Никитосу я позвонил сразу же, как только вышел от Али и залез в арендованную тачку.
      – Привет, – говорю, – чем занимаешься?
      – Да так, – зевает, – дома сижу, в телек уставился. На работу решил сегодня не ходить, сказал, что приболел малость. Вроде как поверили…
      – О как, – хмыкаю, перевожу разговор на «ухо» и медленно трогаюсь. – И что тебе в этом самом телеке сегодня показывают?
      – Да хуйню, – снова зевает, – разную. Просто пиздец какой жвачкой народу мозг разрывают, если об этом плотно задуматься. А оторваться не могу, головы что-то совсем нет сегодня. Как раз лучшее состояние для просмотра отечественного телевидения. Да и хрен с ним. Ты лучше скажи, чего хотел-то?
      – Времени мне не уделишь? – интересуюсь.
      – Тебе?! – удивляется. – Тебе – всегда пожалуйста. А чо сделать-то надо?
      – Ну, – улыбаюсь, – в принципе, ничего особенного. Я же «Мазду» свою у твоего дома оставлял, так?
      – Так, – подтверждает.
      – Ну, так вот, – смеюсь, – ее-то, красавицу, и надо подогнать на Осеннюю, к рента-кару, где я машину арендовал перед акцией. А заодно и Жеку вызвонить, чтобы туда же подтягивался. У него как раз сейчас в институте занятия заканчиваться должны, так что не проблема, я так думаю. И поедем куда-нибудь, потрындим за жизнь за нашу за скорбную…
      – Круто, – радуется Никитос, – такие приказы прям и выполнять приятно. А пиво будет? А Мажор?! А девочки?!
      – Девочек, – ржу, выезжая с Улофа Пальме на Мосфильмовскую, – точно не будет. Когда говорят пушки, музы, сам знаешь, быстро подтирают задницу. А Мажору, спасибо что напомнил, прямо сейчас и звякну, тема хорошая…
      – Тьфу ты! – плюется в трубку Никитка. – Это замена девочек на Мажора, в твоем понимании, тема хорошая?! Нормальный человек?!!! Девочки – добрые, красивые, ласковые. Улыбаются опять-таки постоянно. На них хоть смотреть приятно. А Мажор мало того что страшный, как моя жизнь, так еще и злой, как собака. Пива тогда хоть что ли купи, ирод, хорошего, блин, на фиг…
      – Пива, – вздыхаю, – куплю. На свои последние честно заработанные. Куда ж от вас, от уродов, денешься…
      Отключился, повздыхал, закурил, выехал на Третье кольцо, перестроился, перезвонил Гарри.
      – Привет тебе, – говорю.
      – О, Дэн, – радуется, – а я уже сам тебе звонить собирался. Встретиться бы надо, поговорить, думаю…
      – Во-во, – подтверждаю, – по этому поводу и беспокою. Сейчас только тачку в рент отгоню, на свою перепрыгну да и подъеду, куда договоримся. Этих обмороков, Жеку с Никитосом, уже вызвонил, они тоже подтянутся…
      – От-лич-но! – соглашается по слогам. – И где повстречаться думаешь?
      – Да где-нибудь, – смотрю за окно, там все равно скоро поворот на Кутузовский, пробок вроде нет, хорошо, – на природе. Уж больно погода сегодня правильная. Хрен его знает, дождемся такой до весны или уже не дождемся…
      – Согласен, – хмыкает, – природа – это тема. Давай тогда на Воробьевых, ок? Я сейчас, мигом, только секретаршу предупрежу, что сваливаю, и водителя вызову. Мы ж наверняка там пивка глотнем, так на фига мне тогда самому-то за рулем перед гаишниками палиться?
