Ангел за правым плечом (ОколоФутбол)

      – Заработай?! – суживает глаза. – А она их что, заработала?! Если б заработала, я бы молчал! В тряпочку! А она их не заработала, а у своего олигарха взяла. Чуток отсосала из того, что он у народа накрысил. А что?! У таких сук – и не убывает…
      Я приподнимаю правую бровь домиком, чешу средним пальцем левой руки переносицу.
      – А ты, – спрашиваю, – точно уверен, что он «накрысил», а она «отсосала»? И ответить сможешь, ежели вдруг спросят, так, чисто по-взрослому?! Уверен?! Может все-таки имеет смысл говорить «заработал»?! А еще точнее – «заработали», они в конце концов вместе тогда жили…
      Он кривился.
      – Заработал?! – фыркает. – Где это ты видел, чтобы такие деньги в этой стране кто-то «зарабатывал», интересно?! Еще скажи «честно заработал», а мы с пацанами посмеемся! Лучшая шутка сезона, блин, на фиг…
      – Любопытно, – усмехаюсь, – ты рассуждаешь. С одной стороны, «эта страна», с другой – переживаешь, что у нее кто-то деньги «крысит». Да еще и уверен, что этим занимаются, похоже, все, у кого доход чуть выше твоего собственного. Пиздец, конечно, логика получается. Ты уж определись тогда, мутик, за кого ты – за красных, или за белых?
      – Мне, – шипит, – эта страна до флага! Со всем ее вечным воровством, блядством, страданиями, коррупцией, литературой, архитектурой и прочим ублюдочным климатом! Я просто за справедливость говорю! А что твои любимые олигархи творят, тут за примером ходить далеко не надо. Вон иди в церковь зайди! Прямо сейчас, когда там человека убитого отпевают! Посмотри на результат! Укачаешься!
      Я морщусь, смотрю исподлобья.
      – Интересная, – цежу сквозь зубы, – у тебя, друган, точка зрения на все происходящее в нашем обществе…
      – А что?! – вскидывается. – Ты что-то против имеешь?!
      – Имею, – щерюсь в ответ. – Хочешь подробностей? Или просто на неприятности нарываешься?!
      Он – мгновенно затухает. А значит – помнит, сучок.
      Репутация.
      Такие вещи неглупыми людьми и спустя годы не забываются.
      А он – кто угодно, только не идиот.
      Просто – брехливая шавка, вредная и, надо отдать ему должное, пронырливая.
      Обычное ничтожество.
      Зато какой-то злобный недомерок – из тех, видимо, кто пришел в челлендж уже после моего ухода и про мои дела не наслышан, – из-за его спины, как черт из шкатулки, выпрыгивает.
      – А ты, – орет, – кто еще тут такой, чтобы в наши дела писаться?! Я тебя не знаю! Если ты от этой сучки накокаиненной сюда прибыл – так вали на хрен отсюда, пока пизды не получил!
      Объяснять что-либо таким экземплярам совершенно бессмысленно, и я просто делаю шаг вперед и коротко, без замаха, пробиваю «двойку»: в печень и солнечное сплетение.
      Самое то в подобного рода ситуации.
      И следов особых не остается, и сознание, как правило, через некоторое время восстанавливается.
      И даже, не побоюсь этого слова, проясняется.
      В том смысле, что сабж начинает воспринимать более адекватно, что можно делать в этом мире, а чего нельзя, причем – ну абсолютно ни при каких обстоятельствах.
      По-любому…
      – Меня зовут Дэн, – говорю негромко. – Еще у кого из присутствующих есть какие вопросы?
      Один из незнакомых парней вроде как пытается дернуться вслед за недомерком, но очкастый его решительно останавливает.
      Помнит, сука.
      Ну и ладненько.
      А бледного и с трудом дышащего карлика двое спутников, гляжу, уже потихоньку довели до скамеечки.
      И – правильно.
      Пусть посидит.
      Передохнет маленько, успокоится.
      Воздухом подышит.
