История его слуги

То есть он не просто отделывается вежливостью богатых людей — ничего не значащими двумя-тремя вопросами, он со мной разговаривает, порой очень заинтересованно. Конечно, он хитрая восточная лиса, со сладкими речами и очень крепкими лапами, я знаю, но уже в нашу первую встречу, я еще был тогда любовником Дженни, после десятиминутного разговора на кухне, мы обсудили, смеясь, брачную страницу в «Нью-Йорк таймс», Гупта вдруг сказал мне: «Я не сомневаюсь, Эдвард, что ты будешь очень successful (успешный)». Даже если он мне просто льстил, а восточные люди на всякий случай хотят быть со всеми в хороших отношениях, даже с любовником хаузкипер, но мне так нужна была тогда лесть. Поддержка. И я его запомнил, и я себе сказал: «Вот живой человек. Может, и не друг, другого совсем класса человек, но мне от него приятно».
      К тому же Гупта какой-то ладный. Он одевается намного современнее Стивена. Гупта, скажем, может надеть лучший шелковый пиджак от Сакса с Пятой авеню и хлопчатобумажные брюки, купленные в магазине «Гап» на Лексингтон на сейл за десять долларов, я ему таких брюк немало укоротил. Видите, он правильно поступает, что входит в людей, делает друзей, вот и я ему пригодился, и, как вы увидите, не только в этом. Гупта учит меня практичности — как-то он отвел меня в тот же магазин Сакса, на распродажу, и объяснил, как покупать дорогие тряпки вдвое дешевле. Я с удовольствием учусь, благодаря чему имею уже сейчас небольшой, но очень впечатляющий гардероб дизайнерских тряпок, которые бы мне в жизни не решиться купить за нормальную цену. Авантюрист должен хорошо одеваться.
      Он всегда сияет — мой приятель миллионер Гупта — разряжен как школьник в первый день каникул — белые носочки, красная рубашечка с крокодилом, мокасины, хлопчатобумажные, всегда светлые брюки. В офис, а у него в Нью-Йорке он тоже есть, Гупта надевает костюмы и галстуки, да, но это другие костюмы и другие галстуки, отличные от тех, какие надевает мой босс Стивен Грэй. От Гупты как-то весело, хотя я целиком согласен с Линдой, когда она объясняет мне, что работать с Гуптой далеко не сахар, он мягко стелет, да жестко спать, и совсем загнал свою секретаршу. Да, говорю я, но с Гуптой все же веселее, он эксплуатирует тебя, может, и больше Стивена, но я предпочитаю восточное, ровное и хитрое лукавство, с помощью которого Гупта выжимает из своих служащих соки, истеричности и рывкам Гэтсби. Линда — бессознательный патриот Гэтсби, лучше же всего быть самому боссом и никому не служить. К тому же Гупта, который не так уж часто появляется в Нью-Йорке, протрепался со мной на кухне куда больше, чем Стивен Грэй — мой хозяин. Судя по тому, что я знаю о делах Гупты, он далеко не распиздяй, и даже более успешный бизнесмен, чем мой хозяин, намного более результативный. Следовательно, пуританская суровость Гэтсби вовсе не необходимость.
      Как ни странно, Гупта и куда более либеральный. Он, например, не постеснялся пригласить меня — слугу — в ливинг-рум, когда он принимал у нас в доме своего посла и министра торговли своей страны. Все мы тогда дружно пили шампанское «Дом-Периньон», хаузкипер Эдвард среди миллионеров и министров, и вежливо светски беседовали. Когда мы выпили четыре бутылки, Гупта вызвал меня в коридор и спросил, не мог бы я выйти и купить еще несколько бутылок или позвонить в ликер-стор и попросить о деливери. Для такого человека хаузкиперу Эдварду в ликер-стор смотаться приятно. «Могу я использовать лимузин?» — спросил я Гуту. Дело в том, что гости, естественно, прибыли в лимузине, который нанял для них Гупта. «Конечно, Эдвард», — сказал Гупта.
