В аэропорту Катю встречал сам Ходжахмет.
      Она прилетела на том самом Фальконе, на котором прошлый год отсюда ее выкрал Саша Мельников.
      Саша Мельников по кличке "Узбек".
      Когда второй пилот опустил выдвижной трап, генерал Задорин, управлявший самолетом, высунулся из боковой форточки своего левого сиденья и на полном серьёзе спросил:
      – Если будете забирать Фалькон, то отдайте мою спарку-"сушку", на которой я прилетал прошлый раз.
      Вот уж, воистину славянское простодушие, – подумал про себя Ходжахмет, ловя себя на том, что сам в некотором роде тоже славянин.
      – Нет, если вас этот "Фалькон" устраивает, то забирайте его себе насовсем, – махнул рукой Ходжахмет, – мы вашу "сушку" – "уб"* списали и порезали на алюминиевый лом. – су (спарка – уб – УЧЕБНО-БОЕВОЙ на два места для курсанта и для инструктора) В проеме люка показалась женская фигурка.
      Ходжахмет шагнул к трапу.
      – Здравствуй, Катя, Салям Алейкум.
      – Алейкум Ассалям, – ответила Катя.
      На ней был белый шелковый платок, как и положено ходить женщине на Востоке.
      – А где Саша? – спросила она, щурясь от непривычно яркого здешнего солнца, – где мой муж?
      – Я твой муж, – ответил Ходжахмет, – разве станет муж отдавать свою жену своему врагу?
      Ходжахмет улыбался.
      – Разве я буду здесь жить не с ним? – спросила Катя.
      – Ты будешь жить со мной, как это было до вашего побега, – сказал Ходжахмет.
      – Почему? – спросила Катя.
      – Потому что мы с твоим бывшим мужем так об этом договорились, – ответил Ходжахмет, беря Катю за руку и помогая ей сесть в открытый армейский джип.
      – У тебя будет твоя прежняя служанка, твоя Лидия, – сказал Ходжахмет, прижимая Катину руку к своему сердцу.
      – Я хочу увидеть Сашу, – сказала Катя.
      – Ты увидишь его завтра утром, – пообещал Ходжахмет, – а сейчас тебя отвезут в твой дом. В наш дом, – добавил Ходжахмет, подумав. …
      С Лидией даже обнялись и расцеловались.
      – Ой, я так рада, так рада, – запричитала Лидия, – я так скучала, все думала, как там моя госпожа?
      Расспросила о сыне, – С кем он там остался? Как он? Подрос ли уже за год? На кого похож?
      Не спросила только о главном, – как Катя собирается жить с Ходжахметом, в его гареме, теперь, когда Саша Мельников находится не за тридевять земель, как это было тогда, а здесь, рядом. Как это возможно?
      Лидия не спросила, побоялась обидеть госпожу, все-таки отношения у них неравные, одна жена Ходжахмета и госпожа, а другая, хоть и тоже русская, хоть и тоже москвичка, но рабыня и служанка.
      Не спросила Лидия, но про себя подумала, что такова их женская доля, отдавать свое тело, терпеть, приспосабливаться, и потом даже привязываться к своему господину, унижающему, придавливающему твое даже не столько женское, сколько человеческое достоинство.
      В этом была извечная доля женщины.
      Только цивилизация, только последние десятилетия новых европейских обществ освободили женщину, сделали ее эмансипэ, сделали ее свободной.
      И тысячелетиями красивая женщина была как вещь, переходившая из рук одного сильного в руки другого. Пришел тот, кто получше вооружен, да покрепче в плечах, да и отнял женщину – забаву для постели, как отнимал у того, кто послабее – отнимал и красивое седло, и коня, и меч и одежду. Так было везде – и в средневековой Японии, и в древней Азии, и в Египте и в Месопотамии. И готовность женщины принять волю над нею более сильного, а не более любимого, въелась в гены.
      Женщина не противилась судьбе, и покорно принимала в своё лоно фаллос нового господина. Господина – завоевателя.
      А сердцу всегда можно приказать…
      Ах, Таня, в наше время, мы не слыхали про любовь…
      Вот так!
      И сама Лидия, разве она не отдавалась каждую ночь убийцам своего мужа?
