Месть Демона

      Пришлось идти к дяде Игорю и звонить заведующей садиком.
      Я собирался извиниться за предстоящую отлучку и попросить отгулы, а если она будет настроена благожелательно, то и заслуженный отпуск. Тут и выяснилось, что мое заявление на отпуск подписано пять дней назад, и даже существует приказ. Правда, отпускные еще не начислены, но если мне очень нужно, то завтра утром бухгалтер выйдет и все оформит. На этом я не настаивал, деньги у меня были. Поблагодарил заведующую и повесил трубку. А, обдумав все, что со мной происходило, перестал удивляться.
      Если вспомнить, она мне и раньше что-то говорила об отпуске, только я не понимал…
      Конечно, все знал не я сегодняшний, а тот, кто был мною неделю назад, мое второе «я». Но какая-то память, вероятно, передается…
      Я до сих пор не нашел границу между собой и моим вторым «я», просто потому, что одновременно существует только кто-то один из нас. Знаю о нем только то, что рассказывают люди. А говорят они нечто невразумительное и очень неприятное. Как мне удалось понять, мое второе «я» — нечто вселяющее ужас.
      Конечно, это странно, но что я-то могу с этим поделать? Никто не считал меня опасным до первой в жизни выпитой рюмки. Но после того как это случилось, отношение окружающих ко мне разительно изменилось. Сначала появилось некоторое недоумение и непонимание, всех раздражало то, что я ничего не помню.
      Людям мое второе «я» почему-то не казалось странным, как мне. Некоторые видели его задумчивым и молчаливым, чурающимся любого общества, предпочитающего либо сидеть дома до полного протрезвления, либо находить безлюдные места и прятаться там.
      И совсем другое видели те, кто хоть раз сделал мне зло: мое второе «я» могло избить, напугать, ответить непристойной грубостью.
      Если говорить честно, второе «я» мне совсем не мешает, оно незаметно, за исключением тех редких случаев, когда действует. Да и при этом не набрасывается на случайных прохожих, а избивает лишь тех, кто доставил мне немало неприятностей. А вот репутация, которую создали мне его расправы, меня не устраивает, как и то, с какой болезненной жалостью на меня смотрят люди.
      Конечно, в разговорах обо мне больше придуманного, чем реального, но опровергнуть я ничего не могу, потому что ничего не помню. Этим пользовались все, кто хотел, особенно поначалу. На меня валили чуть ли не каждую драку в городе, хоть из дому не выходи. Глупо это было и очень болезненно.
      Я разочаровался в людях. Прозрение, что многие мои друзья являются на самом деле моими недругами, оказалось трудным и горьким. Чуть позже пришло осознание, что я опасно болен. Мои прежние товарищи отводили глаза при встрече. Им было страшно со мной. Девушки стали обходить меня стороной, и довольно скоро я стал окончательно одинок.
      Что мне было делать? Я уехал в другой город и поступил в институт, но и это не помогло. Через какое-то время и там стало известно, что я собой представляю. До сих пор я благодарен одной женщине-профессору, которая вступилась за меня, тем самым помогла мне выбраться из серьезных неприятностей.
      Правда, при этом было выдвинуто одно условие: после получения диплома я должен был немедленно уехать.
      Я выполнил свое обещание и вернулся домой, но здесь мое одиночество стало еще больше, потому что умерли родители. До сих пор считаю, что в этом тоже повинна моя болезнь. Они так и не смогли смириться с тем, что их сын родился не таким, как все остальные люди.
      Я занялся изучением своего второго «я». Конечно, в этом большей частью вынужден был довольствоваться слухами. Из них мне стало известно, что тот, кто живет во мне, не любит привлекать к себе внимание и не разговаривает с людьми, голоса его никто не слышал, хотя он как-то говорит.
      Этого я так и не понял: как можно разговаривать с людьми, не раскрывая рта? Но так рассказывали люди, и я внес это в разряд загадок, которыми полно мое второе «я».
      Для себя выяснил, что оно знает все, что известно мне, к тому же с памятью у него нет таких проблем, как у меня.
      Может ли оно убивать? Если честно, то я не знаю. Было несколько случаев, когда те, кто обижали меня или использовали мою болезнь в своих целях, потом оказывались в больнице.
      Но раньше обходилось без смертей, правда, тогда не было и причин лишать кого-то жизни.
      Неясное чувство говорило мне, что мое второе «я» способно на убийство. У него нет моральных устоев, оно первобытно и часто не задумывается о последствиях своих действий.
      Увы, от этих размышлений ничего не меняется в моей жизни. Она становится хуже день ото дня, и я не знаю, как это остановить.
      Теперь и для милиции я стал главным подозреваемым во всех убийствах, совершаемых в городе, а это уже грозит не просто большими, а очень большими неприятностями. Кажется, будто попал в какую-то машину, которая затягивает меня в свое механическое нутро, чтобы перемолоть, и не остановится, пока это не сделает.
      Если я уеду из города на несколько дней, это пойдет мне только на пользу — во-первых, выведет меня временно из числа подозреваемых, во-вторых, даст возможность отдохнуть, отвлечься от мыслей о смерти Ольги и подумать, наконец, о том, как жить дальше. И стоит ли вообще жить?
      Вечерело. Я лежал на полу балкона и смотрел в летний шелестящий листьями сумрак, изредка поднимая голову к звездам.
      Я чего-то ждал. Дорожная сумка у меня была собрана, там лежали: смена белья, полотенце, зубная щетка и паста. Вполне достаточно, чтобы прожить у сестры неделю.
      Теплый ветерок обвевал меня, понемногу начиная отдавать ночной прохладой.
 
