Легион, не внесенный в списки,
Ни знамен, ни значков никаких,
Разбитый на сотни отрядов,
Пролагающий путь для других.
 
      …
 
Край земли – наша мера,
Океан нам привычен всем,
В каждой драке под ветром дерется
Легион, не ведомый никем.
 
Р. Киплинг. «Потерянный легион»

      Собираться начали, как только стало темнеть.
      Те, кто все-таки решился подкатить на своих тачилах, парковались неподалеку от паба, выходили из машин, пипикали брелочками сигналок, поправляли бейсболки с длинными, изломанными козырьками.
      Потягивались, нервно позевывая.
      Здоровались, – с кем за руку, с кем просто – мимолетной ухмылкой или коротким кивком. Закуривали, озирались по сторонам, сбивались по интересам небольшими, тревожными, чуть сумрачными компаниями.
      Сплевывали набегающую слюну на стылый московский асфальт, вполголоса, как тяжелыми каучуковыми мячиками, перекидывались упругими, пустыми, ничего не значащими словами.
      В таких темах слова всегда пусты и не имеют никакого значения. О том, кто ты есть, сегодня тебя будут судить не по ним.
      Но большинство, – прекрасно понимая, что тачку серьезного бойца, стопудово стоящую на картотеке какого-нибудь очередного спецотдела по борьбе-со-всем-на-свете, пасти куда легче, чем обыкновенного неприметного стоса, юзающего по бедности, лени, либо еще по какой неведомой для ментов причине общественный транспорт, – скромно подкатывало на метро.
      Они тоже сбивались в небольшие кучки, в которых судорожно мелькали красные огоньки сигарет.
      Те, кто сдуру приперся на Stone Island, отстегивали патчи с фирменными четырехлучевыми звездами с рукавов, рассовывали их по карманам.
      Впрочем, таких модников было совсем немного, да и те, в большинстве, из подосновы.
      Молодняк, что с них взять-то!
      Ветер в голове.
      Реальные люди на такие сопли уже давно не ведутся.
      Столичные улицы, проходные дворы и подворотни – довольно толковые педагоги, хоть и слегонца жестковатые.
      Но это – смотря на чей вкус.
      Силком в эту жизнь никто никого не тащит, и не тащил, по крайней мере, на моей памяти…
      …Ну а те, кто уже походил по сумрачным коридорам этой школы, даже если это, к примеру, известный пижон Никитос, и приезжают на стрелу на крутом шмотье, то потом быстренько переодеваются.
      Пока есть такая возможность, разумеется…
      Вон он, кстати, красавец, бережно пакует дорогущую курточку от СP в багажник разрисованной аэрографией «субарки», натягивает на неприметный серый свитерок такую же неприметную, болотного цвета ветровку.
      Щщи при этом – мегасложные, понятное дело.
      Девчонки на такого малоприметного стоса вряд ли внимание обратят. А для него, красавца, это как нож к горлу.
      Или – как серпом по яйцам.
      Хотя – вряд ли…
      Он и серп-то в лучшем случае в историческом музее видел, когда туда с классом на экскурсии гонял.
      Или на гербе сгинувшей в мрачное «никуда» когда-то Великой Империи.
      Печально…
      …Но есть туса и есть – война, и этим – все сказано.
      И тут уже, брат мой Никитка, ничего не поделаешь.
      Время щеголять навороченными брендами наступит чуть попозже.
      Если все будет хорошо и оно вообще для нас с тобой наступит, это самое прекрасное время, разумеется…
      …Некоторые, особо нетерпеливые, уже тем временем рассаживались по арендованным микроавтобусам и методично заматывали кисти тугими полосками желтоватых эластичных бинтов, после чего примеривали, как налезают на руки белые матерчатые перчатки.
      Потом любовались результатом, стучали себя кулаками по локтям или коленкам, вздыхали, и – в обратном порядке – снимали перчатки, разматывали эластику.
      Если оставаться в бинтах слишком долго – руки затекут, к чертям собачим, а сколько нам еще тут ждать, – одному Богу ведомо.
      Если Он, конечно, заморачивается там, у себя в небесах, такими мелкими и ничего для самих небес не значащими вопросами.
      Смысл этой операции, с примериванием бинтов и перчаток, так, кстати, и остался для меня до сих пор неизвестным.
      У них чо, размер что ли когда меняется?!
      Смешно…
      …Какой-то придурок шумно отхлебывал из пивной бутылки.
      Я переглянулся с Никитосом, покачал влево-вправо башней, осуждающе поцокал языком и коротко кивнул. Тот хмыкнул, пожевал нижнюю губу, отщелкнул сигарету и, не сильно торопясь, ушел наводить порядок.
      Можно было быть уверенным: идиоту в лучшем случае сейчас слегка объяснят, в чем именно он не прав.
      Доступными для его мозга методами.
      Тут уж – как получится, извините.
      Мозги у многих из нас очень даже странным и непонятным образом устроены. Бывали случаи, когда люди, прям с места сбора, за хот-догами ломились.
      Жрать им, видите ли, внезапно приспичило.
      И это чуть ли не за несколько минут до пересечения с вражинами…
      Сам иной раз теряюсь: откуда только что берется…
      В худшем же случае, – если это кто-то из основы развлекается, – спросят как с понимающего и немедленно отцепят от акции.
      Здесь не в том дело, что пол-литра пива могут ухудшить реакцию или что-то в этом роде.
      Скорее – наоборот.
      Чуть-чуть подуспокоят взвинченные на беспредельную планку нервы, приведут в относительный порядок разгоряченную голову.
      Просто – сказано не пить, значит – не пить.
      Дисциплину еще пока что никто не отменял, а сегодня как никогда я должен быть уверен в своих парнях. В том, что все они будут делать именно то, что должны, а не то, что им хочется.
      От этого, собственно говоря, все и зависит.
      А на карту – поставлено многое.
      Очень многое.
      Если не все.
      После того как в начале сезона сначала случилось Октябрьское поле и то дерьмо с конским общаком, а потом не прошло и пары месяцев, как наша бригада, охотившаяся за приехавшими в Москву на выезд бомжами, случайно и нелепо напоролась на выходе из метро на объединенный моб «варриорс» и «Ярославки», речь уже шла ни много ни мало о нашей репутации.
      Методом сложения, так сказать.
      Пусть нашей фирмы и меня лично там, на Октябрьском, и не было.
      Так получилось, бывает.
      Не позвали.
      Только Мажор поехал с друзьями, по старой памяти.
      Пусть те, кто там стояли, ни разу не показали спин, а просто достойно и тупо легли, наглухо вбитые собравшими все наличные силы конями в холодный и грязный весенний асфальт, пусть авторитет того же «Юнион» те события только укрепили, но…
      Какая разница.
      Что было – то было.
      Не воротишь и не сотрешь.
      Вот именно.
      …И эту репутацию, в случае сегодняшнего успеха, мы можем прилично поправить. Хотя бы в той части, что касается конкретно нашей бригады.
      А можем и просрать – окончательно и бесповоротно.
      Потому как если просирается тщательно продуманная и реально спланированная акция, – это уже смешно, господа.
      А в нашем деле смех, случается, – и убивает.
      Одни «юны», какими бы реально крутыми они в последнее время не стали, за весь движ отдуваться один черт не смогут.
      Да и неправильно это для нас для всех, вылезать на их репутации, я почему-то так думаю.
      Они – наши братья, мы ими, в общем-то, где-то даже гордимся, где-то завидуем, но у них – свой путь.
      А у нас – свой.
      Собственный.
      И неслучайно никто из основных бригад до осени ничего такого особо массового не мутил.
      Сегодня, если все будет в порядке, – первая репетиция перед, блин, основными выступлениями нашего скромного шапито.
      Получится – начнем расклеивать афиши о долгожданных гастролях.
      Какое уж тут на хрен пиво…
      …Мажор, как всегда, появился неожиданно, будто из ниоткуда.
      Только что – и намека никакого не было…
      И – вот.
      Серая, под цвет стылых городских улиц, неприметная ветровка с капюшоном, длинный козырек темной бейсболки, из-под которого, как ни старайся, не разглядишь лица в плотном вечернем сумраке, синие джинсы, классические белые кроссовки.
      Захочешь – не запомнишь.
      Будто сам дух холодных и дождливых вечерних московских улиц пожаловал, чтобы через какое-то время вновь раствориться в злобном осеннем дожде, исчезнуть в кривых переулках и проходных дворах, слиться с освещаемой вспышками рекламных огней усталой толпой проспектов и площадей.
      А что?
      Гарри – коренной москвич, хрен его знает в каком поколении.
      Здесь его дом, и он сам часть этого дома, что, по-моему, вполне справедливо и вполне естественно.
      Странно бы было, как раз если бы наоборот…
      …Коротко кивнул парням, пожал руку мне, Жеке и вернувшемуся с разборок Никитосу.
      Похлопал по плечу кого-то из нервничающих молодых, после чего поманил нас троих кивком в сторону.
      Подальше от любопытных ушей рядового мяса.
      У меня привычно заныла спина.
      Понятно.
      Организм – он штука тонкая, все сам по себе чувствует.
      Значит, сегодня будет жарко…
      Что ж…
      Мы все знаем, на что идем.
      Взрослые уже мальчики.
      Мажор, видимо, тоже заметил изменения в моем настроении, поэтому и поморщился.
      – Колбасит? – спрашивает.
      Вздыхаю, жму плечами в ответ, закуриваю, чтобы подуспокоиться.
      – Ну и что, что колбасит? – выдыхаю теплый ароматный дым в зябкую осеннюю морось. – Меня всегда в таких темах колбасит. Вначале. Пока не началось. И что, хоть раз побежал?
      Гарри хмыкает.
      – Да вроде не замечалось. Иначе б тебя здесь не было…
      – Вот и я, – затягиваюсь, – о том же. Давай лучше к делу…
      Гарри кивает.
      То ли моим словам, то ли каким-то своим мыслям.
      Я его в последнее время вроде как научился просчитывать.
      Но – не всегда.
      И не до конца.
      Когда научусь просчитывать всегда и до конца, – займу его место во главе группировки, и мы оба это прекрасно понимаем.
      И оба хотим, чтобы это случилось как можно позднее…
      Потому как Мажор – он и есть Мажор, он не просто «топ», он – уже почти что легенда. Молодые, из «дубля» и из «подосновы», по крайней мере на него смотрят почти что как на полубога.
      Мне до такой репутации пока, как, простите, до Пекина раком.
      А фирме не нужен лидер, в авторитете которого среди друзей и врагов она не уверена до конца.
      Аксиома, казалось бы.
      Но, увы, – не все понимают.
      Никитос вот – понимает.
      А Жека пока – нет.
      Я иногда даже задумываюсь, не слишком ли я его рано наверх подтянул?
      Боец-то он реальный и организатор отличный.
      Да и вообще парень надежный, я лично с ним – хоть куда двину: хоть в бордель, хоть в разведку.
      Но уж больно амбициозный, причем не всегда по делу. Будто я не знаю, какие темы он со своей жданью по углам по-тихому перетирает.
      Знаю.
      И Мажор знает, разумеется.
      Не дурак.
      Но ничего не предпринимает, даже со мной на эту тему не заговаривает…
      Молчит, наблюдает.
      В общем, – как всегда…
      То ли верит мне лично и смотрит, как я мною же созданную проблему сам же и решу.
      То ли момент выжидает, чтобы мозги вправить как следует.
      Причем – обоим.
      Ему за болтовню, мне – за то, что не пресек разговорчики эти дурацкие.
      А я бы и пресек, да знаю, что пока что не получится.
      Авторитета, увы, недостаточно, чтобы разговоры о том, что мне уже давно пора бригаду вместо Мажора возглавить, пресекать.
      А значит – и возглавлять ее рано.
      Такая вот нехитрая арифметика…
      Ну да ладно.
      Это все – потом.
      Сегодня у нас немного другие заботы ожидаются…
      – Ладно, – хмыкает Гарри, – теперь можно и по делам потрещать маленько. Скауты уже давно на месте, наблюдают. А вот из мусарни на вечерине пока что исключительно толстожопые интернетчики на бело-голубых шарфиках. Ни фига не добыча. Так что, будем ждать?
      Я киваю.
      – У меня, – говорю, – от моих парней та же инфа идет. Я, ты уж извини, наших бригадных орлов решил продублировать слегонца. На всякий случай. А до тебя не дозвонился, пришлось самостоятельно решать. Так что там ща еще и Дрон с Аркашей пасутся, у них вроде как щщи не особо пропаленные, да и видок цивильный достаточно. Ты, надеюсь, не против?
      Мажор кивает.
      Улыбается.
      Я отщелкиваю докуренную до пальцев сигарету, потом нервно потягиваюсь и продолжаю.
      – Так что, – вздыхаю, – правду говоришь, начальник. Пока фотографировали их состав, – чуть не проблевались. Несерьезная публика. На таких размениваться – себя не уважать. И еще. Парни, чисто случайно, засекли приличный конский сбор неподалеку от «Проспекта Мира». Приличный не по численности, по составу. Похоже, что «Ярославка» чо-то мутить собирается. Такой состав и накрыть не стыдно, мусорскую основу ожидаючи…
      Мажор морщится, отрицательно машет головой.
      – Сколько раз я тебе говорил, Дэн, – вздыхает, – если решил что-то одно делать – исполняй именно это, не распыляйся. Ждем – значит ждем. Точка. И скажи парням, пусть не слоняются пока что по окрестностям. Либо сразу по минивэнам пусть разбираются, либо в пабе сидят. И не шумят особо. А то, не приведи господи, ментовка забеспокоится…
      Я коротко киваю и смотрю на Никитоса.
      Тот вздыхает.
      – Чуть что, – ворчит, – так сразу Косой…
      И, все так же продолжая ворчать, удаляется выполнять распоряжение лидера.
      Он всегда так, уже не переделаешь.
      Да и незачем, в общем-то.
      Дело свое знает, а все остальное, – так, лирика…
      …А вот Жекой, чувствую, скоро придется заниматься вплотную.
      Слишком уж рьяно он кидается защищать мою, кстати, вполне себе ошибочную позицию.
      – А почему бы нам, Мажор, и вправду на коней не отвлечься? Мусора-то могут и вообще не приехать, так что, впустую проторчим?! Итить! Или у тебя после крайних дел уже при одной мысли о конской основе коленки трястись начинают?! Так посиди в пабе, пивка попей, мы сами справимся!
      Ну, думаю, Жека, ты напросился.
      Ща тебе Гарри объяснит политику партии…
      Как умеет.
      А умеет он пока что – куда лучше, чем ты даже представить себе можешь.
      Высшая лига.
      Ни тебе, ни даже мне – не чета…
      …Но Мажор только усмехается кривовастенько.
      – Кони, – кривится, – без присмотра не останутся, не ссы. Я их ща «юнам» солью? те давно о такой встрече мечтают. И, как по заказу, в сборе сейчас, почти всей бригадой по своим «юновским» делам тусуют. А насчет пива – ты не прав, я перед акциями не пью, и тебе не советую. Вот после – дело другое. Выпьем с тобой, дружочек. На брудершафт. Обязательно…
      Хмыкает, отщелкивает дотлевшую до самых пальцев сигарету и отходит в сторонку.
      В его последних словах звучит ничем не прикрытая угроза.
      Я б на месте Жеки – непременно бы обосрался, а ему все нипочем, идиоту.
      Нет, все-таки напрасно я его так рано наверх подтянул…
      Падать будет больно, очень, блин, больно.
      Завожу дурака за ближайшую машину и пару раз жестко и с удовольствием рихтую ему таблицу.
      Вообще-то это в нашем мире не принято, но у нас с Жекой свои, особые отношения.
      И внутри этих отношений такое лечение вполне допустимо.
      А что делать, если у него по-другому мозги не включаются?!
      – Ты чего, обморок, – шиплю, – совсем ума лишился?! Кем бы ты ни был, Гарри тебя закопает, урод, одной левой, а потом пойдет к Ивашке в «SMall-pub» на дискотеку вытанцовывать!! Ты и он – разные лиги, понял, дубина ждановская?! А если тебе вдруг каким-то фантастическим образом повезет и ты его все-таки достанешь, то следующим тебя дуплить буду я, лично, неужели ты в такую простую хрень не въезжаешь?! Куда мозг-то прячешь, отморозь?! Или его у тебя никогда и не было, и я на тебя, урода, напрасно рассчитывал?!!
      – Да ты что, Данька?! – Жека смотрит на меня сквозь наворачивающиеся слезы и даже не пытается сопротивляться. – Я же как лучше хотел, итить! Я ж думал, что тебе уже самому под ним ходить надоело! Нет, что там базарить, Мажор – крутой, но он же олдовый уже, ему рисковать, по ходу, давно утомительно, вот бригада и болтается, не пойми где! Да ты на тех же «юнов» посмотри! Уровень, итить!!! Парни уважуху себе добыли нереальную, у них даже твои любимые старички-авторитеты совета иной раз просят! Что уж тут о вражинах говорить!! На них же вообще никто, итить, бригада на бригаду в забив не идет, если только общаком навалиться! А мы…
      Я машу башкой и злобно сплевываю в сторону.
      – Ну, так и иди к «юнам», – шиплю, – если они еще возьмут такую тупую отморозь без масла за лобовой бронею! Спору нет, «юны» – парни авторитетные! С репутацией. Первые среди равных! Но у нас – свой путь, если ты еще, блядь, не понял! Свой! Не «юновский», не «флинтовский», не «гладиковский»! Свой!!! Свой путь, и свой лидер! И если ты его еще не просек, то – просекай! А не хочешь просекать – вот те бог, вот порог, вот все четыре стороны! Я тебя лично не держу…
      – Да ты что, Дэн?! – Жека уже натурально плачет, не замечая текущих слез. – Я с вами! Я всегда с вами! И навсегда! Я просто как лучше хотел. Итить…
      Темнота за его спиной хмыкает и оттуда, раздвинув плечом дождь, следом за своей собственной тенью появляется Гарри.
      Я всегда завидовал этому его таинственному умению находиться там, где ему положено.
      И, если ему это нужно, – оставаться при этом абсолютно ни кем не замеченным…
      Ни врагами, ни – если это ему по каким-то только ему ведомым причинам необходимо, – даже друзьями.
      Вот прямо как сейчас, к примеру.
      – Благими намерениями, Женька, – снова хмыкает темнота, – сам знаешь, куда дорогу вымащивают. А если не знаешь, по недостатку образования, то Дэн тебе объяснит. Он у нас как раз гуманитарий, причем вполне себе дипломированный. В свободное от пиздиловок время – можно сказать, что вполне себе авторитетный журналюга из не самой плохой столичной газеты. И лектор из него ничего так получается, я в этом опять только что убедился. Но не сейчас. Сейчас не до лекций, сейчас – практические занятия на местности. Это я к тому, что выдвигаемся. Скауты отзвонились, «турки» мусорские уже на месте, в полном составе нарисовались, красавцы. Вместе с дублем, что особенно замечательно. Так что пора, собирайтесь, «девочки»…
      Мы с Жекой ухмыляемся, я хлопаю его по плечу, подталкивая в сторону лидера. Жендос утыкается большой бритой башкой в затянутое модной неприметной ветровкой плечо Мажора, и Гарри выдает ему довольно увесистую затрещину.
      – Вперед, – говорит, – обморок! Грузи своих в минивэны, сейчас не до нежностей! Потом, живы будем – обо всем поболтаем, да и не по одному разу! А пока – вперед!!!
      Я машу рукой Никитосу, и тот гонит свою часть моба в сторону метро.
      Злющий, как сама смерть, Жека чуть ли не пинками загоняет своих по микроавтобусам.
      Рискованно, конечно, состав на части делить.
      К тому же одной половине на метро к месту действия отправляться. Там тебе и менты, и другие не менее неприятные случайности могут приключиться. Вроде никому сегодня не нужного пересечения с гипотетически могущей неожиданно сорваться с Проспекта Мира пропаленной там «Ярославкой».
      Но в данной конкретной ситуации по-другому не получалось, мы все продумали.
      Почему – долго объяснять.
      Да и какая, в принципе, разница?
      Просто – так вышло.
      И – все дела.
      Так что Никитке придется рисковать.
      Ничего страшного, он парень привычный.
      Справится.
      Мы с Гарри, парой плечистых бойцов-телохранителей и худощавым парнишкой из подосновы, который, если со мной, не дай бог, что случится во время акции, подменит меня в водительском кресле, решительно запрыгиваем в мою взятую напрокат неброскую «Хонду».
      Я, естественно, – за рулем.
      Это по меркам столичной рейсерской тусовки, пилот я, скажем так, довольно скромный.
      Средненький.
      Таких там – пятачок за пучок.
      Но для того чтобы, если что, тупо свалить от ментов, или, не приведи господи, оттащить кого из парней куда-нибудь в Склиф, наплевав на все писаные и неписаные правила дорожного движения и не попав при этом в аварию, – моей квалификации вполне достаточно.
      Чем Мажор и пользуется, причем, сцуко, абсолютно беззастенчиво. Он, кстати, эту фичу с арендованными тачками и придумал.
      А что?
      Клево, на самом деле.
      И от парней уважуха дополнительная.
      Наш фирменный знак, у других бригад такое не практикуется.
      А нам – имея таких пилотов, как я, этот мальчишка из «дубля», и тем более Никитос, – сам бог велел.
      Да и я не возражаю, честно говоря.
      Мне нравится…
      Мне всегда за рулем нравилось, что уж тут такого поделаешь-то, понимаете?

      Динамики начали проситься на кукан уже давно, просто до поры до времени дуплить их было, в общем-то, глубочайшим образом не интересно. Так, разминка для молодежных составов основных фирм.
      Игра для дублей.
      То ли дело – конский общак, вот где настоящие соперники, не то что эти подстилки.
      Но не так давно ситуация решительнейшим образом изменилась…
      Мусора, и раньше не имевшие особого представления о чести и fair play, окончательно охренели, и аргументы, типа ножей и арматуры, прочно стали уже, по ходу, частью их немудреной жизненной философии.
      Не все, разумеется.
      Есть у них одна фирмочка.
      Даже название произносить брезгливо.
      …Первыми это почувствовали на себе бомжи-зенитчики, когда эти ублюдки завалили насмерть рядового питерского скарфера то ли шестнадцати, то ли семнадцати лет от роду. Он и хулиганом-то отродясь не был, просто шел себе мальчик на стадион, футбол посмотреть в собственном городе.
      А оказался в морге.
      …Это событие тогда потрясло даже тех, кто не имел никакого отношения к околофутболу, а уж в мобах разных команд просто обсуждалось с самого утра и до самого вечера.
      Решили, что – случайность.
      Запарка.
      Крыша у кого-то во время акции поехала, шторки упали.
      Бывает.
      А мусорам – понравилось.
      О них снова заговорили…
      И, постепенно-постепенно, использование всеразличного дерьма стало просто-таки фирменным стилем некоторой части мусорских фирм и фирмочек.
      Особенно это касалось бело-голубой молодежи.
      Болезнь, кажется, зашла уже настолько глубоко, что требовалось хирургическое вмешательство.
      Причем срочное.
      Чем мы сегодняшним дождливым московским вечером и намеревались заняться совершенно вплотную.
      Докторов вызывали?
      Нет?!
      Странно…
      А не ипёт.
      Уплочено!
      Мы уже выезжаем, ждите ответа на ваше предложение. Вот только момент надо выбрать поудачнее. Но момент выбрал нас сам.
      Один из богатых и авторитетных динамиков, отошедших пару лет назад от хулиганского движа, решил закатить крутую вечеринку «только для своих», по случаю своего тридцать пятого по счету дня рождения.
      В одном из уютных и, самое главное, удачно расположенных заведений в центре столицы.
      Не сильно дорогих, что немаловажно.
      Ибо именно в таких местечках напрочь, в целях идиотской экономии, по русской системе «авось», отсутствуют всякие новомодные системы видеонаблюдения.
      Так что даже шифроваться сильно не надо.
      А вся охрана состоит из пары тупых перекачанных будок, типа «сам себя шире», произведенных по спецзаказу на очередном подмосковном питомнике и представляющих из себя какую-либо ценность только в виде медицинских пособий о вреде приема анаболиков.
      Завалить такое чудо для любого более-менее опытного уличного бойца – дело даже не секундное.
      …Все это лично нас, разумеется, не могло не радовать.
      Просто – как специально придумали.
      Естественно, на это полуолигаршье пати имела честь быть приглашенной и почти вся динамовская основа, включая вызывающие особый интерес беспредельные молодежные организации.
      Разумеется, под раздачу попадут не только они, а и все остальные присутствующие, дерьма при пересечениях отродясь не использовавшие.
      А то и вовсе ни на какой околофутбол по этой жизни ни разу не отвлекавшиеся.
      А что?!
      Сами виноваты!
      Не смогли навести порядок в собственном доме – встречайте бригаду уборщиков мусора!
      Нам не привыкать…
      К тому же нас, совершенно точно, тут не ждут, полагая, что мы тупо жрем бухло, празднуя такую нужную и такую сумасшедшую победу нашей любимой команды над строптивым «Спартаком» из Нальчика.
      Бояра, конечно, сумасшедшую банку на последних секундах положил, чего уж там. Повод – просто лучше не придумаешь. Могли бы и вправду нажраться, если б не такая оказия.
      …В принципе, оно, конечно, являться на подобного рода мероприятия незваными – это несколько грешить против неписаных правил нашего внутреннего этикета.
      Эдакий дурной тон.
      Но кто, скажите, в твердом уме и трезвой памяти будет придерживаться fair play против тех, кто, не задумываясь, пускает в ход ножи в обычной уличной драке, да еще потом и гордится этим, как величайшим подвигом и доблестью?!
      И кто не захочет воспользоваться такой исключительной ситуацией?
      Нет уж, ребята.
      Извините.
      За что боролись…
      Жила-была девочка – сама виновата.
      Самим фактом собственного существования.
      Можно не жаловаться.
      К тому же прямо напротив заведения какой-то новорусский застройщик очень уж удачно реконструкцию старинного особняка затеял. Решил, сцуко, превратить уютный московский дворик в очередную мегапафосную хуйню с зеркальными витринами и многоуровневым подземным паркингом.
      Раздал, похоже, кучу взяток, огородил территорию и нагнал немереную толпу таджиков с молдаванами.
      Бороться с подобной бедой мы пока что, увы, – не в силах.
      Не наш уровень.
      А вот использовать – это всегда пожалуйста.
      …Парни, приехавшие с Никитосом на метро, прошли эту стройку насквозь, цыкнули пару раз на попытавших было возмутиться охранников, отобрали у них, на всякий пожарный, ключи и телефоны, заперли и сконцентрировались прямо напротив парадного входа в клуб, где уже вовсю гремела разухабистая музычка, а на крылечке безмятежно покуривали молодые стосы из OTF.
      Жека же со своей частью моба выгрузился на параллельной улице и выдвинулся по направлению к заранее пропаленному черному выходу, со стороны внутреннего дворика: если мусор будет стоять до конца, то они ударят ему в спину через кухню, если ломанется бежать, – накроют прямо на выходе.
      Все готово.
      Пора начинать.
      Мы выгрузились из «Хонды» и, не торопясь, двинулись в сторону обещающей стать мегавеселой вечеринки.
      Уж кто-кто, а мы то на эту тему обязательно постараемся.
      Там, где мы, – там всегда праздник.
      Это уж как водится…
      …И именно в этот момент у меня запиликал любимым рингтоном из Cure второй, особый мобильный.
      Для большинства даже неплохо знакомых со мной людей, – совершенно секретный.
      Номер которого знают единицы, да и те звонят на него только в самом крайнем случае и по самым серьезным темам.
      На эти звонки я отвечаю всегда.
      В каком бы ни был месте и в каком бы ни был состоянии.
      Круглое время суток.
      Тем, кому положено, – это известно.
      Я недовольно замотал башкой, плюнул в сердцах, выматерился, но все-таки глянул на определитель.
      Инга.
      Бывшая жена нашего с Мажором друга Глеба.
      Широко известного в узких кругах столичного предпринимателя. В прошлом, – не менее известного футбольного хулигана по кличке Али.
      Чудовищно красивая баба, если честно.
      Умная и сильная.
      Я в нее даже влюблен какое-то время был, совершенно по-мальчишески.
      По совместительству – одна из лучших ночных нелегальных автогонщиц Москвы, а возможно и всей России.
      Пилот от бога.
      Есть такой вид спорта, почти такой же жестко экстремальный и абсолютно нелегальный, как и наш с парнями околофутбол.
      Стрит-рейсинг называется.
      …Я с ней раньше ездил, штурманом.
      Точнее, – пытался.
      Таланту бог не додал, к сожалению.
      А может, – и к счастью.
      …Или, – бывшая жена бывшего друга?
      Да.
      Так, наверное, вернее.
      …Я еще раз выматерился и показал экранчик мобильного Гарри.
      Тот глянул, вздохнул, остановился, тоже злобно и недоуменно помотал башней, но все-таки, тяжко вздохнув, – кивнул.
      Мол давай отвечай.
      Пара-тройка минут в этой ситуации все равно ничего такого особенного не решают.
      Подождут немного конские подстилки начала нашего праздника.
      Я кивнул в ответ, нажал нужную кнопку и поднес навороченную японскую коробочку к правому уху.
      Лида в свое время дарила.
      Невеста.
      И тоже – бывшая…
      – Да, – говорю, – Инусь. Что-то случилось?
      – Ничего, – отвечает каким-то ледяным, неестественно спокойным голосом, – за исключением того, что я в аварию попала. Во время гонки. Сегодня челлендж был завершающий, вот я сдуру и поехала. Столб обняла, по полной программе. В мясо, по-другому не назовешь. Первый штурман погиб, на месте. Просто расплющило, он и понять, наверное, ничего не успел. Никакие подушки безопасности не спасли. Правую руку оторвало, метрах в пятидесяти от машины валяется. Точнее, от того, что от этой машины осталось. Серега Патлатый, ты его знал. Молодой такой, в МГУ на истфаке вроде учился. Или на экономическом, сейчас без разницы. Раньше вместе с твоим Никитосом гонялся, Серхио заменял, которого вы с ним после какого-то очередного выезда из команды отчислили. Не знаю уж, что там у вас было, мне фиолетово. Мне этот Серхио никогда по жизни не нравился. А Серега потом с год, наверное, с ними ездил. Пока ты Никитку из стрит-рейсинга в свой околофутбол окончательно не уволок, а он ко мне не прибился. Второго сейчас спасатели с заднего сидения вырезают. Приспособа у них есть такая, специальная, без нее, вообще, без толку даже пытаться. Ты с ним не знаком, из молодых. Вроде как жив, но переломан прилично. И я жива. И даже не поломана фактически. Ребро только чуть побаливает. Вот. Здесь куча ментов, телевидение, все дела. Мне помощь нужна, Дэн, причем немедленно…
      Пока я, тупо раззявив щщи, прихожу в себя, соображая, что делать, все слышавший Мажор буквально выдирает трубу из моего кулака.
      – Инга, это Гарри! – орет. – Что ж ты мне-то не позвонила!
      – А я бы и Дэну не позвонила, – слышится из трубки абсолютно спокойный голос.
      Да это и понятно. Шок.
      Кто бывал в таких ситуациях и не разваливался, как гнилой пень от первого удара, тот поймет. А остальным можно и не объяснять.
      – Я бы и ему не позвонила, – продолжает, – потому что помочь мне в этой ситуации может только один человек, но дозвониться до него я не могу. Телефон «вне зоны действия», понимаешь? И этот человек – не ты, Игорек. Уж извини. А Данька хотя бы может подсказать, как его можно найти, понимаешь?!
      Чувствуется, еще секунда – и она может элементарно сорваться.
      А вот как раз этого допускать – нельзя ни в коем случае.
      Это понимаю я, это понимает и Гарри.
      Он просто кивает, говорит:
      – Угу, ты только скажи, где ты сейчас?
      – На Девятьсот пятого года, – всхлипывает телефон, – если ехать в сторону центра со Звенигородского моста, на перекрестке. Там еще кладбище рядышком, так что не перепутаешь…
      – Понял, жди, сейчас буду, – коротко бросает Мажор и, скривив нереально мегасложные щщи, быстро передает мне эту проклятую трубку.
      Фактически кидает. Как будто она ядовитая.
      – Ты только не дергайся, Инг, – говорю как можно спокойнее, – я Глеба сейчас хоть из-под земли выну. И сразу же перезвоню, хорошо?
      – Хорошо, – отвечает, – я жду.
      И сразу же отключается.
      Мы с Мажором вопросительно смотрим друг на друга, потом он кивает:
      – Ну что ж, Данька, похоже, что нашим молодым сегодня нужно будет принимать самостоятельное боевое крещение. Самостоятельное – это значит без нас. Звони Жеке, выдергивай прямо сюда, к машине. А я пока Никитку наберу, ему за старшего придется с парадного входа переться…
      Я трясущимися пальцами достаю из смятой пачки непослушную сигарету, прикуриваю.
      – Жеке, – говорю, – звонить, думаю, незачем. У него задание не меняется. А насчет Никитоса, так ты просто сам туда иди. Я справлюсь, зачем тебе-то с акции подрываться? Неправильно это, когда без лидера…
      – Идиот, – тяжело вздыхая, констатирует Гарри, параллельно пытаясь вызвонить Никитоса. – Ты сейчас, как и обещал, помчишься доставать из-под земли ее непутевого бывшего мужа. А я поеду на улицу Девятьсот пятого года, прослежу, что там и как. Это важнее любой победы над мусарней, я так думаю. Хотя, насчет Жеки, похоже, что ты прав, незачем парня дергать. Так что прыгай в тачку и вали искать Глеба, я тут сам справлюсь. Ща с Никитой переговорю, такси поймаю и тоже поеду. И – дай, сука, сигарету свою докурить, а то, блять, руки трясутся!
      Я втыкаю ему окурок в уголок рта и несусь заводить «Хонду». Следом за мной такими же огромными скачками несется один из Мажоровых «телохранителей».
      Второй, переминаясь с ноги на ногу, остается ждать Гарри.
      Все правильно, думаю.
      Все правильно…
      …Инга с Али развелись где-то полтора года назад.
      И это, я так считаю, было их большой и совместной ошибкой.
      Нет, оно конечно, чужая жизнь – потемки, но последствия-то были видны всем, причем невооруженным взглядом.
      Инга, к примеру, хоть и оставалась внешне такой же подтянутой и красивой, просто с головой, как в наркотик, ушла в свои нелегальные ночные гонки, более ничем и никем в этой жизни не интересуясь. Теперь ее круг общения составляли исключительно молоденькие мальчики и девочки, смотревшие на нее снизу вверх, как на легенду и богиню.
      Всем остальным, включая меня, общаться с ней стало элементарно неинтересно.
      А ведь когда-то, еще совсем недавно, она не только носилась как угорелая по ночной Москве на своей затюнингованной и нафаршированной по самые не могу BMW M-5, но и не пропускала ни одной киношной и театральной премьеры, сама снимала какую-то документалку для спутниковых каналов, собиралась попробовать себя в профессиональных кольцевых гонках, а об их с Глебом библиотеке так просто легенды ходили по всем рейсерским тусам и околофутбольным фирмам.
      А что сейчас?
      Тупая, затянутая в сверхдорогие кожаные шмотки, красивая самодовольная самка. Только и способная что выигрывать очередные нелегальные заезды у дуреющей от ее звездного статуса молодежи да часами обсуждать новые крутые девайсы к спортивным тачкам.
      И все.
      А Глеб, так тот, похоже, просто начал стареть, опускаться и потихоньку разваливаться.
      Ну и кому, скажите, пожалуйста, лучше сделали?
      Если вся эта перхоть и есть «цена свободы», то имел я ее ввиду, такую свободу, причем во все щели и во всех позициях…
      …Нет, ну я, конечно, слегка гиперболизирую, все происходило не так быстро и еще пока что не зашло так далеко, но уже вполне себе зависало на самой-самой границе пропасти, вокруг которой эти двое так долго разгуливали.
      Если слишком долго смотреться в бездну, что называется…
      С Ингой, по крайней мере нам с Гарри, общаться стало уже почти что совсем не интересно, а с Глебом – элементарно больно.
      Просто очень уж неприятно наблюдать, причем в динамике, как постепенно саморазрушается и гибнет прямо у тебя на глазах когда-то любимый тобой и уважаемый, сильный и красивый мужик.
      Во многом сделавший из тебя то, что ты представляешь из себя на сегодняшний конкретный момент времени.
      Вот такая вот хуйня, ребятки…
      Аж плеваться хочется.
      Или щщи кому-нибудь отрихтовать до состояния полного неузнавания.
      Любому, первому попавшемуся.
      …Мы с Гарри, попробовав ему пару раз помочь, тем, что было в наших силах, и, столкнувшись с откровенным непониманием, решили тупо держаться от него подальше, причем даже на футболе.
      Где он, кстати, тоже начал появляться все реже и реже.
      Причем большей частью на пафосной и тупой VIP-трибуне, в странноватом обществе пузатых, постоянно почему-то гнусновато хихикающих и сильно пьющих, набитых баблом пустышек, тоже стремящихся позиционировать себя в модном качестве преданных болельщиков великого клуба…
      Есть там у нас такие, увы.
      И у нас, и у коней, и у мусоров, я уж не говорю за прочих лохомотов.
      Ко всем посетителям VIP-а? это, конечно же, не относится.
      Но – все-таки, все-таки…
      Раньше-то Али этим обществом – элементарно брезговал.
      А теперь…
      …Теперь мне надо было его искать.
      И найти.
      Обязательно.
      И – чем быстрее, тем лучше.
      Впрочем, это-то как раз – совсем не сложно.
      Знаю я этот… хм… клубешник, где он в последнее время обретается.
      Мягко говоря, – странноватое заведение.
      Как сейчас модно говорить, – гламурное.
      И, судя по тому, что у него молчит мобильный, – он сейчас именно там.
      Там просто стены мегасерьезные, толстые, как в бомбоубежище. Ни одна сеть не пробивает, приходилось сталкиваться, когда вначале пытался Али компанию составить, чтобы из депресняка этого вытряхнуть.
      Потом плюнул, естественно.
      Если человек твердо решил оскотиниться, то помешать ему вряд ли и у кого посерьезней, чем ваш покорный слуга, получится.
      Особенно если человек этот – мой бывший друг Али.
      Он если чего решит, – колом не перешибешь.
      Бесполезно.
      Так и зачем тогда силы понапрасну растрачивать?
      Хозяева этого элитного притончика хвалятся, что отсутствие мобильной связи в заведении – это, типа, так и было задумано, чтобы не отвлекать дорогих гостей от их замечательного и интимного гламурного отдыха. А на самом деле, я так мыслю, – просто какое помещение удалось хапнуть за недорого в «ревущие девяностые», то под этот бордель и приспособили.
      Тоже мне, бином Ньютона.
      Ну, как за недорого…
      Как договорились, так и хапнули.
      Я свечку не держал.
      Да и плевать, собственно говоря.
      Ненадолго у них этот праздник.
      Ой, ненадолго…
      По крайней мере лично мне на это очень хочется надеяться, а то что-то грязновато в последнее время стало в моем родном и любимом городе.
      А грязь – это прежде всего непорядок.
      Вы уж извините, но я действительно так думаю…