      – У меня, – ворчу, – на этот случай всегда в бардачке антиполицай валяется. Который один хрен толком не помогает, хоть и жру его в нереальных количествах. Потому как личный водила по сроку службы не положен. А почему на Воробьевых-то? Чтобы, если что, сразу к Али домой подорваться? Так он сейчас по делам свалит, сам понимаешь, что на человека навалилось. Только что разговаривали…
      – Догадываюсь, – вздыхает. – Но только – давай все равно на Воробьевых. Люблю я их просто. Я ж там учился недалеко, на экономфаке. В стекляшке, во втором гуманитарном корпусе. Точнее, доучивался. На экономической кибернетике. Из МАИ туда перевелся, когда окончательно все заколебало в тематике умирающего российского ракетостроения. Гулять туда, на Ленинские, с девчонками ходили. Под трамплин. Потом – с женой будущей, когда с ней в универе познакомились. Я ей, помню, как-то целый вечер на Воробьевых Окуджаву под гитару исполнял, такая вот, блин, романтика. Песня. А МВА и финансовый менеджмент уже потом были, я их как студенческие годы и не воспринимал ни хрена. Только МАИ и МГУ. Тут – ностальгия, знаешь, брат. Никуда не денешься…
      – Да мне, – жму плечами, – в принципе по барабану. Воробьевы, так Воробьевы. Самое главное, чтоб на улице. И, если уж ты все равно на водиле, купи пивка тогда какого-нибудь поприличнее. Из расчета на четырех человек с весьма тревожными щщами и вполне себе непростым характером…
      – Вот ведь сука! – восхищается. – Так ведь и знал, что на меня какую-нибудь проблему, но переложишь! Тебя ведь самого Никитос с Жекой наверняка на эту тему напрягли, а ты – давай вали на старшего!
      – А фигли, – ворчу, – можно подумать, что не твой ученик…
      – В этом смысле, – вздыхает, – ни фига не мой. Это уже Али, узнаю почерк мастера. Сам у него учился, но ты, похоже, куда плотнее его навыки впитывал…
      – Да брось ты, – хмыкаю, – прибедняться. Лучше еще сухариков каких прихвати, и побольше. Знаю я этих оглоедов! И виски для себя, а то мало ли что тебе в голову придет. Это я, бедный, за рулем буду. Я ж тебе, в конце концов, не предлагаю за этими отморозками по всей Москве мотаться, так что вполне нормальное человеческое распределение труда получается. Ты – алкоголь доставляешь к месту проведения мероприятия, а я к нему – алкашей говорливых, в виде бесплатного приложения. А то вдвоем бухать все равно как-то не так интересно получается. Даже на природе. Через час там быть сумеешь?
      – Через час, – хмыкает в ответ, – не сумею. С учетом заезда за пивом и сухариками. Через полтора.
      – Ну, – соглашаюсь, – через полтора, так через полтора. Темнеть к тому времени еще не начнет, и то слава богу…
      …Через полтора часа, несколько раз еще по дороге созвонившись и уточнив диспозицию, мы и вправду встретились на Смотровой площадке.
      Пожали друг другу руки, распределили пакеты из Мажорова багажника и не спеша двинулись вниз, в парк, в поисках подходящей скамеечки.
      А погода – и впрямь расстаралась, лето прям, да и только.
      Я даже куртку в машине оставил, а свитер повязал на плечи, поверх футболки с короткими рукавами.
      Впрочем, с Москвы-реки все равно, как напоминание о неумолимости осени, зимы и смерти, поддувал весьма зябкий, влажный и противный ветерок. Это здесь, в парке, нас от него деревья загораживали…
      Смешная у нас, кстати, компания получилась.
      Гарри на строгом деловом костюме, ослепительно-белой сорочке с умопомрачительным галстуком, строгих очках в тонкой металлической оправе и на нереально сложной топ-менеджерской таблице.
      Я на раздолбайском трикотажном итальянском свитере, небрежно повязанном вокруг шеи, и на сумрачных, слегка помятых щщах. С тревожными, прячущимися за длинный сломанный козырек темной стоунайлендовской бейсболки, невыспавшимися до конца глазами.
