Что мы знаем о времени?
      Можно пустить кинопленку задом наперед.
      Можно увидать при этом будоражащие сознание парадоксальные события, как например, прыгуна, вперед ногами выскакивающего из воды, преодолевающего закон всемирного тяготения и возносящегося на десятиметровую вышку…
      Или другое…
      Как в процессе еды, человек будет доставать изо-рта и складывать ложкой в тарелку порцию какого-нибудь горохового супа или сосисок с горошком, поднимающихся из недр его желудка…
      Но разве это искомое?
      Разве это ответ на вопрос?
      Все-таки время, это улица с логически обусловленным односторонним движением, косвенно доказывающая божественное происхождение мира…
      Ведь и знаменитый фордовский конвейер можно запросто пустить задом наперед, причем даже не прибегая к обратной киносъемке…
      Просто приказать начальнику производства, что так нужно!
      И тогда уже собранные машины, загонять со склада на ленту, где рабочие пооперационно примутся развинчивать машину на агрегаты, а агрегаты на мелкие детали…
      Но нужно ли это творцу?
      Но можно представить себе мир, которому не свойственен признак времени.
      Статически застывший счастливый мир.
      Вот оно – Фаустово "остановись мгновенье"!
      Время – свойство живого, движущегося мира…
      Живого, и потому – "еще" или "уже" – насчастливого…
      Потому как Время – оно оживляет не только созидательные, ведущие к счастью, но и деструктивные процессы, уводящие от счастливого момента обладания ею.
 

 
      Товарищ Лю ден Лао умел принимать иностранных гостей.
      Этому искусству товарищ Лю научился у великих мыслителей древности, еще студентом Пекинского университета, прочтя трактат Шестого патриарха Хэй – Нэна о том, как следует вести дипломатические переговоры.
      Товарищ Лю хорошо усвоил предписанные трактатом правила – "роскошь и спокойное течение приема должны уверить воинственного соседа в том, что силы императора настолько велики, что ему не о чем беспокоится, кроме как о приятном времяпровождении… Танцы девушек, нарядные костюмы придворных, должны внушать гостю благоговенный трепет перед богатством императора, а устрашающий вид его воинов – внушить ему страх перед самой мыслью о войне… Спокойствие же императора должно уверить гостя в том, что он не боится воинственного соседа…
      Император боится только расстройства своего желудка за обедом…" Но товарищ Лю не боялся и расстройства желудка.
      Товарищ Лю ничего не боялся.
      После того, как господина Ходжахмета катали на гребных лодках по волнам Желтой реки, их ждал обед, состоявший из блюд традиционной "Утки по Пекински", а вечером они вместе с господином Ходжахметом должны были посетить Пекинскую оперу..
      – Как жаль, дорогой господин Ходжахмет, – прижав руку к груди с улыбкой сказал товарищ Лю, – как жаль, что по вашей вере и вашим уважаемым мною обычаям, вы не можете попробовать рисовой водки и кислого ржаного пива, подаваемых моими поварами к блюдам Утки по Пекински, но я из чувства солидарности тоже не стану сегодня пить рисовую водку, заменив ее простой водой.
      – Я ценю вашу участливость, господин Лю ден Лао, – отвечал Ходжахмет, – и когда вы будете у нас в Багдаде с ответным визитом, я тоже обязательно откажусь от какой-нибудь из своих привычек.
      – От ночи с тремя наложницами, – по-китайски шепнул сзади товарищ Ван Хэ, полагая, что переводчик не станет переводить на арабский эту его реплику.
      – В интересах Поднебесной не отказываться, а приобретать, – сказал товарищ Лю ден Лао со своей неизменной исполненной мудрости улыбкой, – мы не станем ни от чего отказываться, господин Ходжахмет, в интересах наших могучих государств только приобретение, только взаимовыгодное сотрудничество, а не самоограничения.
      Потому что самоограничения это удел побежденных и слабых.
      – Вы правы, господин Лю ден Лао, – сказал Ходжахмет, – вы воистину являетесь достойным преемником великих мудрецов древнего Китая, как мне и говорили о вас.
      – Спасибо за приятный комплимент, – прижав руку к груди, сказал Лю ден Лао, – но отчего вы не поинтересуетесь, в чем мы видим наше взаимовыгодное сотрудничество?
