При трансформации в волка человек практически теряет человеческий разум и приобретает сознание волка. То есть становится больше волком, чем человеком…
 
      А если тело остается неизменным, а все остальное становится звериным? И что значит нормальное поведение? Нормален ли я?
      Это как раз те вопросы, на которые у меня нет ответа.
 
      — …Изменив облик, оборотень мог стать либо волком, очень большим и сильным, либо гибридом — например, волком с человеческими руками. Но в любом случае ночи он проводит по-волчьи — охотясь и пожирая добычу, при этом пронзительно воя. От настоящих волков его отличает только выбор добычи, он всегда стремится отведать человеческого мяса, отдавая предпочтение юным девочкам…
 
      Я заворочался и задумался, потом отрицательно покачал головой.
      «… Нет, я не мог убить Ольгу. Ни в коем случае, потому что звери не убивают тех, кого любят…»
      С этой мыслью и заснул.
      Сон мне приснился скверный, слава богу, в памяти от него ничего не осталось, кроме тягостного недоумения, какой-то жалости к себе и жуткого, словно сочившегося из пор кожи страха.
      Я проснулся, дрожа от холода, и это в жаркую летнюю ночь…
      Холод шел изнутри от обледеневшего сердца. Руки и ноги тряслись, словно действительно замерзал. Мне было плохо, но как-то по-особому — не так как всегда.
      Я пролежал минут пятнадцать, прежде чем согрелся и расслабился. А потом, не отводя усталых воспаленных глаз от огромной луны, вновь заснул. Мне показалось, я спал с открытыми глазами.
      Такое иногда у меня бывает — что-то вроде транса. Человек смотрит на мир открытыми ничего не видящими глазами и спит. У нас был один парень в институте, так он был большим мастером по этой части, спал все лекции, и ни один преподаватель этого не замечал. У меня, конечно, так здорово не получается, но иногда…
      Может, и не спал, но такими были мои ощущения. Мне казалось, что видел сон, он был не очень хорошим, хоть и довольно забавным…
      Я видел настоящий бой. Человек, примерно одного со мной телосложения, и чем-то очень похожий на меня, дрался с тремя противниками. Забавным было в том, что я знал всех троих, это был Костя, и два брата — наркомана. Они были вооружены, а человек нет, но, похоже, бойца это не смущало и не пугало.
      Я видел этот бой как будто со стороны, а иногда словно дрался сам, это создавало чувство раздвоенности.
      Человек легко и быстро двигался. Я подобным качеством похвалиться не могу, со скоростью у меня всегда были проблемы. Ни в школе, ни в институте никогда не показывал хороших результатов в беге, хоть тренер по легкой атлетике и говорил, что у меня есть некоторые способности.
      Костя и наркоманы вооружились длинными ножами. Меня даже позабавило то, что они оказались без огнестрельного оружия. Какой же это бандит, если он ходит с ножом, как обычный хулиган…
      Человек серой тенью метался вокруг нападающих, уклоняясь от сверкающих в свете фонаря лезвий. Место боя я тоже узнал, это была автомобильная стоянка примерно в квартале от моего дома. Она была довольно просторной, хоть и большей частью заставлена машинами.
      Стиль боя одинокого бойца не походил ни на что мною виденное раньше, он высоко подпрыгивал, делал кульбит в воздухе, и оказывался за спиной нападающих, а потом перекатывался по земле и, уходя от очередного удара, бил ногами.
      Признаться сначала я подумал, что человек гимнаст, или акробат и совсем не умеет драться, поэтому бой долго не продлится — его убьют. Но чем больше наблюдал, понимал, что ошибаюсь.
      Возможно, уходы бойца и оставляли желать лучшего, но его удары были стремительными и беспощадными. Одному из нападавших человек сломал шею ребром ладони, раньше мне такое казалось невозможным, хоть и видел подобные удары в некоторых западных фильмах. В жизни это не так просто — гортань сломать легко, но выбить позвонок — почти невозможно, такой удар требует наличия очень специфичных навыков.
      Я попытался лучше разглядеть того, кто так ловко дерется, но мне не удалось. Было сумрачно, свет на площадку попадал от уличного фонаря, закрытого деревом с густой листвой. По асфальту и по фигурам дерущихся людей ползали черные тени.
