Катюша молчала.
      Она думала о том, что может случиться, если Саша вдруг и правда – погиб где-то там на Москве – среди всех этих пертурбаций катаклизма…
      Почему он не успел к ней туда на дачу?
      Почему позволил этим чертенятам схватить ее? Схватить, затащить в грязный вагон, как рабыню продать на аукционе, заставив ее беременную ходить перед этими жирными свиньями – ходить на каблуках, вызывая у них похоть и перверсивные мечтания.
      Катюша молчала.
      Вот и Лида теперь советует выйти замуж за Ходжахмета.
      Даже Лида – Лида, у которой на ее глазах убили мужа. Любимого мужа, а саму – изнасиловали… И потом заставляли показывать шпагаты и растяжки перед этими жирными ублюдками – перед этими извращенцами… Так даже и Лида – и та сдалась, считая, что удел женщины – это подчиняться условиям жизни, подчиняться Судьбе и приспосабливаться, подчиняясь сильному победителю, подчиняясь насильнику. Удел женщины – не быть Зоей Космодемьянской, не жертвовать собой ради химер верности, а спасать свою жизнь и жизнь своих детей, отдаваясь победителю. Даже Лида – и та теперь вот советует выходить за Ходжахмета.
      И сама Лидка мечтает выйти за кого-нибудь из этих чертей.
      Не смотря на то, что они убили ее мужа и саму ее изнасиловали у него на его глазах перед тем, как его головой в горящий камин… И Лида простила им это и ради своей дочери готова выйти замуж за черта.
      Катюша вдруг вспомнила Капитанскую дочку Пушкина. … Та вот ради ребеночка своего простила Пугачеву и убийство мужа и сама под Пугачева легла – позорной наложницею легла под самозванца, под вора и разбойника с которым ее благородный муж сражался и от руки которого погиб, а чем кончилось? Убили ее ребеночка пугачевские дружки и не вступился за ребеночка Пугачев… И саму ее потом тоже убили… А Машенька Миронова – верна была Гриневу своему и не отдалась, и не поддалась давлению Судьбы и обстоятельств – и в конце была вознаграждена.
      Так где же правда?
      Правда у Лиды?
      Или правда у Пушкина в Капитанской дочке?
      Лида тоже молчала.
      Задумчиво наблюдала, как русский мальчик по имени Хамид, который по инерции иногда еще откликается на имя Витя, длинным сачком вылавливает с поверхности бассейна опавшие в него листья.
      – Ну что, Алжирец за тобой все еще подглядывает? – спросила Катя.
      – А? – очнувшись от каких-то своих мыслей, переспросила Лида, – Алжирец? Нет, не знаю, но после того нашего разговора, камеры, по-моему реагировать на мою физкультуру перестали.
      – А давай теперь попробуем! – предложила вдруг Катя.
      – Что?
      – А ты сядь на шпагат, но сперва шарварчики сними, а потом сядь на шпагат, а мы и посмотрим, завертится вон та камера, или нет?
      Катя лукаво и не моргая глядела на Лиду.
      Лида удивленно захлопала ресницами.
      – Мне? Снимать шаровары?
      – Эй, это, как там тебя? Витя, Хамид, что б тебе, анну брысь отсюда, чтоб я тебя больше не видела! – прикрикнула Катя, обернувшись в сторону мальчонки с сачком.
      И дождавшись, когда тот выйдет, снова показала рукой на видневшуюся рядом телекамеру наружного наблюдения, – снимай Людка шароварчики, и садись кА на шпагат, давай проверим нашу теорию…
      Лида обиженно поджала губки, – я тебе клоунша цирковая, что ли? Зачем унижать то меня?
      Но Катя вдруг посерьезнела и сощурив глаза, медленно проговорила, – не забывайся, Лидия, не забывайся, ты здесь прислуга, ты рабыня моя и служанка, ты поняла?
      Последние два слова Катя произнесла с особым выражением на выдохе, – ты поняла?
      Лида поняла.
      Она быстро поднялась с дивана и принялась поспешно снимать шаровары.
      – Где садиться? – спросила она, аккуратно складывая свои шелковые восточные штанишки.
      – Вот здесь прямо и садись, – сказала Катя, пальчиком указывая на свободное пространство меду диваном и пальмой.
      Лида наклонилась, и тремя пальчиками опершись о мраморный пол, легко уселась в продольный шпагат.
      – Ну вот, а ты кочеворяжилась, – миролюбиво пропела Катя.
      И вдруг, камера ожила и тихохонько и тонко запищав электромоторами привода, повернула свой объектив в сторону Лиды, без штанишек сидевшую на мраморном полу…
      – Точно, влюбился в тебя Алжирец, – заключила Катя, – вставай. Надевай штаны.
