Должно быть, я кричал, потому что, когда я обернулся, они внимательно смотрели на меня — смущенные, встревоженные, озадаченные. Человек, которого я считал своим другом, отвел глаза в сторону, шокированный тем, чего он не знал обо мне, а женщина, которую я желал больше всех других, отвернулась со злой гордостью, чтобы не показать, как она меня боится.

Но я перестал мычать, как бык перед бойней, и оторвал свое тело от столба.

Я вернулся к ним.

— Что это? — спросил Сорем.

— Все кончено, — ответил я.

Во двор вбежал человек, выкрикивая имя Сорема.

— Джердат, горит порт и зерновые склады вдоль торговой стороны. Сгорели двадцать кораблей, на Янтарной дороге — толпа хессеков примерно до трех тысяч, а остальные — дальше на западе. Так говорят разведчики.

Они вылезли из болота, как будто вскрылась гноящаяся рана, похожие больше на стаю одичавших собак, чем на крыс. Портовые сторожа, увидев их, бежали.

Казалось, на Бар-Айбитни шел прилив грязи из переполнившегося болота, его поверхность была покрыта ядом. Отряд из двадцати человек и портовая полиция, пытавшиеся удержать Рыбную улицу — аллею, которая вела на восток к заливу, — за несколько секунд были перебиты черным ливнем дротиков и каменных осколков. Волна несла и запрещенные законом ножи, самодельные примитивные орудия из заточенного кремня без ручек. При каждом броске они до костей разрезали их собственные руки, но это их не останавливало. Они убивали всех, кто попадался на их пути, мужчин и женщин, детей и животных, и всех, кого убивали, затаптывали.

Они словно имели один разум, одно сердце. Они не издали ни одного звука: воздух наполнился ропотом их жертв и тех, кто бежал от них.

В течение четверти часа по всем артериям Нового города разлился безумный ужас. Под тревожный перезвон колоколов, освещенные отсветом пожара, богатые купцы спешно покидали свои крепости. Дорогой исхода стали Ворота Крылатой лошади, потому что считалось, что внутри Стены Храгона можно быть в большей безопасности. Охранников там было мало, около тридцати или сорока джердиеров, их отправили прямо в гущу событий и они пытались закупорить пронзительно кричавшую толпу горожан в Торговом городе, не пуская их в ворота, как будто это они, а не обитатели Бит-Хесси, устроили восстание. А после страшной пылающей молнии, ударившей с земли в небо, — это загорелся склад китового жира, и взорвались запасы, которые там находились, — джердиеры захлопнули створки ворот из синего железа и задвинули засовы. И этот акт бесчувственности вызвал еще большую панику.

Купцы со своими домочадцами, шлюхи в мишурных одеяниях, полукровки и чистые масрийцы кидались друг па друга в попытке вырваться уже не только с Вселенского базара и Янтарной дороги, где путь преграждали запертые ворота, но и из тисков, образовавшихся у Стены Храгона. Люди пытались даже взобраться на стену и падали на тех, кто стоял внизу.

В это время от искр за спинами толпы загорелись роскошные бордели и гостиницы, расположенные вокруг базара, а хессеки неумолимо приближались. На Янтарной дороге их было почти четыре тысячи, а еще три тысячи откололись, чтобы вторгнуться в Бар-Айбитни с юга. Некоторые переплыли на своих папирусных лодках и причаливали у подножия Пальмового квартала, где их пока еще не обнаружили. Несмотря на такие маневры, у них не было настоящею плана наступления, распределение их сил было случайным и оттого еще более ужасающим. Они нападали всюду, куда их приводил гнев, — мужчины и женщины, старые и молодые, затопившие масрийские улицы и поджигавшие их, как они мечтали.

Волны паники поздно достигли Малинового дворца. За его высокими пурпурными и черными стенами джерды чувствовали себя в безопасности, занимаясь плетением мелких интриг, беспечно относясь к своим обязанностям; они не были готовы к тому, что случилось. Император тоже был тяжел на подъем. Трудно было представить себе, насколько беспомощным он оказался перед своим народом. Он не поверил рассказу о восстании в Бит-Хесси, несмотря на то, что видел пылающее небо и слышал звон колоколов. Казалось, что Небесный город на своей высоте удален от всех этих дел. Наконец, он заволновался и выслал один из своих джердов, какую-то тысячу человек. Он также послал за своим писцом и отправил Сорему короткое письмо. Оно гласило буквально следующее: «Джердат, мы были разбужены волнениями в нашем городе. Что, Цитадель еще спит?»

