– Эгрея и Фейнне!

Старший брат сразу помрачнел.

– Они тебя заметили?

– Надеюсь, что нет. Я подослал к ним Генувейфу. Она подслушивала для меня все их разговоры.

– Мудрое решение.

– Ничего удивительного для того, кто станет дипломатическим советником при ее величестве, – напомнил Ренье. – Эгрей рассказывал Фейнне всякие небылицы. Дескать, привел ее в прекраснейшее место, расписывал несуществующие дворцы, которые их окружают, говорил о чудесных товарах, которые можно купить на здешнем рынке. Кувшины, поющие женскими голосами, еще какие-то дива...

Эмери молчал. Ренье видел, что брату неприятно слышать все это. Как будто речь шла о чем-то непристойном.

Наконец Эмери тихо попросил:

– Перестань, ладно?

– Ладно, – тотчас согласился Ренье. – Я и сам не в восторге от происходящего. Но вот чего я никак не пойму: откуда в Эгрее столько поэтичности? Я никогда не предполагал, что он способен изобрести такие красивые вещи.

Эмери молчал.

Ренье выдержал долгую паузу и осторожно добавил:

– А вдруг мы его недооцениваем? Что, если он и в самом деле влюблен в Фейнне? Влюблен по-настоящему, от всей души?

Эмери поморщился.

– Да что ты говоришь? Представь себе для начала душу Эгрея – и ты получишь полную картину того, как он умеет любить от всей души.

– Он говорил о жемчужинах, в которых навечно замерло отражение красавицы... – сказал Ренье. – Если человек способен придумывать такое...

– Да ничего он не способен! – сказал Эмери с досадой. – Я сейчас вспомнил, где слышал все эти красивости прежде. Это ранние стихи Пиндара в вольном прозаическом пересказе. У Эгрея нет ничего своего, запомни. Даже если тебе будет казаться, что он сочинил нечто или нашел некий выход, всегда знай: это краденое.

– Ты не слишком суров к нему? – спросил Ренье.

Вместо ответа Эмери фыркнул.

– Мой мальчик, я пожил достаточно, чтобы узнать свет и людей.

– О, – протянул Ренье. – Тогда конечно.

– Лучше скажи мне, как она... как Фейнне – она увлеклась им?

– Мне так не показалось, – ответил Ренье, припоминая то, что успел увидеть из переулка. – Она внимательно слушала, когда он рассказывал ей небылицы, но не более того.

– Может быть, имеет смысл открыть все Элизахару?

– Нет, – сказал Ренье.

Подумав, Эмери вздохнул.

– Конечно, ты прав. Чем меньше людей об этом знает, тем лучше. Будем доверять здравому смыслу Фейнне.

– А в крайнем случае перережем Эгрею горло, – добавил Ренье и снял со стены шпагу. – Кажется, ты ждал меня, чтобы пофехтовать?

Магистр Даланн вызвала к себе Софену на второй день после их памятного разговора. Девушка явилась, настороженная и готовая ко всему. Она, правда, плохо представляла себе, чем именно может обернуться это «все», но держалась так, словно в точности знала, за какими именно шторами прячутся наемные убийцы.

Магистр читала какой-то пухлый том и время от времени делала в нем пометки ярко-синими чернилами. Услышав шаги девушки, Даланн подняла голову.

Уродливая голова карлицы, упиравшейся подбородком в огромную книгу, выглядела так, словно была отделена от туловища и лежала на столе сама по себе. На мгновение Софене почудилось, что так оно и есть, но тут губы Даланн раскрылись и знакомый голос произнес:

– Итак, дорогая, хочу поделиться с вами одной любопытной новостью. Только для вас – и исключительно ради наших с вами... э... новых отношений.

Софена стояла неподвижно, расставив ноги и расправив плечи. Она хорошо сознавала, как красива ее поза и как эффектно выглядит ее фигура, затянутая в черное. Лаконично и с легким вызовом. То, что надо.

