Орёлъ i соколъ

      – Мы только прощупываем и сканируем ближний к полюсу космос, – суетливо сыпал объяснениями Патерсони, – строительство таких огромных и дорогостоящих станций наблюдения не может производиться скрытно от общественности, и нам пришлось давать официальную версию назначения этих станций, по которым их целью было якобы радио-прощупывание дальнего космоса с целью обнаружения новых объектов, вроде радио-галактик и черных дыр.
      Объясняя, Паттерсон заискивающе заглядывал Брауну в глаза.
      – Ну, – поощряющее кивнул Браун, – давайте дальше..
      – Так вот, – от волнения сглотнув слюну, продолжил Паттерсон, – давая официальную версию мы даже подстраховались, сочинив и якобы настоящую, якобы подлинную версию назначения станций, де они призваны наблюдать за возможными стартами русских и северокорейских ракет.
      – Ну, – нетерпеливо буркнул Браун, слегка раздражаясь манерой Паттерсона останавливаться в значимых местах своей речи и заискивающе заглядывать в глаза.
      – Так вот, этот негодяй, этот Вэл Гилмор берёт и публикует в открытой прессе этот свой доклад, де станции предназначены для фиксирования вылетов летающих дисков из вод Северного Ледовитого океана, ни больше-ни меньше.
      – Ну, – снова буркнул Браун.
      – И он еще пишет, что каждый пролет объекта – это перемещенец во времени, и далее приводит статистику, сколько перебежчиков во временно-ситуационные пласты было в последнее время.
      – И сколько их было? – поинтересовался Браун.
      – Видите ли, – Паттерсон задумчиво взялся за подбородок, – мы научились различать типы перебежчиков. Они различаются по форме, а их форма говорит о принадлежности к временному пласту. Так, дискообразные, это перемещенцы в ближнее прошлое, не дальше десяти-пятнадцати дней. Сигарообразные – это перемещенцы в среднюю глубину до десяти лет, а шарообразные, это глубокие перемещенцы до нескольих веков и глубже.
      – А в будущее? – спросил Браун.
      – Что? – не понял Паттерсон.
      – А перемещенцы отсюда в будущее, вы их фиксировали?
      – Нет, – односложно ответил Паттерсон.
      – Почему? – удивился Браун.
      – Потому что в будущее они уходят с южного полюса, из Антарктиды, – сказал Паттерсон и почему-то натурально загрустил, такой неподдельной грустью, за которую заплатили бы даже и на первоклассной съемочной площадке Голден Фишер Майер или Парамаунт Пикчерз.
      – Ну так сколько их было? – не унимался Браун.
      – Видите ли, – Паттерсон снова схватился за свой подбородок, – мы вывели очень интересную статистику, что сильные обвалы и взлеты на бирже деловых бумаг очень связаны с количеством выходов в ближние пласты.
      – То есть? – спросил Браун, – что вы имеете ввиду?
      – А то, что это никакие не пришельцы и не чужаки, которым сто раз наплевать на наши "доу-джонсы" и "никкеи", а это наши жулики, которые ходят в ближнее прошлое и будущее, и получая информацию о курсах ценных бумаг, делают свои спекулятивные сделки.
      – И что? – спросил Браун, – вы поймали их.
      – В том то и дело, – кивнул Паттерсон, осторожно оглядываясь, как бы их никто не подслушал, – мы принялись контролировать все крупные покупки пакетов акций и нашли.
      – Кого нашли? – спросил Браун, прямо в упор глядя Паттерсону в глаза.
      – Нашли тех, кто продавал самые большие пакеты голубых фишек за три – пять дней до их падения и покупал большие пакеты акций за три дня до их взлета.
      – Ну, дальше.
      – Мы установили пять таких случаев и все они были связаны с появлением дисков за день до покупок и продаж.
      – Ну… и вы установили, кто были эти люди?
      – Да, установили, – ответил Паттерсон – И кто же они? – спросил Браун.