      Я сел в черный лакированный гроб и проехал три блока до винного магазина. Оказалось, что приятно ездить в лимузине за шампанским. Шофер оказался русским, вернее, евреем из России, я это тотчас понял по его деревянному акценту, как только заговорил с ним, но то, что я русский, я ему не сказал. На хуя, — кроме России, сзади у нас ничего не было общего.
      Вернувшись, я поставил шампанское во freezer и опять уселся в ливинг-рум с Гуптой и его компанией. Их посол в Нью-Йорке раньше, оказывается, был послом в Москве, нам было о чем поговорить. Правда, он был послом в Москве именно тогда, когда я уже из Москвы уехал. В довершение всего, одна из приглашенных развлечь гостей девушек, в данном случае приглашенная развлечь самого Гупту, — беловолосая манекенщица Жаклин, оказывается, знала мою бывшую жену — с Жаклин мы поговорили о моей эксцентричной и слишком, с моей точки зрения, знаменитой экс-Елене.
      Постепенно гости и девушки разбрелись по дому и саду, я же, решив, что я достаточно поучаствовал в социальной жизни моего приятеля Гупты, удалился в свою комнату. Но через некоторое время ко мне постучался внимательный Гупта и спросил, не хочу ли я присоединиться к ним опять, за что я его поблагодарил, но отказался. Гупта же доверительно сообщил мне, стоя в дверях, что он уже не раз ебал Жаклин и собирается выебать и сегодня.
      О, я даже представить себе не могу Стивена Грэя в такой ситуации. С Гэтсби я всегда чувствую себя не в своей тарелке. Однажды, один только раз, он даже потащил меня в ресторан, увидев, что я разговорился с его приятелем адвокатом мистером Эллисом: «Эллис! Эдвард! Пойдемте, продолжите разговор в ресторане!» Мы продолжили, но с превеликим трудом, Гэтсби не давал никому слова сказать, и в конце концов мне стало неинтересно, и я в душе проклинал себя за то, что согласился пойти с ними. Стивен Грэй любит быть центром внимания, он любит говорить, а все обязаны внимать ему, раскрыв рты. Э, нет, это не для меня!
      Тогда, в ресторане, если я или Эллис, или другой приятель Гэтсби — Бирнбаум, говорили, я заметил, что Гэтсби моментально сникал, ему явно становилось скучно. Может, он опережал своей истеричной мыслью нашу беседу, может, ему было неинтересно, что мы ему говорим, не знаю. Я с ним в принципе согласен, большинство людей неинтересны, но себя, его хаузкипера, я считаю достаточно незаурядной личностью, и то, что он никогда не полюбопытствовал мной по-настоящему, не попытался понять, что же скрывается за молчаливым и с виду вполне дружелюбным русским, готовящим ему его ланчи, это обстоятельство заставляет меня думать о нем не слишком высоко. Гэтсби интересовался, например, тоже русским Ефименковым, но у Ефименкова же было мировое имя, Гэтсби же сноб, господа, чего же, собственно, я от него хочу? А ничего, собственно. Просто считаю его забавной личностью, выдающейся даже, для его круга людей. Так же, как Дженни была необычной личностью для ее круга. И интересуюсь я причинами в этом мире. Любопытен я, вот в чем дело.