Впрочем, на магистра Даланн эта демонстрация впечатления не произвела. Как обычно.

Карлица вышла из-за стола и просеменила перед Софеной.

– Об этом, разумеется, не стоит никому рассказывать, – добавила Даланн. – Вчера мы получили письмо. Граф Крост запрашивает Академию касательно новых специалистов. Если говорить точнее, его интересуют перспективные студенты, преуспевающие в изучении почв, эстетики и оптики.

Она остановилась и несколько секунд буравила Софену взглядом.

– Вы понимаете, что это значит?

– Не вполне, – ответила Софена.

Магистр деланно изумилась, громко выдохнула и снова затопала по кабинету.

– Почва, эстетика и оптика! – закричала она вдруг и рассекла воздух сжатым кулаком. – Вот что это значит! Ему нужен новый управляющий. Что вы слышали о графе Кросте?

Софена чуть пожала плечами, не желая признаваться в том, что о существовании названного графа узнала минуту назад.

– Граф Крост, – сказала Даланн, – очень важная фигура в Королевстве. Ее величество правящая королева относится к нему с особой милостью. Недавно ему было пожаловано новое поместье. Очень богатое. И граф ищет туда управляющего. Он не хочет нанимать кого-то «с опытом», поскольку ему не нужен чужой опыт. Он желает экспериментировать. Поэтому и послал нам запрос.

– А, – протянула Софена. Она начинала понимать но все еще боялась поверить.

– Мы, разумеется, ответили ему, что в Академии всегда найдется подходящий специалист, так что графу остается лишь выбрать. Но на самом деле выбор у графа будет очень ограниченным. Мы намерены рекомендовать ему вас, дорогая. – Тут магистр Даланн широко улыбнулась. Софена даже не подозревала, что это некрасивое, совсем не женственное лицо может приобретать такое ласковое выражение.

– Меня? – пробормотала Софена.

– Ну конечно! Полагаю, вас это должно обрадовать.

– Да, – сказала Софена, – очень.

– Правда? – строго переспросила магистр. Вы ведь не разочарованы?

Софена наконец улыбнулась.

– Разумеется, нет! – произнесла она, сразу расслабившись. – Я... так счастлива! – выпалила Софена.

– Вот и хорошо, – успокоилась Даланн. – Впрочем, остается одно маленькое препятствие.

Улыбка померкла на устах Софены.

– Препятствие?

«Наверное, придерутся к тому, что я женщина. Ко мне всегда придираются из-за этого. Или что незамужняя. Дескать, чтобы получить место, необходимо выйти замуж за... какого-нибудь болвана».

Но то, что сказала магистр, оказалось для нее полной неожиданностью.

– Как я вам только что сообщила, граф желает, чтобы у него был выбор. Мы не имеем права идти против воли его светлости, не так ли? В конце концов, Академия всегда в точности исполняет все требования заказчиков. Особенно если эти заказчики – аристократы такого высокого положения, как граф Крост.

– Ближе к делу, – попросила Софена.

– Я говорю исключительно по делу, – отрезала Даланн. – Извольте не перебивать и слушать внимательно. Вы и так уже упустили одну деталь. Если вы и дальше будете столь невнимательны, то у нас дела не пойдут.

– Простите, – сникла Софена.

– Графу необходим выбор. Мы свой выбор, в принципе, сделали, но предоставить графу второго кандидата на должность управляющего обязаны. Вам придется победить его.

– Каким образом?

– Самым обычным, какой принят в стенах Академии: вы должны лучше учиться, – объяснила магистр. – Вы должны побеждать в диспутах... на которые, кстати, являетесь крайне редко. Большая оплошность. Больше ее не допускайте! Вы должны лучше сдавать экзамены. Вот и все. Когда графу будут представлены оба кандидата, он, естественно, захочет узнать, насколько успешно они прошли курс обучения.

– Ну конечно, – промямлила Софена. – Справедливое требование. Но ведь мы еще не прошли курс...

