Беря шпагу в руки, господин Клоджис волшебным образом преображался. Он переставал быть неказистым. Он становился изящным, ловким. Да от него попросту нельзя было оторвать глаз!

Завораживающая личность преподавателя, несомненно, являлась одной из основных причин, по которым его уроки пользовались такой популярностью. И тем не менее Эмери удивило, что среди тех, кто пришел поглазеть на сражающиеся пары, оказалась и та самая новенькая студентка, Фейнне. Она была точь-в-точь такой, как чертил на воздухе младший брат: прекрасной и хрупкой. Во всем ее облике угадывалась та благородная, изысканная простота, какая бывает свойственна вышивке белым шелком на тонком белом полотне.

Эмери замер. Сказать, что он «разглядывал» Фейнне, было бы неправильно: он созерцал ее. Затем в голову ему пришел вполне закономерный вопрос: для чего слепой девушке следить за учебными поединками на рапирах?

Захотелось побыть среди новых товарищей, подышать тем же воздухом, что и они, послушать их голоса? Или просто в ней заговорило стремление не выделяться из числа других? Но такая девушка не может не выделяться...

Возможно, решил наконец Эмери, все дело в том человеке, который сопровождает девушку. В этом Элизахаре. О нем говорили ничуть не меньше, чем о молодой госпоже. Вчерашняя его выходка в «Ослином колодце» тоже прибавила хворосту в огонь.

Пожалуй, Ренье прав: Элизахар похож на бывшего сержанта. И учебные поединки смотрит с интересом вполне профессиональным. Время от времени он наклонялся к Фейнне и что-то нашептывал ей на ухо – должно быть, комментирует происходящее. Интересно, что этот человек думает о товарищах госпожи на самом деле? Должно быть наметанным взглядом отмечает все их промахи и недостатки. О человеке многое можно сказать, глядя на то, как он фехтует.

Вот, к примеру, Софена. В черном облегающем трико, черная короткая юбка с двумя разрезами на бедрах, в мягких сапожках, волосы стянуты на затылке простым ремешком – богиня войны. Она стояла в небрежной позе, чуть откинув назад голову и опустив к земле руку с рапирой. Прищуренными глазами рассматривала своего соперника – сегодня им был Гальен. Казалось, ее изумляет самый тот факт, что Гальен до сих пор не пустился в бегство при виде такого вооруженного великолепия.

Но при первом же обмене ударами Софена получила укол. Она отошла назад, прикусила губу и гордо предложила продолжить. Гальен не столько сражался за успех, сколько следил за тем, чтобы не нанести партнерша сколько-нибудь серьезного увечья: Софена яростно атаковала, совершенно не умела парировать и за время учебного боя оказывалась «убитой» десяток раз.

Эгрей был другим: ловким, осторожным. Жилистые длинные руки уверенно держали рапиру. Передвигался он плавно, отражал удары соперника крайне осторожно, а атаковал редко и всегда почти наверняка. У его нынешнего противника, весьма посредственного фехтовальщика из числа студентов первого курса, не было ни единого шанса победить.

Эмери выпало сражаться в паре с поэтом Пиндаром. Последний шедевр Пиндара, вызвавший вчера такие ожесточенные споры, оставил Эмери вполне равнодушным: в этом стихотворении отсутствовала музыка, а такого Эмери в творчестве не прощал. Любое, самое беспомощное стихотворение, если оно написано с искренним чувством, обладает мелодией. Фальшивой, смешной, неловкой – но звучащей. Надуманные вирши глухи, как удар палкой по гнилой соломе.

А Пиндар как нарочно спросил:

– Вчера, когда меня громили, ты промолчал – так скажи хоть сейчас, когда мы наедине: тебе-то понравилось?

– Что? – осведомился Эмери. – Что понравилось?

– Ну, стихи...

– Не хочу тебя огорчать, – ответил Эмери, салютуя сопернику перед началом поединка. – По-моему, полная дрянь.

