Человек-луч

И он снова взмыл высоко вверх. Теперь сознание окончательно покинуло его. Он не мог различить, как скрылся глазок перископа, как в то же мгновение пронесшийся рядом самолет в упор расстрелял его неподвижное тело... Неизвестный самолет стремительно уходил на юг; подводная лодка исчезла. Три гидроплана экспедиции профессора Павермана на высоте пяти тысяч метров на малой скорости входили с востока в квадрат "М", еще не обнаружив ни Юры, ни его двойника... Боевое судно деревни Вангуну ближе всех было к месту катастрофы, и Василий Иванович в свой морской бинокль уже ясно различал тело Юры и фигуру его двойника в струящихся потоках раскаленного воздуха. Лодки, на которых все же плыли к квадрату "М" неугомонные корреспонденты и операторы, были еще далеко, но тоже приближались к месту, где разыгралась трагедия... Радисты на гидропланах упорно вызывали Юру и его двойника. Никто не отвечал на вызов. Они перехватили только приказ с неизвестного самолета, где предлагалось эскадре оккупировать Биссу и захватить "Ильич". - Я предполагал это, - лаконично ответил Крэгс, когда ему передали сообщение. Немедленно радиостанции Биссы и "Ильича" довели до сведения всего человечества историю преступления в квадрате "М". "Какова позиция западных правительств? - запрашивала канцелярия короля Биссы. - Мы предупреждаем, что не допустим оккупации острова и будем защищаться всеми видами оружия, имеющимися в наших руках. Всю вину за последствия этой неслыханной авантюры человечество возложит на ее авторов..." Ряд западных правительств поспешил сообщить, что им неизвестно, о какой авантюре идет речь в заявлении короля Биссы. Командующий тихоокеанским флотом объявил, что корабли Седьмого флота участвуют в обычных маневрах по плану морского министерства и что нота, переданная канцелярией его величества короля Биссы, несмотря на ее неофициальный, недоброжелательный и явно пропагандистский характер, тщательно изучается... Пока дипломаты обменивались любезностями, похожими на обнаженные шпаги, профессор Паверман, члены экспедиции и весь личный состав "Ильича" более всего были озабочены тем, как при создавшихся условиях спасти Юру. Предполагалось, что и он и его двойник, прибыв на место и несколько освоившись, дадут о себе знать по радио и при подходе судна или гидропланов спустятся на воду, откуда и будут подобраны. Теперь стало ясно, что ни Юра, ни его двойник спуститься на воду не могут. Обнаружив наконец Юру, гидропланы вызвали вертолет. Никто не знал еще размеров катастрофы; не знали, убит или только ранен Сергеев, и каждая весть из района Биссы жадно ловилась миллиардами людей, не отходивших от своих приемников или уличных репродукторов. Новости были неясные и путаные, но сам факт огромной удачи Великого эксперимента и чудовищное злодеяние неизвестного самолета потрясли сердца людей. Всюду возникали стихийные митинги; полиция растерялась; политические деятели обнаружили, что совершенно неясно, как поступит в такой ситуации армия, и, хотя радио, газеты и телевидение западного мира еще не решались передавать ноту короля Биссы и старательно обходили вопрос о национальной принадлежности самолета, совершившего бандитское нападение, все же в наэлектризованных толпах людей в Англии, Японии, в Америке все чаще раздавались яростные крики: "Мир! Мир! Руку Советам! К черту бомбы!" Между тем драма у острова Фароо-Маро неуклонно продолжала развиваться. Моряки спустились по лестнице из остановившегося над Юрой вертолета, с трудом подхватили его грузное, безжизненное тело. Прибывший на вертолете врач экспедиции, понимая, как ждут его сообщения во всем мире, осмотрев Юру и хмуро глядя перед собой, негромко сказал: - Жив. Но может умереть ежеминутно. Пробита сердечная сумка, вторая пуля застряла в легком... Помимо этого, тяжелое отравление... не могу понять, чем. Даже на "Ильиче" нет условий для проведения такой сложной операции... Захватив и двойника Юры, вертолет, словно траурная