– По окончании второго года вполне можно приступать к работе. За вами останется право продолжать образование: либо по переписке, либо приезжая раз в полгода для консультаций. Разумеется, мы не оставим вас и всегда будем готовы предоставить совет. Совершенно бесплатно.

– Скажите, у меня там будет хороший заработок? – спросила Софена. Она чуть покраснела и добавила: – Я знаю, что сразу говорить о деньгах неприлично, но ведь мы с вами друзья... так что я могу быть откровенной...

– Мы с вами практически подруги, – произнесла Даланн, и непонятно было, серьезно она говорит или издевается. – Насчет заработка ничего пока обещать не могу. Знакомство с семейством графа Кроста само по себе не имеет цены. Вот это я могу вам сообщить определенно.

– А кто... второй кандидат? – решилась Софена.

– Вот это вопрос по существу! – похвалила Даланн. – Ваш соперник, дорогая, – Эгрей.

– Эгрей?

– Вы удивлены?

– Немного, – призналась Софена. – Почему именно он?

– По двум причинам, – объяснила магистр. – Во-первых, он, как и вы, будет нуждаться в хорошей работе по окончании учебного курса.

– Ну да, он ведь не аристократ... как некоторые... – пробормотала Софена.

– А во-вторых, – невозмутимо продолжала магистр Даланн, – у него почти нет шансов одолеть вас. Правда, он – мужчина. Многие господа предпочитают нанимать на ответственную работу именно мужчин, поскольку те – как считается – меньше подвержены эмоциям и не склонны принимать безответственные решения, руководствуясь тем, что мы, женщины, называем «зовом сердца». Однако Эгрей практически для вас не опасен. Он ведь учится хуже вас. Имея такого слабого противника, вы без труда выиграете конкурс. Вам нужно только приложить немного усилий. Необходимо, чтобы ваши выступления на диспутах запомнились, понимаете? Тогда профессора смогут с чистым сердцем указать на это обстоятельство людям графа. Или даже, – тут магистр понизила голос, – самому графу. По слухам, он приедет лично...

Появление Софены на диспуте о сущности поэзии вызвало легкий шепоток в рядах собравшихся. Обычно эта суровая особа редко удостаивала своим вниманием подобные мероприятия. Аббана обрадовалась, увидев подругу:

– Как хорошо, что ты здесь! Сегодня интересная тема.

– Посмотрим, – величаво заметила Софена и уселась рядом с ней.

Она окинула взглядом ряды скамей, выставленных в саду вокруг пышного розового куста. Разумеется, все любимчики магистров уже здесь: Эмери, красотка Фейнне… Притащился этот ее телохранитель. В последнее время он плохо выглядит. Должно быть, хозяйка допекает его. Что ж, этого следовало ожидать. Пока Фейнне жила у себя дома, в поводыре и помощнике оставалась нужда, но теперь, когда она нашла себе приятелей, Элизахар для нее – не больше чем докучливый надзиратель. Скоро она укажет ему, где его место, и тогда, по крайней мере, одной неприятной физиономией на лекциях будет меньше.

Элизахар сидел не рядом с Фейнне, как обычно, а на соседней скамье, за ее спиной. Возле Элизахара устроился Эмери, который выглядел, против обыкновения, довольно мрачным и как будто подурнел. С Эмери, впрочем, такое случается: то он лучится хорошим настроением, и тогда от него глаз не оторвать, то вдруг начинает хмуриться – вот как сегодня.

Впрочем, он – аристократ. Должно быть, среди важных персон принято носиться со своими изменчивыми настроениями и открыто показывать их окружающим. Уж Эмери-то не нужно искать для себя место управляющего и прилагать какие-то усилия к тому, чтобы получить работу. Софена прищурилась и отвернулась.

Пиндар предвидел, что станет одним из главных участников – и главных объектов для критики – в этом диспуте. Он уже неоднократно заявлял о себе как о поэте, более того – как о поэте, который не боится изменять свои прежние эстетические принципы на прямо противоположные. Так что к нему обязательно прицепятся.