Пронзительный звонок
Распахиваю дверь.
Там никого…
Лишь мокрые следы на черных половицах.
 
      Я поднял голову. Нет, не послышалось, звонок действительно прозвучал. Казалось, на светлом паркете тают яркие сочные звуки, оставляя после себя звенящую тишину.
      С трудом поднялся и поковылял к двери.
      Со сна двигаться не очень-то приятно, да и ноги все еще болели после похода на свалку. Я открыл дверь, даже не спросив, кто за ней, и недоуменно остановился, разглядывая сумрачную лестничную площадку. Никого… только на полу около моей двери лежал аккуратный сверток из вчерашней газеты
      Я развернул его и увидел окровавленный нож настолько знакомой конфигурации, что у меня екнуло сердце, и неприятный холодок прокатился по телу, поднимая волоски.
      Кровь на клинке давно высохла, и, когда я взялся за рукоятку, она коричневым порошком осыпалась на пол.
      Этот нож я делал сам. Долго, кропотливо, используя знание древних мастеров. Сама форма лезвия была необычна, ее тоже нашел в старых книгах об оружии. Рукоятка повторяла контуры моей сомкнутой ладони. Я вырезал ее из скрученного ореха — искал подходящий материал, пока мне не привезли корень из Таджикистана, — а позже оплел рукоятку прочным кожаным ремешком, чтобы она не выскальзывала из потной ладони.
      Идея сделать такой нож возникла у меня после рассказа тренера о том, как в давние времена изготавливали оружие самураев. Тогда все было строго индивидуальным: меч, кинжал, копье подгонялись под руку, рост и манеру боя.
      Мой нож был уникален, второго такого просто не существовало. Он создан для меня и мною самим. Когда я брал его в руки, то сразу переставал замечать, а для этого пришлось долго возиться с балансом. Лезвие ножа темно, как ночь, оно не дает отблесков. Это оружие настоящего воина, созданное для боя, а не для уличных драк.
      Я не беру его с собой ни при каких обстоятельствах, уже много лет он лежит в созданном специально для него тайнике.
      Как нож оказался на лестничной площадке? На этот вопрос у меня не было ответа. Я никому не рассказывал о тайнике…
      Я взглянул на бурый порошок, и у меня почему-то мелькнула мысль, что если сделать анализ засохшей крови, то окажется, что она той же группы, что у покойного Владимира Шарафутдинова. Странное ощущение, что Шарика убили моим ножом, не проходило.
 