      – Они не настоящие, – ответил Паттерсон и покраснел, смутившись под строгим неодобрительным взглядом Брауна.
 

***

 
      – Ли Харвей Освальд, Ли Харвей Освальд был не настоящим…
      Генри Браун наконец то оторвал себе десять дней подобия некого отпуска.
      Вообще эта поездка в Италию была вроде служебной командировки. И директор ФБР, отправляя своего помощника в совместную с коллегами из НАСА поездку, напутствуя Брауна, почти по дружески советовал, – не теряйтесь там, сами понимаете – Италия и Черногория это адриатические курорты с мировым именем – в такой поездке любой даже самый сухарь – и тот пожелает расслабиться и снять жилетку самоконтроля.
      Поэтому постарайтесь сблизиться с ребятами из НАСА – кое чего сможете им перепродать в обмен на разумный бартер, но не зарывайтесь. А вообще, отдохните, попейте красного вина, пофлиртуйте, наконец, а не то вы плохо выглядите, старина…
      В Италию летели на военно-транспортном самолете СИ-130, с авиабазы в Вулверстоне.
      Вместе с Брауном летел советник американского посла в Италии Джон Лири. Джон был профессиональным разведчиком, и в ФБР, где в отличие от Лири служил Браун – знали, что Лири занимается вопросами координации американских спецслужб, а сказать вернее и честнее – шпионит и старается как можно больше вытянуть из конкурентов, как говорят русские – нахаляву.
      Как и положено разведчику, Лири был очень контактным, преуспел в умении нравиться и даже казался славным малым.
      И кабы Браун был новичком и как говорят те же русские – был бы первый год замужем, – он бы и вправду мог проглотить крючок да и поверить, что Лири тоже – вот ведь какое совпадение! – как и Браун, занимается коллекционированием старинных виниловых грампластинок. Но Браун знал, что таких совпадений в разведке не бывает. Просто Лири хорошо информирован и подготовился к поездке – а цель – обработать его – Брауна на предмет какой то их ЦРУшной подлянки. Но тут еще надо посмотреть – кто кому вперед успеет подлянку подстроить. ЦРУ – ФБР или наоборот, ФБР – ЦРУ?
      Однако все равно – интересно поболтать о приятном. Даже с человеком, который держит камень за пазухой!
      – А представляете, старина, как было бы здорово, отправиться на машине времени, скажем, в тысячу девятьсот шестьдесят пятый год? – сказал Лири.
      – А почему именно в шестьдесят пятый? – спросил Браун.
      – А потому что в том году было первое турне Биттлз по Америке и можно было купить их виниловые сорокапятиоборотные пластинки "Она любит тебя", "Дай мне твою руку", "Вечер после тяжелого дня". Я теперь обошел все антикварные магазины в Нью-Йорке и в Вашингтоне, нигде не могу найти этих пластинок, только на лазерных дисках, а зачем мне настоящему любителю эти си-дишки? Настоящий звук только на стареньком виниле!
      Да! Лири основательно-таки подготовился!
      Он хорошо знал особенности музыкального вкуса Брауна, его любовь к Биттлз и виниловым раритетам.
      – А что мы будем слушать, если в гонке с арабами и китайцами, мы проиграем? – спросил Браун, – вы там у себя в ЦРУ, вы думали об этом?
      – Мы надеемся, что мы их опередим, – ответил Лири, – в крайнем случае, не самый худший вариант, если всех нас и арабов и китайцев опередят русские, как тогда с космосом…
      – Тогда мы все будем слушать "калинка-малинка", – хмыкнул Браун.
      А сам задумался.
      Тогда в начале шестидесятых русские опередили нас с космосом.
      Их Гагарин.
      Их Королев…
      Их Ли Харвей Освальд…
      Это был первый опыт по созданию ситуационно-временного коллапса?
      Или нет? …
      Ах, Италия!
      Воистину – волшебная страна.
      Недаром, все художники ездят сюда как мусульмане ездят в Мекку.