Некоторое время все сдержанно гудели, предвкушая схватку, а затем явилось тяжелое кресло. Оно шло вразвалку, мерно покачивая золочеными ручками, которые были украшены толстыми резными витками. Пройдя несколько шагов, кресло утвердилось в самом центре, перед скамьями, и тогда за его спинкой обнаружилась магистр Даланн.

Она уселась, сложила на коленях толстопалые руки, и объявила:

– Начнем! Тема сегодняшнего диспута: сущность поэзии. Известно, что поэзия обладает определенным сходством с другими видами искусства, имеющими протяженность во времени. С прозой ее роднит использование языковых средств в качестве строительного материала для создания новых произведений. С музыкой – повышенное внимание к звуку. Основных противоборствующих тезиса два. Первый: поэзия как искусство словесное обязана обладать конкретным содержанием и воздействовать на разум читателя. Второй: поэзия как искусство музыкальное представляет собой своего рода шаманство, воздействующее на чувства слушателя помимо и вне конкретного смысла каждого конкретного, взятого в отдельности слова. Прошу начинать.

И тотчас встал Пиндар.

– Я знаю, – заговорил он, – что речь так или иначе зайдет о моем творчестве.

– С чего ты взял? – выкрикнул кто-то с задних рядов.

– С того, что этот диспут – вольно или невольно – является естественным продолжением наших споров об искусстве, – ответил Пиндар.

– Не перебивать оратора! – рявкнула Даланн и стукнула ладонью по подлокотнику кресла.

– Я полагаю, что в звучании слова заключен также и смысл его, – продолжал Пиндар. – Возьмем, к примеру, слово «гнилость». Сочетание звуков «гн» само по себе вызывает ощущение гнусавости, которая возникает у человека во время болезни. Попросту говоря, в этом сочетании содержится намек на экссудат! А экссудат, сиречь попросту сопли, обладает отвратительным видом, неприятен на вкус и в принципе свидетельствует о некотором гниении организма.

– Очень интересно, – похвалила Даланн. – Однако одного примера для доказательства вашего тезиса недостаточно.

– Пожалуйста, – сказал Пиндар. – Слово «капуста» содержит сочетание «ста», которое издает хрустящий звук. Слово «отвратительный» издает своего рода рычание «вра», сходное с тем, что бывает при извержении полупереваренных масс из желудка...

– Довольно, – проговорила магистр. – Вы нас убедили.

Пиндар сел. Софена приветливо махнула ему, но он не заметил ее дружеского жеста: переводил дыхание и обтирал пот со лба. «Он волновался, – подумала Софена. – Какой чувствительный человек!»

– Прошу следующего, – сказала Даланн. И перевела взор на Софену: – Может быть, вы? Дорогая, мы так редко видим вас на диспутах, что было бы верхом неосторожности упустить возможность и не дать вам высказаться.

Последнюю фразу она произнесла с особенным значением и несколько раз моргнула, как бы желая подбодрить девушку.

Софена встала. Она совершенно не знала, что говорить. Поэтому она решила попросту поддержать Пиндара:

– Я тоже думаю, что звук в поэзии органично сочетается со смыслом. Вот, к примеру, слово «любовь»: произнося его, мы складываем губы, как для поцелуя...

– Чушь! – брякнул Эгрей.

Софена перевела взгляд на него. Эгрей ответил ей холодным взором.

– В таком случае, попрошу уважаемую оратора… Как правильно сказать? Уважаемого оратора? Или, может быть, уважаемую ораторшу?

– Ораторша – это жена оратора, – сказал Гальен. – Женщина-оратор так и будет – «оратор».

– От слова «орать», – добавил Эгрей.

– А еще «орать» означает «пахать», – задумчиво вставил Эмери.

Даланн снова треснула ладонью по подлокотнику.

– Молчать! Сейчас будет задан вопрос. Прошу, господин Эгрей.