колесница, грузно полетел к "Ильичу". То, что шторм начинается в тропиках внезапно, Василии Иванович, конечно, слышал; все же он безусловно не оценил бы зловещего значения темного пятна, возникшего на востоке, среди веселых кучевых облаков. Но Тобука и все гребцы, взволнованно показывая на это крохотное черное облако и на этот раз не дожидаясь согласия Василия Ивановича, развернули свое боевое судно и помчались к острову. Ни Василии Иванович, ни ребята не могли осознать серьезности надвигавшейся угрозы; они были целиком под впечатлением катастрофы, разыгравшейся на их глазах, не знали, жив ли Сергеев, и только видели, как подобрал его вертолет. Между тем крохотное черное пятно стало уже огромным облаком, налитым до краев дождем. Неожиданный холодный ветер резкими толчками валил лодку набок, с волны на волну; Нинка посинела, зубы у нее стучали, и даже Бубырь покрылся гусиной кожей. Огромная тень от облака неумолимо двигалась на лодку и наконец накрыла ее. Не дождь, а сплошные потоки воды, словно лавина ревущего водопада, обрушились на лодку. А в нескольких десятках метров, наблюдая, как здорово все это получается, насмешливо сверкало солнце. Лодку захлестывало водой. Огромные волны в гривах седой пены, рыча, шли на нее одна за другой. Отплевываясь от соленой воды, до того мокрые, что казалось, будто у них промокла насквозь кожа, Нинка в облепившем ее сарафане и неповоротливый даже в шторм Бубырь вычерпывали воду из лодки, то и дело сваливаясь под ноги пожелтевшим от тревоги гребцам. По другую сторону орудовал ведром Василий Иванович. В уныло обвисшей шляпе, с закатанными брюками на бледных волосатых ногах, он походил, как ни странно, на дачника, попавшего на рыбалке под ливень. По черным, равномерно сгибавшимся спинам гребцов текли потоки воды, лодка чудом перебиралась с одной стены воды на другую. Вдруг огромная косая волна, величиной с многоэтажный дом, неожиданно накрыла лодку... Гребцы в ужасе выпустили весла, лодку занесло боком, и в следующее мгновение она опрокинулась, бросив в океан гребцов, Тобуку, Василия Ивановича, Бубыря с Нинкой и Муху. Глотая воду, фыркая, чувствуя, что погибает, что соль и вода беспощадно забили ноздри, боясь открыть рот, но работая ногами и руками, Бубырь, подхваченный следующей волной, вылетел на поверхность и жадно глотнул вместе с солеными брызгами изрядный запас воздуха. "Кораблекрушение! Шторм! Акулы! - Одна ужасная мысль в воспаленном мозгу Бубыря сменялась другой. И вдруг самая страшная мысль едва не заставила его выпрыгнуть из воды. - А где Муха? Она же не умеет плавать!.." Он оглянулся и только сейчас увидел, что не один. Волны то разбрасывали, то снова сближали черные тела гребцов, среди которых он различал Тобуку; за нос опрокинувшейся лодки упорно держался Василий Иванович; другой рукой он поддерживал Нинку, которая что-то кричала, задирая кверху белобрысую голову с жалко повисшими косичками... Кажется, она ругала океан. Обрадованный Бубырь поплыл к ним, и, хотя это было очень трудно и, подплывая, он несколько раз больно стукнулся о лодку, до крови распоров бок, все же он добрался к Василию Ивановичу и подхватил яростно плюющуюся Нинку с другой стороны. - А Муха? - крикнул Леня. - Видели Муху? Муху никто не видел. Тут же к лодке подплыли Тобука и другие гребцы. Тобука, все еще пытаясь улыбаться, посадил Нинку на плечи и, держась за лодку рядом с Василием Ивановичем, печально покачал головой. Они могут спастись, только если утихнет шторм и если до этого не появятся акулы, а их тут много... Акулы!.. Леня перестал слышать грохот океана, не замечал ливня, не видел многосаженных волн. До боли в глазах он вглядывался в мутно-сизую воду; ему то и дело казалось, что из неведомых глубин всплывает длинное, сильное тело с разинутой зубастой пастью и косым плавником. Но вместо акулы Леня увидел Муху!.. Это было невероятно, но он ясно видел на гребне взметнувшейся волны, рядом с собой, мордочку Мухи. Еще не веря