Пиндар выглядел ошеломленным.

– Я думал, ты разбираешься в искусстве.

– Вот именно, разбираюсь, – заверил Эмери.

И с удивлением увидел, как у поэта задрожали губы.

– Вы все... одинаковы! – прошептал Пиндар, отступая от Эмери на шаг, как будто неожиданно увидел перед собой ядовитую змею. – Вам всем подавай только жрать да пить! Лязг посуды в буфетной – вот единственная музыка, способная тронуть ваши сердца!

Эмери вдруг представил себе, как звенит посуда в буфетной. Сколько разнообразных, звонких, певучих голосов, на миг сливающихся в согласном хоре и тотчас разбегающихся тысячами отдельных ручьев...

– Посуда – это целая симфония, – проговорил Эмери вполне доброжелательным тоном.

Он имел в виду именно то, что сказал, но Пиндар швырнул рапиру ему под ноги, повернулся и побежал прочь. В ответ на оклик он лишь показал кулак, но не остановился и даже не обернулся.

Эмери опустил рапиру и задумчиво поглядел ему вслед. Затем перевел взгляд на ряды зрителей.

– Кто-нибудь заменит Пиндара? – крикнул он. – Выручайте, братцы, нужен противник!

Несколько студентов засмеялись, и тут Элизахар, чуть сжав пальцы Фейнне, отпустил руку госпожи и встал.

– Я попробую, если позволите, – сказал он.

Эмери удивленно поднял брови. Он знал, что удивляться не следует, что нужно принимать все происходящее как должное, с невозмутимым видом, – и ждать, как отреагируют другие. Но – не получилось. Вот уже второй раз Элизахар позволяет себе выйти из тени, где ему полагается находиться, и действовать самостоятельно, от своего имени.

Спор об искусстве в кабачке – в конце концов, это еще куда ни шло. Вечер, занятия окончены, все расслабились и отдыхают за кружкой пива... Но высунуться во время урока? Чего он добивается?

Фейнне тоже встала.

– Прошу вас, – обратилась она к Эмери, безошибочно обратив в его сторону прекрасное незрячее лицо.

Против такого Эмери не устоял. Он отсалютовал Элизахару и приготовился.

Элизахар поднял рапиру, брошенную Пиндаром, быстро осмотрел ее, отсалютовал сопернику и проверил несколько приемов. Эмери ответил безупречно. Они остановились, чтобы сделать паузу и присмотреться друг к другу более внимательно.

– Вы неплохо тренированы, – одобрительно заметил Элизахар.

– Знаю. Но таланта мне не хватает. Дерусь без огонька, – отозвался Эмери.

Элизахар смотрел на него пристально.

– Не согласен, – ответил он. – Таланта у вас предостаточно. Вы чувствуете ритм.

– Послушайте, – не выдержал Эмери, – кто вы такой? Почему лезете во все? Задаете вопросы, выносите суждения?

– А почему бы и нет? – возразил Элизахар. – Что же, по-вашему, у простого солдата не может быть собственного мнения? Мы ведь не в армии!

– Ну да, – вяло согласился Эмери. – Мы в Академии. Здесь у всех есть собственное мнение по любому поводу. И всякий норовит сделать его достоянием общественности. Здесь все мыслители, кроме... – Он запнулся.

– Кроме?.. – подтолкнул его Элизахар.

– Ну, кроме стряпухи, садовника и привратника, – нехотя завершил фразу Эмери.

Ему вдруг стало неловко, но, подняв взгляд на Элизахара, юноша увидел, что тот улыбается.

– Ладно, убедили, – сказал телохранитель. – Отныне буду нем как рыба.

– Нет, я не то хотел сказать... – Эмери вздохнул. – Давайте продолжим. Покажите, чему вас научили в армии.

Элизахар откровенно расхохотался:

– Нет уж! Здесь такое не пройдет!

– Почему?