* * *

      Гупта порой подсмеивается над Стивеном. Большой любитель противоположного пола, Гупта как-то раз сказал мне с хитрой улыбкой, что ни на одну из женщин Гэтсби у него просто не встал бы член, что все они ужасно семейного типа. «У меня тоже не встал бы, Гупта», — поддержал я его, смущенно улыбаясь, несколько неловко было мне предавать таким образом Гэтсби. Мы как бы были настоящие мужчины с Гуптой, а Стивен нет. Мне даже стало жаль несчастного Гэтсби. Бедный Гэтсби, у нас с Гуптой прекрасного качества женщины, от которых у нас встают хуи, а у него такие женщины, от которых наши хуи не встают. Почему-то мы были уверены, что у Стивена от наших бы женщин хуй встал.
      О том, что у Гупты от моих женщин встает хуй, напоминает мне один из моих пиджаков — Гупта подарил мне его на следующий день после того, как выебал Татьяну. Точнее, Гупта подарил мне пиджак от Сакса за то, что я «отдал» ему русскую женщину по имени Татьяна, чужую жену и даже мать двоих детей. Татьяна — темноволосая и красивая, она совсем не похожа на русскую, она совершеннейшая испанка. Ко мне она явилась вскоре после того, как мне удалось опубликовать мой многострадальный роман по-русски, один экземпляр я тотчас послал Ефименкову — пусть наслаждается. Благодаря этому роману, на меня, как пчелы, и мухи, и осы на сладкое, стали слетаться русские девушки и женщины. Я не возражаю. Татьяна одна из них.
      Татьяна говорит тихим голосом и считает себя очень несчастной. Я, Эдвард, не считаю, что она так уж несчастна. У нее сластолюбивое тонкое тело и маленькая клейкая пизда. Татьяну ебать приятно, она хрупкая и обожает ебаться, во время акта она чуть-чуть всхлипывает от удовольствия. Может быть, часть ее несчастий, а к числу несчастий относится и ее последний муж, объясняется именно тем, что она не может устоять перед хуем.
      Я ебался с Татьяной с мая месяца, только с небольшим перерывом, вызванным тем, что она якобы обнаружила, что заразилась от меня инфекцией, чего на самом деле не было, тогда она секретно встретилась со мной в баре на Вест-Сайде, сидела в черной шали, плакала и говорила со мной шепотом. Первое время ее сумасшедшая манера поведения, черные наряды и заплаканные глаза даже нравились мне. Но уже в сентябре ее выходки мне надоели. В число ее номеров входила, например, ее паранойя, да-да, обыкновенная паранойя, — она считала, что за ней следит CIA. Какие-то основания у нее для этого были — один из ее прошлых любовников был действительно специальным агентом CIA, но от любовника до слежки дистанция достаточно большая, согласитесь. Хотя очень возможно, что ее любовник и следил за ней, может, он даже использовал для этого аппарат CIA, почем я знаю. У меня своих детективных проблем в этой жизни достаточно.
      Куда больше, чем Татьянина паранойя, доебывала меня Татьянина безалаберность. Пару раз она не явилась в миллионерский дом, когда я ее ждал, несколько раз ввалилась, когда я ее не ждал, единожды спугнула мне молоденькую пизду, бывшую у меня в тот момент в доме. Потому я на Татьяну озлился, и как-то раз, когда она мне позвонила, сказал, что передаю ее Гупте, и, несмотря на ее возмущенные протесты в телефон, отдал телефонную трубку Гупте.
      Гупта ласково поговорил с Татьяной, почему-то «Татьяна» он произносил с грузинским акцентом и умело договорился с ней о встрече, что легко сделать, следует только нажать на нее.
      Гупта видел Татьяну у меня несколько раз до этого, и она ему очень понравилась. И неудивительно, она красивая. «Мне надоели мои девушки, — говорил Гупта, поджаривая себе в сковородке овощи, он вегетарианец. — Американские девушки хороши, Эдвард, если ты, например, едешь на пикник с друзьями — они очень компанейские, пьют пиво из банок, громко хохочут, но в постели они однообразны». «Вот у тебя Татьяна такая загадочная, в ней есть романтика», — лицемерно вздыхал Гупта. Видно было, что ему хочется Татьяну. Большинство Гуптовых девушек, по-моему, как раз не американки. Он ебал Жаклин, несмотря на французское имя, Жаклин была из Финляндии, видел я у него также девочку с Ямайки — так что он только нарочито прибедняется.
      Отношение у Гупты к женщинам ласково-циническое, и очень практичное, и я его понимаю, будь у меня такая бурная деловая жизнь, я бы тоже, очевидно, приобрел такую же сексуальную философию.
      — Все красивые девушки в Нью-Йорке, все модели и актрисы, Эдвард, — поучает меня Гупта, — по крайней мере, 80 процентов из них уж точно, употребляют кокаин, это считается очень шикарным, и покупать им кокаин — быстрейший и простейший, но увы, не дешевый способ выебать и удержать их. Ты не знал мою герл-френд Летишу? — спрашивает меня Гупта и тотчас же сам себе отвечает: — Нет, ты не мог ее знать, Дженни видела ее несколько раз. Летиша работала для «Элит», — Гупта называет одно из самых известных в Нью-Йорке модельных агентств, он уже знает, что интересы хаузкипера Эдварда далеко не ограничиваются кухней. — Она мне очень подходила, я любил ее ебать, ты знаешь, Эдвард, как нелегко найти удовлетворяющего тебя партнера для постели, к тому же, Летиша очень эффектная девушка, с ней приятно было выходить. Я так к ней привык, Эдвард, что даже стал ее брать с собой в мои деловые поездки. Но однажды на таможне при досмотре у нее обнаружили кокаин. Я сам давал ей деньги на кокаин, я сам иногда нюхаю кокаин, впрочем, не часто, — вставил Гупта, — но здесь, в Соединенных Штатах, это занятие — детская забава, есть же страны, в которых такое развлечение просто немыслимо, я не разрешал Летише брать кокаин с собой в поездки. Хорошо, эта история случилась в стране, где я просто заплатил таможенникам, случись это, скажем, в моей родной стране, это был бы мой конец, у нас очень суровый закон, не помогли бы и мои деньги, Эдвард, — серьезно сказал Гупта. Я ему посочувствовал. — После этой истории я расстался с Летишей, — сказал Гупта, — она уже на могла жить без белого порошка, что мне оставалось? — опять проапеллировал он ко мне.
      По-моему, именно из-за девочек Гупта был одно время одержим идеей купить дом у Изабэл, и очень нелегко с этой идеей расстался. «Так невозможно поддерживать связи с женщинами, — жаловался он мне, — как, если я бываю в Нью-Йорке раз в месяц? Когда я внезапно опять приезжаю сюда через месяц, все мои женщины уже куда-нибудь пристроились».
      Бедный Гупта. Я не понимаю, отчего он нервничает. У него столько женщин в Нью-Йорке, что они начинают звонить ему еще за неделю до его прибытия в город. Он использует мой номер телефона, так что все звонки получаю я. Бедный Гупта, глаза у него куда более голодные, чем он сам, и ему хочется всех женщин.