      Мордоворот на входе, упакованный в безупречный темный костюм и застиранную белую рубашку с дешевым однотонным галстуком, окинул меня внимательным взглядом, но останавливать не стал.
      Хотя дресс-коду заведения я самым явным и наглым образом не соответствовал.
      Все правильно.
      Эти ребята по сути своей – те же халдеи.
      Нашу породу чувствуют безошибочно.
      А вот навстречу сопровождавшему меня бойцу – поднялся довольно решительно. Я решил не кипишевать и попросил молодого пока что подождать на улице.
      Там, внутри, его помощь мне вряд ли понадобится.
      …Глеба я обнаружил легко, там, где, собственно говоря, и предполагал.
      В баре на нижнем этаже, за угловым овальным столиком.
      Еще больше погрузневшего и оплывшего, в дорогой костюмной паре и светлой сорочке вместо привычно неизменных синих джинсов, белых лакостовских кроссовок и темного колючего свитера.
      Уже, естественно, порядком датого и, по ходу, хорошо нанюханного.
      И, разумеется, в обществе очередной гламурной модельки-блядешки с глуповатым, но безукоризненно бледным фарфоровым личиком.
      Эдакая кукольная пародия на Ингу, симпатичная и безопасная.
      Можно повертеть в руках и применить по назначению, но вероятность порезаться – как при бритье электробритвой.
      Нулевая.
      …А Глеб-то был хорош…
      Он и меня разглядел только тогда, когда я уже фактически подошел вплотную к его столику.
      Раньше за ним такого не наблюдалось.
      Причем, в каком бы он, на данный конкретный момент времени, не пребывал состоянии.
      – А, – говорит, – Дэн пришел. Привет, Дэн! Какими судьбами? Давай присаживайся, выпьем слегонца за встречу старых боевых друзей. А все разговоры – на потом передвинем. Куда они от нас денутся, эти разговоры, в конце-то концов? Один хрен, все без толку…
      Я хмыкнул.
      – Присесть-то я, – говорю, – присяду. Ненадолго. А вот пить не буду, извини. Мне прямо сейчас в руль садиться придется. Везти тебя в одно совсем не интересное место. Так что давай расплачивайся и собирайся. Пока тебе счет нести будут, я тебя в курс дела введу коротенько, остальное по дороге расскажу. Все, о чем сам знаю, разумеется…
      – Вот даже как? – удивляется Глеб и лезет в положенную мной на стол пачку за сигаретой.
      – Именно так, – подтверждаю, протягивая ему дрожащий в стерильном кондиционированном воздухе трепетный огонек зажигалки.
      Он прикуривает.
      – Да, – говорю, – и шлюшку свою отошли куда-нибудь. При ней я ничего говорить не буду, извини, – брезгливо…
      – Глебчик!!! – возмущается дуреха. – Что этот молокосос себе тут позволяет!
      Али морщится. Я – фыркаю. Ага.
      «Глебчик». Аххуеть…
      Али делает, одну за другой, пару крепких, глубоких затяжек, снова морщится.
      – А ну-ка, – говорит, – брысь отсюда, шалашовка. Вон там, у стойки пока подождешь. Хотя, нет…
      И – поворачивается ко мне.
      – Тема, – спрашивает, – я так понимаю, серьезная? Надолго?
      Я киваю.
      Он лезет в карман за бумажником, достает оттуда не слишком толстую пачку стодолларовых бумажек, отсчитывает три тысячи.
      – Значит так, – говорит, – забираешь деньги и валишь. Это твое выходное пособие по временной безработице. И чтоб больше я тебя никогда не видел. Надоела. Шмотки твои тебе завтра днем мой водитель завезет, ты его телефон знаешь, с ним и договаривайся. А про меня – просто забудь, меня в твоей жизни не было, понимаешь?
      Я опять киваю, на этот раз одобрительно.
      По фарфоровому личику текут нарисованные тушью слезки.
      – Как? – спрашивает дрожащими губами. – Все?! Совсем?!
      – Я что, – удивляется Али, – когда-нибудь у тебя на глазах шутил чем-то подобным?! Бери деньги и исчезай, мне некогда.
      И опять поворачивается ко мне, больше не обращая на нее никакого внимания.
      – Ну, – говорит, – теперь давай рассказывай…
      Моделька тем временем размазывая тушь по лицу одной рукой, другой комкает баксы в неприятный серо-зеленый комок.
      На секунду мне становится страшно, что она сейчас запустит этим самым комком прямо ему в рожу.
      Нет.
      Засовывает деньги в сумочку и удаляется, всей своей изящной игрушечной спиной изображая прямо-таки глубочайшую безвинную оскорбленность и мегавеликую вселенскую скорбь.
      Все правильно.
      Если б она была способна швырнуть ему эти три штуки в рожу, он бы с ней так и не разговаривал…
      Я достаю из лежащей на столе пачки сигарету, прикуриваю.
      – Беда, – говорю, – Али. Инга сегодня в челлендже столб обняла…
      Он молчит.
      Только даже в полумраке бара видно, как белеют костяшки на сжатых в кулаки пальцах.
      Я глубоко затягиваюсь неожиданно горьким дымом.
      – Сама жива, – киваю в ответ на его невысказанный вопрос, – и вроде как даже не сильно помялась. Мы по телефону с ней не так давно говорили, держится нормально, никаких соплей, – ничего кроме уважения. Мажор, кстати, уже там, на Девятьсот пятого, даже акцию против мусарни задвинул, рванул впереди собственного визга ситуацию контролировать. Говорит, что и вправду вроде в порядке девка. А вот один из штурманов – всмятку, прямо на месте. Второго как раз сейчас спасатели из этой банки консервной вырезают. Вроде живой, хоть и переломанный…
      Али тушит окурок и тут же закуривает следующую сигарету.
      Мне показалось или в его глазах все-таки мелькнуло на секунду реальное облегчение в тот момент, когда я сказал, что с ней самой все в порядке?
      Скорее всего – не показалось.
      Значит…
      …Да нет, обрываю себя на полумысли.
      Ничего это еще не значит…
      Глеб хмурится.
      – Ты погибшего знал? – спрашивает.
      Я коротко киваю.
      – Хороший, – говорю, – был парень…
      Глеб снова морщится.
      – Ладно, – вздыхает, – поминать не будем. И переживать уход хорошего парня тоже пока что не стоит. Потом. В свое время. В конце концов он, как и мы все, знал, на что шел, когда в машину садился. А пока скажи мне, насколько это серьезно с точки зрения Ингиной посадки? Я, честно говоря, в этой области уголовного права не шибко силен. А ты вроде бы как сам гонялся…
      Я хмыкаю.
      – Серьезней, – говорю, – не бывает. Лет пять, как минимум. Причем, самой что ни на есть натуральной зоны, а не какого-нибудь там дешевого поселения. Это ж гонка. Стрит-рейсинг. Полный нелегал, с гарантией. Она ж там наверняка нарушила все, что только можно. И что нельзя, – тоже нарушила…
      Он кивает.
      – Я, – говорит, – так и думал.
      И машет рукой официанту, жестами показывая, что ему нужен счет.
      И срочно.
      А сам лезет во внутренний карман, достает оттуда конверт, разглядывает содержимое.
      – Так, – кивает, – я в сортир. Надо мозги на место поставить. Ты как, Дэн, участвуешь?
      Я отрицательно мотаю головой.
      – Нет, – отвечаю, – пока, думаю, не стоит. Там на месте ментов полно, а я за рулем.
      Он опять кивает, встает, скидывает пиджак и галстук.
      – Заодно, – поясняет, – умоюсь как следует холодной водичкой. Явно не помешает…
      Я только усмехаюсь в ответ.
      А что тут говорить?
      Я согласен.
      Может быть, думаю, еще и не все потеряно…
      …Пока он забивает себе в сортире ноздри порошком, я залпом выпиваю кофе из чьей-то стоящей на столе давно остывшей чашки и закуриваю очередную сигарету…
      Али возвращается из сортира одновременно с несущим счет официантом.
      Если б я еще пять минут назад не видел его бухим фактически в полное говно, – никогда бы не подумал, что человек серьезно подвисает под алкоголем.
      Только глаза красные.
      Даже мокрые волосы весьма себе аккуратно причесаны.
      Сколько ж порошка он в себя сейчас вбил?
      Глеб, не глядя в счет, кидает официанту кредитку, закуривает очередную сигарету, поправляет мокрые волосы.
      – Я еще блеванул там, – говорит, – для верности. Не хотелось, конечно, но иногда надо себя заставлять. Два пальца в рот, и все дела. А потом еще пару дорог въебал, почти по полграмма каждая. Так что часа два-три верняк продержусь. Сейчас этот черт чек принесет, подпишусь – и поехали. Сам за рулем?
      Я киваю.
      – Это хорошо, – говорит, – а то я своего водителя до двух ночи отпустил. Думал, что никуда сегодня отсюда жопу поднимать не стану. Чего мотаться-то, как подорванному. Посижу, попью виски, глядишь, и кто-нибудь из знакомых подойдет, хоть поговорить о ерунде какой с живым человеком получится. А тут вот – видишь, какое говно…
      – Тут у тебя – и вправду говно, – соглашаюсь. – Даже, наверное, покруче, чем сейчас у Инги на улице Девятьсот пятого года…
      Он хмыкает.
      – Осуждаешь? – спрашивает. – Ну-ну…
      Я задумываюсь.
      Что, и вправду осуждаю?
      Наверное, все-таки – да.
      А вот имею ли я право на такое осуждение – вопрос куда более интересный.
      И сложный.
      У меня по крайней мере на него ответа пока, увы, не имеется…
      …На мое счастье подтягивается официант с чеком, Али подписывается, оставляет тысячерублевую купюру на чай, надевает пиджак, засовывает галстук в карман, мы поднимаемся и выходим на улицу.
      Там холодно и промозгло, дует резкий, порывистый ветер, идет мелкий противный и колючий осенний дождь, а рядом с машиной, кутаясь в темно-синюю ветровку с капюшоном и дыша время от времени на покрасневшие ладони, сутулится, переминаясь обутыми в белые кроссачи сорок последнего размера ногами, оставленный «покурить» молодой.
      Илья.
      Илюха.
      Ничего себе так парень, но, если б у меня как у потенциального лидера не было бы необходимости знать всех и вся, его именем, как и всей его жизнью, я бы, надо быть честным, вряд ли бы даже когда и поинтересовался.
      Нормальный парень, надежный боец.
      А что там у него внутри – как-то совсем фиолетово.
      Я говорю – он делает.
      И все дела.
      Завидев меня, он резко распрямляется и тут же решительно подрывается нам навстречу.
      – Дэн, эта, – выдыхает, – тут Мажор звонил. Сказал, как нарисуешься, чтобы сразу ему на мобилу набрал…
      – А ты что? – хмыкаю.
      – А что я? Я ничего, – теряется боец, недоуменно рассматривая свои здоровенные, как лопаты, покрасневшие от холода и дождя тыльные стороны ладоней.
      Они у него в небольших, но очень некрасивых шрамах.
      Однажды на выезде в Самаре, в ночном клубе, какой-то местный гопник хлопнул бутылку пива на розочку и прыгнул с этой приблудой на Мажора. Показалось ему, видите ли, что Гарри его девушку слишком внимательно разглядывает…
      С тех пор наш лидер и держит парнишку при себе.
      Причем, это даже не его решение было.
      Всей бригады.
      Гарри для нас – личность слишком ценная, чтобы им по пустякам рисковать.
      Знамя, фактически.
      Он ведь еще в старом, золотом составе флинтов не последним человеком был, пока они с Али свою тему мутить не решили.
      Но Али-то – отошел, увы.
      А к Мажору мы решили этого стоса откомандировать.
      Так, на всякий случай.
      Гарри, в принципе, особо и не возражал.
      Он – мужик умный.
      И – осторожный.
      Большим умом Илюха, увы, не отличался, но в наших кругах, это все знают, – не только мозги ценятся.
      Хотя мозги, конечно, – все равно в первую очередь.
      Без этого – никуда…
      – А что? – продолжает теряться молодой. – Я что-то не так сделал, да? Нужно было тебя сразу вытаскивать, да? Чтобы ты сразу Гарри позвонил? Ну, ты извини тогда, за мной косяк, отбатрачу…
      – Да ладно, – хлопаю его по широченной спине, продолжая двигаться по направлению к машине, – все ты правильно сделал, не парься. Сейчас в тачку запрыгнем, – сразу же и перезвоню, не на ветру же этом жопу морозить…
      Идущий рядом со мной Али непроизвольно ежится.
      То ли от ветра с дождем, то ли от предстоящего. Так сразу и не разберешь.
      – Да, и еще, Дэн, – ежится молодой, – тут, понимаешь, вот какая запутка приключилась…
      Я, пряча трепетный огонек зажигалки от косого дождя и ветра, прикуриваю новую сигарету, киваю.
      – Говори. Один хрен, лучше раньше, чем позже…
      – Да вот, – мнется, – я, как ты понимаешь, Глебову машину узнал, конечно. А рядом с ней перец какой-то терся незнакомый. Явно что-то плохое замысливал. Ну, я его и пристроил, короче…
      Али хмыкает.
      – Субтильный такой типчик? – спрашивает. – Так это мой водитель, наверное…
      – Да ты что, Али! – возмущается молодой. – Что я, твоего Жору Усатого что ли не знаю? Его вся фирма знает, уважаемый мужик, серьезный и положительный. Хоть и не наш, – но поляну четко просекает…
      – Жора, – морщится Глеб, – в отпуске сейчас, на дачу на неделю отпросился, сезон закрывать. А то жена, говорит, заела. Со мной подменный водила пока работает. Так что давай показывай, куда ты этого перца пристроил. А то любопытно, понимаешь ли…
      – Да куда-куда, – смущается Илюха, – к Дэну в тачку упаковал. Так, на всякий случай. Вдруг вы побеседовать с ним захотите.
      И – отключает сигналку, параллельно поднимая здоровенной, как лопата, ладонью крышку хондовского багажника.
      Там и вправду кто-то валяется.
      Рот залеплен скотчем, руки привязаны «на ласточку» к ногам обычным брючным ремнем.
      Грамотно упаковано, чего уж там, я так думаю.
      Али хмыкает.
      – Точно, – говорит, – Володя это. Мой, подменный. Видно, что-то раньше времени нарисовался, а тут такая оказия. Так что ты это, парень, давай развязывай…
      – И еще извиниться, наверное, надо, – догадывается Илюха, вытаскивая несчастную мычащую тушку под косые хлесткие плети дождя.
      – А вот это, – морщится Али, – уже, брат, на твое усмотрение. Лично я, к примеру, с этим чудом больше никуда не поеду. Нормальная дурь, да?! А если б это не тупая непонятка была, а, скажем, угон?! Я что, враг собственному имуществу?!
      Освобожденный водила с трудом стоит на ногах и шумно втягивает ртом переполненный водяной моросью студеный московский воздух.
      – В общем, так, – командует ему Али, – тачку отгонишь в гараж. Премию за долготерпение получишь завтра в офисе. И – возвращаешься в распоряжение диспетчера. А мне диспетчер пусть Жору из отпуска выдергивает, тут дела такие закрутились, что мне без него никак. Все понятно?!
      Более или менее отдышавшийся, но все еще бледный как смерть сабж с трудом кивает, улыбается подобострастно.
      – Понятно, Глеб Георгиевич, – говорит с надеждой в голосе, – ну, так я поехал?
      В последней фразе – вся грусть вечно угнетенного народа.
      Я бы даже, наверное, в какой другой ситуации сказал – «вся грусть еврейского».
      Вот только на еврея этот перец совершенно точно не тянет.
      И на русского тоже.
      Типичный «дорогой ра-А-асссиянин», мать его, в перекати-поле…
      Готовый прислуживать за бабло кому угодно: хоть своему брату-русаку, хоть чечену, хоть еврею, хоть пиндосу, хоть самому черту лысому.
      Вот и еще одна лакейская душонка, блять, думаю.
      У лакеев – нет национальности.
      И откуда их столько в последнее время на мою несчастную голову?!
      Нет, ну ведь есть нормальные люди среди, скажем так, «обслуживающего персонала».
      Тот же Жора, постоянный водитель Али.
      Работать на «хозяина» будет сколько угодно, причем честно.
      А вот прислуживать – никогда и ни за какие деньги…
      Но таких, увы, – меньшинство.
      Ну, сцуко, думаю, что ж мы за страна за такая несчастная…
      Али морщится.
      – Пиздуй-пиздуй, – говорит. – И давай побыстрее, пока я сам тебе, дураку, еще люлей не добавил…
      Мы садимся в машину, я достаю из кармана телефон и нажимаю кнопочку вызова.
      – Хай, – говорю, – Мажор. Ты просил брякнуть?
      – Угу, – отвечают в трубке, – просил. Ты его нашел?
      – Нашел, – кошусь в сторону Али, – рядом со мной в машине сидит, сейчас выезжаем.
      В трубке неожиданно возникает секундная пауза.
      – А он как, – осторожно интересуется Мажор, – в порядке или не очень?
      Али хмыкает, отбирает у меня мобильный и переключает трубку на громкую связь.
      – Я, – говорит, – в порядке. Правда, врать не буду, относительном. В брюхе плещется не менее полулитра, в крови – не меньше двух грамм. Но соображаю вполне, так что жалеть меня не хрена, понял? Привет тебе, кстати…
      – И тебе тоже, – хмыкает в ответ Гарри, – не хворать. Жалеть тебя я, кстати, и не собирался. Когда ты человек, а когда – кусок говна, вот что мне не всегда понятно, усвоил? А спрашивал о том, в каком ты виде, исключительно для того, чтобы не усугублять ситуацию. Здесь менты, наверное, со всей Москвы собрались, на зрелище, блядь, бесплатное поглазеть. Плюс телевизионщиков бригады три под ногами путаются постоянно, плюс спасатели со «скорыми», плюс еще всякая поебень, типа спецотделов всеразличных. Вот я и думаю, стоит тебе тут рисоваться или как?
      Али в ответ тоже на пару секунд подвисает.
      Думает, значит.
      Ну, пока такие монстры, как эти двое, мозгами скрипят, я лично могу и передохнуть слегонца, не возбраняется.
      – Ладно, – наконец вздыхает Глеб, – убедил. Наверное, и вправду не стоит. Там у вас, ну, там, где ты сейчас находишься, какой административный округ, Северо-Западный, наверное?
      – Вроде как да, – вздыхает в трубку Гарри. – А что, это так важно?
      – А как ты думаешь, – кривится в ответ Али, – я где сейчас концы должен подымать? В Администрации Президента России? Или, может, все-таки в следственном управлении Северо-Западного административного округа столицы будет достаточно?
      – Бля, – извиняется в трубке Гарри, – сорри, не сообразил как-то…
      – А ты соображай, – злится в ответ Глеб, – это полезно иногда бывает, просто для здоровья мозга. Типа, как гимнастика. Если еще не разучился без меня до конца, значит, может быть, еще не все потеряно…
      Мажор молчит, в трубке слышится только хриплое, слегка виноватое дыхание.
      – Значит, так, – резюмирует, наконец, Али, – сейчас Данька отвозит меня домой, я сажусь на телефон и занимаюсь обзвонами. Заодно даю ему денег, тыщ десять грина на первых порах, думаю, будет вполне достаточно. Это если что надо прям там, на месте заплатить. Потом он едет к тебе, и вы там вдвоем выясняете все, что нужно, и делаете то, что возможно, согласен? Я на телефоне постоянно, второй мой номер и ты знаешь, и Данила знает, он будет только под вас задействован. Если что – набираете сразу, говорите без соплей, все понятно?
      – Согласен, – вздыхает Гарри, – Дэн здесь явно не помешает, я все-таки в этих гоночно-гаишных делах лоховат слегонца, если совсем честно. А ты давай названивай, поднимай всех, дело, чую, будет ох какое непростое. Ты только не пей там больше, ладно? Каждая минута на счету, я так думаю…
      – Слышь, Мажор, – осторожно интересуется Глеб, – а, может, тебе таблицу поправить? Вместе со всей остальной черепушкой? Так, слегонца, чисто при встрече, просто профилактически? А то ее содержимое, по ходу, что-то совсем разжижаться стало, это даже мозгом теперь назвать затруднительно…
      – О! – радуется в ответ Гарри. – Кажется, к нам Глебушка возвращается! Здравствуй, Али, заждались мы тебя что-то, блянах…
      – Да иди ты на хрен! – злится Али. – Ты мне лучше скажи, как там Инга, сильно поломана?
      – Да вроде ничего, – вздыхает Гарри, – так, пара царапин. Психологически тоже вроде держится нормально, молодцом. Но я ее и раньше-то не очень понимал, если честно…
      – Позови, – просит Глеб и поворачивается ко мне, – Дэн, дай сигарету, пожалуйста…
      Я не просто даю ему сигарету, я ему ее еще и прикуриваю.
      Просто вижу, что у него кончики пальцев вполне ощутимо подергиваются.
      Ну, и себе, разумеется.
      Разгоняю перед собой дым ладонью.
      Жду.
      Через некоторое время в трубке слышится осторожное женское дыхание.
      – Алло?
      – Здравствуй, – хмыкает в ответ Али, и это – именно его голос.
      Твердый, спокойный, чуть ироничный. При этом – абсолютно не бесстрастный. Прежний.
      А на лбу – мелкие бисеринки пота, но она их, разумеется, не видит.
      – Здравствуй, Глеб…
      – Значит, так, – Глеб решительно затягивается, – заниматься соплями нам сейчас некогда, поэтому слушай меня внимательно. Я сейчас еду к себе, сажусь на телефон и начинаю решать вопросы по теме, информации у меня немного, но на первое время достаточно. Дэн забрасывает меня домой и немедленно выдвигается к тебе на Пресню, где ты полностью вводишь его в курс дела. Если будет что-то важное, он мне немедленно отзвонится. Деньгами я его сейчас заряжу, сразу же, ты в эти дела не лезь вообще, понятно?! И ты тоже, кстати, звони сразу же, если чувствуешь необходимость. Любую необходимость! Начиная с необходимости дать дополнительную инфу, кончая просто потребностью в жилетке, у меня она имеется. Даже не одна, как ты сама, наверное, догадываешься. И еще! Копаться в себе и разнюниваться – будешь потом, сейчас самое главное – не сесть в тюрьму! Никому от этого легче не станет. Я сделаю все, чтобы решить вопрос, но и от тебя самой тут очень многое зависит, так что не расклеивайся. И ты, и ехавшие с тобой в машине парни знали, на что шли, так что казнить себя совершенно не фига, понятно?
      – Да понятно, конечно, понятно, – злится в телефоне Инга, и у нее тоже, – неожиданно, – прежний голос.
      Господи, думаю, какие же они все-таки идиоты…
      – Сама-то как? – осторожно интересуется Глеб.
      – А ты как думаешь?! – фыркает в ответ эта стерва, и Глеб радостно улыбается.
      – Ну, тогда держись, – смеется, – тебя уже допрашивали?
      – Нет пока что, – вздыхает Инга, – им тут еще не до этого…
      – Ну и слава богу, – радуется Али. – Ты пока, даже если будут пытаться, потяни резину, ок? Мне время надо, чтобы нужных людей отыскать. Я тебе, если что, сразу же отзвонюсь. Номер прежний?
      – Прежний, – всхлипывает, – я сначала хотела поменять, а потом передумала…
      – Ну вот и хорошо, – успокаивает ее Али, – мы начинаем танцевать, будем держать тебя в курсе. А ты – нас. Договорились?
      – Договорились…
      – Ну тогда пока.
      – Пока…
      Глеб отключает телефон, я поворачиваю ключ в замке зажигания.
      – Блядь, – говорит он, – чуть не сказал «целую».
      – Ну и сказал бы, – жму плечами, – никому хуже от этого бы уж точно не было. А может, и лучше бы стало…
      – Данька, – он внимательно смотрит мне в висок, – тебе ведь не хочется, чтобы я тебе прямо сейчас уебал, ведь нет?
      – А меня нельзя бить, – радуюсь, – я же за рулем. Ты же не хочешь, чтобы мы тоже столб сдуру обняли?
      – Ну так смотри на дорогу! – орет. – Мудак! А я пока звонить буду…
      Молодой сзади закуривает сигарету и выпускает в салон сизый клуб едкого дыма.
      Али кашляет.
      Надо, думаю, будет сказать Гарри, чтобы объяснил этому своему перцу, что такое дерьмо курить в нормальном обществе минимум неприлично.
      И небезопасно, когда все на таком взводе.
      Или – не надо?
      Да фиг его знает, нужно обмозговать эту тему как-нибудь на досуге, когда все, наконец, надеюсь, подуспокоится…

      Пока мы ехали к Глебу на улицу Улофа Пальме, где он жил в большой, не так давно купленной и абсолютно неустроенной квартире в знаменитом «депутатском» доме, Али успел сделать, наверное, штук двадцать звонков.
      Какие-то Борисычи, Петровичи, Паши, Игорьки, Димоны, Сереги…
      Все, насколько я понимаю, обещали разобраться, разузнать, плотно врубиться в тему, напрячь знакомых, полузнакомых и просто незнакомых людей, разрулить ситуацию и обязательно перезвонить.
      Я сосредоточился на дороге.
      В этих чиновно-криминальных сферах я, оно конечно, тоже кое-что начинал рубить, с моей-то работой. Но в данной конкретной ситуации самое лучшее, что я мог сделать, – это элементарно слегонца отодвинуться в сторонку и не мешать настоящему профессионалу.
      Видишь мастер – отойди, как говаривал один мой не самый, кстати, плохой знакомый.
      Боец на заднем сиденье всю дорогу просто тупо молчал, безмятежно покуривая свои вонючие отечественные сигареты.
      Наконец, когда мы уже сворачивали на Пальме с Мосфильмовской и до его дома оставалось чуть меньше километра по прямой, Али все-таки перезвонили.
      Он коротко переговорил, облегченно засунул раскалившуюся трубку в карман, без спроса взял у меня сигарету из лежавшей на торпеде пачки, закурил, глубоко и с наслаждением затянулся, выпустив дым в услужливо опущенное мной с центрального пульта боковое стекло.
      – Есть! – говорит, и снова глубоко затягивается. – Нашлись, кажись, кой-какие зацепки…
      – И? – спрашиваю.
      – Пока боюсь спугнуть, – улыбается, – но вроде как рисуется вполне себе реальный выход на одного из замов прокурорских, как раз в этом округе. Ты сразу, как меня высадишь, лети к Инге, скажи, чтобы продолжала резину тянуть. Он мне в течение часа перезвонить должен…
      В этот самый момент мы и приехали.
      Я поднялся вместе с ним мимо сонной охраны в подъезд, забрал перетянутую крест-накрест банковскую упаковку с десятью тысячами долларов, выслушал пару никому на фиг не нужных ценных указаний, получил внушительный по силе напутственный тычок в правое плечо и вернулся назад, к машине.
      Молодой за это время уже успел перебраться на переднее сиденье и, когда я вышел из дома, увлеченно ковырялся в магнитоле, пытаясь выстроить в приемнике частоту радио «Maximum».
      Формат, в принципе, – ничего так, иногда встречаются и вполне достойные вещи, но я все равно предпочитаю диски слушать.
      Хотя бы просто для того, чтобы быть независимым от прихоти диджеев.
      Уж слишком у меня вкус… хм… как бы это сказать помягче…
      Избирательный.
      Я повернул ключ, и мы потихоньку поехали.
      Ну, это, в смысле, – сначала потихоньку.
      Пока с пандуса съезжали.
      Потом я ввалил так, что боец аж слегка позеленел, пристегнулся, по моему примеру, ремнями безопасности и опять полез в карман за своими ядовитыми никотиновыми палочками.
      – Слушай, Илюх, – морщусь, – давно тебя спросить хотел, а ты что, исключительно этот сорт сигарет куришь? Нравятся?
      – Да нет, – смущается, – не очень. Просто дешевые они, а мы с мамой вдвоем живем, непросто это по деньгам получается, понимаешь…
      – Ну так поговорил бы с парнями, – злюсь. – Да хоть с тем же Мажором! Или еще с кем. Помогли бы с работой нормальной, не один ты такой в бригаде, другие-то обращаются. Мне тоже, кстати, Али с Гарри в свое время жизнь устраивали, ничего тут особо сверхъестественного нет и быть не может, просто по определению. И матери бы помог заодно…
      – Да не получается у меня, понимаешь, – смущается еще больше, – у меня курс последний, дипломный. А в Бауманском нагрузки такие, что я после занятий вообще думать не могу, только кулаками махать. Особенно у нас, на информатике и системах управления. Крыша едет. Самому, блин, знаешь, как неудобно?! Ничего, последний год остался, потерплю…
      Я аж икаю и, естественно, затыкаюсь.
      Бауманский?
      Информатика и системы управления?!
      Представляю.
      У меня б вообще мозги давно на хрен завернулись…
      Ну и кто, спрашивается, после всего этого из нас мудак?!
      Мне стыдно.
      – Извини, – бурчу, – не знал…
      – Да ничего, – жмет своими саженными плечищами, – не ты первый спрашиваешь.
      К счастью, именно в этот момент мы свернули с Третьего кольца на Звенигородку, и нужно было потихоньку начинать сосредотачивать мозг на предстоящих событиях.
      Иначе б точно со стыда сгорел на фиг.
      Совсем уже нюх потерял от собственной крутости, придурок.
      Даже тех, кто рядом по жизни движется, разглядывать перестал.
      Стыдно, блин, ой как стыдно…
      Надо что-то в этой жизни менять, видимо, а то скоро совсем в животное превращусь.
      Навидался ведь таких «перевертышей», даже на своем не таком уж и длинном веку.
      Причем, сколько раз сам, глядя на эту трансформацию, себе зарок давал не становиться таким, как эти, а – все одно туда же.
      А ведь дорога в тысячу ли начинается с одного маленького шага, правы китайцы.
      Причем – куда бы эта дорога ни вела.
      В том числе – и в дерьмо…
      Надо будет как-нибудь на досуге к себе повнимательней присмотреться, а то симптомчик-то ой какой неприятный…
      У Али ведь тоже все вот с такой вот херни, мне так помнится, начиналось.
      И где теперь прежний Али?
      Гкхм…
      Вопрос, что называется, – риторический.
      …Я увидел скопление мигалок, сбросил газ, очистил, по мере возможности, мозг от рефлексии и начал внимательно всматриваться в сторону обочины, выглядывая высокую, чуть сутуловатую фигуру Мажора.
      Ага.
      Вот он стоит.
      Руками размахивает.
      Я аккуратно припарковался чуть подальше от места аварии, вышел из тачки и, не торопясь, двинулся в его сторону.
      Сейчас главное – спокойствие и собранность.
      Все остальное, по идее, должно приложиться.
      Не я один над этой темой работаю.
      …Гарри общался с каким-то неприметным мужичком в коричневом гражданском костюмчике со сдвинутым в сторону галстуком. От мужчинки, несмотря на всю внешнюю неуклюжесть, разобранность и неприметность, за версту несло опытным, битым, матерым и опасным ментярой.
      Разговаривали вроде вполне доброжелательно, но тут все звиздец как обманчиво может случиться, уж я-то знаю.
      Такие, как этот неприметный мент, – умеют мягко стелить, ох умеют, сцуки…
      Хотя и Мажор тоже в общем-то не мальчик.
      Только в «топах» уже, почитай, почти что пятилетку ходит, а это даром пока что никому не давалось.
      Но лучше – все равно быть как можно осторожнее.
      …Гарри наконец-то заметил меня и еле заметным кивком пригласил присоединяться к разговору.
      Я подошел.
      Илюха со вторым молодым устроились метрах в пятидесяти от нас, неподалеку от безучастно сидящей на бордюре Инги.
      Настороженные, ощеренные и никого близко не подпускающие.
      Все правильно, думаю.
      Молодцы парни.
      Точнее, – Мажор молодец, наверняка его команду выполняют.
      Гарри пожал мне руку, протянул сигареты и представил мужичку в коричневом:
      – Это Дэн, от Глеба.
      Мы пожали друг другу руки, мужчинка кивнул и заулыбался.
      – Олег, – представляется. – Следователь. Пойдем-ка покурим…
      Ладонь у него оказалась маленькой, теплой, как будто выточенной из очень твердой породы дерева.
      Да и осторожность пожатия вызывала определенное уважение.
      Этот мент не просто реально знает свою силу, но и очень хорошо умеет ею пользоваться.
      Я уважительно поднес дрожащий на ветру огонек зажигалки к его давно уже зажатой в уголке рта дешевой обмусоленной сигарете.
      Он, кажется, оценил.
      А вот взгляд мне его – ну совершенно не понравился.
      Ледяной, острый, цепкий.
      Такой обыкновенно бывает у «правильных ментов».
      У тех, с кем фактически невозможно ни о чем договориться, если они в свои личные понятия по каким-то только им самим ведомым причинам неожиданно упираются.
      Это – плохо, думаю.
      Очень плохо.
      Ну да ладно.
      Нужно сначала человека послушать, а потом уже выводы делать.
      А то, как всегда, несусь со своим «пониманием жизни» впереди паровоза…
      Может, все еще совсем по-другому обернется.
      И вправду…
      – Значит, так, – говорит, – Дэн. Сразу точки над «и»: я играю на вашей стороне, меня об этом очень хорошо попросили. Попросили люди, которым я серьезно обязан по жизни, а ни разу никакое не начальство. Это чтоб ты четко понимал, что я здесь работаю не из-за денег, а потому что так надо. А то вижу, как трепыхаешься. Перезванивать Глебу должен был именно я, но делать это пока еще рано, а может быть, и совсем не придется. Потому что, если говорить совсем уж по жизни – девчонка в случившемся совершенно ни разу не виновата. Но! Если мы с тобой не сделаем все правильно, так, как надо, – то в тюрьму пойдет именно она. Все понятно?
      Я киваю.
      – Время, – спрашиваю, – у нас есть?
      – Старший, – жмет плечами, – здесь я. Так что – располагайся…
      Я киваю.
      – Мне бы, – говорю, – только две вещи понять: что здесь реально произошло и что мне конкретно делать нужно? Ну, и с Ингой переговорить, естественно. Успокоить ее чуть-чуть, то-се. В остальном – я полностью в твоем распоряжении…
      – Это хорошо, – соглашается. – Сейчас я тебя просвещу, а потом будешь делать только то, что я сказал. И – ни разу никакой самодеятельности, понятно? И своим то же самое передашь, усвоил?
      Я хмыкаю и лезу в карман за своей пачкой сигарет.
      – Нет, – говорю, – не усвоил. Ты извини, Олег, но усвою я это только в том случае, если ты мне покажешь, почему я тебе должен верить безоговорочно. Предпосылки для этого вообще-то есть, конечно. Но пока это – только предпосылки. Вот введешь меня в курс дела, тогда и решим. Вместе…
      Он кривенько усмехается.
      – Ох, – выпускает дым, – и тяжело же с вами, с колючками. Какому-нибудь овощу скажешь, чтобы он сидел не рыпаясь, так он и сидит не рыпаясь. Ладно, давай смотри сюда и слушай меня внимательно…
      Я опять киваю и, тщательно прикрыв огонек зажигалки ладонями, прикуриваю очередную сигарету.
      – Ты меня извини, – говорю чуть ли не просительно, – мое недоверие не к тебе лично относится. Так, по ситуации…
      – Да ладно, – хлопает меня по плечу, – так даже легче будет, если будешь действовать осознанно. В общем так… Девчонка шла по среднему ряду. Здесь их, как видишь, – три. Перед ней встал красный «Мерседес», крайний левый заняла какая-то курица на «Форде Фокусе». Светофор начал перемигивать на зеленый, она и решила проскочить в крайнем правом, он вообще пустой был. В общем-то, – все законно и почти правильно. За исключением скорости, как ты сам догадываешься. Вот только курица в крайнем левом почему-то решила, что ей нужно срочно на перекрестке направо повернуть. Ну, бывает, знаешь ли. Вот и долбанула через сплошные. «Мерин» в среднем ряду, слава богу, скорость набрать не успел, влупил по тормозам, иначе бы здесь вообще мясо было бы нереальное. А девчонка ваша не успела, у нее скорость была минимум под двести, сам понимаешь. Чиркнула этот «Фокус» чуть-чуть – и ушла в столб. Понятно?
      – Понятно, – вздыхаю, – тварь-то эта на «Фокусе» далеко стоит?
      Он хмыкает, отщелкивает докуренную до фильтра сигарету в сторону урны и, естественно, промахивается.
      Ни фига не Сабонис, думаю.
      – Свалила, – говорит, – конечно. Никого не дожидаясь. Ей-то это на фиг надо? Только и известно, что «Форд Фокус», синий металлик, одна из цифр на номере вроде как «восемь». Ну и то, что баба за рулем длинноволосая. Ищи-свищи. Хорошо, что еще парень на красном «мерине» человеком оказался. Сам вызвал ГАИ, сам вытащил вашу Ингу из машины, сам залил эту банку консервную из своего огнетушителя во избежание возгорания и сам дал свидетельские показания. Сам помог найти следы синей краски и царапины на машине в месте скользящего столкновения. Добровольно. Я б ему на месте вашего Глеба такую поляну накрыл! Так что против нее сейчас только нарушение скоростного режима. В обычной ситуации штрафом бы отделалась, даже права никто отбирать бы не стал, не настолько серьезное нарушение…
      – А сейчас? – интересуюсь.
      – А сейчас, – вздыхает, – пятилетка корячится. И ни разу не меньше. Труп в машине – это тебе не хухры-мухры, сам понимаешь, не маленький. Скорее всего, конечно, условно. Но тут все зависит от того, с какого бодунища судейка на заседание притащится. Так что – до суда дело лучше не доводить…
      – Понятно, – вздыхаю в ответ. – И каковы в данной конкретной ситуации должны быть мои дальнейшие действия?
      Он аж башкой затряс от изумления.
      – Ишь ты, – удивляется, – как ты говорить-то, оказывается, умеешь. Надо будет запомнить, хорошо сказано. Значит, так – видишь во-о-он того капитана?
      И показывает в сторону одиноко бродящего вокруг груды металла толстого красномордого гаишника.
      Я хмыкаю.
      – Как тут, – говорю, – не заметишь? Такого легче перепрыгнуть, чем обойти. Вот глядишь на него и радуешься, сразу видно, что у нас милиция не недоедает…
      – Во-во, – хмыкает в ответ, – его самого. Он, кстати, в принципе, парень неплохой. И я ему уже намекнул, что не буду сильно возражать, если он сегодня немного подзаработает…
      – А он что? – спрашиваю.
      – Удивился, конечно, – смеется. – Обычно, если я на «место» выехал, то они без денег остаются. У меня, видишь ли, принципы. И репутация. Но дергаться не стал, понимает, что обстоятельства разные в жизни случаются. Так что иди, договаривайся, чтобы тормозной путь перерисовывал так, будто она от силы на шестидесяти шла. Стоит тебе это будет, я так думаю, долларов пятьсот. Ну, тыщу дашь, если упираться начнет. Больше не надо, не фиг их баловать…
      Я киваю.
      Он цепко смотрит мне в глаза, вздыхает и продолжает:
      – А по дороге поцелуй коротко девчонку, только коротко, она на взводе, из последних сил держится – и отправь кого-нибудь из своих с ней в Склиф, пусть ее там обследуют, вдруг все-таки травма какая или сотрясение. И – обязательно! – сделают справку, что у нее в крови нет ни алкоголя, ни наркотиков! Пригодится. Мне потом на первом допросе пусть передаст, и обязательно лично в руки, усваиваешь?! А потом пусть отвезут ее домой, накачают успокоительным и уложат спать. И пусть она сидит дома и вообще никуда оттуда не выходит ни разу без моего на то особого разрешения. Даже в магазин за продуктами! И дверь пусть никому постороннему не открывает! Когда все подуспокоится и она мне понадобится для допроса, – сам вызову. Все понятно?
      – Уес, сэр! – кривляюсь.
      И – убегаю.
      Правда, тут же возвращаюсь к нему, не успев сделать еще и пяти шагов.
      – Спасибо тебе, – говорю, – если совсем честно…
      – Да ладно, – машет рукой. – Если б она что тут реально накосорезила, я б ей ни разу помогать не кинулся, кто бы и как бы меня об этом самом ни просил. Человеческая жизнь для меня по-любому дороже, усваиваешь?! А тут скорее несчастный случай, так зачем бабе судьбу-то ломать? Вон какая: молодая, красивая…
      Я вздыхаю.
      – Вот за это, – говорю, – как раз и спасибо. За то, что понимаешь…
      – Да ладно, – усмехается, – что мы, не люди, что ли? Ты давай лучше беги делами занимайся. И девку не дергай, а то ты ее совсем глазами заел! Херово ей сейчас, чисто по-людски, ни разу не до расспросов, если не догадываешься. Потом поговорим за жизнь, если силы, конечно, будут. Меня ж сюда вообще-то из постели от молодой жены вытащили. И что я себе за жизнь такую выбрал? Ведь натурально собачья, а ни разу не человеческая…
      Ну я и побежал.
      Отправил Ингу с Гарри в больницу, переговорил с толстым капитаном, заплатил ему на месте сколько положено.
      Ну и покрутиться еще немного пришлось, разумеется.
      Сгонял, к примеру, до ближайшего супермаркета, купил гайцам ящик хорошего чешского пива и пару блоков сигарет, чтобы легче дежурилось. Поговорил со знакомыми по разным редакционным делам ребятами-телевизионщиками, разъяснил им ситуацию, после чего они кое-что подправили в комментариях.
      Сам лично расписался в качестве понятого при повторном замере тормозного следа.
      Нормально.
      Капитан, правда, предупредил, что скорее всего придется еще платить экспертам и договариваться с оставшимся в живых потерпевшим и родственниками погибшего на предмет «отказняков», но это уже так, детали.
      Али справится, без вопросов.
      Самое главное, картина происшедшего нарисована в целом правильно, и Ингу мы уже просто так никому не отдадим.
      Ибо – не фига…
      Она, кстати, когда мы с Мажором усаживали ее в «скорую» и я объяснял диспозицию, типа, как себя надо вести, – неожиданно погладила меня по щеке и попросила передать Глебу, чтобы он слишком сильно за нее не переживал.
      – Я-то в порядке, – говорит. – Ну, как в порядке… Почти что. А он съест еще себя сдуру, изнутри изгложет, пока будет разбираться, что он лично тут не так сделал. Так что ты уж проследи за ним, Дэн, насколько это возможно. А завтра вечером, как придете в себя, приезжайте ко мне домой. Все вместе. Пожалуйста…
      Я пообещал, что обязательно приедем.
      По-любому.
      Все вместе.
      И еще кого-нибудь обязательно захватим.
      Из тех, на кого можно целиком и полностью положиться в нашей старой компании.
      А потом ее увезли в Склиф, а я пошел дальше заниматься формальностями со следаком и гаишниками.
      Вроде – так ничего получилось.
      Мне по крайней мере себе предъявить нечего…
      А тут еще и Никитос с Жекой отзвонились, доложили, что вынесли мусарню на пати в одну калитку. Причем, несмотря на то, что беспредельщики из той самой фирмешки таки попытались использовать свои любимые «аргументы», – фактически без потерь.
      Так, одного из молодых слегка пером поцарапали.
      Настолько слегка, что даже в больничку обращаться не пришлось, йодом руку залили, да и все дела.
      Подумаешь…
      А они, – в смысле, Жека с Никитосом, – все понимают, и готовы по первому слову от меня, Мажора или Али, – выдвинуться с мобом в любую часть города и убить там на хрен любого, кто сдуру или по злому умыслу будет нам мешаться под ногами.
      Я, так – чисто на секундочку – представил, как ко всему этому бардаку с ментами, рейсерами и телевизионщиками добавляется еще и бригада слоняющихся туда-сюда, модно одетых, предельно упертых, пытающихся обосновать свою нужность и не по-детски тревожных отморозков.
      В чистом виде – пожар в борделе, блин, на фиг.
      Мне стало дурно, и я решительно приказал им валить куда угодно: хоть домой, хоть в паб, хоть к черту на рога, лишь бы и духу их здесь не было…
      Вроде как поняли, хоть, по-моему, и немного обиделись.
      Ну да ладно.
      На обиженных, как известно, – хрен кладут и воду возят.
      А у меня тут пока что своих траблов невпроворот, чтобы я еще с их ущемленным самолюбием разбирался.
      Поймут, не маленькие.
      А не поймут, – ну что ж, значит, и не надо…

      Когда я наконец-то закончил с ментами и перекурил, чистя мозги тупым взглядом на желтый забор старого Ваганьковского кладбища, – почему-то сразу же перестал дуть ветер и снова пошел дождь.
      Причем стало намного теплее.
      Или мне просто так показалось?
      Я созвонился с Али, попытался рассказать ему, что тут да как, и уехать наконец-то домой, но в ответ только и услышал короткое:
      – Приезжай!
      В принципе, чего-то подобного я и ожидал, да и серьезных причин против того, чтобы навестить старого товарища, не видел, честно говоря.
      Кроме смертельной усталости, разумеется.
      Но это – такая фигня, господа мои хорошие.
      Особенно вот в такой… хм… нестандартной, скажем так, ситуации…
      А к Али, думаю, он прав, – заехать по-любому стоит.
      А что?
      Я, в конце-концов, – птица вольная, дома меня даже собака не ждет.
      Что бы и не полетать.
      К тому же ночью по столице ездить приятно, – ни очумело перестраивающихся из ряда в ряд таксистов, ни пробок, ни прочей херни.
      Подозвал Илюху, поинтересовался, где он живет.
      – Да здесь, – смущается, – рядышком. На Магистральной. Ты не переживай, Дэн, я сам доберусь…
      – Ну уж нет, – усмехаюсь в ответку. – Это ты не переживай. Потому как я тебя по-любому подброшу. Мать-то спит небось уже?
      – Да нет, – смущается еще больше «бауманец», – она у меня медсестрой работает, в Боткинской. Сегодня как раз в ночную смену вышла. Так что, если хочешь, давай, я тебя чаем напою…
      …Чаю мне, врать не буду, сразу же захотелось.
      Горячего, желательно с молоком.
      И очень-очень большим количеством сахара.
      И – в постельку, под теплое, обязательно мохнатое и колючее одеяло.
      Баиньки.
      А то продрог, как собака.
      И устал приблизительно так же, если еще не больше.
      Дурацкий денек сегодня выдался, чего уж там…
      Поэтому отказывать ему пришлось с тяжелым внутренним усилием воли и вполне искренним сожалением.
      – Извини, – говорю, – я бы с удовольствием. Но не получается. Дела. Мне сейчас еще к Али ехать, потом с Мажором разговоры разговаривать…
      – Да я все понимаю, – вздыхает. – Вроде как не совсем дурак. Только вот в одну тему въехать никак не могу: зачем вам всем все это надо? Ну, в смысле, – тебе, Мажору, Федору, Баку, Киллеру, остальным старшим? Али тому же. Такому, каким он раньше был. Там, одно дело, – с конями или мусорами пересечься или на трибуне перфоманс устроить, тут все понятно – чистый кайф, адреналин бушует. И совсем ведь другое – жизнь, как у вас, выстраивать. Обо всем думать, за всех в голове масло гонять, а потом еще и отвечать перед парнями, если что не так получилось. Вот на хрена вам вся эта байда-то сдалась, никак въехать не могу?! Слава, риспект, уважуха?! Но у вас все и так по жизни в порядке: ты вон журналист известный, аналитик. Никитос в бизнесе отцовском реально рулит, видел я его тут как-то на галстуке и на мегасложных щщах, да еще и при машине с водителем. Про Мажора с Али я ваще молчу, люди на таких высотах живут, что простому смертному и в прыжке дотянуться не получится. Власть?! Тоже бред, я почему-то так думаю. В нашу тему народ за властью не ходит, власть в другом месте отыскивают. Уж слишком она тут, ты уж меня прости за умное слово, – эфемерна. И вдруг, – вот все эти безобразия. Ну, на хрена?!
      Я хмыкаю и лезу в карман за уже почти опустевшей пачкой сигарет.
      Надо, кстати, не забыть еще пару пачек по дороге купить, а то смолю, как паровоз.
      Да еще и Али, похоже, тоже без курева сидит…
      Тогда – даже не пару, пачки три-четыре…
      – Знаешь, – говорю, – я сам об этом частенько задумываюсь, но так ни хрена и не надумал, если честно. Пока что. Ты представляешь?! Просто так как-то само собой получается, будто от меня лично ничего в этой теме и не зависит. И все дела…
      Он хмыкнул в ответ и молча полез на пассажирское сиденье.
      То, которое рядом с водительским.
      Хороший, думаю, парень.
      Но – все-таки не совсем наш.
      Не до конца.
      Тут Гарри – очевидно не прав, раз подтаскивать его наверх начал, с такими-то тараканами на чердаке. Если врубаться чуть глубже начнет, если въедет в тему по-взрослому, то так начудить может, – что хоть стой, хоть сам лично на два метра в землю зарывайся.
      Люди с такими мозгами, как у этого парня, как правило, не системы строят, а революции устраивают.
      Причем – на хрен никому, включая их самих, и не нужные.
      Глеб-то, похоже, все-таки получше Мажора в людях разбирался в свое время, это ж очевидно.
      Я, Никитос, другие парни, да чего уж там – сам Мажор! – его кадры.
      Личные.
      Хотя…
      Хрен его знает.
      Может, – так, а может, – и не так.
      Потом додумаю.
      Сейчас все равно мозги в башке еле ворочаются…
      Добросил Илюху до дома, купил по дороге блок сигарет да и поехал к Глебу.
      Время-то, мама моя дорогая, уже почти что четыре часа утра.
      А у меня, между прочим, завтра в одиннадцать планерка в редакции.
      Редакторам отделов, в том числе и мне, – явка обязательна.
      Игорь, мой шеф и учитель в журналистике, как только стал-таки главным редактором газеты, – этот порядок сам, лично установил.
      Все остальное время ты можешь болтаться там, где хочешь и где тебе больше нравится, лишь бы номер по твоему отделу нормально заполнялся и материалы рейтинговые шли.
      Но уж два раза в неделю, по понедельникам и четвергам, с одиннадцати до двенадцати – отдай, не греши.
      Беда, думаю…
      Ничего, где наша не пропадала…
      И – там пропадала, и – тут пропадала…
      Ладно.
      На фиг.
      Прорвемся.
      Сейчас не об этом думать надо, – ой не об этом.
      Как там Инга-то в Склифе, все в порядке?
      Или чего, не дай бог, не так по жизни рисуется?
      Звякнуть, что ли, Мажору, поинтересоваться?
      Да не, думаю, не стоит пока дергать человека.
      Если какие траблы, так он сам всех высвистит – только в путь.
      Может, у него с человеческой психологией и чего не так, но с дисциплиной – все всегда в полном порядке.
      Хрен забалуешь.
      И от себя всегда всего того же, что и от нас, требует…
      …Доехал до Али, опять продефилировал мимо предупрежденных им охранников, поднялся на лифте на седьмой этаж, позвонил в дверь, вошел, разулся, уселся в кресло и сжато пересказал ему все, что видел, слышал, понял и о чем догадался.
      Он вроде как остался доволен.
      Покивал, докурил сигарету из привезенного мной блока, после чего поманил меня ладонью на кухню, где на стеклянном столе лежала, прикрытая серьезной кредитной карточкой, внушительная горка кокаина.
      Нарезал две жирные дороги, решительно втянул одну из них правой ноздрей, помотал башкой, поморщился.
      И – протянул мне аккуратно обрезанный недлинный кусок широкой коктейльной трубочки.
      Давай мол присоединяйся.
      Я задумался.
      …Такой, кстати, – босой, в синих застиранных джинсах и белой футболке с короткими рукавами, с мокрыми и чистыми после недавно принятого душа волосами, Глеб мне нравится куда больше, чем то животное, которое я сегодня вытаскивал из гнусного, хоть и дорогого борделя, уютно, блин, расположившегося в самом центре моего самого любимого на этом свете и самого родного города…
      – Может быть, не надо, – спрашиваю, – Глеб? А то у меня планерка завтра в одиннадцать. Игорь, ты его знаешь, он же такой: если чего решит…
      – То выпьет обязательно, – подхватывает, усмехаясь.
      Прикуривает новую сигарету, с наслаждением выпуская дым в сторону дорогой, громоздкой и почему-то жутко неуютной кухонной техники.
      Игоря он, действительно, очень хорошо знает.
      Друзья.
      Глеб меня, кстати, в свое время как раз через Игоря в газету и устраивал.
      Давно.
      Тогда казалось, что для меня это – всего лишь эпизод, случайность, вовремя подвернувшаяся возможность облегчить непростую жизненную ситуацию.
      А – вон как вышло.
      Я сейчас себя без газеты уже как-то и не представляю.
      Да и она без меня, если без ложной скромности, была бы – гораздо хуже, я почему-то так думаю…
      – Ты, – говорит, – не парься, Дэн. По крайней мере насчет завтрашней планерки. Остальное уж как-то, сам понимаешь, на твое усмотрение. С твоим главным я уже переговорил, сразу же, как только домой приехали. Так что можешь себя считать во временной, но очень важной местной творческой командировке. Причем по личному заданию своего любимого главного редактора…
      – Вот так, значит?! – вскидываюсь. – И давно я вам с Игорем право дал снова за меня, как за сопляка, любые решения принимать?!
      – Да ты не злись, – мягко кладет мне руку на плечо Али, – побереги пока что свое не в меру ранимое самолюбие. Тут дело не в тебе. И даже не во мне. В Игоре. Он бы и сам все бросил и подорвался решать известные тебе вопросы, можешь мне поверить. Просто я его убедил, что ты лучше нас с ним, старых оболтусов, с этим дерьмом справишься. Потому что у тебя есть навыки, которых нет ни у меня, ни, тем более, у него самого. Ты – сам гонялся, знаешь трассу, то-се. А он…
      – Что он?! – щерюсь. – Меня в свое кресло усадит что ли из любви к тебе, своему старому приятелю?!
      Али хмыкает.
      – Дурак ты, – морщится, – Данька. Причем вполне себе малолетний. Он же в Ингу с университетских времен влюблен, они с ней учились на одном курсе. Не знал что ли?! Их родители семьями дружили, до сих пор на дачи друг к дружке в гости ездят, представляешь? А я ее у него увел уже тогда, когда у них заявление в загсе лежало. Меньше чем за две недели до свадьбы. Причем он же сам, дурак, нас и познакомил…
      – Вот, значит, как, – тяну потрясенно.
      – Значит – так! – жестко усмехается в ответ Али и всовывает мне в ставшие ватными пальцы толстую пластиковую трубочку. – Иди прочищай мозги, нам с тобой еще о многом поговорить следует. А я пока пойду кофе поставлю…
      Беру трубку и на ватных ногах подхожу к столу.
      Ну ни фига себе, думаю.
      А Инга-то у нас какова – просто, блин, роковая женщина какая-то…
      И – эти двое.
      Красавцы…
      Это ж какие силы, думаю, – и какое безумие, – надо носить в себе, заботливо свернув его в кокон и уютно прикрыв теплым мохнатым пледиком, – чтобы после такого друзьями-то оставаться?!
      У меня бы, сто пудов, крышак сорвало.
      А эти – ничего, держатся…
      Зажимаю левую ноздрю указательным пальцем и решительно всасываю порошок через правую.
      Весь.
      До конца.
      Потом задумываюсь на секунду и решительно нарезаю себе еще одну, такую же, с которой справляюсь так же решительно, но уже через левую.
      Мне сейчас – точно не помешает…
      – Небось, – усмехается за спиной Глеб, – сейчас гоняешь, как это мы с Игорем умудрились отношения не испортить? Не гоняй, все равно не догадаешься. Потому что ни я, ни он тут ровным счетом не при чем. Это она всю эту байду придумала и исполнила. Инга. Я, между прочим, тогда еще женат был, первым браком. Двоих детей пытался воспитывать. И, несмотря на то, что уже прекрасно понимал, что первую жену не люблю, уходить оттуда никуда и не собирался. Из-за глупого, как сейчас понимаю, представления о долгах и об их оплате. Она так решила, она меня выбрала. Сама. И свернуть ее с этого пути не смог бы никто. Даже я. Даже экскаватором. Даже если бы я этого и вправду когда-нибудь захотел…
      – Понятно, – выдыхаю.
      Хотя, на самом деле, – мне-то как раз сейчас ничего совершенно и не понятно.
      Глеб усмехается.
      – Ладно, – говорит, – давай пойдем в зал, посидим, покурим. А то здесь, на кухне, все устроено как-то совсем не по-человечески…
      – Я, – киваю, – заметил…
      И мы, захватив дымящиеся чашки с кофе, переходим обратно в гостиную.
      Здесь, конечно, тоже не очень уютно, но, по крайней мере, есть диван, есть кресла, есть пледы.
      Есть неярко горящий торшер, приоткрытое окно и бормочущий что-то свое в углу приглушенный почти что на полную телевизор. А на кухне – стерильно-белое уродство с этой, до жути напоминающей медицинскую, хромировано-никелированной навороченной техникой.
      Пустые стены и смертельная, больная тоска.
      И как только Али среди всего этого безобразия жить умудряется?!
      Или он тут и не живет?!
      А так, ночевать приходит изредка?!
      Похоже, думаю, очень похоже…
      Мы пьем обжигающе горячий крепкий кофе и потихонечку успокаиваемся.
      Настолько успокаиваемся, что меня даже начинает тянуть на откровенность.
      – Не нравится мне у тебя здесь, Али, – говорю, – вот никак не могу понять почему, но – не нравится…
      Он фыркает.
      – А что ж тут, – отвечает вопросом на вопрос, – непонятного? У меня траблы с организацией пространства, вот и все. Людьми управлять могу, вещами – не получается. Ты ведь у нас с Ингой в той квартире, в Серебряном Бору, бывал?
      – Бывал, – киваю, – и не раз.
      – Так вот, – усмехается, – там все Инга делала. Я специально не лез, только деньги давал. И ведь сумела все выстроить так, что там и ей, и мне было хорошо! И это, заметь, при просто чудовищно разных вкусах. Талант. Зато во многих других вещах, которые я умею, она просто конкретно не рубит и рубить не сможет никогда, потому что для этого не приспособлена. Ну да ладно, не в этом дело…
      – А в чем? – делаю вид, что туплю я.
      – А в том, что твоя миссия по вытаскиванию моей бывшей жены из уголовного дерьма, в которое она сама сдуру и вляпалась, закончена, – усмехается.
      Отхлебывает из чашки кофе, причмокивает. Снова закуривает.
      – То, что ты сделал, ты сделал хорошо, – говорит, – но завтра за всю эту фигню возьмутся уже другие, специально обученные люди. Но это вовсе не значит, Дэн, что твоя работа по этой теме на этом кончается, понимаешь?!
      Я задумываюсь на секунду.
      – Не понимаю, – признаюсь, – если совсем честно.
      Он опять усмехается, снова отхлебывает из тонкой фарфоровой чашечки маленький глоток безумно крепкого кофе.
      – Сейчас, – говорит, – объясню. По возможности популярно. Для этого, собственно говоря, и пригласил. Вот только давай перед этим пойдем еще по дорожке проскачемся. А то мозг что-то залипает совсем. Я ведь, только для того чтобы этот сраный алкоголь из себя выбить, ты даже не представляешь, что тут над собой творил…
      – Почему же, – кривлюсь, вспоминая горку порошка на стеклянном кухонном столе, – очень даже хорошо представляю…
      Он вздыхает.
      – Нет, – говорит, – Данька. Не представляешь. Кокаин – это только инструмент, причем далеко не самый лучший и не самый надежный. Была бы такая возможность, – я бы и его постарался сейчас избегать. Тут мозг включать пришлось. Хотя бы для того, чтобы просто тупо осознать, в какое животное я начал благодаря всему этому говну превращаться. После этого и протрезвел. Сразу же. А порошок – это уже так, шлифовка. Химическая поддержка еле скрипящим от алкоголя извилинам, ничего более…
      – Нормально, – удивляюсь, – ты выступаешь! Ну, тогда и вправду давай пойдем еще по одной пробежимся…
      Прошли на кухню, сделали свои дела.
      Если решили, – исполняем.
      Всю жизнь так…
      Али сварил еще по чашечке совершенно ядовитого по крепости кофе, и мы снова устроились в гостиной, вокруг торшера, мягкий круг света от которого скрывал общий неуют неживого дома моего старшего друга.
      Тяжко-то как, блин.
      И ведь помочь ему – ничем не поможешь.
      Помочь можно только тем, кто слабее.
      А он, даже такой, разобранный, – все равно всем нам фору даст – и все одно обыграет, если ему это на самом деле реально понадобится.
      Правда, – какой ценой…
      Но это уже, увы, не имеет к самому понятию силы ровным счетом никакого отношения…
      – Ты, – спрашиваю, – это всерьез так на бухло окрысился или просто понты колотишь, чтоб передо мной порисоваться? А то знаю я за тобой одну особенность: любишь, чтобы все вокруг обставить красиво. А сам ничего пока и не решил еще, для себя-то…
      – Да было б, – морщится, – перед кем колотить. Ты ж не девушка, в конце-то концов. Которую в койку уговаривать надо, потому что так положено. Нет, Дэн. Просто я сегодня реально испугался, что пришло время, когда уже не я управляю событиями, а они мною. А я могу – только плыть в кильватере. Или, если уж совсем честно, – как говно в проруби болтаться. Типа, вроде тоже плавать умеет, а ведь ни хера не корабль, понимаешь?
      – Понимаю, – кривлюсь, – фигли тут такого непонятного…
      – Ну, вот и пришлось глянуть, типа, как со стороны, на то, что я сейчас из себя представляю, – усмехается.
      И, неожиданно, замолкает.
      Надолго.
      Я даже сигарету успеваю прикурить и выкурить.
      – И? – наконец не выдерживаю.
      – А?! – вскидывается. – Извини, задумался что-то…
      И, криво ухмыляясь чему-то своему, тоже лезет в пачку за сигаретой.
      Что-то мы курим все в последнее время, – просто нереально, вздыхаю про себя и мотаю башкой, отгоняя накатывающие из прошлого воспоминания…
      – О чем хоть задумался-то? – интересуюсь.
      – Да так, – машет рукой, – ни о чем. Просто залип, выпал чуть-чуть из реальности, бывает такое. И мысль из-за этого потерял…
      – Мы, – подсказываю, – об алкоголе говорили…
      – А что алкоголь? – фыркает. – Алкоголь – это только симптом. Болезнь глубже. Но если я сейчас, в ближайшее время, не избавлюсь от этого симптома, – она, зараза, может и затянуться. А вот этого как раз в данной конкретной ситуации я допускать не имею ни малейшего права, понимаешь?
      – Понимаю, – кривлюсь.
      – Да ни хрена ты не понимаешь! – злится. – Пойдем еще разнюхаемся.
      – Может, – спрашиваю осторожно, – хватит пока?
      Он кривится.
      – Да нет, – отвечает, – не хватит. Я уже на последнем заводе. Сдыхает Бобик, усек? А мне тебе еще кое-что прояснить надо, относительно себя самого. А потом еще и задание дать. Точнее, – просьбу. Хотя, – просьбы вроде как не «дают». А что с ними, интересно, делают-то?!
      – Да хрен его знает, – теряюсь неожиданно. – Наверное, их – просят, а так, извини, – не знаю…
      – Вот то-то и оно, – вздыхает. – Ладно, пойдем убьемся что ли. Потом я тебе еще немного расскажу про себя, потом «попрошу просьбу» и мы пойдем спать. Я тебе в дальней спальне постельное белье уже бросил, застелить и сам сможешь, не маленький. Гостевой душ – в твоем полном распоряжении. Домой тебе смысла ехать нет, я так думаю. Что там делать-то? Стенам пустым кланяться? А выспаться – ты и здесь выспишься, у меня вполне себе даже свободно…
      Я киваю.
      Я и сам хотел попросить у него разрешения остаться.
      В пустой родительской квартире мне будет, наверное, сегодня уж совсем тоскливо…
      Разбередил он мне душу, сволочь, однако.
      Или то, что там от нее, от этой самой души осталось.
      А какая, в принципе, разница?
      …Через некоторое время мы взяли свои чашки с кофе, сигареты и вышли постоять на балконе.
      Там была осень, моросил дождь, и уже потихоньку начинало светать.
      Господи, думаю, глядя на отражения фонарных огней в мокром блестящем асфальте, как же я все-таки люблю этот город!
      Так, наверное, только женщин любят, тех самых, единственных.
      Когда иной раз – и плохо, и больно, а попробуй-ка отдели себя от нее, – и просто сразу погибнешь.
      Не знаю.
      Как я только сейчас начинаю понимать, у меня – чтобы вот так! – с женщиной пока еще никогда не было.
      И я даже не знаю, когда вот гляжу сейчас поочередно – то на Москву, то на Али, – хочу ли я, чтобы у меня это было.
      Или просто, блин, на фиг, боюсь этого…
      …Али, сцуко, как будто мысли мои прочитал, зараза.
      – Вот странно, – говорит, – где-то в начале двухтысячных мне показалось, будто я разлюбил Москву. Злая она какая-то стала, но это-то как раз и не страшно. Я сам… хм… недобрый, в общем-то. Просто – не моя, и все тут. Плохо мне в ней начало становиться, а уехать не мог, потому что это – мой город. Да и бизнес тут. Жизнь. Вот и сбегал, куда придется: на выезда, на рыбалки. Хотел было даже за город переехать, дом там построил. А сейчас, прошло какое-то время, – и все вернулось. То ли я стал другим, то ли город. То ли мы с ним опять оба изменились. Вот стою сейчас здесь с тобой на балконе, смотрю на дождь, слушаю, как где-то там вдалеке машины-одиночки взрыкивают, – и мне хорошо. А почему хорошо – даже и не знаю, и не задумываюсь…
      Я затягиваюсь сигаретой, внимательно рассматриваю тускло тлеющий коричнево-красный огонек, соглашаюсь:
      – Похожие, – говорю, – ощущения…
      Он усмехается.
      – Это понимание, знаешь, Дэн, ко мне только сегодня опять пришло. Раньше только чувствовал. Как зверь. А объяснить даже самому себе не получалось. Я ведь разваливаться начал, старик. Тупо деградировать, я это только сегодня понял. И началось это, увы, не тогда, когда мы с Ингой расстались. Раньше, много раньше. Когда решил, что я – все могу, что я – бог. А наше расставание – это только следствие. Не причина. Хотя, надо честно признать, что, когда мы с ней разошлись, эта байда начала со мной творится, скажем так, прогрессирующими темпами. А нужно-то всего было: остановиться на секунду, взглянуть на себя со стороны. Не мог. Или – не хотел. А на фига, когда и так все звездато? Вот сегодня меня эти события и хлопнули. Как пыльным мешком. Похоже, это конечная, Дэн, въезжаешь? Поезд дальше не идет. Осторожно, двери закрываются. И, если я сейчас не разберусь, что к чему, если правильный – для себя правильный, не для Инги, не для тебя, не для друзей моих дорогих – для себя – путь не найду, то мне, похоже, пиздец, Данька. Вот такая вот катавасия получается…
      Я молчу, курю.
      А что тут скажешь?
      Тут лучше просто помолчать.
      Послушать.
      Ему сейчас даже не жилетка нужна.
      Стенка.
      Чтобы об нее обыгрываться.
      Как для теннисиста, который, как удар по мячу идет, вспоминает после затянувшейся травмы.
      Мышцы помнят, рефлексы остались – значит, восстановится.
      А если нет, – значит, не судьба.
      Как он там говорит?
      Сдох Бобик?!
      Значит, туда ему, бедолаге, и дорога, неудачнику…
      – И как? – спрашиваю осторожно. – Есть предпосылки, что разберешься?
      Он ржет.
      – Ты, – говорит, – извини. Анекдот про тренд вспомнил, совершенно дурацкий. А насчет «предпосылок» – рано еще, Дэн, об этом думать. Сейчас мне нужно мозги латать да Ингу вытаскивать. А там уж разберемся, есть какие «предпосылки» или нет их ни хера…
      – Так ты об этом, – догадываюсь, – поговорить-то со мной хотел?
      – Ну да, – кивает, – об этом. Или с тобой, или с Гарри. Или с обоими…
      Я допиваю остывший кофе, вздыхаю, закуриваю очередную сигарету.
      – Ну, – спрашиваю, – и как поговорил?
      – Нормально, – улыбается краешками губ, – поговорил. По крайней мере, то, что мне надо было, я от тебя получил…
      – И что же это такое было?! – теряюсь неожиданно.
      – Да понимание, – затягивается почти дотлевшей сигаретой, – в глазах. На сегодняшний момент мне этого – вполне достаточно…
      Мы молчим, курим, смотрим, как постепенно в сказочную прозрачную графику предутреннего города неумолимо вползает очередной будничный, прозаичный дождливый осенний рассвет.
      Где даже теплый желтоватый электрический свет в окнах означает не то, что кто-то опять засиделся до утра, гадая – или разговаривая с друзьями – о чем-то своем, может, нереально важном и высоком.
      А то, что, кажется, кому-то пора вставать и выдвигаться на службу.
      Продираться сквозь серую утреннюю хмарь в прокуренные офисы, давиться горячим невкусным кофе, украдкой зевать в ладошку, ежась от вездесущей утренней сырости и тоски, тупо таращиться в мерцающие ядовитым светом мониторы, считать никому на хрен не нужные чужие суммы с большими и скучными нулями.
      Тьфу, бля.
      Пора спать, наверное.
      Вот и Глеб зевает уже совсем по-другому – на последнем, похоже, издыхании.
      – Ладно, – говорю, – просьбу свою тогда, как проснемся, попросишь, ок? А то я прямо сейчас у тебя здесь на балконе отрублюсь. Вот прямо на этом коврике…
      – На коврике, – мотает башкой в ответ, – не надо. На коврике холодно, простынешь еще. А мы сейчас друг другу нужны предельно здоровыми и предельно отмобилизованными…
      Мы усмехаемся, жмем друг другу руки и расходимся по спальням.
      В последний момент, уже застилая себе постель, я понимаю, что сил добраться до душа у меня просто нет. Поэтому забиваю на все и тупо падаю в койку, где моментально отрубаюсь, проваливаясь в глухую, ватную пустоту.
      Слава богу, никаких снов мне этой ночью никто показывать и не собирался. А то – могу себе, блин, представить сюжетики…
      Не знаю, кого уж за это благодарить, но поблагодарить – почему-то хочется.
      Когда-нибудь в этом самом деле надо будет обязательно разобраться. Но не так, как сейчас, на ходу, а – по-настоящему.
      То есть – по-взрослому.
      Да какая, в принципе, разница…