      Ходжахмет отложил палочки, которыми ел рис, вытер усы и бороду, и с пол-минуты молча пожевав губами, наконец произнес, – мы остались единственными реальными силами на этой планете, господин Лю, и мы должны договориться. Договориться, но не уничтожать друг-друга. Мы должны поместиться на этой планете таким образом, чтобы не мешать друг другу. И именно за этим я сюда и приехал.
      – Вы полагаете, что вы уже окончательно покончили с русскими? – спросил молчавший до этого товарищ Ван Хэ.
      – Вы ведь знаете, я сам русский, – ответил Ходжахмет, пристально поглядев товарищу Ван в его коричневые глаза, – я сам русский и поэтому очень ревнив в отношении того, как будет делиться русское наследство.
      – А вам доподлинно известна дата Третьего Пришествия? – спросил товарищ Лю ден Лао.
      Это был главный вопрос переговоров.
      Кто знал о Третьем Пришествии, тот знал и о ключе Времени.
      А кто знал о ключе Времени, тот знал и имя хранителя Ключа.
      Товарищ Ван Хэ внешне сохраняя спокойствие, весь дрожал изнутри и сердце его, изнемогая от избыточного адреналина, стучало, словно дизельный мотор подлодки, на которой товарищу Ван Хэ довелось пройти всю срочную службу после окончания университета…
      Товарищ Ван Хэ не сводил глаз с господина Ходжахмета.
      – Неужели он знает? Неужели, товарищ Лю ден Лао не ошибся в своих предположениях?
      Ведь новый и последний передел мира, о котором писали древние китайские мудрецы, должен произойти тогда, когда соединятся прошлое и будущее…
      Ни один из толкователей пророчества не мог объяснить ныне очевидного…
      Связь прошлого и будущего, когда соединятся времена.
      Так вот…
      Знает ли об этом Ходжахмет?
      Знает ли он о том, что ключом к новому и окончательному переделу станет ключ от Времени?
      – Мне известна дата Третьего Пришествия, – спокойно ответил Ходжахмет, – и мне известно, у кого ключ.
 

 
      – А не передерутся они за российское наследство? – спросил Мельников.
      Они сидели в бывшем кабинете Старцева.
      Генерал Ерохин, исполнявший обязанности Командующего резервной ставкой, майоры Грабец, Цугаринов и герой последних событий – Саша Мельников.
      На столе стояла початая бутылка коньяка и пять рюмок.
      Пятая, накрытая кусочком хлеба – стояла рядом с фотографией генерала Старцева.
      – У Ходжахмета встала работа его научного центра, – сказал Цугаринов, – он без китайской помощи теперь никак не сможет продвинуться дальше, ему нужны чистые проводники из Тибета.
      – А китайцам нужна Сибирь до Урала, – заметил Грабец, – может они сторгуются?
      Ерохин поглядел на Цугаринова и кивнул, угадав его намерение наполнить еще по одной.
      – За Старцева, светлая ему память, – сказал Ерохин, – только благодаря его решимости, Ставка выстояла и пока мы еще живы и сражаемся.
      Молча выпили.
      Ерохин слегка сморщился от резкой горечи не шибко т о марочного грузинского коньяка и задумчиво поглядел в дно опустошенной им рюмки.
      – Судя по всему, не долго тебе придется Саша побыть подле жены да маленького сына, – сказал Ерохин, – надо тебе теперь снова собираться к Ходжахмету.
      – Вот личные дела ученых Сидельникова и Бурлакова, – оживившийся Цугаринов подсунул Саше две простых картонных папки с бумагами, – тебе теперь предстоит заняться этими господами.
      – Мне привезти их сюда живыми? – спросил Саша, ставя рюмку на стол.
      – Это был бы идеальный вариант, – кивнул Цугаринов, – но если привезти Сидельникова с Бурлаковым не получится, надо сделать так, чтобы они не успели ничего сделать, когда Ходжахмет привезет Заир-паше новых тибетских проводников.
      Значит снова в дорогу?
      Значит, снова лететь с генералом Закосовым на его спарке Су-37…
 

***

 
      – Значит, ты снова улетаешь? – спросила Катя.
      – У меня служба, – ответил Саша, щекой прижавшись к катюшиному затылку.
      – Мы будем тебя ждать, – тихо сказала Катя, и добавила со вздохом, – ты только помни там, что у тебя есть сын, которому нужен живой отец.
      – Буду, – ответил Саша, поднимаясь.