– Будем сражаться по правилам, ладно? Изящно. Финтики, вольтики. Чтобы приятно было посмотреть со стороны. А то ведь в армии совершенно не так. Все просто норовят друг друга зарезать. Грубо и неэстетично. – Он чуть понизил голос: – Если хотите, дружище, я покажу вам это... потом, после занятий. И так, чтобы никто не видел. А то ваш ректор заподозрит во мне бывшего наемного убийцу и выгонит с позором.

– Но ведь вы не...

– Не наемный убийца, – заключил Элизахар. – Нет.

Он оказался на удивление хорошим партнером. Внимательным, доброжелательным. Ни одна ошибка Эмери не осталась незамеченной и неисправленной. Несколько раз Элизахар опускал рапиру и предлагал начать сначала. К концу занятия Эмери крепко пожал ему руку.

– У вас появился друг, – сказал он. И добавил, не удержавшись: – Даже двое.

– А кто второй? – спросил Элизахар.

– Много будете знать, скоро состаритесь, – объявил юноша и поскорее ушел, оставив Элизахара улыбаться.

– Какой он? – спросила Фейнне, когда телохранитель вернулся к ней на скамейку для зрителей.

Девушка чуть расширила ноздри: от Элизахара резко пахло потом. Заметив это, он быстро отодвинулся.

– Эмери? Мне показалось – очень неплохой.

– А как он сражается? – продолжала спрашивать девушка.

– Старательно.

Он залез в холщовую сумку, наподобие тех, которые приспосабливают под свои нужды попрошайки, только чистую и новую, и вытащил связанные в книжку восковые таблички, на которых записывал расписание занятий.

– Сейчас – перерыв, а через пару часов будет теоретический курс оптики.

Фейнне потянулась.

– Мне нравится оптика. Хотя вряд ли я сама смогу летать.

– Я бы не был в этом так уверен, – отозвался Элизахар. Он обтер лицо рукавом и вздохнул.

– Слепые не летают, – повторила Фейнне. – Чтобы летать, нужно видеть лучи.

– Или чувствовать их. Если бы вы захотели, я мог бы научить вас и фехтованию. Противника совершенно не обязательно воспринимать зрением.

– Вы позволите? – прозвучал голос Эмери.

Элизахар повернулся к нему и чуть шевельнул бровью, указывая на Фейнне.

– Меня зовут Эмери, – добавил молодой человек.

– Давайте пройдемся по саду, – предложила Фейнне. Она встала, взяла Элизахара за руку и добавила: – Может быть, ты и прав. Например, красоту этого сада я ощущаю, хоть и не могу ее видеть.

– Красота вещественна, – сказал Эмери. – Она длится и за пределами зрительного восприятия. Точно так же, как глухой может воспринимать музыку, если только он остаточно чуток к вибрациям воздуха.

Фейнне наморщила нос.

– Вы были вчера в кабачке? – обратилась она к Эмери.

Сад обступал их теперь со всех сторон. Эмери закрыл глаза, пытаясь представить себе, каким предстает буйная роскошь этого сада слепой девушке, и разнообразие пряных запахов на миг оглушило его.

– Госпожа Фейнне спросила вас, были ли вы вчера в кабачке, – тихонько напомнил Элизахар.

Эмери открыл глаза.

– Простите, я... замечтался. Да, был, конечно.

– И видели этого... исчезающего человека? – продолжала допытываться девушка. – Прозрачного?

– Видел...

Фейнне остановилась, подставила лицо взгляду Эмери.

– Элизахар встречает его уже второй раз, – сказала она. – Вот что странно. Только никому не рассказывайте, а то будут смеяться.

– Почему? – удивился Эмери. – Прозрачный человек – это таинственно и интересно. Весьма романтично. Здесь все приходят в неописуемый восторг от подобных вещей.

– Да, но не в тех случаях, когда волшебные призраки являются телохранителям, – вмешался Элизахар.

– Возможно, это имеет какое-то отношение к вашей работе, – сказал ему Эмери.

– Вот и вы насмешничаете, – заметил Элизахар.