      Когда я проснулся, за окном неярко горело светлое осеннее солнце, а часы в спальне показывали уже почти что без малого два часа пополудни.
      Ну и ни фига же себе отрубился, думаю.
      Натянул джинсы, вылез, зевая и шлепая босыми ногами по холодному полу, из спальни искать Глеба.
      Ага.
      Щаззз.
      Фигушки, как говаривала, вплескивая руками, моя маман, когда находилась в соответствующе веселом, можно даже сказать, игривом расположении духа. Нигде никаких признаков жизни, и только в гостиной под до блеска вымытой пепельницей аккуратная записка: «Приводи себя в порядок, скоро буду. Али».
      Пожал плечами.
      Почесал загривок.
      Задумался.
      Выпил, так и не сумев разобраться с навороченной кофеваркой, чашечку найденного в дальнем углу одного из кухонных шкафов растворимого кофейного напитка, выкурил под нее пару сигарет, зевнул и поплелся в душ.
      Надо, думаю, воспользоваться советом умудренного жизнью товарища и действительно привести себя в порядок.
      А то хрен его знает, куда меня сегодня еще затащит и насколько.
      Так что – пока есть, – надо пользоваться.
      Дают – бери.
      А дальше – по обстоятельствам…
      …Засунул себя сначала под горячие, потом под ледяные, как сам ад, водяные иглы, тщательно растерся тяжелым махровым полотенцем, почистил зубы новенькой, специально для таких случайных гостей, как я, приспособленной зубной щеткой, с наслаждением побрился одноразовым станком с двойным лезвием.
      Посмотрел на себя в зеркало – вроде ничего.
      Еще раз зевнул, влез в джинсы и поплелся на кухню, откуда уже раздавалось до боли знакомое шкворчание: вернувшийся Али, судя по всему, самозабвенно жарил дежурную холостяцкую яичницу.
      И скорее всего – судя по запаху – с беконом и помидорами.
      Знакомая, думаю, тема.
      У меня тоже по утрам фантазия дальше этого блюда редко когда заходит.
      …И вообще, если разобраться, вряд ли найдется в этой жизни что-то более тоскливое, чем холостяцкая мужская яичница на неустроенной, насквозь прокуренной кухне.
      В обществе тихо бормочущего в углу очередную чушь телевизора.
      Если только магазинные пельмени на ужин…
      Тьфу ты, блин.
      Ладно, потом как-нибудь разберемся…
      …Али, по крайней мере, выглядел почти что нормальным человеком.
      В дорогом спортивном костюме, яркой цветной футболке, легких кроссовках на босу ногу. Тщательно, аж до синевы выбритый, с влажными, аккуратно зачесанными назад волосами.
      – Привет! – говорит, накрывая вызывающую уважение своим объемом сковороду крышкой и одновременно вскрывая пакет с апельсиновым соком. – Или «с добрым утром» точнее будет? А я вот решил до бассейна добежать, благо он у нас тут, прямо во дворе имеется. Вместе с фитнес-клубом, кстати, и довольно неплохим. Тренажерный зал достойный, сауна, все дела. Есть все-таки, блин, некоторые преимущества от проживания в этом навороте…
      – Здорово, – зеваю в ответ. – И как успехи в бассейне?
      – А-а-а, – морщится, – еле километр осилил, чуть не сдох от натуги. Ничего удивительного, конечно, почти год не плавал уже. Но все равно обидно. Потом еще взвеситься сдуру решил, в результате совсем расстроился. Килограмм восемь лишнего веса, как минимум…
      – А что ты хотел? – зеваю еще раз. – Так жрать, как ты, плюс практически полностью прекратить следить за собой, и чтоб одновременно со здоровьем и лишним весом все в порядке было? Да ты окстись, барин, радоваться надо, что только восемь набрал, а не, скажем, двадцать восемь… Лучше кофе угости нормальным, а то я в твоей механике не разобрался ни фига, пришлось растворимый пить. Видишь, зеваю, как подорваный…
      – Да не вопрос, – жмет плечами, – сейчас только сковородку на медленный огонь переведу, пусть доходит. И – попьем кофейку, я тебя заодно в курс дела введу, я ж тут не только о собственном здоровье заботился…
      Я еще раз зевнул и закурил, глядя, как он занимается кофе и завтраком.
      Ну и за окно еще иногда поглядывал, разумеется.
      Уж очень там хорошо было и как-то не по-осеннему солнечно.
      А ведь еще ночью – да и под утро – дождь шел. А вечером – ветер дул, причем довольно противный.
      До сих пор мурашки бегут, как только припомню, как он под куртку всю ночь залезть пытался.
      Влажный, колючий.
      И морось эта мелкая, как ледяные иголочки.
      Неприятная фигня, иначе не скажешь.
      А сегодня – роскошь какая-то за окном.
      Вот и разбирайся тут, что назавтра ожидать.
      Причем, – во всех смыслах этого слова…
      Москва, думаю.
      Осень.
      Та, что золотой уже сколько сотен лет называется.
      Самое любимое время года, если так разобраться.
      Сейчас бы вместо всего этого безумия – просто в скверике посидеть, где-нибудь на Чистопрудном или на Сретенке.
      Или – на Патриарших, на худой конец.
      С книгой, или, черт бы с ним, с бутылочкой холодного пивка, из тех, что поблагороднее…
      За жизнь с хорошими людьми поговорить…
      А тут…
      – Значит, так, – говорит Глеб, ставя передо мной внушительных размеров кружку с черным, как дёготь, кофе, – о юридической суете вокруг вчерашних событий можешь временно забыть. Не до конца, разумеется, а то мало ли что. Но Ингиными делами сейчас уже занимаются, скажем, так, ну… хм… профессионалы. Как я тебе вчера и говорил, – специально обученные люди. Причем усиленно. И довольно успешно. Затыки, разумеется, есть небольшие, не без них. Но, в целом, все вроде как движется во вполне устраивающем нас всех направлении…
      – А что за затыки-то? – удивляюсь. – Вроде как следак только про экспертов говорил, но это, я так думаю, вопрос чисто финансовый…
      – Да, – машет рукой и морщится, – с экспертами вопрос уже решен, не проблема. Причем они сами признали, что их роль тут вообще минимальна. Чуть-чуть подправить в одну сторону, чуть-чуть в другую, циферки по-другому переставить. Нарушение со стороны «Форда» этого драного было?! Было! Свидетели есть?! Есть! След от столкновения остался?! Остался. Тормозной след твоими молитвами опять-таки правильный зафиксирован. Все остальное, извини, частности…
      – Ну так, – удивляюсь еще больше, – и в чем тогда проблема?
      Глеб вздыхает, берет с огня сковородку, начинает раскладывать дымящуюся яичницу по тарелкам.
      – А как всегда, – усмехается, – в чем проблемы-то бывают, Дэн? В людях. В их, извини, жадности и подлости…
      – Не понял, – чешу нос. – И кто у нас на этот раз отличился?
      Глеб снова вздыхает.
      – Да, – говорит, – понимаешь, Инге сегодня уже звонили, на домашний. От родителей, типа, второго пострадавшего. Заметь, кстати, – не от погибшего парня, там – просто горе, которому сейчас мои люди по мере сил стараются помочь. Ну там похороны, организация, деньги. Все, что можно. И не потому, что просят, а потому, что так надо. Просто по жизни. От второго. Который жив, хоть и не совсем здоров. Но инвалидом точно не останется. Какие-то мелкие бандосы. Типа, – переговорщики. Сумеешь угадать с одного раза, что хотят?
      Я аккуратно отставляю тарелку, чтобы просто тупо не раздолбать ее о первую попавшуюся стенку.
      Вот ведь суки.
      Нормальный бизнес, да?!
      На крови собственного сына и чужом человеческом горе?!
      Нет, я все понимаю…
      И то, что мир наш циничен, и что время у нас такое.
      Не самое предрасполагающее к понятиям стыда, чести и совести.
      И то, что, для того чтобы как-то нормально обустроиться в этой жизни, нужно всегда уметь использовать любую сложившуюся ситуацию…
      Но, блин, должны же быть у людей хоть какие-то пределы?!
      Ну хоть какие-то?!!!
      Нет, прав Мажор…
      Такую накипь – тех, кто когда-то решил для себя, что кроме «рубля и рынка» в этой жизни нет ничего святого, – нужно давить в зародыше.
      Только – давить…
      Но – нет…
      Что-то, думаю, здесь все-таки как-то не стыкуется…
      – Как же так, – теряюсь, – его ведь, суку, в машину-то никто насильно не сажал. Знал ведь, чудак, на что шел-то. Это же челлендж, блин. Абсолютный нелегал, стремняк, жесть, а не покатушка с девочками. Что ж он забыл предкам-то об этом доложить, мутик придурошный?!
      – А он и сейчас знает, – усмехается Глеб. – Мои парни, аккуратно, через знакомых в больнице, где он лежит, пробили. Этот «финансовый план», понимаешь, – это ведь и его инициатива в том числе. Хотя там, конечно, мамашка первую скрипку играет. Та-ка-а-я, говорят, торгашка. В самом худшем смысле этого слова. Черкизон галимый. Вся в дутом арабском золоте с головы до пяток. За одну ночь и утро сообразила, где профит отыскать можно. Прям у больничной койки сыночка. И с его, видишь ли, безоговорочного одобрения. Нормальная такая семейка. Предприимчивая, блин. Но это уже, извини, детали и на фиг никому не интересные…
      – А он, – морщусь, – не понимает, что если дело до суда дойдет, то он вместе с Ингой на одну скамейку присядет? Ведь он же не овощем у нее в тачке сидел, штурманом! Он же ей команды подавал! На юридическом языке – «принимал участие в управлении транспортным средством». Уж, извини, я-то эту фигню назубок знаю, сам штурманом в гонку больше двух лет вваливал, только фуфайка заворачивалась!
      – А вот это, – серьезнеет Али, – уже интересно. Это аргумент, спасибо, Дэн. Хотя до суда я дело по-любому доводить не намерен, но если уж рванет такая пьянка… А пока что, извини, для всех окружающих – там и гонки-то никакой не было. Так, ехали ребята по своим делам, может, в клуб, может, еще куда, а их какая-то неустановленная дура подрезала…
      Я одним глотком допил горький остывший кофе и потянулся за сигаретами. Есть расхотелось, честно говоря, совершенно.
      Хотя изготовленная Али яичница и выглядела весьма и весьма привлекательно.
      – И сколько, – интересуюсь, – просят?
      – Да понимаешь, – вздыхает, – Инга сначала сама сдуру предложила им денег дать. Все, что у нее есть свободного. У нее его, конечно, немного, но тыщ двадцать – двадцать пять она, в принципе, вытащить вполне в состоянии. Долларов, разумеется…
      – Вполне, – киваю, – конечно, достойный кусок для ублюдков…
      – Достойный? – смеется Глеб. – Да они ей предложили сразу на четыре все умножить. И это, типа, только для начала разговора. А так, говорят, мы знаем, что у тебя квартира хорошая…
      Я вскакиваю, потом присаживаюсь на подоконник.
      Опять вскакиваю.
      Тушу окурок в пепельнице, прикуриваю следующую сигарету.
      – Они, – ору, – что?! Совсем озверели?! Я же бывал там у вас, на той квартире!!! Она же не меньше миллиона долларов стоит!!!
      Глеб кивает.
      И машет рукой: мол садись, не мельтеши.
      Я аккуратно присаживаюсь на самый краешек подоконника.
      Просто сидеть за столом я сейчас, к сожалению, не в состоянии.
      – Больше, – говорит Глеб хладнокровно. – Квартира стоит больше миллиона. Минимум, в полтора раза. А то и в два, я в недвижимости не самый большой специалист, ты уж извини, Данька. И они ее, естественно, не получат. Ни Ингу, ни квартиру. Ни при каких обстоятельствах.
      – И что же ты, – спрашиваю, – теперь собираешься делать?
      – Ну, – морщится, пережевывая кусок бекона, – бандосов я уже отшил. Точнее, не я, конечно. Есть у меня один человечек для подобных случаев. Из одной очень интересной и весьма серьезной конторы. Не крыша, нет, разумеется. Нет у меня никакой крыши, не тот уровень. Просто – обмен услугами, в нашем мире это подороже любой крыши стоит. Ну вот, он сгонял к ним в гости, встретился, вдумчиво объяснил, на кого они прыгать собираются. И какими могут быть вполне предсказуемые последствия. Не один, сам понимаешь, а с небольшим, хоть и шумным, сопровождением. Так, на всякий случай, для небольшой демонстрации возможностей. Бандосы, естественно, слились. Тут же. Они ж обычные бандюки, а не японские камикадзе. Так что со стороны мелкого, и не очень, криминала Инге ничего не грозит. А как они с заказчиками разбираться собираются, это уж, извини, са-а-авсем не моя проблема…
      Я хмыкаю.
      Да.
      Возможности Глеба в этой среде я, в общем-то, отчасти представляю.
      Есть у него все-таки, такое стойкое ощущение, какой-то тайный роман с Властью.
      Именно так – с Властью.
      С самой что ни на есть большой и заглавной буквы.
      Вот только не спрашивайте меня, какой это роман.
      И чем он за этот самый роман с этой самой Властью расплачивается.
      И не знаю, да и, если бы даже и знал, не поделился бы ни при каких обстоятельствах.
      Там – другие тропки, исключительно для тех, кто не сильно боится головокружения…
      Кажется, так та книжка почитаемого нашим Глебушкой философа называется?
      Да не важно…
      Так, не так…
      Важно то, что мне туда пока что – ну совершенно не хочется…
      – А вот мамашка…
      Али дожевывает яичницу, укоризненно цокает языком на мою недоеденную порцию. Но, тем не менее, забирает, – хоть и с тяжким вздохом по своему напрасному труду, – обе тарелки и засовывает их в раковину.
      – Мамашка, – повторяет, – все равно, есть у меня такое чувство, – не успокоится. Знаю я этот типаж. У них, сцуко, жадность всегда превыше любого закона самосохранения…
      Я вздыхаю и тоже двигаюсь в сторону раковины со стопкой грязной посуды.
      – Ты, – говорю, – не парься, Глеб. Я помою. А ты лучше кофе завари, вкусный он получается в этой твоей хитрой машинерии…
      Глеб хмыкает, разгадав мою маленькую хитрость, но, тем не менее, кивает и отправляется к кофеварке.
      А что тут такого?
      Действительно, ведь неправильно это, если два мужика сидят на холостяцкой кухне, а только один из них и готовит, и кофе варит, и, блин, посуду моет.
      Даже если он самый что ни на есть расгостеприимный хозяин.
      Мы все-таки не на Кавказе, слава богу…
      – И что теперь будет? – спрашиваю.
      – Да ничего, – жмет плечами, – обычные юридические бодания. Вполне себе вялотекущие. Можно сказать, – в партере. Не на один год, кстати, похоже, удовольствие. Перманентные заявы в прокуратуру, в суд, еще куда-нибудь, вплоть до лиги сексуальных меньшинств и комиссии по правам человека. И – параллельно – такие же перманентные попытки вымогательства презренных денежных знаков…
      Глеб качает головой каким-то своим мыслям, криво ухмыляется.
      – Причем, – говорит, – знаешь, что самое интересное, Данька?! Были бы они нормальными людьми, я бы заплатил. Просто так бы заплатил, чтобы нервы не портить. Ну, может, поторговался бы чуть-чуть, исключительно ради приличия. Этим, увы, платить нельзя. Потому как у подобного рода существ аппетит приходит исключительно во время пожирания падали, и никак иначе…
      Я домыл посуду и опять уселся за столик, после чего прямо перед моим носом снова возникла гигантская кружка с восхитительно горьким и идеально крепким черным напитком.
      – Слушай, – говорю, – а может, мне с парнями поговорить? Ну, ты сам понимаешь, на какую тему. Мне, правда, самому действовать нельзя, я к вам с Ингой слишком близок, Никитос – тоже вряд ли возьмется, да и эмоционален он слишком, а вот Жека – вполне. Есть у меня такой стос из новых, ты его почти что и не застал. Обморок ждановский. Надежней людей не бывает, на куски резать можно, смолчит. Да и должок на нем один интересный числится, так что – с удовольствием войдет в тему. И парни у него вполне подходящие. Как только этот мудень из больнички выпишется, так его они сразу же туда обратно и отправят. Но уже на подольше, и не слегонца. А что?! Во-первых, сука, – заслужил, во-вторых, – может, хоть головой думать начнет, понимать, что по столичным кривым улочкам разные люди ходят. И очень многим его жизненная философия вполне даже себе отвратительна…
      – А вот об этом… – Али с силой хлопает ладонью по столу, да так, что мелкими трещинами идет толстая прозрачная столешница из знаменитого итальянского «небьющегося» стекла.
      Я смотрел как-то по телику испытания, не каждой пулей прошибешь эту байду на фиг.
      Мне почему-то мгновенно становится холодно и слегка липко подмышками.
      Несмотря на только что принятый душ.
      Дела, думаю…
      – А вот об этом, – рычит утробно, – и даже думать забудь!! Я б сам эту суку порвал, как Тузик грелку!! И кайфанул бы от этого по полной маме!!! Нельзя!!! Нельзя, понимаешь!!! Сделать это – да, блядь! – будет правильно и справедливо, сделать это будет – легко, но это – подстава! Для Инги подстава, не для меня, мне на себя насрать, всасываешь, щенок?!!
      Я вскидываю руки.
      – Все, Али! Все!! Тормози!! Я понял!! Понял!!! Понял!!!
      Он медленно успокаивается и закуривает. Отхлебывает кофе из чашки. Мотает головой, словно вытряхивая из нее ненужные эмоции.
      – Извини, – бормочет в сторону, – сорвался втупую. Нервы что-то в последнее время ни к черту…
      Я хмыкаю.
      Верчу в руках пока что незажженную сигарету.
      – Да ладно, – киваю, стараясь не обращать внимания на стекающую между лопаток холодную струйку пота, – подумаешь. Кому сейчас легко?
      Он хмыкает в ответ и протягивает мне руку.
      Прямо через стол.
      Не вставая.
      Кривовато улыбаюсь и проделываю ту же самую незамысловатую операцию.
      Черт.
      Я тоже мотаю из стороны в сторону башкой и, наконец, не торопясь, прикуриваю.
      – Напугал, – признаюсь. – Ну да ладно. Ты же от меня что-то хотел, Глеб, так? Какую-то «просьбу попросить», помнишь?
      Он кивает.
      – Угу, – соглашается. – Причем просьбу – самую важную из всех, какая только может быть для меня лично. И, кроме тебя, старичок, выполнить ее, увы, некому. За Ингой надо присмотреть, понимаешь?! Ну, не так чтобы слишком въявную. Чтоб не просекла. А то она же сожрет себя из-за мальчишки этого. Ну, который погиб, царствие ему небесное. На совесть изойдет. Последнее дело. Я сам лично, как ты понимаешь, заняться этим, увы, не могу. Поэтому рассчитываю, так уж получилось, – только на тебя, парень. Если ты, разумеется, по-прежнему считаешь себя мне хоть чем-то в этой жизни обязанным…
      Я тру глаза, делая вид, что туда попал дым от недавно прикуренной сигареты.
      Сказать ему, решаю мучительно, что она меня точно о том же просила, только в его сторону?
      Нет, вздыхаю.
      Наверное, все-таки не стоит.
      Это по-другому нужно делать, куда техничнее…
      И – позже…
      Когда он еще чуть-чуть себя из этой пропасти за шкирку подвытащит.
      Тогда, блин, – и разберемся…
      Не сейчас.
      А сейчас, пока, – вот эта фича, думаю, обязательно сработает:
      – Не вопрос, – соглашаюсь, – мог бы и не обращаться. Я же не совсем тупой, все-таки. А Инга, кстати, нас с тобой к себе звала сегодня вечером. Ей сейчас и вправду, наверно, херово, я так думаю…
      Он отрицательно мотает головой:
      – Сегодня не могу. Сначала следак, потом мать погибшего, потом еще что-нибудь нарисуется. А ты езжай, обязательно. И передай, во-первых, все как есть. А во-вторых, скажи, что я к ней обязательно приеду. Завтра или послезавтра. Как только смогу быть хоть чуть-чуть уверенным, что все идет правильно. Она девочка умная, меня знает, поэтому не обидится. Я просто не умею по-другому, она поймет, все-таки двенадцать лет вместе прожили…
      – О`кей, – киваю, – все понял. Когда отправляться-то, прямо сейчас?
      Глеб морщится.
      – Да нет, – говорит, – прямо сейчас не стоит. Ее вчера в Склифе успокоительными накачали под самую завязку, она сейчас как кукла резиновая. Мажор отзвонился под утро, доложил, что и как, спасибо ему, кстати, огромное. Так что – лучше под вечер или совсем вечером. А пока сгоняй-ка, проверь своих отморозков. Я в первую очередь о Никитосе говорю, он Ингу знает неплохо, да и насчет всего остального, я так понимаю, тоже в курсе. Звонил, по крайней мере, беспокоился, обморок. И тему с вымогательством прокачать вполне мог, через тех же ваших с ним рейсеров. Как бы у него те же идиотские мысли, что и у тебя, в дурную голову не полезли, понимаешь?!
      Я на секунду задумываюсь.
      – А ты знаешь, Али, – соглашаюсь, – ты ведь, наверное, опять прав. Нужно их сейчас проверить. Ей-богу нужно. Дуболомы же, прости господи. Одна извилина, да и та от бейсболки. И механизм, под который их мозги заточены, нам с тобой обоим, увы, слишком хорошо понятен. Сами такими были, а я – так вообще и до сих пор недалеко от этой публики удалился, тут уж, блин, ничего не поделаешь…
      Он хмыкает понимающе, кивает, снова закуривает.
      Я вздыхаю и, не торопясь, отрываю жопу от подоконника.
      Потягиваюсь.
      – Так что, – говорю, – отчислюсь-ка я, пожалуй, прям сейчас. Чтобы их до темноты перехватить успеть. Хорошо еще, что они у нас, сцуко, хоть пока что и туповаты малька, но – хищники изначально ночные. А значит, немного осторожные…

      Никитосу я позвонил сразу же, как только вышел от Али и залез в арендованную тачку.
      – Привет, – говорю, – чем занимаешься?
      – Да так, – зевает, – дома сижу, в телек уставился. На работу решил сегодня не ходить, сказал, что приболел малость. Вроде как поверили…
      – О как, – хмыкаю, перевожу разговор на «ухо» и медленно трогаюсь. – И что тебе в этом самом телеке сегодня показывают?
      – Да хуйню, – снова зевает, – разную. Просто пиздец какой жвачкой народу мозг разрывают, если об этом плотно задуматься. А оторваться не могу, головы что-то совсем нет сегодня. Как раз лучшее состояние для просмотра отечественного телевидения. Да и хрен с ним. Ты лучше скажи, чего хотел-то?
      – Времени мне не уделишь? – интересуюсь.
      – Тебе?! – удивляется. – Тебе – всегда пожалуйста. А чо сделать-то надо?
      – Ну, – улыбаюсь, – в принципе, ничего особенного. Я же «Мазду» свою у твоего дома оставлял, так?
      – Так, – подтверждает.
      – Ну, так вот, – смеюсь, – ее-то, красавицу, и надо подогнать на Осеннюю, к рента-кару, где я машину арендовал перед акцией. А заодно и Жеку вызвонить, чтобы туда же подтягивался. У него как раз сейчас в институте занятия заканчиваться должны, так что не проблема, я так думаю. И поедем куда-нибудь, потрындим за жизнь за нашу за скорбную…
      – Круто, – радуется Никитос, – такие приказы прям и выполнять приятно. А пиво будет? А Мажор?! А девочки?!
      – Девочек, – ржу, выезжая с Улофа Пальме на Мосфильмовскую, – точно не будет. Когда говорят пушки, музы, сам знаешь, быстро подтирают задницу. А Мажору, спасибо что напомнил, прямо сейчас и звякну, тема хорошая…
      – Тьфу ты! – плюется в трубку Никитка. – Это замена девочек на Мажора, в твоем понимании, тема хорошая?! Нормальный человек?!!! Девочки – добрые, красивые, ласковые. Улыбаются опять-таки постоянно. На них хоть смотреть приятно. А Мажор мало того что страшный, как моя жизнь, так еще и злой, как собака. Пива тогда хоть что ли купи, ирод, хорошего, блин, на фиг…
      – Пива, – вздыхаю, – куплю. На свои последние честно заработанные. Куда ж от вас, от уродов, денешься…
      Отключился, повздыхал, закурил, выехал на Третье кольцо, перестроился, перезвонил Гарри.
      – Привет тебе, – говорю.
      – О, Дэн, – радуется, – а я уже сам тебе звонить собирался. Встретиться бы надо, поговорить, думаю…
      – Во-во, – подтверждаю, – по этому поводу и беспокою. Сейчас только тачку в рент отгоню, на свою перепрыгну да и подъеду, куда договоримся. Этих обмороков, Жеку с Никитосом, уже вызвонил, они тоже подтянутся…
      – От-лич-но! – соглашается по слогам. – И где повстречаться думаешь?
      – Да где-нибудь, – смотрю за окно, там все равно скоро поворот на Кутузовский, пробок вроде нет, хорошо, – на природе. Уж больно погода сегодня правильная. Хрен его знает, дождемся такой до весны или уже не дождемся…
      – Согласен, – хмыкает, – природа – это тема. Давай тогда на Воробьевых, ок? Я сейчас, мигом, только секретаршу предупрежу, что сваливаю, и водителя вызову. Мы ж наверняка там пивка глотнем, так на фига мне тогда самому-то за рулем перед гаишниками палиться?
      – У меня, – ворчу, – на этот случай всегда в бардачке антиполицай валяется. Который один хрен толком не помогает, хоть и жру его в нереальных количествах. Потому как личный водила по сроку службы не положен. А почему на Воробьевых-то? Чтобы, если что, сразу к Али домой подорваться? Так он сейчас по делам свалит, сам понимаешь, что на человека навалилось. Только что разговаривали…
      – Догадываюсь, – вздыхает. – Но только – давай все равно на Воробьевых. Люблю я их просто. Я ж там учился недалеко, на экономфаке. В стекляшке, во втором гуманитарном корпусе. Точнее, доучивался. На экономической кибернетике. Из МАИ туда перевелся, когда окончательно все заколебало в тематике умирающего российского ракетостроения. Гулять туда, на Ленинские, с девчонками ходили. Под трамплин. Потом – с женой будущей, когда с ней в универе познакомились. Я ей, помню, как-то целый вечер на Воробьевых Окуджаву под гитару исполнял, такая вот, блин, романтика. Песня. А МВА и финансовый менеджмент уже потом были, я их как студенческие годы и не воспринимал ни хрена. Только МАИ и МГУ. Тут – ностальгия, знаешь, брат. Никуда не денешься…
      – Да мне, – жму плечами, – в принципе по барабану. Воробьевы, так Воробьевы. Самое главное, чтоб на улице. И, если уж ты все равно на водиле, купи пивка тогда какого-нибудь поприличнее. Из расчета на четырех человек с весьма тревожными щщами и вполне себе непростым характером…
      – Вот ведь сука! – восхищается. – Так ведь и знал, что на меня какую-нибудь проблему, но переложишь! Тебя ведь самого Никитос с Жекой наверняка на эту тему напрягли, а ты – давай вали на старшего!
      – А фигли, – ворчу, – можно подумать, что не твой ученик…
      – В этом смысле, – вздыхает, – ни фига не мой. Это уже Али, узнаю почерк мастера. Сам у него учился, но ты, похоже, куда плотнее его навыки впитывал…
      – Да брось ты, – хмыкаю, – прибедняться. Лучше еще сухариков каких прихвати, и побольше. Знаю я этих оглоедов! И виски для себя, а то мало ли что тебе в голову придет. Это я, бедный, за рулем буду. Я ж тебе, в конце концов, не предлагаю за этими отморозками по всей Москве мотаться, так что вполне нормальное человеческое распределение труда получается. Ты – алкоголь доставляешь к месту проведения мероприятия, а я к нему – алкашей говорливых, в виде бесплатного приложения. А то вдвоем бухать все равно как-то не так интересно получается. Даже на природе. Через час там быть сумеешь?
      – Через час, – хмыкает в ответ, – не сумею. С учетом заезда за пивом и сухариками. Через полтора.
      – Ну, – соглашаюсь, – через полтора, так через полтора. Темнеть к тому времени еще не начнет, и то слава богу…
      …Через полтора часа, несколько раз еще по дороге созвонившись и уточнив диспозицию, мы и вправду встретились на Смотровой площадке.
      Пожали друг другу руки, распределили пакеты из Мажорова багажника и не спеша двинулись вниз, в парк, в поисках подходящей скамеечки.
      А погода – и впрямь расстаралась, лето прям, да и только.
      Я даже куртку в машине оставил, а свитер повязал на плечи, поверх футболки с короткими рукавами.
      Впрочем, с Москвы-реки все равно, как напоминание о неумолимости осени, зимы и смерти, поддувал весьма зябкий, влажный и противный ветерок. Это здесь, в парке, нас от него деревья загораживали…
      Смешная у нас, кстати, компания получилась.
      Гарри на строгом деловом костюме, ослепительно-белой сорочке с умопомрачительным галстуком, строгих очках в тонкой металлической оправе и на нереально сложной топ-менеджерской таблице.
      Я на раздолбайском трикотажном итальянском свитере, небрежно повязанном вокруг шеи, и на сумрачных, слегка помятых щщах. С тревожными, прячущимися за длинный сломанный козырек темной стоунайлендовской бейсболки, невыспавшимися до конца глазами.
      И эти два клоуна на цветастых молодежных толстовках, с белыми, как у близнецов, капюшонами.
      Причем выражения лиц, как бы это помягче сказать… у всех совершенно одинаково беспокойные…
      У людей с такими лицами в парке сигареты лучше не спрашивать, короче говоря.
      А то могут и удивиться невзначай.
      Я бы лично на задворках романтических пешеходных аллей Воробьевых гор с такими подозрительными типами не хотел бы пересекаться ни при каких обстоятельствах. Если только уж совсем прижмет, и то в последнюю очередь.
      Как от нас только окрестные пешеходы не шарахались, – просто ума не приложу…
      Хотя, – наверное, привыкли.
      Москва все-таки.
      Какую тварь тут только не встретишь…
      …Нашли подходящее местечко, уселись, раскупорили первые бутылочки.
      Никитос с Жекой, как я и предполагал, тут же набросились на соленые ржаные сухарики, мне Гарри протянул весьма симпатичную пластиковую упаковочку с моими любимыми сушеными кальмарами.
      Выпили, закурили.
      Помолчали немного, сделали еще по небольшому глоточку.
      – Ну, – выдыхает, наконец, Мажор, – по глотку сделали. А теперь давайте рассказывайте…
      – С чего, – спрашиваю, делая еще один небольшой глоток, – начинать-то? И с кого из нас троих, если еще конкретнее?
      – С тебя, разумеется, – кривится. – С этими-то двумя стосами мне и так все понятно. Попробовали бы не доложить! Все, как надо, сделали, хоть, по сути, и придурки редкостные. Акция прошла удачно, мусор вынесен. Никто серьезно, кроме этого самого мусора, не пострадал. «Ю» еще по дороге, как мы и предполагали, коняшек как следует опиздюлили по твоей наводке. Хотя составчик у них, справедливости ради, не очень был, подвели твои скауты…
      Я хмыкаю, мысленно ставлю галочку, с кем разобраться.
      Юны к своей репутации ревностно относятся.
      Серьезно.
      Иногда даже чересчур серьезно, мне почему-то так кажется.
      Могут и обидеться слегонца за не совсем точную инфу…
      Гарри успокаивающе хлопает меня по плечу, улыбается.
      – Ну да ладно, – говорит, – их дела. Они не в претензии, кстати, если что. Как и кони, все по-честному было. Так что по теме околофутбола – у нас все в порядке. Но лично меня сейчас, куда больше любого ОФ и любых в нем побед, то, что с Ингой и Али происходит, волнует, как ты сам прекрасно понимаешь. Как он хоть сам-то там сейчас, не сильно плывет?
      Я хмыкаю и смотрю направо, где совсем молоденькая светловолосая девчонка увлеченно катает простенькую синенькую коляску.
      Такую, родом из восьмидесятых.
      Я фотографии старые у мамы в альбоме видел, так что опознаю без труда. Сам когда-то на почти что такой рассекал.
      В счастливом, ничего не понимающем возрасте.
      Причем судя по уверенным, отточенным движениям, которыми она в этой самой коляске что-то поправляет, и по тому, как при этом вся изнутри светится, – не няня, не сестра и не тетя – ребенок ее.
      Студентка, наверное.
      Из МГУ.
      У них тут студгородок недалеко, общаги.
      И, что самое удивительное, в них действительно студенты живут, а не какие-нибудь очередные вьетнамцы с азербайджанцами…
      – Глеб, – говорю, – в порядке. В полном. Настолько, насколько это вообще возможно в его нынешнем положении. У меня даже такое чувство, что он наоборот немного подсобрался.
      Мажор вздыхает, делает большой, жадный глоток из бутылки. Я продолжаю.
      – А куда тут денешься-то?! – развожу руками. – Встряхнуло его вчера, конечно, нереально. По полной программе, ни одному врагу не пожелаешь. Я временами даже прежнего Али за его спиной разглядывал. Ту самую злобную хитро-сделанную сволочь, которую мы все так любили. Аж мурашки по коже один раз прошли. Даже для бассейна время выкроить умудрился, вместо того чтобы начинать опохмеляться и жалеть себя, несчастного и неприкаянного. Вот только не знаю, надолго ли вся эта красота на нашей фотке проявляется? Тут ведь и не угадаешь, как ситуация будет поворачиваться…
      – А что, – спрашивает Гарри, – есть шансы, что эта кривая вверх ненадолго?
      – Да, – жму плечами, – хрен его знает. Это же не финансовая операция, тут тренд так сразу и не определишь ни хрена. Ингу-то он по-любому вытащит, а вот что дальше – тут, как говорится, возможны варианты. Наука, знаешь ли, имеет много гитик. Не мне тебе, короче, объяснять…
      – И что же, – Гарри одним глотком добивает бутылку и тут же открывает следующую, – нам делать тогда, брат? Если ты говоришь, что ты видел прежнего Али, то еще раз терять своего старого друга я – совершенно не намерен. Мне и за прошлый раз, когда мы с тобой, как последние уроды, потихоньку в сторонку отошли, не мешая ему разваливаться да в водке эти развалины топить, – хочешь, верь, хочешь, нет, но до сих пор стыдно нереально…
      – А мне, – неожиданно встревает Никитос, – в этой истории почему-то больше всего Ингу жалко. Красивая она очень. И хорошая. Я влюблен в нее даже был, прям по самые по уши, когда против нее в челлендже гонялся…
      Ну ни хрена себе, думаю! И этот туда же…
      Но молчу.
      Только, подражая Мажору, добиваю одним глотком бутылку пива и лезу в сумку за следующей.
      – Ингу, – соглашаюсь, – тоже жалко. Человечек она и вправду неплохой…
      – Но нашего друга, – подхватывает Гарри, – зовут Али. Точка. И Ингу в этой ситуации лично я воспринимаю исключительно как одну из частей одной огромной проблемы по имени Глеб. И – будьте любезны…
      Я отхлебываю глоток из второй бутылки, снова бросаю тоскливый взгляд в сторону светловолосой молодой мамашки и отрицательно качаю головой.
      – Это, – говорю, – похоже, и есть наша основная ошибка, Гарри. Нет отдельной проблемы по имени Глеб, точно так же, как и нет отдельной проблемы по имени Инга. Это, брат мой старший, одна – очень дурная, надо сказать, – но одна, и только одна, проблема. А Али и Инга всего лишь – две разные стороны одной и той же медали. И, что самое страшное, брат: они, похоже, оба это прекрасно понимают. И понимали с самого начала, просто сделать ничего не могли. И сейчас не могут. И как им с этой херней помочь, у меня, просто поверь, совершенно в башке не укладывается. Потому как люди и вместе быть не могут, и по отдельности просто тупо подыхают, разваливаются, деградируют. Просто ты этот процесс только с одной стороны наблюдал, Никитос – только с другой, а я имел сомнительную честь с обеих, итить их мать, сторон поучаствовать…
      – Во-о-от даже как, – тянет Мажор и лезет ко мне в карман за пачкой с сигаретами. – А что?! Вполне даже может быть, что и так. Тут тебе, брат, точно виднее. У меня-то по этой части опыта никакого. Я ж, понимаешь, всегда от такой Санта-Барбары бегал быстрее, чем черт от ладана и поп от триппера. Женился, доченек родил, людей из них воспитаю хороших, – и все дела. Дома комфортно опять-таки. Жена – женщина надежная, спиной к ней поворачиваться не страшно. А спроси меня, любил ли я ее когда-нибудь, так и даже не найду, что ответить-то. Даже когда песни ей под гитару тут на Воробьевых распевал, бля, как кот мартовский…
      Я вздыхаю в ответ, тоже вытаскиваю из пачки сигарету, и мы прикуриваем.
      – Даже не знаю, – тоскливо смотрю в сторону, – как мне относиться к этим твоим словам. Завидовать или сочувствовать…
      – Каждому, – жмет плечами Мажор, – свое. И меня мое лично вполне пока что устраивает…
      Сидим.
      Молчим.
      Пьем пиво, шуршим сухариками.
      Все четверо.
      Ветра здесь и вправду почти что нет, и я смотрю, как неторопливо, выписывая не поддающиеся математическому исчислению кривые, падают на асфальт разноцветные осенние листья.
      Хотя какой-нибудь физтех со мной, наверняка, на эту тему поспорил бы.
      Насчет, в смысле, математического исчисления.
      Мне плевать.
      Мне нравится так думать – и все дела.
      – Угу, – неожиданно болезненно и ядовито кривится Никитос, – устраивает, конечно. Пока то, что не устраивает, не подойдет к тебе так тихонько из-за угла и не ебанет тебя по твоей тупой банкирской башке. Да так ебанет, что тебе пыльный мешок, бля, просторным и чистым дворцом покажется…
      И снова присасывается к бутылке с пивом и деловито шуршит целлофановыми обертками от ржаных сухариков.
      Ну, бля, думаю, – что за жизнь.
      И листья никак падать не прекратят, и пиво, сцуко, никак не кончается…
      – Может, оно и так, конечно, – держит удар Мажор. – Я тут вообще-то, сцуко, профан, так что даже спорить не буду. Только пока в руках себя держать удавалось. Хотя, врать не буду, и накатывает порой такая тоска, что хочется плюнуть на все на хрен и отправиться немедленно к проституткам. Но – держусь ведь как-то, потихонечку…
      – Не о том ты сейчас, – снова кривится Никитка, – Гарри. Ой, бля, не о том…
      – Да я знаю, – неожиданно широко улыбается Мажор, – что не о том, салага. Просто сейчас речь вообще не обо мне идет. Вот когда придет мой черед по крышам прыгать и в омут нырять, – тогда и поговорим «о том» гораздо подробнее. А сейчас у нас на повестке дня – совсем другая хуйня, брат. И ее в отличие от моей – от пока что, к счастью, гипотетической – надо решать немедленно. Иначе сами себе пожизненный приговор мужского непрощения и неуважения подпишем. Тебе это надо, Никитос?! Думаю, что нет. Вот и мне не надо. Ну, просто ни капельки…
      Я хмыкаю.
      Про себя, разумеется.
      Молодец, Мажор.
      Просто красавец.
      Отбился, да еще как, с каким профитом!
      Вот только любопытно, что за чертей он в своей роскошной рублевской квартире гоняет тоскливыми осенними вечерами?
      Боюсь, что наши с Никитосом личные дьяволята при виде этих тварей со страху сдохнут. И разбегутся с диким истерическим писком по пыльным уголкам наших с ним маленьких персональных преисподенок…
      Ну да ладно, думаю.
      Тут-то он, по крайней мере, прав – стопудово.
      Сейчас об этом думать – не время и не место.
      Просто потому, что у другого нашего с ним друга этого самого времени, – в смысле, для того, чтобы подумать, – боюсь, остается все меньше и меньше.
      Скукоживается оно у него, словно шагреневая кожа у героя одной из новелл старинного французского беллетриста.
      Жившего, если мне склероз не изменяет, аж в позапрошлом столетии.
      Во дела, качаю про себя головой.
      Неужели и вправду человек вообще ни хрена не меняется?!
      И его одни и те же проблемы занимают, что в девятнадцатом, что в – страшно подумать – аж двадцать первом столетии?!
      Да нет, вряд ли.
      Вряд ли бы бальзаковские герои в наше время элементарно выжили, со всеми этими своими мильонами терзаний.
      А мы – ничего так, пыхтим потихонечку.
      И даже умудряемся удовольствие от этой жизни получать какое-никакое…
      – Самое поганое, – говорю медленно, с трудом подбирая слова, – что мы, похоже, в той же ловушке, что и они сами. Это, блядь, просто, по ходу, воронка какая-то их личного, ниебически хитровыебанного изготовления. И нас туда всех, мудаков, потихонечку и заволакивает. Туда бесконечно падать можно, и чем глубже падаешь, тем сильнее засасывает. Просто потому, что мы, как и они сами, тоже все понимаем, а помочь им ничем не в состоянии. И не помочь не можем, бля, потому что, – тут Гарри прав, причем стопудово, – сами себе этого никогда не простим. И не забудем, даже если очень постараемся. Вот такая вот хуйня у нас в результате и рисуется, – захочешь, не сотрешь. Ни действия, ни бездействия…
      – И что же нам делать? – внимательно и тяжело смотрит мне прямо в глаза Никитка.
      И мне становится страшно, потому что я вижу, что он тоже взрослеет и матереет.
      Скоро тебе тоже свою стаю придется сбивать, парень.
      Потому что эту я тебе не отдам.
      И не надейся…
      …Я только бессильно пожимаю плечами.
      – Если б я знал, – морщусь. – Если б я только знал, Никитос, то, неужели ты думаешь, что я бы не поделился? Но я – просто не знаю. Как и Мажор. Как и ты сам, похоже. Вон, может, Жека знает, ему со стороны, глядишь, как-то виднее…
      Мы втроем улыбаемся.
      Жеке – везет, ему все эти проблемы – до флага.
      Он и Али-то толком не знал никогда.
      Что уж тут говорить про Ингу и всю эту вполне себе дерьмовенькую историю…
      Но именно Жека – неожиданно для нас для всех – жмет плечами, встает с лавки, потягивается и улыбается.
      – А что тут знать-то, – спрашивает, – парни?! Нужно просто смотреть и ждать. И в нужное время, итить, просто чуть-чуть подтолкнуть события в нужную вам всем сторону. Делов-то… Вы лучше как-нибудь меня с этим вашим Али познакомьте поближе, ок? Любопытный мужик, похоже, итить. Хоть и слабенький…
      Мы так и застываем все втроем.
      С раззявленными щщами и по ходу слегка расслабленными сфинктерами.
      Вот ведь какая шняга, думаю…
      Я все-таки не ошибся в тебе, Жека.
      Хоть ты и совсем щенок и иногда просто откровенно не рубишь тему.
      Потому как то, о чем ты сейчас сказал, в нашей компании до тебя мог сказать только один человек.
      Так кто же тебя все-таки сменит, Мажор, когда ты вслед за Али отойдешь в сторону от бригады?
      Я?!
      Или вот эта вот зеленая ждановская отморозь?!
      Ну-ну.
      Гы.
      Ну уж нет.
      Мы еще, пожалуй, поборемся…