Звуки тают, исчезая,
оставляя тишину
В ней хранится память мира.
И рожденье вселенной.
Как начало нас самих.
 
      Я еще раз прислушался, но не услышал ни удаляющихся шагов, ни стука закрывающейся двери подъезда, словно тот, кто подбросил нож к двери, ушел, проскользнув сквозь стену, или… нож всегда лежал здесь.
      Это было непонятно. Я пожал плечами, спустился вниз до двери подъезда и, все так же недоумевая, вернулся к себе. Запер дверь и стал отмывать нож под струей теплой воды, хотя знал, что удалить всю кровь до последней молекулы невозможно. От ножа надо немедленно избавляться, он веская улика против меня.
      Но этот нож давно стал частью меня: слишком долго я его делал, вкладывая всю душу.
      Я подтянулся и осмотрел тайник, ища следы взлома. Ничего не нашел и еще больше расстроился.
      Тайник был устроен на заваленных старыми вещами антресолях, за фальшивой задней стенкой. Найти случайно его невозможно, слишком неудобно добираться. Надо подставить стол, затем стул и по ним влезть на антресоли с ногами, иначе не дотянешься, и только потом, аккуратно отодвинув рухлядь, нажать в определенное место на задней стенке, тогда она отойдет. Не думаю, чтобы это мог сделать кто-то кроме меня, и не оставить следов.
      Все сходилось к тому, что достать нож мог только я — второе мое «я»…
      Следовательно, и Шарика убило оно. Это было скверное известие, у меня похолодело все внутри, а сердце больно защемило. Неприятнее всего то, что кто-то знал об этом, иначе не подбросил бы мне окровавленный нож…
      Не то, чтобы я испугался. Живя неопределенной двойной жизнью, поневоле привыкаешь ощущать себя больше мертвым, чем живым, а разве мертвые страшатся чего-то?
 
      — Каждое утро думай о том, как надо умирать. Каждый вечер освежай свой ум мыслями о смерти. И пусть так будет всегда. Воспитывай свой разум. Когда твоя мысль постоянно будет вращаться около смерти, твой жизненный путь будет прям и прост, пробормотал я, как молитву слова из кодекса воинов.
      Когда вы не можете решить: идти или не идти — лучше не ходите.
      Когда вы задаётесь вопросом: есть или не есть? — лучше не ешьте.
      Когда вас мучит вопрос: умереть или не умереть? — лучше умрите…
 
      Когда-то я впитывал в себя каждую фразу, потому что был уверен, что скоро умру. Считал свое второе «я» психической болезнью — несправедливой, неизлечимой и смертельной.
      Мне нужно было утешение, и я его нашел в кодексе воинов. Не идти же к родителям, чтобы посоветоваться, как мне жить так, чтобы одновременно готовиться к смерти?!
      Когда я впервые прочитал этот отрывок, для меня он стал самым настоящим откровением:
 
      …Смерть посещает всех: великих и малых. Смерть настигает вас, не считаясь с тем, готовы вы к ней или нет. Не все люди думают о смерти, и делают хотя бы минимальные приготовления. Однако если склонны считать, что переживете всех, вы ошибаетесь. Такие мысли вводят в заблуждение и вас и других. Смерть подкрадывается к вам, в то время как вы обдумываете далеко идущие вперед планы…
 