      И эти два клоуна на цветастых молодежных толстовках, с белыми, как у близнецов, капюшонами.
      Причем выражения лиц, как бы это помягче сказать… у всех совершенно одинаково беспокойные…
      У людей с такими лицами в парке сигареты лучше не спрашивать, короче говоря.
      А то могут и удивиться невзначай.
      Я бы лично на задворках романтических пешеходных аллей Воробьевых гор с такими подозрительными типами не хотел бы пересекаться ни при каких обстоятельствах. Если только уж совсем прижмет, и то в последнюю очередь.
      Как от нас только окрестные пешеходы не шарахались, – просто ума не приложу…
      Хотя, – наверное, привыкли.
      Москва все-таки.
      Какую тварь тут только не встретишь…
      …Нашли подходящее местечко, уселись, раскупорили первые бутылочки.
      Никитос с Жекой, как я и предполагал, тут же набросились на соленые ржаные сухарики, мне Гарри протянул весьма симпатичную пластиковую упаковочку с моими любимыми сушеными кальмарами.
      Выпили, закурили.
      Помолчали немного, сделали еще по небольшому глоточку.
      – Ну, – выдыхает, наконец, Мажор, – по глотку сделали. А теперь давайте рассказывайте…
      – С чего, – спрашиваю, делая еще один небольшой глоток, – начинать-то? И с кого из нас троих, если еще конкретнее?
      – С тебя, разумеется, – кривится. – С этими-то двумя стосами мне и так все понятно. Попробовали бы не доложить! Все, как надо, сделали, хоть, по сути, и придурки редкостные. Акция прошла удачно, мусор вынесен. Никто серьезно, кроме этого самого мусора, не пострадал. «Ю» еще по дороге, как мы и предполагали, коняшек как следует опиздюлили по твоей наводке. Хотя составчик у них, справедливости ради, не очень был, подвели твои скауты…
      Я хмыкаю, мысленно ставлю галочку, с кем разобраться.
      Юны к своей репутации ревностно относятся.
      Серьезно.
      Иногда даже чересчур серьезно, мне почему-то так кажется.
      Могут и обидеться слегонца за не совсем точную инфу…
      Гарри успокаивающе хлопает меня по плечу, улыбается.
      – Ну да ладно, – говорит, – их дела. Они не в претензии, кстати, если что. Как и кони, все по-честному было. Так что по теме околофутбола – у нас все в порядке. Но лично меня сейчас, куда больше любого ОФ и любых в нем побед, то, что с Ингой и Али происходит, волнует, как ты сам прекрасно понимаешь. Как он хоть сам-то там сейчас, не сильно плывет?
      Я хмыкаю и смотрю направо, где совсем молоденькая светловолосая девчонка увлеченно катает простенькую синенькую коляску.
      Такую, родом из восьмидесятых.
      Я фотографии старые у мамы в альбоме видел, так что опознаю без труда. Сам когда-то на почти что такой рассекал.
      В счастливом, ничего не понимающем возрасте.
      Причем судя по уверенным, отточенным движениям, которыми она в этой самой коляске что-то поправляет, и по тому, как при этом вся изнутри светится, – не няня, не сестра и не тетя – ребенок ее.
      Студентка, наверное.
      Из МГУ.
      У них тут студгородок недалеко, общаги.
      И, что самое удивительное, в них действительно студенты живут, а не какие-нибудь очередные вьетнамцы с азербайджанцами…
      – Глеб, – говорю, – в порядке. В полном. Настолько, насколько это вообще возможно в его нынешнем положении. У меня даже такое чувство, что он наоборот немного подсобрался.
      Мажор вздыхает, делает большой, жадный глоток из бутылки. Я продолжаю.