      Не был в Италии – не великий ты художник, не настоящий!
      И не даром европейская, а почитай и вся современная цивилизация – отсюда пошли – от Рима, от латинян…
      Красотища!
      Расслабляет такая красота.
      Ну невозможно думать о войне, когда вокруг такое торжество жизни!
      На фоне таких ландшафтов можно только пить вино, любоваться женщинами и петь…
      Причем, обязательно по итальянски:
      Volyare, o-ho!
      Cantare, oh-ho-ho!
      Голосом Джанни Моранди или Паолы Берте…
      Или этого – нового, модного теперь, как его? Эроса Рамазотти!
      Браун не был дикарем.
      В школе… А он учился в очень приличных Праймери и Комприхэнсив скуулз, они группой, классом – ездили на каникулах в Рим – осматривали руины Колизея и все такое прочее. А потом еще и в старших классах, когда были в моде эти семейные обмены – он ездил в Верону по обмену с одной итальянской девочкой, что тоже гостила у его родителей в Калифорнии.
      В Вероне Браун уже был почти взрослым – ему было шестнадцать, он уже покуривал тогда и пробовал пиво. И ужасно мечтал о грудастой итальянской стриптизерше. А его вместо стриптиза таскали по Веронским достопримечательностям – где Ромео с Джульеттой жили, где они встречались, на какой площади Тибальда убили… Брауну плевать было на все на это – он все пялился на груди мамаши этой Стелы Паццони – что гостила тогда у его родителей. А мамашу эту звали Вероникой. Жгучая такая брюнетка с очень-очень белой кожей, на которой красная губная помада и красный бюстгальтер смотрелись так… Что только бы и смотрел всю жизнь на это сочетание красного, белого и черного. Браун подглядывал за сеньерой Паццони… И она его застукала. Засекла она его. Стыдно было! И на что он надеялся – пацан! Что такая красавица сеньора, замужняя дама, подарит ему поцелуй?
      Кончилось все неприятным объяснением и досрочным отъездом в домой в Сан-Диего.
      А о Веронике. О сеньоре Паццони – Браун еще несколько лет потом забыть не мог.
      И вот он снова в Италии.
      А что, если вырваться на пол-дня в Верону?
      Нагрянуть к семейству Паццони, как снег на голову!
      Какова она теперь – Вероника? Королева его детских сексуальных снов…
      Состарилась?
      Сколько ей?
      Пятьдесят семь?
      Браун поежился, представив себе, что этот Джон Лири запросто может быть в курсе всех его детских сексуальных переживаний.
      Запросто!
      И элементарно!
      Если им – ЦРУшникам – надо будет его зачем то припереть, они раскопают все его студенческие поездки и увлечения. И факт его гощевания в семействе Паццони – очень вероятно может быть зафиксирован в его досье, лежащем в ЦРУ…
      Браун снова поежился, представляя, как Джон Лири читает в этом файле следующее:
      "в мае семьдесят третьего года Генри Браун проживал в доме господина и госпожи Паццони в Вероне Италия. По программе школьного обмена. Во время пребывания в доме Паццони – ночами подглядывал за спальней госпожи Вероники Паццони… " Неприятно, если Джон читал о нем такое!
      Неприятно. И не более того.
      Потому что на такой ерунде не вербуют!
      Подглядывать за женщиной – это не уголовное преступление.
      Вербуют на более серьезных грешках.
      А серьезные грешки были…
      И докопались ли ЦРУшники до его реально серьезных грешков?
      Вот в чем вопрос! …
      Италия расслабила – сняла стресс и раскованность.
      Браун пил вино, тоннами поглощал лазанью и спагетти с морепродуктами…
      И вновь, как тогда, в шестнадцать лет – стал вдруг остро вожделеть белокожих темноволосых итальянок.
      Джон Лири все время оказывался рядом.
      Оказался рядом и в тот вечер, когда их принимали летчики с американской авиабазы в Сен-Лоренцио.
      Они были гостями трехзвездного генерала Тони Бьюконена.
