Глава девятнадцатая

БРАТСКАЯ ЛЮБОВЬ

Несколько дней занятия в Академии не проводились. Двое чиновников из Коммарши, поразительно быстро прибывшие на место происшествия, взяли Эгрея под стражу и забрали тело Софены, чтобы забальзамировать его и поместить в особом хранилище – пока за ним не явятся родственники.

Участников дуэли вызывали и допрашивали то поочередно, то всех разом. Показания сходились: все в голос утверждали, что произошел роковой несчастный случай.

Преподаватель фехтовального искусства подтвердил: Софена плохо владела оружием и не в состоянии была здраво оценить боевую обстановку. Аббана формально считалась соучастницей убийцы, поскольку была секундантом Эгрея, но девушке даже не стали предъявлять обвинения: она была совершенно разбита случившимся и несколько раз во время допроса теряла сознание. В конце концов ее оставили в покое.

Элизахара допрашивали последним. Он описал случившееся предельно четко, пользуясь специфическими военными терминами. Бывший при этом разговоре Эмери поразился тому, с какой точностью и в каких подробностях Элизахар запомнил каждый шаг, каждое действие дуэлянтов.

Чиновник, записывавший ответы, поднял голову от листа:

– Как профессиональный солдат вы подтверждаете выводы, сделанные другими участниками поединка?

– Да, – сказал Элизахар, не колеблясь. – Погибшая неловко повернулась как раз в тот момент, когда господин Эгрей намеревался оцарапать кончиком шпаги ее плечо. Ей было свойственно совершать резкие движения. Ее поведение всегда трудно было предсказать.

– Для чего вы пришли на поединок? – спросил чиновник. – Насколько я понимаю, проблемы поэзии занимают вас весьма мало, а никто из участников дуэли не принадлежал к числу ваших близких друзей.

– Все, что связано с оружием и военным искусством, взывает у меня определенный интерес, – ответил Элизахар.

– Вот как! – сказал чиновник. – Исход дуэли оказался для вас неожиданным?

– Да.

– Угу, – сказал чиновник. – Можете идти.

Разбирательство было закончено, Эгрея выпустили из-под стражи с оправдательным приговором. В Академии он появился спустя неделю и держался так тихо, что поначалу его даже не заметили.

Ни на кого не глядя, Эгрей устроился на скамье и неподвижно просидел всю лекцию, посвященную проблеме восстановления больных почв. Он ничего не записывал и даже как будто не слушал.

Элизахар поглядывал на него издалека, прикидывая: как поступить, если Эгрей осмелится подойти к госпоже Фейнне. Однако у Эгрея – на счастье – хватило ума понять, что делать этого не стоит.

Аббана то и дело бросала взгляд в сторону его поникшей фигуры. Девушка еще не вполне оправилась от болезни, но упрямо ходила на занятия: она боялась одиночества.

– Может, мне стоит поддержать его? – спросила Аббана у Гальена.

– Поддержать в чем? – удивился Гальен. – Он убил твою подругу!

– Он ведь не хотел...

– Аббана, – Гальен взял ее за руку, провел пальцем по ладони, – милая, убивать Софену не хотел, наверное никто. Но убил ее Эгрей. Вот так ему не повезло. Если тебе не хочется поддерживать его – не поддерживай Ты не обязана это делать.

– Я ведь его секундант! – Аббана была готова заплакать.

– Это начиналось как шутка. Ты не могла знать, чем она закончится. Перестань укорять себя.

Но Аббана упрямо качала головой.

– Нет, нет, мы все испачканы ее кровью... Мы все участвовали в этом...

– Может, и участвовали, – сказал Гальен, – но дружить с Эгреем нас никто не обязывал. Сиди и слушай лекцию.

И Аббана осталась на месте.

Весь этот день и несколько последующих Эгрей бродил по Академии потерянный, несчастный и такой смиренный, что желающих «высказать ему все» так и не нашлось. Студенты продолжали его сторониться, но ненависть к убийце как-то сама собой покидала их сердца, и вот уже Эгрей начал улыбаться. Улыбка пока что его не была адресована кому-то лично и блуждала в пустом пространстве, но Элизахару было очевидно: очень скоро она встретит ответную улыбку, и тогда Эгрея окончательно «простят».

С каждым днем Эгрей все увереннее распрямлял спину. И если кое-кто из студентов продолжал относиться к нему как к изгою, сам Эгрей с себя это клеймо уже снял.