      – А куда тут денешься-то?! – развожу руками. – Встряхнуло его вчера, конечно, нереально. По полной программе, ни одному врагу не пожелаешь. Я временами даже прежнего Али за его спиной разглядывал. Ту самую злобную хитро-сделанную сволочь, которую мы все так любили. Аж мурашки по коже один раз прошли. Даже для бассейна время выкроить умудрился, вместо того чтобы начинать опохмеляться и жалеть себя, несчастного и неприкаянного. Вот только не знаю, надолго ли вся эта красота на нашей фотке проявляется? Тут ведь и не угадаешь, как ситуация будет поворачиваться…
      – А что, – спрашивает Гарри, – есть шансы, что эта кривая вверх ненадолго?
      – Да, – жму плечами, – хрен его знает. Это же не финансовая операция, тут тренд так сразу и не определишь ни хрена. Ингу-то он по-любому вытащит, а вот что дальше – тут, как говорится, возможны варианты. Наука, знаешь ли, имеет много гитик. Не мне тебе, короче, объяснять…
      – И что же, – Гарри одним глотком добивает бутылку и тут же открывает следующую, – нам делать тогда, брат? Если ты говоришь, что ты видел прежнего Али, то еще раз терять своего старого друга я – совершенно не намерен. Мне и за прошлый раз, когда мы с тобой, как последние уроды, потихоньку в сторонку отошли, не мешая ему разваливаться да в водке эти развалины топить, – хочешь, верь, хочешь, нет, но до сих пор стыдно нереально…
      – А мне, – неожиданно встревает Никитос, – в этой истории почему-то больше всего Ингу жалко. Красивая она очень. И хорошая. Я влюблен в нее даже был, прям по самые по уши, когда против нее в челлендже гонялся…
      Ну ни хрена себе, думаю! И этот туда же…
      Но молчу.
      Только, подражая Мажору, добиваю одним глотком бутылку пива и лезу в сумку за следующей.
      – Ингу, – соглашаюсь, – тоже жалко. Человечек она и вправду неплохой…
      – Но нашего друга, – подхватывает Гарри, – зовут Али. Точка. И Ингу в этой ситуации лично я воспринимаю исключительно как одну из частей одной огромной проблемы по имени Глеб. И – будьте любезны…
      Я отхлебываю глоток из второй бутылки, снова бросаю тоскливый взгляд в сторону светловолосой молодой мамашки и отрицательно качаю головой.
      – Это, – говорю, – похоже, и есть наша основная ошибка, Гарри. Нет отдельной проблемы по имени Глеб, точно так же, как и нет отдельной проблемы по имени Инга. Это, брат мой старший, одна – очень дурная, надо сказать, – но одна, и только одна, проблема. А Али и Инга всего лишь – две разные стороны одной и той же медали. И, что самое страшное, брат: они, похоже, оба это прекрасно понимают. И понимали с самого начала, просто сделать ничего не могли. И сейчас не могут. И как им с этой херней помочь, у меня, просто поверь, совершенно в башке не укладывается. Потому как люди и вместе быть не могут, и по отдельности просто тупо подыхают, разваливаются, деградируют. Просто ты этот процесс только с одной стороны наблюдал, Никитос – только с другой, а я имел сомнительную честь с обеих, итить их мать, сторон поучаствовать…
      – Во-о-от даже как, – тянет Мажор и лезет ко мне в карман за пачкой с сигаретами. – А что?! Вполне даже может быть, что и так. Тут тебе, брат, точно виднее. У меня-то по этой части опыта никакого. Я ж, понимаешь, всегда от такой Санта-Барбары бегал быстрее, чем черт от ладана и поп от триппера. Женился, доченек родил, людей из них воспитаю хороших, – и все дела. Дома комфортно опять-таки. Жена – женщина надежная, спиной к ней поворачиваться не страшно. А спроси меня, любил ли я ее когда-нибудь, так и даже не найду, что ответить-то. Даже когда песни ей под гитару тут на Воробьевых распевал, бля, как кот мартовский…
      Я вздыхаю в ответ, тоже вытаскиваю из пачки сигарету, и мы прикуриваем.
