Обезьяны, человек и язык

      Такое состояние одиночества составляет одну из нелингвистических проблем, возникших перед Уошо. Рассмотрим, например, наши представления о социальных механизмах и подкрепляющем их чувстве взаимосвязанности индивидов. На нижнем конце шкалы социальной организации находится колония термитов, существование которой зависит от добросовестного выполнения различными членами колонии стоящих перед ними специальных задач. Термиты не «обучаются» выполнению своих специфических функций, напротив, они ведут себя в соответствии с заложенными в них генетическими инструкциями. Любой отдельно взятый термит представляет собой лишь составную часть некоего целого, а именно – колонии. В результате изучения таких колоний один из первых этологов, Эжен Маре, пришел к заключению, что так называемая «душа», или «разум», термита является свойством не отдельной особи, а колонии в целом. Отдельный термит представляет собой «клетку», тогда как колония – это организм; и именно колония является объектом действия естественного отбора. Таким образом, давление отбора на колонию определяет генетическую историю особей, ее составляющих.
      В то время как термиты проявляют сильную генетическую предрасположенность к правильному поведению в отношении отдельных членов колонии и сообщества в целом, у организмов более сложных такая предрасположенность менее жестко определена. Человек, выбирая линию поведения в отношениях с окружающими его людьми, проявляет большую гибкость, чем термит, и в силу этого оказывается способным к восприятию таких концепций, как «золотое правило», по которому с другими надо поступать так, как хочешь, чтобы поступали с тобой, – концепций, позволяющих поддерживать правильные отношения со своими ближними. Определенная гибкость поведения присуща в различной степени и другим млекопитающим; возникает естественный вопрос, обладают ли они также такими чувствами, как ответственность или альтруизм по отношению к сородичам. До экспериментов с Уошо наиболее вероятным был отрицательный ответ на этот вопрос, поскольку понятие ответственности ограничивалось рамками понятий, относящихся к разуму и языку. Эти категории в свою очередь традиционно считались исключительной принадлежностью человека. Уошо и ее товарищи по колонии вынуждают нас пересмотреть понятия ответственности и социальных механизмов, присущих как людям, так и животным, а также влияние, которое эти механизмы оказывают на поведение.
      Если мы наделяем шимпанзе способностями, необходимыми для овладения языком, то должны ли мы при этом признавать за шимпанзе и все прочие сопутствующие языку свойства, которые признаем за собой? Если шимпанзе может, пользуясь символами, воспринимать собственный жизненный опыт независимо от себя, может ли он также воспринимать себя отдельно от своих сородичей или ставить себя на их место?
      Я спросил Футса, замечал ли он у своих подопечных что-нибудь, напоминающее альтруизм. Он упомянул об одном происшествии, случившемся как раз в том помещении, которое мы сейчас осматривали. Водопроводная труба под потолком прохудилась, и струя воды хлестала в клетку павиана. Положение клетки не позволяло обезьяне дотянуться до пробоины и заткнуть ее или отклонить струю воды. Но павиан, сидевший в соседней клетке, мог достать повреждение, и когда Футс пришел, чтобы устранить неполадку, добрый сосед сидел, обхватив отверстие руками, так что струя не попадала на его товарища. Павиан мог просто заинтересоваться струей без всяких альтруистических намерений, а мог и попытаться помочь другому павиану. Приходится признать, что истолкование такого рода происшествий очень сильно зависит от угла зрения, под которым оно рассматривается.
      Под тем же металлическим навесом, где жили сиаманги, саймири и мандрилы, помещалась и площадка для обучения амслену. Здесь был оборудован помост для наблюдателя, фиксирующего жесты, которыми обмениваются шимпанзе. В более естественных условиях, например на острове, Футс пользовался еще и видеомагнитофоном для фиксации поведения обезьян.
      Примерно в ста метрах к востоку от главного двора находится небольшое озеро с тремя искусственными островками. На этих островках размещены три колонии приматов. Небольшие участки суши, на которых обитают обезьяны, отгорожены от остальной территории лишь водой – более естественной преградой, чем железные решетки. Один из островков зарос травой; на нем водружены два высоких шеста, соединенных веревкой и доставляющих массу удовольствий маленькой колонии обезьян Нового Света – капуцинам. Второй островок в этом архипелаге имеет площадь всего около двух тысяч квадратных метров. В отличие от предыдущего он густо зарос тополем и ивой, создающими удобное местообитание для живущих на деревьях гиббонов. Из всех приматов гиббоны, пожалуй, лучше всего приспособлены к древесному образу жизни. Они проносятся сквозь тонкие ветви деревьев быстрее, чем человек, бегущий по ровному месту, и сохраняют равновесие, координацию движений и присутствие духа, которые сделали бы честь любому исполнителю «смертельных трюков» на трапеции.