      Бой переместился от хорошо знакомого мне джипа Кости к свободной от машин площадке, в центре стоянки.
      Лицо бойца я так и не разглядел, и это меня нисколько не огорчило. Вероятно, потому что я боялся увидеть в нем себя. Даже не могу понять, почему у меня возникла такая мысль?
      А бой уже подходил к концу.
      Боец убил еще одного брата-близнеца, воткнув тому в грудь его же собственный нож. Остался только один, сумрак и тени не давали мне разглядеть его лицо.
      Человек огляделся, вскрикнул от ужаса, увидев неподвижные тела своих друзей, и бросился к выходу с платной стоянки. Далеко убежать ему не удалось…
      Боец догнал его и в высоком прыжке ударил ногой, отчего убегающий врезался головой в один из автомобилей. Удар оказался настолько мощным, что в дверке образовалась довольно внушительная вмятина.
      Воин наклонился над обмякшим бесчувственным телом и ударил коротким точным ударом в горло, мне показалось, что я даже слышал, как хрустнул раздавленный кадык. Так наносят смертельный удар, человек не собирался никого щадить. Он дрался так, словно выполнял свою работу.
 
      …Кто вышел на поединок, должен помнить, что он пришел убивать. Нет нужды в красивых и плавных движениях. Ты — воин, тебя учили много лет, убийство — твоя работа, выполни ее легко и изящно, ни о чем не задумываясь.
      Никогда не задумывайся над тем, кто прав, кто виноват, как и над тем, что хо-рошо и что плохо. Спрашивать, что нехорошо, так же плохо, как спрашивать, что хорошо…
      Кодекс самураев запрещает увлекаться рассуждениями. Рассуждающий воин не может принести пользу в бою. Закрой глаза, шагни вперед и бей; в противном случае ты не принесешь пользы. Воин, добросовестно относящийся к своим обязанностям, никогда не утруждает своего ума…
 
      Все было кончено. На человека напали три человека, вооруженных ножами, и они были мертвы. Каждый убит коротким и точным ударом без особых затей.
      Меня восхитила точность движений и абсолютная целесообразность — такое приходит только годами тренировок, а возможно и настоящих боев, когда каждая твоя ошибка несет либо рану, либо смерть.
      А боец не позволил себя ранить ни разу, и в этом бою не получил даже легкой царапины. Вот тебе и неловкие прыжки…
 
      Я видел воинов, горделиво показывающих свои шрамы, и мне становилось стыдно, потому что знаю, хороший воин никогда не позволить ранить себя слабому сопернику, а сильный не наносит легких ран, он убивает…
      Говорится в Бусидо.
 
      Оставшись один, боец остановился и прислушался к чему-то, вглядываясь в темноту. Я знал, куда он смотрит. Там на выезде с площадки в будке сидит обычно охранник. Даже как-то странно, что он еще не вышел посмотреть, что происходит на охраняемой им территории. Шум от боя явно был слышен хорошо не только на площадке, а во всем квартале.
      Вполне возможно, сторож испугался, а сейчас, когда все стихло, решил, что уже может посмотреть…
      Человек еще раз прислушался, и метнулся к ограде в самом темном месте. Забор у стоянки сделан из проволочной сетки, высотой около трех метров, преодолеть ее довольно сложно — ухватиться не за что.
      Лично я направился бы к воротам, прячась от охранника за машинами.
      Неизвестный боец имел другое мнениеОн не останавливаясь, преодолел ограду и сделал это мастерски, одним движением. Подпрыгнул, ухватился за уголок, которым была обрамлена сетка, подтянулся, одновременно переворачиваясь. Его ноги мелькнули в свете фонаря и опустились уже по ту сторону.
      Воин разжал руки, бесшумно приземлился на мягкую землю и скрылся в пыльных кустах акации, закрывающих выход на пустырь…
      И все…
      Остался только запах остывающей после жаркого дня земли, пыльной зелени и асфальта. Легкий ветерок, поднимающий в воздух рваные полиэтиленовые пакеты. Ночная тишина и три трупа лежащие у помятых машин.
      Утром я проснулся довольно поздно, около одиннадцати. Солнце заливало квартиру ярким светом, и с каждой минутой становилось все жарче.