– Вопрос таков, – начал Эгрей, – каким образом можно отыскать дополнительный смысл в звучании таких слов, как «лошадь», «каша», «глаза»? Если каждое слово обладает осмысленным звуком, стало быть, осмыслению поддается любое слово.

– Умно! – брякнул Маргофрон.

– Ну, – сказала Софена, – слово «каша» шипит. Как шипит кипящая каша.

– А холодная каша? – спросил Эгрей. – Возможно, она шипит, как тот, кто недоволен остывшим завтраком?

Послышался смех. Софена покраснела.

– Мне кажется, этот вопрос к делу не относится, – сказала она. – Возможно, не каждое слово окрашено именно звучанием. – А только некоторые.

– Ну, теперь мне все ясно, – протянул Эгрей и сел.

Эмери поднял руку.

Даланн немного удивилась – обычно Эмери редко брал слово.

– Прошу, господин Эмери.

Эмери поднялся.

– Лично я предпочитаю строго разделять: словесное искусство – это одно, музыка – нечто совершенно другое. Вместе с тем нельзя не заметить, что подчас музыка начинает слышаться во всем. Только немного не так, как это представляется поэтам. Поиски «осмысленного звучания» выглядят наивными и детскими. Слишком искусственными, если хотите. То, что хорошо для музыки, убивает поэзию.

Он сел, не позволив никому задавать себе вопросы.

Снова вскочила Софена.

– Искусственность не может убить искусство! – объявила она. – Ведь искусство для того и существует, чтоб быть ненатуральным. Если бы человек испытывал потребность только в натуральном, он бы ходил в шкурах питался сырым мясом. И не сочинял бы стихов. В жизни ведь мы не разговариваем стихами!

– Кто как, – сказал Эмери.

– Поясните, – приказала Даланн.

Эмери снова встал.

– Предположим, некий мужчина желает очаровать девушку, – сказал он. – За душой у этого мужчины ничего нет, а очаровать очень хочется. Поэтому он пользуется стихами. Естественно, чужими. И начинает их завывать при луне или в любой другой подходящей обстановке. Очень способствует.

Эгрей побледнел. «Правда, – подумал Эмери, – все чистая правда. Именно так он и поступал. Сумасшедшая дочка гробовщика запомнила все верно...»

– Пример не вполне корректный, – заметила Даланн. – Во-первых, ситуация ухаживания обычно бывает исключительной. Все-таки ухаживание за лицом противоположного пола занимает ничтожно малое время сравнительно со всем массивом отпущенной нам жизни. Во-вторых, чтение стихов в подобной ситуации призвано к тому, чтобы придать ситуации некую искусственность, подчеркнуть ее исключительность.

– Нет, пример корректный, – возразил Эмери. – Другое дело, что поведение господина некорректно. Поскольку он даже не читал чужие стихи, а пересказывал их прозаическим образом, выдавая тем самым за собственные достижения.

Эгрей панически смотрел на Фейнне, но лицо девушки оставалось безмятежным: она ни о чем не догадывалась.

Гальен прошептал на ухо Эмери:

– Что ты делаешь?

– Проверяю одну свою догадку, – ответил Эмери тоже шепотом.

Гальен быстро глянул на Эгрея.

– Позеленел.

– Вот видишь!

Эгрей сказал:

– Поэзия создается для того, чтобы поступить затем во всеобщее распоряжение. В ряде случаев имя поэта – неважно. Важны лишь чувства, которые вызывают его произведения. А чувства могут быть вызваны как поэтической, завораживающей формой, так и обычным содержанием. И приведенный господином Эмери пример как нельзя лучше доказывает это. Стихотворение, пересказанное прозой, сохраняет свои полезные свойства.

– По-моему, уважаемый оппонент изволил перепутать поэзию с компотом, – проговорила Софена. – Полезные свойства, господин Эгрей, сохраняют правильно приготовленные овощи и ягоды. Поэзия принципиально не должна обладать полезностью. Это все равно что сравнивать абсолют с лысиной.

