– Даю пить русалкам, – сказала девушка.

Ренье присел рядом и все то время, пока она поила каменных русалок, смотрел на нее. Она действовала уверенно, спокойно, так что Ренье сразу понял: своим делом она занимается далеко не в первый раз.

– Как тебя зовут? – спросил он, когда она вытерла пот со лба и уселась передохнуть рядом с ним.

– Генувейфа, – ответила она. И чуть нахмурилась. – Кажется.

– Очень красивое имя. А я – Эмери.

– Ну да? – Она чуть привстала. – Нет, не Эмери. Как-то иначе. Ты ведь назвал не свое имя, верно? Чье-то. Не твое. – Ее рот растянулся, и слезы градом полились из глаз. – Ты обманул меня! Не хочешь со мной знакомиться!

– Вовсе нет. – Ренье обнял ее за плечи. – Клянусь тебе. Эмери – мое имя.

– Ладно. – Она длинно всхлипнула и улыбнулась, сперва через силу, а затем и искренне.– Как хочешь. Я буду звать тебя Эмери, если тебе это приятно.

– Я студент Академии, – продолжал Ренье. – Тебе интересно?

– Да. Студенты – смешные, – сообщила девушка.

– Ты уже встречала студентов?

Она кивнула.

– Несколько раз. Они все любят меня.

Ренье чуть отодвинулся, чтобы лучше видеть девушку.

– И как они тебя любят?

– Дарят мне денежки и красивые вещички, – сказала она. – Угощают сладостями. Все потому, что мой отец – гробовщик.

Это известие произвело на Ренье такой же волшебный эффект, как и на прочих, кто прежде встречал Генувейфу и находил в себе достаточно чуткости и ума, что6ы подружиться с ней. Ренье начал улыбаться чуть заискивающе.

Она захлопала в ладоши.

– А! И тебе я тоже понравилась!

– Да, – сказал Ренье. – И не только потому, что твой отец гробовщик. Ты хорошая.

– Наверное, – протянула она. – Да, конечно, я хорошая. А что ты мне подаришь?

– У меня есть денежки. Я могу купить тебе браслетик или колечко. Что бы ты хотела? Может быть, новую шаль?

Она дернула шаль у себя на груди.

– Нет, моя шаль – хорошая. Лучше подари мне браслетик.

– Договорились. – Ренье протянул ей руку, и они встали вместе.

До вечера, когда на барахолку выходили торговцы, оставалось еще немного времени, и они побродили по району. Генувейфа показывала своему новому другу разные чудеса. В подвале они нашли кошачью берлогу – там лежала пестрая кошка с десятью белыми котятами.

Затем Генувейфа потащила Ренье в переулок, где стоял наполовину обвалившийся трехэтажный дом, в котором люди живут без одной стены, как пчелы в сотах. Правда, вместо стен теперь висят плетеные циновки, но сверху все равно видны головы, точно в кукольном театре.

Видели они старуху, которая делает корзины из старой пеньки и гибких прутьев, – знатные выходят корзины, и одна богатая госпожа всегда их покупает для перепродажи. «Ее короба видели даже в знатных домах!» – сообщила Генувейфа. Старуха, впрочем, с молодыми людьми разговаривать не захотела.

Девушка выбрала себе тонкий серебряный браслетик с несколькими разноцветными стекляшками. Стоила эта вещица очень дешево, но Генувейфа пришла в неописуемый восторг.

– Теперь я смогу выйти замуж! – сказала она. – У меня ведь есть приданое. Без драгоценностей приданого не бывает, а без приданого не бывает замужества.

– И что ты будешь делать замужем? – спросил Ренье.

– Ну, что все делают... У меня будет дом с кроватью, и несколько десятков юбок, и посуды – сколько захочу. – Она подумала немного, и вдруг ее лицо приняло растерянное выражение. – А что обычно люди делают замужем?

– Не знаю, – признался Ренье. – Моя бабушка, например, помыкает своим мужем.

– Дедушкой? – спросила Генувейфа, явно очень гордая своими познаниями в вопросах семейной жизни.

– Именно. И еще она управляет имением.

– А мама?

– Мама спит в гробнице. Там очень красиво, и мы с братом иногда ходим к ней.

– Я бы тоже хотела спать в богатой гробнице, – вдохнула Генувейфа.

