Люди всегда находят много поводов для волнения. Многие из них могут показаться смешными, особенно если вас самих уже ничто не волнует.

В гробнице была дверь. Меня внесли сюда через нее, и она вошла сюда таким же образом. Изнутри ее не было видно за ветвями нарисованных на стене деревьев, но жрецы некрополя могли в любой момент использовать этот вход, если бы им захотелось. Хотя, я думаю, им не часто хотелось наносить подобные визиты. Они, без сомнения, постарались бы избежать и этого, если бы их не принудили к тому обстоятельства.

Я не подумал о том, как это будет выглядеть со стороны.

В могиле находятся мертвые — беззвучные и неподвижные. И, хотя масрийцы оставили для призраков лампы, никто не ожидает, что их когда-нибудь зажгут.

Сначала раздались мои приглушенные вопли, затем крышка гроба с грохотом упала на каменные плиты, за этим последовало разрушение стены и звон бронзы — я открыл гроб Малмиранет. Гробница была построена очень прочно, но звуки, раздававшиеся в ней, были слышны снаружи. Возможно, рядом стоял не отличавшийся храбростью часовой, и в эту ночь ему пришлось поволноваться. Наверное, он слышал, как я говорил, как двигался. И, конечно, свет лампы был виден через отверстие. Наконец удар копья. И, в довершение всего, ее жуткие крики — такие жуткие, что я долго слышал их во сне. До жрецов, находящихся снаружи, они донеслись не так отчетливо, но повергли их в еще больший ужас.

Они дождались рассвета. Темнота была опасна для Бар-Айбитни.

Дверь внезапно распахнулась, и в сумерки могилы ворвался яркий солнечный свет. Где-то невдалеке послышалось голубиное воркование, и жрецы, как бы давая мне насладиться пением птиц, долго молчали.

Жрецов было десятеро. Глаза их готовы были выскочить из орбит, как будто вокруг их шей затянули невидимые петли. У кого-то из рук выпала священная курильница — случайно, или это была попытка прогнать нечистую силу? Один из них весь побагровел от страха, как это иногда случается с полными людьми.

Забавное это было зрелище. У меня даже хватило чувства юмора припомнить, что я не первый раз предстаю, воскресший, перед людьми и что уже однажды жрецы вот так же таращились на меня, хотя в тот раз они были сильно разгневаны, да и место было не такое роскошное.

Один из них хриплым голосом произнес мое имя и упал на колени. Скорее всего, он сделал это не из почтения ко мне, а просто у него от страха подкосились ноги. Тем не менее, остальные последовали его примеру. Вскоре все они стояли передо мной на коленях, шепча: «Вазкор, Вазкор». Мне пришел на память еще один эпизод из моей жизни, и я увидел горную крепость и жителей Эшкорека в масках, преклонивших колени перед героем племени, Вазкором, Черным Волком Эзланна, восставшим из могилы.

Мне все это больше не казалось забавным.

«НА СЕГОДНЯ ДОСТАТОЧНО», подумал я.

Я не произнес ни слова, не сделал ни жеста. Пройдя мимо коленопреклоненных жрецов, я вышел на Солнечную аллею Королевского некрополя.

В тот момент я мог провозгласить себя королем, повелителем Масрийской империи. Кто бы мог противостоять бессмертному богу-волшебнику? Я мог бы стать императором и отправиться завоевывать другие империи, как этого хотел мой отец еще до моего рождения. Он сам начал военные походы, когда ему было немногим больше лет, чем мне в этот день.

Но империи меня не интересовали. Можно считать это достижением или, наоборот, шагом назад, но подобных амбиций я лишился.

Выйти за ограду не составило труда. Часовой строил глазки садовнику и не обратил на меня особого внимания; вероятно, увидев на мне одежду из дворца, он принял меня за знатного господина, пришедшего в храм помолиться за друга или родственника.

Улицы Бар-Айбитни, освещенные множеством желтых огней, предстали передо мной такими, какими я увидел их в первый раз: оживленными и богатыми, даже роскошными. Мимо меня проносили носилки под балдахином, шли по своим делам купцы, пробегали девушки в одежде, украшенной блестками, спешили по поручениям рабы-хессеки. Все это походило на странный сон, как будто все напасти — восстание, пожары, мухи, насланные Шайтхуном, и желтая чума — были всего лишь ночным кошмаром, рассеявшимся при появлении зари.