себе, забыв об акулах и не обращая внимания на крики Василия Ивановича и Тобуки, Леня ринулся туда, где волны подбрасывали и вертели блестящий черный, почти безвольный, но еще живой комок. Муха была совсем близко, он видел ее блестящие глаза, лапы, упрямо колотившие бешеный океан, задранный кверху нос. Но, злобствуя, злорадно воя, волны откатывались в стороны, и снова между Леней и Мухой лежала седая, в клочьях пены, жадно дышавшая пропасть... Ему помог Тобука. Он поплыл следом за Бубырем и, поняв, что надо добыть собаку, ловко скатился по взмыленному гребню прямо на Муху, успел подхватить ее за дрожащую шкурку. В следующую секунду океан снова вырвал Муху, но теперь Леня был рядом. Муха из последних сил все еще старалась выпрыгнуть из воды, хрипло взлаивала и, захлебываясь соленой пеной, облизывала Леню. - Лает она все-таки по-русски... - едва выговорил довольный Бубырь, когда они добрались до опрокинутой лодки, где с нетерпением ждали их Василий Иванович, Нинка и гребцы. Потоки воды все так же с ревом валились на них, холодный ветер злобно пытался оторвать их от лодки или размозжить об нее, когда Василий Иванович, не спускавший глаз с неба, радостно вскрикнул. Над ними стоял вертолет. Через несколько минут все было кончено. В огромное теплое брюхо вертолета поднялись по бешено качавшейся лестнице не только все тридцать гребцов во главе с Тобукой, не только ребята и Василий Иванович; туда же втянули и славное боевое судно деревни Вангуну. Нехотя покачиваясь под ударами дождя и ветра, вертолет уже проходил над пенными бурунами прибоя, когда с востока, с противоположной стороны островка, до них донесся протяжный рык артиллерийской канонады... Крейсеры, входящие в состав Седьмого флота, дали первый залп по Фароо-Маро...
      Глава двадцать первая КЛИНИЧЕСКАЯ СМЕРТЬ
      Залпу предшествовали переговоры. С крейсера "Атлантида" был продиктован ультиматум королю Биссы: "Восстание туземцев ширится. В Рабоуле сотни беженцев. Ввиду полного бездействия с Вашей стороны вынужден вмешаться. Предлагаю в течение шестидесяти минут обсудить и дать согласие на следующее: 1. Вами интернируется советское судно "Ильич". 2. Вверенный мне флот оккупирует Биссу. В случае отказа или промедления корабли начнут обстрел Биссы, Фароо-Маро и всего района восстания". Шестьдесят минут нужны были для того, чтоб корабли могли занять боевую позицию... Радиостанции Биссы и "Ильича" немедленно сообщили о новой провокации. Но печать и другие средства оповещения западного мира, явно повинуясь невидимой указке, скрыли от населения своих стран ультиматум крейсера. По истечении тридцати минут с момента приема ультиматума радио Биссы заявило: "Восстания нет. На Биссе и Фароо-Маро все спокойно. Предупреждаю командующего Седьмым флотом и командующего эскадрой в составе авианосца "Океан", крейсеров "Атлантида" и "Колумб", что вход в территориальные воды Биссы запрещен. Нарушение территориальных вод повлечет насильственное выдворение эскадры. Крэгс". Адмирал расхохотался, получив этот ответ. Корабли эскадры через двадцать минут вошли в территориальные воды Биссы и заняли боевую позицию. Жерла орудий, как огромные указательные пальцы, были направлены на Фароо-Маро и стоявший по ту сторону острова "Ильич"... Последовала новая радиограмма командующего эскадрой: "Через пять минут начинаю обстрел". Радиостанции Биссы немедленно ответила: "Руководствуясь человеколюбием, вторично предупреждаю: любое враждебное действие вызовет уничтожение эскадры. Крэгс". Тогда по истечении пяти минут последовал залп. Это был тот самый залп, который услышали на вертолете. Казалось, содрогнулись не только громады кораблей, но весь остров и океан до самого горизонта... Бледно-кровавые вспышки пламени заплясали на волнах багряными бликами... Одновременного залпа орудий крейсеров "Атлантида" и "Колумб" было достаточно, чтобы стереть с лица земли десяток таких островов, как Фароо-Маро. Чтобы покончить наверняка с Биссой