      – Даже не знаю, – тоскливо смотрю в сторону, – как мне относиться к этим твоим словам. Завидовать или сочувствовать…
      – Каждому, – жмет плечами Мажор, – свое. И меня мое лично вполне пока что устраивает…
      Сидим.
      Молчим.
      Пьем пиво, шуршим сухариками.
      Все четверо.
      Ветра здесь и вправду почти что нет, и я смотрю, как неторопливо, выписывая не поддающиеся математическому исчислению кривые, падают на асфальт разноцветные осенние листья.
      Хотя какой-нибудь физтех со мной, наверняка, на эту тему поспорил бы.
      Насчет, в смысле, математического исчисления.
      Мне плевать.
      Мне нравится так думать – и все дела.
      – Угу, – неожиданно болезненно и ядовито кривится Никитос, – устраивает, конечно. Пока то, что не устраивает, не подойдет к тебе так тихонько из-за угла и не ебанет тебя по твоей тупой банкирской башке. Да так ебанет, что тебе пыльный мешок, бля, просторным и чистым дворцом покажется…
      И снова присасывается к бутылке с пивом и деловито шуршит целлофановыми обертками от ржаных сухариков.
      Ну, бля, думаю, – что за жизнь.
      И листья никак падать не прекратят, и пиво, сцуко, никак не кончается…
      – Может, оно и так, конечно, – держит удар Мажор. – Я тут вообще-то, сцуко, профан, так что даже спорить не буду. Только пока в руках себя держать удавалось. Хотя, врать не буду, и накатывает порой такая тоска, что хочется плюнуть на все на хрен и отправиться немедленно к проституткам. Но – держусь ведь как-то, потихонечку…
      – Не о том ты сейчас, – снова кривится Никитка, – Гарри. Ой, бля, не о том…
      – Да я знаю, – неожиданно широко улыбается Мажор, – что не о том, салага. Просто сейчас речь вообще не обо мне идет. Вот когда придет мой черед по крышам прыгать и в омут нырять, – тогда и поговорим «о том» гораздо подробнее. А сейчас у нас на повестке дня – совсем другая хуйня, брат. И ее в отличие от моей – от пока что, к счастью, гипотетической – надо решать немедленно. Иначе сами себе пожизненный приговор мужского непрощения и неуважения подпишем. Тебе это надо, Никитос?! Думаю, что нет. Вот и мне не надо. Ну, просто ни капельки…
      Я хмыкаю.
      Про себя, разумеется.
      Молодец, Мажор.
      Просто красавец.
      Отбился, да еще как, с каким профитом!
      Вот только любопытно, что за чертей он в своей роскошной рублевской квартире гоняет тоскливыми осенними вечерами?
      Боюсь, что наши с Никитосом личные дьяволята при виде этих тварей со страху сдохнут. И разбегутся с диким истерическим писком по пыльным уголкам наших с ним маленьких персональных преисподенок…
      Ну да ладно, думаю.
      Тут-то он, по крайней мере, прав – стопудово.
      Сейчас об этом думать – не время и не место.
      Просто потому, что у другого нашего с ним друга этого самого времени, – в смысле, для того, чтобы подумать, – боюсь, остается все меньше и меньше.
      Скукоживается оно у него, словно шагреневая кожа у героя одной из новелл старинного французского беллетриста.
      Жившего, если мне склероз не изменяет, аж в позапрошлом столетии.
      Во дела, качаю про себя головой.
      Неужели и вправду человек вообще ни хрена не меняется?!
      И его одни и те же проблемы занимают, что в девятнадцатом, что в – страшно подумать – аж двадцать первом столетии?!
      Да нет, вряд ли.
      Вряд ли бы бальзаковские герои в наше время элементарно выжили, со всеми этими своими мильонами терзаний.
