ПРОВЕРКА ШПАГАТОМ

 

 
      Товарищ Лю ден Лао занимался мягкой гимнастикой по системе Цин.
      В это утреннее время никто не мог тревожить товарища Лю.
      Даже если бы небо обрушилось на Поднебесную – и то нельзя было бы потревожить товарища Лю. Покуда он не сделает весь круг из восьми упражнений – от Спящего медведя, до Голодного журавля… В каждом из восьми упражнений – восемь движений, повторяющихся по восемь раз. На весь круг уходило около часа.
      Потом товарищ Лю ден Лао умывался возле пруда во внутреннем саду, пил чай и только уже после чая, выслушивал доклад своего юного секретаря и наложника – товарища Ван Хэ.
      Сегодняшний доклад был особенно хорош и радостен.
      Русские были готовы к переговорам на условиях Пекина.
      А это означало, что великое перестроение Вселенной подходило к своей завершающей стадии, и как завещал им товарищ Мао дзе Дун, желтый человек занимал подобающее ему – главенствующее место.
      Бурлящее море когда-нибудь затихнет, -.
      Писал в своих стихах товарищ Мао, – И тогда кормчий причалит корабль революции к тихой гавани богатых даров.
      – Эти смешные русские снова хотят посетить наш Шаолинь, – смеялся Ван Хэ.
      – Да, товарищ Ван, это смешно, – согласился Лю ден Лао, вытирая руки горячим полотенцем, – они так и не догадались, что истинный Шаолинь еще при великом Мао весь перекочевал в Пекин. Какие они наивные, ездили смотреть подделку, верили нашему обману, воистину был прав Конфуций, когда говорил, что Запад никогда не удостоится великой мудрости Востока и что он останется жалким рабом своей любви к рабским привычкам и заблуждениям, пребывая в плену обманных истин истинами не являющихся.
      – Ха-ха-ха, – какие они дураки, товарищ Лю, – согласился Ван Хэ, – но это еще не все новости, с нами ищет встречи господин Ходжахмет.
      – Это тоже хорошая новость, – согласился Лю ден Лао, – он наконец понял, кто контролирует космос, он понял, что мы держим его крепко и никогда не отпустим.
      – И последняя хорошая новость, товарищ Лю, – с лучезарной улыбкой объявил Ван Хэ, – ближайший заместитель Ходжахмета Ходжаева – его советник по безопасности Алжирец сепаратно от хозяина и господина ищет встречи с нами.
      – Да, дорогой Ван, это очень хорошая новость, – согласился Лю ден Лао, – это означает, что в дом их царей вползла змея предательства, и она не уползет оттуда.
      Пока не пережалит всех обитателей этого дома. И тогда мы войдем в этот дом, чтобы забрать его.
      – Да дорогой товарищ Лю, вы как всегда правы, и как всегда говорите очень образно, подобно великим Конфуцию и Мао дзе Дуну.
      Лю ден Лао поднялся с циновки, огладил живот и сказал, – а теперь, снимай штаны товарищ Ван, и повернись ко мне своим загорелым и юным задом, а я буду метать в него стрелы моей мудрой старческой страсти, которая как листья красного клена на спокойной поверхности осеннего пруда…
 

 
      Лодка К-653 "Краснодар" была а автономном плавании уже третий месяц.
      Десятую неделю подводники не видели неба и небесных светил, не вдыхали свежего воздуха с поверхности.
      Воздух отфильтрованный.
      Вода из опреснителя.
      И постоянное раздражение оттого, что видишь все одни и те же лица.
      И какой же был шок, когда среди опостылевшего набора товарищей по отсеку, по твоей БЧ, мичман Фидиков вдруг увидал новых!
      Нет. Не из соседнего отсека, не из переборочной двери, а прямо из воздуха!
      И это в тот момент, когда лодка шла на глубине трехсот метров со скоростью двадцать пять узлов!
      Чужие в лодке.
      Чужие в отсеке…
      Такой команды то и не предусмотрено уставом.
      Можно подать в центральный пост сигнал ПОЖАР В ОТСЕКЕ.
      Или, пробоина на девять часов между сто двадцать пятым и сто двадцать шестым шпангоутами…
      Или – что в твоем отсеке пробит ВВД… Или что у тебя короткое замыкание в каком-то из кабелей и дым в отсеке…
      Но чтобы чужие в лодке?
      Откуда?
      Откуда им взяться?