и "Ильичем", командующий эскадрой распорядился пустить в ход атомную артиллерию... Снарядам с "Атлантиды" и "Колумба" надо было всего десять секунд, чтобы преодолеть расстояние до Фароо-Маро. Однако прошло десять, двенадцать, пятнадцать минут после залпа, а на острове не наблюдалось никаких последствий этого страшного огневого удара. Ни рушащихся зданий, ни гибнущих пальм. Ни языков пламени, сливающихся в один грандиозный пожар. Ни мечущихся, еще уцелевших жителей. Ничего. Не было слышно даже взрыва... На берег лагуны не торопясь вышли туземные женщины, видно не знавшие ничего о том, что крейсеры начали обстрел, и, мирно зубоскаля, расположились полоскать белье. Впервые радиограмма Крэгса была принята, выслушана и изучена на "Атлантиде" с должным вниманием и тревогой: "Крейсеры произвели обстрел ядерной артиллерией. Одного залпа было более чем достаточно, чтобы полностью уничтожить Фароо-Маро. Как видите, вы бессильны. Я предупреждаю в последний раз. Предупреждаю командующих флотом и эскадрой, их офицеров и матросов. Прекратите безумие. Еще один залп - и эскадра будет превращена в ничто. Крэгс". - Мне кажется, к этому следует отнестись серьезно, - заявил командующему эскадрой капитан "Атлантиды". - Видимо, там, - он показал через плечо на остров, где, словно издеваясь над крейсерами, уже с десяток туземных женщин, хохоча, полоскали белье, - действительно имеется оружие, нам совершенно неизвестное. Залп двух крейсеров - и никаких последствий! Это знаете... - Капитан ежеминутно вытирал пот. - Если залп "Атлантиды" и "Колумба" глохнет, как удар кулаком в подушку, войне действительно конец! Мы не можем рисковать бессмысленной гибелью трех первоклассных боевых кораблей. Адмирал стоял в боевой рубке; у ног его, тяжело дыша и высунув багровые языки, лежали два огромных дога. В пестрой легкой куртке, распахнутой на поросшей седой щетиной груди, в белых штанишках по колено, из-под которых торчали сизые, в склеротических жилках, толстые ноги, адмирал походил на заурядного забулдыгу. Из широких ноздрей высовывались густые пучки черных и седых волосиков. Адмирал дергал носом, принюхиваясь к запахам, плывущим с острова. Пахло вареньем, и это особенно раздражало адмирала. - Трех кораблей! - Адмирал усмехнулся с выражением такого гнева, что капитан отступил. - Здесь - я! Понятно вам это? А где я, там наша страна! И я, рискуя собой, капитан, рискуя всем, приказываю вам: Огонь! Огонь! Капитан, опустив голову, не решался ослушаться и не мог заставить себя приказать продолжать обстрел. - Да вы трус, капитан! - Адмирал медленно вытер дрожащие пальцы, которыми только что коснулся было кителя капитана. - Вы паскудный трусишка, полагающий, что вместе со своими тридцатью или сорока тысячами молодцов действительно очень нужны нашей стране! Если я рискую своей жизнью, то какая цена вашей? Капитан, бледный как мертвец, шагнул навстречу адмиралу: - Вы не смеете меня оскорблять! - Тогда стреляйте! - ответил адмирал. Крейсеры дали второй залп. На острове это снова не произвело никакого впечатления. Женщины, как будто они и не слышали ничего, горланя по-прежнему, полоскали белье. - Еще залп! Еще! - Адмирал тряс кулаками перед лицом капитана. - Пока мы не найдем щель... Бледный от ужаса радист, заглянув в рубку, молча сунул капитану радиограмму. - Что там? - крикнул адмирал, вырывая послание. - Опять угрозы? Он прочел: "Всем, всем, всем. Сообщаю, что эскадра, атаковавшая Биссу, выброшена из района островов. Крэгс". - Пропаганда... - выговорил адмирал, бросая бумажку, но это было его последним словом и последним жестом. Женщины, весело полоскавшие у берега лагуны белье, заметили, как словно молния сверкнула там, где только что стояли грозные корабли, полыхавшие огнем... Вспышка, затмившая солнце, мелькнула над океаном и исчезла. И кораблей не стало. Глядя на океан, свободно, до горизонта, кативший свои лазоревые волны, женщины с еще большим оживлением принялись за стирку...