Восстанавливать общение он начал с человека, который представлялся ему наиболее опасным, – с Эмери.

На пятый день после смерти Софены Эгрей приблизился к Эмери и поздоровался с ним. Эмери имел слабость ответить кивком, и Эгрей тотчас устроился на скамье рядом с ним.

– Что тебе нужно, Эгрей? – спросил Эмери прямо.

– Ничего. Я пришел на занятие, как и ты, – ответил Эгрей смиренно и улыбнулся.

Эмери чуть отодвинулся и всю лекцию просидел, не меняя позы. «Хорошо, что сегодня моя очередь, – думал он, – будь на моем месте Ренье – избил бы мерзавца у всех на глазах».

– Прости, я не вполне понял: что она сейчас говорила о соотношении нравственного и прекрасного? – проговорил вдруг Эгрей у Эмери над ухом.

Эмери вздрогнул.

– Что?

– Магистр Даланн только что говорила о соотношении нравственного и прекрасного, – повторил Эгрей, – но я не понял пропорции... Что за формула Лакавы? Должно быть, я пропустил какое-то важное занятие.

Магистр Даланн на миг остановила лекцию и уставилась на Эгрея. Тот перестал шептать и ответил ей прямым, дерзким взглядом. Даланн, к удивлению Эмери, промолчала. Обычно она не позволяла переговариваться во время ее объяснений. Сразу принималась поливать нарушителя яростной бранью.

Эмери показал Эгрею формулу, записанную на табличке.

Поэтесса Лакава предположила, что нравственность и красота соотносятся в пропорции два к трем. В качестве примера она приводила отрывки из различных поэтических произведений, истолкованных, впрочем, весьма произвольно.

Одним из самых любимых развлечений студентов-старшекурсников, специализирующихся на эстетических дисциплинах, было доказательство или опровержение этой формулы.

Магистр Даланн полагала, что рациональное зерно в завиральных идеях Лакавы все же содержится: принципиально аморальное произведение не может обладать эстетической ценностью.

Пиндар, естественно, в мыслях уже подбирал аргументы против.

Эгрей забрал табличку из рук Эмери и долго рассматривал формулу.

– Ну, хватит! – рассердился Эмери, выхватывая у него свою вещь.

Эгрей покорно отдал, но остаток лекции Эмери внутренне кипел. Больше всего он негодовал на себя за уступчивость и мягкотелость. Когда магистр Даланн объявила студентам об окончании занятия, Эмери почти сразу ушел домой.

На следующий день Эгрея в саду Академии не оказалось. Эмери поймал себя на недавно приобретенной привычке то и дело озираться – нет ли поблизости Эгрея. Вкрадчивая покорность делала убийцу Софены неприятно липким. Эмери унижала необходимость постоянно избегать его.

Всезнающий Элизахар, казалось, догадался и об этом, потому что сказал:

– Можете не искать его, господин Эмери.

– Кого? – надменно осведомился Эмери.

– Эгрея... Насколько я понял, присутствие этого человека служило для вас источником раздражения.

– Раздражение – неправильное слово, – сказал Эмери.

Элизахар пожал плечами.

– Наиболее мягкое из всех, что пришли мне в голову. Господин Эгрей оставил великолепные сады Академии, дабы попытать счастья в другом месте.

Эмери вдруг осознал, насколько радостным оказало для него это известие. Как будто кто-то пришел и освободил его из душной каталажки.

– Как же такое случилось? – спросил он, старательно скрывая облегчение.

– Предполагаю, с господином Эгреем переговорили, – невозмутимо отозвался Элизахар. – Вполне возможно, что присутствие этого господина угнетало не только благородных студентов, но и нервных телохранителей, и пока господину Эгрею не пришло в голову искать покровительства у госпожи Фейнне, взывая к ее нежному сердцу... а оно у нее действительно нежное... кое-кто сам вызвался провести вечер в компании господина Эгрея.

– И что же сказал ему этот кое-кто? – спросил Эмери.

Элизахар задумчиво посмотрел вдаль, туда, где возле садовой ограды выросло огромное дерево с перекрученными ветвями.

– «Я все знаю», – процитировал он «кое-кого». – «Я знаю, что ты хотел ее убить. Я даже знаю, как ты это сделал, сволочь. И если ты не уберешься отсюда, я расскажу об этом городским властям, чтобы тебя увезли в кандалах».