      Они убили ее мужа там на их даче в Усово по Рублевке, и она потом привыкла к тому, что прикажет Ходжахмет – пойдет она с Ливийцем. Убили Ливийца, приказали ей, и она пошла в постель к другому господину…
      Но с Катей было по-другому.
      Катя теперь уже добровольно поехала сюда в гарем к Ходжахмету.
      И мужа ее еще не убили, Лидия видела его вчера в покоях у Ходжахмета, как они там мирно беседовали…
      Значит, значит, ее госпожу продали?
      По мирному соглашению сторон?
      Значит мир уже живет не по законам европейской цивилизации, а по иным законам?
      Лидия не спросила Катю, но Катя, почувствовав немой вопрос, сама хотела рассказать. Рассказать и объяснить. Но не могла. Не могла, потому что была связана обетом тайны.
 

***

 
      Это был тяжелый разговор, очень трудный разговор с генералом Богдановым, новым начальником разведки Резервной ставки Верховного главнокомандования.
      Генерал сам нанес ей визит, посетив Катю в ее комнате на третьем жилом уровне шахтного комплекса.
      Посюсюкался с маленьким Сан-Санычем, подарив ему пластмассовый пистолетик красного цвета, молодой мамаше преподнес духи и коробку орешков в шоколадной глазури.
      Катя поставила воду в электрочайнике, достала растворимый кофе.
      Присели.
      Генерал откашлялся и начал.
      Сперва про Сашу и про его ответственное задание, что вот вернется с победой, и все заживут новой счастливой жизнью.
      Но до победы еще далеко.
      А во все времена и во всех больших войнах, подруги героев помогали своим мужьям в их ратной борьбе.
      Богатырки Брумгильда с Кримхильдой – те брали мечи и вставали спиной к спине со своими Зигфридами и Хагенами, и наши, тоже – взять хоть и кино про Александра Невского, которое как раз вчера показывали по внутреннему кабельному телевидению Ставки? Василису Буслаеву помнишь?
      И на Великой Отечественной Войне так было, и теперь…
      А у разведчика – у него своё специфическое поле битвы.
      И жена разведчика тоже, должна быть готова к тому, чтобы помочь мужу. Помочь своей Родине…
      Разве не так?
      В общем, дошли потихоньку до главного.
      Надо бы Кате вернуться к Ходжахмету.
      Саша сообщил оттуда, что так надо.
      И не просто вернуться, чтобы быть там в залоге, но вернуться именно в качестве Ходжахметовой жены.
      Неформальной, а настоящей его жены.
      – А как же Саша? – спросила было Катя, но тут же пожалела об этом, устыдившись своего глупого вопроса…
      Ну да…
      Он же сам и предложил…
      Он же сам и договорился с Ходжахметом.
      – Но если ты не поедешь, – твердо сказал Богданов, – Сашке отрежут голову, а мы проиграем эту последнюю нашу войну.
      И Катя вдруг поняла, что именно от нее, именно от них с Сашкой и зависит теперь общая судьба обитателей Ставки.
      Да что там Ставки – бери выше!
      – А Сан-Саныч? – спросила Катя.
      – А Сан-Саныч тоже солдат нашей армии, – ответил Богданов, – знаешь, как в восемнадцатом веке в гвардию зачисляли сразу по рождению, как того же Пушкинского Петрушу Гринева!
      – И он? – в волнении спросила Катя.
      – Он у нас останется, нам тоже нужна гарантия, понимаешь?
      Все понимала Катя.
      Она понятливая была.
      Оттого Саша Мельников на ней и женился.
      Теперь в посольской миссии своего мужа, Катя исполняла роль некой Верительной грамоты. …
 

 
      – Верительные грамоты вручены, экселенс! Настала пора серьезного и доверительного обмена информацией, – сказал Саша.
      – Да, – кивнул Ходжахмет, – я как раз собирался объяснить тебе некоторые позиции в новой парадигме нашего мира.
      Они сидели на открытой веранде рыбацкой хижины Ходжахмета, обставленной в Хемингуэевском стиле. Хижина представляла собой современное бунгало, расположившееся на оконечной части сильно вдававшегося в море низкого, почти пустынного мыса. Несколько пальм возвышались над плоской крышей одноэтажной хижины, давая некоторую тень, и напоминая Саше нечто уже виденное, толи на открытках, рекламировавших курорты далекой Кубы, толи в фильмах с Ди Каприо о райских островах и дико растущей индийской конопле.