      В коридоре его уже ждал ординарец, а на верху, возле устья шахты ждал УАЗик, чтобы отвезти Сашу на аэродром.
      Чтобы отвезти Сашу в бездну ВЕЧНОСТИ, где нынче обитал обладатель ключа ВРЕМЕНИ.
      Ольгис Гимпель …
      Было седьмое октября.
      На дворе, ненавязчивой мудростью червонного золота шелестела тихая осень.
      Снегирев поймал себя на том, что вот уже минут пять как, выпростав из под одеяла ноги, сидит на кровати и словно растение, без единой человечьей мысли глядит в окно, то ли просто изумленно любуясь парадом каратиновых красок, то ли гармонично слившись вдруг с этим осенним садом – в невольном резонансе союзных с ним вибраций…
      В противоречивой прохладе дерев, Снегирев почуял покорную и вместе с тем исполненную благородства готовность этой красоты – умереть… Умереть, выполнив свой долг – родив плоды и накормив птиц… Но умереть красиво, дав свой последний перед смертью парад, перед вечным сном – нарядившись в нежно желтые и в смело – красные цвета.
      Зваными гостями на этот праздник, в пустой по утру сад, потихоньку слетались веселые птицы.
      И грустные мысли тоже потихоньку слетались в голову Олега.
      Потому как для чего еще рдеют осенние сады – как не для пира веселых птиц и не для ветра грустных мыслей в головах созерцателей!
      Босыми ногами Снегирев прошлепал к двери.
      Отодвинул занавеску, которая была нужна в жаркие дни ушедшего лета. Считалось, что пропуская воздух, она вроде бы как служит преградой для насекомых… Теперь эти высохшие кадаврики, так и не добравшихся до Олеговой крови комаров – черными точечками нарушали белую гармонию подоконника… еще раз косвенно напоминая – что лето ушло безвозвратно..
      Лето ушло.
      Вот скоро и птицы, склевав остатки черноплодной рябины – улетят в теплые края – в Турцию, в Египет…
      И только он – человек – царь природы – останется в зимнем заснеженном саду.
      Потому как он – человек – не так зависим от природных колебаний.
      Потому, как человек – более сложное творение, нежели комар или птица…
      Босыми ногами Олег ступил на холодные, неожиданно неприятные в своей колкости доски крыльца. А в иные времена – когда их нагревало утреннее июльское солнце, это дерево под ногами так приятно и шершаво ласкало его Олегово плоскостопие!
      Осень…
      Птицы улетят.
      Лишь он – царь природы – останется.
      Олег Снегирев.
      Красный снегирь в белом безмолвии заснувшего Божьего сада.
      В царствии своем.
      В своем царствии Снегиря. …
      Этот сад Олег реконструировал по детским воспоминаниям.
      До самых мелочей.
      До трещинки в третьей плитке мощения той самой дорожки, до незабываемого изгиба тропинки в том месте, где она пронизывала куст ивняка.
      Особенно повозился со старою березой.
      Конечно же ее давно срубили, когда луга в пойме реки Пахры тоже стали нарезать под садовые участки.
      А ведь с той березой так много было связано.
      Сколько было лазано-перелазано по ее податливым и таким удобным для детских игрищ сучкам! Это была ласковая береза. Она любила детей и как бы поддавалась, как иной раз в игре взрослые поддаются любимым внукам. Хочешь почувствовать себя настоящим индейцем? Полезай – не бойся! Не упадешь!
      У той березы одна ветка очень характерно отходила от ствола – на высоте поднятых детских рук под самым натуральным прямым углом. И тем самым образовывался как бы удобный турник, или если надо – скамейка – чтобы сидеть вдвоем, а то и втроем – глядеть, как взрослые ребята играют в футбол.
      А береза и стояла как раз на краю их футбольной площадки.
      Олег помнил, как его дяди – дядя Женя и дядя Толя, когда были еще совсем молодыми – ставили там футбольные ворота, снимали дерн по канту поля и штрафных площадок, обозначали центральный круг. И еще помнил, как дядя Женя учил бросать нож, чтобы тот втыкался в дерево на высоте груди.
      Тогда все взрослые с ума сходили по Великолепной семерке с Юлом Бриннером.
      И дядя Женя учил его – Олежку – по-ковбойски бросать нож. Не с верхнего замаха, а с нижнего, от бедра.
      Бедная березка!