      Я скосил глаза на улицу и увидел марево теплого воздуха колыхающегося над ней. С раскрытого балкона легкий ветерок нес запах промышленных выбросов, вряд ли полезных для здоровья, идущих с ближайшего завода.
      Я встал, добрался до ванной комнаты, помылся, побрился, с печалью и ненавистью вспоминая вчерашний день и ночь.
      Все было мною сделано неправильно.
      Потому что всегда, когда попадаешь в трудную ситуацию, тебе не хватает информации.
      Потом находится более верное решение, чем ты принял, лучшие и правильные слова, которые мог бы сказать, но в тот прошедший момент почему-то все это не приходит в твою голову.
      Но мы не можем вернуть себя и время обратно, это две переменные, какими бы постоянными они нам не казались.
      Поэтому я просто отмахнулся от глупых переживаний и занялся анализом своего странного сна. Тут тоже ничего хорошего в голову не приходило. Сны есть сны, они всегда странные, в них смесь всего, в том числе и того, что ты никогда не видел, и даже представить не можешь. Иногда они бывают вещими, но об этом узнаешь, как правило, тогда, когда предвиденные события произошли.
      Я машинально открыл дверь холодильника — там было пусто, то, что оставалось от оперативников, было съедено еще вчера. Недоуменно посмотрел на руку, на ней четко были видны небольшие царапины, которые исчезали прямо на глазах.
      Возможно, от кустов акации, которые окружают наш дом, когда шел, махнул рукой, а ветки у нее колючие…
      Я оделся, открыл дверь и осторожно выглянул на лестничную площадку, ожидая увидеть Костю и близнецов, поджидающих меня на ступеньках.
      Даже не знаю, чтобы я бы сделал, увидев их, вероятнее всего просто бы тут же испуганно захлопнул дверь, но то, что их там не было, немедленно подняло мне настроение.
      Я еще раз огляделся, даже перевесился через перила и осмотрел на нижние этажи, надеясь заметить их фигуры. Но мне и тут повезло, все было чисто. Еще раз огляделся и только тогда позвонил к дяде Игорю, надеясь перехватить у него пару яиц и кусочек хлеба.
      На звонок никто не откликнулся, похоже, соседа не было дома. Иногда и у дяди Игоря появлялись неотложные дела, и заслуженный пенсионер исчезал неизвестно куда на пару дней, а то и больше.
      Я вздохнул, и развел руками. А что тут поделаешь? У каждого человека своя жизнь. И на то есть неотъемлемое право, которое дадено богом при рождении.
      Как бы мне ни хотелось, но нужно отправляться в магазин. Я задумчиво почесал висок, и заметил, что руки у меня в какой-то ржавчине и следах голубой краски. Даже не знаю, как она попала мне на руки. Пришлось идти в ванную мыть руки, а заодно пришлось почистить зубы, запах из собственного рта мне не понравился.
      Я натянул кроссовки, взял деньги и отправился в магазин.
      Открыв дверь подъезда, сначала внимательно огляделся, ожидая, что где-нибудь за углом в джипе меня поджидают близнецы-наркоманы и Костя.
      Но на улице не наблюдалось никого, кроме старушек, сидящих на лавочке возле подъезда.
      Я поздоровался, за что тут же выслушал много чего доброго в свой адрес. Память у старушек оказалась отменная, они вспоминали такие истории, которые сам давно и прочно забыл.
      Постепенно, все больше оживляясь, они перешли к тому, что случилось прошлой ночью.
      В их версии вызывали милицию только для того, чтобы успокоить моих пьяных гостей и меня самого. Я закатил ужасный дебош, тревожа сон почтенных граждан только потому, что уже давно веду паразитирующий образ жизни.
      Раньше бы меня за такое посадили бы обязательно, а в нынешние времена всё всем сходит с рук. Потому как твердой руки нет, вот в старые времена всех бы тут же арестовали… и по этапу в Сибирь. Раньше порядка было больше…
      Разочаровали их и органы. Милиция приехала, но меня в тюрьму не посадили, потому что, как оказалось, у меня везде собутыльники.
      Выслушав все это внимательно и с нескрываемым интересом, я вежливо поблагодарил глубоко уважаемых мною пенсионерок за то, что сделали лично для меня, моих родителей и всего российского народа.