      Как уже отмечалось выше, гиббоны развлекаются, наблюдая за колонией молодых шимпанзе, обитающих на третьем островке, на котором вместо деревьев вкопаны высокие тонкие шесты. Укрытием здесь служит коричневая африканская хижина, «рандеваал», зимой отапливаемая и оборудованная видеомагнитофоном для регистрации поведения ее обитателей. Все шимпанзе на острове молоды и все обучены амслену. Тельма, Буи, Бруно и Уошо проводят здесь бо?льшую часть своего времени, носясь вокруг хижины или задумчиво сидя на верхушках шестов.
      Посетители приезжают на остров и покидают его на весельных лодках. В первый день моего посещения института молодой ассистент Стив Темерлин привез двухлетнего шимпанзе по кличке Кико, которого надлежало представить постоянным обитателям острова. Когда они высадились, Уошо приветствовала Стива, крепко обняв его, но проигнорировала Кико. Свои чувства Уошо изъявляла столь бурно, что я готов был ожидать, что она повесит на шею Стиву гирлянду цветов. Пока мы наблюдали эту сцену, Джейн Темерлин, мать Стива и приемная мать Люси, семилетней шимпанзе, хорошо владеющей амсленом, рассказала мне о нескольких эпизодах культурного обмена, который время от времени происходит между островами. Однажды, когда лодку недостаточно надежно закрепили у берега, Тельма прыгнула в нее и, загребая руками, направилась к острову гиббонов, где ей был оказан радушный прием. Несколько дней спустя самец-гиббон спрыгнул со свисающей ветви в лодку и нанес ответный визит Тельме, что, возможно, указывает на существование у приматов неких межвидовых правил этикета. Однако бо?льшая часть коммуникаций шимпанзе происходит между ними самими или между обезьянами и людьми, находящимися на «материке». Адресованные на берег сообщения делаются в основном на амслене, и, что гораздо важнее, язык жестов все более входит в обращение в качестве средства коммуникации живущих на острове шимпанзе.
      Остальные обитатели института не относятся к приматам. На лугах пасутся овцы, которые станут основными действующими лицами в экспериментах, планируемых доктором Леммоном на будущее, а также крупный рогатый скот. Кроме того, на ферме живет семейство нервных павлинов. И наконец, к дереву привязана огромная устрашающего вида собака. Пес этот был приобретен недавно, чтобы подкрепить авторитет сотрудников, имеющих дело с Уошо.
      Выбрана была именно собака, поскольку некоторые обстоятельства еще раньше указывали на то, что Уошо недолюбливает и боится собак. Вспомним, что, пытаясь обучить Уошо слову «нет», потерявшие терпение Гарднеры сказали ей, что снаружи ходит большая собака, которая хочет ее съесть. В то время собаки внушали Уошо такой ужас, что она тотчас овладела словом «нет» лишь для того, чтобы уклониться от встречи с ними. Однажды во время прогулки за автомобилем, в котором сидели Уошо и Роджер, погналась большая собака. Смертельно перепуганная Уошо принялась жестикулировать «собака уходи» и указывать пальцем в направлении, противоположном тому, в котором они ехали. Исходя из этого, можно было ожидать, что крупная злая собака окажется подходящим орудием принуждения в тех случаях, когда Уошо будет неохотно выполнять указания своих хозяев. Все решилось однажды, когда Уошо прогуливалась по двору вместе с Роджером. Собака была привязана к дереву и при виде Уошо начала яростно лаять и рычать. Уошо развернулась и, обнаружив возмутителя спокойствия, с угрожающим видом решительно направилась к мастифу, который моментально поджал хвост и спрятался за дерево. Уошо пренебрежительно шлепнула пса и не спеша вернулась к Роджеру, который отметил, что, пожалуй, больше, чем кого бы то ни было, ее отвага поразила ее саму.
      Некоторым из институтских шимпанзе приходилось жить и в другой обстановке. Дело в том, что у института помимо вспомогательных служб, например кухни, где приготовляется пища животным, и небольшого вычислительного центра, есть еще нечто вроде детских домов для шимпанзе, где обезьяны воспитываются как полноправные члены человеческой семьи в изоляции от других представителей собственного вида. Организация таких детских домов поручается тщательно отбираемым семьям, живущим в окрестностях Нормана, таким, например, как Темерлины. Эта разработанная доктором Леммоном программа способствует проводимому им изучению социального развития у шимпанзе и превосходным образом сочетается с работами Футса по усвоению шимпанзе амслена. Шимпанзе, выросшие в семьях, обучаются амслену гораздо быстрее, чем шимпанзе, для которых человеческий язык вступал в конкурентные отношения со склонностью общаться при помощи естественных криков и жестов, свойственных этому виду. Во всех случаях условия жизни шимпанзе организованы так, чтобы наилучшим образом отвечать исходным целям института и тем, которые возникли позднее, в связи с исследованиями недавно обнаруженных языковых способностей шимпанзе.
      В тот вечер, когда я уезжал из института, Уошо сидела в одиночестве на верхушке одного из шестов и сосредоточенно созерцала вечернее небо. Она являла собой драматическое зрелище, и не поза одинокого стража на верхушке шеста была тому причиной, а скорее драма, которую носила в себе она сама – связующее звено между миром животных и миром людей. Это животное, владеющее языком, было воплощенным противоречием, а противоречие в жизни, как и в мифах, обладает неотразимой и притягательной силой.