– Насчет лысины – поясните, – попросил Эгрей.

Их взгляды столкнулись.

– Я хочу сказать, – упрямо стояла на своем Софена. – что стихи не должны быть полезны.

– Нет, по поводу лысины.

– Просто она у вас скоро появится, – сказала Софена и села.

– Тихо! – крикнула Даланн. – Сопоставление предметов, имеющих отношение к разным сферам человеческой деятельности, действительно некорректно, в этом госпожа Софена права. Одну лысину можно сравнивать только с другой лысиной, но никак не с урожайностью на яблоки... Поэзия и польза, по мнению госпожи Софены так же несопоставимы. Такова была ее мысль. Теперь попрошу господина Эгрея высказать свои возражения.

– Человеку вообще не свойственно создавать нечто бесполезное, – сказал Эгрей. – Если стихи пишутся, значит, их создатель имел в виду некую выгоду. Может быть рассчитывал получить деньги от какого-нибудь богатого ценителя. Увлечь сердце молодой девушки или состоятельной вдовы. Поэт поет, как птица. Мы почему-то считаем, что птицы распевают совершенно бескорыстно, но ведь они подманивают самок...

– Лично меня нельзя подманить песней, – сообщила Софена. – Потому что я не самка.

– В биологическом отношении... – начал Эгрей.

– Довольно! – Магистр привскочила в кресле. – Эта идеи будете развивать на диспуте по естественным дисциплинам. Мы говорим о поэзии.

– Значит, я – самка? – прошипела Софена.

– Поговорим об этом после, – отозвался Эгрей. – Вернемся к поэзии, ладно?

– Ладно... – Софена посмотрела на Пиндара. Она почувствовала, что исчерпала свои возможности и больше не в состоянии выдавить из себя ни одной мысли.

Пиндар подхватил нить:

– Поэзия может завораживать и влиять на человека, минуя его сознание, – высказался он. – Я неоднократно наблюдал за ее действием.

– Очень хорошо, – сказала магистр. – Диспут окончен. Выношу благодарность всем участникам.

Она встала и быстро пошла прочь.

Софена только этого и ждала. Одним прыжком она подскочила к Эгрею и набросилась на него:

– Стало быть, я – самка, так, по-вашему?

– Я же сказал: в биологическом смысле – да, несомненно.

– Так я докажу вам, что это не так!

– Любое лицо, принадлежащее к женскому полу, является самкой, – повторил Эгрей, – и лично я не вижу этом ничего зазорного. Это природа. Я-то тут при чем?

– При том! А вы, стало быть, будете распевать песенки... в прозаическом пересказе... Самец!

– Не смею отрицать и этого, – сказал Эгрей.

– Мужчинам, конечно, можно все, – буркнула Софена. – Они могут совращать нас и бросать по своему усмотрению, а поэзия только служит им на пользу. И как ловко все придумано! В возлюбленной воспевают что угодно, только не ум, не волю! Любимая, в представлении поэтов, должна быть красива, податлива, глупа и терпелива... Ну, еще может немножко помучить – для виду. Берегись, девушка, если ты умна! Берегись! Ты никогда не будешь любима!

– Софена, остановись, – вмешалась Аббана.

Но Софена оттолкнула подругу так грубо, что она едва не упала.

– Лучше молчи! Он тебя бросил ради этой отвратительной богачки, а ты даже не страдаешь!

– Почему я должна страдать? – спросила Аббана. – Ну да, мы с Эгреем были одно время... друзьями. Но я перед всеми могу повторить: лично для меня наш разрыв не был ни трагедией, ни даже бедой. Так, мелкая неприятность.

– Уведите Фейнне, – быстро сказал Эмери Элизахару.

Но Фейнне заупрямилась.

– Я хочу послушать, о чем здесь будут говорить. Похоже, я очень многого не знаю...