      Ему ща полезно…
      – Ну, – кривится очкастый, – что, доволен?! Решил вопрос?! Причем, как всегда, своими любимыми методами?! Ты сильнее, к тому же за твоей спиной маячит отмороженное футбольное хулиганье, думаешь, я не понимаю, почему ты такой уверенный?! Тебя и твоих бойцов прикрывают большие деньги и большие люди, значит – ты прав, да, так получается?! Потому как ты, вместе с Ингой и ее бывшим муженьком, типа, элита, вам все дозволено, а мы – быдло, права голоса не имеющее?!
      Он явно почему-то боится повысить на меня голос, и даже кричать умудряется шепотом, с какими-то влажными всхлипываниями.
      Смешно, кстати, получается.
      Ну да ладно, не надо пока отвлекаться на постороннее.
      Послушаю-ка я лучше, что там этот мутик далее вещать будет.
      – А и правда, зачем ты сюда приперся, а, Дэн?! – выпячивает тем временем впалую грудь и отставляет назад ножку оратор. – Ингу защищать?! Так – не надо. Мать погибшего штурмана, как я понимаю, претензий к ней уже не имеет. Проблема закрыта, деньги уплачены, с ментами все решено. И она теперь такая же потерпевшая, как и лежащий в гробу покойничек. Несчастненькая-пренесчастненькая. Люди ее муженька богатенького вон уже и организацией похорон, похоже, занимаются! Что дурочку-то валять, я что, не вижу что ли?! А тебе-то чего все неймется?! Понимания у нас что ли ищешь?! Так это – без толку! Мы – просто из разных миров, парень, понятно?! Или ты у них тут просто за старшего, у этих шестерок? И просто за порядком приглядываешь?!
      Я вздыхаю, натягиваю поглубже бейсболку, достаю из кармана фляжку, делаю большой глоток.
      Закуриваю.
      – А ведь он, – киваю в сторону постепенно приходящего в себя сабжа, – за тебя свою порцию получил, дружище. А не за себя. За твои мутки, твою тупую злобность и твой личный комплекс неполноценности. И за байку про кокаин в ее крови, до которой только ты, урод, и мог додуматься, больше некому. Ты ведь сам когда-то в челлендж ходил, пока не скурвился. Знаешь, что это такое. Все знают. И чем это закончиться может для любого из нас, кто хоть когда-нибудь на трассу вставал, тебе тоже очень даже хорошо известно. Как и то, что в челлендж никто никого выходить насильно не заставляет, и неважно – пилотом или штурманом – это его личный выбор и его личная, извини, ответственность…
      Я несильно беру его левой рукой за лацкан кургузого твидового пиджачка, и он мгновенно бледнеет.
      – И, – продолжаю, нехорошо улыбаясь и стряхивая свободной рукой с его пиджака несуществующие пылинки, – то, что Инга даже после бокала шампанского никогда в руль не сядет, тебе тоже, сука ты такая, прекрасно известно! Что и подтверждается актом медэкспертизы в Склифе, где она анализы сдавала на наличие в крови алкоголя и наркотиков. Или ты этого не знал, мутик?! Ну так напрасно. Мог бы и поинтересоваться, прежде чем говно развозить…
      Всматриваюсь внимательно в его лицо.
      Это мне показалось или у него и в самом деле на лбу испарина выступила?
      Ну тогда и вправду пора заканчивать.
      А то еще обоссытся прямо у меня в руках, не приведи господи.
      – Ну а теперь относительно твоего вопроса. Что касается меня, – кривлюсь, – то я сюда приехал просто проводить хорошего парня, с которым когда-то вместе гонялся. В отличие от тебя. Потому как ты, судя по сложносочиненным щщам и хорошей информированности о процессах, прибыл сюда отнюдь не за этим. А что-то замутить в своем ублюдочном духе. То есть – достаточно гадостное и говнистое. Ну так забудь. Это – мое слово. А кто я сейчас и зачем по этой жизни, тебе, дружок, тоже, как я погляжу, вполне неплохо известно. Как и то, что я здесь – не один, и если чего не так пойдет, – мы тебя, урода, враз соструним. Всасываешь?! Кажется, всасываешь. Тогда усохни…
      Отталкиваю его брезгливо, достаю фляжку, делаю еще один большой глоток, демонстративно убираю виски в карман и ухожу к машине.
