19 декабря 1776 года

Монастырь Святой Марии, Париж

Полночь наступила и миновала. Хелена замерла в дверях лазарета, услышав звон маленького церковного колокола. Три часа. Ее младшая сестра Ариэль наконец-то глубоко заснула; лихорадка отступила, и она осталась в заботливых руках сестры Артемис. Успокоенная, Хелена теперь могла снова нырнуть в свою постель в дортуаре за монастырскими стенами.

Накинув на плечи шерстяную шаль, она вышла из тени монастырского крыла, где находился лазарет. Ее деревянные башмаки негромко постукивали по каменным плитам дорожки монастырского сада. Ночь была ясной, морозной. На ней была только ночная рубашка, шаль и халат, так она спала, когда ночная сестра вызвала ее к сестре. Здравый смысл подсказывал ей идти быстрее — шаль не была такой уж теплой, — но она шла медленно, чувствуя себя комфортно в залитом лунным светом саду и зная каждый камешек в том месте, где она провела последние девять лет.

Скоро, так скоро, как только Ариэль будет чувствовать себя достаточно хорошо, чтобы уехать отсюда, она покинет это место навсегда. Три месяца назад она отпраздновала свое шестнадцатилетие, и перед ней простиралось волшебное будущее: ее введут в общество и выдадут замуж, договорившись с каким-нибудь богатым аристократом. Она была графиней Делиль, имела обширные владения и находилась в родстве с могущественными де Мордонами, поэтому на ее руку будут претендовать многие.

Ветви огромной липы бросали на дорожку глубокие тени. Пройдя сквозь них и снова оказавшись под серебряным светом луны, она остановилась и подняла лицо к бескрайнему небу. Какой покой. Приближался праздник Воскресения, и монастырь опустел — дочери богатых родителей разъехались, чтобы провести этот праздник дома. Из-за болезни Ариэль она осталась в монастыре, потому что не хотела уезжать без сестры. Ариэль вместе с другими вернется сюда в феврале, когда уроки возобновятся. А пока…

Покой опустился на кусты, залитые лунным светом, льющимся с безоблачного неба. Высоко над головой сверкали звезды, как бриллианты, разбросанные по черному бархату. Перед ней были монастырские стены — знакомый, такой привычный вид.

Она не знала, что ждет ее за монастырскими стенами. Хелена глубоко вдохнула холодный воздух, наслаждаясь последними днями своего девичества. Последними днями свободы.

В ночи зашуршала сухая листва. Она посмотрела налево, в сторону высокой стены, обвитой извечным плющом. Стена скрывалась в тени, темная и очень высокая. Прищурив глаза, она вглядывалась в темноту, ничего не опасаясь в столь поздний час, и именно поэтому так много благородных вельмож отправляли сюда своих дочерей.

Она услышала глухой звук, затем еще, и вдруг по краю высокой стены скользнуло тело и с громким стуком свалилось прямо к ее ногам.

Хелена остановилась. Ей даже в голову не пришло закричать. Зачем кричать? Мужчина, очень высокий, широкоплечий, был, несомненно, джентльменом. Даже в изменчивом лунном свете она разглядела его блестящий шелковый камзол, бриллиантовая заколка на кружевном воротнике испускала голубые лучи. Перстень с большим камнем сверкнул на пальце его руки, когда он ее поднял, чтобы поправить локоны, упавшие на его лицо с чеканным профилем.

Он лежал на земле, опершись на локоть, как будто он не упал, а просто лег отдохнуть. Обтянутые атласными бриджами бедра незнакомца были узкими, ноги длинными, с хорошо развитой мускулатурой. На ногах красовались черные лакированные туфли с золотыми пряжками. Их каблуки не были высокими, подтверждая ее догадку, что он не хотел прибавлять себе рост.

И хотя он свалился на каменную дорожку, но упал удачно. Она сомневалась, что он сильно ударился, разве что получил несколько синяков. Он не выглядел пострадавшим, скорее был раздражен и разочарован. Но и насторожен — тоже.