      К Инге я уехал прямо от ребят, из парка на Воробьевых горах, оставив их и дальше обсуждать происходящее с миром, с ними самими и с нашим общим другом Али на тихой скамеечке неподалеку от трамплина.
      И так и не предупредив, кстати, насчет неприемлемости простых силовых решений.
      Впрочем, они, похоже, и сами все прекрасно поняли.
      И без специально поданной команды голосом действовать и не собирались, причем ни при каких обстоятельствах.
      Школа.
      Все-таки у жестко-иерархических структур, типа хулиганских околофутбольных бригад, есть, думаю, свои определенные преимущества.
      Хотя бы в принципах управления.
      В других жизненных ситуациях и с другими людьми, – пришлось бы попотеть, объясняючи самые простые и элементарные вещи.
      А тут: сказано – сделано.
      И даже не сказано – все равно сделано.
      Одна, кстати, из причин, почему я на этой стороне баррикад.
      И менять ее, эту сторону, не собираюсь.
      Ни при каких обстоятельствах.
      Накосячить эти люди, разумеется, могут, причем по полной программе.
      А вот предать – никогда.
      …А Инге я, разумеется, сначала позвонил.
      Еще когда там, у скамейки, с парнями пасся.
      Без звонка в таких ситуациях в гости ездят только самовлюбленные кретины, полагающие, что уж их-то точно все и всегда рады видеть.
      Я сам таких обычно либо бью, либо игнорю.
      В зависимости от обстоятельств.
      Причем бью как раз тех, кто, с моей точки зрения, еще пока что не совсем безнадежен.
      Иначе зачем к ним еще и какие-то усилия прилагать, время свое тратить, отнюдь, кстати, не бесконечное?
      И по этой самой – страшной и оттого весьма уважительной причине еще более ценное…
      – Привет, – говорю, – Инусь, как себя чувствуешь?
      – Спасибо, – отвечает, – хреново. Можно подумать, что сам не понимаешь. Вы с Глебом как, – приедете? Я жду…
      – Глеб, – мнусь, – пока не готов. Он сейчас делами занят сильно, догадываешься какими, наверное. Сказал, что ты поймешь, типа, не просто так двенадцать лет вместе прожили. А мне велел к тебе ехать обязательно. Впрочем, я бы и сам приехал, без всяких его указивок…
      – Понятно, – усмехается Инга, – ему просто так приехать нельзя. Только в роли принца на белом коне. Спасающим бедную принцессу от ментов и прочей уголовщины. Ну что ж, рада, что хоть что-то в этой жизни не меняется. А ты приезжай, конечно, буду ждать…
      Но в голосе, чувствую, реальное недовольство присутствует.
      И даже не слишком сильно скрываемое.
      Я там нужен, разумеется.
      Но только в качестве сопровождающего лица.
      А так – как рыбе зонтик, приблизительно.
      Нда, думаю…
      – Напрасно ты так, Инг, – говорю. – Я бы и сам на его месте сразу вот так вот к тебе мчаться реально подобосрался бы. К тому же еще в такой поганой ситуации…
      Она замолкает. Надолго.
      Словно как на стенку какую с разбега налетает, мне почему-то так кажется.
      – Так ты, – выговаривает, наконец, – исключительно в этом дело, думаешь? Что он не на место мое, – слева, в самом крайнем ряду, меня поставить хочет, а просто с духом собирается?
      Я тоже замолкаю.
      Только по совсем другой причине.
      Ошарашенно.
      – Дура ты все-таки, Инга, – выдыхаю. – Хоть и умная. Нет, если это тебе так интересно, дело не в этом. Точнее, не только в этом, конечно. Там, в его мозгах, я так понимаю, чересчур много всего сейчас наворочено. И насрано. У меня бы вообще, наверное, крыша бы прохудилась. Ну и постановка тебя на место, наверное, тоже имеет место быть. Сразу же после желания выиграть первенство мира по перетягиванию каната. И необходимости срочно научиться вязать на спицах крестиком…
      Инга вздыхает.
      – Сам ты дурак, Данька, – всхлипывает, – причем еще и безграмотный. Крестиком не вяжут, крестиком вышивают. И гладью. Так что если в следующий раз захочешь что-то умненькое сказать, то сначала подумай хорошенько. Головой, желательно. И инфу покачай. Тоже мне – хардкор, хулиган, кежуал. Известный, блин, журналист с именем. Сопляк неумытый. А так – приезжай, конечно. Буду ждать. Очень. Только не обижайся, пожалуйста, я сейчас не в себе немного. И внешне разобранная, и внутри растрепанная. Мне времени нужно, хоть немного. Хотя бы для того, чтобы умыться элементарно, понимаешь? И задуматься…
      – Хорошо, – говорю торопливо, понимая, что вот как раз задумываться-то ей в этой ситуации ну совершенно не стоит.
      Она молчит, дышит в трубку.
      – Хорошо, – повторяю, – тогда через час жди, как раз умоешься. И кофе приготовь покрепче, а то я считай почти что всю ночь не спал…
      Вру, конечно.
      Нормально вполне я у ее бывшего мужа на квартире выспался.
      Просто их сестре в такой ситуации жизненно необходимо хоть о ком-то, хоть в чем-то, хоть чуть-чуть позаботиться.
      Иначе – кранты.
      А ничего умнее кофе за эти короткие секунды у меня придумать все равно не получается…
      Так что – сойдет и такая «забота», думаю.
      Ибо – не фиг.
      Вздыхаю в ответ – и немедленно отключаюсь.
      Чтобы у нее даже шанса мне возразить не было ни малейшего.
      …Слышавший весь этот безумный диалог Мажор понимающе и устало усмехается и, незаметно для Никитоса и Жеки, манит меня в сторону.
      Он это умеет лучше всех, кого я когда-либо знал, – быть, если надо, совершенно незаметным.
      Вообще, тактик гениальный, кстати.
      Как я теперь начинаю понимать, именно это Али в нем в свое время особо и ценил, как ценил любое умение, ему самому недоступное.
      – Держи, – сует мне в карман плотно запаянный прозрачный пакетик с белым порошком, – потом перепрячешь, куда положено. Здесь четыре веса, так, на всякий случай. Может, и пригодится, черт ее знает, в каком она сейчас состоянии…
      Я жму плечами, привычно воровато оглядываюсь.
      – Ну, – говорю, – ей-то это вряд ли понадобится. Она и раньше, в хорошие времена, да при живом-то Али, который тогда нос в порошок совал, как не каждый кобель под хвост течной суки, этой дрянью не шибко увлекалась. А теперь, думаю, и вовсе побрезгует. Хотя, конечно, кто его знает, что могло за такую кучу времени в человеке перегореть и перекраситься…
      Гарри кивает и делает такие сложносочиненные щщи, что я даже не понимаю, чего мне больше хочется, плакать или смеяться, на них глядючи.
      Все-таки психолог он – никакой, думаю.
      – Так что, – спрашивает, – не нужно что ли?
      Я усмехаюсь и немного отвожу глаза в сторону.
      – Почему же не нужно? – хмыкаю. – Мне, по крайней мере, эта фигня – совершенно точно пригодится. Я уж и сам дилера какого искать хотел, врать не буду. Хотя бы для того, чтобы мозги себе в порядок чутка привести, да и выговорить девушку как следует. А то, догадываешься, небось, что она внутри себя под такую сурдинку насочинять может? А какие там еще, внутри этой хорошенькой головки, тараканы бегают, мне, Гарри, честно скажу, даже представить себе страшно…
      – Мне тоже, – вздыхает. – Иначе бы я, наверное, с тобой поехал. Может, хоть чем-то помочь попытался бы. Хоть и не очень умею. Но я таких баб, как эта чертова Инга, просто боюсь, представляешь? И неважно, в каком они состоянии. Вчера, пока с ней по врачам ходил полночи, так чуть с ума не сошел, честно. Так что, извини, но помочь могу только тем, что тебе только что в карман бросил. А насчет того, нужно это ей сейчас или не нужно, так это пусть уж она сама решает. Я вон тоже уже больше года на «чистом» сидел и ни о чем таком просто даже не задумывался. А сегодня с утра вызвал своего старого дилера, взял пять весов и один убил прямо у себя в кабинете, представляешь? Охренеть себе, зампред правления банка, пусть и не самого крупного…
      – Да ладно, – машу рукой, – видал я вас, банкиров, во всех позициях. За не самое причем длительное время моей текущей журналистской практики. И за горой кокоса, и в саунах с такими шмарами, на которых у нормального мужика и не встанет никогда, даже если ее всю этим самым порошком с ног до головы усыпать. Вперемешку с какой-нибудь виагрой, которую я, к счастью, тоже никогда не пробовал. Так что – фигня это все. Кроме пчел. А в твоем случае, кроме того, чтобы эта твоя секретарша распрекрасная, которую ты о чем-то там «предупреждал», тебя с этим самым кокосом куда надо не застучала…
      Гарри в ответ только морщится.
      – Я ж, Дэн, – говорит, – еще не совсем дурак. Понимаю, что в людях не как Али разбираюсь. Да что там Али, если я даже тебе в этом вопросе уступаю, причем по праву. Зато кое в чем другом вас с Глебом, как детишек сделаю, на стоячего. Но вопрос сейчас не об этом. Об этом потом как-нибудь поговорим, если будет подходящее настроение. А сейчас тебе достаточно понимать, что беду эту за собой я вполне трезво расцениваю. И секретарш себе поэтому подбираю всегда соответственной длинноногости и соответствующей степени тупости. Да еще и меняю их почаще, чтобы не сильно приживались. Так что эту куклу, ты уж поверь, только один вопрос занимает: почему это я ее еще не разложил ни разу, прямо поверх финансовых документов разной степени просроченности. И что еще, кроме вожделенного минета и варки средней говенности кофе, может входить в ее, так сказать, служебные обязанности. А кокаин, она уверена, нюхают исключительно в сортирах ночных клубов, и никак иначе. Причем только «для престижу». А балдеют исключительно от экстази…
      – В общем-то, – ухмыляюсь, – она, конечно, не так уж и не права. Для нее и ей подобных это и есть – самое правильное…
      Он жмет плечами.
      – Так о чем я тебе и говорю. Ладно, бывай, кстати, «лейтенант». Тебе уже и вправду пора, а то и Инга заждалась, и парни вон косятся. Типа, что это мы тут с тобой без них, любимых, затеяли.
      Я киваю, он ухмыляется.
      – Если что, – продолжает, – сразу же звони. Отвечу, будучи совершенно в любом состоянии. А в состоянии, я чую, буду сегодня весьма тревожном. И очень сильно пьяном. До полной, боюсь, потери пространственной ориентации. Разбередили вы меня что-то всеми этими разговорами и прочими безобразиями…
      Я хлопнул его по плечу, пожал руку и пожелал не потерять с пьяных глаз другую ориентацию.
      Которая, вообще-то, в нашей мужской жизни поважнее любой пространственной, я почему-то так думаю.
      И прямо по заваленной разноцветными умирающими листьями узкой тропинке направился наверх, к припаркованному неподалеку от Смотровой площадки автомобилю.
      Да так заваленной, что мне иногда казалось, что мои ноги наступают не на листья, а на яркие, празднично раскрашенные гробики, и оттого на душе становилось еще смурней и поганее…
      Впрочем, я об этом уже, кажется, рассказывал.
      …А потом, когда я уже почти поднялся к Смотровой, мне позвонил Глеб.
      По делу, разумеется.
      Не просто так за жизнь потрепаться.
      А ведь – хотелось бы…
      Сообщил, что с матерью погибшего вроде как удалось полностью договориться, и даже подписать нотариально заверенный акт о возмещении ущерба. Что похороны Сереги Патлатого назначены на субботу, что там будет вся рейсерская туса, и я обязательно должен убедить Ингу ни в коем случае на этих самых похоронах не появляться, как бы ее туда ни звали и ни уговаривали.
      И, наконец, что с ним разговаривал мой главный, спрашивал, как дела, и просил, чтобы я завтра, по мере возможности, с ним обязательно связался. А еще лучше просто подъехал ненадолго в редакцию.
      Словом, вывалил на меня целых ворох в разной степени ценной и ненужной информации.
      И – отключился.
      И мне как-то сразу же стало легче.
      Да так, что это через некоторое время опять привело меня к разным нехорошим мыслям о некоторых странных особенностях и обстоятельствах человеческого сознания и поведения.
      В том числе и своего собственного.
      Просто: куда ни кинь – везде клин.
      Прямо ступор какой-то.
      Причем – совершенно непреодолимый, ни под каким соусом.
      …В общем, в результате, я не стал дожидаться приезда к Инге, а просто заскочил в ближайший «Макдоналдс», зашел в сортир и раскатал там, прямо на крышке унитаза, две такие жирные дороги, что аж у самого дух перехватило.
      После чего отстоял небольшую очередь, взял маленькую порцию кофе и большую кока-колы.
      Сел в машину.
      И там, неожиданно для себя, разревелся, – подвывая по-бабьи, растирая руками предательские соленые капли и натирая безбожно щиплющие, наверняка ставшие красными глаза.
      Просто как маленький.
      Потом снова подуспокоился.
      Убедился, воровато осмотревшись по сторонам, что моего позора никто не заметил, и вынюхал еще одну порцию порошка.
      Прямо из фильтра будто специально для этого дела приспособленной сигареты «Парламента».
      Запил кока-колой, прикурил только что использованную не по назначению сигарету.
      И только после этого завел машину и не спеша выехал в сторону Серебряного Бора, где в эту самую минуту, по моим соображениям, лихорадочно приводила себя в порядок женщина, в которую я когда-то был бесконечно влюблен.
      И которую мне было просто по-любому необходимо вернуть ее мужчине. Который, на мою беду, оказался моим близким и очень важным по жизни товарищем.
      Вот такая вот, как говаривал наш бывший вечно пьяный вождь, блять, любопытнейшая загогулина получается.
      …Я еще раз остановился у обочины, не спеша, длинными, глубокими и медленными затяжками докурил сигарету.
      Вышел из тачки, глубоко глотнул загазованного столичного воздуха.
      Умылся из бутылки минеральной водой, вытерся грязноватым носовым платком, подышал, посмотрелся, оценивая собственную рожу, в боковое зеркало.
      Подмигнул отражению и, через силу, заставил его, это самое отражение, улыбнуться.
      Надо отдать должное, улыбка у этого существа получилась очень даже ничего: довольно белозубой и почти что естественной…

      По дороге в Серебряный Бор на съезде с Третьего кольца на Звенигородский мост мне опять как назло пришлось продираться сквозь тугую, плотную столичную пробку.
      И все бы ничего.
      Мне, в принципе, не привыкать.
      Но вот причина пробки – новенькая «бэха», обнявшая фонарный столб, мигалки машин милиции и «скорой» – слишком живо напомнили события вчерашней ночи. Причем так живо, что на душе, простите за дурацкий каламбур, стало мертво и пусто, словно на настоящем осеннем кладбище.
      Дела…
      Хорошо еще что машина была другой серии, «трешка», а не «пятерка», да и цвет красный, а не черный.
      А вот номера почему-то показались издали знакомыми.
      Неужели, блин, опять кто-то из наших рейсеров в мясо уделался?!
      Да что за осень такая!!!
      …Как потом выяснилось – слава богу, – нет…
      Когда я, матерясь, проползал в еле движущемся потоке мимо очередной «скорой», мне совершенно случайно удалось разглядеть потерпевшего. Здорового, прилично, но не смертельно помятого и, к счастью, абсолютно незнакомого мужика.
      Сидит на бордюрчике, морда в кровище, рядом врачиха в белом халате вертится, башку перебинтовывает.
      Похоже – в говнище, причем – в совершенно нереальное.
      Тьфу ты, думаю…
      А ведь я номеров-то рассмотреть, судя по всему, и не мог, причем – никаким образом.
      Далеко, да и сумерки…
      Так, приблазнилось…
      Нервы…
      Проехал еще чуть-чуть, остановился около усталого майора в милицейской форме.
      Опустил стеклоподъемник, протянул ему редакционное удостоверение.
      – Надеюсь, все живы? – спрашиваю.
      Тот хрюкнул, повертел в руках корочки, открыл, посмотрел, кивнул.
      – Да он, – говорит, – один был в машине, слава богу. И пристегнутый, подушка сработала. Даже помялся не сильно, повезло, можно сказать. А машина что, машина – железо. Новую купит, хайло спекулянтское. Вот где только этот перец нажраться в слюни успел таким ранним вечером, – просто ума не приложу…
      – Дурное дело, – жму плечами, забирая удостоверение, – нехитрое…
      Майор вздохнул:
      – И не говори. А ты что, об этом писать собрался?
      Я морщусь.
      – Да нет, – отвечаю, – не тема, сам понимаешь. Сколько их таких, пьяных идиотов, каждый день бьется?! На протоколы-то небось уже бумаги не хватает ни фига, кто ж на них еще и полосы газетные расходовать будет. Просто хотелось, чтобы все живы были. А то эти аварии и мертвяки заколебали уже почему-то…
      Майор только взглянул понимающе.
      И почему-то взял под козырек.
      Я пожал ему руку, опустил стеклоподъемник и поехал дальше к Инге.
      …У знакомого заезда на охраняемую стоянку дома почему-то неожиданно знакомо защемило сердце.
      Ну ни фига себе, думаю.
      Ведь и столько лет прошло, и не было между нами ничего, кроме моих юношеских вздохов и ее, немного высокомерной, к ним благосклонности.
      Вот ведь дела…
      И чего только в моей дурацкой жизни после этого не случалось: и Лида, и все остальное.
      То, что было потом.
      И будто бы – и не со мной.
      А вот…
      Ты гляди-ка…
      …Пожал плечами, затушил сигарету в пепельнице, вышел из машины и зашел в знакомый подъезд.
      Сказал уткнувшемуся в монитор угрюмому охраннику, в какую квартиру собираюсь идти, тот равнодушно кивнул в сторону лифта.
      Видимо, предупредили.
      …Инга встретила меня на пороге, я даже звонок нажать толком не успел.
      Только-только до кнопки дотронулся.
      Ненакрашенная, в белом махровом халате, одетом, похоже, прямо на голое сильное тело. С мокрыми после душа черными блестящими волосами и неестественно бледными без помады, чуть полноватыми губами.
      – Привет, – говорит, – Данька. Быстро доехал. Хорошо, что меня охрана по телефону предупредила, что ты паркуешься. Иначе б пришлось тебе ждать, пока я из душа услышу, как ты в дверь трезвонишь…
      – Я, – жму плечами, стараясь казаться равнодушным, – старался…
      Она улыбается, ласково треплет меня по щеке.
      – Ну тогда, – говорит, – постарайся заодно и не так сильно скучать тут в одиночестве, пока я переоденусь и лицо себе нарисую. А то я все-таки женщина и выглядеть «клушей-из-душа» перед молодым симпатичным парнем пока что не намерена. Можешь, кстати, чаю себе заварить. Не забыл еще, где у нас с Глебом тут кухня находится?
      Вот так, фыркаю про себя. «У нас».
      И – вряд ли это оговорка. «У нас».
      И мне, после того как сразу же расставлены все точки над «и», становится хоть и чуть горьковато, но зато – легко и свободно.
      Какая же она все-таки умница, думаю…
      Встретить бы мне такую, хоть один-единственный раз в этой, блин, дурацкой и бестолковой жизни.
      Зубами вцеплюсь – не отпущу…
      – Помню, – хмыкаю, – разумеется. И чаю заварю с удовольствием. Хоть я и кофе, если помнишь, просил, но чай сейчас, по-моему, даже лучше пойдет. Курить-то здесь тоже по-прежнему можно, надеюсь?
      – Да дыми, – жмет спрятавшимися под мешковатым халатом узкими точеными плечиками. – Можешь и порошка своего понюхать, если есть такое желание. Тебя ж наверняка кто-нибудь из этих барбосов, или Гарри, или сам Глеб, снабдил. По принципу, вдруг девушке понадобится, так? Вот и пользуйся, пока дают. Только котов моих смотри не распугай…
      – А девушке, – интересуюсь со смехом, – и вправду понадобится? И что за «коты» еще такие тут нарисовались? Я у тебя только одного по прежним временам помню, лысого такого, серого. Ты еще говорила, что, вроде, эта порода «сфинкс» называется и они по характеру какие-то совершенно особые. Не как простые кошки. Он на Али, помню еще, всегда зверем глядел натуральным, когда тот с тобой чересчур, с его кошачьей точки зрения, фамильярничал…
      – А теперь, – вздыхает, – скучает по нему. Просто изводится. Я же вижу. Я и кошку ему специально купила, чтобы скучал меньше. А он ее возьми да и повяжи. Ну не можете вы, мужики, вести себя прилично, когда у дамы хвост поднят и в сторону слегка отодвинут.
      Я хмыкаю.
      Она грустно улыбается.
      – Так что тут, – продолжает, – теперь целый выводок проживает. Двое взрослых и трое маленьких. Они пока что в ванной сидят, там у них гнездо, но потом обязательно выйдут познакомиться. А понадобится девушке порошок или нет, девушка пока что еще не решила. Я, в принципе, последние года полтора его вообще не употребляла ни под каким предлогом и настроением, но сегодня может и пригодиться. А то от успокоительных, которыми меня вчера накололи до состояния пьяной Барби, никак что-то в себя прийти не могу…
      Подмигнула, еще раз потрепала меня по щеке и удалилась.
      Куда-то в глубь их нереально огромной, по моим совсем еще недавним меркам, квартиры.
      Это сейчас, поработав как следует в газете и приобретя какой-никакой опыт в общении с людьми из разных социальных слоев, я стал понимать, что квартира под двести метров в элитном новострое на одного-двух жильцов, в определенных кругах – это не только нормально, но еще и ни фига не пафосно.
      Ни тебе второго этажа, ни пентхауса.
      Ни лепнины золотой на фоне белого мрамора.
      Так.
      Не фуфло, конечно.
      Но и ничего особо выдающегося.
      …Пойду-ка я, думаю, чем о такой фигне размышлять, лучше и вправду чайку заварю.
      И пару дорожек раскатаю, раз уж все предлагают.
      Не повредит.
      Вечерок один хрен обещает быть весьма томным.
      Да и разговор, судя по всему, тоже вряд ли будет уж очень так по-простому складываться.
      …Инги не было так долго, что я уже начал было задумываться о второй чашке чая и третьей дорожке кокаина.
      Сидел в огромной, соединенной с кухней гостиной.
      Курил.
      Маялся.
      Даже телевизор хотел было включить, настроив его на какой-нибудь либо спортивный, либо музыкальный канал.
      Потом, слава богу, дошло, что – не время и не место.
      И журналов нет никаких, как назло.
      Так, чисто полистать.
      Тоска.
      Так и мучался, пока она наконец-таки не соизволила появиться.
      …Такая же, как Али вчерашней ночью: босая, в синих застиранных домашних джинсах и простой белой футболке, выгодно подчеркивающей некоторые приятные для любого нормального мужского глаза особенности гибкого тела.
      Уселась на диван, закинула босые ноги с узкими породистыми лодыжками на журнальный столик, прикурила сигарету, поманила меня пальчиком:
      – Налей-ка нам виски, мальчик, – говорит, – и подтаскивай вон то кресло поближе, садись напротив. Будем с тобой долгие разговоры разговаривать.
      Я только хмыкнул в ответ и недоуменно пожал плечами:
      – Ты, – усмехаюсь ей в тон, – похоже, что-то перепутала, девочка. Мальчик давно вырос. К сожалению. Хотя виски тебе я, разумеется, налью. И даже себе чуть-чуть плесну, хоть и за рулем. С удовольствием.
      Она в ответ чуть поперхнулась дымом, выгнула удивленно левую бровь и посмотрела на меня с новым, нескрываемым интересом.
      – Вот так-то вот, – прикусывает нижнюю губу, – оно, оказывается, и бывает. Мальчики-то вырастают, оказывается. А девочкам только и остается, что начинать потихоньку готовиться к старости.
      – Ну, – фыркаю, наливая виски в широкие стаканы толстого дымчатого стекла, – не кокетничай. Сама ведь все про себя знаешь…
      Она вздыхает, стряхивает пепел в тяжелую каменную пепельницу.
      Такой если кому переедешь – мало не покажется.
      – Знаю, – говорит, мягко растягивая гласные, – знаю, Данька. И то, что в свои под сорок выгляжу от силы девчонкой двадцатипятилетней, знаю. И то, что по реакции на трассе, по чувству дороги, – любому мужику-спортсмену фору готова выписать. И то, что мальчики, типа тебя, готовы влюбляться и страдать, тоже, представь себе, понимаю прекрасно. Но я и другое знаю, мальчик. И сколько мне лет, и то, что я вчера человека убила. Насмерть. И сколько мне самой таких вот полноценных лет осталось, представь себе, тоже догадываюсь…
      Усаживаюсь напротив, достаю из пачки сигарету и с тоской мечтаю о дожидающейся меня на стеклянном кухонном столике под твердой пластиковой карточкой белой горке кокаина.
      Непросто мне придется сегодняшним вечером, думаю.
      Ой непросто.
      Они, с ее муженьком безумным, – вполне достойные друг друга персонажи, зря я об этом забывать начал.
      Вот – и напомнила.
      – Ну, – спрашиваю, – и если ты все это знаешь, то зачем я, спрашивается, здесь тебе нужен?
      – А ты мне и не нужен, – затягивается. – Точнее, нет, нужен. Как друг Глеба. Как человек, которому он полностью доверяет. И которому, соответственно, нет никаких оснований не доверять и мне, идиотке.
      – Ты его по-прежнему так сильно любишь? – спрашиваю, прикуривая.
      Она фыркает:
      – Да какая тебе, Данька, разница? Люблю, не люблю. Не в ромашки играем. Расскажи мне о нем. Что там происходит? Что с ним происходит? Что он делает, чтобы меня вытащить, можешь не рассказывать. Он в таких ситуациях всегда все делает правильно, тут мне можно совершенно не беспокоиться.
      Я молчу.
      Потом все-таки отхлебываю виски, хоть поначалу и не особенно собирался.
      Мне еще за руль садиться.
      И не приведи господи нарываться на какую-нибудь дурацкую гайцовскую экспертизу.
      У меня ведь в крови – далеко не только один алкоголь болтается.
      Затягиваюсь, тушу не докуренную и наполовину сигарету в пепельнице.
      Вздыхаю:
      – И все-таки, Инга, сначала нам придется поговорить не об Али, а о делах. Просто – так надо.
      Она слушает.
      Я закуриваю следующую сигарету.
      – В принципе, – затягиваюсь, – ты права. Основные проблемы он, кажется, уладил. И с теми бандюгами, которые тебе звонили в том числе…
      Она морщится:
      – Передай ему, что я была не права. Мне, правда, хотелось помочь парню, ведь он по моей вине в больнице оказался. Я все деньги, которые у меня тогда были, была отдать готова. А тут – такое…
      Я хмыкаю.
      – Первое, – морщусь, – что ты должна понять: в больнице он оказался не по твоей вине. А по своей собственной. Я ведь тоже ходил с тобой в челлендж штурманом, ты помнишь? Так что – поляну секу, не позабыл еще все эти гоночные безобразия. Никто ему пистолет к виску не ставил, чтобы в тачку прыгал. Еще сам, небось, просился, чтобы с той самой знаменитой Ингой в челлендж в одной команде пойти. Так что пусть радуется, что жив остался. И ты – тоже радуйся…
      – Это, – смотрит на меня внимательно, – ты так думаешь? Или Глеб?
      – Да ему-то, – удивляюсь, – откуда эту хрень знать?! У него и прав-то, по-моему, нет. Сколько его помню, всегда на водителе…
      Она усмехается:
      – А вот это, правда. Так и не научился почему-то. Сначала, когда бизнес строил, времени не было. А потом – лениво стало, да и вроде как не по возрасту. А к людям, покупавшим любое свидетельство об образовании без самого образования, он всегда относился с презрением. Это и к правам тоже относилось.
      – А ты, – удивляюсь, – что, реально в автошколе училась?
      Она кивает.
      – Тут мы с ним похожи, – улыбается.
      – И не только тут, – вздыхаю, – сложно с вами, просто пиздец как. Причем с обоими совершенно одинаково.
      Она отхлебывает глоток виски, доливает еще, смотрит вопросительно в мою сторону.
      – Я, – говорю, отрицательно мотая головой, – лучше пойду разнюхаюсь. А то от всех этих стрессов глаза уже потихоньку слипаются.
      Она жмет плечами, молчит.
      Мол если надо, – то иди.
      Твое право.
      Взрослый мальчик.
      Я внутренне соглашаюсь, киваю, иду на кухню и одним махом всасываю заранее приготовленную дорожку.
      Кокс, кстати, экстремально отличного качества. Почти что и не бодяженный, такой сейчас редко когда в Москве встретишь.
      Что ж…
      Мажор может себе позволить, думаю.
      А я могу себе позволить этими его возможностями воспользоваться.
      Он-то сейчас небось, пьет себе потихоньку с парнями да о жизни рассуждает в свое удовольствие.
      А я тут – чужое дерьмо вози.
      Тоннами.
      Вообще, думаю, нет ничего в этой жизни тяжелее, чем в таких делах ковыряться.
      Даже на войне, наверное, легче.
      Но тут – не мне судить.
      Мне в «точках» только журналистом пришлось побывать, к счастью.
      Или – к сожалению.
      …Я задерживаю дыхание, как перед прыжком в воду, и решительно вгоняю в себя еще одну дорожку порошка.
      Просто как обезболивающее.
      Закидываю голову, вдыхаю-выдыхаю и иду в гостиную к Инге.
      Она там сидит на диване, глядя перед собой и сцепив длинные пальцы нервных ухоженных рук вокруг убедительно прорисовывающейся сквозь плотную джинсовую ткань худой острой коленки.
      – Ну что, – спрашивает, – легче стало?
      – Легче, – вздыхаю в ответ, – мне может стать, когда я думать перестану. Типа, обычной перезагрузкой здесь не обойдешься, придется отключаться. Шнур из сетки выдергивать. Но я туда пока что не хочу, лучше здесь побуду, не возражаешь?
      – Да что ты, – смеется, – конечно, не возражаю. Чем на этом свете больше людей, с кем можно так запросто о том свете поговорить, тем для этих людей лучше. Это надо четко понимать.
      Втягиваю воздух через нос, усмехаюсь, закуриваю.
      – А мы что с тобой сегодня о том свете говорить собрались? А смысл? Все одно ничего об этом не знаем, ни ты, ни я. Все, кто туда путешествовал, ни один не вернулся почему-то, чтоб рассказать…
      Она криво улыбается.
      Одними губами.
      А глаза – серьезные.
      – А может, – говорит, – там просто так хорошо, Данька, что им и возвращаться в эту нашу мразоту ну просто совершенно не хочется?
      – Может быть, и так, – жму плечами, стараясь казаться равнодушным, – мне-то откуда знать? Все юзеры, владеющие хоть какой-никакой инфой на этот счет, на фиг заблокированы.
      Она опять – то ли кривится, то ли улыбается.
      И – молчит.
      Я вздыхаю.
      – Ладно, – говорю, – Инг. Мы, по ходу, опять куда-то не туда залезли. В общем, Али просил передать, что похороны Патлатого послезавтра, в субботу. С утра. На Щербинском кладбище. Но тебя на этих похоронах не должно быть, просто ни под каким соусом. Кто бы тебя ни звал и ни приглашал, включая твою собственную совесть, понимаешь?
      – Нет, – отвечает спокойно, – не понимаю. Я хочу туда поехать. И – должна. А значит – поеду.
      Молчу.
      Чтобы чем-то скрыть затянувшуюся паузу, прикуриваю очередную сигарету.
      – Что ж, – говорю, наконец, – это твое право. Только имей в виду, что этим ты подставишь не только себя, но и Глеба, который сейчас носится по всей Москве и башляет, я даже представить себе боюсь, какие деньги всяким ментам и родственникам покойного. И меня, который, не пойми зачем, сидит сейчас напротив тебя, бросив все свои, может, для тебя и ни хуя не важные дела. И Мажора, который сейчас вглухую убивается водкой в нашем пабе, потому как ему тоже вчерашний вечер и сегодняшний день ни фига медом не показались, ты догадываешься? Он даже коксом сегодня закупился, хоть уже больше года его не юзал и не собирался ни в коем разе, пока ты со своими проблемами на горизонте не нарисовалась. Конечно, фигня какая. Мы ведь все – всего лишь твоя свита. Потому как ты – королева. Которая, блядь, хочет и должна, – и потому сделает. Насрав при этом на головы всех тех, кто ее любит и пытается помочь. Узнаю знакомый почерк. Мое желание, блядь, закон. А остальные – все равно на хуй никуда не денутся.
      Пока я все это говорю, закипаю просто как алюминиевый чайник.
      А она смотрит на меня почти не мигая.
      Только в уголках небольших, но очень глубоких серых льдистых северных глаз потихоньку скапливаются предательские слезы.
      – И зачем, – шепчет, когда я заканчиваю, – ты мне только все это говоришь, Данька? Мне же больно…
      – Да затем, – взрываюсь, – что ты ебаная дура! И – конченая сука в придачу! Сейчас по Москве носятся, блин, десятки человек, которые, блядь, костьми ложатся только с одной целью, чтобы ты ближайшие лет пять по женской зоне на самокате гонки не устраивала! И ты это прекрасно знаешь! Но один хрен собираешься осложнять им и без того непростую жизнь! Причем только потому, что «хочешь и должна»! Да если б это было только твое дело, – могла бы и сама лично вместе с Патлатым в яму закопаться! Или – об стену себя убить, мне уже по хуй! Но в чем тот же Глеб-то виноват?! В том, что не пиздил тебя, дуру, в свое время, за такие вот королевские замашки что ли?! Или просто в том, что ему так не повезло, и он до сих пор тебя любит?! А ты этим пользуешься?! Нормальная, блядь, дурь получается.
      Меня по настоящему, реально трясет.
      А она – плачет.
      Молча, по-мужски.
      Без всех этих дурацких всхлипов и завываний, как делают прочие, отличные от таких стальных людей, как она, знакомые и незнакомые барышни.
      Я залпом выпиваю остатки виски, прикуриваю одну сигарету от другой и пытаюсь хоть немного взять себя в руки и успокоиться.
      Снизу, неожиданно, раздается громкое, требовательное мяуканье.
      Мы оба вздрагиваем и одновременно смотрим на пол, прямо под мои ноги.
      Там сидит и внимательно смотрит на меня, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону котенок-сфинкс совершенно сумасшедшего, изумительно нереального темно-кремового окраса: с четко очерченной белой грудкой и не по-котёночьи умными, глубокими сине-зелеными глазами.
      – Я ж говорила, – улыбается сквозь слезы Инга, – что они обязательно придут познакомиться. Вот тебе первый. Потом, глядишь, и остальные подтянутся. Или не подтянутся. Они не очень любят, когда у людей плохое настроение…
      – Вот так вот, – теряюсь. – И как его зовут? Ну, в смысле, вот его. Вот этого вот хвостатого джентльмена?
      Джентльмен тем временем, сообразив, что на него уже обратили внимание, перестал мяукать, сел на задние лапы и стал тщательно и изящно вылизываться.
      Характер, думаю, у парня – ну просто не приведи господи. Ураган.
      – Да никак пока, – она аккуратно промокает скопившиеся в уголках глаз слезы белой бумажной салфеткой. – Тут ведь все еще не так просто, понимаешь, Данька? Кошка шестерых вообще-то родила, но трое погибли. Одного, точнее одну, она сама задавила, причем совершенно сознательно. Они ж звери, хищники, у них инстинкт – если почему-то чувствуют, что всех прокормить не смогут, то предпочитают пожертвовать кем-то одним, а не рисковать всем выводком. А двое потом от какого-то вируса умерли. Причем даже ветеринары не смогли понять от какого. Представляешь, сколько сейчас заразы по Москве шарашится, да? И эти, оставшиеся, тоже болели, но их я вроде вытащила кое-как, выходила. Таблетки, уколы там, еда соответствующая. Уже и прививки сделала, так что – похоже – тьфу-тьфу-тьфу – все нормально будет с ребятами. Проскочили. Но имена пока побоялась давать, чтобы не так сильно переживать, если что плохое случится все-таки. Потому что, если дашь ему имя, – то это уже будет не просто абстрактный котенок, а личность, индивидуальность, к которому уже совсем по-другому привязываешься. И потом, если что не так идет, очень больно становится. А мне и так плохо было. Очень плохо, Данька. Врагу не пожелаю. Вот я и решила, что пусть им лучше, если все будет в порядке, их будущие хозяева имена дают.
      – Поня-а-а-атно, – тяну, вздыхая.
      И делаю паузу.
      Не потому, что я вот прям так и решил.
      Типа, по сюжету положено.
      А просто потому, что сказать мне ей в этой ситуации, в принципе, – особо-то и нечего.
      А котенок тем временем перестает вылизываться, прыгает мне на штанину и по ней, как по дереву, заползает на коленки. Обнюхивает карманы джинсов, потом мои ладони, потом вздыхает, сворачивается клубочком и делает вид, что засыпает.
      Вот только кончик хвоста у него при этом предательски и совершенно по-хулигански подергивается.
      Вот ведь зараза мелкая, думаю, и начинаю машинально почесывать у него за ухом. Мелкая зараза тут же перестает делать вид, что спит, переворачивается на спину и кусает меня за пальцы.
      Я хмыкаю.
      – Ну что, – говорю, – будем решать с тобой с похоронами?
      – А что тут решать, – жмет плечами Инга, – вы же и так все за меня решили. Сделаю, как сказали. Действительно, не одна я в теме, в конце-то концов. А с совестью своей потом уже буду разбираться, одна, самостоятельно. И там уж – как получится.
      – Почему это, – удивляюсь, – одна? Вместе решали, значит, вместе и отвечать придется. Нормальное, в принципе-то, явление.
      – Ну уж нет, Дэн, – вздыхает. – Тут даже и не рассчитывай, тут не поможете. Есть вещи, за которые приходится отвечать только самому, наедине с собой. И тут, понимаешь, мальчик, уже совсем не важно, какими были привходящие обстоятельства.
      Я киваю.
      Она права.
      Тысячу раз права, ничего не поделаешь.
      Мы молчим.
      Она курит, я задумчиво и машинально играю с совершенно уже разбушлатившимся котенком, устроившим форменную охоту за моими пальцами, рукавами свитера, торчащим из кармана штанов краешком носового платка и, наконец, собственным длинным, абсолютно голым, кремового цвета хвостом.
      Ну да ладно…
      Разговор, в принципе, закончен.
      Миссия выполнена, больше мне здесь делать нечего.
      Сейчас покурю да поеду, думаю.
      Доберусь до дома, включу компьютер, войду в интернет, посмотрю, что в мире происходило за время моего там, в этом самом мире, отсутствия. Почту проверю опять-таки, а то там наверняка уже ящик совсем на хрен переполнился.
      А потом приму душ и залезу под одеяло, трещины в потолке рассматривать.
      Самое что ни на есть любимое в последнее время ночное занятие.
      – А что у вас, кстати, с той твоей девушкой случилось, с Лидой, кажется? – спрашивает Инга, тщательно затушивая окурок сигареты о стенки переполненной пепельницы. – Вы ведь с ней расстались, да? А почему?
      Я опять хмыкаю, чешу кончик носа, беру котенка на руки и целую его в бархатный умный лобик.
      После чего аккуратно опускаю на пол.
      Беги, брат.
      Он все понимает и, хотя ему еще явно очень хочется поиграть, трется о мои джинсы и неторопливо, с достоинством удаляется.
      Нда, думаю…
      Парню всего-то от силы месяца три будет, а он уже настолько умнее и тактичнее доброй половины моих знакомых, не к ночи они будь помянуты…
      И что это за жизнь такая, сцуко, нелепая да абсурдная у вас, Данила Андреевич, получается?
      – С Лидой мы не расстались, – лезу в пачку за сигаретой, потом мучительно начинаю повсюду искать хоть какую-нибудь зажигалку.
      Сначала смотрю на столике, поднимая то одну, то другую лежащую на нем хреновину.
      Ни фига.
      Потом хлопаю себя изо всех сил по всем имеющимся в наличии карманам.
      Роюсь в сумке.
      Словом, веду себя крайне тревожно и неоправданно беспокойно, пока Инга, наконец, не бросает в меня своей пластиковой дешевкой и я все-таки кое-как от нее не прикуриваю.
      – Лида от меня просто ушла, – говорю, наконец-таки выпуская струйку ароматного сиреневого дыма, – а это в отличие от «расстались», как ты понимаешь, действие совершенно одностороннее.
      Инга пристально и тяжело смотрит мне прямо в глаза.
      Я, хоть и с трудом, но все-таки как-то этот металлический взгляд выдерживаю.
      Ей бы такими взглядами коней каких с Ярославки прессовать, – просто цены бы не было. Любой фестлайн их общака знаменитого проломила бы на раз к чертовой матери.
      Она криво усмехается, отбирает у меня и медленно тушит дотлевшую до самых кончиков пальцев сигарету.
      – Не гони, – морщится, – Дэн. От таких, как ты и мой Глеб, просто так не уходят, если вы сами этого не позволяете.
      Я тихонько улыбаюсь и отрицательно мотаю головой.
      – Ты, – говорю, – все-таки тоже не смешивай. С Али вы расстались, и, уверен, что это было хоть и глупое, но обоюдное решение. А Лида от меня именно что ушла, разные вещи, не находишь? Хотя, как потом выяснилось, это было как раз-таки очень даже и правильное действие, направленное исключительно на благо нашего с ней маленького и на фиг никому не нужного сообщества. Иначе бы мы, похоже, до сих пор друг друга мучили.
      Инга поднимает домиком левую бровь, чешет кончик носа.
      А я опять замечаю для себя, что именно это телодвижение мне не раз доводилось наблюдать, только в исполнении ее бывшего мужа.
      – Ну а все-таки, почему? – спрашивает.
      Я вздыхаю.
      – Да все просто, – говорю. – Помнишь, как меня в драке гопота питерская поломала? Ну, когда я в больнице лежал и все не знали, буду я когда-нибудь из-за переломанного позвоночника своими ногами ходить или придется пожизненно на инвалидной коляске раскатывать?
      Она кивает.
      – Помню, разумеется, – кривится. – Такое разве когда забудешь? Ты ведь нам с Глебом все-таки не чужой.
      Я тоже киваю, в ответ.
      – Ну вот, – продолжаю, затягиваясь, – она ведь меня тогда, по сути, и выходила. Вместе с Глебом твоим, кстати. За что я ему до сих пор считаю себя по гроб жизни обязанным. Врачей искала, в том числе и через родителей своих. Там связи такие, что, боюсь, даже Али позавидует. Массажистов, психологов. Специалистов по спортивной медицине. А потом, когда я встал и пошел, вдруг выяснилось, что мы оба друг другу ну совершенно не интересны. Разве что в постели, но этого ведь явно недостаточно. А так…
      Я тушу сигарету, потягиваюсь. Она молчит.
      – А так, – продолжаю, – вообще ничего общего. Кроме моей благодарности и ее какой-то привязанности. Нет, конечно, могло бы чего-нибудь получиться, чего уж там. Если б у нас с ней было время и хотя бы немного терпения. Но ни того ни другого у нас, как выяснилось, и не было…
      Вздыхаю, закуриваю.
      Инга продолжает молчать и думать о чем-то своем.
      Наверное, о Глебе.
      А и – по фиг.
      Мне тоже когда-то нужно выговариваться, я же живой человек, в конце концов, а не самодвижущаяся машина для решения чужих проблем.
      – Так и жили, – продолжаю, скривившись, как после лимона, – вроде как бы и вместе, а на самом деле глубочайшим образом порознь. Время от времени залезая в общую постель с вполне себе низменной целью немного потрахаться. Это-то у нас как раз хорошо получалось, чего уж там. А потом нам ее родители сдуру подарили поездку в Куршевель на Новый год. Вот только я туда не смог отправиться из-за работы. Да и не сильно я люблю, если честно, такие компании. А она от скуки решила прокатиться, ну и встретила там этого своего нынешнего молодого олигарха. Такая вот, в сущности, простая и вполне себе банальная история.
      Инга кривится, подливает в свой стакан еще виски из бутылки.
      – А наша жизнь, Данька, – отхлебывает, – вообще очень банальная штука, с какой только стороны ни посмотри. И ты, я так понимаю, с тех пор один, да? И живешь, наверное, в пустой родительской квартире, так? Они же у тебя вроде где-то в загранке трудятся?
      – В Испании, – киваю. – Отец там представителем работает. Ну и, я так понимаю, сам не теряется. Крутит там что-то такое с местной недвижимостью.
      – Знакомо, – кривится Инга, – знаю я такой типаж. Там попосредничает, тут нужных человечков сведет, срубит слегонца комиссионные. Курочка по зернышку, как говорится. Да и хрен с ним, с этим твоим родителем, не мне его судить. Сам-то про себя что думаешь?
      – А что мне тут думать-то? – удивляюсь. – У меня вроде как все нормально. Универ два года назад закончил, причем особо не запариваясь. От аспирантуры отказался, бикоз не интересно ни фига. Живу себе, по сторонам тихонько осматриваюсь. На работе тоже вроде все в порядке, без проблем каких-то особенных. Сейчас на Игоря – помнишь его? – месте сижу, редактором отдела информации. С деньгами, конечно, хотелось бы получше. Но кое-что есть, и мне этого кое-чего пока что вполне хватает. Да и в общем-то грех жаловаться. В моем возрасте пятерку грин в месяц мало кто имеет, к тому же вбелую, и еще с хорошими перспективами.
      Она снова кривит большой, четко очерченный рот, морщит высокий чистый лоб и болезненно усмехается.
      – Да я, – говорит, – в принципе, вижу, что все у тебя более или менее. И даже внутренне готова поверить, что все не более-менее, а прямо-таки очень даже и хорошо. Вот только ты мне скажи тогда, откуда у тебя такая тоска-то в глазах, а, мальчик?
      И подливает мне в стакан еще виски, который я почему-то машинально выпиваю.
      И, только допив до конца, давлюсь и фыркаю.
      – А ты, – спрашиваю в ответ, – хоть раз нормального человека, у которого хотя бы время от времени не появляется эта вот самая тоска в глазах, видела?
      Она тихо смеется.
      – Нет, – говорит, – не видела. Только обычно это проявляется чуть попозже, годам эдак хотя бы к тридцати. А не в твоем счастливом постпубертатном периоде.
      Теперь смеемся уже вместе, и я снова закуриваю.
      – Гляжу, ты ничего, – говорю, отсмеявшись, оценивающе, – держишься.
      Она снова усмехается.
      – А я не держусь, – отвечает, – Данька. Я – живу. Точнее, продолжаю жить. Потому как если бы я просто тупо пыталась держаться, я бы уже, наверное, в окно выпрыгнула.
      Я киваю.
      – Согласен, – говорю, – так и надо. Ну тогда давай я еще одну дорожку пройду, сигаретку выкурю да и поеду. Устал а то, сцуко, – просто смертельно…
      – Давай, – жмет плечами. – Я в порядке, за меня можешь не беспокоиться. И порошок, если хочешь, можешь с собой забрать. Мне он, похоже, без надобности. Сейчас посижу еще немного перед телевизором да спать завалюсь. Буду высвобождать организм сном и временем от действия этих чертовых успокоительных. Деньги-то, кстати, есть, от гайцов, если что, откупаться? Ты же вроде как выпивши.
      Машу рукой.
      – Ты что, забыла? – смеюсь. – У меня на такой случай всегда в бардачке антиполицай, а в кармане редакционное удостоверение. Прорвусь. А концентрацию, алкоголем нарушенную, я сейчас как раз «первым» и подправлю. Не сильно, ибо это, я так думаю, не за чем. Но при всем при том – до вполне себе нормальной кондиции.
      Она кивает.
      – И правда, – жмет плечами, – забыла, что ты у нас волк ротационных машин. Причем с именем. Насчет порошка, кстати, ты, волк, так и не ответил. Заберешь?
      Я отрицательно качаю башней.
      – Нет, – говорю. – А зачем? Ссыпь его куда-нибудь да заныкай до послезавтра. Нюхать я его сегодня уже точно не буду. А послезавтра, после похорон, мы почти наверняка все сюда к вам припремся. Всей старой компанией. И Патлатого помянуть, и за твое счастливое избавление остограмиться. То, что тебя просили никуда и никому не показываться, я так понимаю, на старую банду все равно ни фига не распространяется. Там людей, которым нельзя доверять, нет просто по определению. И вот тогда вот он, этот самый порошок проклятый, нам всем совершенно точно может понадобиться.
      Инга вздыхает.
      – Так, значит, – спрашивает, – когда вас ждать, в субботу вечером?
      – Угу, – киваю, – если всей бандой, то не раньше. Так – если только кто по отдельности навестит, сама понимаешь. А вот чтоб всем вместе – это только послезавтра скорее всего получится…
      Она снова кивает, зевает и снова улыбается.
      – Ну что ж, – говорит, – буду ждать. Вот только имейте в виду – без Глеба лучше даже на порог не показывайтесь.
      – Ты что, – кручу пальцем у виска, – совсем что ли, мать, мозгов лишилась? А кто, как ты думаешь, нас во всей этой фигне организовывает? У тебя что, есть какие-то другие кандидатуры на лидерство вот в этой самой, вполне себе идиотской, но при этом совершенно конкретной ситуации?
      …Когда я ухожу, они меня провожают вдвоем: Инга и вновь появившийся в гостиной тот самый кремовый хулиганистый котенок с очень мудрыми и совершенно не детскими сине-зелеными глазами.
      Я им машу рукой, а они просто стоят и меня разглядывают.
      И даже головы у них почему-то при этом наклонены в одну и ту же сторону.