      Вот и поговорили, думаю.
      И сигарета еще очень уж быстро в этой чертовой мороси размокает.
      …Может, хоть ближе к вечеру распогодится.
      А то дерби сегодня, причем на «Динамо», а там козырек над трибунами напрочь отсутствует.
      Скорее бы что ли вся эта байда заканчивалась на хрен.
      А то – так муторно…
      …Сделал еще глоток, покурил, погулял по окрестностям.
      Бабке какой-то у церковной ограды денег зачем-то дал, хотя раньше за мной такой ерунды никогда не наблюдалось.
      Промок прилично, разумеется.
      И – ноги промочил по полной программе, что самое поганое.
      Единственное, что утешало, – уж очень красиво облака мимо позолоченных крестов церкви проплывали. Вполне себе эдак достойно, и даже, как-то совсем уж необычно для низкого московского неба, величественно.
      Будто провожали кого.
      Может, и Серегу.
      Кто его знает, как там все, на самом верху, на самом-то деле устроено.
      …Наконец служба закончилась, и народ потихоньку потянулся из церкви. Смурной какой-то, неправильный. На Никитосе, к примеру, когда он на водительское место залез, – просто лица не было.
      Даже нижняя губа чуть дрожала и глаз дергался.
      За ним, в принципе, и раньше такая фигня числилась, но давно, очень давно. Еще в те времена, когда он к мясному мобу моими молитвами не прибился. На террасе быстро, вы уж мне поверьте, нервишки подлечивают.
      Да так, что народ совсем перестает о чем-то пустом не по делу беспокоиться.
      – Что там такое случилось-то? – спрашиваю. – А то видок у публики такой, будто их всех только что каким-то солидным аргументом прямо по тыковке угостили. Нет, я все понимаю: парня жалко, то-се. Сам страдал тут ходил. Но уж не настолько же радикально у кого-то эмоции ударили, чтобы аж всю толпу накрыло. На тебя так вообще без слез смотреть невозможно…
      – А-а-а, – машет рукой, – дай закурить что ли…
      Присматриваюсь внимательно, а у него не только губа с глазом, но еще и кончики пальцев подергиваются.
      Ну и ни хрена же себе, думаю.
      Жму плечами, достаю пачку, вынимаю оттуда сигарету, сую ему в рот, подношу зажигалку.
      – Пиздец там, на самом деле, – затягивается, – врачи предупреждали, что надо было в закрытом гробу хоронить. Нет, бля, настояли уроды, типа, откройте, проститься хотим. А там…
      Его передергивает.
      – Поня-а-атно, – тяну. – А кто настоял-то?
      – Да хрен его знает, – откидывается в кресле, – кто настоял. Единственное, что могу сказать, так это то, что он полный урод и придурок. Короче, ты правильно сделал, что не пошел. Живому человеку на это смотреть нельзя, ни под каким соусом. Мать – так вообще сознание потеряла, еле откачали…
      – Кажется, – бледнею, – я догадываюсь, кто эти твари. Радетели, блядь, всеобщей социальной справедливости. Только что за жизнь беседовали. Почти что по понятиям. У-у-у, су-у-укааа!!!
      И – выскакиваю из машины.
      Хрен там.
      Этих козлов уже и след простыл.
      Понятно…
      Ничего, поквитаемся…
      Шарик, он, сцуко, – круглый.
      И не захочешь, а встретишься…
      Ведь все просчитали, гандоны.
      Все!
      Кроме одного.
      Что я их тут пропалю, причем – по-взрослому.
      И я буду не я, если им эта ошибка в три цены не обойдется.
      Как минимум.
      …Со злости изо всех силенок долбанул по ни в чем не повинному колесу, залез обратно в машину, закурил.
      Гляжу, Никитос на меня смотрит внимательно-внимательно, чуть исподлобья, и аж глаза от напряжения чуть выкатил.
      И они теперь у него – точь-в-точь как у какающей собачки стали.