Он внимательно наблюдал за ней. Вероятно, ожидая, что она закричит.

Она не собиралась кричать. Она еще не закончила разглядывать его.

Себастьян чувствовал себя так, словно, попав в волшебную сказку, упал к ногам очаровательной принцессы. Он свалился по ее вине: смотрел вниз, выбирая место, куда поставить ногу, и вдруг увидел ее, выходящую из тени. Она подняла лицо к лунному свету, он загляделся, забыв обо всем, и оступился.

Во время падения его плащ распахнулся, и сейчас он первым делом ощупал его складки. Подвеска, которую он принес с собой, надежно лежала в кармане.

Кинжал семьи Фабиана де Мордона принадлежал теперь ему.

Еще одно дикое пари, еще одна сумасшедшая выходка добавят новые штрихи к его славе. Он опять одержал победу.

И вдруг неожиданная встреча.

Глубоко запрятанный инстинкт, долгое время дремавший в нем, пробудился наконец, и он обратил внимание на стоявшую перед ним девушку. Молоденькая девушка — у него не было сомнений, что она очень молоденькая — стояла, спокойно наблюдая за ним, изучая его с невозмутимостью, которая говорила о ее общественном положении гораздо больше, чем тонкое кружево на воротнике ночной сорочки. Она наверняка была одной из воспитанниц монастыря, к тому же знатного происхождения, задержавшейся здесь по какой-то неизвестной, ему причине.

Медленно, стараясь ее не испугать, он поднялся с земли.

— Mille pardons mademoiselle[1].

Он увидел темную, красиво изогнутую бровь и губы, полные, но не по моде широкие и слегка приоткрытые. Ее волосы необузданным каскадом падали на плечи, и тяжелые локоны отливали черным лаком в ярком свете луны.

— Я не хотел вас напугать.

Но она и не выглядела испуганной; она выглядела, как принцесса, абсолютно уверенная в себе и лишь слегка удивленная. Он выпрямился во весь рост. Она была маленькой и хрупкой; он возвышался над ней, словно башня, и ее голова едва достигала его шеи.

Она смотрела на него, откинув голову. Луна освещала ее лицо. В широко распахнутых глазах, не было и намека на страх. Длинные ресницы бросали глубокие тени на нежные щеки. Нос прямой, патрицианский, черты лица выдают знатное происхождение.

Ее поза выражала спокойное ожидание. Возможно, он должен представиться?

— Черт!

И тут шум голосов ворвался в ночь, нарушая первозданную тишину. В дальнем конце монастыря ярко вспыхнули огни.

Он скользнул в тень большого куста. Принцесса могла видеть его, но он был невидим для шумной толпы, бегущей по дорожке. Она могла его выдать, сказав охране, где он прячется… Он пришел в смятение.

Хелена с любопытством наблюдала за стайкой монахинь в развевающихся одеждах. С ними были два садовника с вилами наперевес.

Они увидели ее.

—Мадемуазель, вы видели его? — спросила сестра Агата, резко остановившись.

—Мужчину. — Мать-настоятельница совсем запыхалась, но старалась сохранять достоинство. — Граф де Вишесс предупредил нас, что какой-то сумасшедший намеревается встретиться с мадемуазель Маршан. А эта глупая бестолковая девчонка… — Даже в темноте было видно, что глаза матери-настоятельницы сверкают гневом. — Мужчина был здесь, я в этом уверена! Он, должно быть, спустился по стене. Он не проходил мимо вас? Вы не заметили его?

Широко раскрыв глаза, Хелена повернула голову направо, в сторону, противоположную спрятавшемуся в кустах незнакомцу. Она кивнула на главные ворота и взмахнула рукой.

— Ворота! Если мы поспешим, то догоним его!

Группа изменила направление и скрылась в саду, разбежавшись в разных направлениях, крича, стуча по бордюрам, окаймлявшим дорожку, совершенно обезумев в поисках какого-то мифического сумасшедшего, а не мужчины, который всего-навсего упал к ее ногам.