      Разве это сказано не для меня?
      Я уже давно не обдумываю далеко идущие планы. Обычно рад тому, что удается прожить вечер, утро, день и снова встретить приближение ночи.
      Я ощущаю жизнь, как приговоренный к скорой смерти, поэтому воспринимаю ее полностью, без прикрас, в ее ветхих одеждах, могущих обмануть своими яркими красками только наивных. Я-то давно знаю, что таится в тишине улиц и кто дышит у меня за спиной.
      Когда живешь в ожидании смерти, повсюду видишь ее приметы — человеческую жадность, страх, ложь и подлость…
      О моем ноже знало всего три человека в городе. Один из них, по горестной иронии, сам Шарик. Он и мой друг Слава Рыбкин видели, как я делал нож. Слава погиб в армии в результате несчастного случая — или не очень несчастного: обстоятельства смерти были донельзя странными, а свидетели — солдаты путались в показаниях, и чувствовалась за ними чья-то властная рука. Армия есть армия, она умеет убивать и прятать следы своих преступлений под завесой государственной тайны…
      Еще его видела Ольга. Я показал ей нож, когда она пришла ко мне в гости.
      Это был случайный визит и единственный — лучший вечер в моей жизни.
      Я смотрел на девушку и весь лучился обожанием. Горестно вздыхал, бессвязно и много говорил, всеми способами пытаясь произвести на нее впечатление загадочности, ума и таланта.
      Она же была грустна, рассеяна и растеряна.
      Что-то произошло тогда в ее жизни. Ей было одиноко и грустно, требовалось с кем-то поговорить, а из знакомых в этот вечер встретился только я.
      К концу вечера я достал из тайника оружие и показал. Глупо демонстрировать нож девушке, в которую давно и безнадежно влюблен, но в тот вечер я большим умом и не отличался. И даже сейчас не могу вспомнить, для чего это сделал. Может быть, хотел показаться сильным, умудренным жизнью человеком и великим бойцом за справедливость?
      Ольга долго рассматривала нож с непонятной мне рассеянной улыбкой, потом тихо произнесла:
      — Он красив и смертоносен, словно ядовитая змея. Таким легко убивать, нож сам просит чужой крови. Но смерть ужасна, любая смерть. Прекрасно только рождение…
      В этой фразе мне почудился тайный смысл, но я не сумел его понять — наверное, это было невозможно, я же исповедовал кодекс самураев.
      К тому же мне было не до того, мое сердце колотилось, мысли путались, на коже выступил пот, который ввел меня в еще большее смущение. И все, что происходило в этот вечер, было каким-то неловким, неправильным и помнилось смутно.
      Забавным было его окончание. Когда я проводил Ольгу до дома, пожав руку на прощанье — на поцелуй не смог решиться, хотя, думаю, она не противилась бы, слишком ей было грустно и одиноко. И, возможно, тогда…
      Впрочем, что толку говорить о том, что не произошло и уже никогда не произойдет?
      Девушка ушла, а я пошел обратно к себе домой, криво усмехаясь над своей неловкость, неуклюжестью, глупостью…
      Додумать все мне до конца не дали, едва я свернул с широкой улицы в узкий переулок, как наткнулся на трех основательно пьяных мужиков.
      То ли я им показался знакомым, то ли просто не понравился, то ли им хотелось подраться, так как алкоголь требовал от них подвигов, а я выглядел настолько растерянным и безвредным, что не ударить меня было просто нельзя…
      Они напали на меня с какими-то глупыми пьяными угрозами.
      Это было замечательно!!!
      Вся моя робость, волнение, ощущение неловкости и печаль — все сгорело адреналином в этой драке.
      Я использовал все приобретенные в секции каратэ навыки — бил руками и ногами, высоко и эффектно подпрыгивая, ставил блоки, легко уходя от мощных и неточных ударов.
      Пьяные мужики не умели драться, они были сильными, их было трое, и это все, что у них было.
      За мной же стояли месяцы обучения искусству рукопашного боя и молодое послушное тело.
      Я не хотел их калечить, поэтому был осторожен в выборе ударов. Но их было трое, и это заставляло меня быстро двигаться, стараясь не попасть под неуклюжие взмахи их крепких мускулистых рук.
      Запомнилось ощущение полета, собственной силы и понимания, каким смертоносным может быть тело, даже не имея оружия. Я буквально разметал мужиков в разные стороны и ушел почти счастливым.
      События того вечера смешались в памяти, и позже, встречая Ольгу, я сразу вспоминал бессмысленный бой и это ощущение полета.
 