      Лодка ведь идет на глубине триста метров…
      А их было пятеро.
      И в руках у них были пистолеты и ножи.
      Но стрелять им было запрещено.
      Это потом из допроса захваченного террориста они выяснили, но сперва то они ничего не поняли, сперва то они ничего не знали.
      А была вторая вахта.
      Старшим офицером на ЦП был второй помощник – капитан третьего ранга Матвеев.
      В первом отсеке вахту несла группа мичмана Фидикова.
      Фидиков как раз с грустью взирал на торпеду-толстушку, которую вскорости им и его матросам предстояло загружать в торпедный аппарат… и едва он пальцем провел по зеленой, покрытой тонким слоем солидола поверхности торпеды, как в воздухе за его спиной послышался какой-то щелчок.
      Как будто пальцами кто-то щелкнул, как в испанском танце.
      Фидиков обернулся и обомлел.
      В его отсеке, в их отсеке, в котором уже три месяца никого посторонних, кроме командира лодки, который два раза заходил в отсек, да первого помощника, который тоже два или три раза посещал их первый – торпедный отсек, никого… Ну никого никогда не было! Только командир их БЧ и командир отсека капитан-лейтенант Бояринцев, мичман Сахновский, мичман Фидиков. Главстаршина Павлинов, старшина второй статьи Семенов, старшина второй статьи Лемох и шесть матросов – Панин, Громов, Белкин, Ирмант, Валагин и Мякин.
      Всё!
      Никого здесь никогда не было более и быть не могло!!!
      Теперь же в их отсеке были чужие.
      В масках и с ножами.
      И они резали спящих ребят из отдыхающей вахты…
      Кровь…
      Кровь ручьем. Фонтаном из перерезанного горла матроса Мякина.
      Кровь фонтаном из перерезанного горла главстаршины Павлинова…
      Что их тогда и теперь спасло?
      Потом, когда они разбирали все это с командиром, решили, что спасло их чудо.
      Чудо, что на вахте был мичман Фидиков – чемпион флота по каратэ.
      Первому ударом сюта-уда-уче – снес голову, переломив шейные позвонки, второму простым но сильнейшим мае-гери в спину – сломал хребет в районе поясницы…
      А потом – пошло-поехало, покуда не остановился весь в крови.
      И потери как в оборонительном бою…
      Один к двум.
      Они зарезали троих наших.
      Четверых Фидиков убил, а одного – они вместе с подоспевшим капитан-лейтенантом связали.
      Это был араб.
      Он и по русски то не говорил.
      Все орал что-то по арабски.
      Пришлось ему рот скотчем залепить. ….
      – Что это было, товарищ капитан-лейтенант? – спросил с испугу и спросонья ничего не понимавший Громов…
      Командир БЧ и сам ничего не понимал.
      Вот она – ТАЙНА ДВУХ ОКЕАНОВ в действии.
      Потом разбирались…
      Допрашивали пленного, осматривали убитых…
      Потом командир выходил на связь с Командованием…
      И только на второй день после атаки пришельцев. Командир объявил в отсеках по громкоговорящей …
 

 
      Телепортация, сынки, это мгновенное перемещение живых объектов, то биш людей, из точки в точку, сопровождаемое дематериализацией человека на исходном рубеже с одновременной его материализацией в конечных координатах.
      Командир перевел дух.
      Во-загнул, – восхищенно выдохнул второй помощник.
      И более того, скажу вам, сынки, именно от этого погиб Курск…
      Именно от этого!
      То есть, они напали на нашу лодку?
      Именно! …
 

 
      Ходжахмет проверял лагерь, где велась ускоренная подготовка террористов-телепортантов.
      Сегодня тренировки проводились на специальном стенде-тренажере, полностью воспроизводящем внутренний интерьер большой атомной подводной лодки "шестьсот двадцать седьмого проекта – класса Новороссийск".
      Ходжахмет наблюдал за действием курсантов.
      Он сидел перед горкой из двенадцати телевизоров и пил кофе. Телевизоры были соединены с камерами, расставленными в отсеках учебного муляжа. И Ходжахмету было отлично видно, что происходит там внутри.
      – Нашим ученым не так то просто дается каждый сеанс обнаружения и настройки, – сказал Ходжахмет начальнику лагеря, – поэтому, каждая телепортация должна бить наверняка. Ведь в пересчете на энергозатраты, одна такая телепортация обходится нам по цене, сопоставимой со стоимостью такой вот подлодки. Понимаешь?