6. КОЛОНИЯ ШИМПАНЗЕ: ЛЮСИ

      Люси – самая старшая из тех институтских шимпанзе, которые выросли в изоляции от представителей собственного вида. Ее приемными родителями были Джейн и Мори Темерлины. Мори – психолог, он преподает в Университете штата Оклахома. Джейн – ассистент доктора Леммона. Люси родилась 18 января 1966 года и была отнята от матери через 4 дня после рождения. С этого времени она постоянно жила с Темерлинами, чей дом представляет собой уменьшенную копию института – беспорядочное современное сооружение из стекла и бетона. Перед восточным окном гостиной стоят большие проволочные клетки, которые служат жилищем для компании шумных, болтливых сине-белых попугаев ара; южное окно смотрит на дворик с двумя прудами. Люси с самого детства жила и спала в доме, за исключением тех случаев, когда Темерлины бывали в отъезде. Тогда Люси сидела в просторной закрывающейся клетке из армированного дуплекса.
      Во время моих посещений института летом 1972 и 1973 годов я несколько раз встречался с Люси и даже присутствовал на занятиях с ней. Роджер Футс или кто-нибудь из его ассистентов, сменяя друг друга, занимались с Люси час-другой пять дней в неделю. На одних занятиях Люси заучивала новые слова, на других – исследователь изучал набор слов, усвоенных Люси, или некоторые особенности ее словоупотребления, на остальных Люси и ее собеседник просто болтали и повторяли пройденное на уроках жестикуляции. Ассистент имел при себе список слов и выражений, используемых Люси, и отмечал любые новые особенности, затруднения или ошибки, которые допускал шимпанзе при воспроизведении тех или иных жестов. Представьте себе, как должна была чувствовать себя при этом Люси. Она уже счастлива просто увидеть гостя, а он пристает к ней, спрашивая названия предметов, которые оба они отлично знают. Когда же беседу пытается начать она, гость вдруг усаживается и что-то быстро записывает.
      Цель работы с такими списками состояла в том, чтобы дать статистическое описание некоторых особенностей словоупотребления Люси и таким образом выявить и документировать необычность ее поведения. Словарь Люси насчитывал около 80 слов . Их могло быть много больше, но ученые были заинтересованы в первую очередь не в расширении словаря, а в изучении того, каким образом он используется. Одновременно исследовать все аспекты языка было физически невозможно. Поэтому при изучении любого поведения следует сознательно исключать из рассмотрения такие его характеристики, которые можно считать «статическими» или неизменными на протяжении всей работы; это позволит сосредоточить внимание на конкретной цели эксперимента. Однако, когда исследуемым поведением является язык, этот аспект научного метода вступает в противоречие с конечной целью исследования.
      Сосредоточиваясь на любом конкретном аспекте языка, ученый должен оставлять без внимания другие его особенности, лежащие за пределами целей данного эксперимента. Пока исследователь старается обнаружить некое конкретное свойство языка, Люси может гораздо охотнее демонстрировать совсем иное свойство. В отличие от исследователя посторонний наблюдатель, естественно, обращает внимание на то, что шимпанзе использует коммуникативные аспекты языка, а не просто решает поставленные перед ней проблемы. Поэтому, будучи представленным Люси и другим шимпанзе института, я особенно внимательно следил за теми нюансами использования ими амслена и теми особенностями их речи, которые могут быть упущены при использовании таблиц вроде той, что приведена выше. Оказалось, что я обращаю внимание не только на то, на что реагирует Футс. Заметное различие в ракурсах, под которыми Футс и я рассматривали поведение Люси, обнаруживает важную особенность исследований по использованию шимпанзе амслена: за исследованием поведения можно иногда проглядеть само поведение.
      Это стало ясно, когда я встретил Люси на следующий день. Мы договорились, что я появлюсь у Темерлинов вскоре после того, как Роджер начнет свой утренний урок. Утром, около половины десятого, я прогуливался по дворику и заглядывал в окно гостиной, где Роджер и Люси жестикулировали, сидя на тахте. Заметив меня, Футс сделал жест, приглашающий войти.
      Я тихонько пристроился рядом, чтобы наблюдать и делать заметки. Люси мигом бросила Роджера, вскочила ко мне на колени и сначала беззастенчиво уставилась на меня, а потом приступила к обследованию моего лица и одежды. Она взглянула мне в глаза, заглянула в ноздри и бегло поискала у меня в волосах, вероятно отыскивая вшей. Поскольку я был в шортах, Люси очень скоро обнаружила у меня на колене ссадину. Она обернулась к Роджеру и свела вместе концы указательных пальцев. «Она говорит, что тебе больно», – сказал Роджер.
      Я поблагодарил Люси, и она, посмеиваясь и гримасничая, вернулась к Футсу. Он показал ей картинку с кошкой и спросил, что это такое. «Кошка», – ответила Люси. Некоторое время Люси продолжала разглядывать картинку, но, как только я взялся за ручку, ей очень захотелось увидеть, что я делаю, она кинулась ко мне и снова забралась на колени. Когда я попытался записать все это, она выхватила ручку и принялась ею яростно что-то царапать. Роджер заметил, что при этом она действовала правой рукой (я левша, следовательно, мне она подражать не могла), но ручку держала, как и я, кончиками пальцев. Левой же рукой, добавил Роджер, Люси берет предметы всегда кистью. Психолог Джером Брунер наблюдал, как у детей доминирующая рука тем или иным способом приспосабливается к захвату предметов с помощью кончиков пальцев, а для второй руки отводится роль прочно удерживать предметы. Проводя аналогию между овладением орудиями труда и языком, Брунер писал, что доминирующая рука играет роль сказуемого по отношению к подчиненной руке – подлежащему.
      Если говорить о склонности к рисованию, то здесь весьма существенно вспомнить, что у людей праворукость и леворукость связаны с так называемой латеральной доминантностью, то есть разделением функций между различными полушариями мозга. Необычайно сильное давление отбора, вызвавшее у человека появление языка, потребовало и развития определенных частей мозга; в результате его полушария развились неодинаково, причем функции, связанные с приспособлениями к новшествам (необходимым для овладения языком), приняло на себя в основном левое полушарие. Вполне возможно, что мозг шимпанзе также находится на одном из начальных этапов формирования такой асимметрии.
 