Чуть позднее она привела своего нового друга к себе домой, и Ренье понял, что она имела в виду, когда говорила о том, что хотела бы иметь собственную кровать. Домик гробовщика представлял собой крохотную лачугу, большая часть которой была занята мастерской. Никакой мебели там не водилось, кроме верстака, а спали хозяева на охапке соломы.

Сам гробовщик, низенький, тощенький, сгорбленный старикашка встретил дочь невнятным бормотанием. Заказы у него случались нечасто, и большую часть свободного времени он просто сидел в полумраке, погруженный в свои таинственные думы. Странно, но он не стал пьяницей. Раздумий ему вполне хватало, чтобы впадать в одурманенное состояние.

– Это я, батюшка! – крикнула Генувейфа, входя и втаскивая за собой Ренье.

– А, – отозвался он. – Кто с тобой?

– Новый друг! Он говорит, что его зовут Эмери, но, конечно же, врет. Он студент.

– Вот как, – сказал старичок и заворочался.

Рослая дочь смотрела на него сверху вниз.

– Я теперь могу выйти замуж. Он купил мне браслет.

– Иди, иди. Приготовь ужин, – велел отец, толкая дочку в спину.

И когда Генувейфа скрылась в кухне, гробовщик наконец обратился к Ренье.

– И что тебе от нее нужно, болван?

– Для начала я не болван, – с достоинством ответил Ренье. – Ваша дочь показалась мне весьма достойной девушкой. Мы просто гуляли.

– Ко мне подбираешься? – спросил гробовщик.

– Мне показалось, что дела у вас идут не слишком блестяще, – не стал отпираться Ренье. – Я мог бы купить у вас что-нибудь из одежды.

– У меня есть плащ, в котором я участвовал в похоронах одного отвратительнейшего вора, – сказал старичок. – Кажется, ваш брат студент охотится именно за такими вещичками?

– Ну... – протянул Ренье. – Вы живете в Коммарши дольше, чем я. Знаете куда больше. Я просто следую традициям.

– Был такой ворюга, Желтомордый Болант, если желаете знать, – начал гробовщик. И тотчас оборвал сам себя: – Интересно?

– Необычайно! – с жаром подтвердил Эмери.

– Итак, Болант промышлял кражами и даже грабежами. Отвратителен он был не тем, что забирался в дома и тащил оттуда денежки и побрякушки, а тем, что всегда убивал домашних животных. Терпеть не мог собак, кошек, птичек в клетках. Непременно зарежет и бросит на хозяйскую постель. Я-то животных не особо люблю, особенно балованную эту скотину, всяких там мосек с подушечек, но если поразмыслить: чем зверье-то виновато! Жило себе в лесу, на подушки не просилось. Человек сам их из лесу забрал и к себе в дом водрузил. А другой человек пришел и убил ни за что ни про что. Да еще и за убийство это, в общем, и не считалось. Ну? И о чем это говорило?

– Кому? – не понял Ренье.

– Вам, к примеру, о чем это говорит?

– Должно быть, Болант Желтомордый отвратительным был ворюгой, – сказал Ренье.

– А, поняли! – обрадовался гробовщик. – А помер от укуса крысы. Точно говорю. Нашли его на улице мертвым, и крысы рядом сидели. И кошка тоже рядом была, но крыс не трогала. Когда зверье общего врага видит, оно меж собой не собачится.

– Удивительно, – поддакнул Ренье.

Гробовщик вздохнул.

– Вот мне и поручили сделать для него гроб. Хоронили-то Боланта за счет города, а город не любит тратить деньги на такие бесполезные вещи. Но просто так закопать человека тоже невозможно, будь он даже трижды гнусный вор. Вот и вызвали меня. Я взял свой самый плохой плащ и пришел. Мне все объяснили. Как есть я самый дешевый гробовщик в городе, да и товар у меня дрянной, то вот мне, значит, десять монет – и чтоб гроб к утру был готов.

– И этот самый плащ вы желаете мне продать? – спросил Ренье.

– Именно.

– И сколько вы за него хотите?

– Ну, десять монет, – сказал гробовщик.

Тут в комнате снова появилась Генувейфа и сказала жалобно:

– А из чего ужин готовить? Я искала-искала, но ничего не нашла.