– Решительно, – одобрил Эмери.

– Вам нравится? – хмыкнул Элизахар. – Мне тоже... Эгрей, кстати, ничуть не смутился. Полагаю, совесть него отсутствует. Спросил меня, почему же я, в таком случае, давал показания в его пользу.

– И что вы ответили?

– Ничего. – Элизахар перестал улыбаться. – Мне не слишком понравилось его поведение. Он держался так, словно Академия перестала представлять для него какую-либо ценность. Впрочем, сейчас все это уже неважно. Сегодня рано утром он уехал. Даже вещи не собрал. Оставил их квартирной хозяйке.

Они помолчали.

– Как вы думаете, – начал Эмери, – что это означает?

– Дела господина Эгрея нас больше не касаются, – ответил Элизахар. – Вероятно, ему есть куда ехать. Где-то его ждут. Кто-то встретит его. И мы с вами этого увидим. Лично меня последнее обстоятельство особенно радует. А вас?

Эгрей, как выяснилось, покинул Академию вовремя: на следующий же день после его отъезда там появился новый человек. Его звали Роол, и он был старшим братом погибшей девушки.

Роол совершенно не походил на человека, о котором так страстно, с такой любовью и горечью рассказывала Софена. Когда Аббана заметила незнакомца, ей и в голову не пришло, что перед ней – тот самый брат-предатель, чей низкий поступок отравил юность Софены. Роол был высок, как и его сестра, светловолос, очень просто одет. Аббана сразу заметила, что и плащ, и штаны, и колет чужака сшиты из дешевой ткани, а сапоги несколько раз претерпевали великую починку. Незнакомый мужчина глядел смирно и спокойно, как смотрят люди, хорошо знающие свое место: на чужое не замахиваются, но и принадлежащего им по праву никогда не отдадут.

– Мне сказали, что вы были дружны с Софеной. Ведь вы – Аббана? – обратился незнакомец к девушке. И когда она вздрогнула всем телом, добавил: – Простите, я не успел назвать себя. Я – Роол.

– Не может быть! – выпалила Аббана. Слова вырвались у нее прежде, чем она успела зажать себе рот ладонью.

Но брат Софены ничуть не смутился.

– Почему же не может быть? – удивился он. – Конечно, мы с ней не слишком похожи. Она была очень красива, моя Софена... К тому же, признаться честно, я долго ехал, в пути измучился... да и горе человека не красит…

– Конечно! – горячо проговорила Аббана и взяла его за руки. – Мы все очень любили вашу сестру. Все.

– Кроме одного человека, – сказал Роол, мрачнея и устремляя взгляд вдаль.– Мне передали, что он уже уехал, но, может быть, это неправда? Может быть, меня нарочно ввели в заблуждение, чтобы я не мог найти его и...

– И убить, – заключила Аббана. – Со мной можете говорить откровенно, как с родной сестрой, поверьте. Нет, он на самом деле сбежал. Ходил тут как побитый пес, всем засматривал в глаза, рассказывал как не хотел того, что сотворил... А потом вообще начал делать вид, будто ничего не произошло. Ведь его оправдали!

– Да, мне уже сообщили, – машинально повторил Роол.

– Пусть даже он «не виноват», – продолжала Аббана, накаляясь, – но ведь на самом деле...

– Аббана, – перебил ее Роол, – расскажите мне лучше о сестренке. Как она жила? О чем думала? Я был в ее комнате, но там как-то пусто. Ничто о ней не говорит. Молчание... Впрочем, она всегда была довольно скрытной. Трудно догадаться, что у нее на сердце. Помалкивает да поглядывает, а иной раз так улыбнется – печально и понимающе, – что впору заплакать! Моя жена очень ее любила.

– Жена?

Роол невесело засмеялся.

– Что же тут удивительного! Да, у меня есть жена, ведь и лет уже немало. Будет двадцать шесть.

– Жена, – повторила Аббана.

– Когда Софена была маленькой, мы с ней очень дружили, – продолжал Роол. – Я был ей вроде родителя, сразу вместо отца и матери. Она, наверное, рассказывала...

– Да, – подтвердила Аббана, – рассказывала. Ближе вас у нее никого не было. Самый дорогой человек для нее – вы.