      – Я где то видел твоего стюарда, – сказал Саша, когда слуга, одетый в белый пиджак с одним серебряным погоном на левом плече, поставив перед господами стаканы с ледяной кока-колой, удалился к себе в свой бар – Да, это артист одного из питерских театров, – кивнул Ходжахмет, – его фамилия Лжедмитриев, я его специально привез сюда, чтобы он служил мне здесь.
      – Ты поклонник театра музкомедии? – удивился Саша.
      – Да нет, – пожал плечами Ходжахмет, – просто он мой физический отец.
      Помолчали.
      Каждый о своем.
      – Так вот, – спохватился Ходжахмет, – я расскажу тебе по порядку, как мы пришли к получению ключа времени.
      – Я весь самое благодарное внимание, – кивнул Саша, – слушаю тебя с интересом.
      – Начну с чистой теории, – сказал Ходжахмет, делая глоток ледяной кока-колы, – Время становится пластично изменяемым при трех условиях. Первое, это скорости, близкие к скорости света, и это явление тогда еще только на уровне так называемого парадокса времени, было теоретически открыто Эйнштейном.
      В знак понимания Саша молча моргнул глазами.
      – Но управляемым процесс изменения или как мы теперь говорим, пластификации времени, становится возможным только при введении в формулу понятия о количестве информации.
      Ходжахмет испытующим взглядом поглядел на Сашу.
      – Я пока не понимаю, – признался Мельников.
      – О-кей, я постараюсь объяснить. Помнишь у Фауста, – остановись мгновенье?
      – Ну, помню.
      – Не ну! Просто Гете уже кое-что знал.
      – Что знал? – спросил Саша.
      – То, что ключ можно взять и там и там.
      – Не понимаю.
      – А что тут понимать? – усмехнулся Ходжахмет, – третья компонента, это нравственный знак, и он может быть как положительным, так и отрицательным, это зависит от того, у кого находится ключ. У дьявола, у которого Фауст брал ключ, нравственный знак один, а у Ангелов Божиих, знак полярно противоположный, так что можно найти ключ и там и там, но важно обязательно сделать выбор и обладание одной лишь информацией ничего не даст.
      – Значит их два ключа? – спросил Саша.
      – Молодец, понял, – хлопнул себя по колену Ходжахмет.
      – А какой теперь у вас? – спросил Саша.
      – Догадайся с трех раз, – хмыкнул Ходжахмет.
      – Значит, вам необходим теперь еще и второй ключ? – спросил Саша.
      – Правильно, – кивнул Ходжахмет, – он необходим нам, чтобы во временно-ситуационных пластах у нас не было бы никакой конкурентной борьбы.
      – И этот второй ключ должны достать люди с противоположно нравственным зарядом?
      Так что ли?
      – Умница, именно так. И поэтому, я тебе еще не отрубил голову. Пока.
      – А почему ты уверен, что добыв, я отдам тебе потом этот ключ? – спросил Саша.
      – Потому что ты любишь Катю, и потому что ты такой, какой ты есть, – ответил Ходжахмет.
      Ходжахмет щелкнул в воздухе пальцами, и в проёме стеклянных дверей появился послушный стюард.
      – Сочини ка нам кофе, – сказал Ходжахмет, и сладко потянувшись, медленно врастяжку произнес, – погода какая стоит а? И ночи, ночи такие звездные! По такой погоде так трахаться хочется! Сегодня оттрахаюсь по полной программе. С Катей оттрахаюсь.
      Саша ничего на это не сказал.
      Только задумчиво посмотрел в синюю морскую даль.
 

***

 
      – Колдовские заклинания это всего лишь пароли к уровням управления, – терпеливо объяснял Абдулла Аббас, – это всего лишь команды, содержащие блоки кодов управления и доступа. Говоришь "Абракадабра-сим-сим", а работает это в системе общего информационного поля с постоянно включенным вай-фай доступом, так же, как если запускаешь в обычном навигаторе команду "энтер" или "exe"…
      – Понимаю, – кивнул Саша, – но заклинания действовали не всегда.