Я вижу кровь врагов
Их лица, бледность страха.
Я в них врываюсь молнией.
И за спиной остаются недвижные тела…
Как сладостен их стон как женщины на брачном ложе…
 
      Вот и сейчас, когда я взял нож в руку, в памяти всплыл тот давний вечер. Печальные воспоминания.
 
      Итак, все, кто знал о ноже, уже мертвы, кроме меня самого.
      Найти его мог кто угодно — и случайный человек, и милиционер, и, наконец, дядя Игорь, который ведь тоже побывал на месте гибели Шарика. Но как этот человек сумел связать орудие убийства со мной? Следил? Зачем он подбросил нож под дверь — решил предостеречь меня и спасти? В благородство души человеческой уже давно не верю…
      Так какую же цель преследовал неизвестный?
      Я отмыл лезвие, подождал, пока высохнет рукоятка, взял его в руку и спросил:
      — Надеюсь, ты теперь доволен? Напился крови врага? Твое посвящение в убийцы состоялось?
      Нож молчал, твердая сталь отсвечивала светом далекой звезды, смотревшей в не зашторенное окно, и мне даже казалось, что я слышу далекое довольное урчание. Он был счастлив, я это чувствовал. Несчастлив был я, потому что не хотел ощущать себя убийцей.
      Плохое это чувство, неправильное…
      Я подставил стул, залез на антресоль, отодвинул старые тряпки, которые прикрывали фальшивую заднюю стенку, и открыл тайник. И очень удивился, когда увидел ножны, и еще больше, когда обнаружил на них кровь.
      Все стало еще более непонятным. Как можно потерять оружие, когда его уже вложили в ножны? Выпасть он не мог, для того чтобы обнажить лезвие, требовалось усилие и не простое, а направленное определенным образом. Нож и ножны становились единым целым, после того как одно вкладывалось в другое.
      Я потратил немало времени и испробовал несколько вариантов, прежде чем сумел получить именно такой эффект.
      Получается, что мое второе «я» спрятало окровавленный нож, а потом почему-то вытащило и выбросило его, оставив ножны на поясе…
      Могло ли оно вложить в ножны окровавленное оружие, предварительно его не вытерев?
      Ответ отрицательный, оно бы никогда не сделало этого, просто потому что знало, как тяжело потом мне будет чистить нож и ножны.
      Кровь останется, это плохая смазка…
 
      …Кровь врага притягивает к себе его дух. И если ты не настолько силен, чтобы с ним справиться, лучше не ссорься с мертвыми. Месть их зловеща и непредсказуема. Верни кровь земле, и ты сохранишь свой дух в неприкосновенности…
 