Уошо: «книга»

 
      Люси с ожесточением вычерчивала круги. Она уже начала уставать, как вдруг заметила, что на моей белой рубашке вышито изображение аллигатора. Люси несколько раз показала на рисунок пальцем и вычертила в воздухе знак вопроса, по-видимому спрашивая у меня, что это такое. Я растерянно оглянулся на Роджера, и тот посоветовал сложить вместе ладони, как для молитвы, а затем раскрывать и снова соединять их, подражая щелкающим челюстям аллигатора. Следуя этому совету, я не без труда сообщил Люси, что изображенное существо – аллигатор. Шимпанзе не могут разгибать ладони в запястье с той легкостью, с какой это делает человек, поэтому, когда мы предложили Люси назвать изображение, она после нескольких неловких попыток сделала нужное «кусающее» движение с помощью одних только кончиков пальцев. Роджер требует от своих шимпанзе особой тщательности при подаче знаков; поэтому сначала он решил, что Люси просто «болтает» что попало, путая нужный знак со знаком «книга», когда необходимо раскрыть сложенные вместе ладони, словно раскрываешь книгу. Но коль скоро обезьяна продолжала настаивать на своем варианте жеста, Роджер признал, что она действительно старалась повторить требуемое «кусающее» движение. Этот случай показал, что Футс мог и упустить кое-что в сигнализации Люси. Кроме того, у меня возникло впечатление, что публикуемые научные отчеты создают крайне примитивное и формальное отражение истинной деятельности шимпанзе. В то время как люди продолжали разглядывать шимпанзе сквозь лупу экспериментальных данных, сами шимпанзе всерьез пользовались амсленом как средством коммуникации.
 

Уошо: «бэби»

 
      Это впечатление еще более усилилось на следующий день, когда я пришел понаблюдать за очередным занятием с обезьяной. На этот раз я был в другой, голубой рубашке, но и на ней также был аллигатор. Роджер спросил у Люси, кто я такой. Забравшись ко мне на колени и взволнованно указывая на зеленую вышивку, она вполне логично ответила, что я – аллигатор. «Ошибки» вроде этой не укладывались в схему и выводы каждодневных исследований. Но была ли это ошибка или же Люси усмотрела некую постоянную связь между моей персоной и картинкой, которой она воспользовалась, чтобы дать мне имя? Иными словами, не имел ли здесь место истинный металингвистический процесс, повторяющий тот путь, которым шел человек, когда давал имена всему окружающему – в том числе и орудиям своего труда?
      Во время бесед с Роджером Люси должна была следить за ним с неустанным вниманием, однако ее собственная жестикуляция не была напряженной. Она казалась совершенно естественной, словно для шимпанзе не было ничего проще, как общаться на амслене. Она, видимо, понимала и устную английскую речь. Становилось даже не по себе, когда, упомянув в разговоре с Роджером о зеркальце или о кукле, вдруг видишь, как она озирается и подбирает предмет, о котором шла речь. Роджер рассказал, что незадолго перед тем он потерял куклу Люси. Чтобы искупить свой промах, он заменил куклу другой, слегка отличавшейся, которую и принес Люси на следующий день. Обезьяна отнеслась к новой кукле с крайним подозрением. Через день после этой тайной подмены она подошла к своему ящику с