      Когда я вышел из подъезда, то обнаружил, что на улице уже очень поздний вечер, фактически ночь.
      Ну ни фига себе посидели, думаю.
      Надо бы парням в паб позвонить, как они там, не совсем еще убились?
      Если не совсем, то можно и подскочить, пообщаться.
      Набрал сначала Гарри, потом Никитоса, результат один – абонент временно недоступен на фиг.
      Угу.
      Понятно.
      Вздохнул, попробовал дозвониться Жеке, кое-как вроде получилось.
      Хоть и с третьего раза.
      – Привет, – говорю, – ты как там, живой?
      – С трудом, – отвечает, – итить.
      Голос, естественно, – пьянющий. В полную уматину, что называется.
      – Ну, – улыбаюсь, – если живой, хоть и с трудом, то давай докладывай…
      – А что тут докладывать? – удивляется. – Мажор в говнище нажрался, итить, его водила еле увез. Он же, сцуко, тяжелый, как Майк Тайсон, в таком состоянии. Никитоса я сам лично на себе до дома тащил, потом еще водки с ним пришлось прямо на кухне выпить.
      – Чо, – смеюсь, – никак наговориться не могли что ли?
      – Да-а-а, – тянет, – жилетка ему, понимаешь ли, итить, понадобилась. Ага, жилетка. Если б он еще говорить при этом хоть что-нибудь мог, тогда другое дело. А так только бормотал что-то по-своему. Итить. Но падать, сволочь, все равно почему-то не хотел, пока я ему еще грамм триста в глотку не влил. Ну и себе тоже пришлось вливать, соответственно.
      – И чем закончилось? – любопытствую.
      – Да чем эта хрень могла еще закончиться? – удивляется. – Приехал домой, люлей от матери огреб по полной. И за себя, и за своих друзей-алкашей, итить. Покурил на балконе да и спать завалился. Не успел уснуть, – тут ты звонишь. Вот и весь доклад, итить, блин, понимаешь, на фиг…
      – Понятно, – хмыкаю, – и что, больше ничего занятного не было?
      – Да нет, – зевает, – откуда? Мы когда приехали, все наши в пабе уже сидели, вся бригада. Вчерашний вынос мусора праздновали, итить. А тут мы – на сложнейших щщах и во вполне себе смурном состоянии. Вот и пришлось хлестать ускоренными темпами, чтобы парни лишних вопросов не задавали…
      – Понятно, – вздыхаю, – тогда больше вопросов и у меня не имеется. Давай иди спи, завтра созвонимся.
      – А я и так бы спал, – хамит, – если б, итить, ты сейчас не разбудил, непонятно за каким хреном.
      – Но-но, – всхохатываю, – ты поговори еще мне тут в таком тоне. И тогда у тебя завтра щщи станут не только хорошенько помятыми с бодуна, но и вполне себе даже ничего так, чисто по-дружески отрихтованными…
      Он в ответ только вздыхает:
      – И на фиг только, я себе такую непростую и тревожную судьбу выбрал? Только сделаешь вроде что-то хорошее, так тебе тут же щщи рихтануть обещают. И кто ведь обещает-то, спрашивается? Твои же ближайшие друзья и, итить, на фиг, можно даже сказать, – боевые соратники, итить. Ладно, Дэн, не гони. Я и вправду спать пойду, а то завтра в институте семинары серьезные. А я не из вашего брата, не из мажоров, мне, итить, учиться, считай, почти что изо всех сил приходится.
      – Ладно, – усмехаюсь, – и вправду иди спи давай. Завтра вечером созвонимся, перетрем если что. И еще… Ты давай за речью за своей следи. А то заебал уже с этим своим «итить»!
      – Угу, – зевает, – слова-паразиты. Как прицепятся, так хрен отдерешь. Лады. Так и сделаем. Итить.
      И – отключается.
      Я жму плечами, сажусь в машину и набираю следующего абонента.
      Он в отличие от предыдущего вполне себе бодр, и даже, что удивительно, трезв как самое распоследнее стеклышко.
      – Привет, – говорю, – Али. Мы закончили.
      Он хмыкает.
      – Хоть одновременно?
      Я морщусь.
      – Да пошел ты, – шиплю, – со своими дурацкими подъебками! Еще раз такую хренотень пошутишь – и ищи дураков на стороне! Где травка погуще и трамваи пока что не разъездились. Москва – город, в принципе, немаленький, так какого хрена тогда, спрашивается, именно я твои проблемы решать должен?!
      – Все, все, брат, – серьезнеет, – тормози. А то я тоже на взводе, сам понимаешь. Как там она, держится?
      Я хмыкаю.
      – Вот с этого вот, – говорю, – и надо было начинать, стос. А то, понимаешь, нашел оленя на севере.
      Он молчит, ему явно не по себе, и я, чтобы не усугублять, немедленно начинаю отчитываться:
      – Она в порядке. Настолько, насколько только возможно в такой ситуации. Сам все понимаешь, не маленький. Держится.
      – Да-а-а, – тянет Глеб, – характер у нее правильный.
      – Характер, что твоя сталь, – хмыкаю, – просто айрон мейден какая-то. Даже до порошка, который мне Гарри специально с собой дал, не дотронулась. Но уговорить ее не ездить на похороны Патлатого стоило мне немалой крови, как ты, опять-таки, сам, наверно, догадываешься…
      Теперь молчу уже я.
      А хмыкает он.
      Нормальненькая такая обратка, думаю, получается.
      – Ну, – говорит, – это-то как раз и понятно. С самого начала читалось. И то, что у тебя по-любому получится. И то, какой немаленькой кровью. Буду должен, не обсуждается. Что дальше-то было?
      – Дальше? – жму плечами. – Дальше не было ничего особенного. Она нас ждет вечером в субботу, после похорон. Это – ее условие, при котором она не едет на кладбище. Всей старой бандой.
      – Значит, так, – вздыхает.
      – Значит, так! – режу. – Не обсуждается. Там и поговорите. Никуда не денетесь. Она сказала, что если без тебя придем, она нас даже на порог не пустит. И котов натравит, их у нее теперь целых пятеро. Такой моб, я тебе доложу! Если разъярятся как следует, с ними даже «юны» ни фига не справятся!
      – Пятеро? – удивляется, но голос при этом у него явственно теплеет. – Инга что там, совсем с глузду съехала? Когда я уезжал, там вроде как только один под ногами всю дорогу путался.
      Я прижигаю кончик сигареты от автомобильного прикуривателя, глубоко и со вкусом затягиваюсь, прижимая мобильный плечом к уху.
      – Тот самый, – спрашиваю, – который тебя по всей вашей квартире гонял, когда ты на Ингу быковать начинал не по делу с его четырехлапой точки зрения?
      Он опять хмыкает.
      – Угу, – отвечает, – такой, блин, зверюга. Только ее и признавал, зараза, как бы я к нему ни подлизывался…
      Я вздыхаю.
      – Жизнь, – затягиваюсь, – оказывается, мой старший брат Али, штука вполне себе даже переменчивая. И такие фортеля выкидывает, что любой фокусник в цирке на хрен обзавидуется. Этот, как ты говоришь, «зверюга», умудрился после твоего отъезда так по тебе затосковать, что ему Инга кошку купила. Типа, чтоб совсем не офигел от этой жизни котяра. О дальнейшем, как говорится, можно только догадываться. Теперь там их пятеро: двое больших и трое маленьких. Маленькие мне, кстати, даже больше понравились, хотя они там жильцы вроде как временные. Подрастут и уедут по какому-нибудь новому адресу. Но та-а-акие барбосы, я тебе доложу. И расцветка обалденная, и глаза какие-то совершенно нездешние.
      Глеб вздыхает.
      – Значит, – говорит, – мне теперь еще в субботу с кучей котов знакомиться? И плюс, мало того, что я даже и не знаю, что самой Инге-то говорить, так еще и перед этой, блин, серой тварью оправдываться? Я старшего кота имею в виду, если ты не понимаешь.
      – Да я, – усмехаюсь, – догадался уже, фигли там сложного. Можно подумать, что я его не видел никогда раньше. Серьезная, кстати, зверюга, непросто тебе с ним придется, я так думаю.
      – Вот и я, – снова вздыхает, – о том же. Может, кстати, заскочешь? На чашку чая. Раскатаем пару дорожек, поговорим о суетности мироздания.
      – Не, – мотаю головой, будто он может увидеть, – я, как минимум, до субботы на «чистом» уж как-нибудь перекантуюсь, даже без алкоголя обойтись попытаюсь. Хватит с моего организма пока этой гадости.
      – Нда, – фыркает, – я вот, на самом деле, с утра тоже на эту тему усиленно размышляю. С самого твоего отъезда вообще ни фига не принимал, кроме кофе в совершенно нереальных количествах. Хотя выпить, врать не буду, хочется постоянно. Но вот с этой-то заразой мне как раз еще быстрее, чем с порошком, похоже, надо завязывать…
      – А что так? – удивляюсь. – Ну, выпил бы кружку-другую пива, так хоть подотпустило бы…
      Глеб сухо усмехается.
      – Все, – говорит, – Данька. Выпил я, похоже, свою цистерну. Надо бы к врачам, конечно, пойти на обследование, но я и так, безо всяких докторов это чувствую. Хорошо еще, что когда пил, порошком сильно не злоупотреблял, через него и вышел вчера, не прибегая к капельнице.
      – Вот так вот, значит, – жую нижнюю губу. – Насколько я тебя знаю – это уже решение.
      – Решение, – подтверждает. – Ну ты как, подъедешь?
      – Нет, – снова мотаю головой. – Я, пожалуй, все-таки домой, Глеб. Высплюсь хоть как следует. Да и завтра дел до фига, а у меня, я чувствую, даже одежда вся потом провоняла. Самому противно принюхиваться, что уж тут говорить про окружающих. Так что лучше уж я до дома. А там – в душ, и обязательно после душа застелю себе чистые простыни.
      – Ну, может, – смеется в трубку, – это и правильно. Пока, Дэн! Бывай! Завтра созвонимся.
      – Пока! – соглашаюсь и убираю трубку в сумку, куда-нибудь подальше.
      А то еще ка-а-ак зазвонит…
      А мне это сейчас, извините, словно серпом по самому что ни на есть мужскому достоинству.
      Тушу сигарету, поворачиваю ключ в замке зажигания. Мигаю фарами охраннику, мол выпустишь?
      Шкаф за витринным стеклом первого этажа медленно и серьезно кивает.
      Типа – без проблем.
      Ну а если без проблем, то значит – поехали.
      …Добрался до дому, открыл дверь двумя поворотами ключа, включил свет в прихожей.
      Пусто, холодно…
      Бардак отсутствует только потому, что сегодня, как раз по графику, приходила тетя Шура, мамина домработница.
      Надо ей, кстати, денег на продукты оставить да и на прочую коммуналку, типа квартплаты и газа с электричеством.
      Она еще в прошлый раз просила.
      Забыл, блин.
      Как всегда.
      Хорошо еще что зарплату ей родаки регулярно из Испании переводят, а то б послала она меня со всеми моими проблемами давно к чертовой матери. Заботятся, так сказать, то ли о квартире, то ли, блин, о ее наследнике.
      Хотя, конечно, – скорее все-таки о квартире.
      И это – правильно.
      Наши с отцом отношения уже давно и окончательно разладились, а квартира-то их, не моя.
      Папаша уже давно, кстати, грозился ее на сестренку малолетнюю переписать, которая сейчас в Испании вместе с ними проживает. Типа, чтобы «не поощрять человека, позорящего род и фамилию».
      А я, если б не тетя Шура, убил бы эту чертову жилплощадь уже давно, к той самой непонятной матери.
      Это как «добрый вечер», что называется.
      С моими-то способностями…
      …Прошел на кухню, поставил чайник.
      Включил, убавив до минимума звук, картинку на закрепленном над столиком маленьком японском телевизоре.
      Там какая-то музыкалка крутилась, похоже, что Би-2 свой новый клип демонстрировали.
      В другое время, наверное, и пригляделся бы повнимательнее.
      Сейчас – проехали.
      Мне эти ребята, в общем-то, нравятся, да и общаются с нашим хулиганьем регулярно, опять-таки.
      Просто сейчас – задачи другие.
      Не до них.
      А так – пусть себе бормочут, все не такая Арктика…
      Открыл холодильник.
      Нда, думаю.
      Хорошо еще, что мне сегодня, после порошка, жрать явно не захочется, а то пришлось бы пиццу заказывать. И потом сходить с ума, с подведенным под самое горло желудком, в ожидании ленивого, как сама смерть, разносчика.
      …Заварил чаю, разделся, суровым усилием воли заставил себя постоять какое-то время сначала под горячим, как кипяток, а потом под ледяным, как неизбежно надвигающаяся московская зима, душем, помыл голову, дисциплинированно переоделся в домашнее.
      Наконец-то попил нормального – заварного, а не пакетного, чаю, окинул взглядом громоздящиеся книжные полки.
      Нет, разумеется, все, что на них стоит, – давно прочитано.
      Просто вдруг перечитать что-то захочется?
      Не торопясь, со вкусом перелистывая знакомые страницы и вглядываясь в знакомые строки.
      И – как это ни странно – каждый раз находя в них что-то новое, до этого не известное, не увиденное, не прочитанное.
      Нет, вздыхаю.
      Не сейчас.
      И спать пока что не хочется.
      И телевизор смотреть нет никакого настроения.
      Ну прям просто беда какая-то.
      Пошел в свою старую, «детскую» комнату, долго рылся по всем ящикам древнего, еще дедовского письменного стола, где где-то с месяц назад заныкал подаренный пакетик с отличной голландской гидропоникой.
      Нашел, свернул джойнт, хлебнул прямо из горлышка ощутимую порцию ирландского виски, постелил себе для разнообразия в большой комнате, на диване. Не спеша выкурил косяк и уставился в потолок – разглядывать до боли знакомую геометрию трещин и вслушиваться в дребезжащее звяканье проходящих прямо под самым моим окном желто-красных московских трамваев.
      С тем и уснул.
      Что мне снилось в ту холодную и смертельно одинокую ночь, мне, слава богу, и не вспоминается.

      А вот утро получилось – неожиданно бодрое, энергичное, и если б не это доставшее по самые гланды дерьмо, лившееся на мою несчастную башню изо всех возможных щелей, я бы даже сказал, – праздничное.
      То ли правду говорят, что трава реально мозги чистит и помои из психики выгоняет, то ли просто уже очень давно так рано утром не просыпался.
      Неважно.
      Важно то, что у меня в голове словно переключатель какой-то сработал правильный. Просто – спал-спал, а потом вдруг открыл глаза, потянулся, а за окном – солнышко…
      Резко вскочил, на раз-два собрал белье с дивана, сложил в ящик, сделал положняковые четыре подхода по пятьдесят отжиманий, столько же приседаний, покачал пресс на полу, на коврике, а потом еще и с гантелями немного поработал, постучал кулаками по отцовской груше, – но это уже так, чисто для удовольствия.
      А, может, Али прав, думаю?
      И мне и вправду стоит куда-нибудь в фитнес-клуб записаться?
      Только чтобы обязательно с бассейном.
      И недалеко от дома.
      …Мечты-мечты, блядь.
      Не с моим образом жизни.
      От стрелки до акции, от акции до, блядь, редакции.
      В одном месте не надо сильно распространяться, что хулиган, в другом – что журналист.
      Так и живем, хлеб жуем.
      Когда он, конечно, имеется в достаточном для употребления количестве.
      …Принял душ, почистил зубы.
      Не спеша тщательно побрился.
      Сварил кофе, заглянул в холодильник, хмыкнул, закурил сигарету и сел на кухонный стул размышлять, где я буду сегодня завтракать.
      В голову, честно говоря, ничего путного почему-то не приходило.
      Проще было придумать, кого вечером трахну, если, конечно, хоть какие-то силы на это грязное, но необходимое дело останутся.
      А то уже скоро ночные поллюции начнутся.
      Это ведь у меня психика устает и мозг иногда.
      А вот конец что-то в последнее время – ну совсем не перетруждается. Хотя претенденток на то, чтобы за него подержаться поплотнее, вроде пока что хватает, даже с избытком.
      Любви вот только, к сожалению, нет.
      Но это уже – так, частности.
      Ебаться-то все равно хочется.
      Хоть дрочить начинай.
      В моем-то возрасте, с нормальной, кстати, внешностью и вполне себе нехреновым социальным положением…
      А, ладно, думаю.
      У нас рядом с редакцией есть один клуб: пафосный, вечно пустой, но зато – круглосуточный.
      Уж омлет-то какой-никакой они мне там обязательно приготовят.
      А значит – на этом и остановимся.
      Только сначала в контору заскочу, коротко переговорю с главным, если он на месте, разумеется.
      А потом позавтракаю и осмыслю свои дальнейшие действия.
      В том числе и в плане лечения стремительно надвигающегося спермотоксикоза.
      Отлично.
      Порядок дальнейших телодвижений понятен, значит – поехали.
      Чо тянуть-то, дома жрать один хрен нечего.
      Оделся, натянул поглубже бейсболку, кинул в сумку флэшку с черновиками и готовыми материалами.
      Потом, подумав, закинул туда же и ноутбук, чтоб не собачиться с барахлящим в последнее время служебным компом.
      Захлопнул дверь, не спеша вышел на улицу.
      А там – осень.
      Прохладно, солнечно.
      Хорошо.
      Закинул сумку на заднее сиденье своей хищной черной «Мазды», достал сигареты и с наслаждением закурил, наполняя легкие смешанным с ароматным дымом прохладным и бодрящим осенним воздухом.
      Поднял глаза наверх, я последнее время часто так делаю.
      Странно.
      Раньше я не любил туда смотреть почему-то.
      Точнее, мне это было просто-напросто неинтересно.
      А сейчас – наоборот.
      Там – небо.
      Бледно-голубое, словно выцветшее.
      А чуть пониже – четкие линии ветвей, которым уже явно мешают яркие осенние листья.
      Они сейчас должны быть голыми, тогда это будет правильная графика. А слишком яркая красота умирания – это уже моветон, мне почему-то так кажется.
      Особенно вот в такой-то вот, блин, непростой жизненной ситуации.
      Но – все равно хорошо…
      – Дядь Данил, – вдруг слышу, – а дядь Данил.
      Хмыкаю, поворачиваюсь.
      Это кто это, думаю, тут меня самым наглым образом отвлекает от нормального философического, твою мать, миросозерцания?!
      Ага…
      Двое.
      Лет эдак по четырнадцать-пятнадцать каждому.
      А может, и того меньше, хрен его разберешь, это подрастающее поколение.
      Оба на черных гоблинских бомберах, черных же джинсах, черных умбровских бейсболках, на высоких шнурованных ботинках и вполне себе сложных слегонца прыщавых щщах.
      Один к тому же еще постоянно носом хлюпает.
      Этого я, кстати, знаю.
      Это Юрка из нашего подъезда, из пятнадцатой квартиры, кажется.
      С его отцом мой, ныне «испанский», родитель раньше время от времени выпивал, когда они по вечерам собак выгуливали.
      Даже, можно сказать, – приятельствовал.
      До тех самых пор, пока не стал прилично зарабатывать и не свихнулся на теме, что «дружить надо с людьми только соответствующего тебе уровня».
      Знаю я этот уровень.
      То же самое быдло пустоголовое, только теперь при дармовых нефтяных бабках и на тупых красных щщах на фоне кричащих галстуков. И отягощенный хорошим воспитанием и высшим образованием родитель, мельтешащий перед этим дерьмом по-лакейски, и даже, кажется, слегка помахивающий хвостиком, в тщетных попытках под этот их самый «стиль» подстроиться…
      Тьфу, бля.
      Ну да ладно.
      Пацанам, видать, надо от меня что-то, а я тут на тупое морализаторство отвлекаюсь, причем совершенно не по делу.
      Что он Гекубе, что ему Гекуба?
      Да ничего, в сущности.
      Ладно, проехали…
      – Привет, – ухмыляюсь, – обмороки. Вас сначала здороваться что не учили ни фига раньше?
      – Здрасьте, – выдыхает Юрка, упорно продолжая шмыгать носом.
      Будь он постарше, поумнее и пообеспеченнее, я бы, наверное, мог в нем даже заподозрить заядлого кокаинщика.
      Но тут – совершенно явно – другой случай.
      Значительно менее… хм… как бы это сказать-то… сложносочиненный что ли…
      А – наоборот, простой, как «трусы синие хлопчатобумажные».
      Второй согласно кивает.
      Мол ну да, извини, мужик, – я тоже здороваюсь.
      – Что, – спрашиваю, – надо-то, уважаемые?
      Молчат.
      Явно шугаются.
      Нет, думаю, так дело не пойдет.
      Мне в этом дворе еще жить и жить.
      А жить надо – в мире.
      Особенно вот с такими вот никем не оприходованными оболтусами.
      Уж очень не хочется как-нибудь с утра обнаружить на капоте собственной тачки какое-нибудь неприличное слово, гвоздем накарябанное.
      Все мы по одним улицам ходим, в конце-то концов.
      И ведь хрен кому что докажешь.
      – Ладно, – киваю в сторону стоящей неподалеку скамейки, – пойдем поговорим…
      Присели.
      Я еще одну сигарету прикурил.
      И этим предложил, так, на всякий случай.
      Юрка отказался, а вот товарищ его взял.
      И задымил вовсю, поглядывая на окружающий мир с высоты своего нового, охрененно высокого положения.
      Я только вздохнул, немного даже завистливо.
      Все-таки тяжеловато быть уже почти что взрослым человеком, мне бы вот так, обратно заглянуть, ну хоть на секундочку…
      – Ну ладно, – говорю, – сели. А теперь давайте рассказывайте.
      – Дядь Данил, – шмыгает носом Юрка, – а правда, что Колька говорит?
      – Откуда мне знать, – удивляюсь, – правду или нет говорит твой Колька, если я и Кольки этого знать не знаю и что он такое говорит, слыхом не слыхивал?!
      – Ну, – вздыхает, – Колька – это пацан такой, из старшаков на нашем районе. В соседнем дворе живет. Ну вон там, через улицу. Борзый такой, авторитетный. Он за «Спартак» катается. Даже, болтали, на выезд в Ярик мотался. Так вот, он говорит, будто вас на террасе видел и вы, типа, человек там круто реальный, из основы хулсовской, чуть ли не из самой «Флинтс Крю»…
      Я – тоже вздыхаю.
      Ярославль у нас уже который год считается самым что ни на есть поганым гоп-выездом.
      Та-а-акие обмороки выезжают, которых самой основе на месте прибить хочется. Хоть вроде как и свои.
      Ага, блин, свои.
      Еще пару-тройку сотен таких «своих», и никаких врагов не надо.
      Для них ведь суть выезда – не поддержка команды на террасе и за ее пределами, а – нажраться в говно и тупо бычить на всех окружающих.
      Не разбирая ни цветов, ни прочей клубной принадлежности.
      Быдло.
      У нас ведь как принято?
      Есть хулиганье из бригад, есть – мирные фанаты, скарферы.
      Их очень легко отличить, они в отличие от шифрующихся касуалов, постоянно на клубных «цветах», на «розах».
      Поют, участвуют в перфомансе.
      Кое-кто постоянно мотается по выездам, многие даже во вполне серьезном авторитете.
      В том числе и среди самого отъявленного хулиганья.
      Но околофутбол для них – тема абсолютно закрытая. Если только случайно могут под раздачу попасть, но случайно, как известно, и кирпич на голову иногда сам по себе валится…
      «Мирных» даже оппоненты стараются особо не трогать, нет в этом ни чести, ни репутации.
      Ну есть еще, конечно, и «кузьмичи» с центральных трибун, с пивными животами и семечками.
      Куда же без них.
      Нормальные, в принципе, мужики, вполне себе безобидные.
      И есть они – гопота с промышленных городских окраин.
      Вечно в слюни бухая и никаким таким особым сознанием и идеологией не отягощенная.
      Гоблины.
      Вот они-то, увы, к сожалению, и составляют основной костяк ближних выездов, типа Ярика.
      Причем большинство из этих красавцев не то, чтобы на основу ориентироваться, тянуться к идеалам движения, стремиться к чему-то такому правильному, – но даже фамилии игроков своей команды запомнить не утруждаются!
      Более того, это говно и на домашние игры, в большинстве своем, ни фига не ходит, потому как и лень, и некогда.
      Какие-такие домашние матчи могут быть, когда у людей цель жизни – нажраться дешевого крепленого пива, облевать подвернувшуюся лестничную площадку, стрясти деньги со своей же молодежи и просто тупо бычить на всех проходящих мимо их детской песочницы.
      Вон в прошлом году, даже на Тука прыгнуть умудрились.
      Как раз в Ярике.
      Прямо на глазах у раззявивших щщи от удивления парней из его фирмы.
      И это ведь, блин, при том, что Тук – мужчина таких размеров, что даже я сам, личность на террасе вполне себе авторитетная, предпочитаю от таких габаритных парней в сторонке держаться.
      Особенно если они хотя бы совсем слегонца не в настроении.
      А этим – по фигу.
      Потом еще удивлялись, с какого, типа, перепугу их эти двадцать тревожных щщей с верхнего ряда метелить начали?
      Они ж, вроде как, только тому жирному хотели в таблицу насовать.
      Одному.
      И их всего трое.
      В самый раз.
      А тут – такое.
      Не по правилам.
      Ага, блин.
      Кровищи было…
      Слава богу, на следующий сезон этого гоп-выезда скорее всего не будет.
      Вылетит этот чертов ярославский «Шинник» из Премьер-Лиги, почти наверняка вылетит.
      Туда ему и дорога, я так почему-то думаю.
      – А вы что, оба мясные, что ли? – спрашиваю.
      – Ага, – кивают. – У нас в школе весь класс за «Спартак», кроме пары обсосов. Даже «ботаники»…
      – Это хорошо, – говорю. – Я – тоже…
      Эти – снова кивают.
      – Значит, так, – вздыхаю, – только трепаться об этом сильно не надо, ок? Я, правда, с основой катаюсь, хоть и не из флинтов. Вы про такую бригаду Гарри Мажора что-нибудь слышали?
      – Ух ты, – таращит глаза Юркин приятель, на секунду забывая про собственный «солидный и взрослый» вид и зажатую между двумя пальцами крутую, тоже «взрослую» сигарету. – Я слышал! А как же! Крутые парни! Только про них пацаны говорят, что с ними лучше не вязаться, они такие, почти как «Юнион». Ну, в смысле, совсем на всю голову отмороженные! И богатые все, сука, блять. Мажористые…
      Я снова вздыхаю.
      Да, думаю…
      Ну и ни хрена же себе у нас репутация…
      – Ну, насчет мажористых, – ухмыляюсь, – ты, оно конечно, перегнул слегонца, дружище. Нормальные у нас парни в фирме, такие же, как везде на террасе. И – по уровню доходов тоже все очень разные. Есть и при деньгах, а есть и такие, что последние копейки считают, чтобы абик, абонемент, в смысле, за ворота выкупить…
      Они снова вздыхают.
      На этот раз уже, по-моему, – восхищенно.
      Юрка вон даже носом шмыгать перестал.
      – Так вы, – выдыхает, – дядь Данил, с ними катаетесь?
      – Я, – хмыкаю, – Юрок, считай, эту фирму вместе с Мажором и обустраивал. Когда он из флинтов вышел, чтоб свою, молодежную тогда еще, группировку сочинить. А я в подоснове, в дубле, как у нас говорят, у «Флинтс Крю» тогда стоял. «Янг Крю», была такая организация. И мне до первой линии было – как до Пекина раком. Там в основе такие монстры в то время катались, что наверх пробиться просто нереально было, то есть абсолютно. И когда меня Гарри к себе позвал, я, поверь, просто даже и не раздумывал. Вот, в принципе, други мои, и вся история…
      Смотрю, парни сидят, щщи раззявили…
      Юркин приятель настолько про сигарету забыл, что она ему уже вот-вот бомбер прожжет.
      Вынул у него бычок из пальцев, выкинул.
      А он сразу в себя пришел, напустил солидности.
      – А как, – спрашивает, – к вам прибиться сейчас может получиться? Или лучше даже не пробовать?
      Жму плечами.
      – Попробовать оно, конечно, не повредит. Найдешь меня на секторе, – подходи, сведу кое с кем из молодняка из нашего. Но просто не будет – сразу предупреждаю. Сначала с молодежью придется покататься, показать себя. Если окажешься правильным парнем, подтянут тебя в подоснову. Ну и так далее. Тут не развлекуха, парень, тут все по-взрослому. И плюс жесткач такой, что мало не покажется. Так что подумай, оно тебе надо? Ну а если все-таки решишь, что надо, что готов терпеть, ждать и биться, то – тогда подходи, попробуем…
      – Спасибо, – кивает. – Я все понимаю, оно так и должно быть. Потому что, если что-то даром приходит, то это по-любэ неправильно…
      – Ну вот, – хлопаю его по плечу, – и молодец. И ты, Юрок, тоже думай. А я поеду, мне на работу надо. Ну и если что, – увидимся.
      И – встаю, чтобы потихоньку выдвигаться в сторону ждущей меня машины. Они кивают. Юрка тянет меня за рукав.
      – Дядь Данил, – тянет, – а у тебя какая-нибудь погремуха на террасе есть? Ну то есть это, погонялово?
      Я морщусь.
      – Погремухи, – говорю, – у шпаны. И у собак. У нас такого нет. Если хочешь, – можешь называть эту фигню «ники», как в Интернете. Слышал небось?
      – Ну, – смущается, – слышал, конечно. Я же не совсем тупой, возможность когда есть, по сетке всегда лазию. Как только поднимусь немного, на первые же деньги комп себе куплю нормальный и выделенку поставлю, чтобы все по-взрослому. Ну а все-таки, как зовут-то на секторе?
      – Да так, – жму плечами, – и зовут, Дэном. Старики иногда Данькой называют, им можно. Нормальное такое явление…
      И – иду к машине, на ходу вынимая брелок и снимая ее с сигнализации…
      – Так что он, бля, тот самый Дэн что ли?!! – слышу за спиной сдавленный голос Юркиного приятеля и понимаю, что даже забыл спросить, как его зовут. – Тот самый, который правая рука Мажора считается?!! Которому бомжи питерские спину ломали, а он потом все равно в фирму вернулся?!!! Нет, ну ни хуя себе!!!
      Я сажусь в машину, захлопываю дверь и только после этого позволяю себе усмехнуться.
      Вот такие вот дела у нас с тобою сейчас, стос, думаю.
      А такие дела на нас самих, – если мы, разумеется, не полное чмо, – накладывают, брат Дэн, определенные и, увы, вполне понятные обязательства…

      Любая редакция сразу начинает утомлять, особенно человека непосвященного: шумом, гамом, неприятной и никому не нужной суетой вперемежку с тупым пафосом «причастности к глобальным событиям».
      Никому, в принципе, и на фиг не нужной беготней с выпученными глазами, высунутым языком и «потрясающей информацией». Кучей всяческих прозрачных, полупрозрачных и совсем не прозрачных перегородок, чисто символически разделяющих рабочие места.
      Едким настоявшимся табачным запахом, стрекотом бесчисленных раздолбанных «клав» на не менее раздолбанных столах многочисленных «коров», редакторов, колумнистов и прочих обсерверов.
      Обилием различных, одинаково маловменяемых, но при этом удивительно разнообразно одетых персонажей. Причем всех – на предельно сложных и мегатревожных щщах, с оловянными глазами и с плоскими картонными папками или не менее плоскими ноутбуками подмышками.
      Также любая редакция характеризуется обязательным наличием пары-тройки типичных газетных фриков: занудных и приставучих. Как правило, – волосатых и бородатых, часто почему-то в банданах, и с полубезумными глазами за толстыми стеклами очков с большими диоптриями.
      Причем некоторые из них, как один небезызвестный фанат конского отстойника, даже умудряются стать ведущими сотрудниками своих на удивление не самых непопулярных изданий.
      При этом – в принципе, по большому счету, все эти персонажи достаточно безобидны. Если, разумеется, самому не давать слабины и держаться, по возможности, на безопасном расстоянии.
      И ни в коем случае водки с ними не пить!
      Как бы ни предлагали!
      Вот тогда – это уже совершенно точно – замучают до полной потери пространственной, нравственной, расовой, сексуальной и временной ориентации.
      …Всем этим, по сути, может характеризоваться почти любая редакция.
      Любая – но только не наша.
      Наша в этом смысле – все-таки нечто совершенно особенное.
      Даже по внешнему виду здания и внутреннему обустройству пространства она производит впечатление скорее обычного учреждения, а не редакции популярного в массах, хоть и чуть желтоватого таблоида. Одни длинные, как чужая прошедшая жизнь, коридоры, по которым, говаривают, слонялся с папироской сам расстрелянный боготворимым им режимом Михаил Кольцов, чего стоят. И закоулки в этих самых коридорах, где, по свидетельствам безумных газетных старожилов из числа техперсонала, зажимал очередных молоденьких актрисулек стареющий гламурный бог того времени Константин Михайлович Симонов…
      Он еще, в промежутках между актрисульками, кстати, умудрялся у нас в газете и статьи публиковать со стихами, ныне считающимися классикой.
      Силен был мужик, ничего не скажешь.
      Для меня он вообще во многом – олицетворение того времени.
      Война – так война, млеющие старлетки – значит, и их… хм… тоже победим, никуда не денемся.
      С самим Гитлером вроде как справились, Сталина пережили.
      Так почему же тогда артисточку за попочку-то не ущипнуть?!
      Притом, что и она против этого действа ну совершенно не возражает, а только слегонца игриво повизгивает…
      Дух, все-таки.
      Какая-никакая, а история.
      И другой истории у моей страны нет, и не будет, что уж тут, блин, поделаешь.
      …Я вылез из машины, вздохнул, закурил и не спеша направился в сторону подъезда нашего здания, который мне всегда почему-то на ненавистный питерский лад хотелось обозвать не иначе как, блин, «парадное». Прошел через гулкий мраморный вестибюль, привычно махнул «корочками» перед ленивым, рябоватым и неистребимо-лимитным лицом милиционера-охранника.
      Вызвал лифт, нажал знакомую, насквозь протертую кнопку нашего этажа.
      Лифт дернулся, вздрогнул, еще раз дернулся и, скрипя всеми своими сочленениями, медленно повез меня навстречу неизбежному.
      Вышел из лифта, прошел по коридору направо, потом повернул налево, потом еще раз налево, потом снова направо.
      Особенности советского монументального конструктивизма, ничего не поделаешь…
      Зашел в приемную главного, поприветствовал секретаршу, кивнул выразительно в сторону обитой темной кожей начальственной двери.
      – На месте, на месте, – вздыхает, – для тебя он всегда на месте. И чем ты его только приворожил, мальчик-мажор? Раньше Игорь Вячеславович таких обалдуев, как ты, никогда не жаловал. Привет, кстати…
      – И я вас тоже люблю, – хмыкаю, – Вероника Эммануиловна. Посетители, случаем, какие особо важные не ожидаются?
      – Да нет, – жмет плечами устало, – не ожидаются. А неважных он велел гнать взашей, как только ты появишься.
      – Понятно, – киваю. – Так я пошел?
      – Иди, – снова вздыхает, – общайся. Вам чаю-то хоть занести? Или тем, что покрепче, обойдетесь?
      – Я за рулем, – морщусь, – а у Игоря вы лучше сами спросите.
      Она усмехается.
      – А что тут спрашивать-то? – кривит уголки губ. – Он в одиночку не пьет. Значит, пойду чай приготовлю. Тебе, как всегда, без сахара?
      – Ну вы же знаете, – улыбаюсь в ответ. И – неожиданно подмигиваю.
      Даже для себя неожиданно.
      Что уж о ней-то говорить, о бедной.
      Она у нас – тетушка старой школы, натуральный цербер.
      Таких уже больше не делают.
      Еще при коммунистах в редакцию пришла, ее в газете больше чем весь редакторат, вместе взятый, всю жизнь боялись.
      А тут, блин, – такое.
      …Так и ушел к Игорю в кабинет, оставив бедную грозную Веронику в состоянии полного и окончательного изумления.
      Пустячок, а приятно.
      И – не говорите, что называется.
      Растем, значица, над собой потихонечку.
      Жаль только – с самим Игорем такой трюк ни фига не прокатит.
      Никогда.
      Ни при каких обстоятельствах.
      Вот и сейчас он, заметив мое появление, только очки слегка поправил.
      Вяло протянул руку для пожатия, ленивым кивком направил к выбранному для меня стулу.
      – Садись, – говорит, – рассказывай.
      Делать нечего.
      Сажусь.
      Рассказываю.
      Он – слушает.
      Внешне – даже не очень внимательно.
      Ага.
      Так я уже и расслабился.
      Расслабившихся имеют.
      И в этом самом кабинете мне эту неприглядную картину приходилось, увы, наблюдать… хм… как бы это помягче сказать… неоднократно…
      И, к сожалению, даже участвовать.
      В качестве имеемого, разумеется.
      До имеющего я еще не дорос пока что.
      Но – быстро учусь, и важные для себя вещи быстро усваиваю.
      А Игорь у нас не злопамятный.
      Просто злой.
      И память хорошая.
      Закончил.
      Сжато, информативно.
      Вроде как докапываться господину главному редактору и не до чего.
      А все равно как-то беспокойно.
      Но он только вздохнул, снял свои очки с толстыми диоптриями и начал их неторопливо протирать аккуратной бархатной тряпочкой.
      Удивительно, думаю.
      С его-то вечной, даже немного нарочитой расхлябанностью и неряшливостью – и такие, всегда аккуратные, ухоженные тряпочки для этих чертовых линз.
      На фоне грубых растянутых свитеров, вечных поношенных джинсов, растоптанных, хоть и дорогих, башмаков, одержимого огня в маленьких злобных свиных глазках.
      И откуда только что берется?
      …Наконец процедура протирки диоптрий была закончена, очки оказались на носу, а тяжелый, немигающий кабаний взгляд сосредоточился на моей скромной и старающейся стать как можно более неприметной персоне.
      – Водку, – спрашивает, – пить будешь?
      Я вздыхаю.
      Кажется, думаю, пронесло.
      – Нет, – жму плечами, – к сожалению. Я за рулем, а на персонального водителя пока что не заработал.
      – А вот это ты брось! – хмыкает. – Когда это еще редактор отдела информации моей газеты каких-то там сраных ментов боялся?! А если у тебя принципы – так бросишь машину у редакции, на стоянке, никуда она отсюда не денется…
      Я снова жму плечами.
      – Ну, – говорю, – если вопрос так стоит – тогда буду. От вас же все равно, блин, не отвертишься…
      Он согласно кивает.
      – Молодец, – говорит, – понятливый. За это и ценю…
      И нажимает кнопку громкой связи.
      – Вероника Эммануиловна, – ревет, – водки нам принеси! Любой, лишь бы похолоднее! И закусить чем сообрази! У тебя там вроде яблоки мои любимые всегда в наличии имеются…
      Я морщусь.
      – Игорь, – говорю, – по телефону, даже по громкой связи, можно и потише разговаривать. А то у меня даже на стадионе так громко орать не получается.
      Он неожиданно смущается, и маленькие красноватые глазки за толстыми стеклами очков вдруг становятся совершенно беззащитными.
      – Да я все понимаю, – говорит, – Данила. Только вот привыкнуть к этому неприличному начальственному положению все равно никак почему-то не получается. Потому и ору в селектор, как будто мне яйца прищемили.
      Я хмыкаю.
      Все-таки – я его достал.
      Причем – с совершенно безопасной позиции и расстояния.
      Даже если захочет что в обратку прислать – ни фига не дотянется.
      Маленькая, но победа.
      А победой над таким противником гордиться можно всегда, какой бы маленькой и потешной она со стороны и не выглядела.
      Вероника появилась почти мгновенно.
      Словно под дверью ждала, заранее приготовившись.
      С подносом, украшенным замерзшей бутылкой водки, порезанным на дольки кислым зеленым яблоком и маленькой тарелочкой маслин.
      Шеф в этом отношении был человеком глубоко прагматичным и, придя однажды к весьма справедливому выводу, что закуска крадет градус, намертво разделил эти два процесса.
      В смысле, процессы еды и питья.
      Так что всякого вида бутерброды, канапе и прочие вкусности, а также малейшие намеки на их существование в природе, для людей, употребляющих с ним водку, были, к сожалению, совершеннейшим образом недопустимы.
      Под страхом немедленного и пожизненного исключения из круга его ближайших собутыльников.
      А это, вообще-то, могло и на успешности карьеры, так, чисто случайно, отразиться.
      Игорь – я уже говорил об этом – вообще перец злобный, по жизни.
      И память у него отличная.
      Ну его на фиг.
      Я вздохнул и в очередной раз пожалел, что так еще и не перекусил.
      Причем даже пытаться объяснять это Игорю было совершенно бессмысленно.
      Потому как сам он вообще никогда не завтракал.
      Пил кофе и мчал в редакцию.
      Я у него как-то пару раз ночевал после вечерних возлияний, так он даже меня умудрялся в семь утра расталкивать.
      Чашку растворимого кофе в зубы – и арбайтен, вплоть до самого посинения.
      Обедал же шеф бутербродами с вареной колбасой, стаканом томатного сока и соленым огурчиком, а ужинать ехал на какую-нибудь очередную деловую встречу, где тут же, естественно, начинал выпивать свою любимую русскую водочку и есть, соответственно, прекращал, – опять-таки из-за своих неизменных дурацких принципов.
      И так – все четыре с лишним года нашего с ним весьма интенсивного знакомства.
      Как он при таком режиме умудрялся оставаться не только живым, но и вполне себе здоровым физически и психически человеком, лично для меня до сих пор остается совершенно неразрешимой загадкой.
      Я бы уже давно умер.
      А этот вон даже и не заморачивается…
      Отпустил взмахом руки секретаршу, сам разлил водку по маленьким, аккуратным стопкам.
      Вздохнул.
      – Ну что, – говорит, – за Ингино везение. Не у каждого так получится, чтобы, считай, без единой царапины…
      – Может, – сомневаюсь, – сначала Серегу Патлатого помянем? Ну, штурмана ее погибшего. Да и о везении я бы говорить в этой ситуации поостерегся. Ничего себе, по ее вине считай, – один человек на тот свет отправился! Другой – на больничную койку. Машина любимая опять-таки, в дребезги. Да к тому же еще и уголовка серьезная нависает. Срок, возможно, корячится в полный рост, причем немаленький. Какое уж тут, извини, на хрен везение…
      – Ну, – кривится мой мудрый шеф, – Патлатого я вашего не знал, так что помянуть-таки конечно, могу, но только чисто из вежливости. Выпьем, объясню почему. Следующим тостом. И обо всем остальном попозже поговорим, после того как Ингино везение отметим. Жива-таки, здорова относительно, остальное – херня. Выберется. Так что – давай за нее. И за ее ангела за правым плечом…
      И – тянется через стол чокаться.
      Дзинькнули.
      Опрокинули.
      Я маслинкой закусил, он – долькой своего любимого, кислого, как уксус, зеленого яблока.
      Одновременно поморщились.
      Непростое это дело – водку с утра пить.
      Не тривиальное.
      Ничего.
      Прорвемся.
      Первый раз, что ли?
      – Так, – напоминаю, – ты что-то про гибель штурмана хотел сказать? И про прочие привходящие обстоятельства Ингиного «везения»? И еще – тост какой-то у тебя странный был: за ангела за плечом. Это к чему?
      – А о чем тут говорить-то? – удивляется. – Ну погиб парень. Сколько их гибнет-то в ежедневном режиме на дорогах Москвы и Московской области? И что теперь? Не пить?! Или пить за каждого?! Я ж его даже не знал, в конце-то концов. А насчет ангела за правым плечом – это байка такая есть старая, еще библейская. Точнее – притча. А то я что-то, как только с тобой общаться начинаю, сразу же на ваш этот сленг дурацкий перехожу. Если не слышал, то потом как-нибудь обязательно побеседуем. Но – не сейчас, сейчас – некогда.
      – Нормально, – откидываюсь на спинку удобного редакторского кресла, – ты рассуждаешь, шеф. Он – живой человек все-таки. Теплый. Точнее – был. Живым. И теплым. С какими-то своими мыслями, желаниями. Стремлениями. Что-то хотел по жизни, любил его, наверное, кто-нибудь. А тут – раз, и нет ничего. Вообще ничего. Как свет выключили…
      – Ну, – кривится, – выключили, значит, не повезло. Не у всех, понимаешь, с небесным Чубайсом гармония полюбовная. Я-то тут при каких делах? У меня эта функция таки уже давно отключена, я даже к собственной смерти отношусь как к более или менее значимой информации. И тебе, кстати, то же самое советую. По причинам таки сугубо профессиональным, ничего личного…
      Я морщусь, он ухмыляется.
      – Знаешь, – продолжает, – мы ведь, как студенты медики, которые в моргах пирожки жуют, бахвальства ради. Вроде как и величайший цинизм, а на самом деле – нормальная психологическая подготовка. Иначе ни один мозг не выдержит. Человек, он все-таки для всех этих медицинских дел не очень-то предназначен, сам понимаешь. Кровь там, пот, мокрота, блевотина, открывшиеся сфинктеры – тут кого угодно стошнит, если не абстрагироваться. Ну и в нашем информационном бизнесе все то же самое. Только ты-таки будешь смеяться, еще более цинично. Потому, что за каждой нашей строкой на полосе, за каждой интересной для читателя фотографией живут чья-то боль, чья-то радость, чьи-то жизнь и смерть. Чье-то счастье и чье-то несчастье. Это надо четко понимать, как говорит твой друг Гарри. Интересная у него, кстати, фразеология. В нарушение всех канонов русского литературного языка, но какая емкая! И не заморачиваться по этому поводу. Иначе психика не выдержит, если все уж чересчур близко к сердцу принимать начнешь. Но и забывать обо всей этой боли – тоже нельзя. Иначе ориентиры очень скоро потеряешь и элементарно перестанешь быть интересным читателю. А это уже – непрофессионально, как минимум.
      Я хмыкаю.
      Закуриваю.
      Игорь сморит на меня с интересом.
      Ладно, проходили уже.
      И не раз.
      Педагог хренов.
      – Все это, – морщусь в ответ, – в пользу бедных, шеф. Сам понимаешь. В пользу бедных маленьких мальчиков, пытающихся себя почувствовать начинающими сверхчеловеками. В том числе – сверхчеловеками газетными. Да какая, в принципе, разница?! Хоть газетными, хоть казуальными. Те же яйца, вид в профиль. Меня-то зачем лечить?! Я уже не маленький. И прекрасно понимаю, что там, наверху, не светло и яростно, а холодно и страшно. И ты это тоже прекрасно понимаешь, потому как сам меня и учил, и тащил туда, скотина старая. Я, кстати, к вам с Али в стаю не набивался. Сами выбрали для натаскивания. Черт его знает, зачем вам это только нужно было, до сих пор понять не могу.
      Он – тоже закуривает.
      Усмехается.
      И – параллельно разливает по второй.
      – А мало нас просто, – говорит, – Дэн. Очень мало. Вот и размножаемся, почти как гомосеки, всеми доступными для нас методами.
      Я только башкой в ответ помотал перед тем как вторую рюмку опрокинуть.
      Не чокаясь.
      Я-то Серегу знал, и неплохо, в отличие от Игоря.
      Думал уже на эту тему, если честно.
      Но – не настолько же цинично, в конце-то концов, блин, на фиг…
      И откуда только во всех нас это желание казаться хуже, чем мы есть на самом-то деле?
      – А насчет Инги, – занюхивает лафитник рукавом грубого свитера, – не парься особо. Жива, и ладно. Она у нас как кошка, ей-таки самое главное на все четыре лапы упасть, остальное само по себе приложится. Ну а там, где сама не вытянет, как с теми же ментами, – там Глеб подключится. Все сделает, никуда не денется, как бы ни гоношился. У них в конце концов, не какая-то банальная любовь, у них – судьба. Так что – могут вместе, могут – порознь. Один хрен. С редькой. Такая вот, брат, кислая парочка: хуй да уксус. Разница тут, принц, – непринципиальная. Поверь-таки, я знаю, о чем говорю, я же в студенческие годы на этой стерве чуть сам сдуру не женился. А когда их с Глебом познакомил, – он у нас на свадьбе свидетелем должен был быть с моей стороны, – так сразу же все и понял. Против таких стихий, парень, переть бессмысленно. Так что даже и не обиделся ни капельки, честно тебе говорю, хоть и любил ее сильно. Обижаться – на людей можно, на этих психов бессмысленно. Ты ведь на дождь таки не обижаешься, когда промокнешь случайно? Нет?! Ну и правильно. Дождь – стихия хоть и могучая, но все-таки довольно безмозглая.
      …Из его кабинета, опять-таки можно гордиться, я вышел даже толком и не покачиваясь.
      И правда, – что такое триста грамм водки в пол-одиннадцатого утра для восходящей звезды русской журналистики?
      А теперь, думаю, можно, блин, и позавтракать…