– Там мука есть, посмотри лучше, – заворчал отец. – В банке.

Девушка снова скрылась.

– Полоумная она у меня, – сказал он грустно.

– По-своему она очень умная, – возразил Ренье. – И напрасно вы, кстати, думаете, что она без вас пропадет. Думаете ведь об этом, да? Так вот, не пропадет. У нее душа радостная.

– Только радости с этого нет, – упрямо сказал старик.

– Вам по профессии вашей положено быть таким мрачным, – заявил Ренье. – Если вы не возражаете, я приду к вам завтра с деньгами.

– Завтра никак, – сказал старик. – А вот дней через пять – милости просим.

Разумеется, Ренье прекрасно отдавал себе отчет в том, что никакого Желтомордого Боланта, скорее всего, не существовало. Равно как не существовало и похорон вышеозначенного вора – врага домашних животных, от крысиных зубов погибшего. И плащ свой старый гробовщик намерен приобрести на барахолке, чтобы потом втридорога всучить его студенту.

В эту игру гробовщики, экзекуторы и налоговые инспекторы Коммарши играли с учащимися Академии уже много лет. Правила были известны, и никто не жаловался. И кто такой Ренье, чтобы требовать подлинной вещи? Подлинная, поди, стоит тысячи монет.

Однако, каким бы фальшивым ни был плащ, но гробовщик-то – самый настоящий! Запредельно нищий, мрачный, с сумасшедшей дочерью. Упустить такую возможность было бы верхом глупости.

Поэтому, расставшись с Эмери, Ренье решительно зашагал в сторону Старого рынка.

Он прошел мимо серого здания городского архива – там не было окон, чтобы завещания, хранившиеся в толстых деревянных шкафах, не портились от перепадов температуры, сквозняков и сырости, – миновал десяток скучных светленьких домиков, которые городская мэрия Коммарши предоставляла своим служащим в пожизненное пользование, и вдруг возле башни долговой тюрьмы заметил знакомые фигуры.

Ренье чуть прибавил шагу. Сомнений не было: Эгрей и с ним Фейнне. Брат, конечно, прав: девушка не то чтобы увлеклась Эгреем, но, во всяком случае, она не препятствует ему ухаживать за собой. Гуляет с ним по городу, по саду, катается на лодке. Интересно, о чем они разговаривают?

Ренье чуть прибавил шагу. Несколько раз ему чудилось, будто он вот-вот начнет разбирать слова, но затем новый порыв ветра относил звуки в сторону. А ветер, заплутав в узких извилистых улицах Коммарши, приобретал причуд больше, чем выживший из ума аристократ, запершийся в своем поместье.

Подходить вплотную Ренье боялся. Он знал, что у Фейнне чуткий слух. Да и Эгрей, следует отдать, ему должное, всегда держится начеку.

Эгрей все больше и больше представлялся Ренье скользким, неприятным типом. И, что самое главное, сам Эгрей превосходно был осведомлен о собственной скользкости.

Тем не менее Ренье внимательно следил за парочкой. «Элизахар, должно быть, сейчас места себе не находит, – думал Ренье. – Ладно, Элизахар. Я прослежу за ними. Можешь не беспокоиться».

Они миновали еще несколько кварталов. Так и есть! Эгрей тащит ее на Старый рынок.

Ренье побежал по другим улочкам, рассчитывая добраться до фонтана быстрее.

Геиувейфу он увидел издалека. Девушка бегала от русалки к русалке, целовала их носы и глаза, обнимала их за толстые короткие шеи, прижималась щекой к их пористым щекам и непрерывно что-то говорила. Слова лились с ее губ горячим потоком.

– Что случилось? – спросил Ренье, подходя к ней.

Она метнулась к нему и схватила его за обе руки, прижав их ладонями к своей груди. Ощутив прикосновение остренькой девичьей груди, Ренье смутился, но Генувейфа этого даже не заметила.

– Он не отвечает! – бормотала она очень быстро. – Не отвечает мне! Я такое уже видела, но только с клиентами! Они платили за это деньги. А он ничего не платил.

– Кто платил? Какие деньги? – спросил Ренье, увлекая свою новую приятельницу подальше от колодца, чтобы они вдвоем не попались случайно на глаза Эгрею.