      – Верно, и здесь вступает второе необходимое условие, – сказал Абдулла Аббас.
      – Нравственный знак? – поспешно спросил Саша.
      – Можно назвать это и так, – но математически это звучит иначе.
      – Теперь понятно, почему были белые маги и черные, и почему порою для преодоления определенного уровня требовались невинные младенцы и чистые девы.
      – Все на лету схватываешь, – поощрительно кивнул Абдулла.
      – Таким образом, первый детекторный модем для линька с небесами был создан путем набора группы монахов, которые хором твердили мантру-заклинание? – спросил Саша.
      – Верно, – кивнул Абдулла, – группами их собирали, потому что тогда еще не было психо-усилителей и мощность сигнала повышалась путем простого наращивания числа молящихся.
      – А пророки? – спросил Саша, – а как же пророки?
      – А пророки, это те, чьи внутренние возможности сами притягивали сигнал небес для линька, – пояснил Абдулла Аббас, – это либо очень чистые люди с чистым нравственным знаком, либо…
      – Очень знающие, – поторопился вставить Саша, – как доктор Фауст.
      – Почти так, – согласился Абдулла Аббас, – таких людей больше, чем нравственно чистых, но за них тоже идет борьба и они тоже все на жестком учете.
      – Там? – спросил Саша, показывая пальцев в небо.
      – И там тоже, – кивнул Абдулла.
      Они стояли в большом машинном зале, где был собран пси-усилитель.
      Монтаж реактора, питающего усилитель энергией, был уже почти закончен.
      Рабочие в голубых комбинезонах и инженеры в белых халатах сновали туда и сюда, порою едва уворачиваясь от юрких автопогрузчиков шустро носившихся по бетонному полу машинного зала.
      – Эта штука заменит нам всех наших так называемых чистых, которыми раньше мы выходили на связь с мировым облаком, – пояснил Абдулла, показывая рукою на голубоватые иридиевые стержни пси-усилителя.
      – А схему усилителя тоже оттуда слямзили? – поинтересовался Саша.
      – А откуда же еще? – цокнув языком ответил Абдулла, – не американцы же придумали в конце то концов! …
      В своем кабинете, возле монитора, Саша поставил на стол картонную иконку – образ св. Евгения Родионова.
      Святой в зеленом камуфляже, с атоматом Калашникова на груди – строго глядел на Сашу, как бы спрашивая его, – сможешь, как я смог?
 

***

 
      Катя приняла нового мужа, как если бы так было и всегда.
      Как если бы Ходжахмет всегда был ее мужем.
      Катя была женщиной.
      И красивую женскую половину дворца Ходжахмета с ее бассейнами, внутренними садами с экзотическими птицами, роскошными хранилищами картин и драгоценностей, слугами и танцовщицами, Катя находила это новое жилище куда как более комфортным, чем те две комнатки в бетонном бункере Резервной ставки, где последние пол-года они ютились с Сашей.
      – Жить надо сегодня, – сказала Катя Лидии, – жить надо сегодня, потому что завтра может уже не быть.
 

 
      Подлодка U-2545 капитан-лейтенанта Вальтера Шмидта, нырнув под лед, привычным курсом входила в ледовые гроты Антарктической базы "Новая Ля-Рошель".
      На лодках ХХ1 – го проекта не было второй отдельной каюты, и Вальтер Шмидт, любезно предоставивший свои отдельные апартаменты высокому гостю, спал в тесненькой кают-компании, а свободные от командирской вахты часы проводил на центральном посту.
      Над подсвеченным снизу штурманским столиком, висел портрет "папы" – гроссадмирала Дённица.
      Вальтер глянул на фото, приятельски подмигнул ему и повернувшись к боцману Вилли Хиндермиту, поинтересовался, – что, Вилли, пойдет теперь за тебя твоя Хельга, когда ты к ней заявишься с крестом первого класса?
      Все на лодке знали, что старина – Вилли, в свои двадцать шесть лет явно засидевшийся в женихах, уже полтора года осаждает неприступную Хельгу Браун – двадцатипятилетнюю голубоглазую красавицу, служившую техником-электриком в береговой команде базы "Новый Сен-Назер".