      В этот яркий, солнечный день все золотистые пляжи Великой песчаной косы были усеяны отдыхающими, пловцами и любителями подводной охоты. Веселый гомон развлекающейся толпы заглушал не юлько насмешливые крики чаек, но даже могучий рев океана. Гремели импровизированные оркестры; стонали банджо и гитары; шутливо покрикивали продавцы мороженого, соков и горячих сосисок; целая компания подводных охотников в причудливых ластах и аквалангах пыталась на кромке берега у воды изобразить только что изобретенный ими танец Нептуна... Все шло как в обычное воскресенье. Поэтому, когда странный солнечный зайчик остро резанул всех по глазам мгновенной ярчайцгей вспышкой, это восприняли как чью-то шутку. Но тотчас многокилометровый пляж, буйно гудевший весельем, оцепенел; люди застыли в самых неожиданных позах. В следующую секунду все шумно ринулись бежать, но остановились, задержанные не то страхом, не то любопытством. Всего в нескольких десятках метров от берега, там, где только что лишь солнечные блики сверкали на гребнях волн, где на ослепительно синем небе мелькали ярко-оранжевые клювы чаек, стрелой падавших на летучих рыбок, теперь лежали огромные корабли. Они были несуразны и страшны... На берегу не сразу поняли, что это военные корабли - два крейсера и авианосец - и что корабли находятся в самом неестественном состоянии: стоят на песке, медленно, но неотвратимо заваливаясь набок... Не сразу увидели с берега и людей, моряков. Похоже было, что моряки не то долго спали, не то перенесли какое-то потрясение, от которого не могут оправиться. Люди на берегу и люди на кораблях пришли в себя примерно в одно и то же время. Пока на берегу знатоки флота и политических событий, прочитав название кораблей "Океан", "Атлантида", "Колумб", - обменивались недоуменными репликами о том, что эти суда входят в состав Седьмого флота и крейсируют где-то между Австралией и Индонезией, на кораблях послышались нервные, торопливые команды... Первые репортеры - кто захватив у берега лодки, кто просто вплавь - уже вертелись около стальных громад, силясь жалкими человеческими голосами в самодельные рупоры прокричать свои вопросы... Но еще до этого пришедшие в себя радисты кораблей поторопились, пока связь работала, передать в эфир сенсационные сообщения. В это невозможно было поверить! Как! Три первоклассных военных корабля общим водоизмещением едва не в сто тысяч тонн, вооруженные атомной артиллерией, имея на борту почти тридцать тысяч человек и пятьдесят реактивных самолетов, были, словно ничтожные пылинки, брошены в воздух и перенесены за тысячи километров! Все они оказались аккуратно посаженными на песчаные отмели Великой косы. И это сделал какой-то ничтожный король Биссы! Мир был потрясен. Злодейское нападение на Сергеева, которого уже газеты всех континентов называли "Человек-луч", вооруженная агрессия Седьмого флота против беззащитной Биссы и научного судна, не имевших никакого вооружения, и, наконец, чудесное и загадочное поражение Седьмого флота, выброшенного на людные пляжи, за много тысяч километров от берегов Биссы, - все это повергло людей в необычайное волнение. В газетах промелькнуло интервью с академиком Андрюхиным, который, вылетев после первых же радиограмм с сообщениями о судьбе Сергеева, находился в тот момент в районе Сингапура. "Война невозможна. Можно погубить весь флот, всю авиацию у берегов Биссы, но ни один снаряд и ни один солдат не достигнут этих берегов. Король Биссы не нападает. Он защищается". В специальных выпусках газет, посвященных этому заявлению, наиболее храбрые корреспонденты ядовито намекали, что некоторые страны претендовали на мировое господство, но не могут справиться с королевством Бисса, где постоянно проживает всего двести человек белых, весь флот которых состоит из нескольких туземных лодок, авиация - из змеев, а артиллерия - из фейерверков: ими премьер-министр Хеджес любит отмечать знаменательные события...