      И тут же вежливо поинтересовался бедственным материальным положением пенсионеров, посочувствовал от всей души, поругал правительство, депутатов и президента, за что и получил временное отпущение грехов. Старушки быстро переключились на политические события нашей страны, ругая всех и вся за нелюбовь к простому народу, а я пошел дальше по улице.
      До ближайшего продуктового магазина добрался довольно быстро, так и не увидев Костю и близнецов. Открывая стеклянную дверь, почему-то с грустью подумал о том, что если у них войдет в привычку стучать ногами в мою дверь по ночам, то кончиться это может для меня очень плохо.
      Конечно, сейчас не советские времена, прорабатывать на профсоюзном собрании не будут, но приход участкового мне обеспечен, а, следовательно, и штраф, который вероятнее всего оплатить не смогу, и буду иметь различного рода неприятности с властью.
      А бандиты, если меня поймают на улице, просто убьют. Я поднял глаза на небо с белыми барашками облаков, на желтый слепящий диск солнца, зажмурился и тяжело вздохнул. Почему-то мне показалось, что неприятности снова собираются за моей спиной, как темные тучи на горизонте…
      В магазине купил хлеба, молока, колбасы и сыра, и на всякий случай — бутылку водки. Спиртного дома никогда не держал, но, видимо, пришло время менять свои привычки, придется иметь его для самозащиты, чтобы выпускать из себя свое второе «я» в трудной безнадежной ситуации.
      А что мне еще остается — неужели умирать?
      Еще раз вздохнув, уныло побрел домой, шаркая ногами по асфальту. Что-то в последнее время чувствовал я себя совсем неважно, откуда-то в теле появилась усталость и слабость, хоть проснулся всего пару часов назад.
      До дома дойти мне не удалось. Едва вывернул из переулка, как тут же заметил знакомую мне белую «семерку» с милицейскими номерами. Я немного подумал и решил спрятаться, а потом тихо смыться, но, оглянувшись, заметил одного из двух оперативников, что в прошлый раз меня так ловко приложил к бетону лестничной площадки.
      Он злорадно ухмыльнулся и я понял, что мне не сбежать, обречено вздохнул и зашагал дальше. Оперативник шел сзади в паре шагов от меня, контролируя каждое движение.
      Рядом со старушками на лавочке сидел мой школьный товарищ — лейтенант. Он показал мне постановление на обыск и мой арест, на что очень бурно, радостно и одобрительно прореагировали пенсионерки. Из машины вынырнул еще один оперативник, и мы все вместе, включая старушек, в качестве понятых, поднялись ко мне в квартиру.
      Лейтенант на мое счастье большого рвения к обыску не проявил. Он видимо знал, что искать, и когда этого мне неведомого сразу обнаружить не удалось, стал сворачиваться. Тайник мой не нашли, хоть оперативники и были близки к его раскрытию.
      Один из них залез на стул, внимательно осмотрел антресоль, даже зашуршал старыми газетами. Хорошо, что не догадался постучать по стенке, а вот тогда мне бы не избежать многих неприятных вопросов, и камеры.
      Я вздохнул с облегчением. Лейтенант милостиво разрешил мне положить продукты в холодильник, неодобрительно оглядывая его заиндевелую пустоту.
      — Если тебя отпустят, нам снова тебе продукты покупать?
      — Снова собираетесь в засаду на меня?
      — А кто знает?
      — Тогда запасайтесь.
      — Понятно, — вздохнул лейтенант. — Надеюсь, что тебя больше не выпустят…
      После столь доброго пожелания мы все вместе пошли во двор, старушки снова расселись на скамейке, обсуждая увиденное, а меня засунули на заднее сиденье «семерки». На этот раз почему-то мне не надели наручники, но с двух сторон сели оперативники, и мы поехали. Увидев мой недоуменный взгляд, брошенный на свободные руки, лейтенант усмехнулся:
      — Ты же никуда не убежишь, да и драться не будешь, если тебе не налить сто грамм. А их тебе никто не нальет, нам самим не хватает. Вот ждем приказ о выдаче наркомовских…
      — Я что-то опять пропустил? Причем тут наркомовские? Неужели, война началась, а мне никто не сказал?
      — Война началась и уже давно, — криво усмехнулся лейтенант. — Трупы так и сыплются на голову нашего отдела, один за другим, а сегодня упало даже три за ночь. Чем не война? Подняли рано утром, а когда разрешат уйти домой неизвестно.