Оказавшись за углом, возле хижины, где Генувейфа обитала вместе с отцом, Ренье чуть успокоился. Он крепко взял девушку за талию и, чуть привстав на цыпочки, заглянул ей в глаза.

– Теперь говори, – приказал он, стараясь, чтобы его голос звучал как можно тверже. – Кто платил и какие деньги.

– Клиенты батюшки платили деньги за то, чтобы он им позволил тихо лежать, – объяснила девушка. – Он делал это не часто. Редко. Но когда делал – так уж делал! И они лежали тихо.

– Твой отец убивал их? – Ренье не мог представить себе, чтобы тихий маленький гробовщик оказался убийцей.

– Нет, не убивал. Они засыпали, а он делал для них кровати. Настоящие кровати. Но сам он никого не просил.

– Твой отец умер? – понял наконец Ренье.

– Умер? – Она заморгала так удивленно, что Ренье прикусил язык.

– Да, – сказал он. – Должно быть, ты просто не знаешь. Я ведь купил у него плащ, вот у него и появились деньги. Должно быть, он потратил их на кровать, о которой ты говоришь.

– Кровать еще не привезли, – молвила она задумчиво.

– Привезут, – обещал Ренье.

– Все-таки он – плохой человек, – проговорила Генувейфа. – Все деньги потратил только на себя. А я два дня хочу есть, а нечего.

– Я куплю тебе покушать, – сказал Ренье. – Только сделай для меня одну вещь.

Он выглянул из-за угла. Так и есть: Эгрей усадил Фейнне на край фонтана и что-то ей рассказывает, а она гладит русалку по ущербному лицу и улыбается.

– Говори, – сказала Генувейфа.

– Там, у фонтана, сейчас сидит парочка. Девушка и с нею студент. Видишь?

Она высунулась вслед за ним и кивнула. От усердия кончик языка показался между ее губ.

– Я хочу знать, о чем они разговаривают. Ты ведь разбираешься в людях, Генувейфа?

– Да, – сказала она. – Например, я сразу разобралась, что тебя зовут не Эмери.

– Это сейчас неважно – как меня зовут. Дорогая, я твой друг, и это – чистая правда. Та девушка – слепая.

– Бедняжка, – прошептала Генувейфа. Слезы потекли по ее загорелому лицу двумя чистыми, обильными потоками и так же быстро высохли. – Бедняжка.

– А парень хочет, чтобы она была с ним.

– Он плохой?

– Это ты сама можешь понять, плохой он или хороший. Но если говорить всю правду...

Тут Генувейфа устремила на Ренье проницательнейший из своих безумных взглядов и принялась кивать с такой силой, что Ренье начал бояться, не оторвалась бы у нее голова. Свалявшиеся волосы и повисшие в них репьи при этом так и подпрыгивали.

– Если говорить всю правду, – с нажимом повтори, Ренье, – то этот парень мне совершенно не нравится Дрянной он человек. Он вовсе не любит девушку. Он просто хочет, чтобы она в него влюбилась.

– Зачем? – удивилась Генувейфа.

– Он хочет украсть ее душу – так, как иногда люди воруют сладости или еду. Кстати, пойду поищу, что бы купить на ужин, – сказал Ренье. – А ты ступай к ним и подслушивай. Только не говори им, что подслушиваешь ладно? И имени моего не называй. Иначе все пропало. Он украдет ее сердце, и будет слишком поздно, чтобы что-то спасать.

Генувейфа поцеловала Ренье в щеку и важно направилась в сторону фонтана.

Ренье быстро зашагал в противоположном направлении. Ему требовалось найти гробовщика и оплатить похоронные услуги по самому низшему разряду, а затем добыть для Генувейфы побольше пирожков и сладкого компота в кувшине.

Генувейфа сидела на краю фонтана и возила в пыли ногами. Она нарочно надула щеки, чтобы выглядеть глупой (отец всегда говорил ей: «Не надувай щеки, не то будешь выглядеть глупо!»), и уставилась в провал между домами – в переулок, где находилась и хижина гробовщика. Странно, что батюшка лежит с таким недовольным видом и не желает с нею разговаривать. Девушка то и дело вспоминала об этом и встряхивала головой.