игрушками и просигналила Роджеру: «вынь куклу». Ей хотелось посмотреть, откуда появилась незнакомая кукла. На протяжении всего этого занятия Люси пребывала в очень возбужденном состоянии. Стоило мне приняться за свои заметки, как она снова удрала от Роджера. Люси выхватила мой блокнот и ручку и принялась лихорадочно что-то царапать, как будто она сдавала решающий экзамен и у нее совсем не осталось времени. Помимо интереса, связанного с проблемой доминирующего полушария, мазня Люси была крайне любопытной еще в одном отношении. Она иллюстрирует нам, с каким удовольствием шимпанзе имитируют действия окружающих.
      Критически настроенные лица предполагали, что любое предпочтение определенного порядка слов, которому следовали шимпанзе, было результатом простого подражания человеческим фразам и не содержало в себе какого бы то ни было понимания всей важности порядка слов. Многие склонны отнести любое проявление познавательных способностей человекообразных обезьян на счет такого бессмысленного подражания; однако то тщание Люси, с которым она трудилась над расшифровкой моих записей (правда, небрежность этих рукописных набросков должна была бы вызвать сомнения в том, что они могут служить свидетельством высокоразвитых способностей их автора), хотя и не побудило бы меня нанять ее в качестве переписчицы или стенографистки, но заставило усомниться, будто Люси способна в точности имитировать наше поведение, не понимая его смысла. Кстати, Футс показал, что имитация – это наименее эффективный способ обучения. Мои подозрения вскоре были подтверждены.
      Оставив блокнот с записями, Люси занялась шнурками моих туфель, пытаясь получше завязать их в узелки, и пришла в неописуемую ярость от бесконечно преследовавших ее неудач. Чтобы отвлечь ее внимание, Футс пригласил ее повозиться и поиграть. Одна из игр заключалась в следующем. Роджер брал солнцезащитные очки и делал вид, что проглатывает их, сидя перед Люси в профиль и пронося очки мимо открытого рта с той стороны лица, которую Люси не могла видеть. Люси, сочтя это занятие необычайно веселым и находясь в нескольких сантиметрах от Роджера, с неослабевающим интересом и возбуждением наблюдала за его несложными фокусами. Сразу же после окончания занятия Люси схватила очки и, прихватив с собой свое небьющееся зеркало, перемахнула через комнату на другую кушетку. Держа зеркало зажатым в ногах, Люси к своему величайшему удовольствию повторила трюк с очками, пронося их мимо рта со стороны лица, невидимой в зеркале, – в точности, как это делал Роджер. Затем она просигналила жестами: «гляди, глотаю». Проделав трюк трижды, Люси плюнула на зеркало, озадаченно взглянула на свое исказившееся отражение и вытерла слюну пальцем.
      У Люси были и собственные любимые игры, в которые она играла с Роджером. Иногда она отбирала у него наручные часы или какой-нибудь другой предмет и не желала отдавать до тех пор, пока он не изобразит жестом правильное название предмета. Еще раньше Роджер заметил, что Уошо обладает своеобразным грубоватым чувством юмора. Однажды, прогуливаясь верхом на плечах у Роджера, Уошо помочилась на него, а затем изобразила знак «смешно». При этом она выглядела весьма довольной собой.
 