      Тони пригласил их на авиабазу – отпраздновать День Благодарения.
      Браун и у себя в ФБР насмотрелся на американцев за границей.
      Ужасающее зрелище – особенно в национальные праздники.
      Все эти разномастные, но одинаково одетые в зеленую плащовку с фамилиями на правой стороне груди – все эти такие разные – и латинос, и черные афроамериканцы, и евреи, и итальянцы, объединенные только зеленой плащовкой с белоголовыми орлами на рукаве – все эти гонзалезы и мордехаи, бертолоцци и крамеры, Кимы и ли, – вдруг в один миг становились этнически чистыми среднестатистическими американцами – они все как один жарили сардельки на вертелах, пили пиво из горлышка и пытались набрасывать лассо на шеи ручных, опоенных пивом бычков…
      Браун видал такое еще на авиабазе Акапулько Голден в Мексике – где ему доводилось бывать еще в школьные годы. Они выступали с концертами перед американскими летчиками – пели им калядки на Рождество…
      Но тут под небом Италии – на своем, на американском празднике Брауну довелось побывать впервые.
      Думал – снова окунется в этот океан солдатского безвкусия – жареные сосиски на вертелах и пиво Ред Булл… А потом пародия на мини-родео с ручными бычками.
      Но все оказалось совсем иным.
      Во-первых, генерал Бьюконен пригласил настоящий эротический итальянский балет.
      Современный балет, где было около сорока прекрасных девушек.
      А кроме того – на авиабазе своих женщин было хоть отбавляй!
      И все такие красотки!
      Браун выпил три или четыре бокала кьянти и сильно увлекся одной девушкой с лейтенантскими звездочками.
      Ее звали Элла-Джейн и она была из Аризоны.
      Здесь в Италии она занималась прикладной психологией.
      Она подбирала экипажи для бомбардировщиков и для вертолетов.
      Чтобы члены экипажей не ссорились и работали слаженно и эффективно.
      Браун танцевал с Эллой Джейн и собирался пригласить ее погулять вдоль прибрежной полосы.
      А потом и выпить кьянти у него в номере. …
      Они сидели в номере у Джона Лири.
      Браун, его подружка Элла-Джейн, сам хозяин номера – Джон и подружка Эллы-Джейн – Люси… лейтенант медицинской службы Люси Майер.
      Все много выпили.
      Девушки были полуобнажены и изнывали от излишеств – от обилия вина, острой еды, сигарет с марихуаной и секса, который уже был и который еще намечался.
      Девушки валялись на широченной софе и щелкали каналами спутникового телевидения.
      Лири говорил Брауну:
      Продукт разведки – это сведения.
      И агенты -и сведения – все это может быть товаром.
      Или предметом бартера.
      Агентов – сдают. Или перепродают.
      А сведения? А сведения – какая разница, кто их добыл и как? Важно кто их доставил в свой центр!
      Ты понимаешь?
      Браун кивал.
      Он понимал, что можно заработать.
      Когда имеешь дела с ЦРУ – всегда пахнет деньгами. ….
      – Лири, а вам не кажется, что при разработке ситуационно-временного перехода, посылая агента в тот же хоть бы и шестьдесят пятый год, вы непременно введете этого агента в искушение, сделать бизнес на тех знаниях, которые он перетащит через временной барьер?
      Элла Джейн обнимала его за шею и многозначительно пожимала своею ручкою ту внутреннюю область его бедра, что ближе к самым чувствительным местам его и вообще склонного к наслаждениям организма.
      – То, что агент, посланный в прошлое примется там играть на бирже, наперед зная изменения котировок? – спросил Лири.
      – Именно так, – ответил Браун.
      А пьяная Люси Майер тем временем что-то искала в гульфике у своего офицера ЦРУ.
      – Неужели бы вы сами, будучи посланными в тот же шестьдесят пятый, неужели удержались хоть бы и от соблазна купить те же ваши раритетные пластинки? – спросил Браун.