      Глеб так когда-то говорил.
      Али, в смысле.
      Обоссаться со смеху можно.
      В какой-нибудь другой ситуации, разумеется.
      – Так ты что, думаешь, спецом?! – выдыхает.
      Я – ничего не отвечаю.
      Только киваю утвердительно.
      – Покажешь потом кто? – просит. – Я эту тварь – лично удавлю! Если у тебя у самого руки не дойдут, разумеется.
      Я – опять киваю.
      Тут и говорить нечего.
      Мы этих уродов – вместе отработаем, иначе несправедливо.
      По отношению даже не к нам, а к целому мирозданию.
      К земле, которая нас родила и позволяет по себе передвигаться, уж простите за пафос.
      И зачем-то еще к нашему брату и этих блядей присовокупила.
      О, господи…
      …Но – чуть попозже.
      Сейчас нельзя!
      Ни в коем случае нельзя их именно сейчас гасить, пока вся эта муть не успокоилась, напоминаю себе слова Глеба!
      И Ингу подставим по полной, и самому на нары, если честно, ни фига не хочется…
      Никита поджимает губы, отщелкивает окурок в боковое стекло и аккуратно поворачивает ключ в замке зажигания…
      – Как ты думаешь, – морщится, – это ж какой извращенный мозг нужно иметь, чтобы такую хуйню придумать? И самое главное, ради чего?! Блин. Я просто себе цели такой не могу представить, чтобы нормальный, вменяемый и не душевнобольной человек начал такие средства использовать. Хотя ненавидеть, в принципе, уже давно научился, не маленький…
      Я хмыкаю.
      – Просто, – говорю, – у нас с тобой, Никитос, видать, фантазия слабовата. В смысле, чтобы такую хуйню суметь замутить. А ненавидеть по-настоящему я лично, – не знаю уж, как ты, – до сегодняшнего дня, выходит, и не умел…
      Он смотрит на меня внимательно, качает влево-вправо иссеченной шрамами башней бывалого уличного бойца, хмурится исподлобья.
      – А та история? – спрашивает. – Когда тебя карланы бомжовские после выезда в Питер на вокзале отловили и чуть инвалидом на всю оставшуюся жизнь не сделали, она как, тоже не в счет что ли?! Когда ты почти год на больничке провалялся, хрен знает сколько операций перенес и потом считай заново ходить учился?!
      Я задумываюсь.
      – Да в счет, конечно, – жму через некоторое время плечами. – Все в этом мире в счет, стос. И нам, и им, за нашу непутевую жизнь по-любому в самой высокой инстанции по полной предъявят, сам понимаешь. Мне тогда очень больно было, Никит. И страшно. Но даже эта хрень, понимаешь, стос, была заложена в правила игры, которые я выбирал для себя сам. Вместе с цветами любимой команды. На самой грани, конечно, но – в правилах.
      Морщусь, отщелкиваю истлевшую сигарету. Потом тянусь за новой.
      Скоро я в тех же объемах, что и Али, курить начну, чувствую.
      Сколько он там говорил в день выкуривает? Три пачки?!
      Так я уже – где-то тут, рядышком…
      – Я ведь знал, что такое может случиться, всасываешь? – вздыхаю. – И что наша околофутбольная игра, увы, не всегда ведется по правилам, тоже догадывался. Да, это, конечно, беспредел, но к такому беспределу нужно быть готовым, если ты выходишь на эту тропу. Она ведь, тропа эта, в смысле, по сути своей, ни фига не для маленьких девочек. Тревожный путь, такой же, как твои щщи на текущий момент времени. И на нем может быть все, что угодно. Иногда на этом пути даже и убивают. Правила выбранной игры, ничего, в принципе, такого особого…
      Роюсь по карманом в поисках зажигалки, в результате прикуриваю от Никиткиной, заботливо им протянутой.
      Глубоко и решительно затягиваюсь.
      Много курю, говорите?!
      Ну-ну.
