, которую виллеский клирик отказывался покинуть, не спуская с него глаз, продержали его там без пищи четыре дня, желая поморить голодом. Но несчастный скорее бы умер, чем отказался от того, что считал своим правом, если бы епископ Ланский не приказал прекратить осаду. В конечном счете Иннокентий III 16 мая 1198 года утвердил разделение приходов. Но деревушка Вилле, слишком бедная, не могла прокормить нового кюре. Аббат св. Николая и священник Рибмона крайне неохотно выделяли Вилле часть доходов своего старого прихода. В 1204 г. епископу Ланскому по приказу Папы пришлось вмешаться снова, чтобы урегулировать спорный вопрос: «Ввиду того, что со времени разделения прихода у священника церкви Рибмона меньше работы, а священнику Вилле не хватает средств, аббат св. Николая обязан снабжать последнего каждый год мюидом зерна из поступлений священника Рибмона». История любопытная; она показывает нам, что папская власть небезуспешно вмешивалось в самые незначительные дела церковной жизни страны.