      Мне не понравились слова лейтенанта, что-то в них показалось мне неприятным, но обдумать это не удалось.
      — Ты чего молчишь? — спросил лейтенант.
      — Я тебя вроде ничем не обижал, когда учились вместе, да и сейчас тоже, а мог бы. Ты мне не очень нравился и в школе, потому что считал себя умнее всех. Сейчас-то наверно уже так не считаешь, или все еще мнишь себя гением?
      — Я давно никем себя не считаю, — грустно усмехнулся я. — Жизнь все расставила по своим местам, ты вот стал милицейским лейтенантом, а я сторожем в детском саду. Какая разница, кем мы были в школе? Хочешь, чтобы признался в том, что неудачник?
      — Обиделся?
      — Я не обиделся, просто размышляю…
      — О чем интересно?
      — О том, в чем меня могут подозревать!
      Ордер-то у тебя на руках настоящий! Осталось узнать, что на меня собираются повесить?
      Вероятно, за то время, которое мы не виделись, что-то еще произошло? Может, расскажешь что-нибудь, или мне так и мучиться догадками до отдела?
      — Я бы с удовольствием, но не имею права, — усмехнулся лейтенант. — Скоро сам все узнаешь. А ордер еще с прошлого задержания остался, так что ты не арестован, а задержан. — И… мне можно выйти?
      На полном ходу? — лейтенант ухмыльнулся. — Попробовать-то, конечно, можешь, но я бы не советовал. Подожди немного. С тобой мой шеф поговорит и возможно отпустит. Прости, но иначе мы не можем. Работа у нас такая — все узнавать и проверять. Что произошло, не скажу, но кое-что, действительно, случилось за прошедшую ночь.
      Машина лихо вписалась в небольшую прогалину между другими такими же машинами.
      Лейтенант вывел меня из машины и повел в кабинет все того же старшего оперуполномоченного. Два других опера остались в машине.
      Старший на этот раз был чисто выбрит, волосы приглажены, от него ощутимо несло дорогой парфюмерией, а глаза уже не казались такими злыми и мрачными, как в прошлый раз.
      Он приглашающим жестом показал на одинокий стул, стоящий посередине кабинета. Стул подозреваемого. Я еще в прошлый раз заметил, что на него никто из оперативников не садится, даже если нет места. Предпочитают стоять. Примета у них такая есть, посидишь немного на таком стуле, и тебя посадят.
      Может и правда, стоит показаться на таком стуле хорошему человеку, и он обязательно станет преступником?
      Как видите, место главного подозреваемого по-прежнему остается для вас свободным, — произнес старший опер, глубокомысленно разглядывая бланк допроса, словно увидел его в первый раз. — Вы скоро сможете его занять прочно и окончательно, Максим Андреевич. Нам пора познакомиться по-настоящему и поговорить…
      Еще одна примета. Старший опер не знакомится с теми, кто попадает в его кабинет случайно, чтобы не сглазить хорошего человека. Но если он знакомится с тобой, это говорит о том, что тебя по-настоящему подозревают. Такое знакомство даже хуже стула подозреваемого, хоть результат один и тот же. Я все эти приметы знал, все-таки с детства общался с разной шпаной.
      — Не испытываю большого восторга от нашего знакомства, — пробормотал я. — Может быть, рано еще делать такие далеко идущие выводы?
      — Замечательно сказано, но не по делу, — старший сыщик сел на свой стул и закурил. —
      Мы снова встречаемся при нехороших обстоятельствах, и у меня возникает желание закрыть кое-кого в небольшую клетку при нашем заведении.
      Фамилия моя Семенов, имя-отчество — Сергей Васильевич. Звание — майор. Вы меня будете назвать или по имени-отчеству, или по званию. Вам понятно, Максим Андреевич Макаров? Я правильно назвал ваше имя, отчество и фамилию? Если желаете, чтобы вас называли по имени и отчеству, то кивните, я сразу перейду на такое обращение.
      — Я вас понял, Сергей Васильевич, или товарищ майор. Назвал правильно? На отчество не претендую, как и разговора на «вы» — мне это по большому счету все равно, манией величия не страдаю.
      — Можешь звать меня также — гражданин начальник. Уже пора привыкать. В колонии все рано заставят так обращаться.