– Госпожа, мы опоздаем на почвоведение, – настойчиво повторял Элизахар. – Это важный предмет. Не стоит пропускать лекции.

– Отстаньте от меня! Почему вы за мной надзираете? Кто дал вам право решать, где мне находиться и что мне слушать? – Фейнне вырвала у него руку. – Я хочу остаться, – объявила она.

– Уберите ее! – завизжала Софена. – Уберите ее, иначе я за себя не отвечаю! Я что-нибудь сделаю ей!

Фейнне спросила негромко:

– Это она обо мне?

– Да, – сказал Элизахар. – У нее истерика. Незачем присутствовать при подобной сцене. Эти вещи и в романах-то читать неловко, а участвовать в них – занятие совершенно плебейское.

– Вы правы, – согласилась вдруг Фейнне и протянула ему руку. – Уведите меня. Вы совершенно правы,

– Как всегда, – добавил Элизахар, помогая ей пробраться между скамей.

– Ну вот, теперь, когда наша нежная красавица удалилась, можем наконец высказаться начистоту, – заявила Софена. – Господин Эгрей изволит утверждать...

– Мы слышали то, что он изволит утверждать, – перебила Аббана. – Неужели тебе доставляет удовольствие пережевывать эту тему?

– Не удовольствие, – заскрежетала зубами Софена. – А... Просто кое-кто должен знать свое место.

– Женщина, если на то пошло, тоже должна знать свое место, – сказал Эгрей. – И я утверждал и буду повторять: милым чириканьем можно соблазнить любую самочку.

Он наклонился к самому уху Софены и прошептал.

– Через месяц та нежная красавица, которая только что спаслась отсюда бегством, будет меня обожать Я буду целовать ее при всех. И это произойдет благодаря нашей доброй, прекрасной и очень полезной поэзии. Спорим?

Софена отпрянула, как будто он ее ударил.

– И ты готов побиться об заклад?

Эгрей кивнул.

– Более того, я уверен, что выиграю.

Пока они шептались, присутствующие начали расходиться. Осталось всего несколько человек; прочие утратили всякий интерес к спору, который превратился в заурядный скандал.

– А знаешь что, – медленно проговорила Софена, – пожалуй, я расскажу об этом Элизахару. Пусть он всего лишь слуга – мне кажется, к его мнению наша красавица прислушивается. Посмотрим тогда, как ты суметь выиграть. Ну что?

Она подбоченилась и посмотрела на него победоносно.

– Ты не сделаешь этого, – прошептал Эгрей.

– Еще как сделаю!

– Нечестная игра.

– Честная, честная.

Аббана подошла к Эмери и Гальену и уселась рядом с ними. Маргофрон, сопя, подобрался к ним из задних рядов.

– Дурацкий диспут, – сказал Эмери. – Давно такой глупости не было.

– Это потому, что Софена пришла и раскрыла свой хорошенький ротик, – сообщил Маргофрон. – Все-таки она жуткая особа. Лично у меня просто мурашки от нее бегут по всей коже.

– В таком случае, это очень много мурашек, – согласился Эмери.

– Целые стада, – подтвердил Маргофрон. И перевел разговор на другое: – Это правда, что ты добыл плащ умершего гробовщика?

– Истинная правда, – подтвердил Эмери. – Завтра приду в нем на занятия. Нужно дырку зашить. Великовата дырочка, будут обращать внимание.

– Ну как тебе повезло! – раззавидовался Маргофрон.

– Колпак экзекутора – трофей непревзойденный, – утешил его Эмери.

– А этот гробовщик – он правда умер?

– У меня на руках, – заверил Эмери. – Его последние слова были: «Позаботься о моей безумной дочери Она – настоящее растение. Ничего не соображает. Боюсь, без меня это растение зачахнет...»

– И как ты намерен заботиться об этом растении? – заинтересовался Гальен.

– Ну, как... поливать, удобрять... Выдергивать сорняки. На почвоведение ходить надо, тогда будешь знать!