* * *

      В один из последующих вечеров Гупта выебал Татьяну у нас в доме, в моем доме, ибо я же здесь живу. Почему я знаю? А я пришел тогда домой, было около полуночи, свет во всем холле и на лестницах был выключен, чего обычно Гупта не делает, это привилегия моя и Стивена только — выключать свет в холле. Свет был выключен, и из солнечной комнаты гудела классическая музыка — Чайковский, которого Татьяна обожает и которого терпеть не могу я.
      По всему было ясно, что где-то в глубинах дома в этот момент Гупта вонзал свой бирманский член в Татьяну.

* * *

      Спустя пару недель я был в субботний вечер в доме вдвоем со здоровенной дамой по имени Тереза, которую я ебал, не очень, впрочем, успешно, прошлую ночь и субботний день. Тереза, прожившая больше десяти лет в Европе, только что вернулась в Нью-Йорк. Я видел ее второй раз в моей жизни.
      Писательница, с очень хорошей фигурой и порядочно потрепанным в жизненных бурях лицом, Тереза уже собралась уходить, как вдруг загудел звонок в дверь, он у нас звучит как Биг Бэн или кремлевские куранты. Я никого не ожидал в этот вечер. Когда я открыл дверь, на пороге стояла одетая в черное, как всегда, взволнованная и экзальтированная Татьяна.
      Я очень церемонно представил дам друг другу, и так как Татьяна сказала, что хочет со мной поговорить об очень важном деле, а Тереза просила меня проводить ее, я оставил черное привидение в доме и пошел проводить Терезу.
      Проводил и вернулся в дом, покуривая.