      Я вымыл ножны, потратил на это час и около двух часов на то, чтобы они хорошо просохли, благо было тепло. Только после этого уложил оружие обратно в тайник.
      Все произошедшее требовалось хорошо обдумать. Беда сегодня вечером позвонила в дверь. В сумраке сгущались зловещие тени. Мертвые ждали отмщения…
      Но было поздно, я слишком устал, у меня остались силы только на то, чтобы лечь на расстеленное одеяло, закрыть глаза и тут же заснуть.
      Неважно, что происходит, если у тебя есть возможность уйти от этого. Я хотел покоя, но ощущение, что все больше втягиваюсь в какую-то непонятную игру, так и осталось.
      И еще я откуда-то знал, что это только начало. Черные тучи сгущались надо мной, такие могли пролиться только кровавым дождем. Из того же неведомого источника мне было известно, что сегодня ночью умрет кто-то из моих врагов.
      Утром я бодро поднялся по звонку будильника, оделся, забросил сумку на плечо и уже через полчаса сидел в поезде и смотрел, как мелькают городские дома, исчезая в туманной утренней дымке.
      Город скрылся за поворотом, а я остался один на один с дорогой и самим собой. Билет у меня был в общий вагон, мое второе «я», видимо, решило сэкономить деньги, но, на удивление, пассажиров оказалось немного. Места рядом со мной оставались до конца пути незанятыми, так что я наслаждался ощущением чуждости всему, что мелькало за окном.
      Колеса перестукивались между собой, вагон качало, как корабль на волнах, мои глаза то блаженно слипались, то снова открывались, вглядываясь в незнакомые холмы и деревья.
      Впереди меня ждала неделя без забот и сосредоточенных дум. Нирвана… тишина и покой. Без чужих смертей и ставшего уже привычным кладбища, без раздражающе громкого бесцеремонного стука в дверь и страха проснуться с чужой кровью на руках…
      Я почти ни о чем не думал, так, в подсознании варилось что-то.
      Меня никто не знал в этом поезде, люди разговаривали со мной без обычных зажимов, спокойно и вежливо, а незнакомые девушки приветливо улыбались. Моя душа была наполнена болью и печалью, поэтому я не мог ответить им…
      Интересно, сколько должно пройти времени, чтобы я не вздрагивал при виде девичьей улыбки, а сердце не сжималось болью так, что даже дыхание останавливалось?
      Дорога была недолгой, всего семь часов, но это время я провел в давно не испытываемом состоянии. Я вдруг начал осознавать, как тяжело мне достались последние дни, как напряжены нервы и перегружен тяжелыми эмоциями мозг, а бедное сердце уже давно устало качать по телу отравленную тоской кровь.
      Я чувствовал, как понемногу оттаиваю. Незаметно для себя погрузился в транс, невидящие глаза смотрели в окно на мелькающие пейзажи, не замечая их. Покачивался вместе с поездом, уходя все дальше в серый плотный туман, в котором не видно ничего, перестук колес сливался с людскими голосами, и вся прошлая жизнь казалась дурным сном. Где-то там, в тумане, бродила надежда, что можно проснуться и все начать заново, и жизнь станет намного лучше, чем была…
      Передо мной всплывали образы живых и мертвых людей, я узнавал их и разговаривал с ними. В памяти не осталось ничего, но, сойдя с поезда, я чувствовал себя совершенно другим человеком, спокойным и невозмутимым. За моей спиной не было ничего, а впереди ждало только хорошее.
 
      …Каждое утро думай о том, как надо умирать, вечером же освежай свой ум мыслями о смерти. И пусть так будет всегда. Воспитывай свой разум. Когда твоя мысль постоянно будет вращаться около смерти, твой жизненный путь будет прям и прост…
 
      Говорит кодекс самураев.

Глава четвертая
Глаз бури

      Когда средь мрачных туч
      Мелькнет луч солнца.
      Знай.
      Ненастье не ушло.
      Ты просто оказался в ее средине.
      В глубине.
      Покой зовется глазом бури.

      Никогда не знаешь,
      что найдешь, что потеряешь.
      Вот найдешь, тогда узнаешь…
      Что так сильно не желаешь…
Детская считалка