      Убьет-то меня – все равно не это, я почему-то так думаю…
      – А то, что было сегодня, – выпускаю дым, – оно ведь – не просто блядство. Оно ломает все, чем я живу, всю мою жизнь, мою честь, мою систему координат. Мой путь, наконец. Мы просто несовместимы с этим, стос. И если мы признаем эту хрень за имеющую право на существование, то нас просто не будет. Вообще. Нас никто не будет любить, бояться или ненавидеть. Если в правилах игры заложить такое, как было сегодня на отпевании, то нам нечего делать в этой игре, брат. И значит – незачем жить. А за это уже стоит не только умирать, но и убивать. Разницу чувствуешь?! Или мы, или они, третьего просто не бывает. И вот именно поэтому я, кажется, вынужден учиться ненавидеть уже по-настоящему…
      Он молчит.
      Думает.
      Комкает окурок в пепельнице, прикуривает новую сигарету.
      – Может, ты и прав, – выдыхает, – Дэн. По крайней мере, я тебе верю. Потому ты и старший среди нас. Я это признаю, хоть мы с тобой и ровесники. Пока не понимаю до конца почему, но уже верю. И если ты скажешь, что нам надо учиться убивать, то я обязательно научусь. Хотя мне этого, врать не буду, ну совсем даже и не хочется…
      …На кладбище зато – ехали хорошо.
      По-рейсерски.
      Длинной, неимоверно длинной колонной хищных, стремительных аппаратов, казалось, смертельно обиженных на то, что их заставляют передвигаться по неплохому покрытию с такой черепашьей скоростью. А когда над этой необычной колонной начинали плакать сигналы клаксонов – это было по-настоящему красиво.
      И – по-настоящему страшно.
      Потому как если в этом гребаном мире начинает плакать даже железо, то как в нем тогда жить обычному, простому, живому и теплому человеку?
      Хорошо еще, что все мы – и я, и мои парни, и лучшая часть рейсерского движения, – ну совершенно непростые и необычные, я почему-то так думаю.
      …Все-таки, хоть я и совершенно сознательно ушел из этого движа (о чем, кстати, никогда и ни разу не жалел), – не уважать этих людей и их идеалы было бы, как минимум, неприлично.
      Игра со смертью – это достойная игра, как бы она ни обзывалась.
      Другое дело, что правила в этой игре устанавливают зачастую люди, не имеющие на это ни малейшего права. А играют по ним – не они, а молодые щенки, не то что о смерти, но и о жизни имеющие пока что самое смутное представление.
      Но это уже – так, частности…
      Хотя бы потому, что организаторы гонок никогда не становятся легендами. И не живут в них, даже после собственной смерти.
      Легендами становятся только те, кто играют сами. И это, в общем-то, – по-любому правильно, я так думаю…
      …А на самом кладбище снова шел дождь, и хищно чавкала под небрежно брошенными досками временных дорожек рыжая жирная глина. В грязных лужах отражались хилые изогнутые деревца, черные силуэты провожающих, зеленые свежевыкрашенные ограды.
      Словом, все, кроме неба.
      Его и над нами-то толком не было, что уж тут о лужах-то говорить.
      Я даже не плакал. Наверное, разучился в последнее время.
      Жаль.
      А потом мы подошли к краю ямы в жирной, рыжей земле, и могильщики опустили блестящий лакированный гроб прямо в скопившуюся на дне грязную бурую жижу.
      Кто-то пытался говорить всякие пустые слова, кто-то просто плакал.
      Я опять сделал большой, обжигающий глоток из обтянутой кожей фляжки, закурил и поплелся назад к машине.
      Кидаться в этот ящик комком глины мне почему-то ну совершенно не хотелось.
      Да еще и этот дождь, блин, будь он неладен. Куртка вон уже вся насквозь промокла.
      И холодно.

Глава 15

      Футбол в этот раз мы с Никитосом смотрели в пабе, у Комбата.
      Идти на стадион по вполне понятной причине – ну совершенно не хотелось.
      Хоть и дождь этот кладбищенский давно уже закончился, и потеплело прилично. Парни отзвонились с сектора, сказали, что на террасе стадиона «Динамо», на котором кони нас принимали, – вполне комфортно.