* * *

      Вернувшись, я не сразу нашел Татьяну, дом-то большой. Я покричал ее, она не откликалась. Послонявшись по этажам, я наконец обнаружил ее, лежащую на третьем этаже в гостевой комнате на кровати. В темноте. Она зачем-то стала мне рассказывать историю своей встречи с Гуптой и то, как он выебал ее, со всеми подробностями. Рассказывая, она хватала меня за руки в темноте и пила вино, которое она знает где взять в нашем доме и уже взяла, пока меня не было.
      Истеричная ее история, рассказанная мне то шепотом, то с криками, свелась в конце концов к тому, что, не принимая никаких противозачаточных средств, эта отважная и безалаберная русская женщина, конечно же, забеременела от бирманца.
      — Ну хоть хорошо тебе было, удовольствие получила? — поинтересовался Эдвард.
      — Получила, — ответила она нахально. — Он, как зверь, весь дрожал, когда ебал меня. Приятно. Он ценит женщину, не то что ты, Лимонов.
      Я лежал на спине и посмеивался. Наша жизнь, как желтые цветы. После Дженни я насмешливо решил, что нет счастья мне в любовной жизни, и перестал искать любовь. Дженни, женщине, которую я даже не любил, женщине, в сущности, совсем не моего вкуса, случилось послужить последней каплей, которая расколола меня вдребезги.

* * *

      Я уже долгое время живу в мире, как в меблированных комнатах — ничего не устраиваю, только пользуюсь всем, что в мире есть, и женщинами тоже. Я очень далеко ушел от пылкого и безумного Эдички, каким я был четыре года назад и каким оставил себя миру.
      Татьяна изумляется, как я оказался на Эдичку не похож. Читая мою книгу, говорит она, она плакала, а я, видите, продал ее Гупте за пиджак.
      — Черный ты человек, Лимонов! — грустно сказала она мне недавно по телефону, когда я, озлившись в ответ на ее параноидные претензии, сказал, что ничто, кроме ебли, нас с ней не связывает, что она не богата и не умна и мещанка. Татьяна тоже меня не любит — она видит во мне писателя, автора книги, над которой она плакала, я ее интересую, но это потребительский интерес, она меня использует, я расцвечиваю ее жизнь, вношу в ее жизнь интересность, как специи вносят в еду, в общем-то пресную. Я же встречаюсь с Татьяной из-за того, что мне нравится ее ебать, так что мы прекрасно друг друга используем — я только не ною, шучу, улыбаюсь, радуюсь, а она ноет и настаивает на том, что я «не такой». Я сам знаю, что я не такой.
      Потом я пошел пописать. Находился я в туалете недолго, но, когда вышел, Татьяны в комнате не было, это ее штучки, ее стиль. Я звал ее, искал, обошел весь дом, а потом, не найдя, плюнул и ушел гулять. Я было настроился выебать несчастную свежебеременную, задрав ей ее черное платье. Она любит ходить в черном. Ничего, в следующий раз выебу, или выебу кого-нибудь другого.