      Ходжахмет поглядел на начальника лагеря.
      Когда-то давно они вместе с ним обучали девушек – смертниц работе со взрывчаткой.
      Давно это было. Тогда позывным начальника лагеря была кличка Москит.
      – Знаешь, Москит, когда я еще работал в Пакистане, – снова начал Ходжахмет, – мы обучали новобранцев стрелять из американского ПЗРК типа "Стингер". Это были очень дорогостоящие ракеты. Один пуск такого "Стингера" стоил как два твоих лимузина "мерседес". Так вот. В горах, если стрелок-оператор промахивался и не попадал в русский самолет или вертолет, командир отряда отрубал незадачливому мазиле руку, а то и вовсе убивал его.
      Ходжахмет с выражением поглядел на начальника лагеря.
      Москит сглотнул слюну, отвел взгляд и приложив руку к груди, сказал, – - Давай посмотрим, как мои курсанты освоили работу по захвату подводной лодки и ее уничтожению.
      Ходжахмет кивнул, – давайте начинать.
      Начальник лагеря щелкнул пальцами, давая знак своим подчиненным.
      Ходжахмет откинулся в кресле и весь теперь обратился к горке из двенадцати телевизоров.
      На верхних четырех экранах с разных сторон был показан один отсек корабля, в котором были достаточно точно воспроизведены все детали и механизмы настоящей боевой лодки.
      На подвесных койках здесь лежали пятеро матросов отдыхающей смены. Пятеро других возились возле талей, на которых была подвешена обмазанная солидолом зеленая торпеда.
      Трое моряков – сидели у какого то рабочего столика, рассматривая какие-то схемы или чертежи.
      – Хоп!
      Щелчок…
      Пятеро курсантов с ножами и пистолетами в руках через специальные желоба падают прямо в центр отсека.
      Это падение имитирует тот самый момент материализации телепортантов в отсеке.
      Хоп!
      Начинается резня.
      Все боевое.
      Все по-настоящему.
      Роли моряков, или как здесь их называют – мешков – играют рабы-смертники, набранные из числа непригодных к общественно-полезным работам.
      Минута – и отсек захвачен.
      Теперь телепортанты должны установить мину на боевом заряде у самой мощной торпеды и взорвать ее…
      Так было на Курске.
      Именно так было на Курске, когда они еще только впервые с Пакистанцем отрабатывали схему таких атак.
      – Все закончено, господин, – сказал Москит, выжидающе глядя на Ходжахмета.
      – Все? – переспросил Ходжахмет, – так быстро?
      – Да, мы уложились в шестьдесят секунд, перерезали всю команду в отсеке и подорвали корабль, – ответил Москит.
      – Но все ли вы предусмотрели? – пытливо взглянув в глаза Москита, спросил Ходжахмет.
      – Да, хозяин, – ответил Москит, прижимая руку к левой стороне груди.
      – А мне кажется, что не все, – сказал Ходжахмет и подал знак Алжирцу, стоявшему у него за спиной.
      – Давайте повторим этот эпизод, – сказал Ходжахмет, – только в качестве моряков, вместо тех баранов, вместо тех мешков, которых резали ваши курсанты, теперь будут люди нашего уважаемого Алжирца…
      Москит как то мгновенно спал с лица.
      – Давайте, давайте начинать вторую попытку, – сказал Ходжахмет.
      Алжирец отдал распоряжение своим людям, и девятеро мужчин, одетых в рабочие робы моряков-подводников полезли в отсек, занимая места на койках и возле торпед.
      – Мои люди готовы, – сказал Алжирец.
      – Хорошо, – кивнул Ходжахмет, – теперь вы запускайте своих людей, – сказал он обращаясь к Москиту.
      Весь бледный, словно какие-то вампиры только что отсосали всю его кровь, Москит дал команду.
      – Хоп!
      Щелчок, и пятеро курсантов-террористов скатились по желобам в учебный отсек.
      Снова завязалась схватка.
      Но теперь в ход пошли и пистолеты.
      Бах-бах!
      Вот уже один курсант-террорист убит, вот второй…
      Моряки дают курсантам мощный отпор.
      Вот еще один террорист поник, упав на стальную палубу.
      – Ваши люди не выполнили задания, Москит, – подытожил Ходжахмет, – ваши люди оказались дерьмом. Дерьмом, как и вся ваша школа.