Сорем уже был одержим стремлением скорее привести в готовность джерды гарнизона и выслать их на помощь Торговому городу. Мы провели последний быстрый совет, дополнительный, Малмиранет присутствовала на нем и делала замечания, достойные мужчины. На совете она, вместе с Аштортом, Бэйлгаром и остальными умоляла его подождать. Взяв письмо императора, она разорвала свиток пополам и сказала:

— Теперь он вспомнил, что у него есть сын, командующий людьми. Вот что потребовалось ему, чтобы вспомнить.

Когда Сорем закричал, что пока он сидит здесь сложа руки, горят корабли в порту, она ответила со всей страстью:

— Пусть горят. Ты двадцать лет горишь из-за них.

Мы расставили наблюдателей на всех главных улицах, через определенные промежутки времени они приезжали с новостями. Мы не могли выступить, не зная точно, каковы силы хессеков и куда они наконец решили бросить эти силы. В мой план не входило выскочить этакими героями и все потерять. Бит-Хесси умрет этой ночью, и ошибок быть не должно.

Наблюдая за Соремом, страдающим, с побелевшими губами, я подумал, отбросив дружбу и честь, хотя я вполне мог назвать его своим братом, что он все-таки глупец. Она была больше принцем, чем он. С честолюбием, которого не было у него, она имела больше прав на трон. Малмиранет оставалась в мужской одежде, грива ее черных волос разметалась по плечам; она стояла на северной стене Цитадели, зловещее небо освещало ее красным; одной рукой она обнимала бронзовую девушку Айсеп, которая, казалось, была взволнована, как и она. Айсеп стояла, подавшись вперед, ее глаза были яркими и жестокими, а губы полуоткрылись навстречу дымному ветру. Насмет, любительница удовольствий, испуганная и возбужденная одновременно, всхлипывая, пила вино из чаши, чтобы отгородиться от духов. Вскоре мы получили известие, что пожар в порту локализован. Хессеки не удерживали то, что захватили, а продолжали идти вперед. Те из портовых жителей, что остались там, боролись с огнем, передавая из океана ведра с водой, чтобы погасить пламя, и кое-что им удалось. Все это время я с минуты на минуту ждал крика о том, что поднялись хессекские рабы Пальмового квартала. Этот крик запоздал, но был очень громким, когда наконец прозвучал.

Скупой военный взнос императора, этот единственный джерд, который он выделил, продвигался на лошадях по направлению к Стене Храгона и Торговому городу, но продвигался очень медленно, так как ему мешало население Пальмового квартала, чрезвычайно возбужденное к этому времени.

Малиновые джердиеры держались высокомерно, полагая, что их одних достаточно, чтобы подавить восстание, и не вполне сознавали, с каким количеством восставших им придется иметь дело. Их путь лежал через Сад фонтанов, большой парк в масрийской части города. Джерд проехал около трети пути до широкой улицы, делившей парк пополам, когда освещенные фонариками заросли по обеим сторонам внезапно ожили, наполнившись людьми: Огромная толпа хессекских рабов, освободившихся от своих хозяев во время мятежа или даже самими хозяевами отправленных за новостями, собралась здесь, чтобы помешать движению императорской гвардии. Может быть, они ожидали, что солдат будет больше. Никто не считал, сколько было рабов. Они были в лохмотьях или в легких одеждах, которые достались им от хозяев, но запаслись кухонными ножами, камнями или примитивным варварским оружием, которое они тайком изготовили сами, зная, что такая ночь непременно наступит.

Солдаты в доспехах, вооруженные мечами и луками, верхом на чистокровных масрийских лошадях, были пойманы врасплох дикими животными, которые сражались, применяя зубы и когти, когда другого оружия не было; казалось, они были одержимы бесами. Солдаты, которые спаслись, рассказывали о том, как животы ржущих лошадей раздирались голыми руками, как девочки двенадцати лет или даже младше с красными от крови волосами стаскивали на землю кричащих джердиеров, и облепляли их, как пчелы пролитый сироп. Те же, кто видел позже, что осталось в Саду фонтанов, дали новое название этой улице: Звериная тропа.