      Ровно настолько, разумеется, насколько вообще может быть комфортно в этой мусорской помойке, отстроенной хрен знает в какие мохнатые времена и с тех пор ни разу не модернизировавшейся.
      Даже козырек над трибунами никак не присобачат, поэтому в дождь там – особенно весело.
      Хотя – ладно трындеть.
      У нас, у мяса, к сожалению, – и такого-то стадиона пока что нет.
      Надеюсь, что – пока…
      …К тому же – сегодня дерби.
      Единственное настоящее дерби в России.
      Причем – во всех смыслах этого слова.
      Мы – и кони.
      Лицом к лицу.
      Кто-то, конечно, может сказать – морда к морде, но нам это, в принципе, – фиолетово.
      Таких матчей в году – только два, редко – три.
      А год – это немалый отрезок человеческой жизни, которая, как я в последнее время не раз убеждался, к сожалению, увы, не бесконечна…
      …Но иногда в этой жизни случаются вещи и поважнее, чем дерби с конями.
      Редко, разумеется, но все-таки случаются.
      После которых идти на стадио, как бы тебе этого ни хотелось, – несколько… хм… кощунственно…
      Чем старше становишься, тем почему-то яснее начинаешь это понимать.
      И, увы, – с этим, кажется, уже ничего не поделаешь…
      …Перед игрой, само собой разумеется, зафиндюлили с Никитосом грамм по двести пятьдесят беленькой. И Серегу помянуть, и нервишки привести после всего в более или менее адекватное состояние.
      Сидим, курим.
      – Слушай, – говорит неожиданно, – я вот все-таки так и не могу понять никак этих уродов с гробом открытым. Они что, правда, какие-то совсем другие что ли? Из какой другой глины и по другим лекалам господом богом захерачены?
      Я в ответ только закашливаюсь, поперхнувшись внезапно загорчившей сигаретой.
      Он меня бьет по спине, я мотаю башкой из стороны в сторону.
      – Это, – говорю, – похоже, брат, не они другие, а мы. А они – как раз самые что ни на есть обыкновенные…
      Он немного откидывается на жесткой деревянной скамье, смотрит внимательно.
      – Это как это тебя понимать, «другие»? – спрашивает.
      – Да так и понимать, – усмехаюсь. – Ты в школе литературу ведь изучал, наверное, помнишь еще что из обязательной программы-то?
      – Да если честно, не очень, – смущается. – Меня тогда больше одноклассницы занимали. Точнее то, что у них под юбками. И машины гоночные. Мечтал об этом, врать не буду. Вся комната портретами Аэртона Сенны покойного была обклеена. Я даже так погибнуть, как он, мечтал, идиотина. Сейчас даже вспомнить странно, а тогда – за милую душу, представляешь?
      Я киваю, фыркаю.
      – Но про «лишних»-то людей помнишь? – спрашиваю.
      – А то! – фыркает в ответ. – Онегин еще ничего там, или Чацкий. А Печорина у нас в классе все пацаны полудурком считали недоделанным. Ему все само в руки идет, а он только всех, типа, мучает. А мне – нравился…
      – Вот-вот, – ухмыляюсь. – А вот теперь представь себе всю эту публику в эпоху скоростных информационных коммуникаций, когда найти друг друга куда легче, чем раньше, если, разумеется, хочется.
      – И что? – тупит не по-детски.
      – И ничего! – смеюсь. – Вот встретились бы они, прикинь, ну хотя бы у нас на террасе, на фанатском секторе. Посмотрели бы друг другу в глаза, и, знаешь, какой вопрос им первым пришел бы в их странные неглупые головы?
      – И какой? – смотрит остро и уже, кажется, немного понимающе.
      – Да простой! – ржу. – Типа, а с какого это такого нелепого хера именно мы тут, в этом мире, «лишние»?! Это что за мудель такой продуманный так тупо постановить обрадовался?!
      …А играл «Спартачок», кстати, весьма и весьма неплохо.
      Могли и додавить.
      Но и ничья с этим мегапафосным в последнее время отродьем катастрофой тоже отнюдь не выглядела.