      – Но Ходжахмет! – взмолился начальник лагеря, – но ведь простые матросы не могут быть чемпионами по боевым искусствам, как люди твоего Алжирца!
      – Могут, – отрезал Ходжахмет, – ты недооцениваешь русских, ты совершил преступление и будешь наказан. …
      Москит с завязанными за спиной руками и с завязанными глазами стоял на коленях возле стены на заднем дворе.
      – Знаешь, почему мы можем проиграть наше дело? – спросил стоящий рядом с ним Ходжахмет.
      – Прости, прости, Ходжахмет, умоляю тебя, прости, дай мне самому отправиться на следующую телепортацию, я захвачу американский авианосец, я обещаю тебе, – завывал Москит, пытаясь подползти к ноге Ходжахмета, чтобы облобызать ее.
      – Нет, ты скажи, ты знаешь, почему мы можем проиграть наше дело?
      – Прости, дай мне шанс оправдаться!
      – Нет, – сказал Ходжахмет и сделал кивок Алжирцу. …
      Командир лодки К-653 "Краснодар" отдал приказ подвсплыть, и выпустив антенну, связаться с Резервной Ставкой.
      О нападении террористов необходимо было немедленно доложить.
      – Надо вжарить по Мадриду что ли? – сказал в задумчивости генерал Долгов.
      – Правильно, – согласился Данилов, – передайте командиру К-653. чтобы ударил по Мадриду.
 

 
      Кормили на строительстве минарета очень плохо. Баринов совсем уж отощал.
      Земляные работы на стройплощадке сменились сперва на бетонные, потом на плотнические, арматурные, сварные, снова бетонные и наконец – на каменщицкие.
      Теперь Баринов освоил профессию каменщика третьего разряда и работал подручным у своего бригадира – молдаванина Василия Кодряну. Когда припекало солнышко и на Невский выкатывало большое количество рикш со знатными баями и паланкинов с женами знатных баев, молдаване посылали Баринова просить милостыню. Посылали его как самого бесполезного в строительном процессе – все равно от него проку мало – кирпич класть красиво не научился, раствор подавать – сноровки большой не имеет – так… Держали его из жалости. Выгнать – пропадет ведь. Кому нужен бывший литературный критик?
      А вот разжалобить какую-нибудь дамочку в паланкине, или толстого бая, едущего на рикше на базар на Сенную или в Интернет-чайхану на беседу с уважаемыми друзьями – на это Баринов как раз годился.
      Для потехи его выряжали в жилет и галстук на голое тело, на голову ему надевали шляпу – а ля артист Боярский в лучшие его дни, и отправляли на угол Невского и Канала Грибоедова. Молдаване ему еще и дощечку дали, чтобы он обращение написал жалостливое.
      "Подайте бывшему питерскому литератору на пропитание" Дамочки в паланкинах порою останавливали своих носильщиков и давали – иногда двадцать, иногда пятьдесят, а иногда и все сто афгани.
      А толстые баи – те редко давали.
      Хотя один раз привязался к нему один такой.
      Он сам был из Бухары и сказал, что некогда учился на Полтавщине в педагогическом и там в своем этом Полтавском педагогическом читал и Гоголя с Пушкиным, и Достоевского с Толстым.
      – Слушай, хорошие писатели эти твои Гоголь с Достоевским, – сказал жалостливый бай, кидая Баринову половину большой пресной лепешки, – я читал у этот Достоевский повесть "Крокодил", там крокодил немца скушал, очень хорошая повесть, мне понравилась.
      – Да, это как раз здесь на Невском проспекте происходило, – согласился Баринов, – крокодила того в Пассаже показывали, тот немец туда из любопытства зашел, его там и проглотили.
      – Да, не любил этот твой Достоевский немцев, не любил, – сказал бай, сочувственно глядя, как оголодалый Баринов, жадно хватает зубами пресную лепешку.
      Бай дал Баринову двадцать афгани и пол-пачки сигарет.
      Василий Кодряну потом долго ругал Баринова.
      – Ты пол-дня проходил где-то и не работал, мы за тебя кирпичи таскали, раствор таскали, а ты денег нам только на одну бутылку дешевого молдавского вина принес.
      Завтра не отпустим тебя, будешь наказан.
      Но на следующий день на их стройплощадке состоялось побивание камнями.
      В Питере то ведь больше нигде камней так просто не найдешь, кроме как на стройке!