Эгрей между тем устроил Фейнне с другой стороны пересохшего фонтана, а сам присел перед ней на корточки. Генувейфа отлично слышала, о чем они разговаривают.

– Какое удивительное место, – говорила Фейнне. Здесь так тихо...

– Сейчас все заняты разными делами, – пояснил Эгрей. – Чуть позднее здесь появятся люди, и начнется торжище.

– Какими делами? Кто здесь живет?

– Торговцы и изысканные воры. Они крадут только изящные предметы. Им неважно, насколько дорогой или дешевой может быть вещь. Главное – чтобы она была красивой. На их взгляд, конечно. Здесь можно встретить настоящее море диковин. Раковины из чужедальних стран, которые умеют разговаривать голосами древних заклинателей, жемчужины, хранящие отражения красавиц былого, кувшины, умеющие петь, как влюбленная женщина...

– И мы все это услышим? – спросила Фейнне замирающим голосом.

«О чем он говорит? – удивленно думала Генувейфа. – Как странно. Он говорит о нашем блошином рынке?»

– Я для того и привел вас сюда, – сказал Эгрей, – чтобы вы могли прикоснуться к любой из этих вещей. У нас, думаю, достанет денег, чтобы купить одну из них – ведь все они краденые и, стало быть, стоят недорого.

– Опишите мне это место, – попросила девушка.

Эгрей обвел глазами площадь: обшарпанные дома, забитый грязью фонтан, жалкие статуи, чумазая дурочка, пускающая губами пузыри... И начал:

– Это совсем маленькая площадь. Она окружена крохотными строениями, и каждое из них – произведение искусства. Например, на углу стоит домик, выкрашенный золотой краской. Краска положена так удачно, что не бьет в глаза, но распространяет мягкий свет. Четыре окна украшены лазурными лепными наличниками, а пилястры разрисованы красными цветами. Рядом с этим домом – следующий. Он... э... сделан в форме цилиндра. У него на фасаде есть огромное окно. Погодите, сосчитаю… Да, двадцать маленьких прозрачных стекол в переплете. От этого дом кажется клетчатым.

«Где это он все увидел? – смятенно думала Генувейфа. – Он, наверное, шутит. Неужели такими россказнями можно украсть сердце девушки?»

– Почему никто прежде не приводил меня сюда? – тихонько спросила Фейнне. – Здесь так чудесно!

– Многие из нас имеют собственные заветные места в городе, – проговорил Эгрей, подсаживаясь к Фейнне и осторожно запуская руку вокруг ее талии. – Мы как бы находим для себя охотничьи угодья. И уж конечно не любим делиться тем, чем хотели бы владеть в одиночку.

– Странно, – повторила Фейнне. – Неужели у меня нет друзей, способных подарить мне какой-нибудь красивый уголок? В конце концов, я ведь не отберу... я его даже не увижу...

– Слушайте дальше, – сказал Эгрей. – Третий дом – мой любимый. На его фасаде резвятся лепные тритоны. Они розовые, похожи на креветок. Один дует в раковину, а остальные прыгают вокруг. Очень веселый дом. Там, впрочем, обитает жуткий старик. Вечно в ночном колпаке высовывается из окна и кричит: «Прекратите шуметь! Я вызову экзекуторов!» – Эгрей передразнил хриплый, недовольный крик старика.

Фейнне засмеялась.

«Здесь нет никакого старика, – ужасалась Генувейфа. – Зачем он лжет? И дом совсем не такой. Обычный квадратный дом, три этажа. И никакой старик там не живет. В первом этаже – старуха с десятком приживалок, племянниц каких-то и бывших горничных. Во втором – три семьи, у них какое-то страшное море детей, и все золотушные. В третьем – дама с отрубленным носом, двое пьяниц и еще какой-то человек с трясущейся головой, он лысый...»

Эгрей между тем посмотрел на Генувейфу и встретился с ней глазами. Девушка не успела отвести взгляд, поэтому Эгрей без труда заметил, что она удивлена и даже возмущена. Он покачал головой. Она вспыхнула и отвернулась.

Фейнне уловила движение своего спутника.

– Там кто-то есть? – спросила она.

– Да, с той стороны сидит девочка. Смешная малышка. У нее в волосах – цветы, на ней голубое платье. Я еще не встречал ее здесь.