Эмери хотел было возразить, но прикусил губу, вовремя сообразив, что Элизахар, кажется, прав.

– Ну, может быть, и насмешничаю, – сознался Эмери. – Но самую малость. И без всякой злобы.

Элизахар хмыкнул. Эмери вдруг подумал, что телохранитель – человек довольно смешливый.

– Ладно, смейтесь, – сдался Элизахар. – Если вы действительно друг, то... потешайтесь себе на здоровье.

– Вы расскажете, как видели призрак впервые? – спросил Эмери.

Фейнне остановилась, пробегая невесомыми пальцами по тяжелому цветку, качавшемуся на самом кончике длинной ветки.

– Какого он цвета? – спросила она.

– Светло-лилового, – ответил Эмери.

– На что это похоже?

Эмери задумался.

Фейнне коснулась плечом его плеча.

– Я не вижу от рождения. Не смущайтесь, выдумывайте самые невероятные объяснения и описания. Чем более они странные, тем они понятнее.

– Светло-лиловый похож на музыку флейты, – сказал Эмери. – Отдаленной флейты. Даже не пастушеской, а армейской, под которую маршируют. Но только чтобы она непременно чуть-чуть фальшивила. Знаете, такое неопределенное, слегка размазанное звучание.

– А красный? – тут же спросила Фейнне.

– Горящая на солнце медная труба, – ответил Эмери. – Громкий, чистый, полнокровный звук.

Фейнне вздохнула.

– Здесь ведь бывают концерты? – спросила она.

– Случаются... Только играют плохо.

– А вы?

– Я вообще не играю, – сказал Эмери. – Только слушаю.

Эмери действительно никогда не прикасался к клавикордам при посторонних. В противном случае могла бы возникнуть неловкая ситуация – ведь Ренье играть не умел.

– А мне кажется, вы музыкант, – сказала Фейнне. – Нарочно врете, чтобы вас не просили выступить. Наверное, и на концерты ходите редко.

– Почти никогда, – согласился Эмери. И перевел разговор на тему, которая интересовала его куда больше: – Так что с этим прозрачным человеком?

– Расскажи ему, Элизахар, – попросила Фейнне.

Телохранитель остановился возле высокого, стройного дерева, положил ладони на теплую кору – точно в трудную минуту искал поддержки у доброго друга.

Мгновение он колебался, а затем решился и начал:

– Это произошло, когда мы направлялись в Академию, приблизительно на полпути. Прямо на дороге. Лошади неожиданно начали беситься, ржать, отворачивать с дороги, как будто что-то их пугало. Но там ничего не было. Пусто. Я несколько раз подъезжал к тому месту, чтобы убедиться.

– А ваша лошадь тоже боялась?

– Моя – тоже... Даже пыталась меня укусить. – Элизахар кивнул. – Да и мне было не по себе, признаться.

– А госпожа Фейнне – она что-нибудь чувствовала?

Девушка быстро ответила:

– Конечно, я должна была ощутить нечто. Но... ничего. Глупо, правда?

Эмери пожал плечами.

– Термин «глупо» в данном контексте звучит некорректно, – объявил он, и все трое рассмеялись.

Элизахар глянул на Эмери с благодарностью за эту передышку в рассказе. Было очевидно, что вспоминать происшествие ему не просто неприятно – трудно, как идти, продираясь сквозь густые заросли.

– Чтобы быть кратким, – сказал Элизахар, собравшись с духом, – на дороге ничего не оказалось, но лошади пугались. Затем из леса вышел тот человек. Он несколько раз пытался ухватиться за гриву моей лошади, но пальцы его соскальзывали и падали. Раз за разом. Как гребень. Лошадь чуть с ума не сошла. Не знаю, как она меня не сбросила. Наконец он перестал это делать, посмотрел на меня и сказал: «Береги госпожу». А потом пропал. Как не было.

– И никто больше этого старика не видел! – добавила Фейнне.

– «Береги госпожу»? – удивился Эмери. – И это все, что он сказал?