      И вот уже в который раз приводили сюда в четверг неверных жен и их отцы и старшие братья, дабы первыми смыть с себя позор – первыми бросали в своих дочерей и сестер – битые кирпичи.
      На этот раз в четверг к ним на стройплощадку притащили совсем молоденькую испуганную женщину, почти девочку.
      И лицо этой женщины вдруг показалось Баринову знакомым.
      Толпа ревела, шумела, галдела… Толпа волновалась, заводилась, индуцировалась в своем неистовстве…
      Так бы Баринов, который вообще не переносил скученности и панически боялся давки, так бы ему и не увидать никогда глаз этой несчастной, но как раз в этот день он был наказан своим бригадиром и стоял на лесах строящегося минарета и веревкой в ведре поднимал снизу цементный раствор, когда на площадку притащили эту женщину.
      Дальнозоркий по своему возрасту Баринов хорошо видел вдаль.
      И с расстояния в сорок или тридцать метров, он хорошо разглядел лица родственников этой несчастной. Разглядел и узнал, вздрогнув.
      – Да это же наш редактор отдела прозы Николай Владимирович Соколовский! – испуганно прошептал Баринов, сам себе закрывая ладошкой рот, непроизвольно открывшийся в изумлении.
      Его дочка, которую, как припомнилось Баринову – звали Светой, – уже лежала растерзанная на груде битого кирпича, и все родственники и соседи ее бросали в нее в бедную, бросали…
      А Николай Владимирович, тот самый Николай Владимирович, который некогда души не чаял в своей Светочке, вдруг поднял с земли большой тяжелый кирпич – небитый, а целиковый, и подойдя к дочери, вдруг с силой бросил этот снаряд прямо ей в голову.
      Баринов зажмурил глаза.
      Толпа внизу восторженно ликовала.
      А ведь он так любил свою дочку!
      Баринов помнил, как восемнадцать лет назад, когда они только закончили Восточный факультет, счастливый Коля Соколовский проставлялся им – бедным филологам-востоковедам – проставлялся за доченьку, только что родившуюся в роддоме при больнице Рауфуса.
      А вот теперь.
      Баринов зачем-то, сам того не зная зачем, слез с лесов, протискался сквозь толпу.
      – Коля! Коля! – крикнул Баринов Соколовскому, но тот даже и ухом не повел, ни одним мускулом на лице не дрогнул.
      – Его не Коля зовут, – дернув Баринова за рукав, сказал один из родственников, – ты его так больше не зови, он теперь уже три месяца как Магомед…
      – А и хрен то со всеми вами, – махнул рукой Баринов, – пошли вы все к черту!
 

 
      Ходжахмет велел вызвать к себе этого новоявленного пророка – Шекспира.
      Саша волновался.
      Старцев много рассказывал ему о Ходжахмете.
      Как же!
      Саша ведь даже с родной сестрой Ходжахмета – с Ларисой – женой генерала Старцева был очень хорошо знаком.
      На этом-то и попробовали Старцев с Сашей построить его новую легенду.
      Пускай, очень зыбкую, пускай очень рискованную, но по мнению Саши очень и очень действенную.
      Саша сам предложил идти наиболее рискованным способом и даже настолько рискованным, что Старцев – сам автор и проводник нескольких головокружительных операций что были не на грани, а за гранью риска, когда процент успеха едва превышал цифру десять, когда нормальные аналитики из Центра разработок – эти монстры ума и кладези оперативной мудрости не давали никакого позитивного шанса на удачу, Старцев сам лез в пекло и выходил живым. Но то было – сам. А здесь посылать на безнадежное дело товарища. Это совсем иной коленкор.
      Однако, Саша настоял на том, что по одной из резервных легенд он сыграет на родственных чувствах Ходжахмета.
      Беседа длилась уже больше часа.
      И было выпито не менее десяти пиал зеленого чая.
      – Так значит, ты, Узбек, ты служил у генерала Старцева шофером? – оглаживая бороду спросил Ходжахмет.
      – Да, господин, в армии я был шофером, остался на сверхсрочную, окончил школу прапорщиков, попал в Москву – возил генерала из Министерства, а потом меня перевели в гараж ГРУ, где приглянулся я что ли Алексею Петровичу, после того, как предшественник мой разбил "волжанку", где жена Алексея Петровича – Лариса ехала.