      Лири хмыкнул, не ответил.
      Принялся интенсивно раздевать свою пьяную подружку.
      Не получился разговор.
      Не получился.
      А ведь это он – это Лири несколько раз перебираясь туда и обратно, устраивал бури на биржах ценных бумаг.
      Ребята из архивного отдела все доподлинно точно раскопали.
      Это он продавал голубые фишки компании Энрон за неделю до скандала с их падением и именно он в далеком восьмидесятом скупил почти четверть акций никому тогда еще неизвестной компании Эппл…
      Но сейчас Брауна интересовало не это.
      Ли Харвей Освальд.
      Кто он был на самом деле?
      И на самом ли деле убили Сталина?
      Или нет?
      Или не убили?
      Война переходит в новую систему отсчета.
      Теперь армии двигаются не только по географическим координатам, но и по календарю.
      Взад и вперед.
      И смерть Рузвельта в сорок пятом?
      И атомная бомба…
      Будет ли все это таким же, в новой ситуационно-временной системе?
 

2.

 
      Всем новоделам немножко не хватает подлинности.
      Вот взять хоть этого Абдуллу Аббаса.
      Как он оглаживает свою бороду, пытаясь представить из себя этакого святого Айятоллу. А на самом то деле – глаза американские выдают подделку. Сколько не наворачивай на голову восточных уборов, а наглая американскость, а двенадцать лет, проведенных в провинциальной а от того и чисто по-американски консервативной школе и еще шесть лет в кампусе университета Штата Алабамы – не выбьешь ничем. Не замаскируешь никакими бурнусами и бородами.
      Абдулла Аббас еще раз огладил бороду и сказал, – чтобы запустить пси-усилитель, нам не хватает одного шага, нам не хватает одного события в измененном прошлом.
      – Какого события? – спросил Ходжахмет.
      – Вот еще тоже новодел, – подумал Саша Мельников, глядя на вождя мирового терроризма, – уроженец Ульяновска, как и все великие русаки, взять хоть Горького, хоть Шаляпина, хоть летчиков Чкалова и Водопьянова – все с Волги-матушки, вот и этот тоже…
      – Какого события? – повторил свой вопрос Ходжахмет.
      – Нам необходимо занять важные бифуркационные точки в ключевых слбытие-образующих временных ситуациях, – сказал Абдулла Аббас, под пристальным взглядом Ходжахмета перестав оглаживать свою бороду.
      – Рыжий рыжего спросил, чем ты бороду красИл? – вспомнилась Саше детская поговорка.
      – В какие точки, куда и с каким заданием надо забрасывать переходников? – спросил Ходжахмет.
      – Чтобы дать нашему пси-усилителю разгонный стартовый импульс, надо отойти на полную длину волны и включить там переносный иридиевый пси-генератор, который даст инициирующий толчок…
      – Я понял, не объясняй, – перебил Абдуллу Ходжахмет, – в какой дате эта бифуркационная точка?
      – Мы будем запускать наш усилитель третьего ноября, а значит, если отступить на полную длину волны, то включить инициирующее зажигание, надо отступив в прошлое на шестнадцать лет плюс та поправка, которую укажут наши расчетчики.
      – По всему выходит, тебе туда забрасываться, – сказал Ходжахмет, выразительно поглядев на Сашу, – ты нам там стартовый генератор установишь, вернешься, а я тебя за это прощу.
      Саша в волнении сглотнул слюну.
      – Оставь нас, Абдулла, – сказал Ходжахмет, – нам с господином Мельниковым поговорить надо.
      Ходжахмет дернул шнурок колокольчика, и тут же, буквально из стены, а на самом деле из прорези в настенном ковре, появилась любимая служанка Ходжахмета – Ирина – дочь Лидии, что служила теперь Кате.
      Ирочке было шестнадцать.
      Гибкая, стройная.
      В шелковых, открывавших красивый живот шарвалях, в вышитом топике и с газовой повязкой, закрывавшей низ лица, она сверкала на хозяина огромными по-московски голубыми глазами.