– Да.

– Можно подумать, без напоминаний вы ее не бережете! – сказал Эмери.

– Меня для того и наняли, – подтвердил он. – Так что призрак вынырнул с того света лишь для того, чтобы повторить фразу из моего контракта. Ну не странно ли?

– Может быть, он – бывший сутяга? – предположила Фейнне. – Жил-был в былые времена некий судья, помешанный на справедливости. А затем он умер. Но душа его не ведает покоя. Она бродит по свету и напоминает людям о том, что они обязаны выполнять свои обязательства.

– Мне-то он мог бы этого и не напоминать, – заметил Элизахар.

Фейнне смутилась.

– Прости, – быстро проговорила она и пошарила в воздухе рукой. – Где ты?

– Здесь. – Он тотчас подошел и коснулся ее локтя.

– Не обижайся, пожалуйста. Сама не знаю, зачем я это сказала.

– Мы были испуганы, – объяснил Элизахар. – Все, даже я. Может быть, я – в особенности. Такие, как я, побаиваются сверхъестественных вещей. – Он вдруг усмехнулся. – У меня в детстве был приятель, как нарочно, горбатый, с ручками-ножками как палочки... Этот ничего не боялся. Мог переночевать на могиле самоубийцы, отправиться в подвал заброшенного дома или вызвать в полночь какого-нибудь духа...

– А где он теперь? – спросил Эмери.

– Понятия не имею. Но этот парнишка был единственным, кто умел меня по-настоящему напугать. Да вот теперь еще прозрачный старик. Что он ко мне привязался? Может, я скоро умру?

– Глупости, – отрезала Фейнне.

– Я тоже не думаю, чтобы вам грозила скорая смерть, – согласился с нею Эмери. – Нет, он ясно дал понять, для чего приходит именно к вам. Следует беречь госпожу.

Элизахар осторожно – чтобы Фейнне не уловила движения – показал ему кулак, и Эмери сообразил: он пугает девушку. И потому снова сменил тему разговора:

– А знаете, в Академии тоже есть свой безумец. Своего рода прозрачный старик. Только он, кажется, никуда не исчезал. Впрочем, от него можно ожидать чего угодно.

– Правда? – заинтересовалась Фейнне.

Эмери заметил, что вся эта история с призраком куда больше устрашает самого Элизахара, нежели девушку. «Должно быть, у нее маленький жизненный опыт, – подумал Эмери. – В этом все дело».

Фейнне показалась ему в этот миг видением чистейшей красоты, без единого пятнышка, без малейшего изъяна. Она стояла в цветущем саду, беспечно подставляя лицо солнечным лучам, и улыбалась своим мыслям, простым и ясным.

– Расскажите об этом безумце, Эмери, – попросила Фейнне.

– До сих пор никто из наших его не видел, – таинственно начал Эмери, чуть понизив голос. – Имя его, нацарапанное на стене одного из зданий Академии, показывают только посвященным. Впрочем, могу вам назвать его: Хессицион. По слухам, если произнести это имя трижды, Хессицион явится собственной персоной.

– Вы назвали его уже дважды, – сказала Фейнне. – Будьте осторожны!

– Попробую. Итак, он изучал оптику и добился в своей области выдающихся успехов. Интересно?

– Ужасно! – сказала Фейнне.

Элизахар морщил губы, стараясь не засмеяться.

– Что? – повернулся к нему Эмери. – Вы, конечно, в это не верите?

– В то, что некий профессор Академии добился успехов в своей области? Охотно верю, – сказал Элизахар.

– В то, что он... Ну ладно, все по порядку.

– Я слыхивал историю о Черном Сержанте, который приходит по ночам в казарму и душит новобранцев, – добавил Элизахар.

Фейнне рассмеялась и сомкнула пальцы на его запястье.

– Довольно! Не нужно смущать Эмери. В его истории все наверняка повернется иначе.