      Нечего их там баловать, хорошенького понемножку!
      И надевая шароварчики, униженная и обиженная Лида думала про себя, что если выйдет за Алжирца – за начальника службы безопасности, то обязательно найдет случай, как отомстить Катьке за это унижение. Уж Катька тогда у нее тоже догола разденется и будет… И будет… Нет, Лидка пока еще не придумала, что заставит ее делать.
      – Ты чего так покраснела то? – участливо спросила Катя, – и бормочешь там чего?
      Обиделась на меня, что ли? Так не на меня надо обижаться, а на чертей этих. Это ведь они, а не я мужа твоего убили и тебя из счастливой твоей жизни на Рублевке сюда вытащили. Не я!
      Но Лида думала иначе.
      Она думала об изменчивости жизни.
 

 
      Саша думал об изменчивости жизни.
      Он писал трактат.
      Парадигмы мироздания и философия субъективизма.
      Писал себе писал, и вдруг задумался.
      А если Бог совершенен, то зачем ему движение?
      Зачем динамика?
      Ведь любое движение – это изменение состояния.
      А Бог – совершенен.
      А зачем тогда изменять состояние совершенства?
      Ведь любое движение несет за собой либо изменение к лучшему – это созидание, а совершенное не нуждается в улучшении, либо оно несет в себе изменения к худшему – то есть разрушение. Так неужели совершенное может быть разрушено и Высший Разум и Высшая Воля будут к этому безучастны?
      Вообще, Кант с его императивами всегда был гораздо ближе Сашиному сердцу, чем Гегель с его диалектикой.
      Но ведь Гегель философски предугадал энергетические переходы электронов с уровня на уровень… Как это ему удалось? Чистой усидчивостью?
      Или прозрением?
      После обеда в общей кантине, состоявшего из большого куска жирной баранины, вареных овощей, риса и минеральной воды, Саша прошел к себе, сел за компьютер и уснул.
      С ним случалось такое.
      Это была нормальная реакция организма на то нервное напряжение, которое он перенес, контролируя своё состояние на Полиграфе.
      Саша заснул.
      И ему приснилось, что он Шекспир.
      И что он пишет пьесу…
      Гамлет Мне не давала спать какая то борьба внутри На койке Мне было как на нарах в кандалах Я быстро встал – да здравствует поспешность Как часто нас спасала слепота Где дальновидность только подводила Саша – Шекспир задумался.
      Я сплю?
      Но не проснуться ли мне как это сделал Гамлет там на корабле, на пути в Англию?
      Гамлет
      Я вышел из каюты, плащ накинул
      Пошел искать их, шарю в темноте
      Беру у них пакет и возвращаюсь
      Храбрясь со страху и забывши стыд
      Срываю прикрепленные печати
      И венценосной подлости дивясь
      Читаю сам, Горацио, в приказе
      Какая я опасность и гроза
      Для Дании и Англии…
      И что меня тотчас должны схватить
      И тут же не теряя ни минуты
      Мне голову снести Как только наш корабль достигнет Альбиона Саша-Шекспир снова задумался…
      Я сплю?
      Но не прозрение ли это?
      Не совет ли мне с небес?
      Как там дальше?
      Гамлет
      Еще не зная что я предприму
      Я загорелся новый текст составить
      Я начисто приказ переписал
      Сказать тебе что написал я?
      Горацио
      Конечно, принц!
      Гамлет
      Устами короля приказ гласил
      Ввиду того что Англия наш данник
      И наша дружба пальмою цветет
      И нас сближает мир венке пшеничном
      А также и ввиду других причин – - здесь следовало их перечисленье Немедля по прочтении сего Подателей означенной бумаги Предать на месте смерти без суда Горацио Но где печать вы взяли?
      Гамлет
      Ах, мне и в этом небо помогло
      Со мной была отцовская
      С которой
      Теперешняя датская снята
      Я лист сложил как тот
      Скрепил печатью
      И положил за подписью назад
      Как тайно подмененного ребенка… ….
      Саша-Шекспир задумался
      Ребенка?
      Шекспир написал Ребенка?
      У меня с Катей должен был родиться ребенок.
      Это подсказка?
      Как у Говорухина в его фильме "Место встречи изменить нельзя", где Шарапову наклеивают фотографию его невесты на той двери, за которой он сможет спрятаться от бандитов…
      Так в чем разгадка?
      И тут Саша-Шекспир проснулся.
      Проснулся с уверенностью, что вместо порученного ему Заир-пашой трактата о парадигмах мирозданья, он напишет пьесу.
      Причем на старо-английском языке.
 

 
      У Ходжахмета было много проблем.
      Но одной из главных – был ступор в работе Центра.