Наступила тишина, крики и вопли растаяли в ночи. Плотнее закутавшись в шаль и сложив на груди руки, она смотрела, как незнакомец выходит из тени.

— Большое спасибо, мадемуазель. Нет нужды объяснять, что я не сумасшедший.

Его глубокий голос, правильная речь говорили ей больше, чем сами слова. Хелена посмотрела на стену, с которой он свалился. Колетт Маршан покинула монастырь год назад, но накануне снова была водворена сюда встревоженными родственниками и теперь дожидалась брата, который увезет ее домой. Поведение Колетт в салонах Парижа, по слухам, наделало много шума. Хелена посмотрела на незнакомца, приближавшегося к ней.

— Кто вы? — спросила она.

Его тубы, длинные и несколько тонкие, но завораживающе красивые, изрекли:

— Англичанин.

Она бы никогда не догадалась об этом, слушая его речь: он говорил без всякого акцента. Однако это открытие многое объясняло. Она слышала, что англичане часто бывают высокими и поступают безрассудно — по парижским меркам.

Прежде она не встречала ни одного из них. Это открытие читалось в ее прекрасных прозрачных глазах. В серебристом свете луны Себастьян не мог разглядеть, какого они цвета: голубые, серые или зеленые, И сожалел, что у него нет времени это выяснить. Он осторожно провел пальцем по ее щеке.

— Еще раз благодарю вас, мадемуазель.

Он сделал шаг, чтобы уйти, сказав себе, что должен уходить, но почему-то уходить ему не хотелось.

В темноте что-то блеснуло, и он посмотрел туда. Позади нее с одной из ветвей липы свисала гроздь омелы.

Совсем как на Рождество.

Проследив его взгляд, она тоже взглянула на липу и тоже увидела свисавшую омелу. Затем ее взгляд вернулся к нему, к его глазам и губам.

Ее лицо напоминало лицо французской мадонны, не парижской, а именно французской — более драматичное, более живое. Себастьян обнаружил, что его к ней влечет. Чувство это захватило его целиком, и он наклонил голову.

Медленно. Она дал ей достаточно времени, чтобы уйти.

Она не ушла. Она подняла к нему лицо.

Его губы коснулись ее губ и слились с ними в самом целомудренном поцелуе за всю его жизнь. Он почувствовал, как ее губы дрогнули, и он всем существом своим ощутил ее невинность.

Спасибо — это все, что он сказал поцелуем; все, что позволил себе сказать.

Он оторвался от нее. Их взгляды встретились, дыхание смешалось.

Он снова наклонился к ней.

На этот раз ее губы сами потянулись к нему, мягкие, щедрые… нерешительные. Желание поцеловать жадно было сильным, но он обуздал его, взяв только то, что она невинно предлагала ему, а возвращая не более того, что получил от нее. Они обменялись поцелуями, в которых были обещание и жажда, хотя он понимал всю невозможность ее утолить, и надеялся, что она тоже все понимает.

Себастьян с трудом прервал поцелуй, голова его кружилась. Он ощущал теплоту ее тела, хотя и не дотрагивался до нее. Заставив себя отступить назад, он поднял голову и перевел дыхание.

Его взгляд остановился на омеле. Чисто импульсивно он потянулся и сорвал одну свисавшую веточку. Ощущение этой веточки между пальцами вернуло его к реальности.

Он отступил еще на шаг, прежде чем позволил себе встретиться с ней взглядом.

— Joyeux Noe[2].

Он продолжал отступать, поглядывая на главные ворота.

Кровь стучала у Хелены в висках, голова кружилась…

— Идите туда. — Она махнула рукой в противоположную от главных ворот сторону. — Идите вдоль стены. Там вы найдете деревянную калитку. Правда, я не знаю, не заперта ли она… — Хелена пожала плечами. — Через нее девушки выходят из монастыря. Она ведет в переулок.