– Именно, – подтвердил Эмери. – Никого душить не будут. Наш профессор исследовал оптические свойства лучей, которые позволяют высвобождать естественные способности жителей Королевства к левитации. Однако затем он обнаружил, что этим дело не ограничивается: существуют якобы еще какие-то смешения спектров... Дальше начинается область предположений и догадок, потому что он свихнулся.

– Очень жаль, – вздохнула Фейнне.

– Из Академии его не выгнали, поскольку он был выдающимся ученым, и правящей королеве сильно не понравилось бы такое отношение к великому человеку.

– Королева удивительно добра и милостива, – сказал Элизахар.

Эмери чуть надул губы: ему не нравились такие откровенные выражения верноподданнических чувств. Сам он определял это для себя так: умереть за ее величество – пожалуйста, в любой момент; но кричать при этом «да здравствует Корона!» – никогда!

– Продолжайте, – попросила Фейнне. – Что же вы остановились?

– Получив на веки вечные приют в Академических садах, наш сумасшедший старичок зарылся где-то в здешних чащобах и продолжил заниматься своими таинственными исследованиями. Руководство Академии предположило, что он будет работать в любой обстановке, даже если его выдворить из сада и поселить где-нибудь в подвалах на блошином рынке Коммарши. Поэтому, сочли наши административные умы, лучше уж держать безумца под присмотром. Таким образом, Хессицион остался в Академии, хотя от преподавания его отстранили. Впрочем, вероятнее всего, последнего обстоятельства он даже не заметил.

– Берегитесь! – сказала Фейнне, грозя Эмери пальцем. – Вы назвали запретное имя в третий раз!

– Лично я в подобные глупости не верю, – объявил Эмери. – Возможно, здесь действительно обитает выживший из ума старичок, оставленный на казенных харчах за заслуги перед наукой и Академией. Доживает последние дни. Но вряд ли он выпрыгивает, как шутик из коробки, если назвать его имя трижды. Я просто хотел вас развеселить...

На дорожке сада послышались шаги, сопровождаемые старческим бормотанием.

Трое собеседников невольно встали поближе друг к другу. Элизахар побледнел. Эмери наблюдал за ним с легкой усмешкой превосходства: молодой дворянин никогда не позволит каким-то там жалким призракам нагнать на себя страху!

На дорожке показался дряхлый старикашка. Он тряс головой и что-то говорил сам себе. На нем был длинный балахон, очень засаленный и в прорехах: такие (только поновее и почище) обычно носят с поясом прислужники на кухне или в кладовых. У старикашки была розовая лысина – удивительно чистенькая, особенно при сопоставлении с состоянием его одежды, – и тонкие седенькие волоски, свисающие прядочками с висков.

Он прошел еще несколько шагов, остановился возле студентов и задумался, как бы припоминая – что это за существа вторглись в его сновидения и каким образом от подобных существ надлежит избавляться.

– Здравствуйте, – очень вежливо проговорил Эмери.

– А? – Старичок уставился на него слезящимися глазами. – Это слово обозначает нечто?

– Да, – сказал Эмери. – Оно обозначает доброе пожелание.

– А! Доброе! – Старичок удовлетворенно пожевал губами. – Ну, хорошо, хорошо... очень хорошо…

И побрел дальше. Скоро листья сомкнулись за его спиной, полностью поглотив старичка.

– Что скажете? – прошептал Элизахар. – Это был он?

– Должно быть, так, – согласился Эмери.

– Какой он? Опишите! – потребовала Фейнне. – Скорее!

Элизахар наклонился к ее уху и начал быстро перечислять: маленький, щупленький, дряхлый...

– Похож на паутинку, – сказал Эмери.

– И такой же липкий?

– Нет, на мертвую паутинку... Пыльную...

Фейнне кивнула.

– Ладно, продолжайте рассказывать, – велела она Эмери. – А кто написал его имя на стене?

– По слухам, он сам, – ответил Эмери. – Чтобы не забыть.

Издалека донесся звон колокола.