 
      К сожалению, миллионный город со своей суетой, с ловкими жуликоватыми подростками, промышляющими на вокзале, быстро привел меня в прежнее наэлектризованное состояние.
      Сестра была дома, открыла мне дверь сразу, даже не спрашивая, кто за ней находится. Увидев меня, сначала встревожилась, тонкие губы испуганно задрожали, отчего мое сердце в ответ глухо и больно забухало, но она к счастью быстро успокоилась и тихо проговорила:
      — Я видела плохой сон, в нем тебя убивали. Что случилось? Зачем ты приехал?
      — Время пришло, — безмятежно улыбнулся я. — Я же всегда приезжаю к тебе летом, как велела мама. Ты мне не рада?
      — Ты — мой брат, единственный по- настоящему близкий мне человек, если не считать моих непутевых детей и мужа. Как я могу быть тебе не рада? Я тебя люблю, тревожусь и всегда жду. Может быть, потому что ты живешь отдаленно, я всегда боюсь, что не успею тебя защитить. Тебе потребуется моя помощь, а я далеко, могу и не почувствовать вовремя, что тебе нужна моя помощь.
      — Ты испугалась, когда я позвонил в дверь…
      — Хоть и знала, что приедешь, все равно получилось как-то неожиданно, извини.
      Выглядишь ты неплохо, — сестра заставила меня вымыть руки, а потом посадила за стол с разной снедью. — Будем пить чай.
      В квартире стояла какая-то выхолощенная тишина, неживая, нежилая. Да и запах стоял не людей, а больше мебели и вещей…
      — Мы все живем на даче, — пояснила сестра, поймав мой недоуменный взгляд. — Лето же. Надо набраться витаминов, солнца и свежего воздуха на долгую холодную зиму. Детям там хорошо. Каждый день бегают то на рыбалку, то за грибами — сейчас для заготовок самый сезон. Я сегодня осталась дома, работа потребовала…
      Потом смущенно улыбнулась и добавила:
      — Ну и, конечно же, я знала, что ты приедешь. Сердце предупредило, так что работа, наверно, предлог. Я своим позвонила, сказала, что меня не будет пару дней. Но если хочешь, поедем на дачу прямо сейчас. Я думала, ты не захочешь никого видеть, захочешь пожить в тишине. Хотя в городе какая тишина? Вот там тихо и покойно, птички поют, даже ветер другой, более ласковый что ли…
      Я задумался, по большому счету мне было все равно, где провести две недели отпуска, и решил, что города мне уже хватит. Нужно стремиться к природе, только там мы становимся сами собой. Урбанизация убила в каждом из нас единство с миром, сделала увечными и одинокими. А это плохие чувства, они меняют, заставляют считать наши мысли и желания более важными и ценными, чем они есть на самом деле.
      Мы часто забываем, что этот мир существовал когда-то без людей, и будет существовать, когда уйдем. Мы всего лишь ветерок, чуть поднявший пыль, все успокоится, вернется в прежнее состояние, когда нас не станет…
      Сестра, улыбнулась, наблюдая за моими раздумьями, и достала мобильный телефон:
      — Сергей, приезжай за мной. Макс, поживет с нами. — Она подняла взгляд на меня и тут же добавила. — Нет, не с нами, у соседей, я с ними договорюсь. Ему там будет хорошо.
      Соседи собрались отдохнуть в эмиратах, — пояснила она уже мне, спрятав телефон. — Попросили меня присмотреть за их загородным домом. Вот ты этим и займешься. Будешь жить один в соседнем доме, но если станет скучно, откроешь окно, крикнешь, и через минуту мы будем с тобой. Правда, твои племянники тебе и так скучать не дадут, они тебя давно ждут… — Наверно, так лучше, — неуверенно ответил я. — Извини, забыл, какая ты быстрая в решениях. Знаешь же, мне нужно долгое обдумывание, прежде чем поступить импульсивно…
      — Я все знаю, и все помню, — сестра ласково потрепала меня по плечу. — Сергей нескоро приедет, до дачи езды минут сорок.
      Хочешь помыться, отдохнуть? На даче спартанские условия, холодный душ, правда, вода становится теплой, если постоит долго на солнце. Но я обычно приезжаю вечером, когда всю теплую воду уже выливают, и мне достается только холод.
      Правда, баню топим каждую неделю. А что у соседей на даче находится, еще не знаю, не была ни разу, но у них дом больше и лучше
      Ешь, я все организую. Ты хорошо отдохнешь.
      Она вышла из комнаты, набирая на ходу номер телефона.