Англичанин изучающе посмотрел на нее, и его рука скользнула в карман, пряча в его глубинах веточку омелы.

— Au revoir, mademoiselle[3]. — Он повернулся и исчез в темноте.

Не прошло и минуты, как она перестала видеть и слышать его. Плотнее закутавшись в шаль, Хелена задержала дыхание, стараясь запомнить волшебство этой ночи, в объятиях которой они только что побывали, затем неохотно продолжила свой путь.

Как только сказка закончилась, холод, которого она не замечала раньше, пробрал до костей, и ей пришлось ускорить шаг. Она осторожно дотронулась до своих губ. Ей казалось, что они сохранили тепло и прикосновение его рта.

Кто он? Почему она не спросила? А может, ей лучше этого не знать? В конце концов, эта встреча была случайной, так же как неуловимое обещание в поцелуе.

Почему он оказался здесь? Утром она узнает об этом от Колетт. Но разве он сумасшедший?

Она хитро улыбнулась. Она никогда не верила тому, что говорил граф де Вишесс. И если англичанину удалось натянуть нос ее опекуну, ей остается только радоваться, что она помогла ему в этом.

Глава 1

Ноябрь 1783 года Лондон

Колетт отказалась называть его имя — имя этого сумасшедшего англичанина, и вот он стоит, высокий, стройный и такой же красивый, как и прежде, только теперь уже на семь лет старше. Переходя от одной группы к другой под гул светских бесед, Хелена внезапно замерла, не в силах сделать ни шагу дальше.

Званый вечер леди Морплет был в полном разгаре. Была середина ноября, и мода требовала открытия светского сезона. Рождество было не за горами, и запах еловых веток наполнял воздух. Во Франции приближение Рождества тоже не оставляло людей равнодушными. И хотя связи между Лондоном и Парижем ослабевали, Лондон все еще продолжал подражать Парижу: своим блеском, своим очарованием, богатством и великолепием, светскими развлечениями и даже пытался конкурировать в этом с французским двором. По правде говоря, Лондон кое в чем превосходил Париж — здесь не было угрозы общественных беспорядков, и никакие канальи не прятались в тенях за стенами. Здесь люди благородного происхождения и достаточно богатые, чтобы считать себя элитой, могли улыбаться, смеяться, свободно наслаждаясь вихрем праздничной суеты, заполнявшей все недели, предшествующие Рождеству.

Маленькая гостиная, в которую вошла Хелена, была заполнена гостями, и, когда она заглянула в Большую гостиную, жужжание голосов вокруг нее как будто исчезло.

В арке между двумя комнатами, стоял он — тот самый сумасшедший англичанин — и беседовал с леди. Его губы, такие же тонкие и такие же подвижные, растянулись в приветливой улыбке. Хелена до сих пор помнила их прикосновение.

Семь лет.

Ее взгляд скользнул по его лицу. Она не смогла как следует рассмотреть его в саду монастыря, а потому не заметила никаких изменений. Однако она помнила, что его движения отличались кошачьей грацией, удивительной для такого высокого человека. Лишенное пудры и мушек, его бледное лицо казалось сейчас тяжелее, аскетичнее. Его волосы — а сейчас она могла увидеть их цвет — были каштановыми с рыжеватым оттенком и тяжелыми локонами падали на спину, перехваченные черной ленточкой.

Наряд его был великолепен и поражал отменным вкусом. Чувствовалась рука мастера! Дорогие брабантские кружева закрывали его шею, а пышные манжеты свисали с длинных рук. В серебристо-сером камзоле, украшенном большими серебряными пуговицами, и темно-синих панталонах, он выглядел весьма элегантно, что выделяло его в толпе гостей. Жилет темно-серого цвета, расшитый серебром, сверкал при каждом его движении, и все это вместе с камзолом и кружевами казалось роскошной упаковкой, от которой за версту пахло большими деньгами.

Он доминировал в салоне, наполненном кружевами, перьями, галунами и дорогими украшениями, и не только из-за своего роста.