– Я хочу поговорить с ней, – попросила Фейнне. – Можно подозвать ее ближе?

– Нет уж! – крикнула Генувейфа. – Я в этом участвовать не буду!

Она вскочила и бросилась бежать.

Фейнне ощутила странный прилив тревоги. Нечто грубое, но подлинное ворвалось в хрупкий иллюзорный мир, где все было так чудесно, так красиво.

– Почему она так сказала? – повторяла Фейнне, хватая Эгрея за руки.

– Не знаю, – растерянно отвечал он. – Клянусь вам, Фейнне, понятия не имею. Просто девочка. Должно быть, взбалмошная. Есть такие дети, которым не нравятся влюбленные.

– Мы разве влюбленные? – удивилась Фейнне.

Эгрей помолчал немного, а затем, тщательно следя за интонациями своего голоса, проговорил:

– В том, что касается меня, – несомненно.

Фейнне молчала так долго, что Эгрей успел испугаться, успокоиться и перепугаться снова. Неужели она расслышала в его тоне дребезжание, поймала его на фальши? Но он даже не был уверен в том, что действительно лгал. Не испытывать к Фейнне влечения мог бы разве что покойник. А сейчас, когда она сидела рядом с ним на каменной ограде, разогретая солнцем, и ее пепельные волосы тускло поблескивали, а милое лицо озарялось рассеянной, мечтательной улыбкой, Фейнне как будто пробуждалась от бесконечного сна и была уже готова полюбить... первого встречного, который догадается подставить ладони и просто поймать падающее с небес кровище. Так почему бы этим «первым встречным» стать самому Эгрею?

В глубине души он знал ответ. Он вполне отдавал себе отчет в том, кто он такой. Он видел ущербность, недостаточность своей души так же ясно, как другие видят убывание луны Стексэ. Когда Пиндар рассуждает о том, что важно не происхождение, не кровь, текущая в жилах, но лишь свойства разума и сердца, которые могут быть благородными у человека самого низкого происхождения, – Эгрей понимал: это все не про него.

Сам Эгрей всецело принадлежал к тому племени, которое его породило: отец – управляющий в большом поместье, трудяга, пробившийся из самых низов, мать – кухонная служанка, половину жизни отдавшая работе по очистке котлов. Владелец поместья оплатил учебу Эгрея в Академии, потому что управляющий попросил его об этом, когда зашла речь о награде за двадцать лет безупречной службы.

О, как радовался Эгрей, когда впервые очутился в садах Академии! Ему чудилось, что он вырвался из той безнадежной жизни, которая поглотила его родителей. Дело даже не в том, что выпускников Академии ожидали довольно высокие посты: Эгрей, например, мог бы стать управляющим не в сорок лет, как его отец, а в двадцать, и к сорока уже иметь собственное поместье. Дело было в том, что Эгрей вступил в братство, где имелась реальная возможность перейти в более высокое сословие.

И понадобилось всего полгода, чтобы у Эгрея открылись глаза. Сколько бы он ни старался, он не в силах был дотянуться до своих однокурсников. До таких, как Эмери, например. Эгрей постоянно ощущал внутри себя какой-то непреодолимый барьер.

Он попросту не был талантлив. И склонен был винить в этом свое низкое происхождение. Сколько раз, скрежеща зубами, проклинал он родителей, которые передали ему свою тупость, свою неспособность думать самостоятельно, свой страх перед «хорошим обществом»!

Эгрей нашел такой выход из положения: он начал дружить с теми, кто был талантлив, и потихоньку присваивал их достижения. Он воровал у них идеи, способ формулировать мысли, он заимствовал у них даже слова, которыми прежде никогда не пользовался. И еще он ненавидел их за то, что они с такой легкостью спускали ему эти жалкие кражи. Еще бы! У них ведь имелся неиссякаемый источник, и стоило Эгрею стянуть удачное выражение, как они тотчас придумывали десяток других, еще лучше.

Он пытался подружиться с Пиндаром, поскольку тот тоже не блистал родословной. Но понимания не нашел. Пиндар в отличие от Эгрея не страдал от своей низкорожденности. В первый год обучения в Академии он писал возвышенные стихи о прекрасном. Эгрей тайком переписывал их и заучивал наизусть, а затем безжалостно высмеивал. Как оказалось, он выбрал наилучший путь, поскольку выглядел при этом намного умнее, чем объект его насмешек.