      Но для начала, опять-таки думаю, нужно покурить с коллективом.
      И не у себя в кабинете, а в курилке, так, чтобы совершенно демократически.
      Редакционные сплетни еще вроде как никто не отменял, а лучшего источника внутренней информации в этом не самом лучшем из миров почему-то пока что как-то и не придумали.
      Вышел на лестничную клетку, достал пачку «Парламента», пригляделся к народу, типа, с кого начинать будем.
      Тут-то он меня и перехватил.
      – Привет, – говорит, – Дэн. Нарисовался? А у меня к тебе разговор серьезный имеется.
      Я только усмехнуться в ответ сумел, и то – еле-еле.
      – И тебе, – отвечаю, – привет, Кир. Если есть серьезный разговор, то давай начинай излагать. Видишь, я здесь, и вполне доступен.
      – Ну уж нет, – ухмыляется, – при толпе такие разговоры разговаривать, – только вредить. К тому же, считай, с собственным вышестоящим начальством. Пойдем лучше куда-нибудь по кружке пивка опрокинем, под креветочек с лимончиком, как в старые добрые времена. Там и потрепемся.
      – Да, – гляжу на недокуренную сигарету, – говно вопрос. Все равно пожрать собирался. Дома в холодильнике арктическая пустыня фактически, даже яйца несколько дней назад закончились. Один кефир с прошлого месяца в этой зиме загорает, но его пить, по-моему, даже в глубоком и глухом депресняке не стоит. Ибо есть много других, куда более эстетичных способов самоубийства. Так что с удовольствием. Только бычок досмолю. Заодно и сплетнями меня редакционными снабдишь, звезда наша восходящая. У тебя их все одно что блох у Барбоски в не зимний период времени…
      Он в ответ только усмехается.
      Вполне даже себе удовлетворенно.
      Интересно, прикидываю, что за очередную гадость этот наш гламурный красавчик задумал?
      У него на них чутье – просто первостатейное.
      Причем не просто на гадости чутье, а на гадости с очень даже и неплохим рейтингом.
      Я, признаться, сам газетчик не из последних, знаю, откуда и как ноги у скандалов растут. Но, глядя на этого парня, постоянно испытываю самый что ни на есть жгучий комплекс тяжкой профессиональной неполноценности.
      Беда прям какая-то.
      Может, думаю, мне куда в банкиры податься, в связи с собственной прогнозируемой профнепригодностью?
      К тому же Мажору, например.
      Что, скажете, не выделит товарищу какую-нибудь хлебную должность в PR-департаменте?
      Наверняка выделит.
      И зарплатку, наверняка, неплохую положит, и делать там особо не фига. Слоняйся себе по офису банковскому, с девчонками из бэк-офиса заигрывай.
      Эх, мечты…
      А Кирилл у нас в газете – и впрямь восходящая звездочка.
      Фанат профессии.
      Умная дотошная сволочь, цепкий интеллектуал с хваткой полицейской ищейки и без особых моральных принципов.
      Настоящий газетчик.
      И – внешностью господь не обделил: высокий, стройный, блондинистый, в меру маскулинный.
      Но – без перебора, что называется.
      Всегда отлично, со вкусом и стилем одетый, продуманно-неаккуратный, – я таких парней уважаю.
      Мечта всех редакционных блондинок.
      И – не только редакционных.
      Ему бы на телек, перед камерами красоваться.
      Впрочем, он туда, похоже, и собирается.
      А газета в его жизненном пути всего лишь трамплин, не более.
      К тому же и главный его, по каким-то мне не очень понятным причинам, недолюбливает…
      – Ладно, – отщелкиваю бычок в урну, – пошли что ли.
      – Пошли, – кивает. – Хорошо, кстати, что ты приехал. А то я эту тему уже в одиночку рыть собирался, могло неудобно получиться. Не по-товарищески. Слухами-то земля полнится, над чем ты сейчас работаешь…
      Я внутренне холодею.
      Кажется, разговор имеет все шансы быть весьма и весьма неприятным, думаю.
      Вот ведь, блин.
      Ну да ладно…
      Либо пронесет и он что-то другое в виду имеет, либо что-нибудь такое придумаю.
      В драке по-настоящему интересны только вход и финал.
      А все остальное, вы уж меня извините, – галимая и никому не нужная лирика. Выбора-то ни у него, ни у меня в этом случае – все равно не будет.
      А рыть эта сволочь умеет самозабвенно.
      …В голове начинает дуть холодный ветерок, и я постепенно трезвею безо всякого кокаина, о котором, признаться, некоторое время назад уже было начинал постепенно задумываться.
      Пару весов-то я, один хрен, в бардачке маздовском заначил.
      Так, на всякий случай.
      Мало ли что.
      Нет, я не наркоман, разумеется.
      И прекрасно отдаю себе отчет в опасностях, исходящих от этой дряни.
      Бывает, по полгода даже травку не курю.
      Шарахаюсь от любой синтетической гадости, будь то даже сравнительно безопасное экстази. И никогда в жизни не буду употреблять того, что вызывает хоть какое-нибудь физиологическое привыкание.
      Насмотрелся, знаете ли.
      Москва – город своеобразный, и когда у тебя несколько одноклассников один за другим умирают от передоза, – тут поневоле задумаешься.
      Но бывают, тут уж ничего не поделаешь, ситуации…
      Типа сегодняшней.
      Когда стимуляторы являются самым простым, хоть и опасным, выходом из сложившегося положения. Со всех сторон опасным – можно и в тюрьму сесть, так, чисто случайно.
      И попасть под психологическую зависимость.
      Как говорил в свое время Али, просвещавший меня насчет всеразличной дури: опасность кокаина прежде всего в его кажущейся безопасности.
      Да, он не вызывает привыкания.
      Да, после него не бывает наркотических ломок, даже таких, как после алкоголя. Бодун – это ведь та же ломка, по сути своей.
      Только «легальная».
      Но безопасных наркотиков не бывает вообще, в принципе. За все в этой жизни надо платить, по-другому, увы, не получается.
      И за это – тоже.
      …А вот на тебе – и без «первого» мозги чистятся.
      Иногда так бывает.
      При таких вот наполовину реализованных дурных предчувствиях.
      Адреналин, он, знаете ли, – тоже наркотик.
      И весьма сильнодействующий.
      …Молча спускаемся в лифте, молча выходим на улицу, не торопясь идем в сторону клуба.
      Я не знаю, чем себя занять, и снова закуриваю.
      А он все время таинственно улыбается.
      Похоже, что считает, типа, – бога за бороду поймал.
      Если все-таки случится самый худший расклад, – даже не знаю, как его останавливать.
      А ведь придется.
      По-любому придется, я почему-то так думаю.
      …Зашли в клуб, сдали верхнюю одежду чинному и до синевы выбритому седовласому гардеробщику с необычайно аккуратной лакейской прической, разделенной безукоризненным пробором.
      Странно, думаю.
      Почему у всех гардеробщиков, старших халдеев и прочих прапорщиков сферы обслуживания такая генеральская внешность? Благородная седина, аккуратно отполированные ногти, безукоризненный пробор, тонкие, неторопливые жесты?
      Что это, блин, за мимикрия такая?
      Ведь все равно, сколько ни пыжиться – халдеи и есть халдеи…
      И ничем, никакими аристократичными манерами и благородными сединами их халдейство принципиально не отменяемо и не отмываемо.
      …Уселись.
      Он заказал кружку легкого светлого пива, я, чтоб не идти на понижение градуса, – стаканчик сингл молта, безо льда, естественно.
      И клубный сэндвич с тунцом.
      Самое оно в сложившейся ситуации.
      Сидим молчим.
      Я очередную сигарету прикуриваю. Наконец он не выдерживает.
      – Я, – говорит, – вычислил, над чем ты сейчас работаешь, Дэн. В смысле, что это за таинственная местная командировка, куда тебя наш главный отправил, от прочей рутины освободив. Завидую, чего уж там…
      Так, думаю.
      Значит, по ходу, все-таки придется жестить.
      Этот – не остановится.
      – И? – спрашиваю.
      Он усмехается, берет мою пачку крепкого «Парламента», задумчиво вертит в руках.
      Потом брезгливо отбрасывает в сторону, достает из кармана тонкий элегантный «Милд Севен».
      Распечатывает.
      Закуривает.
      Сидим дымим.
      – Да вот, – ухмыляется, – я тут решил тоже порыть немного в этом направлении. Самостоятельно, на свой страх и риск. Картинка, признаюсь, складывается любопытная…
      – То есть? – поднимаю левую бровь домиком и машу рукой пробегающему мимо официанту. – Чашечку кофе, пожалуйста. Двойной эспрессо, по крепости, а не по объему. Прямо сейчас, до сэндвича.
      – Хочешь понять, насколько я глубоко залез, старый? – догадывается.
      – И это тоже, – киваю.
      Он понимающе хмыкает.
      В его систему координат такая пробивка вполне укладывается.
      – Хорошо, – соглашается, – будем играть в открытую. К тому же карты все одно у тебя на руках. Начальник, он всегда прав. А если не прав – смотри вышеизложенное…
      Я жму плечами.
      Это – не мудрость, это – глупость.
      Мы оба это прекрасно понимаем, и руководствоваться этой хренью ни он, ни я по этой жизни отнюдь не собираемся.
      Обычная ритуальная формула, ничего более.
      – Значит, так, – говорит уже серьезнее, возя кончиком полупогасшей сигареты по дну пока что почти идеально чистой хрустальной пепельницы, – что у меня есть. Бывшая жена не последнего человека в медиа-мире, пребывающая с ним в фактическом, но юридически не оформленном разводе, попадает в аварию. С человеческими жертвами. И тут не так уж и важно, кто кого обгонял и кто кого подрезал. Потому как дамочка весьма известна в стрит-рейсерских кругах Москвы в качестве крутой нелегальной гонщицы. Что-то там такое даже выигрывала, я в этих полукриминальных примочках не слишком сильно рублю. Да и какая разница, в конце-то концов? И в этот раз она тоже была, как они говорят, «на трассе», или «в челлендже». Гонка в тот день имела место быть, совершенно точно. И она в ней не просто участвовала, а даже лидировала на первых этапах. Я проверял в Интернете, там эти идиоты даже состав участников не потерли. Сопляки. Мажоры малолетние. Если прижать организаторов как следует, сдадут любую инфу, которая нам только может потребоваться. Ну да это – неважно…
      Я делаю первый глоток из принесенной официантом чашечки крепчайшего эспрессо, закуриваю очередную сигарету, лениво интересуюсь:
      – А что тогда важно, по-твоему?
      Он морщится.
      – Не пробивай меня, Дэн, не надо. Мы с тобой в конце-концов с универа друг друга знаем. Я когда-нибудь тебе дуру гнал?
      Я успокоительно поднимаю ему навстречу открытую ладонь.
      – Не напрягайся, – говорю. – Это я так, для связки слов. Продолжай, пожалуйста…
      Он одобрительно хмыкает.
      Думает, что одержал первую победу.
      Идиот.
      – Так вот, – продолжает, – это все не важно. Куда интереснее дальнейшее. Следствие неожиданно приходит к выводу, что дамочка шла по трассе без превышения скорости. И это во время нелегальной уличной гонки, в которой здоровые мужики таблетки жрут горстями, чтобы не блевать от перегрузок! И что ее кто-то якобы подрезал. Даже, типа, вмятина небольшая от столкновения осталась. Подрезавший причем, скотина такая, естественно, скрылся с места происшествия! И, гад такой, ни подтверждать, ни опровергать причину аварии, само собой, не собирается. То есть – все в порядке, имеет место быть тривиальный несчастный случай. С кем не бывает. Дело, естественно, готовят к закрытию. С соблюдением всех юридических формальностей, разумеется…
      – А что, – усмехаюсь, – если все так в действительности и было, как ты только что нарисовал? И подрезали, и превышение скорости не доказуемо, и несчастный случай?
      – Самому-то, – морщится, – не смешно?!
      Я опять жму плечами.
      Официант ставит на стол кружку пива и виски, извиняется, что сэндвич пока не готов.
      Любопытно, конечно, что такого сложного в приготовлении элементарного сэндвича, то есть по-русски говоря, бутерброда? Просто не раз замечал, что их временами дольше, чем, скажем, тот же фирменный стейк готовят.
      Причем – далеко не только в этом богоугодном заведении.
      Впрочем, сейчас это все совершенно не важно, разумеется…
      Кир одним глотком ополовинивает кружку и сразу же просит повторить.
      Официант кивает.
      Я осторожно делаю маленький глоток вискарика, катаю янтарную жидкость по небу и языку, глотаю, запиваю из специального стаканчика с ледяной родниковой водой, которую в правильных местах обязательно подают к этому сорту молта.
      – Да всякое, – говорю, – бывает. Я дело смотрел, сам понимаешь. Доказать иное непросто, ой как непросто будет. По документам, по крайней мере, все – чище не бывает, увы. Такая вот фигня, Кир, получается…
      – А зачем, – фыркает, – нам с тобой что-то кому-то доказывать? Мы что, юристы или прокуроры какие что ли?! Факты есть, в цепочку их свести легко, так? Цепочка как версия в журналистском расследовании выглядит вполне логичной, так? А богатых и сильных в нашей стране, сам знаешь, никто не любит, так что на чьей стороне будут симпатии публики тоже не сложно догадаться. А дальше – наше дело прокукарекать, а там – хоть и не рассветай. Работа выполнена, гонорары получены. А имя на этой истории можно сделать – совершенно запросто. Причем серьезное имя. Например, как тебе такая версия, что погибший, возможно, был любовником недоразведенной дамочки, а? И, скажем, бывший муж их жестко ревновал, красиво?!
      – А он что, – давлюсь очередным глоточком виски, – действительно был ее любовником?!!
      – Да мне-то откуда знать?! – морщится раздраженно. – Я что, свечку держал что ли? Или совсем долбанусь и начну искать тех, кто держал? И какая, в принципе, читателям разница?! Был, не был. Может, они вообще впервые друг друга увидели, к делу-то это какое отношение имеет?! Напишем «по слухам», или «по словам хорошего знакомого гонщицы, пожелавшего остаться неизвестным», да и все дела. Версия-то красивая. Поверят, как пить дать поверят…
      Я только башкой мотаю от внутреннего потрясения.
      – Нормально, – говорю, – ты мыслишь…
      Допиваю виски, делаю знак официанту, что хочу повторить.
      Тот снова кивает.
      – Да уж неплохо, – скромно соглашается Кирилл. – Там и еще, думаю, можно много жареного накопать, если хорошо постараться. Не материал получится, а конфетка. На таких себе в нашей профессии имена и делают.
      Вот, вздыхаю про себя, за что я как раз и ненавижу «нашу профессию».
      Но вслух говорю нечто совершенно противоположное.
      – То есть, – спрашиваю, – ты предлагаешь порезвиться на недоказанных и скорее всего принципиально недоказуемых фактах? Возможно, сломать жизнь вполне себе достойным людям? И все это ради одного-единственного материала под имя?!
      – А что, – интересуется, – из этой темы еще чего интересное выжать можно? Ты про этого медийщика что, что-то накопал такое? Ну там, типа того, что он с Кремлем работает? И жену свою бывшую чуть ли не через самый верх отмазывает? Через главного, да? Я, честно говоря, слышал что-то подобное. Ну так это еще лучше! Можно сделать не материал, а целую серию! Прицепить сюда же аварию с сыном министра обороны, сделать конкретную социалку насчет тех, кому «все дозволено»! Обалденно!!! А аварию этой дуры богатой использовать исключительно как прелюдию, как затравку! Дэн, ты – гений, блядь, как я сам-то до такого не додумался?!
      Я снова закуриваю.
      – Скажи, Кир, – спрашиваю, – а ты и вправду совсем-совсем ничего не боишься?
      Он снисходительно улыбается.
      – А чего тут бояться-то? – говорит. – С криминалом наш фигурант вроде как не связан, я пробивал. Интеллектуал с баблом, которое исключительно на собственных мозгах заработал. Самое сладкое, что только может быть в подобного рода ситуации. Да, даже если он и связан с чем-то таким, нам-то чего бояться? Сейчас не дикие девяностые, сейчас журналистов не валят. Он еще нам сам и охрану выделит, чтобы на него ничего такого лишнего не подумали. Сам понимаешь. Фигура почти что публичная, ему дополнительные обвинения ни к чему. Еще и деньги предлагать будет, причем, мне кажется, что немаленькие. Тут главное не пережать с самого начала. Ладно, старый, ты посиди тут немного, я до сортира добегу, а то пиво вместо головы что-то прямо в мочевой пузырь ударило…
      – Хорошо, – жму плечами, – беги, разумеется…
      И, как только он уходит, сразу же поднимаюсь сам и киваю официанту.
      – Ты тут за вещами последи немного, а то нам с приятелем что-то приспичило. И посчитай нас заодно, вдруг убегать придется, твоего сандвича так и не дождавшись. Дела, понимаешь…
      А потом, перед тем как зайти в туалет, сую сотку грина седовласому гардеробщику.
      – Слышь, отец, – говорю, – ты тут проследи, чтобы в сортир за нами никто не нырнул, о’кей?
      Тот только усмехается понимающе.
      – Что, – спрашивает, – разнюхаться что ли решили? Не рановато?
      – А тебе-то, – удивляюсь, – что за дело?
      – Да нет, нет, – выставляет вперед руки, – вообще никакого. Так, черт за язык дернул. Прослежу, конечно, в самом лучшем виде-с…
      – Ну-ну, – хмыкаю и захожу в сортир.
      Кирилл все еще упирается сильной желтой струей в белую стенку писсуара, и я вполсилы бью его головой о кафельную стенку.
      Так, чтобы, ни приведи господи, не потерял сознания.
      Напугать большей частью, ничего более.
      А то у меня к нему еще и разговор пока что имеется.
      Но он, неожиданно, в момент удара что-то чувствует, удивленно вскидывает голову и, со всей дури приложившись о бледно-розовый кафель носом, медленно, как в кино, сползает на пол.
      Кровь, моча, размывающая грязь с подошв модных, немного узконосых ботинок.
      Самопроизвольно сползшие до колен стильные бледно-голубые джинсы с нечаянно расстегнувшимся брезентовым ремешком.
      Все смешалось в доме Облонских.
      Тьфу ты, бля, гадость какая…
      Кажется, чутка перестарался, думаю.
      И, еще немного поразмыслив, добавляю ему пару раз с ноги, целясь по тем местам, где скорее больно и обидно, чем опасно для его, блин, драгоценного для меня в настоящий момент здоровья и сознания.
      Так чтобы парень еще некоторое время не расслаблялся, а пребывал в необходимом для разговора тонусе.
      Но он и не расслабляется.
      Только быстро-быстро перебирая скользящими по им же обоссанному полу ножками, забивается в самый угол и смотрит оттуда – до смерти испуганно, затравленно и вопросительно.
      Придется разъяснять.
      Бить, по-моему, уже достаточно.
      Достаю из кармана штанов сигарету, хлопаю по другим в поисках зажигалки.
      – Ты, – говорю, прикуривая и лениво разгоняя дым ладошкой, – только одну ошибку сделал, Кирилл. Когда решил, что тот, кому в твоем дурацком сценарии предрешено сыграть роль ревнивца-рогоносца-взяткодателя-отмазывальщика, совершенно беззащитен. «Интеллектуал при бабках», говоришь?! «Самое сладкое»?! Ну-ну. Про какие-то нравственные барьеры, которые обязан иметь даже человек нашей профессии, я говорить тут тебе не буду, ибо без толку. Не поймешь. Если тебе эту нотацию читать начинать, так ты даже в сам предмет лекции не въедешь. Поэтому буду с тобой говорить на доступном тебе языке и излагать только голые факты. Остальное и сам додумаешь, не маленький. Согласен?! – резко и зло повышаю голос.
      На таких, как это мурло, обычно действует безотказно…
      Он испуганно кивает, и я удовлетворенно затягиваюсь.
      – Так вот, – выдыхаю дым. – Ты ведь, придурок, решил, что я под этого мужика рою и прикинул, как мне на хвост упасть поудачнее, чтобы и дело свое сделать и с руководством не посраться по полной программе?! Правильно мне проблема видится?! Так дело было?! Ну давай рожай, пока я тебе опять табло не поправил!!!
      Он опять кивает, сипит:
      – Правильно…
      Удивительно, но у него даже взгляд потихоньку светлеть начинает.
      Он что, уже больше не боится?!
      – Ну так ты, как в таких случаях говорят, совершил системную ошибку, дружок, – усмехаюсь. – Я там не рыл, я там, наоборот прикрывал этого самого мужика от представителей, как ты выражаешься, «нашей профессии». По просьбе нашего с тобой главного редактора, тут ты, согласен, совершенно правильно догадался. А вот кто об этом «железного Игоря» мог попросить, даже мне, старичок, в голову прийти не может. И, как я прикидываю, ни мне, ни тебе на эту тему лучше вообще не заморачиваться. Спать лучше будем.
      Выкидываю окурок, он шипит в моче, я морщусь.
      Он непроизвольно дергается, но продолжает слушать.
      Причем внимательно.
      – Но уровень этих людей, в принципе, – вздыхаю, – наверное, не то что мне, но даже и тебе, тупому обсосу, должен быть понятен, смекаешь? Я-то об этом сообразил сразу же, как только увидел, какие люди и с какими погонами и удостоверениями с ментами общались по поводу этого несчастного случая, прямо на месте происшествия. Так что если не хочешь, как минимум, сменить профессию и поменять место жительства, держись от этой истории подальше, дружок. Москва – город опасный, сам понимаешь. И непредсказуемый. А еще лучше – беги ты от этих фактов, которые то ли выяснил, то ли сам себе напридумывал, а самое главное – от людей, которые за этими фактами стоят, прямо впереди собственного визга.
      …Он дослушивает мой монолог, и в конце последнего предложения презрительно сплевывает, прямо на оскверненный его выделениями когда-то белоснежный и стерильный кафельный пол.
      – Сигаретой, – спрашивает, – не угостишь? А то мои там, на столике остались…
      Я киваю, лезу в пачку, достаю оттуда сигарету, прикуриваю, аккуратно передаю ему, старательно мониторя ситуацию.
      Так, на всякий случай.
      Мало ли что ему в голову взбредет?
      Еще, не приведи господи, и в драку полезет. А я уже на взводе, адреналин бушует, могу сдури и добить.
      А это – галимый криминал.
      Оно мне надо?
      Да и людям, которым я сейчас помогаю, такое «решение проблемы» насрет в полный рост.
      И – прямо на голову.
      То, как он быстро собрался, ему только в плюс, я так думаю.
      – А что, все это просто так сказать нельзя было? – затягивается. – Обязательно нужно было нос мне ломать и ребра, похоже, калечить?! Или ты считаешь, что я настолько тупой, что после этой инфы полез бы туда дальше, рога себе обламывать?!
      На самом-то деле – мне просто хотелось его опиздюлить.
      Очень хотелось.
      Аж зубы сводило.
      Наказать.
      Даже не его, а себя в его лице.
      За то, что позволил столько лет водить себя за нос этому конченому во всех смыслах этого слова ублюдку.
      О, господи!
      А ведь он мне – даже совершенно искренне нравился.
      И приятельствовали мы с ним еще с универа, когда я, после года академки на курс младше вынужденно перевелся. Даже в газету нашу его только после того, как я Игорю словечко замолвил, взяли.
      Ну и не идиот я после этого?!
      Убил бы, прямо сейчас, на месте, аж до боли в ушах хочется.
      Но говорю я ему, разумеется, нечто совершенно противоположное.
      – А я, – усмехаюсь максимально криво, – как раз о твоем здоровье и беспокоился. Потому как в этой жизни, как выясняется, чуть больше тебя пока что понимаю. А ты мне вроде как не чужой. Ты уверен, что после того, как ты эту тему рыть начал, тебя никто не мониторит, нет?! Вот и я не уверен. А так – вот тебе и выход, дружок. В виде больничного листа, полученного на вполне законных основаниях. Известный журналист крепко избит незнакомыми и не установленными милицией хулиганами, въезжаешь? Бывает. И на тебя рукой махнут, и мне спокойней. Потому как любой другой выход – это, в первую очередь, доклад непосредственному начальству. Сечешь фишку, какими неприятностями для нас с тобой это могло бы закончиться?
      Он еще раз шмыгает разбитым носом, отбрасывает докуренную до самого фильтра сигарету.
      – Спасибо, – говорит на полном серьезе, – я не прорубил, сдуру. Был не прав. Зато сейчас понимаю, почему ты редактор ключевого отдела, а я всего лишь спецкор. А раньше – завидовал…
      Я только головой качаю.
      Не в этом дело, думаю.
      Просто ни один вменяемый начальник таких, как ты к власти и на пушечный выстрел не подпустит.
      Потому как – себе дороже.
      Да и ладно бы только себе.
      Это какой же пиздец был бы в этой жизни, если б у власти было достаточное количество вот таких «честных и крепких профессионалов без слабостей и вредных привычек»?
      …Он, охая и аккуратно держась за кафельную стенку, медленно и со скрипом поднимается.
      Натягивает мокрые штаны, пытается брезгливо отряхнуться.
      – Ты, – говорит, – иди, Дэн. Я теперь тут еще долго себя в порядок приводить буду, похоже…
      – Хорошо, – киваю, – я расплачусь и предупрежу Игоря, что видел тебя избитым и отправил домой. Твою сумку оставлю у гардеробщика, он же и вызовет такси. Езжай отлеживайся, и пока все не закончится, даже на улицу старайся пореже выходить. Так, на всякий случай…
      – Я понял, – кивает серьезно, – так и сделаю. Главный ругаться не будет?
      – Да что, – делаю удивленное лицо, – он не мужик что ли? Все будет в лучшем виде, не беспокойся.
      …Игорю я, разумеется, все обязательно расскажу.
      Таких уродов в профессии, какой бы блядской эта самая профессия ни была, – оставлять нельзя.
      Если, разумеется, хочешь сохранить хотя бы крупицу самоуважения.
      Закон.
      Говорят ведь, что «правильные» столичные шлюхи крепко бьют, а то и уродуют до неузнаваемости тех своих «коллег», кто сдуру выходит на службу с «профессиональными заболеваниями».
      И – даже не из каких-то прагматических соображений, а просто потому, что «так положено».
      А мы, четвертая, прости господи, власть, чем хуже?
      Так что как только он выздоровеет и у Инги все устаканится, – мальчика обязательно подставят.
      По полной программе.
      Уж в этом-то я, зная Игоря не первый год, – ну нисколечко не сомневаюсь.
      Причем подставят на чем-то, что совершенно никак не связано ни со мной, ни с этим нашим разговором в сортире.
      Ни в коем случае!
      А зачем?
      Существует миллион других вполне себе даже симпатичных возможностей.
      Подставить нашего брата, если ты знаешь редакционные механизмы, – как два пальца об асфальт.
      На чем угодно, хоть на той же левой «джинсе», как у нас завуалировано называют скрытую рекламу в журналистском тексте. На которую любое вменяемое редакционное начальство, если профи не переходит определенную грань, склонно смотреть хоть и слегка искоса, но все-таки с понимающей улыбочкой и сквозь пальцы.
      В отличие, скажем, от рекламных отделов, где вообще не понимают, как можно печатать названия каких-либо брендов, не испросив с них для начала совсем немножечко денег.
      До анекдотов доходит.
      Как-нибудь попозже могу рассказать пару-тройку случаев.
      Сейчас не до этого.
      А мальчику через знакомых просто предложат такую сумму, что он не сможет устоять, а потом демонстративно поймают за руку.
      И уволят с занесением в «черные списки».
      Невеселая, надо признать, ситуация.
      Но иначе не получается.
      Впрочем – это уже не мои проблемы, а его собственные.
      Жила-была девочка – сама виновата, что называется…
      …Выхожу из туалета и первое, с чем сталкиваюсь, ехидный и ожидающий чего-то взгляд гардеробщика.
      – Что, – спрашивает, – задолжал тебе парнишка немного?
      – А тебе-то, отец, – удивляюсь в ответ, – от этого что за радость?!
      Он выжидательно смотрит, потом небрежно поднимает правую руку и трет указательным и средним пальцами.
      – Да так, – говорит, – господь делиться вроде как велел. А то тут у нас как раз отделение милиции неподалеку почему-то располагается…
      Я сначала слегонца теряюсь, но потом – прихожу в себя.
      Ну и ни хрена себе тут у них порядочки, думаю.
      Не знал, не знал…
      Я даже не пытаюсь справиться с очередным адреналиновым выбросом.
      Наоборот.
      Очень даже вовремя некоторые вещи в нашей жизни случаются, я почему-то так думаю…
      Ухмыляюсь, пододвигаюсь поближе, перегибаюсь через стойку и, сгребая ладонями лацканы его роскошного служебного пиджачка с помпезными серебряными галунами, совсем немного приподнимаю старого пердуна над холодным и гладким, как скользкий осенний лед, мраморным полом пустующего коридора сего достойного заведения.
      Даже секьюрити куда-то слились.
      Типа, покурить вышли.
      Я, кстати, так понимаю, что он же их и отослал, чтобы со мной разговаривать было удобнее.
      В моих глазах сейчас, чувствую, концентрируется вся жизненная мудрость, воспитанная беспредельными уличными акциями времен моей беспокойной и бестолковой районной юности.
      И вся наработанная и воспитанием, и происхождением суровая классовая ненависть, – к этому непрерывно пытающемуся меня поиметь бесчисленному и неистребимому халдейскому племени.
      Хоть дустом их, сцуко, трави, как тараканов.
      Все равно выживут.
      И нас переживут, по-любому.
      Как это ни печально…
      – Ты, отец, – спрашиваю максимально ласково, – точно ничего не попутал? Или я мало тебе деньжат на жизнь подкинул? Или ты, хрен старый, почему-то решил, что с тривиальным мелким бандосом дело имеешь?!
      Он хрипит, багровеет, задыхается, хватается ладошками за мои рычаги, потом понимает тупую и беспощадную бессмысленность происходящего с ним процесса.
      В том смысле, что денег он больше точно не получит.
      А вот неприятности, кажется, – только начинаются…
      – А-а… о-о… да-а нет, – хрипит, – доста-а-аточно. А-а-атпусти-ите-е-е… пажа-а-алста-а…
      Я его отпускаю, он падает на колени, потом слегка приходит в себя и поднимает в мою сторону мутнющие от пережитого глаза пожилого, вечно унижаемого, хорошо побитого жизнью и крепко пьющего человека.
      Как-то они не очень сочетаются, эти глаза, с другими деталями его, прости господи, имиджа…
      – Хотелось бы, – мотая из стороны в сторону башкой, говорит честно, – конечно, большей суммы. Хотя бы немного. Но вы были достаточно убедительны, молодой человек. А теперь уходите побыстрее, прошу вас, пожалуйста. Потому что сейчас охрана подойдет. А судя по вашему настрою и боевой подготовке, мне тут совсем не нужны никакие неприятности.
      Я ухмыляюсь.
      – О как, – говорю, – у нас, оказывается, речь-то поставлена. Филфак, не иначе. Или еще что гуманитарное. В прошлой жизни. Тем лучше. Приятно иметь дело с образованным и понимающим жизнь человеком. Так ведь? 
      Он кивает.
      – Не совсем филфак, – говорит, пытаясь привести в порядок дыхание. – Но, в принципе, вы недалеки от истины…
      О, блин, думаю, господи…
      – Не парься, отец, – усмехаюсь максимально доброжелательно, – мне они тоже не нужны. Неприятности, в смысле. А денег я тебе сейчас дам, пусть и не столько, на сколько ты рассчитывал. И ты мне их – отработаешь, ты уж мне поверь…
      Он кивает, но ничего не говорит в ответ. Перебить, что ли, боится, думаю?
      – По полной программе, – продолжаю, – отработаешь. Хотя она, эта программа, в принципе, не такая уж и сложная. Во-первых, ты вызовешь такси для моего собеседника. Во-вторых, присмотришь за его сумкой, пока он в вашем сортире себя в порядок приводить будет. В-третьих, поможешь ему покинуть ваше заведение незамеченным. А то он у нас персонаж в медиа-мире известный, можно сказать, уважаемый, и не хрен ему тут, по второразрядным кабакам, свою таблицу светить в таком непотребном виде. В бледно-фиолетовом. Ну и, наконец, – можешь не беспокоиться, у нас тут не разборки были. Просто объяснил человеку, что к чужим женам нужно относиться с подобающим уважением. И все дела. Понял?
      Достаю из кармана бумажник, выковыриваю оттуда две пятьсотрублевки, аккуратно кладу на гардеробную стойку в пределах его зрения.
      Он, кстати, за время моего монолога, уже успел подняться на ноги, пригладить растрепавшиеся волосы, разделить безукоризненный пробор, и вид, соответственно, имел уже почти что презентабельный.
      – Отчего же не понять, – говорит, косясь на пятихатки, предельно елейным и подобострастным голосом, – все-с понимаем-с и все сделаем-с в лучшем виде, молодой господин, вы уж не беспокойтесь.
      Я аж чуть не икнул от удивления.
      – Слушай, – спрашиваю, – отец, а у тебя дети есть?
      – А как же, – кивает с достоинством, и даже некоторой гордостью. – Трое. Дочку недавно замуж выдал. Старший сын барменом в «Национале» работает. А младший сейчас в Академии госуправления учится, собирается в начальники выбиться, вроде вас, уважаемый…
      Я усмехаюсь и закуриваю очередную, уже бессчетную за это дурацкое утро сигарету.
      – Вот этого-то, бать, – вздыхаю, – я больше всего в последнее время почему-то и боюсь. Даже сегодня, представь себе, уже однажды пугался, причем до дрожи в коленях. И ничего с собой поделать не могу, то есть вообще, ты представляешь?
      Стряхиваю пепельный столбик с сигареты прямо на блистающий безукоризненной чистотой мраморный пол и так и ухожу, оставляя его в состоянии полного и безоговорочного недоумения…

      В настроении из этого клуба я вышел, надо сказать, в пренаихреновейшем.
      Будто в чужом дерьме с ног до головы измазался.
      Причем не просто в дерьме, а в жидком таком, вонючем и заразном. Пару раз бывал в больнице, в инфекционном отделении, по газетным делам, приходилось наблюдать, увы.
      Бррр…
      До сих пор тошнота подкатывает.
      К тому же – в дерьме уже далеко не свежем, а порядком перебродившем и хорошо настоявшемся.
      Настоявшемся на моем собственном конформизме, трусости и нежелании хоть как-то из этого поганого круга – и хоть куда-нибудь – вырываться.
      Тьфу ты, гадость какая…
      Что же мы за народ-то за такой, думаю?
      И – тут же вспоминаю незабвенное довлатовское: нормальный народ, сучье да беспредельщина…
      Н-да уж, думаю…
      И ведь, сцуко, что самое поганое – я сам тоже ничуть не лучше.
      Просто немного другой, чем они.
      Дано мне по этой жизни немного побольше, чего уж там…
      Но это меня, увы, – ну нисколечко не извиняет.
      А совсем даже и наоборот.
      Ведь с меня и спрашивать-то будут, по итогу, совеем не как с них, а по куда более серьезному счету.
      Возможно даже, что и по гамбургскому.
      Узнать бы только – кто.
      Уж я-то ему, тому, кто все это дерьмо придумал, в котором нам жить приходится, – бороденку-то бы повыдергал…
      Хотя – кому это – «ему»?!
      Угу.
      Щаз.
      А может, тебе, брат, лучше прямо сейчас разбежаться, как следует, да и головой об стену?
      Или, еще лучше, – об зеркало.
      За то, что оно тебе каждый раз эти ссыклявые щщи по утрам в стекле демонстрирует…
      Бриться противно…
      …А ведь они тебя, думаю, – все-таки поимели, Данька.
      Оба.
      По полной программе.
      И тот, который сейчас в сортире пытается себя хоть как-то в порядок привести, и тот, который в гардеробной твои купюры разглаживает и пересчитывает.
      И дело тут вовсе не в том, что эти самые купюры ты тоже не из воздуха нарисовал и они тебе самому вполне бы даже и пригодились бы. А в том, что для решения своих, пусть как бы и совсем не мелких, проблем, ты в очередной раз сам себя опустил на их самый что ни на есть нижеплинтусный уровень.
      Сравнялся, так сказать.
      Игра равна – сыграли два говна.
      Как раз по тайму, с заменами.
      И ничего-то ты, брат, тут с этим уже не поделаешь.
      Это тебе – не в «первой линии» стоять. И даже не акцию очередную рассчитывать и планировать…
      Там – все понятно.
      Друзья, враги…
      А что ты этим-то вот уродам вообще можешь противопоставить, а, Дэн?
      Страх?!
      Их страх?!
      И свою власть над ними в момент этого страха?!
      И ничего более?!
      Так ведь, что самое поганое, – они заранее готовы платить тебе эту цену.
      Сами готовы.
      Она входит в их понятия, в их систему координат, будь они неладны.
      К тому же – ты просто физически не сможешь всегда держать их в страхе перед собой и такими, как ты. А на своей поляне, да еще по своим правилам, – они тебя по-любому сделают.
      Да и мразотное это состояние – чувство власти над вот такими вот персонажами.
      Сблевное…
      …А не нажраться ли мне кстати сегодня, думаю?
      До той самой до «блевоты»?
      Чтобы, так сказать, – клин клином?
      Делать-то один хрен до завтрашних похорон совершенно нечего…
      …Сел в машину и поехал в знакомый всему мясному движу паб, на Сухаревку.
      Время сейчас хоть и раннее, думаю, но кого-нибудь из наших там наверняка застану.
      Хоть пообщаюсь с каким живым человеком, рюмку с ним выпью, закушу, чем бог пошлет.
      Сигаретку выкурю.
      А то – хоть на луну вой от глухой, как перина, тоски и вязкого ватного одиночества.
      Вражине какой не пожелаешь.
      …Вражины кстати тоже нарисовались. Только чуть позже, когда я уже на Сухаре, перед пабом парковался, выбирал место поудачнее. Вряд ли я отсюда сегодня за рулем поеду, так что девочке моей тюнингованой тут скорее всего ночевать придется.
      А что?
      Кто-нибудь да присмотрит.
      Машина в Москве в определенных кругах – известная…
      Значит, надо втыкаться.
      Причем чем ближе к дверям заведения, тем лучше…
      …Наконец, нашел нормальную дырку, вылез передними колесами на тротуар, вынул ключ из замка зажигания.
      Тут-то они мне и позвонили.
      Я аж присвистнул, когда номер на определителе высветился.
      Еще бы.
      Когда одному из не самых последних людей в мясном движе звонит один из топовых конских «варриорсов» – да еще и по «официальному» мобильнику – тут уже явно что-то совсем запредельное случиться должно.
      Если б речь шла о стандартной стрелке, то он вполне заурядной эсэмэской бы обошелся, на которой, кроме номера свежекупленной левой сим-карты, вообще бы ничего не было.
      Только подпись и просьба о перезвоне.
      Этого вполне достаточно.
      И перезванивал бы я ему, кстати, точно с такой же трубы, благо их сейчас на каждом углу приобрести можно.
      И безо всяких документов.
      Иначе – палево, причем самое что ни на есть галимое…
      Да и скидывал бы он этот мессадж не мне, а кому-то из признанных лидеров.
      Даже не Гарри.
      «Варриорс», как и наши «Флинты» в прошлые годы, бригадными стрелками не очень-то увлекаются, не их уровень.
      Им «общак» подавай.
      Ладно, что тут гадать, куда проще нажать кнопку «ответить» да поздороваться.
      Косяков лично за мной никаких нет, так что – бояться нечего.
      – Да, – говорю, – слушаю тебя.
      – Здорово, – отвечают, – Данил. Что? Удивляешься?
      – Удивляюсь, – говорю, – конечно. А ты бы сам при таком раскладе как бы себя чувствовал?
      В трубке хмыкают.
      – Да, наверное, тоже неуютно, – соглашаются, – но тут уж ничего не поделаешь, разговорчик лично к тебе небольшой имеется. Слух по Москве прошел, ты сейчас Али помогаешь кое-какие вопросы решать, с последними событиями связанные, так?
      – А тебе-то, – удивляюсь, – нахуй?!
      – Да так, – вздыхает, – мы тут с парнями посоветовались и решили, что все под одним богом ходим. Так вот, у нас, – у некоторых неплохо тебе известных стосов, – концы имеются подходящие, причем как раз в тех структурах, которыми вы интересоваться можете. А у меня у самого, как нарочно, сумма кэшевая высвободилась, и довольно существенная. Я в общем-то понимаю, что вы парни серьезные, сами все решить можете. Но – вдруг какой затык образовался…
      У меня вдруг по левой стороне груди разливается какое-то конкретное тепло. Просто волной идет, даже не знаю, как и рассказать-то об этом.
      Просто – тепло, и все дела.
      И почему-то хочется, как в детстве, расплакаться…
      Может, у меня и не все складывается так, как бы хотелось, с друзьями, – но с врагами по этой жизни я, похоже, – правильно определился.
      Нормальные у меня вражины, что правда, то правда.
      Достойные.
      Он, тот, кто со мной сейчас говорит, – парень серьезный, слов на ветер не бросает, я это точно знаю.
      Хоть и лошадь, конечно, – конченая…
      – Пока, – вздыхаю в трубку мобильного, – вроде как ничего не надо. Но если потребуется, обратимся, разумеется. Не вопрос. Тут такое дело, что все средства хороши могут оказаться. И… эт-та-а… если чо, то я – твой должник в этой жизни, зарисуй себе где-нибудь или узелочек завяжи, типа, на память, ок?
      – Да на хер, – ржет, – мне такая кредитная история? Да еще и от тебя, урода мясного? Ты со мной сначала за свои попорченные щщи расплатись, стос. Или уже забыл, как вы с Мажором тогда под раздачу влетели?! А потом посмотрим, может, и еще чего поспрашиваю…
      – За те мои долги не переживай, – щерюсь в трубку. – По таким кредитам я, стос, всегда расплачивался с опережением графика. Можем хоть ща забиться на пересечение, хоть один в один, хоть как по-другому. Или предпочитаешь раздачи перед завтрашнем дерби дождаться? Мне, в принципе, по флагу. А за звонок за этот – я твой должник, по-любому, и – отбатрачу, если потребуется. И это – долг чести, ты меня понимаешь. Не можешь не понимать, опять-таки по-любому…
      – Не могу, – не соглашается, – и не понимаю. И – не хочу понимать. Ты – честный враг, мне от тебя сопли без надобности. И от Али, кстати, тоже. Можно подумать, что я не вкуриваю, что вы точно так же себя бы повели в такой ситуации. Ага. Или ты всерьез вашу говенную мясопропаганду воспринимаешь: типа, что мы, кони, просто пиздец какие тупые?
      – Конечно, всерьез, – ухмыляюсь, – и никакая это не пропаганда. А самая что ни на есть голая правда жизни. Объективная реальность, данная нам в ощущениях. Впрочем, откуда тебе, убогому, знать такие тонкости? А еще вы, сцуко, умеете втираться в доверие. Прям без мыла, блять, лезете. Мне вон, по идее, щщи тебе надо править, а мне, идиоту, выпить с тобой хочется. А ты говоришь – пропаганда…
      – Мне, – ухмыляется в ответ, – тоже хочется с тобой выпить. Иногда. Но чаще про подсральник в твою убегающую жопу почему-то задумываюсь.
      – Это, – гогочу, – потому, что ты меня ни разу со спины не видел, перхоть конская! Вот и сублимируешь. Ну да ладно, будь! Если чо, – наберу, не сомневайся.
      – Не сомневаюсь, – ухмыляется. – Мы с тобой, стос, хоть и по разные стороны баррикад, но делаем одно и то же дело. А на остальных мне просто по хер, стос. Всасываешь?! Ну, если всасываешь, тогда – покедова…
      А чо тут не всосать-то, думаю? Аксиомы.
      Основы нашего образа жизни и нашей жизненной позиции. Точно, они, конявые эти, – тупы, как та пробка из самого тупого дерева.
      Или – отстают от нас по полной маме.
      И не только в околофутболе или, скажем, перфомансе, где они просто весь креатив у наших парней передирают.
      А вообще – по жизни.
      Потому как те пирожки, которые они сейчас жрут, мы уже давным-давно высрали…
      Но – поступок достойный, чего уж там.
      Хотя…
      Хотя он прав – я бы на его месте точно так же бы поступил.
      И большинство из наших – тоже.
      Уверен.
      …Вышел из машины, пипикнул сигнализацией, пошел в паб.
      И – ведь дошел бы, наверняка.
      Если б по дороге не вспомнил, что у меня наличные закончились, а карточки в пабе, увы, пока что не принимают. Сколько времени уже аппарат поставить обещают, – а все ни в какую.
      Ладно, их дела.
      А мне – по-любому надо до банкомата дойти, благо он здесь, рядышком.
      Прямо за углом.
      Дотащился, снял пять тысяч с карточки.
      Хватит, думаю.
      Потом прикинул и на всякий случай снял еще столько же. Вдруг, к примеру, все-таки решусь и на машине домой поеду?
      Тогда кэш на кармане – ну совершенно явно не повредит.
      Гаишники там вдруг нарисуются или еще гадость какая…
      Такие вопросы – лучше сразу «на земле» решать.
      Дешевле получается…
      …Выхожу из-за угла, а в дверном замке моей «Мазды» какой-то вертлявый малолетний шкет уже чуть ли не отверткой ковыряется.
      Вскрывает.
      Мою тачку, а заодно и мой, не приспособленный к таким поворотам сюжета, головной мозг.
      Ну и ни фига же себе, думаю…
      …Подошел к шкету сзади, стараясь, по возможности, не шуметь. Схватил за шкирку, встряхнул легонечко.
      – Ты что это, – интересуюсь предельно ласково, – гад такой тут делаешь-то, а?
      И – опять встряхиваю, но уже слегка посильнее.
      Потому как сопляк еще, вдобавок ко всему прочему, – грязный, вонючий ублюдок, как сейчас принято политкорректно выражаться, «несистемообразующей» национальности.
      Да еще и верещит, сука такая, не по-нашему.
      И это – в центре Москвы, да еще и среди бела дня.
      Совсем уже, блин, охренели, думаю…
      …И тут меня не очень сильно, но ощутимо, прикладывают сзади по затылку.
      По касательной.
      То ли я чересчур активно башкой тряс, пока с этим говноедом малолетним разбирался, и бивший поэтому слегка промахнулся. То ли – так и было изначально задумано.
      Бросаю малолетку, резко разворачиваюсь.
      Ну, ни фига себе…
      Зверье.
      Человек семь.
      Лет по двадцать – двадцать пять.
      Наглые, сытые, уверенные.
      Одеты, правда, безобразно, но это явно не от недостатка средств.
      Издержки горского образования.
      А неподалеку – два мента «сержантского состава» и совершенно рязанской наружности. В качестве еще одного подтверждения аксиомы, что дерьма среди моих собственных соплеменников отнюдь не меньше, чем среди гордых и носатых гостей столицы.
      И то, что это дерьмо типа, свое, – меня ну вот ни сколечко не утешает.
      Даже наоборот, расстраивает.
      Зверей хоть можно воспитать или, на худой конец, просто поставить на место.
      Этих глистов – только давить.
      Но пока они в форме и при погонах – они не досягаемы…
      Увлеченно делают вид, сцуко, что находятся тут совершенно случайно и очень интересуются интенсивным трафиком столичного дорожного движения.
      Ну-ну.
      Как бы – все понятно…
      Звери, по виду, – либо даги, либо чечены.
      Но – скорее даги.
      Чехи на такие дешевые разводки редко когда размениваются. Да и менты с ними в спарке работать в Москве пока что опасаются.
      Слишком уж они, сцуко, непредсказуемые.
      Да и даг, конечно, – тоже определение условное.
      Их там, в этом самом Дагестане, – чуть ли не больше сотни разных народностей и национальностей, причем некоторые – вполне себе приличные и даже цивилизованные.
      Я это точно знаю.
      Бывал там в командировках, писал в газету свою об их проблемах.
      Разные они.
      Очень разные.
      Как и все, и везде, впрочем.
      Ну а тут – некогда разбираться.
      Даги и даги.
      Блин, на хрен…
      …Не, ну – наглость-то какая…
      И хоть мне, по идее, сейчас самое правильное – резко разворачиваться и валить – типа, хрен с ней, с этой тачкой, – все равно застрахована по полной, – я все-таки, вопреки собственному мозгу, почему-то не выдерживаю.
      Бремя белых, блин.
      Почти что по Киплингу.
      Ведь знаю, что сейчас замочат, что шансов – вообще никаких, но бежать – нельзя.
      Это, в конце концов, – мой дом.
      И мой город.
      И если я сейчас побегу, то, значит, признаю, – не для них, для себя, – что я тут больше не хозяин.
      Как мне по улицам-то по этим тогда ходить, блин, думаю?!
      – Ну, – говорю, собираясь с силами, – вы, бля, совсем уже охуели, твари черножопые…
      Старший дагестанец стремительно белеет, у него начинают слегка подрагивать уголки ставших ярко-ярко-красными на фоне бледного, как сама смерть, лица, пухлых мальчишеских губ, а в руках узкой и хищной рыбкой бликует в стылом столичном воздухе матовое лезвие финского ножа.
      – Как?! Как ты миня назвал, да?! – щерится.
      – Тварью черножопой он тебя назвал, – совершенно спокойным голосом говорят у него за спиной, – причем совершенно справедливо. А если тебе маловато покажется – я тебя еще и пидором гнойным могу от себя лично обозначить. Нравится? Не очень?! Ну, извини, мразь, фантазия скудновата…
      Теперь приходит уже его очередь дергаться.
      Потому как из паба один за другим вываливают на свежий воздух очень даже модного и тревожного вида персонажи: на сложных щщах, «SI», «Burberry» и, – чуть ли не поголовно, – просто как однояйцевые близнецы или сбежавшие из морга покойники, – на белых тапках всеразличных моделей и разной степени заляпанности.
      «Юны», «гладики», «туки», «кабаны», «флинты», «апельсины».
      Прочая, весьма занятная публика, собрать которую в одном месте и накрыть – тайная и малореализуемая эротическая фантазия любой конявой вражины, включая ту, что со мной только что по телефону разговаривала.
      Бригадные топы, исключительно, без посторонних.
      Если уж даже я не в теме оказался!
      Политсовет, бля…
      Мажор, естественно, тоже присутствует.
      А как же без него-то?!
      Состав адовый, обязан доложить.
      Элита мясного топового хулиганья, во всей ее безмятежной красе и мятежной беспредельности.
      Щщи – все как на подбор: из рубрики «их разыскивает милиция».
      Видимо, какой-то общий сбор в пабе происходил как раз, думаю. Не иначе как «производственное совещание» по поводу завтрашнего дерби мутилось. Или еще какую фигню старшим товарищам перетереть понадобилось.
      А тут, блин, – такое.
      Да еще и на глазах изумленного до полного охренения сообщества.
      Не повезло «гостям столицы», чего уж там…
      …Правда, тут, видно, почуяв неладное, ментозавры решились-таки свою копеечку отработать.
      Один, эдак решительно, второй – бочком-бочком, но – выдвинулись.
      – Так, – интересуются, – в чем дело, граждане? У вас чо, проблемы какие-то? Нет?! Ну так проходите, не толпитесь, не создавайте напряжение…
      – Слы-ы-ышь, – тянет кто-то из парней лениво и ласково, – чмо в погонах, проблемы тут не у нас. А у тебя. Ты что, думаешь, нам впервые что ли ментов валить, обезьяна купленая?! Лучше сразу испарись, не затрудняй движение. А то – можем и осерчать ненароком…
      Один из сержантиков вроде как пытается что-то взбрыкнуть, но второй, постарше и, видимо, поопытнее, что-то быстро и горячо шепчет ему на ухо, после чего доблестные стражи правопорядка и вправду как будто испаряются.
      Прям как черепашки-ниндзя.
      Легкое задымление – и их тут никогда и не было.
      Так, видимость одна.
      Морок.
      Миракль.
      Случайное колебание молекул стылого московского воздуха.
      Старший даг, мгновенно оценив расклад, решительно сбрасывает нож и так же решительно делает ноги в первом попавшемся направлении.
      Герой, епта.
      Мужчинка горская.
      Остальное зверье тоже моментом рассыпается.
      Причем одному кто-то из парней таки успевает выписать солидный поджопник и тот, заплетая ноги, врезается на полной скорости тупой черноволосой башкой в тяжелую металлическую мусорную урну, закрепленную прямо под ближайшей мачтой городского уличного освещения.
      Под фонарным столбом, в смысле.
      Что-то я уже с этой чертовой работой даже в нормальной ситуации начал газетными штампами разговаривать.
      Звук раздается такой, будто в набатный колокол ударили.
      Пока самую тупую чурку лениво добивают ногами, его верные товарищи продолжают самозабвенно улепетывать, уже фактически скрывшись из зоны прямой видимости и, соответственно, досягаемости.
      – Хорош, парни, не частите, – криво усмехается Гарри, – а то народ может решить, что по всей России началось. Тоже мне, блять, рыцари национально-освободительной революции выискались. Лежит генетический мусор, понимаешь, под столбом, ну и пусть себе лежит. Вам-то какое дело? Может, у него там гнездо…
      – А не хуй гнездоваться на нашей территории, – возражает кто-то, слегка запыхавшись. – Мы ему яйца для того и отбивали, чтобы он их тут, в нашем доме, ни хрена не откладывал. А то нашли, понимаешь, моду. Приезжают в наш город и прямо под нашими столбами гнезда вить начинают. Непорядок…
      Мы все вместе ржем и дружно валим в паб.
      Самое время для пары-тройки кружек «Гиннеса» в уютной тишине знакомого зала и в теплой дружеской компании, я лично так думаю. А то что-то многовато сегодня событий всеразличных происходит для одной холодной, осенней и стандартно серой московской пятницы. Причем она ведь еще, сцуко, не кончилась, и даже вроде как и не собирается.
      Пора завязывать.
      Надо, чувствую, сначала слегка расслабиться, а потом сесть и хорошенько обо всем подумать.
      А то будто кто-то какие-то знаки на моем пути специально разбрасывает.
      А я их не понимаю.
      И это самое непонимание мне почему-то кажется глубоко обидным по жизни и абсолютно неправильным…