      Ходжахмет сказал два слова по арабски и Ирина быстро и плавно уплыла за занавеску, откуда через минуту вернулась с двумя чашечками кофе на серебряном подносе и двумя стаканами ледяной воды.
      – Поезжай-ка ты в командировку, Саша, – сказал Ходжахмет, поднося чашечку к губам, – вернешься, отдам тебе Катю, а не вернешься, сам понимаешь.
      – Дай с Катей перед отправкой увидеться, – попросил Саша.
      – Не могу, – ответил Ходжахмет, – пока она моя жена, не могу, это хорам, а вот вернешься, отдам тебе жену и она станет твоей, так можно.
      Ходжахмет как хороший психолог-садист, глядел и наслаждался, как при словах, "моя жена", желваки заходили на Сашиных скулах.
      – Я поеду, – кивнул Саша, – когда отправка?
      – Может и завтра, – задумчиво сказал Ходжахмет, – а может, и через неделю. Как маленький переносный пси-генератор готов будет, да как мы успеем тебя проинструктировать.
      – Насчет генератора? – спросил Саша.
      – Нет, насчет генератора там нечего и инструктировать, нажал кнопку и всего делов, а инструктаж будет о том, кого там убить надо будет, да кого здесь убьют, если ты чего-то там не так сделаешь.
      – Убьют Катю? – спросил Саша.
      – Нет, зачем же Катю? – изумился Ходжахмет, – Катя прекрасно останется моей женой, а вот убьют одного маленького мальчика, того что сейчас в бункере на Урале с няней живет, ты понял о ком я говорю?
      – Понял, – ответил Саша и желваки снова загуляли у него под скулами.
 

3.

 
      В Ольке Шленниковой горбачевская перестройка загубила комсомольского лидера самых гигантских потенций. Когда они заканчивали школу, комсомол уже был на последнем издыхании и пытался заниматься какой то там коммерцией, открывая то платные дискотеки, то видеосалоны. За то, наверное, все и прозвали Шленникову – "Членниковой"… Не в смысле – член ВЛКСМ, а в смысле – член – как гениталий.
      Потом они разбежались – кто куда. Лешка Старцев – в военное училище, как и мечтал – в десантное, Пашка Митрофанов – в экономический институт, по папашиным стопам, Леха Игнатенко – в большой спорт… И быть бы Ольке Шленниковой при ее способностях – вторым секретарем горкома комсомола с плавным потом переходом из Ульяновска в Москву на профсоюзную, скажем работу или в Комитет Советских женщин, да случилась в стране смена экономической формации, и реализовываться Ольке пришлось не на общественной работе, а в семье, мобилизовывая на подвиги уже не массы трудящихся, а собственного мужа и детей.
      Но хоть и прошло пятнадцать лет, а все равно, как услышит Худяков в трубке командный Олькин голосок, рука так и тянется к кошельку за десятью копейками комсомольских взносов.
      Тут она как то позвонила перед бывшими майскими праздниками, которые теперь непонятно как называются…
      – Слыш, Худяков! Двадцатого числа пятнадцать лет, как у нас в школе последний звонок был…
      Володя Худяков, вообще, особого энтузиазизьма по поводу посиделок с ветеранами их десятого "б" – не испытывал. С кем ему хотелось – он и так часто виделся, а со всем этим балластом – Машкой Пронькиной, Алькой Пильштяк, Веркой Золотовской, всеми теми некрасивыми, не выскочившими замуж или быстро разведшимися девахами, которые теперь искали любого повода чтоб выйти в свет, ему совсем не хотелось.
      Но Олька убедила.
      Все-таки дата круглая. Пятнадцать лет…
      – А че не на годовщину выпускного? А на последний звонок? – поинтересовался Худяков на всякий случай.
      – А потому что там у всех девочек дачи начнутся – отпуска – фиг кого соберешь…
      Одним словом, уговорила его Олька, подписался он на это рандеву с прошлым.