До этого происшествия хессекских голосов не было слышно.

Теперь же, когда Торговый город был до краев наполнен ими, текущими, как черные чернила, на Вселенский базар и появлявшимися внезапно, как сама смерть, на широких улицах Пальмового квартала, стало слышно, как они снова и снова кричали одно и то же:

— Шайтхун-Кем! Шайтхун-Кем! — А затем другой вой:

— Эйулло йей с'улло-Кем!

Я слышал это в Цитадели даже сквозь звон колоколов, и волосы мои вставали дыбом. Чтобы остаться в рассудке, мне понадобилась до последней капли вся моя былая решимость.

Затем, среди завываний, мы услышали более земные звуки — стук в Ворота Лисы и хриплые крики испуганных богачей.

Сорем стоял в комнате, которая выходила на колоннаду Двора секир, поглаживая свою собаку, а лицо его было лицом человека, закованного в кандалы, который слышит, как в соседней комнате пытают его женщину. Бэйлгар и Дашем, стоя возле него, рассказывали, что более семидесяти почтенных горожан прибыли к воротам гарнизона и умоляют Сорема спасти их, что было наивернейшим из всех сигналов. Сорем выпрямился и смотрел на нас.

— Теперь вы разрешаете мне выйти, вы, пять королей Бар-Айбитни? Теперь, когда город на коленях, я могу отложить свои учебники в сторону. Школа кончилась.

— Мой господин Сорем, — запротестовал Бэйлгар, — мы вместе об этом договорились, ради вашего же блага.

— Я никогда не соглашался на это, — закричал он. — Никогда, вы слышите?

— Тогда, Сорем, вам следовало отменять их приказы и делать то, что вы считали нужным, — сказал я от дверей. — Мы все — ваши преданные вассалы. Мы дали совет; вам выбирать — воспользоваться им или нет.

Он резко повернулся ко мне, и я подумал, что он сейчас подойдет и ударит меня по лицу, как сделала бы какая-нибудь девица, но он вовремя сдержался.

— Ваш совет, — сказал он, — ваш совет превосходен, но он не принимает в расчет человеческую жизнь. Мне сказали, что на улицах — горы трупов. — Значит, настал момент остановить это.

— Почему сейчас? Это можно было сделать два часа назад.

— Я напомню вам расписание. Целью промедления было выяснить количество хессекских оборванцев и направление их удара, показать, что император слаб и равнодушен, и выяснить в то же время, какой силой он обладает. Затем, Сорем, привести город к вашим дверям, чтобы он просил помощи у вас, а не у Храгон-Дата. Добившись всего этого, можно начинать действовать. На этом ожидание должно кончиться.

Он посмотрел на меня и сказал очень тихо:

— Вы начали это, Вазкор. Вы и закончите.

Я подумал: «Откуда все началось? С подарка Баснурмона, над которым можно только посмеяться? Или он догадывается, что я желаю его мать, и это — вечная мальчишеская ревность? Или, может быть, он никогда не видел огня и крови Вокруг себя, а эти потешные имперские воины были слишком нежны, чтобы закалить его для такой ночи?»

Вернувшись в Цитадель, я облачился в полную форму джердиера; я надел шлем с медными колечками и снова поднялся на стену.

Богатые господа Пальмового квартала толпились внизу, дорога поблескивала от их фонариков, вокруг них кучами лежало их добро — все то, что они смогли притащить сюда в узлах, в повозках, в руках челяди. Было даже несколько рабов-хессеков, которые выглядели такими же испуганными, как и их хозяева. Может быть, они были смешанной крови или не религиозны, но я бы на них не положился.

— Цитадель даст укрытие масрийцам, — прокричал я им вниз. — Я выступаю от имени принца Сорема Храгон-Дата, когда говорю, что ни один хессек не будет впущен.

— А что будет с городом? — завопил представитель толпы, дородный человек, на котором было много золота и рубинов. — Об этом заботится император. Джерды Малинового дворца уже сейчас, как мы слышали, делают все для вашей защиты.

— Один джерд! — закричал богач. Остальные повторили его крик. Да и тот, капитан, — визгливо выкрикнул он, — и тот уничтожен рабами! — Невероятно, — сказал я.

Множество народу заверило меня, что так оно и есть.

То, что я увидел, перевело мой гнев в веселье.