      — Уже пора? — я удивился, хоть наверно не очень искренне. — Приехал вчера от сестры, и прежде чем что-то успел сотворить, сразу попал к вам. А после отдела направился сразу домой и больше никуда из него не выходил. Что же я такое мог сделать, не выходя из дома?
      — Все дело в том, Максим, что ты все время оказываешься рядом с теми, кого убивают, а в случайные совпадения я не верю. К тому же, когда случайности повторяются, ищи закономерность, там меня учили в
      Милицейской академии.
      — И кого же убили на этот раз? — спросил я, почему-то уже зная ответ. Похоже, что сны мне снились в эту ночь вещие. Осталось только узнать, кто убивал. Похоже, что операм это уже известно.
      Неужели я?!
      — Убит Константин Бирюлев, по кличке
      «Бирюль», а также Мирзоев Сергей, по кличке
      «Башмак», и Григорьев Петр, по кличке Гриша».
      Вам известны эти имена или клички?
      — Костю я знаю со школы, точнее знал, — поправился я. — А кто двое других не могу сказать.
      — Все трое вышеназванных граждан найдены убитыми в квартале от вашего дома на частной автостоянке. По нашим сведениям вчера вечером незадолго до своей смерти они посещали вас…
      — Даже не знал, что у близнецов- наркоманов есть имена, и что они не близнецы…
      — И что у них разные родители, разный возраст и судьба, хоть и закончилось все для них одинаково, — понимающе ухмыльнулся старший опер. — Но то, что они были наркоманами, это точно. Правда, наркотики употребляли легкие, в основном заморскую отраву — кокаин, на героин еще не переключились. Итак, вы признаете, эти люди вам знакомы, и вчера вечером они приходили к вам?
      — Да, мы встречались пару раз при крайне неприятных обстоятельствах, согласился я. — Но вчера им дверь не открыл, и они ушли очень этим недовольные…
      — Точно ушли?
      — А какое это имеет отношение ко мне?
      — Есть у нас подозрение, что убили все троих вы, Максим Андреевич. Уж слишком как-то складно сходится все. Где вы находились вчера между тремя и пятью часами ночи? — У себя дома. Видите ли, в это время я, если не работаю, то сплю.
      — Значит, алиби, как я понимаю, у вас нет, — ласково улыбнулся опер. — Вы же, как я понимаю, один живете без семьи?
      — Алиби нет, семьи тоже…
      — Очень хорошо, — майор взял в руки ручку и пододвинул к себе протокол допроса. —
      Итак, не желаете ли нам что-то сообщить об этом убийстве, Максим? Может быть, что-то видели, или слышали?
      — Сообщить ничего не желаю, потому что ничего не знаю. Данных лиц не убивал, находился дома, так как спал…
      Тьфу! Даже языком каким-то казенным заговорил.
      — А может, не стоит нам кота за хвост тянуть? — поинтересовался с доброй улыбкой майор. — Возьмете и сознайтесь, что всех троих замочили. Ну, зачем нам эти допросы, очные ставки? Чистосердечное признание, как известно, смягчает вину. А мы вам оформим явку с повинной. Поверьте, она уменьшает срок, ну, если не наполовину, то на треть точно.
      Я поковырял лак на стуле, обдумывая ситуацию.
      Я знал, как убили всех троих, потому что видел сон. Рассказать его? Старшему оперуполномоченному понравятся некоторые детали…
      Только потом мне домой не вернуться, придется временно переселиться в следственный изолятор. А там кто знает, где окажусь — то ли на кладбище, то ли в больнице.
      Кто мне поверит, что знание деталей преступления, связано лишь с моими вещими снами? А для подтверждения обвинения этот рассказ подойдет на все сто процентов. Правосудие только так называется, а на самом деле это уж кому, как повезет…
      Недаром говорят, что справедлив только божий суд. Люди всегда ошибаются…
      Я вздохнул. — Признаваться мне не в чем…
 
      …Твоя воля выполнит свой долг, твой щит превратятся в стальной щит. Если ты не можешь проследить свой путь прямо, открытыми глазами, с умом, свободным от путаных мыслей, ты не избежишь ошибок.
      Выполнение долга должно быть безукоризненным, а твое имя незапятнанным…
      Так учит кодекс самураев.

Глава шестая
Каталажка