Люси играет в «проглатывание».

 
      Когда Люси отбирает у Роджера часы и не отдает, пока он правильно не назовет их, или когда она берет зеркало и играет сама с собой, проделывая фокус с «проглатыванием» очков, она, конечно, подражает своим воспитателям. Но такое подражание не менее осмысленно, чем игры детей в одиночестве, когда они разговаривают со своими игрушками и называют их по именам. Подобно ребенку, Люси разговаривает сама с собой, играет со «словами» и использует такие периоды самопогруженности для совершенствования в языке. Как бы то ни было, нам не следует принижать роль подражания – и у человека, и у человекообразных обезьян. Это эволюционно возникшее свойство позволяет обучаться новым типам поведения. Оно придает поведению необходимую гибкость.
      Голландский психолог Адриаан Кортландт, посещавший и Футса, и Гарднеров и наблюдавший шимпанзе на воле, считает, что сами Гарднеры придают недостаточное значение играм такого типа. Ему представляется также, что самоограничения, накладываемые постановкой эксперимента, не позволяют людям, которые работают с «говорящими» шимпанзе, уяснить себе многое из происходящего. Однажды Кортландт застал Уошо за «чтением» иллюстрированного журнала. Обнаружив изображение тигра, она сделала знак «кошка», а увидев рекламу вермута, просигналила знак «пить». Кортландт назвал подобное поведение «размышлением вслух» и заметил, что в отсутствие специального поощрения Уошо предпочитает размышления вслух беседам с Гарднерами. В результате Кортландт пришел к выводу, что «человекообразные обезьяны думают больше, чем говорят».
      Для стороннего наблюдателя упомянутое размышление вслух гораздо более убедительно, нежели подборка данных о глубине проникновения языка в жизнь обучаемых шимпанзе. Действительно, детеныши шимпанзе не просто угождают своим хозяевам, стремясь заработать вознаграждение или решить поставленную перед ними задачу, но и сами упражняются со своим новым приобретением – языком. Поведение такого типа вполне оправданно у ребенка, и было бы удивительно, если бы шимпанзе, способные овладеть языком, не использовали его такими побочными способами.
      В этот второй день моих наблюдений за Люси я обнаружил также, что ее поведение опровергает представление о том, будто порядок слов в сигнализации шимпанзе определяется исключительно подражанием, а не ощущением структуры предложения. Роджер заметил, что Люси постоянно использует правильный порядок слов в таких трехсловных комбинациях, как, например, «Роджер щекотать Люси». Увидев, что Люси несколько раз предложила Роджеру пощекотать ее, я задумался над тем, что же произойдет, если Роджер скажет: «Люси щекотать Роджер», и спросил его, ставился ли такой опыт.
      Он ответил отрицательно и, призадумавшись на минуту о возможных печальных последствиях такого эксперимента, повернулся к Люси и сказал: «Люси щекотать Роджер». Люси в это время сидела рядом с Роджером на кушетке. Мгновение она выглядела озадаченной, но потом быстро ответила: «Нет, Роджер щекотать Люси». Роджер повторил снова: «Нет, Люси щекотать Роджер». В этот момент по мимолетному блеску глаз Люси я увидел, что она все поняла. Она возбужденно вскочила на ноги и начала щекотать Роджера, а он крутился и вертелся, не очень убедительно пытаясь изобразить хохочущего шимпанзе. На протяжении нескольких минут Роджер и Люси обменивались взаимными любезностями, по очереди прося и щекоча друг друга. Весь этот эпизод был тут же отснят на видеоленту.
 