      Этот случай можно было проверить, семь лет назад Лариса Старцева и вправду попала в аварию на Рублевском шоссе, когда "волгу" с черными военными номерами подрезал какой-то лихой бизнесмен на "гелентвагене". И после этого инцидента, когда Лариса получила сотрясение мозга, генерал взял себе другого шофера, кстати, нерусского, из азиатов, потому как русские очень любят лихачить, а азиаты – они люди степенные и неторопливые.
      – Значит, ты, Узбек, ты служил у Алексея Петровича Старцева шофером… – не то с вопросительной, не то с утвердительной интонацией при этом глядя куда-то в пол и перебирая свои вечные четки, повторил Ходжахмет.
      – Да, господин, я служил у Алексея Петровича, то есть у генерала, служил я, – закивал Саша.
      – А скажи, Узбек, – не глядя на Сашу, продолжил Ходжахмет, – скажи, разговаривал ли ты с госпожой, когда возил ее?
      – С Ларисой Александровной? – переспросил Саша.
      – Да, с Ларисой Александровной.
      – Случалось мы и разговаривали, – как можно естественнее ответил Саша, – бывало генерал меня на целый день жене отдавал – съездить туда-сюда, а на Рублевском шоссе пробки огромные, бывало в этих пробках настоишься по часу, а то и по два, вот и разговаривали мы с ней бывало.
      – И о чем же вы разговаривали? – тихо спросил Ходжахмет.
      – О разном, – пожал плечами Саша, – о разном разговаривали.
      – Ну, а о себе, что жена генерала рассказывала? – настойчиво выпытывал Ходжахмет.
      – Рассказывала, что сама она из Ульяновска, что с мужем познакомилась после того, как брат ее с афганской войны не вернулся, что фронтовой дружок брата приехал к ним с матерью в Ульяновск проведать их, да и влюбился и женился на сестре дружка своего боевого…
      Ходжахмет напряженно улыбался в бороду и его темно-коричневые сильные пальцы нервно перебирали четки.
      – А брата убили что-ли? – спросил Ходжахмет.
      – Нет, вроде как без вести пропал.
      – В плен к нашим? – спросил Ходжахмет.
      – Я не знаю, – ответил Саша.
      – И она, то есть Лариса Старцева, она про брата что то знала? Про его судьбу?
      – Не знаю, мы об этом не говорили, – ответил Саша.
      – Скажи, Узбек, а они с генералом мирно жили, не ссорились? Не обижал Старцев Ларису Александровну?
      – Нет, вроде как не обижал, – удивленно ответил Саша, – они всегда как два голубка, Лёшенька, Ларисонька, звонили друг-дружке непрерывно по мобильному, все целовались, как молодые.
      – А детей у них не было?
      – Нет. Детей вот не было, – ответил Саша и добавил потом, – у генерала после ранения проблемы какие-то со здоровьем были.
      Вобщем, душевно так поговорили они – Саша с Ходжахметом.
      Потом тот на Сашину личную жизнь разговор резко перевел, спросил – не женат ли тот сам? Где родственники живут, где воевал, что повидал?
      Здесь Саша все по заученной легенде выдал.
      Не женат. Не участвовал. Не был. Не имел. Не привлекался.
      – А как же ты, полу-грамотный прапорщик, барбос ты этакий, как же ты на старо-английском языке пьесу Шекспира написал? – в конце беседы спросил Ходжахмет.
      – Не знаю, ваше превосходительство, – растерянно ответил Саша, – само как то получилось. …
      После этой беседы Ходжахмета с Сашей – во дворце Правителя произошли еще три беседы…
      Одна – сразу после того, как Саша вышел от Хозяина – состоялась между Ходжахметом и Алжирцем.
      Другая – между Алжирцем и Сашей, когда Алжирец вышел от Ходжахмета.
      А потом и между главными персонажами – Сашей и Ходжахметом… ….
      – Будешь пока у меня шофером служить, – сказал Саше Ходжахмет.
      Саша безмолвно склонил голову в знак самой почтительной покорности. И руку не позабыл к левой стороне груди прижать при этом.
      – Будь по твоему, Повелитель, – вымолвил он.
      – Иди в гараж, там бери любую машину, и сегодня будешь весь день жену мою возить, – сказал Ходжахмет, – куда она скажет, на базар, по магазинам, куда ей надо, туда и отвезешь, а то засиделась она у меня дома, заскучала-бедняжка. …
 

 
      В Резервной Ставке, тем временем, настал момент временного двоевластия.