Они бродили по саду, и Роол все время озирался по сторонам: не то высматривал – не случилось ли чудо и не покажется ли среди деревьев сестра, живая и невредимая, не то просто дивился красоте Академии.

– Если бы не Софена, не знаю, как бы я жил, – продолжал Роол. – Она ведь тоже была для меня всем. Знаете – как солнышко. Взошло солнышко – и жизнь началась, ушло солнышко – и все замирает. Такая умная такая красивая девочка! Так удивительно было смотреть, как она растет у меня на руках, превращается в молодую женщину...

– А ваша жена? – спросила Аббана.

– Ну, должен же я был когда-нибудь жениться! – сказал Роол. При каждом упоминании о своей жене он немного светлел лицом. – Софена, правда, поначалу противилась. Маленькая еще была, что с нее взять! Полагала, глупышка, будто я хочу ее бросить ради чужой женщины. Сколько слез пролила! Бывало, зайду к ней в комнату попрощаться на ночь – а мы всегда прощались на ночь, чтобы ей страшное не снилось, – а она, бедняжка, плачет. Так почти всю ночь и просижу с ней, все утешаю. Но когда мы начали жить втроем, дело наладилось. Софена даже повеселела. Я несколько лет собирал деньги для Академии. Хотел, чтобы она училась.

Аббана слушала простодушный рассказ Роола и до крови кусала себе губы. Он ни о чем не догадывался! Благословенная слепота. Мысленно Аббана дала себе клятву: Роол никогда не узнает о том, что Софена считала его предателем.

– Мне дорого все, что связано с сестрой, – говорил Роол. – Ее привычки, ее вещи. Сохранились ее студенческие работы? Я бы забрал их. Может быть, они считаются собственностью Академии? Я бы их выкупил.

– Работы? – не поняла Аббана.

– Она хорошо рисовала, – пояснил Роол.

– Нет, к сожалению, – сказала Аббана, – в Академии ни одной ее работы нет.

– Должно быть, у нее не было времени взять в руки кисть, – кивнул Роол. – Если вы когда-нибудь побываете у нас, я покажу вам. Я храню все ее рисунки, даже совсем детские. Чем она увлекалась? Может быть, у нее... – Роол смущенно засмеялся. – Может быть, у нее был молодой человек, возлюбленный?

– В последнее время она нашла родственную душу, – ответила Аббана. Хорошо, что Роол спросил об этом, легче будет разговаривать. Врать не придется. – Это очень интересный студент. Поэт. У него оригинальные эстетические теории. Софена любила с ним разговаривать. Думаю, они стали близкими друзьями.

– Я бы хотел с ним познакомиться, – сказал Роол. – Он посвящал ей стихи?

– Я спрошу, – обещала Аббана. – Нынче же отыщу его и спрошу.

Роол вздохнул, задрал голову, осмотрел хвойное дерево, нижние ветви которого были покрыты золотистыми круглыми шишечками.

– Удивительный здесь воздух! – проговорил он. – У нас в поместье тоже недурно. Софена вам рассказывала? У нас маленькое поместье. Недавно мы рассчитались с последними долгами. Так что, думаю, будет что оставить детям.

– О! – сказала Аббана.

– Девочка, – сказал Роол. – Пока что только одна девочка. Мы с женой очень довольны. Софена вам не рассказывала? Ей уже два года.

– Софена? – пробормотала Аббана.

О племяннице подруги она тоже никогда не слышала. Должно быть, рождение дочери было частью того «предательства», в котором Софена обвиняла брата.

Роол понял слова Аббаны по-своему.

– Вы угадали, – сказал он. – Доченьку мы назвали в честь сестры. Софена-маленькая.

Аббана прикрыла глаза, и образ погибшей подруги предстал перед ее мысленным взором. Хмурясь, Софена кривила губы. «Софена-маленькая, можешь себе представить? Сю-сю-сю... Это все ОНА. Это ЕЕ влияние. ОНА превратила моего всемогущего, моего прекрасного брата в жалкую тряпку... Это из-за НЕЕ он меня предал!»

Аббана тряхнула головой. Нет, человек, стоявший рядом с ней, вовсе не был жалкой тряпкой. Простоват и чересчур открыт – как многие дворяне, проводящие свою жизнь в глуши, – это да. Но не более.

– Я хочу познакомить вас с Элизахаром, – сказала Аббана. – С ним вы можете говорить так же просто, как и со мной. Он – друг.