Я был ослеплен. Я слишком долго находился вдали от солнца и от людей.

Я повернул к востоку, чтобы оставить в стороне это воскресшее, так быстро залечившее раны чудо и выйти на открытое пространство за старым палисадом, виноградниками и рощами, туда, куда я спустился с небес на белом коне, туда, где мы с ней, охваченные жарким пламенем любви, едва не просмотрели сигнал, поданный нам пламенем горящих доков. На дороге, недалеко от границы Пальмового квартала, я повстречал женщину.

Судя по виду, она была рабыней богатого аристократа, скорее даже наложницей, потому что одета была красиво и по моде; за ней шел ее собственный раб, державший зонтик от солнца над ее курчавой головой. К поясу его была привязана дубинка для защиты от слишком назойливых горожан. Она вышла из ворот большого дома, стены которого были украшены изображениями кошек — я потому и заметил девушку, что остановился посмотреть на этих кошек — неизменный символ Уастис. Девушка шла в одном направлении со мной и плакала.

Но, когда она заметила меня, плач ее прекратился. Она поднесла руку ко рту и остановилась, как будто перед ней разверзлась пропасть. Ее раб, увидев это, шагнул вперед, сердито глядя на меня, и сказал, что, пока он рядом, никакая опасность ей не грозит. Но она ответила:

— Нет, Чэм. Все в порядке. Этот господин не причинит мне вреда. — Затем, продолжая слегка всхлипывать, она приблизилась ко мне.

Не помню точно, что я чувствовал в тот момент. Я был уверен, что она узнала меня и ясно было, что она хотела меня о чем-то попросить. И я уже знал о чем.

Она была масрийкой, высокой и стройной. И, выгляди она немного повеселей, она была бы очень похожа на Насмет.

— Извините, я, наверное, сошла с ума, — произнесла она. — Не может этого быть, нам ведь сказали, что он мертв, уже тридцать дней как мертв и тайно похоронен по приказу императрицы.

Мне нечего было ответить. Она продолжала:

— Но я его часто видела здесь, в Пальмовом квартале. Он был волшебником и мог вылечить любую болезнь. Возможно ли, мой господин, что Вазкор — это вы?

Сам того не желая, я ответил:

— Ну а если бы я был Вазкором?

Из глаз ее хлынули слезы. Она тоже упала на колени.

— О, господин мой. Мой ребенок. Говорят, что вы больше не занимаетесь целительством, но я заплачу сколько угодно. Мой хозяин богат и благосклонен ко мне — все, что угодно, мой господин.

Раб, до сих пор стоявший рядом и слушавший наш разговор, подошел к ней и положил руку ей на плечо.

— Не надо, госпожа. Даже если это Вазкор, он все равно ничего не сможет сделать. Ваш ребенок умер прошлой ночью. Вы об этом знаете. Мы все об этом знаем и очень печалимся, и ваш хозяин тоже. Но сделать ничего нельзя.

Но молодая женщина обратила ко мне свое лицо, залитое слезами, сквозь которые глаза ее горели надеждой, и сказала:

— Вазкор мог бы воскресить мое дитя. Он умел воскрешать мертвых. Ах, мой господин, верните жизнь моему ребенку.

Сурового воина не учат плакать в дни сражений, не знает слез и надменный властитель. И все-таки однажды наступает час, когда от легкого удара расколется скала и оттуда хлынет поток воды. Судьба благосклонна к женщинам — они могут смыть все свои земные раны слезами. Они, как чудодейственный бальзам, всегда приносят облегчение.

На меня внезапно нахлынули воспоминания, и я отвернулся от нее, чтобы скрыть свои слезы.