      – А будет крест, господин капитан-лейтенант? – с детской обидой в голосе спросил бородатый Вилли.
      – За этот поход всем кресты будут, – без тени сомнения ответил командир, – американский авианосец тридцать пять тысяч тонн водоизмещением ко дну пустили, да и гостя из Пиллау без проблем довезли.
      – Вам то, поди, Рыцарский крест на шею навесят, герр капитан-лейтенант, – вставил унтерофицер Хайнц Мейски.
      Шмидт не ответил.
      Повернулся в сторону стоящего тут же старшего инженера-механика – обер-лейтенанта Гюнтера Шепке и скомандовал, – искать полынью, всплывать под перископ. – боцман, двадцать спереди, тридцать сзади, – скомандовал инженер, – красный свет в рубке, зенитный перископ поднять.
      Вальтер Шмидт быстро поднялся по стальному вертикальному трапу в перископную, привычным движением свернул фуражку с неуставным командирским белым верхом – задом наперед, чтобы козырек не мешал глядеть в окуляры, и взявшись левою рукою за левую откидную рукоять, правой рукой, как бы по дружески обнял этот командирский прибор подводного видения.
      – Есть полынья, всплываем под перископ, антенну выдвинуть, – скомандовал командир.
      Горизонт был чист.
      Над лодкой висела "летающая тарелка" Мессершмидт Ме-1262 или "новая швальбе", как называли ее летчики и подводники.
      Их встречала Антарктида.
      – Вестовой, будите гостя, пусть побреется что-ли, – через люк крикнул Шмидт вниз на нижнюю палубу, – через час будем в "Новой Ля-Рошели".
      А Ольгис Гимпель и не спал совсем.
      Он лежал в малюсенькой капитанской каюте, на все плавание любезно предоставленную ему командиром лодки, лежал и глядел в обитый отожженным деревом потолок.
      Ольгис думал о вечных и голубых льдах.
      Вестовой вежливо кашлянул за занавеской, заменявшей здесь двери капитанской каюты, и для верности еще и постучав костяшками пальцев о панель из фанеры под красное дерево, сказал, – через час будем на базе, Гер Гимпель, я приготовлю вам все для бритья, если желаете. …
      Под огромным, более двухсот метров высотою – ледяным куполом уютно расположились четыре лодки ХХ1 серии – черные от оклеивающей их легкие корпуса резины, они изящно контрастировали с голубыми стенами вечного антарктического льда.
      Естественные полости, величиною до полу-километра в диаметре, были обнаружены немецкими географами еще до Второй мировой войны и именно сюда в сорок четвертом и сорок пятом перебрались лучшие подводники Пиллау и Данцига, Сен-Назера и Ля-Рошели.
      На пирсе лодку Шмидта встречал оркестр, девушки из береговых служб, адмирал Лютцов-Боровски и группа улыбающихся штабистов с корзинкой, в которой похрюкивал своим розовым пятачком ритуальный поросенок. Поросенку потом предстояло превратиться в жаркое. Но он этого не знал, как не знал, выходя из Сан-Франциско американский авианосец "Констеллэйшн", что пойдет на дно от двух торпед, выпущенных с U- 2545.
      Шмидт спустился по трапу, приставил руку к фуражке с белым верхом, шагнул навстречу адмиралу.
      Позади Шмидта, под взглядами выстроенной на палубе небритой команды, спускался по трапу и почетный пассажир лодки – Ольгис Гимпель.
      Его тоже встречали, но без поросенка.
      Гимпеля встречали господа из СС.
      На пирсе, позади адмиральского "мерседеса", стоял черный "БМВ" с эсэсовскими номерами и возле машины отдельной от флотских группой перетаптывались люди в черных кожаных плащах.
      Ольгис сперва подошел к адмиралу, поприветствовал его, потом обернулся к Шмидту и сказал, – я благодарю вас и вашу команду за оказанное мне гостеприимство, капитан-лейтенант, желаю удачи и новых побед.
      Шмидт лихо откозырял в ответ и потом повернувшись к стоящей на верхней палубе, выстроенной команде, подмигнул своим товарищам, мол неизвестно, что еще лучше и почетней – потопить американца на тридцать пять тысяч тонн, или довезти из Пиллау важного бонзу?