      Сколько ей пришлось выстрадать.
      Терпеливая…
      Потом, во втором царствии своем, он велел найти такую же.
      И долго отбирал из тысячи вариантов, предложенных лесниками.
      И выбранную им двойницу – в монолите грунта со всей ее могучей корневой системой – вертолетом потом доставили аж из под Малоярославца.
      И посадили – точно на то же самое место.
      Точно в том же направлении – сориентировав и ее откинувшуюся в сторону нижнюю ветку, что на высоте поднятых детских рук образовывала подобие естественного турника. ….
      Первое возвращение.
 

 
      Всю эту неделю Сталин жил на ближней даче.
      Здесь легче переносилась осень.
      Все-таки джигиту уже не двадцать и не тридцать лет!
      Уже покалывает и порою тревожно дергает то тут то там.
      А ведь бывало, в Туруханском крае – он, грузин – да по морозу то! На лыжах, да с ружьишком…
      Сталин подошел к окну, выходящему на большой двор и принялся медленно перебирая шнур, подымать тяжелую темно-зеленую портьеру.
      После смерти Аллилуевой Сталин не любил кремлевскую квартиру.
      Замешкавшийся топтун в фуражке с васильковым околышем, поздно заметив, как дрогнули занавеси в окнах "хозяина", метнулся с середины двора под грибок.
      – Смешной, – отметил про себя Сталин, пожевав рыжий ус.
      Охране не рекомендовалось мельтешить под окнами, дабы не мешать вождю думать о судьбах человечества.
      Иосиф Виссарионович достал из нагрудного кармана кителя свою трубку, закусил мундштук и прошлепал грузинскими чунями без задников к любимому роялю.
      Сам он никогда не играл.
      Но вот друг его – Андрей Жданов, тот мог!
      – Надо сегодня позвонить Андрею в Ленинград, – наметил себе Сталин, – как у него сердце? Хорошо ли лечат его ленинградские врачи? Вот, кабы не была Светланка дурой набитой, поженить бы их с сыном Андрея, как бы хорошо было! Тогда бы Андрей сыграл бы на рояле – на свадьбе то!
      Неслышно вошел Поскребышев.
      Он стоял в проеме, сливаясь с интерьером – только блестящая лысина предательски демаскировала.
      Сталин поругивал Поскребышева за эту манеру неслышно подкрадываться – потому как только сам хозяин имел прерогативу на такие привычки.
      Поскребышев кашлянул в кулак, чтобы превентивно снять с себя обвинения в том, что "опять взял дурацкую манеру подкрадываться".
      – Что? – односложно спросил Сталин, демонстративно повернувшись к Поскребышеву спиной.
      Стоя посреди ковра, Хозяин набивал трубку и верный секретарь, адъютант, денщик и груша для битья в одном лице – в который уже раз изучал спину этого невысокого человека, отмечая про себя, что вот он какой – все еще стройный, не растолстевший. А вот носки шерстяные, пятками светившиеся из под обреза синих диагоналевых брюк, надо бы новые ему связать. Эти уже вон – штопаные. Скромен…
      Скромен хозяин. Нынче опять в кабинете не раздеваясь спал – на кожаном диване, укрывшись шинелькой кавалерийской – любимой своей.
      – Берия в малой приемной ждет, Иосиф Виссарионович, говорит срочное у него, – стараясь говорить спокойно и размеренно, – доложил Поскребышев.
      – Ну так и что? – раскуривая трубку и повернувшись в пол-оборота, еще раз спросил Сталин.
      Поскребышев вздохнул, понимая, что Хозяин нынче не в духе. И надо бы давать ему высыпаться по человечески, а то никаких даже самых стальных нервов у вождя на них не хватит – ни на врагов, ни на друзей.
      – В большой приемной Михал Иваныч Калинин, товарищи Микоян и Шверник с Булганиным и еще этот молодой товарищ из Ленинграда – Косыгин, они к вам на семнадцать часов записаны.
      Семнадцать часов – это был как бы "утренний прием". День вождя начинался после пятнадцати… Зато заканчивался под утро. И вечерний прием товарищей бывало случался и в три часа ночи.