Роджер Футс изображает знак «Роджер», говоря: «Люси щекотать Роджер».

 

Люси, повторяя за ним: «Роджер…

 

…щекотать…

 

…Люси», – смущена, что ее имя не на том месте, где полагается быть тому, кого щекочут.

 

Роджер изображает знак «нет» и повторяет: «Люси щекотать Роджер».

 

Внезапно все поняв, Люси бросается щекотать Роджера.

 
      Подобное поведение шимпанзе допускает и другие объяснения, не предполагающие наличия у Люси зачаточного понимания синтаксиса. Прежде всего синтаксис амслена – не простая копия синтаксиса английского языка. Кроме этого, поскольку высказывания вроде «Люси щекотать Роджер» очень коротки, возможно, что Люси понимает их скорее в соответствии с некоторой семантической, чем синтаксической схемой. Не обращая внимание на то, что на месте подлежащего стоит «Люси», а не «Роджер», обезьяна могла попросту подметить, что Футс всегда использует этот порядок слов, когда речь идет об игре с щекотанием.
      Но Футс обучил Люси говорить именно «Роджер щекотать Люси» и сам иной раз повторял эту фразу, когда собирался пощекотать свою ученицу. Таким образом, даже в том случае, если слова, связанные с игрой в щекотание, произносились Роджером, Люси привыкла ожидать, что после этих слов пощекочут именно ее. Нечто ведущее к игре в щекотание должно было заключаться в самих словах, а не в том, кто их говорит. Футс тотчас заметил, что Люси правильно интерпретирует различие между такими вариантами, как «Роджер щекотать Люси, я щекотать ты» и «ты щекотать я, Люси щекотать Роджер». До того случая, который я наблюдал и описал выше, Люси ни разу не слышала предложения «Люси щекотать Роджер», и, стало быть, она не могла просто связать этот набор слов с какой-либо подходящей ситуацией.
      Все сказанное снова возвращает нас к синтаксическому объяснению этого происшествия: по всей вероятности, после некоторого замешательства Люси поняла общий смысл порядка слов в предложении. Хотя грамматика амслена и отличается от английской, в стенах института знаки амслена объединялись в комбинации в соответствии с правилами английской грамматики. Уошо, как и Люси, в конце концов освоила нечто подобное грамматически правильному порядку слов; однако в процессе обучения она постепенно переходила от одних предпочитаемых комбинаций к другим, и это обстоятельство сильно затрудняет возможность количественных оценок. В начальном периоде Уошо помещала субъект действия перед объектом, а глагол – в самом конце предложения. По завершении обучения она использовала традиционный порядок слов: субъект действия – глагол – объект действия (подлежащее – сказуемое – дополнение).
      Для Футса неудивительно, что Люси понимает смысл порядка слов. Жан Пиаже утверждал, что обучение животных языку состоит главным образом в выявлении знаний, которыми животные уже обладают. Способность шимпанзе к изготовлению орудий и их использованию показывает, что шимпанзе обладают «уже существующей способностью» целенаправленно, неслучайным образом организовывать последовательность своих движений.