Хотя было ясно, что они не узнали меня в солдатской одежде, я сам узнавал то там то тут бывших моих пациентов, которых вырвал из рук неминуемой смерти от зубной боли и несварения желудка, и даже увидел под бахромчатым зонтиком от солнца мою разодетую любовницу из белого павильона.

Появился человек из джерда Денейдса и, торопясь, рассказал мне, что в пригородах на юге были замечены огни, которые указывали на местонахождение третьей группы хессеков. Ворота Лисы открылись, и увешанные драгоценностями беглецы, ругаясь и толкаясь, повалили внутрь Цитадели.

Человек с рубинами взобрался по лестнице на стену и появился рядом со мной.

— Где принц Сорем? Что, город должен превратиться в угли? Наверняка император велел ему вывести джерды из Цитадели для нашей защиты.

— Мой господин, — заговорил я медленно, чтобы он ничего не упустил, — принц Сорем не пользуется доверием своего отца императора. Возможно, вы слышали разговоры о заговоре против принца, составленном наследником Баснурмоном при попустительстве императора.

Я был уверен, что он слышал об этом. За последние два дня мы постарались распространить правду по всему городу, пользуясь платными осведомителями, которые могли пустить любой слух, как истинный, так и ложный.

— Как бы то ни было, тронутый мольбами Бар-Айбитни, а не по ленивой просьбе своего царственного отца принц собирает силы, чтобы сокрушить хессекских оборванцев. Рубиновый целиком проглотил мою историю. Я поклонился и спустился по лестнице. Во дворе у ворот и в прилегающих дворах строились джерды, радуясь возможности приняться, наконец, за дело. Я разглядел Бэйглара, Дашема и остальных, выезжающих в окружении своих капитанов. Я подумал: «Если сейчас Сорем не появится, он потеряет все». Но вот появился и он.

Он выехал во двор в полном боевом облачении, на белом жеребце, покрытом белой попоной, как старый масрийский мираж — человек-лошадь в темно-красном свете факелов. Никому бы и в голову не пришло, что несколько минут назад он бушевал, как рассерженный ребенок.

С самого начала мы договорились, что я поеду с ними. Моя роль была основной, — то, что я решил сделать и отчего у меня пересыхало во рту, когда я понимал, что отступать некуда. Один из джердиеров вывел мою лошадь, белую Стрелу, которого сегодня днем подарил мне Сорем, а казалось, это было годы назад. Я вскочил в седло и увидел, что Сором поставил своего коня передо мной.

— Вазкор, — сказал он. — Вы простите мне мою глупость? Я, не подумав, говорил с человеком, чей совет я ценю и чье суждение принимаю без спора. Поймите, мой дед основал этот город. Мне не нравится, что он рушится вокруг меня, пока я отсиживаюсь в укромном месте.

Мне показалось, он просил у меня последнее прощение. Или я у него?

— Вы не сказали ничего такого, о чем бы я вспоминал со злобой, Сорем Храгон-Дат.

Богатые горожане столпились на стене, чтобы посмотреть, как выезжаем мы, спасители города и их золота. Ворота стояли нараспашку; с площадки над ними неслись звуки медных рожков. Джерд — прекрасное зрелище, а о пяти джердах можно сказать, что это зрелище в пять раз прекраснее. Я ехал с Соремом впереди, и мое сердце билось медленно, как во сне.

Я пристально смотрел на них, на проходящие медные легионы, на игру света на белых мечах и кроваво-красной коже, как маг-священник на старой фреске на стене храма смотрит на мир сквозь магический кристалл. Несмотря на то что во рту у меня пересохло — ведь я шел к Старому Хессеку, — казалось, мой страх не имел отношения ко мне.

На парапете стояла женщина, женщина в мужской одежде, с маленькой золотой змейкой вокруг ее запястья. Малмиранет тоже наблюдала за нами из Цитадели, глядя на это зрелище, как львица глядит со скалы на восход, предвещающий удачный день для охоты. Но и ее я разглядывал, как сквозь кристалл. Через сто лет или даже намного раньше, она будет пылью в гробнице, а я — мертвым богом.

Хессеки-рабы, которых не впустили, всхлипывали, просились внутрь и потихоньку разбегались.

И вот перед нами развернулся город, пылающий пожарами, а я снова был в своем теле, снова был человеком, а впереди меня был враг, которого я хотел уничтожить.