      Эсэсовцы отсалютовали Гимпелю выкинув правые руки в принятом в их Ордене приветствии.
      Расселись в просторной БМВ седьмой серии.
      Ольгис с группенфюрером Полем на заднем сиденье, штандартенфюрер Хаземан впереди с шофером, а Шульц и Цемски сели в "гелентваген" сопровождения – Как тут у вас с погодой? – толи в шутку, толи всерьез, спросил Ольгис.
      – У нас всегда вечный минус по Цельсию, – ответил Поль, – если и умрешь, то не протухнешь…
      Сказал и расхохотался своей шутке.
      Ольгис знал, что по местному обычаю, умерших эсэсовцев вмораживают в лед и считают их как бы отбывшими в длительную командировку, до той поры, когда их разморозят и оживят – в том будущем, когда ученые Рейха познают секреты оживления.
      Пробитые во льдах своды тоннеля красиво освещались встроенными светильниками и каждый, расположенный через пятьдесят метров светильник, создавал как бы новое кольцо светлого пространства. И машина неслась из кольца в кольцо, из кольца в кольцо…
      – Кольца Нибелунгов, похищенные у них Зигфридом, – подумал Ольгис.
      Но развеселый хохотун Поль не дал ему побыть в задумчивости.
      – Сейчас мы приедем в научный центр, там вас уже ждут господа ученые, а потом, а потом я отвезу вас в гостиницу и вы уже не отвертитесь от пирушки, которую мы вам там приготовили. Вы когда нибудь купались в вырубленном во льду бассейне, когда в него наливают очень горячую воду? Нет? Тогда впереди у вас незабываемое наслаждение! И там будут наши спортсменки, девушки из сборной команды рейха по синхронному плаванию. Уж мы с ними синхронно… ха-ха-ха, уж мы с ними синхронно, – и Поль засмеялся, заглядывая Гимпелю в лицо, ожидая от гостя встречной веселой реакции.
      Наконец, череда колец света и тьмы закончилась. Машина вырулила под светлый голубой купол и остановилась.
      – Приехали, – крякнул Поль, отстегивая ремень безопасности, – здесь наша наука, сейчас они будут задавать вам вопросы. Заждались вас наши ученые. и возле машины отдельной от флотских группой перетаптывались люди в черных кожаных плащах.у.своим розовым пятачком ритуальный п Пси-усилитель был уже почти что собран.
      Профессор Вили Воленштайн, которого Поль представил Ольгису дал короткие пояснения, суть которых состояла в том, что пси-усилитель на иридиево-рубиновых парах даст такой прорыв, что американцы с их жалкими попытками объединить три их огромных станции – Гренландскую, Норвежскую и Аляскинскую в единый блок устойчивого линка с мировым знанием, будут детским лепетом, этаким детекторным радиоприемником двадцатых годов прошлого столетия в сравнении с современными радиоприемниками на процессорах и микросхемах.
      – Эффект усиления происходит за счет последовательной раскачки каждой иридиево-рубиновой пары другою иридиево-рубиновой парой и так далее, – объяснял профессор Воленштайн, – такая цепочка схожа с цепью гальванических элементов, которые если соединить последовательно, то они будут приращивать напряжение, а если их соединять параллельно, то они будут приращивать ёмкость и мощность соответственно.
      – А если соединять комбинированно? – спросил Ольгис, взглядом упершись в партийный значок на галстуке профессора.
      – Совершенно верно, – кивнул профессор, – мы именно и собираемся применить в нашем пси-усилителе именно эту схему, схему комбинированного объединения иридиево-рубиновых пар. Слабые колебания одной пары, усиливаются когерентными колебаниями другой и так далее, а блоки из таких пар…
      – Заменяют сотни и тысячи молящихся и поющих мантры монахов, – перебил профессора Олег.
      – Правильно, – одобрительно кивнул профессор, – это именно то, чего не хватило нашим товарищам в сорок четвертом и сорок пятом годах, когда в Вевельсбурге тибетские монахи по программе ананербе почти уже дали все необходимые сведения и по атомной бомбе и по двигателю для летающих дисков.
      – Мы еще все изменим, дружище, – сказал Ольгис, похлопав профессора по плечу.
      Знаком руки отпустив Воленштайна, Поль пригласил Ольгиса проследовать в офис главного руководства центра.