– Начало лекции, – сказал Эмери. – А я даже не переоделся!

– Ох, это все из-за меня! – спохватилась Фейнне. – Я задержала вас разговорами...

– Ничего, Элизахар даст мне списать, – заявил Эмери. – Правда, дружище?

– Не сомневайтесь, – отозвался Элизахар.

– В таком случае, нам следует быть особенно внимательными, – решила Фейнне и быстро зашагала по дорожке к той поляне, где обычно проходили теоретические занятия Алебранда, а Эмери почти бегом направился домой.

Ренье встретил старшего брата широченным зевком.

– Нафехтовался? – спросил он.

– Кажется, братец, я совершил ужасную ошибку! – сказал Эмери почти в отчаянии, бросаясь на свою кровать.

Ренье сел.

– Ошибку? Ты? – От удивления он проснулся.

– Да, я, – раздраженно ответил Эмери. – Что я, не человек, по-твоему? Если я старший, то и ошибаться не могу?

– Можешь, конечно, – пробормотал Ренье не слишком убежденно. – А что ты натворил?

– Подружился с новенькими.

Ренье сразу стал серьезен.

– Вознамерился отбить у меня девушку?

– Она ведь еще не твоя, Ренье, – напомнил Эмери. – И если хочешь знать мое мнение, она не достанется ни тебе, ни мне.

– А кому?

– Не знаю. Такие девушки обычно сразу замечают человека, предназначенного им судьбой. А все остальные мужчины для них вообще как бы не существуют.

– Ну да, конечно, – без всякой убежденности согласился Ренье.

– И Фейнне такого человека пока не встретила.

– Ага.

– Я говорю серьезно! Она и этот парень, который ходит за ней, как сторожевой пес, – оба слишком проницательны. Особенно – он. Мы не сможем дурачить их достаточно долго.

– Думаешь, они догадаются?

– Не исключено.

– Как же вышло, что ты свел с ними дружбу?

– Дружбой это, конечно, называть еще рано... Все случилось из-за дурака Пиндара! Чем ты его вчера так допек?

– Да его все допекали, не я один, – оправдывался Ренье.

– Пиндар отказался фехтовать со мной, и я остался без пары, а Элизахар предложил свои услуги. Кстати, он кое-что мне потом рассказал.

– Про что?

– Про того прозрачного человека, которого вы вчера видели в «Колодце». Говоришь, при виде этого типа Элизахар перепугался до смерти?

– Чуть не бросился бежать. И удрал бы, да только у него ноги подкашивались, – подтвердил Ренье. – Я был совсем рядом и хорошо видел. Он даже позеленел от ужаса.

– В первый раз прозрачный человек настиг Элизахара на дороге сюда, в Академию.

– Почему именно его? – удивился Ренье. – Слушай, брат, кто он такой, этот Элизахар? Слишком уж много мы о нем говорим и думаем! Обычный солдафон. Охраняет молодую даму, которая впервые уехала далеко от дома. Ничего особенного...

– Может быть, в нем самом и нет ничего особенного, – согласился Эмери. – Вероятно, все дело в девушке. Но факт остается фактом: призрак разговаривал не с девушкой, а с ее телохранителем. Велел беречь госпожу.

– Ну вот, видишь! – с торжеством провозгласил Ренье. – Я же говорил, Фейнне – необычная.

– Это я говорил, – напомнил Эмери.

– Ладно, мы оба это говорили, – сдался Ренье. – Что теперь делать? У Фейнне слишком хороший слух, чтобы не понять, что нас двое.

– Будем избегать слишком близкого общения с нею, – решил Эмери.

Услыхав такое, Ренье даже подпрыгнул.

– Ничего себе! Лучше бы ты принес мне веревку и мыло, чем подобный совет!

– Другого выхода нет, – вздохнул Эмери.

Они переглянулись. Затем Ренье отвернулся и, глядя в потолок, заявил:

– В любом случае, завтра у нас танцы, и я буду заниматься в паре с нею!