Легче спрятать рану, чем скрыть от женщины, что ты плачешь. Она моментально обо всем догадалась и тут же совершенно переменилась. Она поднялась, обняла меня и прижала к себе, как ребенка, как своего собственного ребенка, которого уже не было и которого я не мог ей вернуть. Сразу все поняв, она больше ни о чем не просила. Ничего не ожидая взамен, она хотела лишь утешить меня, и я в самом деле нашел утешение на этой покрытой листвой улице, рядом с разрисованным домом, в присутствии раба, со скучающим видом ожидавшего, когда мы закончим свои излияния.

Наконец источник иссяк. Ее слезы тоже высохли. Она сказала, что идет на гору к богине, могущественному божеству, расточающему покой и утешение, и что я тоже должен пойти, чтобы обрести покой и утешиться. И после того, что произошло между нами, я согласился.

Земля перед старым палисадом была изуродована отметинами, оставшимися от погребальных костров. Я уже был здесь, но это не сразу пришло мне в голову, потому что теперь я смотрел на местность при дневном свете и с другой точки зрения. Мой друг провел меня к жертвеннику богини, стоящей над Полем Льва, местом дуэлей. И здесь, на глазах богини, я победил Сорема, а затем и остальных. Потом, чтобы лучше видеть хессеков, карабкающихся по северной стене, я богохульственно сжег черный мак на алтаре.

Теперь там не было мака, на алтаре лежало несколько золотисто-зеленых колосьев пшеницы и стоял горшок с медом. Ступени поросли вереском, и я подумал, почему их никто не расчистит, разве они не почитают эту богиню? Но, видя мой недоуменный взгляд, моя спутница объяснила, что богиня любит, когда рядом растет что-то живое. И все, что ей приносят в жертву, даже цветы, не срывают специально для нее, а берут то, что все равно уже сорвано.

— По-видимому, она оставила вам четкие указания, — сказал я.

— Ах, нет, она ни о чем не просила. Приносить жертву, какой бы маленькой она ни была, дарить что-то — прежде всего хорошо для нас самих. — Она принесла богине сосуд с коричным маслом. Она снова заплакала, и слезы ее потекли вместе с маслом, омывая каменный алтарь; по воздуху разнесся приятный запах. Она наклонилась и зашептала молитву. Я вслед за Чэмом отошел в сторону, чтобы дать ей спокойно помолиться. Вскоре она позвала меня; лицо ее изменилось: не то чтобы оно стало веселее, но она немного успокоилась.

Она занималась самообманом, думая, что это спокойствие даровано ей божеством, но какая разница, если бремя ее от этого становилось легче? Но тут девушка, опять словно прочитав мои мысли, произнесла:

— Это не богиня облегчает мои страдания; я сама, помолившись ей, нахожу в себе новые силы.

Она, вероятно, получила хорошее образование, если рассуждала подобным образом.

— Твоя богиня молодая или старая? — спросил я.

— Она молода, — сказала девушка. — Этот алтарь сложили меньше чем двадцать лет назад. И она на самом деле существует; моя матушка говорила с ней. Вы мне не поверите, но это так. Рассказать?

Видя, что это ее приободрит, я сказал, что буду рад ее выслушать.

— Этот город был в то время невелик. Моя мать жила тогда на юго-востоке, среди холмов и долин, там, где начинаются южные озера. Однажды перед заходом солнца она работала в поле и вдруг увидела женщину, идущую по дорожке между снопами. Запомните, день уже клонился к закату, свет Масримаса угасал, но от женщины исходило сияние. Свет шел от ее волос и кожи, белой, как алебастр, а лицо ее, как вспоминала моя мать, светилось неземной красотой.

У меня перехватило дыхание.

Она не заметила и, смеясь, продолжала:

— Вы не поверите мне, но послушайте. Тропинка между снопами вела как раз к тому месту, где стояла моя мать. Вскоре белая женщина подошла совсем близко к матери, и та в страхе упала на колени. Она тогда была беременна мной и, может быть, поэтому у нее разыгралось воображение. Женщина повернулась к моей матери и спросила: «Не скажешь ли ты, есть ли за холмом город?» Моя мать с трудом ответила, что есть. Она была уверена, что это — фея, потому что она прекрасно говорила на горно-масрийском наречии, хотя и было видно, что она пришла издалека. Затем женщина произнесла: «У тебя будет ребенок». В голосе ее не было ни угрозы, ни презрения. Моя мать испугалась, что на ее чрево наложили проклятие, но женщина протянула руку и положила ее матери на лоб, и все ее страхи тут же исчезли. Женщина сказала: «Когда у тебя начнутся схватки, думай обо мне, и ты не почувствуешь боли. Роды пройдут быстро и без осложнений, и ребенок родится крепким. Хотя боюсь, — и тут она улыбнулась, — что у тебя родится не мальчик, а девочка, и ты, возможно, об этом пожалеешь». Ошарашенная, моя мать предложила принести ей поесть и попить, но незнакомка сказала, что ей ничего не нужно, и, снова пустившись в путь, вскоре скрылась в темноте.