      Вернуться домой мне довелось уже поздно вечером и, как и планировалось заранее, – в совершенно изумленном состоянии сознания.
      Пацан сказал – пацан сделал.
      Даже «му» с некоторым трудом выговаривал.
      Мне, по крайней мере, именно так об этом моем «изумлении» Никитос рассказал, когда заехал за мной с утра, для того чтобы отвезти к Патлатому на похороны.
      Я-то сам – вообще ничего не помнил.
      Случается.
      Он меня, оказывается, кстати, и вчера до дому довез.
      На моей же машине.
      А перед этим доехал по просьбе Гарри до паба на такси, где и нашел мое тело почти что в гордом одиночестве.
      В обществе почти допитой бутылки водки и полной окурков пепельницы.
      Сколько я там в себя влил – не знаю и знать не хочу.
      Помню только, что когда парни расходились, я напрочь отказался куда бы то ни было с ними ехать и затребовал еще одну бутылку водки с соленьями.
      Почему-то очень хотелось выпить в одно лицо.
      На этом – финиш, кнопка воспроизведения дальше работать отказывается.
      Хорошо, что у Мажора, который поначалу со мной вместе пить начинал, мозгов хватило до Никитоса дозвониться, чтобы заехал, забрал бездыханный организм через пару часиков.
      А то могли бы быть приключения…
      И еще – оказывается, Мажор просил передать всем, что он от имени фирмы отказался что-либо мутить в день дерби.
      О чем и оповестил вчера в пабе топов других уважаемых на террасе объединений.
      Мне он вроде как тоже об этом говорить пытался, я даже что-то такое припоминать начал.
      Но – смутно, сцуко.
      Если б не Никитос…
      Мотивировка проста – мы недавно с мусорской пати вроде как нормально выступили, а сейчас лидеры бригады в несколько разобранном состоянии пребывают в связи с недавними событиями с одним из наиболее близких людей для всей нашей организации.
      Точнее – с его женой.
      К тому же как раз на «дерби-дей» назначены похороны погибшего в той самой гонке парня.
      Тоже, кстати, для некоторых из лидеров – совсем не чужого.
      Тут уж – не до пересечений…
      Вопросов никто не задавал, все всё поняли.
      …Жека, правда, надулся слегка, когда ему эту тему передали, но его дело пока что маленькое.
      Не дорос еще до таких решений.
      Его, кстати, Гарри зачем-то тоже вечером к Инге пригласил. Вместе с Никитосом. Типа, сказал, что будет полезно.
      Но Никитос не был уверен, что Жека приедет.
      А вот сам он – по-любому нарисуется.
      Потому как и Али для него до сих пор – абсолютный авторитет, и к Инге он тоже очень хорошо относится.
      Ну и вообще…
      …Сначала приехали к церкви, где должно было быть отпевание.
      Я вышел из машины, поздоровался с ребятами и девчонками из нашей старой рейсерской тусы, кому-то пожал руки, кого-то поцеловал в щечку, с кем-то выпил по глотку за помин беспокойной Серегиной души, но в саму церковь так почему-то и не пошел.
      Слишком уж как-то мне это показалось неправильно.
      Нет, не то чтобы я в бога не верил.
      Как раз даже скорее наоборот.
      А вот сам Патлатый был по этой жизни совершенно законченным и отъявленным атеистом, о чем не раз говорил и чем, кажется, даже немного бравировал. Ну и что, думаю, они считают, что сейчас, после всего случившегося, это его отношение к миру должно каким-то существенным образом перемениться что ли?
      Ну-ну.
      Серега был настоящим мужиком.
      Жестким, упертым.
      И провожать бы его стоило – точно так же.
      Так же, как он жил, в смысле.
      Ведь в его системе координат жил он, как и умер, – совершенно правильно и по-честному.
      В разгар гонки, на трассе, не успев даже понять, что происходит.
      Не успев даже вглядеться в эту безумную, сияющую ослепительной чернотой бездну, куда мы все, время от времени, что тут скрывать, почему-то так сладострастно подсматриваем.
      Ну и на хрен, скажите мне, пожалуйста, тогда все это вот гребаное лицемерие?
      …Да к тому же еще внутри церкви как-то душновато было.
      А я – с бодунища.
      Мог и блевануть в храме божьем.
      А это уж, извините, совсем ни в какие ворота бы не полезло…
      …А на улице было свежо, и шел мелкий, жесткий, колючий, какой-то прям таки совершенно «ливерпульский» дождь.
      Я уже давно заметил – такой дождь для меня – почти всегда предвестник какого-то очень большого поражения.
      Как тогда, на этом гребаном «Энфилде»…
      Сегодня днем – дерби.
      А вечером – Инга.
      Не приведи господи, что не так пойдет, хоть в одном, хоть в другом случае…
      Я глянул на крест на куполе и неумело, неуверенно перекрестился.
      При этом почему-то вспомнил про так и не рассказанную тогда Игорем байку про ангела, и мне почему-то показалось, что за моим правым плечом тоже кто-то немного шевелится.
      И этот «кто-то» настроен по отношению ко мне очень и очень доброжелательно.
      Как… да не знаю – как… не дорос я еще такие вещи описывать…
      Вот только логика его доброжелательности как-то с моей собственной дурацкой и бестолковой жизнью, почему-то – ну совершенно не стыкуется…
      …Я зачем-то потряс башкой, выматерился, залез в машину, открыл бардачок и вынул оттуда заветную фляжку с любимым, привезенным еще в прошлом году из Шотландии сингл молтом.
      За рулем, думаю, все равно Никитос пойдет, а мне сейчас – стопудово нужно чуть-чуть расслабиться.
      Да и Серегу помянуть лишний раз – совсем не помешает.
      Нормальный паренек был, хоть и не из ближнего круга, что называется…
      …Хлебнул, засунул емкость в карман, подошел к полузнакомой группке парней, тоже по каким-то причинам не захотевшим идти на отпевание.
      Нормальные ребята, вроде довольно авторитетные. Кое-кто, помню, даже организацией гонок занимался.
      Возможно, – и той самой, последней.
      Да какая разница…
      Некого винить…
      Стоим, молчим, курим.
      Говорить-то в таких ситуациях, в принципе, и не о чем особенно.
      Был хороший человек – и нет хорошего человека.
      Все просто.
      Вот только на душе от этого почему-то еще поганее.
      И – молчать тяжело.
      – Что, – спрашиваю, наконец, не выдержав, – говорят, вы гонки отменили временно?
      – Ну да, – кивает один из старых знакомых. Худой такой, лысоватый кекс, с неприятным скользким взглядом из-под узкой металлической оправы чуть затемненных очков.
      – А что делать еще в такой ситуации? – жмет худыми узкими плечами. – Спецотдел сейчас рыть будет по полной, это же ежу понятно. Работа у них такая. До этой сучки богатой они, понятное дело, все одно не доберутся. Так хоть на нас отыграются…
      Я хмыкаю.
      – Что, – спрашиваю, – до сих пор не можешь ей простить, как она тебя тогда на трассе убрала? Помню, помню. Согласен, позорное было зрелище. Вы же тогда вроде спорили еще, что если она тебя в челлендже и на драге сделает, то ты три года в гонках не участвуешь, так, да? Так и не гоняешься с того времени?
      – Конечно, – злится, – что бы ей не выигрывать, если у нее под жопой то «бэха эм-пятая», то «Скай»! И заряжены обе телеги так, что лично я на те деньги, что она на один только фарш потратила, мог бы себе вполне приличную тачилу выправить. Уж, по крайней мере, получше того говна, на котором мне с какого-то хрена против этой сучки тогда выезжать приспичило.
      Я снова хмыкаю.
      – Так какие проблемы-то, стос? – жму плечами. – Если нужны деньги – иди да и заработай. Делов-то. От зависти слюной исходить, оно, конечно, проще, но куда менее продуктивно, ты уж мне поверь, я это точно вычислил. К тому же, я так думаю, там, в том вашем состязании, дело са-а-авсем не в тачилах было. А только в одной детали. Всего одной. Прокладке. Той самой, что между рулем и сидушкой располагается. Инга на трассе всем все доказала, и не только в той вашей смешной битве. А выезжать ей, ты это прекрасно знаешь, приходилось и против перцев куда более нафаршированных…
      – Заработай?! – суживает глаза. – А она их что, заработала?! Если б заработала, я бы молчал! В тряпочку! А она их не заработала, а у своего олигарха взяла. Чуток отсосала из того, что он у народа накрысил. А что?! У таких сук – и не убывает…
      Я приподнимаю правую бровь домиком, чешу средним пальцем левой руки переносицу.
      – А ты, – спрашиваю, – точно уверен, что он «накрысил», а она «отсосала»? И ответить сможешь, ежели вдруг спросят, так, чисто по-взрослому?! Уверен?! Может все-таки имеет смысл говорить «заработал»?! А еще точнее – «заработали», они в конце концов вместе тогда жили…
      Он кривился.
      – Заработал?! – фыркает. – Где это ты видел, чтобы такие деньги в этой стране кто-то «зарабатывал», интересно?! Еще скажи «честно заработал», а мы с пацанами посмеемся! Лучшая шутка сезона, блин, на фиг…
      – Любопытно, – усмехаюсь, – ты рассуждаешь. С одной стороны, «эта страна», с другой – переживаешь, что у нее кто-то деньги «крысит». Да еще и уверен, что этим занимаются, похоже, все, у кого доход чуть выше твоего собственного. Пиздец, конечно, логика получается. Ты уж определись тогда, мутик, за кого ты – за красных, или за белых?
      – Мне, – шипит, – эта страна до флага! Со всем ее вечным воровством, блядством, страданиями, коррупцией, литературой, архитектурой и прочим ублюдочным климатом! Я просто за справедливость говорю! А что твои любимые олигархи творят, тут за примером ходить далеко не надо. Вон иди в церковь зайди! Прямо сейчас, когда там человека убитого отпевают! Посмотри на результат! Укачаешься!
      Я морщусь, смотрю исподлобья.
      – Интересная, – цежу сквозь зубы, – у тебя, друган, точка зрения на все происходящее в нашем обществе…
      – А что?! – вскидывается. – Ты что-то против имеешь?!
      – Имею, – щерюсь в ответ. – Хочешь подробностей? Или просто на неприятности нарываешься?!
      Он – мгновенно затухает. А значит – помнит, сучок.
      Репутация.
      Такие вещи неглупыми людьми и спустя годы не забываются.
      А он – кто угодно, только не идиот.
      Просто – брехливая шавка, вредная и, надо отдать ему должное, пронырливая.
      Обычное ничтожество.
      Зато какой-то злобный недомерок – из тех, видимо, кто пришел в челлендж уже после моего ухода и про мои дела не наслышан, – из-за его спины, как черт из шкатулки, выпрыгивает.
      – А ты, – орет, – кто еще тут такой, чтобы в наши дела писаться?! Я тебя не знаю! Если ты от этой сучки накокаиненной сюда прибыл – так вали на хрен отсюда, пока пизды не получил!
      Объяснять что-либо таким экземплярам совершенно бессмысленно, и я просто делаю шаг вперед и коротко, без замаха, пробиваю «двойку»: в печень и солнечное сплетение.
      Самое то в подобного рода ситуации.
      И следов особых не остается, и сознание, как правило, через некоторое время восстанавливается.
      И даже, не побоюсь этого слова, проясняется.
      В том смысле, что сабж начинает воспринимать более адекватно, что можно делать в этом мире, а чего нельзя, причем – ну абсолютно ни при каких обстоятельствах.
      По-любому…
      – Меня зовут Дэн, – говорю негромко. – Еще у кого из присутствующих есть какие вопросы?
      Один из незнакомых парней вроде как пытается дернуться вслед за недомерком, но очкастый его решительно останавливает.
      Помнит, сука.
      Ну и ладненько.
      А бледного и с трудом дышащего карлика двое спутников, гляжу, уже потихоньку довели до скамеечки.
      И – правильно.
      Пусть посидит.
      Передохнет маленько, успокоится.
      Воздухом подышит.
      Ему ща полезно…
      – Ну, – кривится очкастый, – что, доволен?! Решил вопрос?! Причем, как всегда, своими любимыми методами?! Ты сильнее, к тому же за твоей спиной маячит отмороженное футбольное хулиганье, думаешь, я не понимаю, почему ты такой уверенный?! Тебя и твоих бойцов прикрывают большие деньги и большие люди, значит – ты прав, да, так получается?! Потому как ты, вместе с Ингой и ее бывшим муженьком, типа, элита, вам все дозволено, а мы – быдло, права голоса не имеющее?!
      Он явно почему-то боится повысить на меня голос, и даже кричать умудряется шепотом, с какими-то влажными всхлипываниями.
      Смешно, кстати, получается.
      Ну да ладно, не надо пока отвлекаться на постороннее.
      Послушаю-ка я лучше, что там этот мутик далее вещать будет.
      – А и правда, зачем ты сюда приперся, а, Дэн?! – выпячивает тем временем впалую грудь и отставляет назад ножку оратор. – Ингу защищать?! Так – не надо. Мать погибшего штурмана, как я понимаю, претензий к ней уже не имеет. Проблема закрыта, деньги уплачены, с ментами все решено. И она теперь такая же потерпевшая, как и лежащий в гробу покойничек. Несчастненькая-пренесчастненькая. Люди ее муженька богатенького вон уже и организацией похорон, похоже, занимаются! Что дурочку-то валять, я что, не вижу что ли?! А тебе-то чего все неймется?! Понимания у нас что ли ищешь?! Так это – без толку! Мы – просто из разных миров, парень, понятно?! Или ты у них тут просто за старшего, у этих шестерок? И просто за порядком приглядываешь?!
      Я вздыхаю, натягиваю поглубже бейсболку, достаю из кармана фляжку, делаю большой глоток.
      Закуриваю.
      – А ведь он, – киваю в сторону постепенно приходящего в себя сабжа, – за тебя свою порцию получил, дружище. А не за себя. За твои мутки, твою тупую злобность и твой личный комплекс неполноценности. И за байку про кокаин в ее крови, до которой только ты, урод, и мог додуматься, больше некому. Ты ведь сам когда-то в челлендж ходил, пока не скурвился. Знаешь, что это такое. Все знают. И чем это закончиться может для любого из нас, кто хоть когда-нибудь на трассу вставал, тебе тоже очень даже хорошо известно. Как и то, что в челлендж никто никого выходить насильно не заставляет, и неважно – пилотом или штурманом – это его личный выбор и его личная, извини, ответственность…
      Я несильно беру его левой рукой за лацкан кургузого твидового пиджачка, и он мгновенно бледнеет.
      – И, – продолжаю, нехорошо улыбаясь и стряхивая свободной рукой с его пиджака несуществующие пылинки, – то, что Инга даже после бокала шампанского никогда в руль не сядет, тебе тоже, сука ты такая, прекрасно известно! Что и подтверждается актом медэкспертизы в Склифе, где она анализы сдавала на наличие в крови алкоголя и наркотиков. Или ты этого не знал, мутик?! Ну так напрасно. Мог бы и поинтересоваться, прежде чем говно развозить…
      Всматриваюсь внимательно в его лицо.
      Это мне показалось или у него и в самом деле на лбу испарина выступила?
      Ну тогда и вправду пора заканчивать.
      А то еще обоссытся прямо у меня в руках, не приведи господи.
      – Ну а теперь относительно твоего вопроса. Что касается меня, – кривлюсь, – то я сюда приехал просто проводить хорошего парня, с которым когда-то вместе гонялся. В отличие от тебя. Потому как ты, судя по сложносочиненным щщам и хорошей информированности о процессах, прибыл сюда отнюдь не за этим. А что-то замутить в своем ублюдочном духе. То есть – достаточно гадостное и говнистое. Ну так забудь. Это – мое слово. А кто я сейчас и зачем по этой жизни, тебе, дружок, тоже, как я погляжу, вполне неплохо известно. Как и то, что я здесь – не один, и если чего не так пойдет, – мы тебя, урода, враз соструним. Всасываешь?! Кажется, всасываешь. Тогда усохни…
      Отталкиваю его брезгливо, достаю фляжку, делаю еще один большой глоток, демонстративно убираю виски в карман и ухожу к машине.
      Вот и поговорили, думаю.
      И сигарета еще очень уж быстро в этой чертовой мороси размокает.
      …Может, хоть ближе к вечеру распогодится.
      А то дерби сегодня, причем на «Динамо», а там козырек над трибунами напрочь отсутствует.
      Скорее бы что ли вся эта байда заканчивалась на хрен.
      А то – так муторно…
      …Сделал еще глоток, покурил, погулял по окрестностям.
      Бабке какой-то у церковной ограды денег зачем-то дал, хотя раньше за мной такой ерунды никогда не наблюдалось.
      Промок прилично, разумеется.
      И – ноги промочил по полной программе, что самое поганое.
      Единственное, что утешало, – уж очень красиво облака мимо позолоченных крестов церкви проплывали. Вполне себе эдак достойно, и даже, как-то совсем уж необычно для низкого московского неба, величественно.
      Будто провожали кого.
      Может, и Серегу.
      Кто его знает, как там все, на самом верху, на самом-то деле устроено.
      …Наконец служба закончилась, и народ потихоньку потянулся из церкви. Смурной какой-то, неправильный. На Никитосе, к примеру, когда он на водительское место залез, – просто лица не было.
      Даже нижняя губа чуть дрожала и глаз дергался.
      За ним, в принципе, и раньше такая фигня числилась, но давно, очень давно. Еще в те времена, когда он к мясному мобу моими молитвами не прибился. На террасе быстро, вы уж мне поверьте, нервишки подлечивают.
      Да так, что народ совсем перестает о чем-то пустом не по делу беспокоиться.
      – Что там такое случилось-то? – спрашиваю. – А то видок у публики такой, будто их всех только что каким-то солидным аргументом прямо по тыковке угостили. Нет, я все понимаю: парня жалко, то-се. Сам страдал тут ходил. Но уж не настолько же радикально у кого-то эмоции ударили, чтобы аж всю толпу накрыло. На тебя так вообще без слез смотреть невозможно…
      – А-а-а, – машет рукой, – дай закурить что ли…
      Присматриваюсь внимательно, а у него не только губа с глазом, но еще и кончики пальцев подергиваются.
      Ну и ни хрена же себе, думаю.
      Жму плечами, достаю пачку, вынимаю оттуда сигарету, сую ему в рот, подношу зажигалку.
      – Пиздец там, на самом деле, – затягивается, – врачи предупреждали, что надо было в закрытом гробу хоронить. Нет, бля, настояли уроды, типа, откройте, проститься хотим. А там…
      Его передергивает.
      – Поня-а-атно, – тяну. – А кто настоял-то?
      – Да хрен его знает, – откидывается в кресле, – кто настоял. Единственное, что могу сказать, так это то, что он полный урод и придурок. Короче, ты правильно сделал, что не пошел. Живому человеку на это смотреть нельзя, ни под каким соусом. Мать – так вообще сознание потеряла, еле откачали…
      – Кажется, – бледнею, – я догадываюсь, кто эти твари. Радетели, блядь, всеобщей социальной справедливости. Только что за жизнь беседовали. Почти что по понятиям. У-у-у, су-у-укааа!!!
      И – выскакиваю из машины.
      Хрен там.
      Этих козлов уже и след простыл.
      Понятно…
      Ничего, поквитаемся…
      Шарик, он, сцуко, – круглый.
      И не захочешь, а встретишься…
      Ведь все просчитали, гандоны.
      Все!
      Кроме одного.
      Что я их тут пропалю, причем – по-взрослому.
      И я буду не я, если им эта ошибка в три цены не обойдется.
      Как минимум.
      …Со злости изо всех силенок долбанул по ни в чем не повинному колесу, залез обратно в машину, закурил.
      Гляжу, Никитос на меня смотрит внимательно-внимательно, чуть исподлобья, и аж глаза от напряжения чуть выкатил.
      И они теперь у него – точь-в-точь как у какающей собачки стали.
      Глеб так когда-то говорил.
      Али, в смысле.
      Обоссаться со смеху можно.
      В какой-нибудь другой ситуации, разумеется.
      – Так ты что, думаешь, спецом?! – выдыхает.
      Я – ничего не отвечаю.
      Только киваю утвердительно.
      – Покажешь потом кто? – просит. – Я эту тварь – лично удавлю! Если у тебя у самого руки не дойдут, разумеется.
      Я – опять киваю.
      Тут и говорить нечего.
      Мы этих уродов – вместе отработаем, иначе несправедливо.
      По отношению даже не к нам, а к целому мирозданию.
      К земле, которая нас родила и позволяет по себе передвигаться, уж простите за пафос.
      И зачем-то еще к нашему брату и этих блядей присовокупила.
      О, господи…
      …Но – чуть попозже.
      Сейчас нельзя!
      Ни в коем случае нельзя их именно сейчас гасить, пока вся эта муть не успокоилась, напоминаю себе слова Глеба!
      И Ингу подставим по полной, и самому на нары, если честно, ни фига не хочется…
      Никита поджимает губы, отщелкивает окурок в боковое стекло и аккуратно поворачивает ключ в замке зажигания…
      – Как ты думаешь, – морщится, – это ж какой извращенный мозг нужно иметь, чтобы такую хуйню придумать? И самое главное, ради чего?! Блин. Я просто себе цели такой не могу представить, чтобы нормальный, вменяемый и не душевнобольной человек начал такие средства использовать. Хотя ненавидеть, в принципе, уже давно научился, не маленький…
      Я хмыкаю.
      – Просто, – говорю, – у нас с тобой, Никитос, видать, фантазия слабовата. В смысле, чтобы такую хуйню суметь замутить. А ненавидеть по-настоящему я лично, – не знаю уж, как ты, – до сегодняшнего дня, выходит, и не умел…
      Он смотрит на меня внимательно, качает влево-вправо иссеченной шрамами башней бывалого уличного бойца, хмурится исподлобья.
      – А та история? – спрашивает. – Когда тебя карланы бомжовские после выезда в Питер на вокзале отловили и чуть инвалидом на всю оставшуюся жизнь не сделали, она как, тоже не в счет что ли?! Когда ты почти год на больничке провалялся, хрен знает сколько операций перенес и потом считай заново ходить учился?!
      Я задумываюсь.
      – Да в счет, конечно, – жму через некоторое время плечами. – Все в этом мире в счет, стос. И нам, и им, за нашу непутевую жизнь по-любому в самой высокой инстанции по полной предъявят, сам понимаешь. Мне тогда очень больно было, Никит. И страшно. Но даже эта хрень, понимаешь, стос, была заложена в правила игры, которые я выбирал для себя сам. Вместе с цветами любимой команды. На самой грани, конечно, но – в правилах.
      Морщусь, отщелкиваю истлевшую сигарету. Потом тянусь за новой.
      Скоро я в тех же объемах, что и Али, курить начну, чувствую.
      Сколько он там говорил в день выкуривает? Три пачки?!
      Так я уже – где-то тут, рядышком…
      – Я ведь знал, что такое может случиться, всасываешь? – вздыхаю. – И что наша околофутбольная игра, увы, не всегда ведется по правилам, тоже догадывался. Да, это, конечно, беспредел, но к такому беспределу нужно быть готовым, если ты выходишь на эту тропу. Она ведь, тропа эта, в смысле, по сути своей, ни фига не для маленьких девочек. Тревожный путь, такой же, как твои щщи на текущий момент времени. И на нем может быть все, что угодно. Иногда на этом пути даже и убивают. Правила выбранной игры, ничего, в принципе, такого особого…
      Роюсь по карманом в поисках зажигалки, в результате прикуриваю от Никиткиной, заботливо им протянутой.
      Глубоко и решительно затягиваюсь.
      Много курю, говорите?!
      Ну-ну.
      Убьет-то меня – все равно не это, я почему-то так думаю…
      – А то, что было сегодня, – выпускаю дым, – оно ведь – не просто блядство. Оно ломает все, чем я живу, всю мою жизнь, мою честь, мою систему координат. Мой путь, наконец. Мы просто несовместимы с этим, стос. И если мы признаем эту хрень за имеющую право на существование, то нас просто не будет. Вообще. Нас никто не будет любить, бояться или ненавидеть. Если в правилах игры заложить такое, как было сегодня на отпевании, то нам нечего делать в этой игре, брат. И значит – незачем жить. А за это уже стоит не только умирать, но и убивать. Разницу чувствуешь?! Или мы, или они, третьего просто не бывает. И вот именно поэтому я, кажется, вынужден учиться ненавидеть уже по-настоящему…
      Он молчит.
      Думает.
      Комкает окурок в пепельнице, прикуривает новую сигарету.
      – Может, ты и прав, – выдыхает, – Дэн. По крайней мере, я тебе верю. Потому ты и старший среди нас. Я это признаю, хоть мы с тобой и ровесники. Пока не понимаю до конца почему, но уже верю. И если ты скажешь, что нам надо учиться убивать, то я обязательно научусь. Хотя мне этого, врать не буду, ну совсем даже и не хочется…
      …На кладбище зато – ехали хорошо.
      По-рейсерски.
      Длинной, неимоверно длинной колонной хищных, стремительных аппаратов, казалось, смертельно обиженных на то, что их заставляют передвигаться по неплохому покрытию с такой черепашьей скоростью. А когда над этой необычной колонной начинали плакать сигналы клаксонов – это было по-настоящему красиво.
      И – по-настоящему страшно.
      Потому как если в этом гребаном мире начинает плакать даже железо, то как в нем тогда жить обычному, простому, живому и теплому человеку?
      Хорошо еще, что все мы – и я, и мои парни, и лучшая часть рейсерского движения, – ну совершенно непростые и необычные, я почему-то так думаю.
      …Все-таки, хоть я и совершенно сознательно ушел из этого движа (о чем, кстати, никогда и ни разу не жалел), – не уважать этих людей и их идеалы было бы, как минимум, неприлично.
      Игра со смертью – это достойная игра, как бы она ни обзывалась.
      Другое дело, что правила в этой игре устанавливают зачастую люди, не имеющие на это ни малейшего права. А играют по ним – не они, а молодые щенки, не то что о смерти, но и о жизни имеющие пока что самое смутное представление.
      Но это уже – так, частности…
      Хотя бы потому, что организаторы гонок никогда не становятся легендами. И не живут в них, даже после собственной смерти.
      Легендами становятся только те, кто играют сами. И это, в общем-то, – по-любому правильно, я так думаю…
      …А на самом кладбище снова шел дождь, и хищно чавкала под небрежно брошенными досками временных дорожек рыжая жирная глина. В грязных лужах отражались хилые изогнутые деревца, черные силуэты провожающих, зеленые свежевыкрашенные ограды.
      Словом, все, кроме неба.
      Его и над нами-то толком не было, что уж тут о лужах-то говорить.
      Я даже не плакал. Наверное, разучился в последнее время.
      Жаль.
      А потом мы подошли к краю ямы в жирной, рыжей земле, и могильщики опустили блестящий лакированный гроб прямо в скопившуюся на дне грязную бурую жижу.
      Кто-то пытался говорить всякие пустые слова, кто-то просто плакал.
      Я опять сделал большой, обжигающий глоток из обтянутой кожей фляжки, закурил и поплелся назад к машине.
      Кидаться в этот ящик комком глины мне почему-то ну совершенно не хотелось.
      Да еще и этот дождь, блин, будь он неладен. Куртка вон уже вся насквозь промокла.
      И холодно.

      Футбол в этот раз мы с Никитосом смотрели в пабе, у Комбата.
      Идти на стадион по вполне понятной причине – ну совершенно не хотелось.
      Хоть и дождь этот кладбищенский давно уже закончился, и потеплело прилично. Парни отзвонились с сектора, сказали, что на террасе стадиона «Динамо», на котором кони нас принимали, – вполне комфортно.
      Ровно настолько, разумеется, насколько вообще может быть комфортно в этой мусорской помойке, отстроенной хрен знает в какие мохнатые времена и с тех пор ни разу не модернизировавшейся.
      Даже козырек над трибунами никак не присобачат, поэтому в дождь там – особенно весело.
      Хотя – ладно трындеть.
      У нас, у мяса, к сожалению, – и такого-то стадиона пока что нет.
      Надеюсь, что – пока…
      …К тому же – сегодня дерби.
      Единственное настоящее дерби в России.
      Причем – во всех смыслах этого слова.
      Мы – и кони.
      Лицом к лицу.
      Кто-то, конечно, может сказать – морда к морде, но нам это, в принципе, – фиолетово.
      Таких матчей в году – только два, редко – три.
      А год – это немалый отрезок человеческой жизни, которая, как я в последнее время не раз убеждался, к сожалению, увы, не бесконечна…
      …Но иногда в этой жизни случаются вещи и поважнее, чем дерби с конями.
      Редко, разумеется, но все-таки случаются.
      После которых идти на стадио, как бы тебе этого ни хотелось, – несколько… хм… кощунственно…
      Чем старше становишься, тем почему-то яснее начинаешь это понимать.
      И, увы, – с этим, кажется, уже ничего не поделаешь…
      …Перед игрой, само собой разумеется, зафиндюлили с Никитосом грамм по двести пятьдесят беленькой. И Серегу помянуть, и нервишки привести после всего в более или менее адекватное состояние.
      Сидим, курим.
      – Слушай, – говорит неожиданно, – я вот все-таки так и не могу понять никак этих уродов с гробом открытым. Они что, правда, какие-то совсем другие что ли? Из какой другой глины и по другим лекалам господом богом захерачены?
      Я в ответ только закашливаюсь, поперхнувшись внезапно загорчившей сигаретой.
      Он меня бьет по спине, я мотаю башкой из стороны в сторону.
      – Это, – говорю, – похоже, брат, не они другие, а мы. А они – как раз самые что ни на есть обыкновенные…
      Он немного откидывается на жесткой деревянной скамье, смотрит внимательно.
      – Это как это тебя понимать, «другие»? – спрашивает.
      – Да так и понимать, – усмехаюсь. – Ты в школе литературу ведь изучал, наверное, помнишь еще что из обязательной программы-то?
      – Да если честно, не очень, – смущается. – Меня тогда больше одноклассницы занимали. Точнее то, что у них под юбками. И машины гоночные. Мечтал об этом, врать не буду. Вся комната портретами Аэртона Сенны покойного была обклеена. Я даже так погибнуть, как он, мечтал, идиотина. Сейчас даже вспомнить странно, а тогда – за милую душу, представляешь?
      Я киваю, фыркаю.
      – Но про «лишних»-то людей помнишь? – спрашиваю.
      – А то! – фыркает в ответ. – Онегин еще ничего там, или Чацкий. А Печорина у нас в классе все пацаны полудурком считали недоделанным. Ему все само в руки идет, а он только всех, типа, мучает. А мне – нравился…
      – Вот-вот, – ухмыляюсь. – А вот теперь представь себе всю эту публику в эпоху скоростных информационных коммуникаций, когда найти друг друга куда легче, чем раньше, если, разумеется, хочется.
      – И что? – тупит не по-детски.
      – И ничего! – смеюсь. – Вот встретились бы они, прикинь, ну хотя бы у нас на террасе, на фанатском секторе. Посмотрели бы друг другу в глаза, и, знаешь, какой вопрос им первым пришел бы в их странные неглупые головы?
      – И какой? – смотрит остро и уже, кажется, немного понимающе.
      – Да простой! – ржу. – Типа, а с какого это такого нелепого хера именно мы тут, в этом мире, «лишние»?! Это что за мудель такой продуманный так тупо постановить обрадовался?!
      …А играл «Спартачок», кстати, весьма и весьма неплохо.
      Могли и додавить.
      Но и ничья с этим мегапафосным в последнее время отродьем катастрофой тоже отнюдь не выглядела.
      Новый тренер дарил новый футбол и новую надежду.
      И это уже само по себе было здорово.
      А победы – придут.
      Обязательно.
      А куда они от нас, спрашивается, на фиг денутся?!
      Мы – «Спартак»!
      И этим – все сказано…
      …Досмотрели мячик, скупо порадовались игре и результату, допили пиво, хлопнули за упокой непутевой Серегиной души еще немного горькой, невкусной водки, дождались со стадика Мажора с Жекой и поехали к Инге.
      Гарри кстати сказал, что Али сегодня тоже на террасе присутствовал.
      Обещал после игры коротко метнуться по делам, а потом тоже, как и мы все, к своей бывшей жене наведаться.
      Там, типа, и встретимся.
      Я недоуменно пожал плечами.
      Чего-то стремается не по-детски наш прошлый лидер, думаю.
      Боится.
      Ингу?
      Наедине с ней остаться?!
      Да нет, вряд ли.
      Себя, наверное…
      …По дороге, кстати, Мажору отзвонился Бак.
      Мы как раз о том, какие лучше хозяйке цветы купить, спорили.
      Я знал, что она любит желтые розы, ну и сказал об этом парням, разумеется. Но Мажору и Жеке почему-то показалось, что дарить такие цветы именно в такой день, да к тому же разведенной женщине, – несколько неправильно.
      Я пожал плечами, но спорить не стал.
      Плевать она хотела, думаю, на эти условности, но если парням от этого будет комфортнее, то – почему бы и нет…
      А Серега просто попросил передать Инге и Глебу поддержку и уважуху, извинился, что не приедет, а заодно с несколько истерическим смехом рассказал, что пересечься с конями сегодня по какой-то неведомой причине так и не получилось.
      Рыскали, рыскали по Москве, готовились, искали друг друга, прятались от наружки, скаутов гоняли, а – ни фига.
      Так и поехали на мегасложных щщах на «Динамо», перфоманс организовывать.
      Только паре молодежных составов удалось чутка перемахнуться где-то в районе Выхино.
      С нашим перевесом.
      Но это, разумеется, – так, утешительная номинация.
      Смех, да и только.
      Горьковатый, разумеется.
      Но – все же лучше, чем слезы…
      …Когда парковались на охраняемой площадке Ингиной элитки, пропалили знакомые щщи, выходящие из до боли знакомого подъезда.
      Мосфильмовский с Камри.
      Понятно, что с той же целью, что и мы, приезжали, но по какой-то причине не захотели задерживаться.
      Сказали, что там, наверху, сейчас пока что только Олигарх с женой и Валера Шальке тусуют, несколько КБУ-шников да пара топовых флинтов на тревожных, разочарованных сегодняшней околофутбольной неудачей физиономиях. Настолько разочарованных, что уже, поговаривают, и о самороспуске группировки начинают задумываться.
      Парни сказали, что они надеются, что это обычный гон, но я припомнил кое-какие недавние посиделки с тем же Баком и его парнями и, признаться, несколько прихренел от, похоже, открывающихся гнилых перспектив.
      Всякое может быть.
      Время, оно, сцуко, штука такая.
      Тонкая.
      И легенды – тут уж ничего не попишешь – тоже должны уходить вовремя.
      На пике.
      Пока еще о них помнят.
      Иначе – беда…
      …А Инга, говорят, – ничего, молодец, держится.
      Видно, что ждет в первую очередь Али, во вторую, – нас, его ближних. Ну и всех остальных «стариков» тоже, разумеется.
      Но – уже меньше.
      Именно поэтому они и свалили.
      Да и те, кто сейчас еще пока там, наверху, тоже потихоньку собираются сворачиваться.
      Камри – а инициатором «отхода» был явно он – всегда, несмотря на всю свою внешнюю отмороженность, отличался, сцуко, повышенной интеллигентской тактичностью, временами переходящей в откровенную мнительность.
      Лично мне это временами даже мешало…
      …Ну да бог с ними.
      Они парни, конечно, супер, и я бы с удовольствием с ними потрепался за жизнь, но сегодня перед нами, увы, стоят немного другие задачи. И, к сожалению, далеко не такие приятные, как нам всем, полагаю, хотелось бы…
      Ну и что?
      В принципе – не привыкать…
      Сами эту жизнь выбирали, винить некого…
      Да и незачем, откровенно говоря.
      Просто времени на эту хрень жалко.
      А его у нас у всех и не так-то и много выделено, как выясняется.
      О чем сегодняшние похороны, да и инфа о возможном самороспуске легендарной мясной группировки, лично мне, увы, в очередной раз, тактично напомнили.
      Типа, звоночек прозвенел.
      Ой, кстати, какой неприятный.
      Я же с флинтами начинал когда-то, в молодежном составе. Пока меня Мажор к себе поближе не подтянул.
      Да, время, сцуко, идет, оно конечно…
      И с этим, увы, ничего не поделаешь.
      Просачивается, тварь, как песок сквозь пальцы, где-нибудь на солнечном тропическом пляже. И – застывает холодным бездушным мрамором, на который только и можно что смотреть, а трогать руками – уже противопоказано.
      Холод, он ведь тоже обжигает, и это – во-первых.
      А во-вторых, – он еще и любое тепло вытягивает.
      Так что если у вас, как и у меня, к примеру, имеется пара-тройка собственных скелетов в шкафу, то пусть они там и живут.
      Ибо – не фиг этим тварям нигде, кроме наших собственных шкафов, разгуливать…
      …Продефилировали мимо предупрежденных Ингой и оттого равнодушных охранников, поднялись в обшитом зеркалами лифте, позвонили в знакомую дверь. В огромной квартире было светло, гулко и накурено.
      Мажор вручил цветы и поцеловал Ингу в щечку, меня она погладила по плечу, Никитосу растрепала густую непокорную шевелюру, а с Жекой – просто поздоровалась и представилась.
      Глаза у него при этом были, конечно, – совершенно офигевшие.
      Этот ждановский увалень, похоже, и понятия не имел, что зрелая, почти сорокалетняя женщина может быть такой молодой, привлекательной и так здорово выглядеть.
      Я мысленно похихикал и поаплодировал.
      Много, думаю, Жендос, тебе еще открытий чудных готовится по этой смешной во всех отношениях жизни.
      Ой много…
      …А народ вел себя в Ингиной квартире совсем как в старые времена, то есть – совершенно раскованно.
      Кто-то курил, кто-то рассматривал журналы, кто-то спорил, кто-то наливал себе виски и бросал туда твердые кубики льда из холодильника.
      Многие, и это чувствовалось, ждали Али.
      Ну – еще бы…
      В принципе, те, кто тут сегодня собрались, были скорее – его, а не ее компания. А Ингины рейсеры сюда уже либо приезжали, либо появятся в другой день, немного попозже. И, как я понимаю, во многом как раз потому, что Али, если честно, их и в старые времена не очень-то жаловал.
      Считал, в большинстве своем, просто пустышками.
      Не всех, конечно.
      Но там такого жесткого деления, как в околофутболе, на «основу» и «всех остальных», увы, пока что не существовало, а костяк любой тусы составляли люди, как правило, случайные. Рейсерский движ в нашей стране пока что, к сожалению, довольно молод, так что – ничего удивительного.
      Это еще не братство, а так, – тусовка, не более того.
      А тусовки Глеб презирал.
      И меня научил тому же, в этом надо честно признаться.
      Я, кстати, отчасти поэтому оттуда и ушел окончательно.
      Под его, под Глебовым – и в этом надо отдавать себе отчет, – несомненным влиянием.
      Гоняться-то мне было по-любому интересно, даже очень.
      До сих пор кончики пальцев подрагивают, когда тонкие водительские перчатки на ладони натягиваю.
      Но для того чтобы быть и там одним из первых, – как я в последнее время привык, – одного желания и упертости, к сожалению, недостаточно. А таланта пилота мне господь бог выделить в нужных количествах, увы, почему-то так и не сподобился, оставив болтаться в вечных середняках на этой прикольной и весьма любопытной для меня лично дистанции.
      Ну и, спрашивается, на хрена тогда мне время свое драгоценное на это дерьмо тратить и говно на дорогах месить, если я свой потолок в этом деле и так слишком неплохо понимаю?! И его ведь, суку, и не обойти и не перепрыгнуть, как тут ни упирайся и ни выеживайся.
      А болтаться в середняках меня почему-то – ну никогда не прикалывало, увы.
      Для того чтобы я был счастлив, мне нужен и процесс, и результат, а не то или иное по отдельности.
      Такая вот, странноватая для многих, душевная конституция…
      …Я подошел к Инге и аккуратно поинтересовался, где у нее можно разнюхаться. Она понимающе усмехнулась и кивнула в сторону комнаты, когда-то бывшей кабинетом ее бывшего мужа.
      Там-то мы с Мажором и еще парочкой проверенных перцев и уединились.
      …Странно, но в кабинете Али Инга почему-то так ничего и не поменяла.
      Те же книги на полках, тот же небрежно открытый ноутбук, те же картины и спартаковские вымпела на стенах. Будто хозяин просто куда-то вышел, но совсем скоро обязательно вернется.
      Так, отошел на секундочку.
      И, кстати, просил всем передать, чтобы тут в его отсутствие никто особо не безобразничал…
      …Пока Гарри старательно растирал «первый» на выделенном для этих целей хозяйкой компакт-диске, я повнимательнее присмотрелся к календарю с фотографией и автографом Егора Титова и аж присвистнул от изумления. Потому как висевшая на почетном месте глянцевая клубная бумаженция была открыта на текущем месяце сентябре, текущего две тысячи шестого года от Рождества Христова.
      Все страньше и страньше…
      Они же уже почти как два года вместе не живут.
      А этот самый гребаный сентябрь всего полторы недели назад как начался.
      Причем самой Инге весь этот футбол, околофутбол и прочий «Спартак» – ну совершенно до флага.
      Она в нем, честно говоря, уважала и признавала только то, что было неотъемлемой частью жизни ее любимого мужчины и его друзей, а все остальное вгоняло ее в глубокий ступор и казалось неизмеримо скучным.
      Сама рассказывала.
      А значит…
      Идиоты!
      Боже мой, какие же они оба идиоты…
      …Мы прошлись по паре «стартовых» жирных дорог и пошли к парням в гостиную. И, как только расселись вокруг журнального столика и закурили, сразу же появился хозяин.
      Как специально подгадывал.
      Пожал всем руки, как-то уж совсем рассеянно и по-будничному чмокнул Ингу в подставленную щеку, передал ей огромный длинноногий букет.
      Желтые розы, разумеется.
      Точнее, – желто-зеленые, странного такого, не поддающегося определению оттенка.
      Я б такие никогда не рискнул покупать и дарить любимой женщине, ибо хрен его знает, что ей, глядя на эту цветовую гамму, в башку прийти может.
      Но – красивые, чего уж там.
      Даже – очень.
      Все в прозрачных капельках воды на нежных желтых лепестках и упругих зеленых листьях.
      Да и массивные острые шипы тут тоже вполне к месту смотрятся…
      Все правильно.
      Какой же я молодец, думаю, что не стал, когда мы цветы покупали, все-таки на желтых розах настаивать. Просто бы тупо подставил старшего и вполне уважаемого мною товарища. Глеб ведь, и это общеизвестно, так же, как и я, мог быть в этой жизни – только первым и только единственным.
      В любой другой ситуации – он просто терялся.
      Такая вот личная психологическая особенность.
      Бывает, чего уж там…
      …А может, кстати, – и не его бы подставил, а себя с парнями уронил в глазах совсем нам всем небезразличной общественности. Ибо на фоне этой красоты наш веник выглядел бы, увы, обычной слащавой банальностью.
      А ее и так слишком много в этой жизни, чтобы еще и тут тиражировать…
      …Инга – с моей и Никитоса помощью – принесла еще стульев, Али, вздохнув, пододвинул к журнальному столику все наличные в гостиной кресла, после чего народ, не спеша и стараясь не очень сильно шуметь, расселся вокруг и замер в немного тревожном ожидании.
      Мажор посмотрел внимательно на Ингу, кивнул и не торопясь разлил по крохотным рюмкам заботливо принесенную с собой горькую русскую водку, потом заботливо прикрыл один из хрустальных лафитничков небольшим кусочком черного, как сама жизнь, немного черствоватого хлеба.
      Говорить никто ничего не стал, просто выпили не чокаясь.
      Помянули, так сказать.
      И – все дела.
      …Все правильно.
      Патлатого тут мало кто из присутствующих по жизни знал.
      Ну и фигли тогда всем остальным изображать вселенскую скорбь, если никто из них ее, по любому, не чувствует?
      Не-е-ет, так, как оно есть, – гораздо честнее.
      Просто жил-был себе незнакомый и, говорят, хороший человек – и нет больше незнакомого хорошего человека.
      Делов-то…
      Помянули, в знак уважения даже не столько к ушедшему, сколько к знавшим стоса и оттого немного печалящимся близким знакомым, проявили молчаливую солидарность их чувствам – и на том спасибо…
      А ля гер, ком а ля гер, бля…
      Так и живем.
      Привыкли.
      Не он первый, и, увы – не он последний.
      Как это цинично ни прозвучит, но – жизнь продолжается.
      …И разговоры вскоре пошли, как это всегда водится на подобного рода мероприятиях, обо всем, что угодно, кроме события, послужившего поводом для сбора и последовавшей за ним пьянки.
      Али, правда, не пил.
      Совсем.
      Да и мы с парнями, глядя на него, на спиртное особо не налегали.
      А то – мало ли.
      Глеб, похоже, и вправду возвращается, а это значит, что нужно быть готовым к чему угодно и в любое время.
      Он такой.
      Возьмет сейчас, потянется, погоняет что-то в своей хитросделанной башне и скажет, что надо срочно все бросить и ехать валить коней.
      И ведь встанем и поедем, сцуко, и никто и никуда при этом не денется…
      Потому что – это Али.
      Эту фигню даже никогда с ним не имевший дел Жека, похоже, прочувствовал.
      Оттого и сидел всю дорогу так молча и в таком адском напряжении.
      …А потом приехал Игорь, мой главный редактор.
      Неумело ткнулся плохо выбритой щетиной в Ингину щеку, сунул ей в руки какой-то долженствующий изображать цветы веник и коротким кивком головы поманил нас с Али куда-нибудь в сторону. Глеб что-то шепнул на ухо тут же последовавшему за нами Мажору, и мы дружно потянулись в сторону его бывшего кабинета. Где Гарри немедленно приступил к нарезанию дорожек, а все остальные замерли в ожидании какого-то важного и явно экстренного сообщения.
      Не просто так же он нас сюда от компании сорвал, в конце-то концов.
      Хорошо еще, что все остальные ничего не заметили.
      Или сделали вид, что не заметили, какая разница.
      И – точно.
      Игорь неодобрительно покосился на деловито разминающего порошок Мажора и медленно обвел всех остальных тяжелым, немигающим взглядом.
      – Ну что, – спрашивает, – уголовное дело, насколько я понимаю, возбуждено не будет?
      Али кивнул.
      – Так, – говорит, – и есть. А что, у тебя есть какие-то другие варианты?
      Игорь поморщился.
      – Ты, Глебушка, – качает головой, – всегда был сторонником простых решений. А это – не всегда правильно…
      – И в чем же, – щерится Али, – я в этот раз, по-твоему, ошибся?! Не дал Ингу в тюрягу упрятать что ли?!
      Игорь вздыхает. Закуривает.
      – Не излагай ерунды, – выдыхает густой ароматный дым, – которая и без тебя тут таки всем понятна. Даже Даньке. Хотя он еще совсем щенок. Причем щенок, по-моему, во многом как раз благодаря тебе и растерявшийся…
      Теперь щерюсь уже я.
      И, чтобы немедленно не зарядить собственному начальнику в мгновенно ставшие чужими щщи, тоже, немного нервно, закуриваю.
      А этому – по фиг.
      Стоит, продолжает вещание.
      Прям не человек, а какая-то башня Останкинская.
      – Со сбившейся системой координат, – выпускает очередную струйку дыма сначала в мою, а потом в Глебову сторону, – той самой, которую ты ему и помогал отлаживать. А я таки не педагог, извини. Ну да ладно, об этом можно и попозже, дело не срочное, разберемся…
      Я за это время успеваю спалить полсигареты и немного успокаиваюсь.
      В конце концов – это Игорь.
      А он один из немногих людей в этом мире, кто имеет право разговаривать со мной и обо мне так, как ему взбредет в голову.
      Не мне его судить.
      Имеет право – и точка.
      Проехали…
      – А то, что Инге в зону никак нельзя, – продолжает, – здесь и без тебя, опущенец, все прекрасно понимают. Погибнет она там. И – не потому, что слабая, а потому, что чересчур сильная женщина. Вот только методы ты, дорогой мой товарищ, выбрал для этого совершенно негодные. Нужно было дело все-таки сначала дать завести и только потом начинать разваливать. Ты же ведь не настолько наивный мальчик, чтобы думать, что все так просто закончится, да?! Его в любом случае теперь возбудят через некоторое время и таки через более высокую инстанцию. Тебе любителей подзаработать нахалявку, хоть в той же городской прокуратуре, перечислять поименно или у самого таки списочек на всякий случай на руках имеется?! Плюс родственники потерпевших, плюс то, плюс се, плюс прочая разная шушера. Твои деньги таки слишком лакомый кусок для многих, мистер спивающийся победитель, не догадываешься?!
      Али хмыкает.
      – Во-первых, – тянет, – я больше не пью. Бросил. Не знаю уж, надолго или навсегда, но эта тема для меня абсолютно закрыта. Абсолютно, – это значит полностью, дырки для отступления замазаны. Поминки, дни рождения, Новый год, да хоть наше чемпионство, не важно! Закрыто – и все. Во-вторых, – ты прав. Ты это хотел услышать?! О сроке давности, который исчисляется не с момента совершения преступления, а с момента возбуждения уголовного дела я не подумал. Действительно не подумал. Решал текущие задачи и так далеко не заглядывал. Ты же это имел в виду, так? Ну тогда – да. Ошибся. Тактически, не более того. И что теперь?!
      – Теперь? – поправляет массивные очки с толстыми диоптриями Игорь. – Теперь таки понюхаем, для начала. Даже я с вами, обормотами, по старой памяти пройдусь, хоть уже лет семь этим не грешил. За твое избавление от алкогольного бреда и саморазрушения, так сказать. И – за твой единственный шанс. А потом и поговорим. Насчет того самого «теперь», как ты правильно, Глеб, догадываешься…
      Гарри хмыкает и немедленно начинает разбивать тщательно растертый кокаин не на три, как планировалось, а сразу на четыре порции.
      В диалог этих двух волчар даже он старается по возможности не вмешиваться.
      Другая лига.
      Тут ведь не только то важно, что они говорят, но и то – как они это делают…
      Даже таким непростым и тревожным персонажам, как Мажор, лучше в сторонке постоять, пока эти паны отношения между собой выясняют.
      На фиг – на фиг…
      Что уж тут обо мне говорить-то.
      Я на их уровне – вообще простой смертный.
      Хоть сам себя таковым и не считаю в любой другой жизненной, да и не только жизненной, ситуации.
      Они же сами и приучили.
      Но на этих вершинах для меня – пока слишком холодно…
      …Пронюхались…
      Игорь знаками показал Мажору – мол давай еще по одной нарезай, чтобы лишний раз не бегать, и снова повернулся к Али.
      – Теперь, – говорит, – можно и поговорить о «теперь», ты уж извини меня, брат, за тавтологию…
      – Я тебя тоже люблю, – хмыкает в ответ Глеб. – И у меня тоже филологическое образование. Так что давай начинай, не тяни кота за яйца…
      Кстати, насчет котов, думаю.
      Что-то не видно их ни фига.
      Пристроила что ли их Инга куда на время приема гостей? К соседям там или еще куда-нибудь?
      Ну, типа, чтобы под ногами не путались.
      Жаль, если так.
      Я, признаться, рад бы был с ними еще разок-другой пообщаться. Особенно с тем – мелким, кремовым. Слишком он какой-то…
      Блин.
      Ну, не знаю…
      …Игорь поправляет очки, тоже хмыкает.
      В ответ, так сказать.
      – Просчитал я твой ответ, – лыбится, как вышеупомянутый кот на сметану, – угадал, дружище. Тест пройден. И вполне себе успешно, ибо почти дословно угадал. Значит, пока что в форме. В смысле – я в форме. А тебе твою еще – восстанавливать и восстанавливать.
      – Без тебя знаю, – злится в ответ Али. – Или ты мне что, нотацию читать собрался?! Так тогда – объект неподходящий выбрал. Потому как я тебя даже в такой форме схарчу безо всякого такого несварения, вместе со всем твоим высокомудрым дерьмом и с дужками от твоих дурацких очков, которые тебе, похоже, мама в восьмом классе подарила. Тогда они, наверное, в принципе, неплохо смотрелись…
      Игорь улыбается.
      Эдак, неправильно, не по-доброму.
      Крупные прокуренные зубы злобно ощерены.
      – Очки, – говорит, – это таки часть образа. Который я, кстати, свято соблюдаю, как договаривались. А вот ты – нарушил границы, Глеб. И отнюдь не сегодня.
      – Если Глеб что нарушил, – бледнея, распрямляется над растертой горкой порошка Мажор, – то я с ним! Так что ты давай не забывайся, ботаник! У тебя, оно конечно, башка супер, – прям не башка, а дом советов какой-то, но в «первой линии» я с тобой не стоял, усвоил?! А с ним – стоял! Поэтому ты тут имеешь право голоса ровно до тех пор, пока Али тебе это позволяет, всасываешь?!
      – Вот даже как, – закусывает нижнюю губу Игорь, – у вас тут разговор строится?!
      Я – в растерянности.
      Даже какую мне сторону занимать, если что, не знаю.
      И вообще, стоит ли мне занимать в этой байде хоть какую-нибудь из сторон?!
      – Брек! – поднимает руки Али. – Брек, кому сказал!! Гарри, твой тезка делает то, что должен делать, и не нам с тобой об этом разговаривать, усвоил?!! У него – свои задачи по жизни, у нас – свои! По нашей же масти, только в другом измерении, понял?!
      Гарри сейчас, честно говоря, больше всего похож на ощерившуюся овчарку.
      Не волка, а именно овчарку.
      Злобную, жестокую, но все-таки пока что управляемую тварь.
      Что бывает, когда он становится настоящим волком, я примерно себе представляю.
      Тогда его уже никакой Али не остановит.
      А пока он просто со свистом выпускает сквозь сжатые зубы горячий воздух, делает глубокий вдох и снова склоняется над уже почти что убитым весом, пытаясь определиться по новым порциям.
      – Да и ты, Игорек, тоже сбавь обороты, – кивает, глядя на Мажора, каким-то своим мыслям Али, – а то я больше ни за что тут не отвечаю. Ты, дружище, сейчас не щенков своих редакционных воспитываешь, а со свободными людьми разговариваешь, неужели так трудно сообразить, в твоем-то возрасте?! Дожил, блядь, до седых мудей, а все во внутреннюю конкуренцию заигрываешь?! Это как, нормально?! Самолюбие что ли на старости лет зачесалось?! Или заняться нечем?! Ну так давай я тебя загружу. Ты знаешь, я могу. И – имею право, если что. Да так, что у тебя не то что вздохнуть, – пернуть времени не останется!!!
      Игорь неожиданно сникает.
      Как шарик, из которого воздух подспустили.
      Не полностью, конечно, но так – на добрую половину…
      – Извини, – бурчит, – и правда, что-то зарапортовался. А если по делу – то твоя «тактическая ошибка» будет нам стоить минимум лишних полгода под глубочайшим прессом. И таки кучи денег, но это уже не моя проблема. Сам нагородил, сам и разберешься. К тому же это как раз твоя зона ответственности. Причем история эта может вылезти откуда угодно, даже из моей газетенки. Люди-то не слепые, сам таки понимаешь. И два на два умножать тоже умеют. Одну подобную ситуацию Данька уже вчера, кстати, таки разрешил. Вполне успешно, молодец, конечно. Что мне единственное не понравилось, – совершенно таки твоими методами. А у парня – очень неплохие мозги, и значит, нечего его в роли простого силовика использовать!
      Я неожиданно икаю.
      Видимо, от напряжения.
      Игорь усмехается.
      – Ты что, – поворачивается ко мне, – думал, не узнаю?! Херово же ты тогда обо мне таки думаешь…
      – Игорь, – медленно тянет Али, – действительно знает все. Ну или почти все. Это его работа, тут уж ничего не поделаешь. А вот то, что этого твоего «вчерашнего решения» не знаю я – это уже твой косяк, Дэн. Причем вполне конкретный…
      Я смешиваюсь.
      – Да ладно, – бурчу, – какой там, на фиг, косяк. Решил же? Вот если бы сам решить не смог, тогда бы и обратился…
      Али медленно мотает головой и не спеша раскуривает очередную сигарету.
      – И думать, – говорит, – забудь о том, чтобы мне что-то об этом деле не рассказывать. Это – мой личный проект и мой личный трабл, усвой вот это вот все, пожалуйста. Ты – всего-навсего мне помогаешь, запомни. Причем – добровольно. Это, кстати, ни в коем случае не отменяет того медицинского факта, что на мне долг. Тебе, Игорю, Мажору. Всем. Но это – потом. Сейчас – только дело. А в конкретном деле, за которое я отвечаю, – я должен быть в теме полностью, иначе начну спрашивать. И очень серьезно спрашивать, ты меня знаешь, мальчик. Так что – еще раз и больше ни разу, все понятно?!
      Я киваю.
      – Теперь, – говорю, – все. Только вот про слово «долг» забудь, пожалуйста. Иначе я сам тебе сейчас щщи подправлю, пусть и буду знать, что ты меня потом разорвешь, как Тузик грелку. Не только у тебя понятия о правилах этой игры имеются. У меня они тоже есть, пусть и не во всем с твоими совпадающие…
      – Какой же ты все-таки мальчишка, Дэн, – неожиданно широко улыбается снова распрямившийся Мажор. – Решать, должен он тебе или нет, все равно будешь не ты. А только он сам. А вот спросишь ты с него когда-нибудь этот долг или нет – зависит только от тебя. И я бы на твоем месте – не зарекался, а то шарик он, сцуко, круглый, а жизнь – непростая и, сцуко, тревожная. Ладно, есть такая чуйка, что все всё поняли. Давайте убивайте носовые перегородки. А Дэн пусть пока параллельно рассказывает, что у него там вчера было, да и пойдем к людям, а то неудобно уже как-то становится. Там же все-таки не просто бойцы собрались, которые подождут, потому что знают, почему они ждать должны. А равные. И, как ты Али правильно говоришь, – свободные…