      Все эти тревожные часы Юра находился между жизнью и смертью. События развивались с такой стремительностью, что невозможно было поверить, будто с момента появления Юры над океаном и до настоящего времени прошло менее четырех часов. В лазарет "Ильича", где лежал Юра, не доносилось ничего из бурного потока событий. Юра все еще не приходил в сознание. Ни врачебные советы, которые шли теперь со всех концов мира, ни молитвы простых людей - итальянцев и индийцев, англичан и тибетцев, - кажется, уже не могли его спасти. Лицо врача становилось все более мрачным: он опасался даже того, что не сумеет поддержать едва тлевшую в Юре жизнь до прибытия Андрюхина. - Вы можете умереть сами, убить любого из нас, променять наше судно и Фароо-Маро в придачу на нужное вам лекарство, - заявил профессор Паверман, сверкая глазами и колотя сухоньким кулачком по столу, - но Сергеев должен жить до приезда Андрюхина! И теперь врач через каждые полчаса, с лицом все более откровенно тревожным, докладывал Паверману, что пока его приказ выполняется. - Не мной, - прибавлял врач, - я бессилен... Самим Сергеевым. Как он живет, чем - не знаю... Бубырь и Нинка сидели безвыходно в тесной клетушке у Пашки Алеева, в его, как он говорил, персональной каюте. Они больше молчали и то и дело по очереди тискали Муху. Но она, словно понимая и чувствуя, что эти ласки предназначаются другому, не прыгала, не лаяла, а только тихонько повизгивала, глядя на них удивительно умными, печальными глазами. - А может, им нужна кровь? - вдруг зашевелился Бубырь. - У меня знаете ее сколько! Но Пашка, сердито отмахнувшись, заявил, что он узнавал - крови не нужно... - Изобретают эти ученые, изобретают, - зло пробурчал Пашка, - а того не могут, чтобы за нужного человека другой пусть помер, ненужный... - А может, этот другой, - с испугом пробормотала Нинка, моргая на Пашку сквозь слезы, - может, он тоже когда-нибудь станет очень нужный? Человек-луч умирал. В палате госпиталя врач и его ассистенты уже ни на секунду не отлучались от операционного стола, где было распростерто недвижное большое тело Юры. В 16 часов 45 минут судорога прошла по телу больного. Медленно раскрылись стекленеющие глаза. Дрогнули крупные запекшиеся губы. Врач прильнул к нему, пытаясь различить, что он хочет сказать. - Конец? - выдохнули едва различимо черные губы. Врач подумал, что он говорит о себе. - Очнулся? Великолепно, - заговорил он поспешно тем нарочито бодрым голосом, который пускают в ход врачи, когда исчерпаны уже все средства для спасения больного. - Теперь будешь жить! Теперь, брат... - Ко-онец войне? - с невыразимой мукой упрямо выдохнули губы. И врач, позабыв все, чему его учили, позабыв, что он врач, неожиданно стал "смирно" перед этим умирающим. Вытянув руки по швам, врач хотел что-то сказать, но, чувствуя, что злое, ненужное рыданье прервет его голос, только строго и выразительно принялся кивать головой. - Да! - громко сказал он, совладав наконец с голосом. - Да! Войне конец! Ассистенты врача, профессор Паверман, вошедший в палату, Крэгс не шевелясь замерли там, где их застала эта неожиданная сцена. В тусклых, мертвых глазах Юры на миг словно проскочила искра. Рука его дрогнула. Врачу показалось, что Юра тянется что-то достать. Шагнув вперед, врач хотел помочь, но не успел. Тяжелая рука Юры безвольно проползла по простыне и повисла. Прошло, наверное, более минуты, самой мучительной минуты в жизни всех присутствующих. Старый врач, стоя в ногах постели, как часовой, сказал, глядя в лицо товарищам. - Это все. Наступила клиническая смерть... Было так тихо, что они услышали чьи-то быстрые, трепетные шаги по коридору, услышали, не осознавая этого. Даже когда дверь распахнулась, никто не оглянулся. - Где он? - выдохнула, вбегая, Женя. - Уже все?.. Давно?.. Растолкав всех, она бросилась к постели и упала на грудь Юры. - Женя! - Профессор Паверман схватил ее за плечи. - Где Андрюхин? - Он не звонил? - Ее лицо с трудом принимало осмысленное выражение. - Ведь еще возможно чудо... Едва слышно пропел телефон Паверман, схватив трубку, замер, не раскрывая рта. - Да, - сказал он наконец. - Да! И, повернувшись к замершим сотрудникам, резко скомандовал: - Немедленно доставить Сергеева в фотонную камеру. Андрюхин и Шумило ждут его в клинике Синг Чандра, в Калькутте...