      Сталин помнил про это совещание. Всесоюзный староста с армянином Микояном будут представлять новые планы по улучшению жизни трудящихся. Это в связи с коррективами из за незапланированных расходов на новые вооружения. Ох уж этот прожектер Тухачевский, сколько народных денег вылетело в трубу из-за его заоблачных идей – все эти радиоуправляемые эскадрильи, да полчища гоночных танков-прыгунцов! Теперь, накануне реальной войны придется все, ну буквально все перестраивать. А это дополнительные деньги. А где их взять? Снова урезать со стола трудящихся? Вот и вызвал Всесоюзного с армяшкой Микояном – пусть думают! А заодно они и какого-то перспективного хозяйственника из Ленинграда привезли – Алексея Косыгина, говорят – башковитый…
      – Ну так и что? – уже совершенно обернувшись в фас, спросил Сталин.
      Поскребышев еще раз кашлянул в кулак и сказал, стараясь придать лицу как можно меньше выразительности,
      – Лаврентий Павлович Берия в малой приемной просит, чтобы вы приняли его вне очереди по очень срочному делу, не терпящему отлагательства.
      Сталин не подал вида, что встревожился. Не любил он этих неожиданных визитов Лаврентия. Но молча махнул кистью руки с зажатой в ней трубкой, мол, приглашай, чего уж там… И отвернувшись пошлепал своими грузинскими чунями без задников в нижний кабинет.
      – Сколько стоит такой костюм, товарищ Берия? – спросил Сталин вместо того, чтобы ответить на приветствие своего министра госбезопасности.
      Берия был в дорогом английском костюме в тонкую полоску, что по замыслу должно было бы его стройнить.
      – Отчего все эти грузины так любят хорошо одеваться? – задался вопросом Сталин, совсем позабыв, что он сам тоже в некотором роде – грузин.
      – Я не знаю, сколько точно стоит, но я спрошу, Иосиф Виссарионович! – ответил Берия, с непроницаемым выражением.
      Лаврентий явно нервничал.
      Сталин умел хорошо чувствовать внутренне напряжение своих виз-а-ви.
      И умел строить на этом темпоритм беседы. Чтобы ему – Сталину было спокойно думать, и чтобы собеседник был откровенен.
      – Что у тебя, Лаврентий? – спросил Вождь, не предлагая министру даже присесть, – Сталина в приемной ждут четыре члена Центрального Комитета нашей партии, а ты врываешься, и Сталин не может начать важное совещание!
      Берия знал эту манеру вождя говорить о себе в третьем лице. И когда Хозяин начинал так говорить – это не предвещало ничего хорошего.
      Берия понимал, что Хозяин им теперь очень и очень недоволен.
      В экстренном предвоенном повороте с концепцией перевооружения Сталин видел вину и его – Берии. Де проморгали новые тенденции у немцев – их ставку на скороподъемные высотные истребители профессора Вилли Мессершмидта с турбонаддувом, которые в пух и прах и в хвост и в гриву лупили сперва испанскую авиацию республиканцев, потом польскую и французскую, а вот теперь принялись и за англичан с их хвалеными "летающими роллс-ройсами". А Берия все Яковлева своего протеже тащил – протаскивал. А тот – негодяй – дезинформировал Центральный Комитет… И все наслоилось – Тухачевский – явный агент англичан – запутал со своими прожектами гоночной войны радиоуправляемых танковых армад, на которые уже псу под хвост были брошены миллионы и миллионы народных рублей… А тут еще и Берия, разумеется – запоздал… Недоглядел.
      – Товарищ Сталин, это очень важно и срочно, – сказал Берия.
      Если он не обращается к нему – к Вождю – по партийной кличке "Коба", значит дело действительно серьезное, – отметил про себя Сталин.
      – Ну? – нетерпеливо спросил Вождь.
      Берия сглотнул слюну.
      Его лицо, и весь он в этом идиотском плей-бойском английском костюме теперь напоминали какую то птицу из зоологического сада. Нахохлившуюся и очень напуганную.
      – Я не знаю, как точно сформулировать, товарищ Сталин, но факты неумолимы, – вымолвил он с таким напряжением и внутренним страхом, что казалось, вот – вот сейчас прямо упадет здесь в кабинете на ковер и умрет от того секретного знания, которым располагает и которым боится поделиться со своим вождем.
      – Какие факты? Вы не торопитесь, товарищ Берия, вы не торопитесь, раз уж влезли вперед товарищей Калинина с Микояном, не торопитесь и расскажите все по порядку…
      – Я лучше с конца, а не по порядку, – ответил Берия, обливаясь потом, – в общем, в общем, к нам перебежчик из будущего. Перебежчик из будущего с огромной информацией, товарищ Сталин. ….