      Новый тренер дарил новый футбол и новую надежду.
      И это уже само по себе было здорово.
      А победы – придут.
      Обязательно.
      А куда они от нас, спрашивается, на фиг денутся?!
      Мы – «Спартак»!
      И этим – все сказано…
      …Досмотрели мячик, скупо порадовались игре и результату, допили пиво, хлопнули за упокой непутевой Серегиной души еще немного горькой, невкусной водки, дождались со стадика Мажора с Жекой и поехали к Инге.
      Гарри кстати сказал, что Али сегодня тоже на террасе присутствовал.
      Обещал после игры коротко метнуться по делам, а потом тоже, как и мы все, к своей бывшей жене наведаться.
      Там, типа, и встретимся.
      Я недоуменно пожал плечами.
      Чего-то стремается не по-детски наш прошлый лидер, думаю.
      Боится.
      Ингу?
      Наедине с ней остаться?!
      Да нет, вряд ли.
      Себя, наверное…
      …По дороге, кстати, Мажору отзвонился Бак.
      Мы как раз о том, какие лучше хозяйке цветы купить, спорили.
      Я знал, что она любит желтые розы, ну и сказал об этом парням, разумеется. Но Мажору и Жеке почему-то показалось, что дарить такие цветы именно в такой день, да к тому же разведенной женщине, – несколько неправильно.
      Я пожал плечами, но спорить не стал.
      Плевать она хотела, думаю, на эти условности, но если парням от этого будет комфортнее, то – почему бы и нет…
      А Серега просто попросил передать Инге и Глебу поддержку и уважуху, извинился, что не приедет, а заодно с несколько истерическим смехом рассказал, что пересечься с конями сегодня по какой-то неведомой причине так и не получилось.
      Рыскали, рыскали по Москве, готовились, искали друг друга, прятались от наружки, скаутов гоняли, а – ни фига.
      Так и поехали на мегасложных щщах на «Динамо», перфоманс организовывать.
      Только паре молодежных составов удалось чутка перемахнуться где-то в районе Выхино.
      С нашим перевесом.
      Но это, разумеется, – так, утешительная номинация.
      Смех, да и только.
      Горьковатый, разумеется.
      Но – все же лучше, чем слезы…
      …Когда парковались на охраняемой площадке Ингиной элитки, пропалили знакомые щщи, выходящие из до боли знакомого подъезда.
      Мосфильмовский с Камри.
      Понятно, что с той же целью, что и мы, приезжали, но по какой-то причине не захотели задерживаться.
      Сказали, что там, наверху, сейчас пока что только Олигарх с женой и Валера Шальке тусуют, несколько КБУ-шников да пара топовых флинтов на тревожных, разочарованных сегодняшней околофутбольной неудачей физиономиях. Настолько разочарованных, что уже, поговаривают, и о самороспуске группировки начинают задумываться.
      Парни сказали, что они надеются, что это обычный гон, но я припомнил кое-какие недавние посиделки с тем же Баком и его парнями и, признаться, несколько прихренел от, похоже, открывающихся гнилых перспектив.
      Всякое может быть.
      Время, оно, сцуко, штука такая.
      Тонкая.
      И легенды – тут уж ничего не попишешь – тоже должны уходить вовремя.
      На пике.
      Пока еще о них помнят.
      Иначе – беда…
      …А Инга, говорят, – ничего, молодец, держится.
      Видно, что ждет в первую очередь Али, во вторую, – нас, его ближних. Ну и всех остальных «стариков» тоже, разумеется.
      Но – уже меньше.
      Именно поэтому они и свалили.
      Да и те, кто сейчас еще пока там, наверху, тоже потихоньку собираются сворачиваться.
      Камри – а инициатором «отхода» был явно он – всегда, несмотря на всю свою внешнюю отмороженность, отличался, сцуко, повышенной интеллигентской тактичностью, временами переходящей в откровенную мнительность.
      Лично мне это временами даже мешало…
      …Ну да бог с ними.