      Когда мы вернулись, народ опять сделал вид, что не обратил внимания на наши перемещения.
      Только подъехавший за время нашего отсутствия Лысый наклонился к моему уху и, с присущей ему особой тактичностью, громким шепотом поинтересовался, остался ли у нас еще порошок.
      Таким громким, что можно было и не шифроваться, а просто, никого не стесняясь, вслух спрашивать.
      Идиот.
      И это – мой друг.
      Офигеть можно…
      …Я кивнул в сторону Мажора, Лысый понимающе наклонил голову.
      И – все.
      Будто мы в этой уютной комнате и не отсутствовали…
      …Постепенно народ начал потихоньку переглядываться и сваливать, и через некоторое время остался ближний круг, включая осознавшего значимость ситуации серьезного и молчаливого Жеку.
      А что?
      Когда все понимается без слов, то зачем они нужны, спрашивается?!
      Я бы и сам в такой же ситуации точно так же поступил.
      Свалил, в смысле.
      Иначе в нашей среде просто не выживешь.
      Так что тут, если хочешь играть, – играй по правилам.
      И все дела.
      Понятно же, что людям еще кое-что важное между собой обсудить потребуется, так зачем встревать-то, спрашивается?!
      Правило насчет знаний, печали и хорошего сна еще пока что в небесной канцелярии вроде как отменять никто и не собирается…
      …В результате остались только уж совсем ближние.
      Я, Али, Мажор, Игорь, Валерка, Олигарх с женой, Лысый с неизменным и неотключаемым ноутбуком.
      Жека с Никитосом, разумеется.
      Плюс недавно подъехавший к Инге и прилично в последнее время раздобревший, Андрюха Депеш, по кличке Банкир, – чел из самой старой и самой уважаемой основы, сейчас на постоянку рассекающий не на SI, Burberry или, скажем, Fred Perry, а на дорогом классическом костюме и сверхстильных и сверхконсервативных очечках в тонюсенькой золотистой оправе.
      От него, кстати, так и веяло большой властью и очень, очень серьезными деньгами.
      Даже не веяло, а, как однажды ехидно прикололся его бывший однокурсник Мажор, – откровенно воняло.
      Член правления одной из самых влиятельных российских естественных монополий, чего уж тут поделаешь.
      Он даже на сегодняшнее дерби не пошел из-за какого-то там важного совещания.
      А нам-то какая разница?!
      Мы-то знаем, что если понадобится для движа, Андрюха скинет все это дерьмо, плюнет на всю свою мегаблестящую карьеру, натянет поглубже клетчатую кепку, всосет традиционные триста грамм сингл молта, заменит дорогие очки простыми, но куда более удобными в бою контактными линзами, и – встанет в первый ряд, без вопросов.
      А что?!
      Где бы он ни был и чем бы ни занимался, он – свой.
      И уже очень давно всем и все по этой жизни доказавший.
      Полностью.
      Он может всегда рассчитывать на нас, а мы на него.
      И – все дела.
      …Жека, естественно, еще не до конца понимал, что происходит вокруг него и с ним самим, но важность этого процесса для конкретно его собственной биографии, похоже, осознавал превосходно.
      Внимателен, собран, предельно сосредоточен.
      Нервничает только чуть больше, чем положено.
      Но это только хорошо.
      Значит, – осознает, куда попал.
      И какие перспективы лично для него в настоящий момент времени, пусть пока туманно, но все-таки уже вырисовываются.
      Что лично меня, разумеется, не могло не радовать.
      Ведь это – первый мой, исключительно мой, человек в этом мире. Человек, которого сделал таким, какой он есть, – именно я.
      Не Али, не Мажор, не кто-нибудь еще.
      Я.
      Ведь даже абсолютно, до глубочайших слоев костного мозга преданный лично мне и сверхнадежный по этой жизни Никитос, при всем при том – человек, созданный по лекалам Али никем иным, как моим старшим товарищем Гарри Мажором.
      То есть – не мною.
      А этот…
      – Ну ладно, – Али решительно тушит сигарету в пепельнице, встает, с хрустом потягивается. – Теперь можно и о серьезных вещах поговорить. Инга, мы больше никого не ждем?
      Она отрицательно покачала головой.
      – Если, – говорит, – только Степашу. Но я даже не знаю, звали вы его или нет…
      За столом стыдливо переглядываются и мрачнеют.
      Все, кроме Жеки, разумеется.
      Он пока что не в курсе…
      Али подходит к Инге и легонько касается губами ее теплой макушки.
      – Я, – говорит, – и забыл, что так и не рассказал тебе эту историю. Не стал грузить. Просто у нас с тобой и без этого все достаточно хреново было. Нет больше с нами Степы. Был, да кончился, такая вот, понимаешь, дерьмовая ситуация…
      – Что? – поднимает на него круглые от ужаса глаза. – Толик тоже умер?!
      За столом кто-то хмыкает.
      – Да если бы, – жестко говорит, глядя в пол, Гарри, – умер, нам, наверное, всем бы легче было. Ушел. Полностью. Навсегда. Так и не смог себе простить, что сладким пьяным сном проспал, когда Дэна питерское карланье на Ленинградском вокзале ломало. Говорили, что спился вроде бы как, но у меня другая информация. Мир-то узок, а Москва – город маленький.
      Гарри мотает башкой, шумно звеня кубиками льда, отхлебывает солидный глоток виски из широкого толстостенного бокала.
      – В порядке он, – продолжает, продышавшись. – Развелся, снова женился. Собаку завел, здоровенную. Магазинчик у него в Зеленограде небольшой. Торгует так, ни шатко ни валко, но на жизнь хватает. Но нас он из своей жизни исключил навсегда. Вычеркнул. А значит – и для нас нет больше в этом мире этого человека. Обычный трусливый обыватель, живущий исключительно своей, частной жизнью. Неинтересно.
      Инга вздыхает.
      – Жестокий все-таки, – поправляет упрямый черный локон, – ты человек, Игорек. Ну, совершил парень ошибку, и что дальше? Может, он в помощи вашей тогда нуждался, он же все-таки ваш друг, а не какашка какая, неизвестно куда и зачем по воде плывущая…
      Гарри вздыхает, поднимает на нее глаза. Взгляд его сейчас тяжелей могильной плиты, мне почему-то так кажется.
      – Он. Больше, – говорит раздельно. – Не наш. Друг. Все. Закончили. Этот выбор – сделал он сам, и не надо об этом. Я его, может, больше всех здесь любил, и что дальше?! Его нет. Все. Забыли.
      – Понимаешь, золото, – тяжело вздыхает Али, – любой из нас имеет право на ошибку. Любой. Это нормально, понимаешь?! Но если за тобой косяк, то твой долг попытаться его исправить. Хотя бы просто попытаться, а там как получится. О результате тут никто не говорит, всем понятно, что не все в этой жизни возможно. Но хотя бы что-то попытаться сделать ты просто обязан. А уйти и начать себя жалеть или там винить, головой о стенки биться – это как раз легче всего. Но это – и есть трусость и слабость, а они в нашем мире – не прощаемы. Такой вот мир. Тревожный и непростой. Но мы сами его выбирали, сами строили, самим тут и жить приходится. Вот так, без соплей…
      Инга кивает.
      – Я, – говорит, – кажется, тебя понимаю, Глеб. И Гарри тоже понимаю. Вполне. Хоть и логика у вас какая-то… ну… не очень человеческая…
      – А кто, – поправляет очки и посылает в рот очередную порцию водки мой главный редактор, – тебе вообще сказал, что мы – люди?! Вот, мы все, здесь присутствующие, да? Включая, кстати, и тебя, моя девочка. Если какому-нибудь нормальному среднему человеку со стороны рассказать, чем мы живем, какие проблемы для себя решаем, какие вопросы нас мучают, то у него просто крышу сорвет к неизвестной науке матери. А если он еще и догадается, как и что мы любим, как умеем ненавидеть, зачем насилуем свой мозг порошком и что в своей душе глушим лошадиными дозами алкоголя, то он, в лучшем случае, решит, что мы опасные сумасшедшие. Разве не так?!
      За столом все вздыхают, переглядываются и немного стыдливо отводят глаза в сторону.
      Игорь, как всегда, бьет по самому больному.
      По тому, что все, в принципе, и так понимают, но о чем говорить в нашей среде всегда было как-то не очень принято.
      Хотя – Игорю-то как раз и простительно.
      Он замечает наше смущение, жестко усмехается и продолжает:
      – Ради чего, скажи, раз уж о тебе речь зашла, ты выходишь по ночам на эту чертову трассу, идешь в эту гонку, которая не принесет тебе ничего – ни славы, ни почета, ни титулов?! Ни-че-го!!! Вообще ничего, кроме, быть может, малой толики уважения в глазах таких же, по сути, отморозков, как ты сама. И не велика ли цена такой репутации с точки зрения элементарной прагматики? Так какого хрена ты раз за разом выезжаешь на старт, для чего рискуешь своей и чужими жизнями, а?! Для чего пересчитываешь и переписываешь этот отнюдь не позитивный список потенциальных покойников?!
      Он задыхается, машет башкой, хлопает еще одну рюмку, снова машет башкой, закуривает, продолжает.
      – Ты, красивая, обеспеченная баба, – затягивается, – у которой, в принципе, в этой жизни и так все имеется! Все!!! И – не только в материальном плане!!! С жиру что ли бесишься?! Нет, не так?! Да я знаю, знаю, что не так, успокойся!! Но это ты мне можешь объяснить и вон Глебу, хоть он каждый раз трясется от страха, что с тобой может что-то случиться, но он – поймет! И Мажору, и Даньке, и даже вон тому молодому человеку, которого я пока не имею чести знать, – ты сумеешь это объяснить! И мы – поймем!! Но поймем только потому, что мы – сами такие! А ты кому-нибудь другому попробуй все это растолкуй! Кому-нибудь в нашем с тобой мире постороннему. И он немедленно потребует твоей изоляции от своего общества! Глухой и полной! И, кстати, будет прав, по большому счету! Потому что ты для него опасна, подруга. Как и мы все, пусть и каждый немного по-своему. Даже я, хоть я из вас из всех самый социально адаптированный, так уж случилось. И не тем ты ему опасна, что по ночам выходишь на свою, непонятную для него, охоту, во время которой он может нечаянно пострадать. А уже самим фактом своего собственного существования. И от этого ни ты, ни мы все – ну никуда, блядь, уже не денемся, – понимаешь?! Даже голову в песок спрятать не получится! Потому как стоит только один раз неудачно наклониться – так сразу в задницу отымеют, это уже закон природы, не нами, увы, придуманный…
      За столом все молчат.
      Есть такой вид тишины.
      Звенящая.
      Только Лысый что-то быстро записывает в своем мобильном телефоне.
      Эсэмэски шлет кому-то, не иначе.
      Обычная манера.
      И это, кстати, вовсе не означает, что он невнимательно слушает и не делает выводы.
      Просто манера такая.
      И – способность одновременно контролировать ситуацию в целой куче пространств. Вон и в ноутбуке его тоже что-то параллельно происходит, он и туда одним глазом посматривает. У кого другого, наверное, уже мозг давно бы взорвался, а ему – все нипочем.
      Ну и мы – тоже привыкли, разумеется. Сколько лет уже друг друга знаем? И не захочешь, а приспособишься.
      Наконец, Мажор не выдерживает.
      Встает.
      – Пойду, – говорит, – разнюхаюсь. А то в мозгу уже, боюсь, какой-то перегруз начинается.
      – Да тащи, – машет рукой Инга, – ты эту свою гадость сюда, вон на тот столик. Кого стесняться-то, одни свои остались! А все – как девочки…
      Кто-то вздыхает, кто-то хихикает, кто-то тянется за сигаретами.
      Молодец, Гарри, думаю.
      И Инга – тоже, какая умница.
      Чрезмерное натяжение пространства при обсуждении чересчур больной для всех присутствующих темы – штука очень опасная.
      Плавали, знаем.
      В смысле – случалось уже такое…
      Разное…
      Лучше – разряжать.
      – Слушай, – чиркает зажигалкой Никитос, – Дэн. Раз уж пошел такой разговор, расскажи людям про сегодняшнюю тему на отпевании. Ну, с наездом на психику через открытый гроб, хотя все, включая врачей и попов, на похоронах в закрытом настаивали. А то я чо-то до сих пор толком в себя от нее не могу прийти, а тут такие мозги собрались. И все разные, что показательно. Ну, в смысле, по-разному устроены. Может, помогут дураку разобраться, как это вообще кому-то могло в башню прийти так схимичить. А то у меня уже все извилины на лоб от этой самой херни повылазили…
      Ко мне резко разворачиваются сразу несколько пар чересчур внимательных глаз.
      Особенно при этом мне не нравятся подчеркнутые небольшими диоптриями глаза Андрюхи Депеша.
      Наш банкир всегда умеет глядеть прямо в суть процесса, и, судя по всему, в данном конкретном случае эта самая суть ему ну совершенно не нравится…
      Ну, и у Али тоже, разумеется, взгляд нехороший. Но с этой стороны недовольство моим поведением хоть, по крайней мере, вполне ожидаемо. А если ожидаемо – значит не так опасно.
      Было, слава богу, время подготовится к вопросу.
      Хотя Никитосу потом все равно выскажу, чтоб не лез поперед батьки куда не положено…
      – За тобой, – медленно выплевывает слова Глеб, – за сегодняшний день уже второй косяк, Данька. Не многовато для двух – двух с половиной часов общения?!
      Жму плечами.
      – Здесь, – говорю, – абсолютно согласен. Косяк. Причем вполне конкретный, тут даже спорить не о чем. Должен был рассказать сразу, эта тема тут всех касается. Просто и так все херово в окружающем мире, а тут еще и эта срань господня нарисовалась. Вот и оттягивал момент вашей загрузки еще и этими траблами. Понимал, что надо, но оттягивал. Слишком уж все тяжело, бля, получается…
      И – рассказываю эту поганую по всем существующим параметрам историю с открытым гробом при отпевании.
      Со всеми своими подозрениями и конкретными координатами подозреваемых.
      Если после предыдущего монолога в исполнении Игоря тишина была звенящей и нервной, то теперь она стала глухой и ватной.
      Как одеяло.
      Или как та тишина, которая, по моим представлениям, сейчас стоит под той самой лакированной крышкой большого деревянного ящика.
      Того самого ящика, который в эту мутную жижу опускали и в который потом мокрой глиной кидались, согласно этому тупому ритуалу, неизвестно кем и с какими целями придуманному.
      Молчание.
      Готовое в любой момент прорваться самой глухой и злобной ненавистью.
      И – чьей-то вполне предсказуемой и скорее всего очень нехорошей смертью.
      Я даже догадываюсь, чьей конкретно.
      Единственное, что этих, собравшихся здесь и сейчас, людей может удержать от немедленных и самых решительных действий, так это понимание того, что таким образом эта проблема, увы, не решаема.
      Инга – так вообще белая, как полотно, сидит.
      Но – молодец, держится.
      Хоть, похоже, уже и на самом пределе.
      – Ты, вроде, говорил, что мы – не люди, – неожиданно обращается Депеш к Игорю, не спеша раскуривая небольшую, вполовину меньше обыкновенной и удивительно душистую сигару. – Или, типа, – не совсем люди. А эти уроды тогда кто? Это вообще как, нормально?! У меня у самого мозг изощренный, и даже где-то извращенный, но эта беда – просто за пределами логики располагается. Смысл подобного мусора для меня только в одном – в его уборке. Других – не вижу…
      – Согласен, – хмыкает Али. – Только, увы, Андрюх, этот процесс уборки – как ремонт в плохом анекдоте, – бесконечен просто по определению. И в этой самой тупой бесконечности – абсолютно бессмысленен. Мы-то сами себе островок относительной чистоты вроде как выторговали: деньгами, властью, компромиссами с собственной совестью. Да чем угодно. А остальным все это хозяйство и на фиг не нужно. Им в дерьме привычнее. Такой вот, блядь, парадокс. И с этим уже ничего не поделаешь…
      Я вздыхаю и тянусь через весь стол за сигаретами.
      Мои, увы, кончились.
      – А как, – спрашиваю, – тут понять, Глеб, кто нам свои, а кто чужие? Нет, не почувствовать, чувствовать это даже я уже научился, а именно понять? Вот вроде – нормальный человек, с приличным образованием, с неплохим достатком, в темах рубит всеразличных, а копнешь поглубже – и дерьмо полное. Ну, в смысле, в нашей системе координат дерьмо. Пустышка неинтересная. А подходит к тебе на террасе пацан, совсем неразумный, познакомиться, и – ты начинаешь с ним возиться, хрен знает зачем. Вот как вы с Мажором в свое время со мной возились, причем совершенно бескорыстно. Не понимаю…
      – Да я сам, – вздыхает Али, – этого толком не понимаю. Тоже только на уровне интуиции. Да и то ошибаюсь постоянно. И чем дальше, тем, блин, обиднее…
      – Слушайте, – неожиданно дергается Никитос, – я сейчас, конечно, ересь скажу, только вы меня не перебивайте, пожалуйста. И не смейтесь, если можно. Просто думал об этом в последнее время много почему-то. В любой другой компании – ни за что бы не сказал, постеснялся бы. А здесь попробую…
      И – тоже тянется кончиками пальцев за сигаретами.
      Мальчишка, блин.
      Совсем мальчишка.
      А ведь мы вроде как с ним – ровесники…
      – Слушайте, – говорит, слегка сбиваясь на фальцет, – а может, мы все уже давно умерли?! Ну вон Дэна тогда бомжи на вокзале замочили. Инга сейчас только что, когда столб обнимала. Ну вы понимаете, о чем я, да?! Олигарх вон в Афгане остался, он рассказывал, вполне могло такое случиться, да?! Я… ну, короче, у меня тоже было, не хочу сейчас об этом говорить, потом, как-нибудь. Да у каждого здесь, стопудово, костлявая совсем рядышком проходила. А может, – она тогда и не прошла, сами себе вопрос задайте. И мы давно уже мертвые. Просто мертвые. Место чье-то чужое занимаем. И потому живые, обыкновенные, и кажутся нам такими странными…
      Али вздыхает.
      Игорь кряхтит.
      Депеш задумчиво хмыкает, Димон и Валерка просто отводят глаза в сторону.
      Мажор делает глоток виски, встает и треплет Никитоса по плечу.
      – Да никто над тобой тут смеяться не будет, – усмехается. – Всем что-то подобное в голову приходило, Никитос, ты уж мне поверь, старому идиоту. Только, если б все было так просто, нам всем было бы легче, стос. Но мы, увы, живые. И все для нас куда сложнее и страшнее, даже по сравнению с той фантастикой, о которой тебе, как ты говоришь, подумалось…
      Инга нервно хрустит длинными узкими пальцами, дергает полными, бледными, как сама смерть, губами.
      – А что, что-то может быть страшнее смерти, Гарри? – спрашивает.
      Гарри уже не улыбается.
      – Может, – отвечает, – запросто. Например, твоя нынешняя ситуация. Большинство из нас что-то подобное уже проходило, так что поверь, – жить с этим намного страшнее, чем просто одномоментно погибнуть. Это-то как раз просто. Как свет выключили…
      – Страшнее, чем смерть, – медленно выговаривает Депеш, – небытие. Даже то, относительное, в котором мы с вами сейчас уверенно располагаемся. Я об этом думал. А моя профессия предполагает точные формулировки. Пусть даже и неприятные. Ведь, в сущности, нас с вами нет. Мы никому, кроме нас самих, не нужны, и это даже не поколенческое. И не этническое. Мы, к примеру, не ходим на выборы – не потому, что не хотим участвовать в жизни нашей страны, а потому, что нам не с кем себя в этом зверинце идентифицировать. Для нас не пишут книг, не сочиняют песен, не снимают фильмов. Нас даже не учитывают в качестве аудитории при разработке рекламных кампаний. Вон, Али подтвердит. Правда, Али?
      – Правда, – кивает Глеб. – Эта аудитория, к которой мы все принадлежим, не считается. Смысла нет. И инструментария. Слишком долго объяснять почему, мы не на лекции по рекламному маркетингу находимся. Но это правда, подтверждаю…
      – Ну, так вот, – Депеш снимает очки и начинает их тщательно протирать специальной тряпочкой, – нас нет. И это при том, что нас – много. Много больше, чем нашему обществу бы хотелось, в общем и целом. Я имею дело с цифрами, поэтому хорошо это понимаю. Мы, конечно, приспосабливаемся к этой жизни, как можем, идем на самые немыслимые компромиссы, делаем карьеры, пробиваемся на сумасшедшие для любого нормального человека высоты. Находим себе отдушины: тот же футбол, рейсинг, кто-то, там, с парашютом прыгать начинает или на какую другую хрень потихоньку подсаживается. Но при этом мы, увы, достаточно умны, – и в этом наше проклятие, – для того чтобы понять, что даже наш околофутбол и Ингины гонки – это не более чем эрзац. Заменитель. Просто другого у нас нет, и все дела. А нам – нужно. Как минимум, что-то большее. Чему просто нет места в этом мире. И, похоже, что в ожидаемом будущем и не предвидится…
      – Так что, – подхватывает Мажор, усмехаясь, – мы все прогуливаемся неподалеку от костлявой не потому, что мы мертвые, Никитос. А как раз потому, что живые. И, быть может, как раз потому, что чересчур живые для этого полудохлого мира. Так что подумай на эту тему, а я пока что все-таки пойду, разнюхаюсь…
      …Когда мы всей гурьбой возвращаемся из бывшего кабинета Али, Инга неожиданно хлопает себя рукой по лбу и куда-то убегает.
      А через несколько секунд возвращается уже в сопровождении здоровенного черно-серого котяры, который тут же начинает драть когтями джинсы Али, а потом, когда тот садится в кресло, тут же по хозяйски запрыгивает ему на колени, где немедленно сворачивается клубком и делает вид, что засыпает.
      – Помнит пока, зверюга, – говорит Али, растроганно почесывая у него за ухом. – А я думал, что он только счастлив будет, сволочь, когда я от тебя перееду…
      – Ага, – ухмыляется Инга саркастически, – счастлив, жди. Я, вон, Даньке уже рассказывала…
      – Он мне передал, – кивает Глеб. – Да я почему-то не поверил. Дурак, наверное.
      – Дурак, – спокойно соглашается Инга и закуривает. – А я про них забыла просто, они так все время в ванной и просидели, где я их от гостей запирала. Сейчас остальные подтянутся через некоторое время, хоть познакомишься…
      Али улыбается и продолжает чесать кота, теперь уже под подбородком.
      Злобная черно-серая тварь, с рельефными узлами мышц под гладкой лоснящейся кожей и настороженно-внимательным взглядом желто-зеленых глаз с хищными вертикальными зрачками, радостно урчит и подставляет под руку хозяина то один, то другой участок своей поверхности.
      Нда, думаю…
      Космическое все-таки существо, этот матерый сфинкс.
      Инопланетное.
      И, чтобы развеять немного ситуацию, спрашиваю Игоря.
      – Помнишь, – говорю, – ты мне тогда, в редакции, байку хотел библейскую рассказать. Про ангела за правым плечом? Может сейчас и сделаешь, чтобы разговор чуть в сторону увести. А то какой-то перегруз у нас сегодня происходит. Я понимаю, что ситуация сама по себе депрессовая, но уж не настолько же…
      – А что тут рассказывать, – жмет плечами, – история-то таки общеизвестная. У каждого человека за каждым плечом по ангелу. За правым – светлый, за левым – темный. Поэтому, кстати, все и плюются через левое плечо, чтобы черта этого оплевать. Напрямую они ничего сделать не могут, потому как Бог дал каждому человеку свободу воли и духа. Черт даже убить человека не может, даже просто навредить, только таки подтолкнуть, чтобы он сам гадость какую сделал За которую потом отвечать придется. А ангел, который за правым плечом, наоборот, уберечь пытается. И помочь. До тех, правда, пор, пока человек, у которого он за правым плечом, для чего-то большего небезнадежен. И если он нас каждый раз даже в таких ситуациях таки спасает, когда мы уже неминуемо ласты склеить должны и тапочки в угол поставить, – значит ему пока что что-то от нас таки надо. Понять бы еще что, тогда и в смысле этой дурацкой жизни можно будет хоть слегка разобраться. Но – таки трудное это дело, понимание, Данька, ох, какое трудное…
      Под конец я его, правда, уже почти не слушаю.
      Потому что – Инга права – к нам подтягивается остальное семейство кошачьих.
      Хороши, заразы, настолько, что даже Али присвистывает.
      А тот самый кремовый котенок, с которым мы в мой прошлый приезд к Инге так долго общались, решительно запрыгивает ко мне на коленки и, подражая папе, неумело подставляет голову под почесывание.
      Парни тем временем переглядываются и потихоньку начинают собираться.
      И, правда, пора, думаю.
      Али вон тоже целует котяру в упрямый черный лоб, снимает его с колен и решительно подымается.
      – А ты это куда собрался? – неожиданно зло бросает Инга. – Твое белье в шкафу, я его никуда не выкидывала. Зубная щетка и станок тоже пока что в ванной имеются. И вообще, сколько еще человек должно, по-твоему, погибнуть, чтобы мы оба поняли, что твое место здесь?! Или тебе в качестве значка победителя соревнования еще и моя истерика нужна?! На тему «останься, любимый», с вариациями?!
      Глеб медленно опускается обратно в кресло.
      Обрадованный котяра тут же возвращается к нему на колени и тычется упрямой башкой в руку, требуя очередной порции ласки.
      Я его понимаю, этого котяру.
      И Глеба понимаю.
      К сожалению, даже лучше, чем мне хотелось бы.
      А Инга неожиданно розовеет и гибко поворачивается в мою сторону.
      – Слушай, – говорит, – Данька. А ты и вправду здорово вырос и изменился, я это почему-то не сразу заметила. Был такой милый мальчик, слегка циничный и постоянно в кого-то влюбленный. А теперь обычный разочарованный волк. Такой же, как все эти…
      Инга гибко машет рукой в сторону замершей в полупозишен аудитории, немного неуверенно улыбается, жмет узкими сильными плечами и снова лезет в пачку за сигаретами.
      – А можно я тебе один небольшой подарок сделаю? – спрашивает. – Вот этого вот кремового оглоеда подарю, который у тебя на коленях пригрелся? А то ты и вправду уже большой мальчик стал, а большие мальчики обязательно должны хоть о ком-то заботиться. Иначе они не могут, иначе им плохо, и они мучаются. Просто потому, что это в природе больших мальчиков. Ну, как, что ты об этом думаешь?
      Я смотрю на котенка, который неожиданно перестает ласкаться, склоняет голову на бок и внимательно всматривается в меня огромными желто-зелеными – в папу – глазищами.
      – Я думаю, – выговариваю медленно. – Я, – черт его знает, – я просто не знаю, что полагается думать в такой ситуации! И поэтому я думаю, что он хочет мне сказать, что его зовут Арамис. И что он совсем не против пожить у меня некоторое время, чтобы оценить, гожусь ли я на роль его хозяина…
      – Ну вот, – улыбается Инга, – и правильно. Я сейчас тебе кое-какие его вещички с собой соберу, на первое время. Ну, там, лоток, наполнитель, сухой корм, мяса немного. И список напишу, что надо будет для него купить. Ну, и звони, разумеется, сразу, если что не так. В любое время дня и ночи. И ты, и твой Арамис в этом доме не чужие, сам понимаешь. Так что, считай, почти что и породнились…
      Я вымученно улыбаюсь, а развеселившийся Арамис так и норовит цапнуть меня побольнее за выставленный вперед указательный палец.
      Ничего.
      Кусай, парень.
      Я вытерплю.
      Я обязательно вытерплю, мне не привыкать…

      Домой нас с котенком отвозил, естественно, Никитос.
      Я бы, в принципе, и сам конечно, доехал. Выпил-то всего ничего. Но с котенком под курткой решил все-таки не рисковать.
      Да к тому же, еще и Жеку бросать как-то не хотелось, слишком уж он подавленным выглядел после всех этих посиделок. Пригласил их в результате к себе, попить чайку и опрокинуть на сон грядущий по рюмашке-другой вискарика из тщательно охраняемых отцовских запасов.
      Парни, естественно, не возражали.
      И вправду, сегодня ж ночь с субботы на воскресенье: ни на работу, ни в институт завтра с утра никому не надо.
      Что бы и не посидеть с парой-тройкой старых, испытанных товарищей?
      Арамис, которого я выгреб из подмышки, сразу же пошел осматривать свое новое жилище, а Жека неожиданно заботливо помыл его лоточек и насыпал в него наполнителя.
      Мы же с Никиткой тщательно порезали в одну мисочку мяса, в другую насыпали сухого корма, а третью, как и советовала Инга, наполнили холодной водой.
      Просто Инга строго-настрого предупредила не давать ему молока, у этих хищников от него с желудком проблемы серьезные получаются.
      Только мясо.
      Причем обязательно – сырое, и желательно совсем свежее, немного с кровью.
      Котенок, вернувшись с обхода, провел тщательную ревизию наших работ, остался удовлетворен и запрыгнул на облюбованное им кресло в родительской гостиной.
      Где тут же свернулся в клубочек и замурлыкал, время от времени окидывая нас троих лукавым котячьим взглядом и параллельно позевывая.
      Хозяин, блин.
      Непросто мне теперь, чую, в собственном доме придется.
      Ой, непросто.
      Зато не так тоскливо.
      И еще – будет, по крайней мере, к кому домой возвращаться.
      Уже хорошо, думаю.
      …Мы распечатали бутылку старого, еще отцовского, сингл молта, разлили.
      Первую выпили не чокаясь, в очередной раз отдав дань памяти ушедшему.
      После чего Жека решительно полез в карман и достал оттуда маленький пакетик с порошком.
      – Ого, – говорю, – и где это ты, бедный, блин, студент, столько кокаину надыбал?
      Жека фыркает.
      – Кокаин, – морщится, – это, итить, для мажоров. Ни, извини, голове, ни жопе. Та же чашка кофе, только за сто пятьдесят долларов за грамм. И жрут они его исключительно из-за понтов, да из соображений безопасности. Потому как, вроде, и наркота, и привыкания никакого. А это – «спид», «быстрый». Настоящий, итить, мужской наркотик, жесткач…
      Я морщусь, Никитос решительно забирает у Жеки пакетик и выкидывает его в мусорное ведро.
      – Идиот ты, – говорит, – Женька, пока еще малолетний. Про эрзацы слышал сегодня в разговоре? Ну, и на фиг нам нужно еще и это дерьмо глотать?
      И достает из кармана что-то свое, похожее.
      – Вот, – говорит, – Инга дала. Вы, говорит, сегодня один черт рано не разойдетесь, а Али собирается какое-то время вообще на «чистом» просидеть, так что ему без надобности…
      – Это кокс, да? – догадывается Жека. – Понятно тогда, почему вы все время в ту дальнюю комнату бегали…
      Я усмехаюсь.
      – И поэтому, – говорю, – тоже. А ты как думал. Кстати, хорошо, что ты его взял, брат. Сегодня посидим, и тоже на чистяк пора перескакивать. Завязывать, в смысле. А то перебор. Мы же не нарки какие, в конце-то концов. Побаловались слегонца, проблемы свои решили, и – хорош. Достаточно.
      Никитос кивает:
      – Вот и я про то же. Сейчас добьемся, за жизнь потрындим, и в подвязку. В понедельник уже в Мюнхен лететь, на «Баварию». Лига, блин, Чемпионов. Сколько лет уже таких выездов не было. Ты, кстати, как теперь, Дэн, летишь? Ну, в смысле, у тебя же кошак ща завелся, а о нем заботиться надо все-таки…
      Я жму плечами.
      – Это, – говорю, – брат Никитос, улица не с односторонним движением, сам понимаешь. Мне нужно теперь учиться заботиться о нем, а ему – уважать мои привычки и интересы. Ну, а на время Мюниха его Инга к себе заберет, мы уже договорились, она все понимает, естественно. Не маленькая.
      И с некоторой тоской смотрю на стену гостиной, где на фоне стылого московского неба с бегущими грозовыми облаками широко улыбается Ингина фотография.
      Жека перехватывает этот мой взгляд, кивает каким-то своим мыслям, и улыбается.
      – Во-о-от оно в чем дело, – тянет. – Так ты, оказывается, тоже в нее был влюблен, да, Лидер?! А я-то думал, итить…
      – Почему это «был»? – удивляюсь. – Эта хрень, отморось ждановская, ты уж мне поверь, к прошедшему времени никакого отношения не имеет. А в остальном – все правильно говоришь, как по писаному…
      Жека неожиданно смешивается.
      – Вот даже как, – сглатывает. – Офигеть можно. А они знают, да?
      – Инга, – жму плечами, – наверняка догадывается. А Али… Али вряд ли на эту тему даже заморачивается. Мало ли кто влюблен в его жену. Обо всех не передумаешь, так что это просто избыточная информация. А он такую фильтрует и тут же отбрасывает. И правильно делает, иначе крышак сорвет на хрен рано или поздно.
      – Тут, – кивает задумчиво головой Никитос, – я согласен. Если живешь с такой бабой, к подобной инфе надо уметь относиться снисходительно. Я вот в нее и не влюблен ни фига сейчас, но смотрю, и понимаю, какую жену себе искать буду.
      И – начинает не торопясь, в подражание Мажору, растирать «первый номер» на первом попавшемся компакт-диске.
      Из горки моих недавних покупок, кстати.
      Извечная дань Горбушке.
      И, вроде, – не та она уже сейчас, а все одно едем туда за новинами.
      Странно этом мир, думаю, устроен.
      Ой, странно…
      – А не боишься? – спрашивает Жека Никитоса. – У меня вроде стержень внутри пожестче, чем у тебя, стос, и то страшновато в такую влюбляться будет, думаю. Это ж – всю жизнь, как в фёстлайне. А от войны когда-то и отдыхать надо, иначе ни одна психика не выдержит.
      – Страшно, – соглашается Никитос и решительно втягивает «дорогу» сначала правой, потом левой ноздрей, – но выбора-то один хрен нет. У нас с тобой, стос, такая жизнь, что с любой другой дома неинтересно будет. Хотя вон Мажор как-то и приспосабливается. Но – не знаю, не знаю…
      Я хмыкаю и тоже тянусь за свернутой в трубочку зеленой стодолларовой купюрой.
      Неинтересно, говоришь, значит, – думаю я, неожиданно вспоминая Лиду и свое странное спокойствие после ее, похожего на измену, ухода.
      Что ж, кажется, ты Никитос все правильно формулируешь.
      Сидели еще долго.
      Потом я уложил парней в родительской спальне, выключил свет и улегся в большой комнате, той самой, где висела на стене Ингина фотография.
      Я ее туда, когда родители уехали окончательно в Испанию, а Лида ушла к своему молодому олигарху, повесил.
      До этого она сначала у меня в «детской» висела, а потом на антресолях пылилась.
      Потом опять достал зачем-то, идиотина…
      Правда, ее в темноте было совсем не видно, естественно.
      Но мне и не требовалось.
      Зато за чернотой оконного стекла явственно угадывались теплые желтые огоньки чужих квартир, где, наверное, тоже кто-то не спал и что-то думал о никчемности жизни, пустоте любви и холодной неизбежности смерти.
      А может, и не думал.
      Просто книжку читал какую увлекательную, или кино смотрел.
      Или водку жрал, какая, в принципе, разница…
      Уже засыпая, я почувствовал, как залезает ко мне под одеяло и устраивается поудобнее котенок по имени Арамис.
      Все правильно, думаю, брат.
      Так и нужно.
      Выбрал – значит владей.
      И будь готов к тому, что за это владение рано или поздно придется нести ответственность.
      И – неважно перед кем.
      Перед собою, даже, наверное, страшнее.
      Но, как говорит Никитос, – значительно интереснее.
      Котенок неожиданно укусил меня за ухо и замурлыкал.
      Я улыбнулся, и мы заснули, в самый последний момент заметив, что за окном опять завел свою тоскливую песню нудно морщинящий лужи колючий осенний дождь.
      А впереди нас с ним ждали хмурое тревожное утро очередного выходного дня, похмельный бодун, кокаиновый отходняк и теперь уже другая, по-настоящему взрослая, без всяческих скидок, жизнь.
      Не скучная, не интересная, не будничная, не праздничная, – а просто какая-то другая, я почему-то так думаю…