      А мы – ничего так, пыхтим потихонечку.
      И даже умудряемся удовольствие от этой жизни получать какое-никакое…
      – Самое поганое, – говорю медленно, с трудом подбирая слова, – что мы, похоже, в той же ловушке, что и они сами. Это, блядь, просто, по ходу, воронка какая-то их личного, ниебически хитровыебанного изготовления. И нас туда всех, мудаков, потихонечку и заволакивает. Туда бесконечно падать можно, и чем глубже падаешь, тем сильнее засасывает. Просто потому, что мы, как и они сами, тоже все понимаем, а помочь им ничем не в состоянии. И не помочь не можем, бля, потому что, – тут Гарри прав, причем стопудово, – сами себе этого никогда не простим. И не забудем, даже если очень постараемся. Вот такая вот хуйня у нас в результате и рисуется, – захочешь, не сотрешь. Ни действия, ни бездействия…
      – И что же нам делать? – внимательно и тяжело смотрит мне прямо в глаза Никитка.
      И мне становится страшно, потому что я вижу, что он тоже взрослеет и матереет.
      Скоро тебе тоже свою стаю придется сбивать, парень.
      Потому что эту я тебе не отдам.
      И не надейся…
      …Я только бессильно пожимаю плечами.
      – Если б я знал, – морщусь. – Если б я только знал, Никитос, то, неужели ты думаешь, что я бы не поделился? Но я – просто не знаю. Как и Мажор. Как и ты сам, похоже. Вон, может, Жека знает, ему со стороны, глядишь, как-то виднее…
      Мы втроем улыбаемся.
      Жеке – везет, ему все эти проблемы – до флага.
      Он и Али-то толком не знал никогда.
      Что уж тут говорить про Ингу и всю эту вполне себе дерьмовенькую историю…
      Но именно Жека – неожиданно для нас для всех – жмет плечами, встает с лавки, потягивается и улыбается.
      – А что тут знать-то, – спрашивает, – парни?! Нужно просто смотреть и ждать. И в нужное время, итить, просто чуть-чуть подтолкнуть события в нужную вам всем сторону. Делов-то… Вы лучше как-нибудь меня с этим вашим Али познакомьте поближе, ок? Любопытный мужик, похоже, итить. Хоть и слабенький…
      Мы так и застываем все втроем.
      С раззявленными щщами и по ходу слегка расслабленными сфинктерами.
      Вот ведь какая шняга, думаю…
      Я все-таки не ошибся в тебе, Жека.
      Хоть ты и совсем щенок и иногда просто откровенно не рубишь тему.
      Потому как то, о чем ты сейчас сказал, в нашей компании до тебя мог сказать только один человек.
      Так кто же тебя все-таки сменит, Мажор, когда ты вслед за Али отойдешь в сторону от бригады?
      Я?!
      Или вот эта вот зеленая ждановская отморозь?!
      Ну-ну.
      Гы.
      Ну уж нет.
      Мы еще, пожалуй, поборемся…

      К Инге я уехал прямо от ребят, из парка на Воробьевых горах, оставив их и дальше обсуждать происходящее с миром, с ними самими и с нашим общим другом Али на тихой скамеечке неподалеку от трамплина.
      И так и не предупредив, кстати, насчет неприемлемости простых силовых решений.
      Впрочем, они, похоже, и сами все прекрасно поняли.
      И без специально поданной команды голосом действовать и не собирались, причем ни при каких обстоятельствах.
      Школа.
      Все-таки у жестко-иерархических структур, типа хулиганских околофутбольных бригад, есть, думаю, свои определенные преимущества.
      Хотя бы в принципах управления.
      В других жизненных ситуациях и с другими людьми, – пришлось бы попотеть, объясняючи самые простые и элементарные вещи.
      А тут: сказано – сделано.
      И даже не сказано – все равно сделано.