– Друг Софены?

– Скорее, ваш.

Роол удивился:

– Мой? Но ведь мы еще не знакомы!

– Полагаю, он вам объяснит лучше, – произнесла Аббана. – Внимательно выслушайте его, и если он даст вам совет – последуйте его совету.

Роол проницательно глянул на девушку:

– Он что-то знает о смерти моей сестры? Что-то такое, о чем вы не решаетесь мне сказать?

– Дорогой мой, – повинуясь порыву, Аббана обхватила Роола руками и прижалась головой к его груди, – дорогой брат... Я не знаю. Я только знаю, что это... было ужасно!

Она расплакалась, и Роол осторожно провел рукой по ее волосам.

Элизахара они нашли возле оптической лаборатории. Фейнне слушала вялотекущий диспут на скучную тему и ждала случая все-таки поговорить с магистром Алебрандом о своем приключении. Дуэль со смертельным исходом отодвинула все прочие заботы на задний план. Однако возможность вновь побывать в мире, где Фейнне способна видеть, оставалась для девушки слишком заманчивой, чтобы отказаться от второй попытки.

Элизахар заметил Аббану, которая призывающе махала ему рукой, шепнул Фейнне на ухо, что вернется сразу, как только закончится диспут, и покинул скамью.

Роол сразу понравился ему, и Элизахар даже не стал скрывать этого обстоятельства.

– Вы брат Софены? Сказал бы вам – добро пожаловать, да только какое тут добро... Не уберегли мы вашу девочку.

У Роола сразу задрожали губы. «Зачем он так сказал? – подумала Аббана. – Довел человека до слез». Она глянула на Элизахара и поразилась выражению его лица. Телохранитель Фейнне смотрел на Роола с глубоким сердечным сочувствием.

– Вы тоже учились вместе с ней? – спросил Роол.

Элизахар покачал головой.

– Что вы – нет! Я прислуживаю одной госпоже.

– Она слепая, – быстро добавила Аббана. – Это она подарила Софене то белое платье, в котором... в котором ее убили.

– Вы не похожи на лакея, – заметил Роол.

– Смотря какие задачи стоят перед прислугой, – пояснил Элизахар. – У моей госпожи, разумеется, есть горничная. Точнее, няня. Очень строгая пожилая дама. Ругает меня почем зря!

– Воспитывает? – улыбнулся Роол.

– Не без этого. Должно быть, заслужил. Хорошо еще, что она ростом чуть побольше мыши, а то ведь била бы меня смертным боем!

– Давайте сядем, – предложила Аббана. – В беседке. – Мы с Софеной любили там болтать о разных вещах.

– Пойдемте туда! – попросил Роол. – Ей нравилось это место?

– Очень красивое, – заверила Аббана.

– Госпожа Аббана, – вдруг обернулся к ней Элизахар, – я хотел попросить вас об одном одолжении. Разговор, как мне кажется, у нас с господином Роолом будет не короткий, а диспут скоро закончится... И госпожа Фейнне останется без присмотра. Мне бы не хотелось…

– Просите, чтобы я провела с ней время, пока вы разговариваете?

– Все равно ничего нового вы из этого разговора не узнаете. Вы ведь были там, когда... все произошло, не так ли? Да и сам разговор неизбежно получится тяжелый.

– Ладно, – махнула рукой Аббана. – Вы правы. Я, кажется, больше не выдержу воспоминаний...

Она махнула рукой обоим, крикнула «увидимся» и побежала к лаборатории, где один «оппонент» уныло доказывал целесообразность обучения полетам в раннем детстве, а другой так же скучно ему возражал, приводя доводы, вроде: «...и потом от младших братьев житья не будет...»

Беседка стояла пустая, окруженная густыми кустами, подстриженными в форме шаров.

– Я бы хотел купить здесь несколько саженцев, если такое возможно, – проговорил Роол. И смутился: – Вам, наверное, кажется странным, что в такой момент я могу рассуждать о саженцах!

– Вовсе нет, – заверил его Элизахар. – Даже самому страшному горю нельзя отдавать себя на растерзание. У вас ведь имение? Сад, наверное, большой?

– Да, и сад, и хороший лес, – покивал Роол. – У нас хорошо – дома...