В результате они поссорились, и Пиндар начал развивать теорию «эстетики безобразного».

...После очень долгого молчания Фейнне наконец сказала:

– Проводите меня домой, пожалуйста. Я так переполнена чувствами, что... сейчас, кажется, засну.

Эгрей молча взял ее под руку и повел прочь.

Когда Ренье появился с пирожками и кувшином, то увидел, что Генувейфа, страшно взволнованная, бегает взад-вперед в узком переулке. В два прыжка она добиралась до стены дома, отталкивалась от нее руками и бежала в противоположном направлении. Завидев Ренье, она замерла на одной ноге да так, на одной ноге, к нему и поскакала.

– Что случилось? – спросил Ренье.

– Он был здесь с ней, – ответила девушка, выхватывая у него из рук пирожок. Она принялась быстро отгрызать огромные куски и дальше говорила с набитым ртом. – Он врал ей. Врал про все!

– Про что, например? – уточнил Ренье.

– Ну, про наш квартал. Зачем-то рассказывал про чудесные дома. Про раковины, поющие голосами древних колдунов. Что здесь можно купить жемчужину, в которой отражается неизвестная красивая женщина. Или что-то насчет кувшинов, где хранятся голоса. Здесь ведь ничего этого нет!

– Ты умница, – проговорил Ренье, целуя ее в ухо. – Все запомнила.

– Ну, он еще говорил, будто здесь богатые дома. Зачем он так говорил? Хотел сдать ей внаем? Глупо! – У Генувейфы был торжествующий вид: она раскусила замысел жулика! – Пусть эта девушка и слепая, но ведь кто-нибудь да объяснит ей, что дома здесь самые обычные, а люд сплошь бедный и злой, и нет никакого старичка в ночном колпаке... И все, плакали его денежки.

– Чьи?

– Этого враля. Она не станет платить ему за вранье.

– Генувейфа, – сказал Ренье, – ты должна кое-что узнать.

– Говори, – с готовностью кивнула она.

– Твой батюшка умер. Я заказал для него гроб, так что скоро его похоронят. Ты меня понимаешь?

Она уставила на него расширенные глаза.

– Умер? Он больше не проснется?

– Именно.

– О! – сказала Генувейфа и хлебнула из кувшина сладкой воды. – Я так и думала. Он предупреждал меня, что рано или поздно это случится.

– Чем ты будешь заниматься, когда останешься одна?

– Да тем же, что и он. Буду делать гробы. Он научил меня, знаешь? Я и тебе могу сделать пару, если заплатишь.

– Я оставлю тебе денег, – сказал Ренье. – Береги их, ладно? Никому не показывай. А случится надобность, возьмешь монетку и потратишь. Хорошо?

Девушка решительно кивнула.

– Ты думаешь, я дурочка? – спросила она и прищурилась. – Все так думают, так что не стесняйся. Я, конечно, дурочка, но не всегда, а только от случая к случаю. А иногда – я очень даже умная. Я ведь сразу раскусила, что тот парень бессовестно врет слепой девушке!

– Ты умница, – согласился Ренье. – Вот смотри: здесь двадцать монет. Я возьму несколько вещей, которые принадлежали твоему отцу. Плащ и шляпу. Это на память.

– Да, он хотел их продать тебе, – закивала Генувейфа. – А теперь, выходит, я их тебе продаю?

– Именно так, – сказал Ренье. – Ты действительно умница. Спрячь деньги. Не забудь.

Забрав кошелек, Генувейфа сунула его за пазуху, а потом спросила:

– Ты, должно быть, ужасно богатый?

– Не слишком ужасно. Скорее, прекрасно.

– Мы еще увидимся?

– Конечно.

– Нет, – пояснила Генувейфа, – не скоро, а когда-нибудь потом, когда ты закончишь учиться и уедешь из Коммарши, – ведь тогда мы тоже увидимся?

– Не знаю, – честно признался Ренье, – как получится.

– Ты очень знатный, – произнесла Генувейфа задумчиво. – Если мне понадобится тебя найти, я ведь могу просто спросить у королевы.

– Так и сделай, – одобрил Ренье. – Ну, отдай мне мои покупки, и я пойду.