      До совещания, на котором должен был выступить с докладом Ольгис Гимпель, еще оставалось пятнадцать минут.
      Можно было успеть выпить по чашечке кофе и выкурить по сигарете.
      – Курите английские? – поинтересовался Поль, предлагая Ольгису сигарету "Бенсон и Хэйджес".
      – Нет, спасибо, дружище, – улыбнулся Ольгис, доставая свои, – думаю, здесь остроумно и актуально курить сигареты "Антарктида" ленинградской фабрики Клары Цеткин.
      – Откуда у вас эти раритеты? – поинтересовался Поль, с любопытством разглядывая мягкую белую пачку.
      – Оттуда, из прыжка в семидесятые, – просто пожав плечами ответил Ольгис. ….
      Фанфары отгремели.
      Эсэсовцы лейбштандарта в черных парадных мундирах и стальных шлемах внесли знамена.
      Все присутствующие, стоя запели гимн эсэс "Ди фанне хох":
      Выше знамена, маршируют отряды эсэс..
      Потом, председательствующий – обергруппенфюрер Шниттке произнес речь.
      Обычную партийную речь, изобилующую общими фразами о врагах, о жидомасонах, об американской либеральной жидоплутократии и о скором грядущем крахе и того и другого.
      – Вы выступаете четвертым, после гауляйтера Новой Швабии Альфреда Розенкранца, – наклонившись к Гимпелю, прошептал Поль.
      Ольгис не волновался.
      Он любил публичные выступления и почти никогда не готовил тезисов.
      Когда знаешь о чем говорить, надо только начать, а потом никакая сила тебя уже не собьет со смысла.
      – Камарады! – обратился к присутствующим председательствующий, – слово предоставляется группенфюреру Ольгису Гимпелю, куратору научных разработок и разведки в ситуационно- временных пластах.
      Ольгис взошел на трибуну, слегка наклонил микрофон, чтобы был поближе, и обведя зал долгим взглядом, начал свой спич.
      Он говорил о том, что рано еще праздновать победу.
      Человечество вступило в последний, решающий этап схватки, схватки за информацию.
      Американцы – эти извечные соперники Германии, снова, как и сорок пятом, идут с нашими учеными почти вровень, почти колесо в колесо. И выиграет тот, у кого в последний момент будут крепче нервы и у кого в последний момент будет более устойчивый линк. Но в тоже время, в отличие от прошлых неудач, когда противниками Германии были объединенные силы Англо-американцев и Советского Союза, теперь на театре военных действий появились другие сильные соперники, Китай и Объединенные силы исламских государств. И они тоже имеют определенный прорыв в области научных разработок в пси-линке.
      – Нам важно то, – сказал Ольгис в заключение своей речи, – что мы в отличие от американцев, единолично взяли под контроль именно южный полюс, тогда как северный полюс американцам приходится делить с русскими.
      То, что для полного господства, необходимо контролировать оба полюса, и иметь два ключа, Ольгис в своей речи не сказал.
      А надо иметь два полюса и два ключа времени. …
      Голден АКАПУЛЬКО
 

 
      – Прощупывание ближнего космоса по полюсам, поиск червячного входа в полое пространство, представляете, именно так он и назвал свою статью, разве это не шпионаж? – возмущался Редрик Паттерсон.
      Впрочем, на помощника директора ФБР Генри Брауна это показное и довольно таки плохо сыгранное возмущение, за которое даже на третьесортной съемочной площадке Голливуда и пяти центов бы не дали, впечатления никакого не производило.
      За показным возмущением чиновника НАСА, ответственного за сохранение государственной тайны скрывалась либо собственная неуверенность, либо какое-то опасение быть в чем-то заподозренным.
      За годы службы в армейской разведке, а потом и в ФБР, Генри Браун нагляделся на тысячу таких вот плохих актеров, как этот Редрик Паттерсон, разыгрывающих либо сочувствие к жертве, либо возмущение жестокостью преступника, либо растерянность перед дерзким вызовом общественности. А потом, в ходе следствия выходило, что за всеми этими разыгранными чувствами скрывалось либо соучастие, либо прямое участие в преступлении, либо на самый легкий конец – халатность, по которой это преступление было совершено.