Он замолчал. Элизахар смотрел на него, и бывшему солдату казалось, будто он в состоянии рассмотреть, как в темных, чуть расширенных зрачках Роола отражаются деревья, старый дом, огонь в очаге, милые лица жены и маленькой дочки. Все то, чего у Элизахара никогда не было – и никогда не будет.

– У соседей сожгли дом, – задумчиво молвил вдруг Роол. – Впрочем, какие они нам соседи! Полдня до них ехать – и то если рысью, а если пешком, так вообще за два дня не доберешься... Однако дым был виден. В небе далеко видно.

И снова он затих, а Элизахар подумал о том, как далеко стелется дым в голубом, просторном небе...

Наконец, спохватившись, он спросил:

– Как же это вышло, что дом сожгли? Разбойники?

Роол покачал головой.

– Крестьяне. Недовольны, что кровь Эльсион Лакар – как они заявляют – тут господствует. Ну, дескать, белый хлеб, эльфийская пакость, от нее человек мрет раньше времени... Разные глупости. Он двух-трех говорунов высек, а они взяли и спалили у него дом.

Он вздохнул.

– Темный народ, – сказал Элизахар. Как всякий солдат, он не слишком жаловал крестьян.

– Так ведь что удумали! – продолжал Роол, все тем же ровным, спокойным тоном. – На борозде, представьте себе, нашли двухголового теленка.

– У вас? – удивился Элизахар. Почему-то при виде брата Софены ему думалось, что у такого человека ни бунтов, ни двухголовых телят, ни какого-нибудь иного неустройства попросту быть не может.

– Какое – у меня! – махнул рукой Роол вяло. – Нет, у того соседа. У которого дом сожгли. Ну, и началось. Дескать, все от эльфов. Это, мол, все эльфийская кровь отравила. Теперь вот уродцы рождаются, сперва у скотины а там и до человеков недалеко... Ну, знаете, как оно бывает... слово за слово... Вот и дом спалили.

– Хозяева-то уцелели? – спросил Элизахар.

Роол кивнул. И добавил:

– Уехали в столицу, к родне... А в деревне управляющего оставили и с ним десяток солдат наемных. Не будет там теперь хорошей жизни. А у нас – тихо... У нас лес большой, знаете...

Они устроились в беседке. Роол все оглядывался по сторонам, стараясь запомнить каждую мелочь из увиденного.

– Вот здесь она любила сидеть, моя Софена. Мне до сих пор как-то не верится, что она выросла, стала взрослой... умерла...

– Насчет саженцев – спросите, – посоветовал Элизахар. – Впрочем, я специально зазвал вас сюда. Хотел рассказать вам одну вещь. Наедине. Так, чтобы никто не слышал.

– Да?

– Он убил ее намеренно.

Молчание стало тяжелым, но Элизахару было спокойно в этом молчании, потому что он в точности знал – что делает и зачем.

– Вы уверены? – спросил наконец Роол.

– Да. Я был там и видел.

– Но ведь другие тоже были там и видели...

– Другие не служили под началом герцога Ларренса, – сказал Элизахар. – А я служил.

– Долго? – Теперь в тоне Роола звучала отчужденность.

Герцог Ларренс имел обыкновение собирать под свои знамена самых отпетых головорезов, а под конец кампании без зазрения совести избавляться от них.

– Разумеется, недолго. – Элизахар тихо хмыкнул. – Долго никто не выдерживает. Но это сейчас неважно. Я видел, что сделал убийца вашей сестры. Он ждал, пока она совершит ошибку, а потом выдал все за несчастный случай.

– Какие у него были причины? – сдавленно проговорил Роол.

– Ваша сестра, господин Роол, была своеобразной девушкой. Независимой и яркой личностью. Я думаю, она искала себя. Кое-кого это раздражало. Но если вас начнут убеждать в том, что Эгрей убил ее из-за этого – не верьте. Эгрей – не такой человек, чтобы убить из чувства неприязни или просто от злости. Нет, единственная причина, по которой Эгрей мог решиться на убийство, – выгода. Это исключительно расчетливый, грязный, маленький человечек. Запомните это.

– Аббана посоветовала мне прислушаться к вам, – сказал Роол.

– Очень правильный совет, – одобрил Элизахар. – Думаю, вам нужно похоронить сестру и вернуться к семье. Не стоит тратить время на поиски Эгрея и месть ему. Этим займусь я, как только у меня появится время. Обещаю вам: не пройдет и года, как его труп будет валяться на границе вашей земли.