Если прошедшие несколько лет не оставили на его лице никакого отпечатка, то само его присутствие создавало в комнате не поддающуюся описанию ауру, которая окружает только могущественных людей. За эти годы он стал более влиятельным, более надменным, более жестоким. Но эти же последние семь лет сделали ее экспертом: его могущество, по ее мнению, было столь же очевидным, как и цвет его кожи.

Фабиана де Мордона, графа де Вишесса, аристократа, который, используя свои семейные связи, провозгласил себя ее опекуном, отличала такая же аура. За эти же самые семь лет она научилась с недоверием относиться к мужчинам, обладающим богатством и властью.

— Как дела, кузина?

Хелена повернулась и холодно кивнула:

— Здравствуй, Луи.

Он не был ее кузеном и даже дальним родственником, но она воздержалась от высокомерного упоминания этого факта. Луи был никем, всего лишь продолжением его дяди и хозяина, Фабиана де Мордона.

Она могла игнорировать Луи, но Фабиан никогда бы не простил ей этого.

Темные глаза Луи оглядели комнату.

— Тут есть на кого обратить внимание. — Он склонил к ней напудренную голову и прошептал: — Я слышал, здесь присутствует английский герцог. Холостой. Сент-Ивз. Ты бы правильно поступила, сделав так, чтобы тебя ему представили,

Хелена чуть подняла брови и оглядела гостиную. Герцог? Луи выступал в своей обычной роли. Он воспользовался схемой своего дяди, и в данный момент у них была одна и та же цель, только причины были разными.

За последние семь лет — практически с того дня, как англичанин поцеловал ее, — Фабиан использовал ее как пешку в своей игре. Ее рука была призом, имеющим большой спрос у могущественных семей Франции; ей делали предложение так часто, что она всех уже и не помнила. Неустойчивая политика французского государства и непредсказуемость будущего аристократических семей, зависящих от прихотей короля, означали стабильность в стране, благодаря ее замужеству, но это вовсе не устраивало Фабиана. Ему доставляло удовольствие дразнить французскую знать ее состоянием, выставляя его в качестве приманки для людей влиятельных, чтобы заманить их в свои сети. Как только он получал от них все, что хотел, он выгонял их из дома и снова посылал ее в салоны Парижа покорять все новые сердца.

Она с ужасом думала: как долго будет продолжаться эта игра — может, пока она не поседеет, чтобы перестать служить приманкой? К счастью, возрастающее во Франции недовольство и волны народного гнева заставили Фабиана изменить правила игры. Прирожденный хищник, с волчьими инстинктами, он почувствовал запах крови. Она была уверена, что он изменил свою тактику еще до того, как ее пытались похитить.

Это было страшно. Даже сейчас, стоя рядом с Луи в центре фешенебельного салона в чужой стране, она не могла унять дрожь при одном воспоминании об этом. Она гуляла в огромном саду крепости Фабиана Ле-Рос, когда появились трое мужчин и попытались ее похитить.

Они, должно быть, наблюдали за ней и выжидали. Она боролась, отбивалась, но все было напрасно. Они бы похитили ее, если бы не Фабиан. Он проезжал мимо, услышал ее крики и бросился на помощь. Она может сколько угодно возмущаться, что Фабиан так крепко ее держит, но он всегда защищает то, что считает своим. В свои тридцать девять лет он был еще в полном расцвете сил. Одного мужчину он убил, двое других убежали. Фабиан попытался догнать их, но они исчезли.

В тот вечер они с Фабианом обсуждали ее будущее. Каждая минута этого личного разговора врезалась в ее память. Так же как и Фабиан, большинство могущественных интриганов знало, что приближается буря; каждая семья, каждый знатный человек стремился захватить как можно больше имений, титулов, союзников. Чем большей властью они будут обладать, тем легче перенесут бурю.

Она стала приманкой.

— Я получил четко сформулированные просьбы твоей руки от всех четырех главных семейств Франции. Всех четырех. — Фабиан уперся в нее взглядом темных глаз. — Как ты понимаешь, я не ангел. Все четыре вместе они для меня неразрешимая проблема.