      Одна, кстати, из причин, почему я на этой стороне баррикад.
      И менять ее, эту сторону, не собираюсь.
      Ни при каких обстоятельствах.
      Накосячить эти люди, разумеется, могут, причем по полной программе.
      А вот предать – никогда.
      …А Инге я, разумеется, сначала позвонил.
      Еще когда там, у скамейки, с парнями пасся.
      Без звонка в таких ситуациях в гости ездят только самовлюбленные кретины, полагающие, что уж их-то точно все и всегда рады видеть.
      Я сам таких обычно либо бью, либо игнорю.
      В зависимости от обстоятельств.
      Причем бью как раз тех, кто, с моей точки зрения, еще пока что не совсем безнадежен.
      Иначе зачем к ним еще и какие-то усилия прилагать, время свое тратить, отнюдь, кстати, не бесконечное?
      И по этой самой – страшной и оттого весьма уважительной причине еще более ценное…
      – Привет, – говорю, – Инусь, как себя чувствуешь?
      – Спасибо, – отвечает, – хреново. Можно подумать, что сам не понимаешь. Вы с Глебом как, – приедете? Я жду…
      – Глеб, – мнусь, – пока не готов. Он сейчас делами занят сильно, догадываешься какими, наверное. Сказал, что ты поймешь, типа, не просто так двенадцать лет вместе прожили. А мне велел к тебе ехать обязательно. Впрочем, я бы и сам приехал, без всяких его указивок…
      – Понятно, – усмехается Инга, – ему просто так приехать нельзя. Только в роли принца на белом коне. Спасающим бедную принцессу от ментов и прочей уголовщины. Ну что ж, рада, что хоть что-то в этой жизни не меняется. А ты приезжай, конечно, буду ждать…
      Но в голосе, чувствую, реальное недовольство присутствует.
      И даже не слишком сильно скрываемое.
      Я там нужен, разумеется.
      Но только в качестве сопровождающего лица.
      А так – как рыбе зонтик, приблизительно.
      Нда, думаю…
      – Напрасно ты так, Инг, – говорю. – Я бы и сам на его месте сразу вот так вот к тебе мчаться реально подобосрался бы. К тому же еще в такой поганой ситуации…
      Она замолкает. Надолго.
      Словно как на стенку какую с разбега налетает, мне почему-то так кажется.
      – Так ты, – выговаривает, наконец, – исключительно в этом дело, думаешь? Что он не на место мое, – слева, в самом крайнем ряду, меня поставить хочет, а просто с духом собирается?
      Я тоже замолкаю.
      Только по совсем другой причине.
      Ошарашенно.
      – Дура ты все-таки, Инга, – выдыхаю. – Хоть и умная. Нет, если это тебе так интересно, дело не в этом. Точнее, не только в этом, конечно. Там, в его мозгах, я так понимаю, чересчур много всего сейчас наворочено. И насрано. У меня бы вообще, наверное, крыша бы прохудилась. Ну и постановка тебя на место, наверное, тоже имеет место быть. Сразу же после желания выиграть первенство мира по перетягиванию каната. И необходимости срочно научиться вязать на спицах крестиком…
      Инга вздыхает.
      – Сам ты дурак, Данька, – всхлипывает, – причем еще и безграмотный. Крестиком не вяжут, крестиком вышивают. И гладью. Так что если в следующий раз захочешь что-то умненькое сказать, то сначала подумай хорошенько. Головой, желательно. И инфу покачай. Тоже мне – хардкор, хулиган, кежуал. Известный, блин, журналист с именем. Сопляк неумытый. А так – приезжай, конечно. Буду ждать. Очень. Только не обижайся, пожалуйста, я сейчас не в себе немного. И внешне разобранная, и внутри растрепанная. Мне времени нужно, хоть немного. Хотя бы для того, чтобы умыться элементарно, понимаешь? И задуматься…