      И Данилова грызла теперь досада.
      Растяпы Гречушников и Долгов не убили Старцева сразу, как хотел того Данилов, а захотели, чтобы все было по правилам, чтобы расстрелять только после голосования, чтобы когда все генералы ставки обсудят предъявленную ему "черную метку" и своим большинством вынесут вердикт "повинен смерти", и только тогда поставить Командующего к стенке… Эх, всегда все заговоры рушатся только по причине нерешительности исполнителей.
      Всегда.
      Вот Долгов с Гречушниковым стали медлить, вместо того, чтобы сразу – бац – и дело с концом, а они решили сперва арестовать Командующего, посадить его в камеру до голосования… И вот – дотянули в своей нерешительности до того, что верные Старцеву Ерохин, Грабец и Мельников уволокли Старцева из-под стражи, что завязалась потом перестрелка, в которой погибли генералы Гречушников, Мижулин и Луговской…
      Теперь Ставка практически превратилась в две ставки.
      Верхний так называемый "шестой" уровень её, где находился пульт дальней связи, контролировали теперь люди Данилова.
      Нижележащий "пятый" уровень, где был главный компьютер Управления Боевыми Информационными Системами – был весь в руках людей Старцева.
      "Четвертый" – жилой уровень тоже заняли Даниловцы…
      А "третий", где были энергетические системы – дизеля, вентиляционные насосы жизнеобеспечения, ёмкости с дизтопливом, здесь засел генерал Задорожный, который хоть вроде как и колебался, но больше склонялся в сторону "законной" власти, то есть – на сторону Старцева.
      Такой в ставке получился бутерброд.
      Данилов понимал, что покуда он не взял Ставку под свой полный контроль с уничтожением Старцева и его сторонников, то ни о каких переговорах с Ходжахметом речи пока не могло и идти. Но время не ждало.
      И Данилов послал радиограмму Ходжахмету, в которой предлагал начать переговоры о почетных условиях сдачи. Одновременно он дал радио на ракетный крейсер К-653…
      Ходжахмет непременно должен был клюнуть на предложение – выменять почетные кондиции сдачи Данилова с последующим предоставлением ему комфортных и богатых условий проживания во дворце – где-нибудь на Майорке или на Кипре… Ходжахмет не мог устоять против предложения обменяться баш на баш. Ты мне гарантии, а я тебе – выдам шпиона в сердце твоей ставки, и не только шпиона, но и имя главного изменника, который уже занес руку с ножом, чтобы ударить в спину. …
      Ходжахмет размышлял над резюме, сделанном Заир-пашой по переводу со староанглийского, по переводу пьесы, в состоянии откровения, написанной Узбеком.
      Здесь и без комментариев Заир-паши было понятно, что в пьесе Узбека речь идет не о заговоре во дворце датского короля, а о событиях, происходящих теперь во дворце Ходжахмета и в Резервной Ставке Командующего войсками Российской Федерации.
      Ходжахмет прочитал еще раз:
      В послании изменника измены яд получишь ты.
      И бойся
      Ведь заразен он – предательства спирИт
      А потому убойся жала Того – кто лишь вчера тебя по братски обнимал Его кинжала Сталь крепка и ядовита Ходжахмет задумался…
      Послание изменника – это радиограмма от Данилова.
      Он изменник.
      Он предал своего Командующего, предал свою армию и свое Отечество. Предал свою веру.
      Но яд предательства заразен… В этой строчке явно намек на ситуацию в ставке самого Ходжахмета. Это явный намек на то, что ближайший товарищ Ходжахмета готов предать его и вступив в сговор с врагом – скинуть своего Правителя для того, чтобы занять его место.
      Кто этот друг-предатель?
      Здесь для Ходжахмета никаких неясностей не было.
      Он давно уже ощущал, как Алжирец завидует ему.
      А зависть – это верный признак ненависти.
      – Надо кинуть ему кость, – подумал Ходжахмет, – надо дать ему Лидию. Это отнимет время. Сладострастник набросится на вожделенное мясо и на два или на три дня выбудет из борьбы. А кроме того, Лидия отнимет, отберет у Алжирца из соков ненависти. Он размякнет от любви. А любовь отнимает у ненависти питающие ее соки.
 

 
      Когда Саша понял, что ему предстоит увидеться с Катюшей, он очень забеспокоился, выдержит ли она испытание этой встречей.