Действительно, проблема, причем связанная с риском. Фабиан не хотел испытывать судьбу, отдав предпочтение одной из четырех семей. Угодишь одной — и три оставшиеся перережут тебе горло при первой же возможности. Метафорически — наверняка, а возможно, и буквально. Она понимала это. Манипуляции Фабиана совпадали с целью, которую она для себя наметила.

— У тебя больше нет возможности заключить брачный союз во Франции, однако желание получить твою руку все больше возрастает. — Фабиан задумчиво оглядел ее, затем продолжил в своей мурлыкающей манере: — Поэтому я думаю покинуть эту ненадежную арену и закрепиться на потенциально более благодатной почве.

Она моргнула в ответ. Он улыбнулся, но для себя.

— В эти тревожные времена следует в интересах семьи укрепить связи с нашими дальними родственниками, живущими за Ла-Маншем.

— Ты хочешь, чтобы я вышла замуж за эмигранта? — Она была в шоке. Эмигранты обычно занимали очень низкое социальное положение и не имели поместий.

Взгляд Фабиана стал хмурым.

— Нет. Я хочу сказать, что если тебе удастся привлечь внимание титулованного англичанина такого же общественного положения и обладающего такой же недвижимостью, как у тебя, это позволит нам не только решить существующую дилемму, но и обзавестись полезными связями, столь необходимыми в наше время.

Она продолжала смотреть на него, потрясенная, удивленная, близкая к отчаянию.

Неправильно истолковав ее молчание, Фабиан продолжал:

— Вспомни, что титулованная аристократия Англии гораздо знатнее и влиятельнее, чем наша, особенно та, что берет свое начало от короля Уильяма. Возможно, тебе придется выучить их ужасный язык, но в Англии вся знать говорит по-французски. Это считается модным.

— Я уже знаю их язык. — Это все, что она сказала. Перед ней замаячила новая перспектива. Побег. Свобода.

Семь лет, проведенных под опекой Фабиана, многому ее научили. Она сумела сдержать свое волнение и открыто посмотрела на него.

— Значит, ты хочешь, чтобы я отправилась в Лондон и вступила в брачный союз с англичанином?

— Не с любым англичанином, а только с тем, чье положение в обществе и состояние равны твоим. По их понятиям это граф, маркиз или герцог, имеющие солидный капитал. Думаю, тебе не надо напоминать о твоем положении и богатстве?

Ей никогда не давали забыть об этом. Она нахмурилась, позволяя Фабиану думать, будто не хочет ехать в Англию и тем более вступать в брак с англичанином, а на самом деле вынашивала собственный план. На пути к нему было только одно небольшое препятствие: она должна делать вид, что ужасно разочарована и недовольна. Но уж это препятствие она преодолеет.

— Значит, я отправлюсь в Лондон, буду там порхать по их салонам, изображая из себя приманку для английских лордов — и что потом? Ты решишь, что они мне не подходят. Сначала один, потом другой… — Она выразительно хмыкнула, сложила на груди руки и отвернулась. — Так дело не пойдет. Уж лучше я вернусь домой в Камераль. — Она не решилась посмотреть, как Фабиан отреагирует на ее «капризы», но сразу почувствовала на себе его пристальный взгляд.

После долгого молчания он, к ее удивлению, рассмеялся:

— Прекрасно! Я дам тебе письмо. Декларацию. — Он сел за стол, достал лист пергаментной бумаги и обмакнул перо в чернила. Он произносил вслух то, что писал: — «Будучи твоим законным опекуном, настоящим подтверждаю, что я соглашусь на твой брак с англичанином благородного происхождения, равного тебе по положению в обществе, с поместьями, более обширными, чем твои, и с доходом, превышающим твой».