      Они парни, конечно, супер, и я бы с удовольствием с ними потрепался за жизнь, но сегодня перед нами, увы, стоят немного другие задачи. И, к сожалению, далеко не такие приятные, как нам всем, полагаю, хотелось бы…
      Ну и что?
      В принципе – не привыкать…
      Сами эту жизнь выбирали, винить некого…
      Да и незачем, откровенно говоря.
      Просто времени на эту хрень жалко.
      А его у нас у всех и не так-то и много выделено, как выясняется.
      О чем сегодняшние похороны, да и инфа о возможном самороспуске легендарной мясной группировки, лично мне, увы, в очередной раз, тактично напомнили.
      Типа, звоночек прозвенел.
      Ой, кстати, какой неприятный.
      Я же с флинтами начинал когда-то, в молодежном составе. Пока меня Мажор к себе поближе не подтянул.
      Да, время, сцуко, идет, оно конечно…
      И с этим, увы, ничего не поделаешь.
      Просачивается, тварь, как песок сквозь пальцы, где-нибудь на солнечном тропическом пляже. И – застывает холодным бездушным мрамором, на который только и можно что смотреть, а трогать руками – уже противопоказано.
      Холод, он ведь тоже обжигает, и это – во-первых.
      А во-вторых, – он еще и любое тепло вытягивает.
      Так что если у вас, как и у меня, к примеру, имеется пара-тройка собственных скелетов в шкафу, то пусть они там и живут.
      Ибо – не фиг этим тварям нигде, кроме наших собственных шкафов, разгуливать…
      …Продефилировали мимо предупрежденных Ингой и оттого равнодушных охранников, поднялись в обшитом зеркалами лифте, позвонили в знакомую дверь. В огромной квартире было светло, гулко и накурено.
      Мажор вручил цветы и поцеловал Ингу в щечку, меня она погладила по плечу, Никитосу растрепала густую непокорную шевелюру, а с Жекой – просто поздоровалась и представилась.
      Глаза у него при этом были, конечно, – совершенно офигевшие.
      Этот ждановский увалень, похоже, и понятия не имел, что зрелая, почти сорокалетняя женщина может быть такой молодой, привлекательной и так здорово выглядеть.
      Я мысленно похихикал и поаплодировал.
      Много, думаю, Жендос, тебе еще открытий чудных готовится по этой смешной во всех отношениях жизни.
      Ой много…
      …А народ вел себя в Ингиной квартире совсем как в старые времена, то есть – совершенно раскованно.
      Кто-то курил, кто-то рассматривал журналы, кто-то спорил, кто-то наливал себе виски и бросал туда твердые кубики льда из холодильника.
      Многие, и это чувствовалось, ждали Али.
      Ну – еще бы…
      В принципе, те, кто тут сегодня собрались, были скорее – его, а не ее компания. А Ингины рейсеры сюда уже либо приезжали, либо появятся в другой день, немного попозже. И, как я понимаю, во многом как раз потому, что Али, если честно, их и в старые времена не очень-то жаловал.
      Считал, в большинстве своем, просто пустышками.
      Не всех, конечно.
      Но там такого жесткого деления, как в околофутболе, на «основу» и «всех остальных», увы, пока что не существовало, а костяк любой тусы составляли люди, как правило, случайные. Рейсерский движ в нашей стране пока что, к сожалению, довольно молод, так что – ничего удивительного.
      Это еще не братство, а так, – тусовка, не более того.
      А тусовки Глеб презирал.
      И меня научил тому же, в этом надо честно признаться.
      Я, кстати, отчасти поэтому оттуда и ушел окончательно.
      Под его, под Глебовым – и в этом надо отдавать себе отчет, – несомненным влиянием.
      Гоняться-то мне было по-любому интересно, даже очень.
      До сих пор кончики пальцев подрагивают, когда тонкие водительские перчатки на ладони натягиваю.
      Но для того чтобы быть и там одним из первых, – как я в последнее время привык, – одного желания и упертости, к сожалению, недостаточно. А таланта пилота мне господь бог выделить в нужных количествах, увы, почему-то так и не сподобился, оставив болтаться в вечных середняках на этой прикольной и весьма любопытной для меня лично дистанции.