      Мальчики – несут спиртное – девочки – закуску. Как в старые добрые школьные времена.
      Но и еще одно обстоятельство подкупило Худякова.
      Анька поклялась – побожилась, что вызвонила самого Пашку Митрофанова.
      Самого Пашку…
      И как ей это удалось?
      Впрочем – на то Шленникова-Членникова и комсомольский организатор, чтобы пробить – достать, организовать…
      Худяков даже представил себе, как в приемной Пашки… у него их наверное – две – этакой анфиладой, в первой три секретарши, а во второй приемной одна самая красивая и стервозная… Худяков даже представил, как звонит в приемной телефон и стервозная переспрашивает, – какая это еще Шленникова? Павел Витальевич сейчас в Кремле у Президента и оттуда поедет в дом правительства на совещание… И когда освободится – не знаю…
      Вобщем, как Шленникова его достала – первого и последнего миллионера ихнего – целого заместителя министра – одному Богу известно.
      Но не побрезговал ими – сказал, что приедет.
      Собрались у Альки Пильштяк.
      Это и хорошо, что не пошли в ресторан.
      У Альки от родителей четырехкомнатная квартира в центре Ульяновска осталась. А мужа – идиота, она уже года три как выгнала, без права даже и помыслить о каком либо квадратном метре. Даром что – выпускница Ульяновского педа с красным дипломом!
      Худяков пришел, когда почти все уже собрались.
      Чмокнул в щечку выскочившую в прихожую Шленникову, сунул Альке, как хозяйке дома, три дежурных гвоздики и прижимая к пузу коньяк с шампанским, пошел, куда показали девчонки – в гостиную, откуда уже доносились и раскованный смех, и гитарные аккорды, и звон хозяйского мельхиора по не опустевшим еще салатницам…
      – А вот и Худяков пришел, как всегда с опозданием – точно ко второму уроку, – острил с дивана, вальяжно развалившийся Леха Игнатенко.
      Опоздавшему налили штрафную. Худяков отказываться не стал. Выпил.
      Верка Золотовская заботливо стала нагребать ему каких то вечных оливье и под шубой. Чувствуется – мужа нет. А хочется!
      Жуя, Худяков оглядел стол.
      В центре внимания – Пашка.
      Не обманула Шленникова – привезла – таки им ихнюю знаменитость.
      Пашка точно как говорят – забурел.
      Какая то в нем не местная, не питерская холеность образовалась.
      Ручки прям – дебелые. Пухленькие. Небось, ничего тяжелее авторучки не поднимают…
      И шея, подпираемая необычайно белым крахмалом воротника, такая нежная… И подбородок…
      Его парикмахер бреет, наверное?
      А ведь Володя ему в десятом классе по этому подбородку…
      А эти манжеты с золотыми запонками!
      И почему то вспомнились слова из Евангелия, про Христово Преображение на горе Елеонской, что одежды Его стали белее чем снег.
      И вспомнил Володя Худяков, как юшка, что заструилась тогда из носа по Пашкиной бороде, капала на белую… Точно! Белая тогда на нем рубаха была… Любил он белые рубахи. Вся грудь на рубахе тогда в багровых пятнах была.
      А Оля Лазарева все равно ушла к нему.
      И напрасно Худяков, как дурак тогда думал, что достаточно разбить сопернику морду, как девушка становится твоей…
      Девчонки…
      А их девчонки уже на заре перестройки понимали, где деньги лежат…
      Пусть не все, а только самые красивые.
      Такие красивые, как его Оля Лазарева.
      И она потом уехала с этим Пашкой в Москву.
      И забыла про их с Володькой остров, про их с Володькой на этом острове дуб…
      А потом они там с этим Пашкой развелись.
      Кто то рассказывал, что Пашка ее стал под нужных людей подкладывать…
      Ольку.
      Его Худякова Ольку.
      С которой он целовался на том острове на Волге, возле дуба под дождем целовался.