Она смотрела, как он писал, и не могла поверить в свою удачу. Он расписался, присыпал бумагу песком, скатал ее в трубочку и протянул ей. Она с трудом сдержалась, чтобы не вырвать ее из его рук. Она нехотя взяла документ и, поморщившись, согласилась поехать в Лондон, чтобы найти там себе английского мужа. Хелена положила расписку в дорожный сундук, запрятав ее в белье. Это был ее паспорт к свободе и вольной жизни.

— Граф Уитерси дружелюбный человек. — Темные глаза Луи остановились на дородном графе, стоящем в группе вельмож, которую она недавно покинула, — Ты говорила с ним?

— Он слишком стар и вполне мог бы стать моим отцом, — фыркнула Хелена, разглядывая толпу. — Я найду Марджори и узнаю об этом графе. Больше никого подходящего я пока здесь не вижу.

Луи поморщился.

— Целую неделю тебя окружает цвет английской титулованной аристократии. Мне кажется, ты слишком далеко зашла в своих требованиях. Следуя пожеланиям Фабиана, я надеюсь, что смогу найти несколько кандидатов на твою руку.

Хелена повернулась к нему:

— Мы с Фабианом уже говорили об этом. Я не желаю, чтобы ты — как бы это лучше выразиться? — нарушал мои планы. — Голос её стал ледяным. Встретив внимательный взгляд Луи, она надменно вскинула голову. — Я вернусь с Марджори на Грин-стрит. Нет причины, чтобы ты чувствовал себя обязанным нас сопровождать.

Она обошла его, как будто он был какой-нибудь вещью. Изобразив легкую улыбку, она плыла сквозь толпу. Марджори, мадам Тьерри, жена дальнего родственника Хелены, считалась ее компаньонкой. Хелена обнаружила ее в дальнем конце гостиной. Она направилась в ту сторону, чувствуя на себе взгляды мужчин, которые сопровождали ее продвижение. В этом сезоне, когда общество было втянуто в водоворот развлечений, ее выход в свет прошел не слишком заметно, чем это можно было предположить. Группы хихикающих леди и болтающих джентльменов заполнили гостиную, настроение у всех было отличным, гости веселились вовсю. Она легко скользила мимо, кивая и улыбаясь знакомым.

Фабиан позаботился о том, чтобы Хелена и Луи остановились в доме Тьерри, расположенном в центре Лондона. Фабиан, а уж тем более Хелена, никогда не жаловались на отсутствие денег. Семья же Тьерри не была богатой, и они были весьма признательны графу де Вишессу за возможность иметь свой дом, содержать меблированные комнаты, нанимать слуг и принимать у себя многочисленных друзей и знакомых в самое дорогое время года — во время лондонских сезонов.

Тьерри были хорошо осведомлены, каким влиянием обладает граф де Мордон даже здесь, в Англии. Опекун Хелены имел всем известную «длинную» руку. Они были рады оказать любую услугу графу и чувствовали себя счастливыми оттого, что им поручили представить его подопечную светскому обществу и помочь ей найти подходящего жениха.

Хелена благосклонно принимала заботы четы Тьерри. Несмотря на то, что Марджори полностью зависела от Фабиана, она была кладезем ценной информации о выгодных женихах в среде английской аристократии. Наверняка среди них найдется хоть один подходящий.

Она нашла Марджори, худую, но элегантную блондинку тридцати лет, оживленно беседовавшую с незнакомой парой. Хелена присоединилась к ним. Чуть позже они пошли танцевать, и она отвела Марджори в сторону.

— Уитерси?

Хелена покачала головой:

— Слишком старый. Луи сказал, что здесь: присутствует герцог Сент-Ивз. Как насчет него?

— Сент-Ивз? О нет, нет, нет! — Округлив глаза, Марджори решительно покачала головой. Она оглянулась по сторонам, затем наклонилась к Хелене и зашептала: — Только не Сент-Ивз, малышка! Он не для тебя. Он не для такой чувствительной мадемуазель, как ты.

Хелена подняла брови, ожидая от подруги подробностей.