* * *

      Гуляю я всегда по одному и тому же маршруту — иду на Вест по 57-й улице, достигнув Мэдисон, иду по Мэдисон вверх, люблю богатую Мэдисон, к тому же, там можно всегда встретить красивых женщин. Прогуливаюсь я неторопливо, — разглядываю знакомые мне почти наизусть витрины дорогих магазинов и заглядываю в лица прохожим. Мужские лица я разглядываю с целью сравнения — интереснее ли они моего лица. Вы скажете, что трудно остаться объективным, сравнивая с собой, но я стараюсь — мне важна истина, меня интересует, много ли у меня конкурентов в моей борьбе. Конкурентов мало, есть мужчины куда красивее меня, но той самоуверенной злости, той командирской решительности, которая появилась в моем лице примерно в то же время, как я стал работать миллионерским хаузкипером, ни у кого в лице нет. Странно, но миллионерский дом дал мне уверенность, может быть, от Стивена заразился я этой нервной самоуверенностью, научился хозяйским замашкам — Стивен ведь везде чувствует себя как дома. В тот единственный раз, когда я ходил с ним в ресторан, помню, как он первый забрался за стол, в самый удобный угол сел, сука, положил локти на стол, удобно, крепко устроился, чихать ему на всех. «Может, от Стивена?» — думаю я, разглядывая в зеркальной витрине свое лицо. В прежнее время я даже стеснялся остановиться на улице и посмотреть на себя в витрину, боялся, что скажут прохожие. А теперь мне все равно, что они скажут, жалкие неудачники, bunch of suckers, ненадежные и неуверенные. «Не доверяй никому», — вспомнил я слова Линды. Нет, Линда, никогда не стану доверять, будь спокойна. Еще чего, им — доверять!
      Как вы видите, сквозь меня усиленно пробиваются ростки нового человека, нового Эдварда, выжимая и вытесняя старого, как из картошки, пожирая ее тело, прут на волю зеленые ростки. Плоть от плоти моей, но другой Эдвард идет по Мэдисон.
      Мужчины, мои конкуренты, я уверен, что-то понимают, есть, наверное, и не забылся биологический язык, который нам всем как будто бы заменили слова, речь. Язык тела существует, язык глаз, мышц лица. А? Во всяком случае, раньше у меня все время спрашивали что-нибудь на улице. Вы знаете, есть особая категория людей, которая все время чего-то хочет от всего остального человечества — котер, доллар, как пройти к Линкольн-центру, просто приебаться. Теперь у меня никто ничего не спрашивает, им все ясно. Очевидно, мое лицо красноречиво выражает, что я всех их ебал: …«fuck all of you».
      За уверенным видом Стивена стоят его миллионы. За моим уверенным видом стою я сам — открывший самого себя. Никто мне на хуй не нужен — вот что я открыл, ни мама, ни Елена, ни Дженни, никто. Я достаточно силен, чтобы горделиво жить одному. И горечи у меня от одиночества нет, а только радость.
      Еще я ищу девушку в шиншиллах. Встреть я ее на Мэдисон, я ее, конечно, не узнаю, разве что она опять будет в том же наряде, но это и не важно, я ищу тип — эту юную прелесть, эту таинственность и недоступность, эту завлекательную смесь дорогой проститутки и маленькой девочки — самое блистательное достижение нашей цивилизации. Когда я пишу — «проститутки», то без всякого осуждения, напротив. Сколько нам всем наши кухонные мамы в передниках и шлепанцах, подбоченясь, произнесли речей, вдалбливали в головы еще и еще раз понятие о высокой ценности серой добродетельной порядочной женщины, такой, как они сами, очередной кухонной рабы, которую в определенное время мы должны были, обязаны были ввести в нашу жизнь. Но я так, слава Богу, и не уверовал в добродетель, не понял ценности этого серого существа. Я с детства люблю праздники, а меня все время сталкивали в будни. В детстве я спрашивал маму: «Мам, а почему не каждый день елка?» А вот вам хуй, не хотите ли — папа, мама, соседи по Харькову и Москве, друзья и товарищи, обитатели Нью-Йорка, Лондона и Парижа — поддерживающие, надрываясь из последних сил, тяжелую бесформенную серую глыбу-мораль, — вот вам хуй! Хочу любить красивое, блестящее, хорошо пахнущее и молодое. Не хочу порядочной, скромной и благородной утки Дженни и ей подобных, хочу девушку в шиншиллах!