Они прогуливали лекцию, но совесть их почти совсем не мучила. Почвоведение относилось к числу «скучных» предметов: там требовалось точно знать состав почв, уметь производить химический анализ. И никакие рассуждения и сопоставления абстрактного с лысиной не спасали нерадивого студента.

– М-да, везет некоторым, – заметила Аббана. – Я так ничего и не добыла. Даже носового платка у сборщика податей стащить не удосужилась.

– У тебя еще все впереди, – утешил Эмери. – В следующий раз, когда Маргофрон пойдет на Коммарши войной, мы прихватим и тебя. Вволю побегаешь по узким переулкам, уворачиваясь от ночных горшков, коими горожане имеют обыкновение награждать нарушителей спокойствия.

– Да, увлекательно, – согласилась Аббана. – От такого предложения я, пожалуй, не откажусь. Глупо было бы упустить такую возможность. Потом всю жизнь жалеть буду.

Они посмеялись, и в этот самый миг раздался странный звук: кто-то словно начал восторженно аплодировать, но остановился после первого хлопка.

Аббана обернулась и вдруг вскочила. Глядя на нее встревожился и Эмери. Гальен еще продолжал посмеиваться над Маргофроном, который тужился извлечь из своего тугого мозга какую-нибудь убийственную остроту, но тут Аббана вскрикнула:

– Софена!

И бросилась к подруге.

Софена стояла бледная, неподвижная, в нелепой позе: широко расставив ноги, прижав к бокам локти и чуть разведя руки в стороны; пальцы ее то сжимались, то разжимались, грудь мелко тряслась, словно в беззвучном рыдании.

Эгрей сидел на скамье и с усилием моргал. На его скуле горело красное пятно. Затем он поднял голову, посмотрел на Софену и улыбнулся.

– Вы изволите меня вызвать? – спросил он подрагивающим голосом.

– Изволю, – ответила она.

– Погодите. – Аббана бросилась между ними и обняла Софену за плечи. – Что вы делаете?

– Извольте отойти, – задыхаясь, проговорила Софена. – Я вызываю этого господина, потому что он... подлец.

– Точнее, самец, – сказал Эгрей. Он быстро приходил в себя. – Самец-подлец. Кстати, неплохая рифма для стихотворения. Советую записать.

Софена метнулась к своему врагу, но Аббана удержала ее.

– Хватит! – решительно произнесла Аббана. – Что происходит?

– Я же сказала, – сквозь зубы процедила Софена, – я изволю вызвать этого господина.

– А я охотно принимаю. – Эгрей улыбался с видимым спокойствием, только в глубине его глаз сидела угрюмая тоска. – Не вмешивайся, Аббана. Ты не можешь остановить нас.

– Но как ты... Ведь она – женщина! – Аббана вертелась от одного противника к другому.

– Именно поэтому я и дерусь, – сказала Софена. – Я ничем не хуже его! Я... его ненавижу!

– Мне это льстит, – заявил Эгрей. – Кроме того, я хотел бы подчеркнуть, что моя трактовка полезности поэзии никоим образом не связана с презрительным отношением к лицам противоположного пола. Поэтому я почтительнейше прошу вас, дорогая Аббана, оказать мне честь и принять на себя обязанности моего секунданта

– Что здесь творится? – спросил Гальен, подхода следом за Эмери. – Никак мордобой?

Он пристально глянул на Эгрея, однако тот ничуть не смутился.

– Мы с госпожой Софеной никогда не опустились бы до... э... как вы выразились?

– Мордобой, – повторил Гальен. – Не паясничай, Эгрей.

– Я вызываю! Я вызываю этого господина! – повторяла Софена. – И прошу вас, господин Гальен, быть моим свидетелем.

Гальен переглянулся с Аббаной.

– Они что, серьезно?

– Ты видел, как она ему по скуле съездила? – отозвалась Аббана. – По-моему, серьезней некуда.

– Но ведь это абсурд!