      В сверкающей серебром металла и белизной особых пластмассовых покрытий калькуттской хирургической клинике, у пустого операционного стола, рядом с Синг Чандром стояла в напряженной позе Анна Михеевна Шумило. Хирурги, их ассистенты, инструментарий, ослепительный свет ламп - все было готово, не хватало только больного. Лишь один посторонний был допущен в операционную, где на пустом еще столе мог ежесекундно возникнуть больной. Этим посторонним был Иван Дмитриевич Андрюхин. Сидя в стороне, под бесшумным вентилятором, он прислушивался к четкому тиканью метронома и, словно не доверяя ему, следил по своему секундомеру... Группа врачей застыла, окаменев. Растопырив пальцы в маслянистых перчатках, наклонив крупную курчавую голову, увенчанную блестящей белой шапочкой, впереди неподвижно стоял великий хирург Синг Чандр, не отводя глаз от сверкающей белизны пустого стола. Метроном неожиданно смолк. Привстав, Андрюхин защелкнул крышку своих часов. Искры полыхнули по острым ребрам стола, над ним заколебалось светящееся туманное облачко. Врачи, жмурясь, невольно выпрямились. Но тотчас шагнули вперед. На столе, несколько набок, в неудобной позе, было распростерто мертвое, слегка тронутое желтизной тело Юры Сергеева. - Начали, - глухо произнес Синг Чандр, нагибаясь над этим огромным, бессильным и все же прекрасным телом... Глава двадцать вторая СИЯНИЕ НАД ЗЕМЛЕЙ
      Милая Родина! Ты в бою Только мне протруби А Недогонов
      Прошло немало дней, прежде чем Юра очнулся и открыл глаза. Однажды ночью Женя, дремавшая в кресле у его постели, проснулась от тревожного ощущения, что на нее смотрят, и, открыв глаза, увидела глаза Юры. - Привет... - Юра хотел сказать это весело, но вышел шелестящий шепот. Опять будешь терзать меня акупунктурой? - Заговорил... - Она сползла с кресла на пол и, стоя на коленях, на мгновение прижалась вспыхнувшим лицом к бледной руке Юры. - Заговорил!.. Она метнулась к двери, но, не решаясь оставить его, только нажала кнопку звонка, который был установлен в каюте Анны Михеевны. - Где это мы? - выговорил Юра, поводя глазами по сторонам. Действительно, огромная комната, прямо-таки величественная кровать, хрустальные люстры, великолепные гобелены на стенах - все это совершенно не походило на строгий лазарет "Ильича"... - Молчи! Молчи! - Женя бросилась к нему, но остановилась у кровати, прижав к груди худые кулаки и не решаясь даже нагнуться. - Юра! Заговорил... - Так как же мне: говорить или молчать? - Он с радостью чувствовал, что живет, что силы снова начинают бродить в нем, даже попробовал пошевелиться; тотчас острая боль едва не швырнула его в беспамятство. - Молчи! - еле выговорила Женя: лицо ее исказилось той же болью, которая пронзила его. - Не шевелись! Привычно застегивая халат и поправляя белоснежную круглую шапочку, в дверях показалась Анна Михеевна, вопросительно глядя на Женю. - Заговорил! - Женя поспешно отодвинулась от кровати. - Здравствуйте, Анна Михеевна! - прошептал Юра, радостно глядя на сердитое, в веснушках лицо, над которым упрямо вились кудри седых волос. - Ну-ну... Очень рада. - Она присела рядом с кроватью, ее широкая мягкая ладонь легла на лицо, на шею, отодвинула простыню. И Юре, впервые после многих дней увидевшему свое тело, стало неловко за его слабость, неподвижность. Он опять попробовал шевельнуться, и снова мрак от дикой боли на мгновение затопил его мозг. - Лежать! - прикрикнула Анна Михеевна. - Действительно, бычок... Настоящий бык. Никакая наука не может пока создать, брат, такое