      …Вот только сейчас меня окончательно отпустило. Захотелось плакать…
      Ощущение было, как в детстве. Больше ни о чем беспокоиться не стоило, на ближайшее время все мои проблемы моя сестра уже взвалила на себя. Вместе с заботой о своей семье, взяла опеку и за мной. Так было всегда, когда она находилась рядом, и не только потому, что она старше.
      У нас была с ней какая-то странная связь…
      Она чувствовала все, что происходит со мной, возможно, даже читала мои мысли. Конечно, не все, только верхний слой, и лишь тогда, когда я находился рядом. Но это вызывало у меня непривычные ощущения. Успокаивало только то, что она искренне любила меня. Не дай бог, такой бы дар оказался бы у моих врагов…
      Впрочем, мы никогда не проверяли ее способности, по большей части старались их не замечать, и уж точно не собирались никому о них рассказывать.
      Так всегда было принято в нашей семье.
      Несомненно, определенными экстрасенсорными способностями обладала наша мама, и мы с сестрой считаем, что наши скромные способности идут от нее. Отец называл мать широкополосной антенной, ловящей передачи со всего мира.
      Она всегда чувствовала, когда что-то неприятное происходит с нами, как бы далеко мы от нее не находились. Потеряться с ней где-то в этом мире было просто невозможно.
      Не раз получалось, когда я терял ориентацию в лесу или в поле, и начинал ходить кругами, но при этом никогда не удивлялся, когда первым встреченным мне человеком после долгих блужданий оказывалась мама. Она знала, куда приду, и ждала меня там, пока я не приходил…
      Также заранее наша мать предупреждала обо всех предстоящих несчастиях и бедах.
      Это было довольно странно, когда посередине обеда, она вдруг останавливалась с ложкой повисшей в воздухе и как-то немного неуверенно сообщала:
      — Что-то Иван неважно себя чувствует, наверно, скоро умрет. Отец огорченно вздыхал и спрашивал:
      — Ну, кто же меня отпустит на похороны родного брата, если нет телеграммы, заверенной врачом?
      — Билеты надо заказать заранее, да деньги снять со сберкнижки, — предупреждала мама. — А на работе договоришься. Ехать на похороны придется не раньше чем через пару недель, но если хочешь живым застать, то езжай завтра … — Тогда стану собираться, живым-то увидеть не получится, дел много, а жаль… — отец договаривался со своим начальством об отпуске за свой счет. Заканчивал самые срочные дела, которые требовали его вмешательства, ни на минуту не сомневаясь в сказанном.
      Мама ни разу не ошиблась, могла назвать, даже какой болезнью кто болен, если это требовалось.
      А через пару недель действительно приходил почтальон и приносил телеграмму, в которой говорилось, что дядя Иван — старший брат отца умер. К тому времени уже были заказаны билеты, собраны вещи, не хватало только этого клочка бумаги с наклеенными на нее телеграфными полосами для показа начальству.
      Мать заранее предупредила и о своей смерти, также за обедом с повисшей возле рта ложкой объявила:
      — Через неделю умру. Как ты без меня жить будешь? Наверно плохо? Тебе, Макс, я нужна больше, чем твоей сестре, но ничего не поделаешь, мое время пришло. Завтра уже «скорую» вызовешь. Но тому, что они скажут, не верь, они всегда так говорят. Это одни отговорки, что если бы к ним раньше обратились, то они бы меня спасли. На самом деле, все решает только бог… — Мама, не умирай…
      — А ты думаешь, я хочу? — Она съела, наконец, эту ложку и насмешливо улыбнулась. —
      Я бы еще пожила, только, кто же меня спрашивает? И потом давно знала, готовилась, все устроила, тебе даже суетиться не придется.
      Уже гроб заказала, да и место рядом с отцом зарезервировано.
      — Да, я не об этом. Трудно мне будет без тебя…
      Мать взяла своей морщинистой сухонькой ручкой мою голову и поцеловала в лоб:
      — А ты еще долго проживешь, срок твой называть не буду, нельзя, иначе он изменится, станет короче. Ты нужен этому миру, иначе бы тебя давно бог от нас забрал. Только как-то странно всё, будущее плохое, и что с тобой случится, увидеть не могу, словно не один ты, а есть еще кто-то…