А теперь о самом чудесном. Когда пришло время, моя мать вспомнила о том, что сказала ей незнакомка. Она произнесла ее имя — говорила ли я о том, что женщина сказала матери свое имя? — и внезапно боль от схваток исчезла, и через час я появилась на свет, я и была той самой девочкой, здоровой, кровь с молоком. Вы, конечно, считаете, что все это — чушь, но боль при родах — не самое приятное, что может быть, и любая женщина наверняка почувствует, когда эта боль уходит под действием волшебства. Снова обретя дар речи, я спросил:

— А как твоя мать считает — это была богиня или ведьма?

— Возможно, и то и другое. Но в Бар-Айбитни я снова услышала имя незнакомки. Обычно ей поклонялись бедные. Говорят, что она вошла в город отсюда и пошла дальше на северо-запад, может быть, в Симу, по древнему торговому пути.

— В Симу, — повторил я, невольно поглядев в сторону спада.

— Да, — сказала моя спутница. — Поэтому здесь, на западной стороне алтаря, вырезан ее образ, — и она подвела меня к нему.

Раньше я его не замечал. Мне просто в голову не могло прийти нечто подобное; оказывается, то, что я принял за присутствие Уастис в Бар-Айбитни, было лишь памятью о ней, старым воспоминанием; оказывается, пока я прочесывал город и его окрестности в поисках ее следов, ее символ был здесь, на холме, откуда я смотрел в ту ночь, как появились хессеки. Интересно, те, кого я нанял для поисков, просто не заходили сюда, или же им не пришло в голову, что это нежное пасторальное божество и есть та самая возникшая из ада Белая ведьма?

Образ ее, вырезанный на белом камне, был крошечный — величиной с ладонь — и сделан не очень искусной рукой, но приятен для глаза. Стройная женщина в просторном плаще, ее длинные волосы рассыпались по плечам, а руки скрещены на груди. Сначала мне показалось, что лицо ее стерлось от времени, но потом я понял, что так было с самого начала.

— Ее лица здесь нет, — сказал я. — Оно было так безобразно?

— Нет, нет, — ответила девушка, — прекрасно. Может, искусный резчик из города и смог бы воспроизвести ее внешность, но простой фермер решил сделать так. Говорят, она спустилась с небес в серебряной лодке, но это уже другая история.

Я обхватил голову руками. Девушка подошла и погладила меня по волосам. Она сказала, что ей пора идти, что она очень хотела бы мне помочь, если бы могла, и извинилась, что приняла меня за Вазкора.

Когда мы прощались, в глазах ее снова была печаль, но рана ее начала понемногу затягиваться, тогда как на мою словно насыпали соли. Я не спросил, как ее зовут, но мне хотелось узнать имя богини — не Уастис ли ее называют?

Нет, сказала она, ее зовут Карракет. Хотя мать ее произносила это имя немного по-другому, она сейчас точно не помнит, как.

Она пошла домой, а вслед за ней поплелся Чэм, ее воинственный охранник с дубинкой у пояса и с зонтиком от солнца в руках.

Я тоже понял, куда мне нужно идти, но не двинулся в путь, пока солнце не склонилось к закату и море за стеной не окрасилось в желтовато-медный цвет.

Низко надвинув на голову капюшон, я пошел искать Гайста на поле рядом с Лошадиным базаром. Все шрийские повозки уже разъехались, осталась только одна, запряженная двумя белыми быками, которые, стоя в ночной прохладе, время от времени шевелили розовыми ноздрями.