      Теперь все наперебой хотели завладеть Пашкиным вниманием.
      – Паша, Паша, а когда новый дефолт будет?
      – Паша, а во что лучше деньги вкладывать, в доллар иди в евро?
      – Паш, а возьми меня к себе в секретарши, я и на калькуляторе и на компьютере умею… И раком на столе…
      – Пашка, а ты политику Чубайса во что оцениваешь?
      Когда девки уговорили парней устроить по старой памяти танцульки с обжиманцами, Худяков пошел с Витькой Глагоевым на лестничную площадку.
      Курить.
      Ну не с Шленниковой же или Веркой обжиматься – старушками этими, в самом деле!
      – Ну как тебе?
      – Ненавижу. Суки они там все, это они нас в первую Чеченскую подставили.
      – И Пашка?
      – А Пашка там у них видать первый, когда надо Родину продать… Ты его рожу хорошо разглядел?
      – Да уж…
      Худяков курил пряча сигарету в рукав. Разведческая окопная привычка.
      – Попадись он мне тогда, когда Лебедь по их с Елкиным наущению Хасавюрт подписал, я бы обоймы из Стечкина не пожалел!
      – На Пашку?
      – И на Пашку твоего в первую очередь.
      – А почему "моего"?
      – А не ты ли ему после вечера старшеклассников на восьмое марта фэйс чистил?
      – Ну а почему ему в первую очередь, а не Лебедю или Елкину?
      – А потому что эта сука – наш одноклассник… Наш он… А знаешь, как мы еще в училище, если среди своих гадина заводилась?
      А потом к ним на лестницу вдруг выкатились провожающие.
      Провожали – Пашку, разумеется.
      Ну не может же правительственное лицо целый вечер бездарно загубить на убогих одноклассников!
      – Пашенька, ну посидел бы еще!
      – Пашка, ну когда мы тебя еще увидим!
      – Пашка!
      А на нижней площадке уже двое телохранителей – топтунов – с радиолами – воки-токи, да с береттами под мышками черных плащей.
      – Всем привет. Всех целую, девочки…
      А на Худякова посмотрел.
      Индивидуально посмотрел.
      Удостоил…
      – Ну че, все дуешься на меня, ебельдос?
      – А почему ебельдос, – машинально переспросил Худяков, ничего умнее не придумав, как униженно вступить в дурацкий разговор на его на Пашкиных условиях.
      – А потому ебельдос, что мы так в девяносто первом демократов называли – от слов Ельцин и Белый дом.
      – А разве я демократ?
      – А разве нет?
      Худякову стало стыдно оттого, что он разговаривал с ним. И что ВСЕ это видели.
      А Пашка уже сбегал вниз, прикрываемый сзади – широкой спиной двухметрового телохранителя…
      Потом Худяков напился.
      Намешал, как в детстве – вина с водкой, пива с шампанским…
      И Верка Золотовская намекала, прижимаясь субтильными своими грудками. Мол, поехали ко мне…
      А Худяков поехал к Витьке Глагоеву.
      У него – двухкомнатная в районе Киндяковки. На троих с папой и мамой. И может от того, чтобы как то сыну дать подышать свободой, они каждую весну – едва апрель на дворе – уезжали в Инзу, где на пенсии купили себе дом деревенский совсем по дешевке. И жили там до самых ноябрьских морозов. Так что – Володьке еще ничего – в жилищном смысле. Другим ветеранам еще хуже приходилось.
      – Гляди, чего покажу…
      Худяков осторожно прикоснулся к виданному разве что только в телевизионных сериалах.
      – Настоящая снайперская?
      – СВД… Армейская.
      – А через это ночью тоже видать?
      – Можно и ночной прицел, если понадобится…
      – И не боишься?
      – А я после второй Чеченской ничего не боюсь.
      Пили сидя на кухне. Чего взад-вперед тарелки да стаканы таскать!
      Володя все так и курил, смешно пряча сигарету в рукав.
      – А ты ему Олю простил?
      Худяков молчал…