 

 
      Олег не просто выпросил или вытребовал у Сталина это поместье.
      Просто он сказал Иосифу Виссарионовичу, что ему было бы удобнее работать именно здесь – в Рассудово.
      И ему сразу дали целый строительный батальон под командой толкового майора. Да и смышленого архитектора из мастерской самого Щусева в придачу.
      А пока строили ему новую усадьбу, поселился Олег в деревне Кузнецово – в лучшем доме на берегу реки Пахры, где до его появления был сельсовет.
      Протянули ему линию правительственной связи. Перед въездом в деревню поставили шлагбаум. Роту ребят в васильковых фуражках распихали по колхозным домам. Все оцепили – под каждый куст бойца с собачкой – Джульбарсом посадили – как на границе!
      На машине отсюда до ближней дачи в Кунцево – сорок минут.
      Движения по Киевскому шоссе – никакого!
      Да и машину Олег себе в Кремлевском гараже присмотрел, наверное из лучших – Паккард двухсотсильный, на котором до него Вячеслав Молотов ездил. И шофера Молотовского Олег забрал вместе с машиной – Василия Ивановича Дмитрюкова. Певуна и вообще – душевного человека. И когда теперь тряслись с Василием Ивановичем на его Паккарде по булыжной мостовой Киевского шоссе, лихо обгоняя подводы колхозников, с астрономической скоростью в пятьдесят километров в час, пели они с Олегом про Ермака Тимофеевича:
      Ревела буря, дождь шумел
      Во мраке молнии блистали
      И непрерывно гром гремел
      И ветры в дебрях бушевали Олегу нравилось не только умение Василия Ивановича вдруг красиво спеть вторым голосом, от чего песня как бы начинала иначе "играть на свету", иначе светиться, но и его умение эмоционально, по актерски сыграть во всех драматических моментах…
      Особенно Олег любил "поднажать" голосом, в том месте, где пелось о гибели Ермака:
      Он надувался до вздутия красных жил на шее и ревел, словно тот самый гром над Иртышем:
      Тяжелый панцирь дар царя
      Стал гибели его виною
      И черны волны Иртыша
      Сомкнулись над его главою Собственно, Олегу особенно и не пришлось напрягаться – выпрашивать или не выпрашивать чины, звания, погоны и госдачи.
      После того разговора.
      После экстренного заседания членов Политбюро, Олег просто сам стал членом этого органа. Причем, как того и хотел, вторым после Вождя.
      И это было так естественно.
      Он, кстати, и партбилет члена ВКП (б) незамедлительно получил.
      Вместе с петлицами и удостоверением Маршала Советского Союза.
      Теперь Олег любил ходить… Нет, не ходить -любил щеголять в зеленом кителе с глухим воротом, в синих диагоналевых галифе, заправленных в высокие кавалерийские хромачи, разгуливая по пустынным площадям Кремля, козыряя попадавшимся иногда навстречу военным.
      Он ведь и представился Сталину – верным членом партии. Членом партии с… одна тысяча девятьсот восемьдесят девятого года…
      – Какого, какого года? – переспросил Сталин.
      – С того самого, когда предатели начали массово покидать ее, – ответил Олег.
 

 
      Было седьмое октября.
      Седьмое октября тысяча девятьсот сорокового.
      Точно в этот день, через шестьдесят четыре года – он Олег Снегирев поймет, как сделать это.
      И судя по всему – он будет первым, кто поймет.
      Иначе.
      Иначе, мир бы уже не был таким.
      Иначе…
      А что было бы иначе, если бы…
      Герберт Маркузе в своей книге "Одномерный человек" писал, что с изобретением атомной бомбы, мир перешел в иное измерение, теперь этот мир мог реально погибнуть…
      Но атомная бомба это еще не ТО самое оружие.
      И Великий Мозговой Прорыв Лос-Аламосского проекта во главе с Оппенгеймером – еще не был тем Последним Великим Мозговым Прорывом.
      Атомная бомба оказалась слишком грязным, уродливым и главное – примитивным оружием, которое не оставляло надежды на выигрыш даже тому, кто начинал первым.
      Белые начинают и проигрывают…
      Сама ядерная война, как оказалось, могла проявиться только в виде холодной войны, воплотившейся в гонке экономик.