* * *

      Когда бывает у меня плохое настроение, вместо Мэдисон я гуляю по Централ-парк Сауф, где выстроились в ряд самые дорогие отели нашего города. В дождь, особенно в дождь, весной или осенью подъезды дорогих отелей и ресторанов представляют из себя необыкновенное зрелище. Подъезжают сквозь туманную свежую дымку огромные элегантные автомобили один за другим, швейцары угодливо выбегают с большими зонтами, рассеянные импозантные джентльмены помогают дамам выбраться из теплой глубины авто, тут же брезгливо открывая кошелек, чтобы дать швейцару на чай. Друзья встречают друзей, они все друг друга знают, богатые люди, тут же на улице целуют ручки дамам, подувший вдруг ветерок вздымает белый шарф у одного из участников сцены и доносит до меня, скромного прохожего, дым дорогой сигары и случайно пробившийся сквозь дым слабый запах теплых женских духов.
      У меня в миллионерском доме есть самые дорогие сигары и вино, которого, может быть, даже не найдется сегодня в винном погребе ресторана, куда они входят, и я, если очень захочу, — открою бутылку «Шато-Лафит Ротшилд» 1964 года и выпью. Но я слуга, я не принадлежу к их клану. Я знаю, что они меня рано или поздно примут под личиной писателя, это неизбежно, они не выстоят против моей силы, и я попаду к ним и буду ебать их женщин, и их женщины будут без ума от меня, от моей мужественности и злости. Да-да, именно мужественности, ибо впервые в моей жизни на мою скуластую рожу вдруг вывернулась волна мужественности и накрыла ее. Но как пережить сегодняшний день и сегодняшние унижения — вот что самое трудное. «Я вытерплю все, — думаю я упрямо, разглядывая нарядную толпу возле отеля «Плаза», — нет, не получите удовольствия, я не психану, не куплю у знакомого пимпа на Таймс-сквер Баретту, такую же, как у него, черную маленькую машинку и не шлепну от злости и ненависти конгрессмена, гадкорожую свинью, за все мои муки. Жалкий неудачник и слуга, Эдвард, я вам этого удовольствия не доставлю. Я вытерплю, выстою, я вынесу еще множество отказов от издателей, еще несколько лет вот таких пустых вечеров, несколько тысяч таких, как сегодня, прогулок, перетерплю, и войду к вам на крышу мира — самым умным и злым. И не ради вашего общества, я уверен, оно будет немногим веселее общества Дженни и ее друзей, даже не ради ваших женщин, но ради самого себя. Себе доказать хочу, что я могу. Мне главное, чтоб я себя уважал.»
      Возвращаясь в свое убежище, в миллионерский домик, я ловлю себя на том, что уже много лет мне хочется, чтобы меня кто-то ждал у моих дверей. Сегодня я тоже заранее осторожно всматриваюсь, отыскивая в темноте дверь нашего дома, вдруг кто-нибудь сидит и ждет. Нет, никого. И это еще одно маленькое доказательство того, что никто в мире не любит слугу. Тем более и я не обязан их любить, думает слуга.

* * *

      Спустя несколько дней Татьяна пришла опять, под предлогом, что ей нужно со мной поговорить. Обычная история. Я сунул ей немедленно «джин-энд-тоник», большой бокал в руки, когда она выпьет, с ней легче управиться.
      — Ты, Лимонов, мне это подстроил, — сказала Татьяна, — специально подстроил, чтоб я забеременела.

* * *

      Даже от нее такое заявление прозвучало неожиданно.