Марджори поправила шаль и зашептала тише:

— У него весьма шокирующая репутация. И это продолжается уже много лет. Да, он герцог, богат и владеет многочисленными имениями, но при этом уверяет всех, что никогда не женится. — Марджори сделала выразительный жест. — Говорят, у него есть три брата, и старший из них женат и имеет сына. Поэтому герцог совсем неподходящий жених, и к тому же он… — Она замолчала, подыскивая нужное слово, и вдруг выпалила: — Ловелас.

Прежде чем Хелена успела ответить, Марджори огляделась, и ее пальцы сомкнулись на запястье Хелены.

— Посмотри!

Хелена проследила за ее взглядом и увидела джентльмена, выходящего из главной гостиной.

— Герцог де Сент-Ивз.

Ее дикий англичанин, прохладные губы которого были такими нежными под лунным светом.

Воплощение элегантности, богатства и власти, он стоял, оглядывая комнату. Прежде чем его взгляд остановился на них, Марджори утащила Хелену подальше от него.

— Теперь ты видишь сама, он ловелас.

Хелена и правда это видела, но она все еще помнила тот поцелуй и обещание, которое он сулил, и не сомневалась в том, что если она отдаст ему себя, то станет навеки счастлива. Изначально соблазнительный, это было больше, чем просто любовный поцелуй. Герцог был распутником — она в этом не сомневалась. Опасный — она это допускала и считала, что пусть он таким и остается.

Она никогда не была настолько глупа, чтобы, вырвавшись из лап одного деспота, тут же кинуться в объятия другого. Свобода для нее была гораздо дороже.

— Есть ли здесь другие, на кого стоит обратить внимание?

— Ты познакомилась с маркизом?

— Танкери? Да. Боюсь, граф мой выбор не одобрит. Насколько мне известно, у него много долгов.

— Вполне вероятно. Но он гордый, и поэтому я ничего об этом не слышала. Дай подумать… — Перейдя в другой салон, Марджори остановилась и огляделась. — Сейчас я никого здесь не вижу, но еще слишком рано, чтобы уезжать. На нас могут обидеться. Давай походим по крайней мере еще с полчасика.

— Только с полчасика. Не больше.

Марджори подвела Хелену к очередной веселой компании. Здесь говорили все разом, но, будучи новичком, она наблюдала, присматривалась и по большей части молчала. Никто не знал ее настолько хорошо, чтобы догадаться, что желание не выставлять себя на всеобщее обозрение стало ее второй натурой. Сегодня она была счастлива, что может помалкивать, дав возможность свободно работать уму.

Она слишком долго была пешкой в игре Фабиана, однако закон и общество считали ее его подопечной, а потому ей приходилось держаться в тени. Эта поездка в Лондон была ее редким и, возможно, единственным шансом к побегу — шансом, который подарила ей судьба, шансом, которым она должна воспользоваться, и она его не упустит. Имея на руках «декларацию» Фабиана, подписанную им самим и скрепленную печатью, она может выйти замуж за любого знатного англичанина, если только пожелает, лишь бы он удовлетворял требованиям Фабиана и был богат, влиятелен и знатен. По ее мнению, требования эти были разумными: англичанин благородного происхождения должен во всем ей подходить.

Он должен быть титулованным, иметь авторитет в обществе, богатым и поддающимся управлению. Четвертый критерий он сама добавила к трем Фабиана, определяя для себя идеального мужа. Она больше не позволит себе быть марионеткой в руках мужчины, который будет дергать ее за веревочки. Впредь, если уж кому-то и придется дергать за веревочки, то это будет она сама.

Она не выйдет замуж лишь для того, чтобы стать недвижимым имуществом другого мужчины, вещью без чувства собственного достоинства. Фабиана совершенно не заботят чувства других, если они не отвечают его планам. Он деспот, тиран, он жесток с теми, кто пытается ему противостоять. Она с самого начала приняла его правила и сумела сохранить дух бесстрашия лишь потому, что понимала его, понимала его мотивы и научилась молча бороться за свою независимость.