сердце, такие легкие. - Приложив к туго забинтованной груди большое, в смешных волосиках ухо и пристраивая его между бинтами, она, морща лоб, чтобы скрыть улыбку, потянулась за протянутым Женей фонендоскопом. - Не болтать! - снова прикрикнула она, заметив, что Юра собирается что-то сказать. Выслушав его, она аккуратно свернула фонендоскоп и отдала Жене, продолжая рассматривать Юру. - Кормить атмовитаминами, начнете с номера пятого... Утром сделайте вливание витоглюкозы... - Вливание? - Юра умоляюще взглянул на Анну Михеевну. - Запомните, - отрезала она, - вы находитесь на флагманском корабле нашего флота, линкоре "Советский Союз". Родина и весь мир оказывают вам величайшие почести. Вы - Человек-луч, Герой человечества и прочее... Но, пока вы мой больной, забудьте об этом. Вы будете делать только то, что я прикажу. Сейчас я приказываю спать. Женя, вы уйдете со мной. - Но ведь я ничего не знаю! - пробормотал было Юра. - Вот и отлично! - Анна Михеевна, пропуская Женю вперед, плотно закрыла за собой дверь. Он долго лежал с открытыми глазами, удивленно улыбаясь, иногда хмурясь, вспоминая все, что с ним было, и думая о словах Анны Михеевны. Как он очутился на линкоре? Что это все значит? Что обозначают ее слова о почестях и прочем? Но слабость была еще так велика, что он не заметил, как заснул... Профессор Шумило была права: Юра, Женя и академик Андрюхин, профессора Паверман и Ван Лан-ши, а также рабята - Пашка, Бубырь и Нинка возвращались домой на линкоре "Советский Союз". Родина выслала за героями специальную эскадру: линкор, флагман Краснознаменного Морского Флота и два крейсера. Почти все страны мира просили разрешения участвовать в почетном эскорте, и сейчас следом за нашими кораблями шло не менее семидесяти различных боевых кораблей всех флотов мира. Здесь были китайский крейсер и итальянский эсминец, английский авианосец и шведская подводная лодка, суда всех рангов, флаги всех стран... Даже ночью, даже в самую злую штормовую погоду корабли шли иллюминированные чуть ли не от ватерлинии до верхушек радиомачт, словно целый лес огромных новогодних елок. Еще в Биссе к советским кораблям присоединились китайский крейсер и эсминец Индии. Каждый из них приветствовал нашу эскадру двадцатью одним залпом, салютом наций; им отвечали советские крейсеры. Линкор молчал; все знали, что там борется со смертью Юра Сергеев, Человек-луч. Корабли присоединялись к великому каравану на всем длинном пути, и каждый раз вновь и вновь звучали торжественные салюты, единственные залпы, радующие сердца людей. С авианосцев, линкора и крейсеров в воздух то и дело срывались, как стаи ласточек, самолеты. Фигурами высшего пилотажа, целым каскадом головокружительных взлетов, падений, своим виртуозным мастерством они пели песню бессмертному подвигу Сергеева, простого парня, хоккеиста, секретаря заводской комсомольской организации. Устраивались парады, банкеты следовали за банкетами; академик Андрюхин, осунувшийся и постаревший, говорил, что никогда он не жил такой напряженной жизнью, как в эти дни, а наедине с Паверманом даже признавался, что начинает чувствовать свои восемьдесят семь лет. Теперь уже не сотни, а тысячи корреспондентов пытались проникнуть к Сергееву, увидать академика Андрюхина или хотя бы поговорить с членами экспедиции. Во время стоянки кораблей на рейде в Сингапуре, когда Бубырь и Нина в сопровождении мистера Крэгса отправились в порт в надежде походить немного по твердой земле и посмотреть на заморские края, им даже не удалось высадиться.