* * *

      — Эй, тебе сколько лет, девушка? Тебе 31 год, ты ебешься или говоришь, что ебешься со множеством мужчин, ты это дело любишь, не так ли? — сказал я. Татьяна молчала. Я продолжал: — Как же ты разгуливаешь по миру без противозачаточных таблеток, безо всяких других средств, а? Глупо. Идиотизм. И не кажется ли тебе ненормальным, что ты меня винишь в том, что ты забеременела от другого мужчины? Я ведь не виню тебя, если от меня забеременеет какая-нибудь девушка, а, городская сумасшедшая?
      Татьяна посмотрела на меня своими испанскими глазами и сказала упрямо:
      — Ты, ты виноват, я не хотела с ним встречаться, зачем ты ему телефонную трубку дал?
      — Во-первых, ты меня всегда просила познакомить тебя с богатым мужиком. Верно? Зачем же просила? Во-вторых, если ты не хотела с ним видеться, могла сказать «нет».
      — А он, какая сука, животное, — продолжала Татьяна, отхлебывая «джин-энд-тоник», — я же не думала, что он на меня набросится. Мы пришли из кино, он сказал, что хочет принять душ и переодеться, и мы тогда пойдем в ресторан, а сам улучил минутку и залез на меня. И кончил в меня, животное бирманское.
      Так Татьяна причитала, а я смеялся безудержно. Во-первых, я вовсе не был уверен, что она беременна.
      И я уже начал понимать, что попадать во всевозможные большие и маленькие несчастья для Татьяны способ жизни.
      — Скажи мне, где он живет? — стала просить она.
      — Ну конечно, — сказал я, — сейчас я тебе скажу, пойдем со мной, — взял ее за руку, поднял на элевейторе в мою комнату и через все ее «нет» все же раздел и стал ебать. В самый разгар этого процесса, конечно же, раздался телефонный звонок. В другое время я не взял бы трубку ни за что, но я ожидал в дом гостя, приятеля босса, поляка-художника, может быть, это звонил он из аэропорта. Нет. Звонил мой босс Стивен, черт знает откуда, попросил записать на видеокассету фильм о Вьетнаме для пожилой женщины — его соседки в Коннектикуте, у которой сын погиб во Вьетнаме. «Уже пять минут как фильм начался», — сказал босс извинительным тоном.
      «Еб ее женщину мать с ее погибшим сыном, зачем же ей бередить душевные раны, а? — подумал я, вынул хуй из теплой Татьяны, натянул штаны и черную рубашку и побежал вниз записывать. Не дадут в этом доме поебаться. Я поставил кассету в видео-рикордер, каждая кассета рассчитана на час, нажал кнопку записи и поехал вверх на элевейторе ебаться. Опять погрузил хуй в не очень остывшую пизду брыкающейся и почти плачущей и вопящей что-то о CIA и КГБ Татьяны.
      — И в CIA и в КГБ, все они там такие же, как ты, такие же, как ты, там сидят — шпана, и вы мне жить не даете! — кричала она, но под воздействием моего хуя она притихла и только ахала, а я смеялся и тихо и насмешливо говорил ей: «Ну что, беременная блядь, а, ну что?»
      Когда она ебется, у нее обворожительный вид, к тому же, тело у нее хотя и худое, но очень мягкое и, что называется, разъебанное. Через час, кончив ей на глаза, лоб и рот, я побежал менять кассету. Поспел я вовремя — докручивались последние метры. Я поставил новую кассету, нажал опять «запись» и спустился на кухню выпить какого-нибудь алкоголя. На кухне сидел сводный брат Стивена — мистер Ричардсон и пара его гостей, не помню кто. Я выпил стаканчик водки и, попросив мистера Ричардсона выключить ТВ через час, фильм о Вьетнаме был ровно на два часа, там что-то взрывали и слышны были пулеметные очереди, поехал на элевейторе наверх и взялся за Татьяну опять. Беременная блядь лениво сказала, что она только-только еще раз кончила, мастурбировала, пока я был внизу.
      — Буду я тебя ждать, что ли, — нагло заявила она.
      — Хорошо, — сказал я, — значит, ты еще не остыла, — и, подтянув к себе ее зад, она лежала на боку, втиснул свой хуй в ее уже начинающую склеиваться щель. Когда, некоторое время спустя, мы оба начали получать удовольствие, раздался отвратительный гудок нашего внутреннего телефона, по которому когда-то среди ночи разбудил меня Ефименков. «Кого хуй дернул меня звать?» — подумал я и не вылез из Татьяны. Гудок не возобновился, но через некоторое время застучали в дверь.
      — Эдвард, звонят во фронт дор! — сказал голос Ричардсона.
      — Ну так откройте, а? — зло крикнул я.
      Так они портили мне мою еблю. Я сошел вниз через несколько минут, все равно они меня сбили с ритма, вытащили из прекрасного колодца внутри этой сумасшедшей женщины. Я сошел вниз, познакомился с новым гостем, другом моего хозяина художником Станиславом, вручил ему экстра-ключи от миллионерского дома, сказал ему, чтобы он поместился в одну из детских комнат, все другие были заняты. Я даже выпил со Станиславом водки, вернулся в комнату, свернул и выкурил джойнт, сумасшедшая не курит, и тогда уже взялся за Татьяну серьезно. Помню, как почти раздавливал ее большие и мягкие груди, которых она в обычное время стесняется, и зло вгонял в нее свой хуй. Кончилось все это только в пять часов утра. И она уже молчала и про беременность, и про Гупту, и про CIA.

* * *

      О Станиславе в первый раз я услышал от Гэтсби, я хорошо помню тот необычный вечер — Гэтсби заболел и решил остаться дома, наверное, единственный раз за всю его жизнь упрямый Гэтсби сдался и остался дома. Болен он был к тому времени уже давно, может быть, три недели, он так кашлял, что у меня не было сомнений, что у него туберкулез последней стадии и вот-вот я останусь без хозяина. Он умирал, но упрямо продолжал придерживаться своего безумного образа жизни — пил скотч с пятью кубиками льда, была зима, но он выскакивал на улицу раздетым, и так далее.