      Порою с ужасом он начинал осознавать, что без Пакистанца он ничего теперь не сможет.
      Пакистанец бы, наверняка решил проблему Шанхая…
      Это Шанхай поставил блок на половину разработок центра.
      Для этого не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять это.
      Ведь ни в Пекин, ни в Гонконг, ни в Гуанджоу – ни в один из китайских городов телепортировать группы террористов ни разу не удалось.
      Более того, китайцы заблокировали так же почти всю юго-восточную Азию – весь регион, вместе с Японией, Кореей и Вьетнамом…
      Значит, у китайцев получилось тоже самое, что однажды получилось у Пакистанца.
      Они построили и наладили работу своей цепи!
      Теперь у Ходжахмета нет монополии на сверх-оружие…
      А это значит, что в любой момент его Центр может подвергнуться удару.
      И более того, в любой момент может начаться война за передел зон влияния.
      И тогда еще неизвестно будет – чей сын станет наследником Испанского престола?
      Может это будет сын товарища Председателя Вэнь-джун Лао?
      Алжирец зашел без спроса – как всегда.
      Алжирец считал, что он всегда нужен и всегда кстати.
      – Ассалям алейкум, Ходжахмет.
      – Алейкум Ассалям…
      Красноречиво и многозначаще помолчали.
      – Может, кофе? – предложил Ходжахмет.
      Алжирец кивнул.
      Он по-турецки присел на ковер и теперь молчал, перебирая четки. Молчал, чтобы пауза сильнее сконцентрировалась.
      Ходжахмет щелкнул пальцами и из-за отдернувшейся занавески появилась служанка в шелковых шароварах и коричневой кожаной безрукавке, открывавшей красивые округлые плечи и живот стройной молодой женщины.
      – Подай нам хорошего крепкого кофе, – по русски приказал Ходжахмет.
      Женщина тихо удалилась.
      – Ты держишь русскую прислугу, – по-арабски сказал Алжирец.
      – Ты меня упрекаешь? – вскинув брови спросил Ходжахмет.
      – Как я могу тебя упрекать? – приложив руку к груди улыбнулся Алжирец, – но моя обязанность беречь тебя, мой господин.
      – Беречь нужно не здесь, – добродушно сказал Ходжахмет, – здесь я сам разберусь.
      Потом он вдруг сощурил один глаз и спросил, – тебе очень нравится эта моя русская служанка, разве не так?
      Алжирец не ответил.
      Он достал из нагрудного кармана своей неизменной американской куртки коробку с табаком и гильзами для голландских самокруток, до которых был очень охоч.
      Ходжахмет много знал про Алжирца.
      Знал, например. Что эту куртку морпеха с фамилией Дэвидсон на груди – Алжирец снял с убитого им майора – командира морских котиков… Теперь носил эту куртку на счастье, как индейцы носили на поясе скальпы убитых ими бледнолицых.
      Много еще знал об Алжирце, много, но не все.
      А не знать все до конца – в этом была опасность.
      Опасность, что этот человек тебя убьет.
      Как сам Ходжахмет убил Пакистанца.
      – Русские просят о важной встрече, – сказал Алжирец.
      – На каком уровне? – спросил Ходжахмет.
      – Запрос пришел от первого лица их Резервной ставки.
      – От Старцева? – спросил Ходжахмет.
      – Нет, от Данилова, – ответил Алжирец.
      Ходжахмет хмыкнул, – насколько мне известно, первое лицо в Резервной ставке русских – это генерал Алексей Старцев.
      – Нет, – отрицательно покачав головой, сказал Алжирец, – запрос поступил от генерала Данилова…
      В комнату снова вошла русская служанка.
      Она тихо и ловко расставила чашечки с кофе и собралась было исчезнуть, но Ходжахмет вдруг остановил ее…
      – Люда, ты носишь трусики под шароварами? – по русски спросил он.
      – Да, мой господин, – смутившись и покраснев ответила Людмила.
      – Тогда сними шаровары и сядь здесь перед моим гостем на шпагат, как ты это делала утром в бассейне…
      Алжирец вдруг вспыхнул, взмахнул руками, выругался по арабски и в конце-концов опрокинул кофе на ковер…
      – А ты, оказывается понимаешь по русски? – засмеявшись спросил Ходжахмет, и жестом приказав женщине удалиться, принялся успокаивать своего заместителя, – не сердись, не сердись, уважаемый, у каждого человека есть свои слабости…
      – Ах, отдай мне эту служанку, Ходжахмет, отдай! – в сердцах воскликнул Алжирец.
      – А ты расколи сперва замысел русской ставки, – сказал Ходжахмет, откидываясь на подушках, – я уверен, что русские что-то такое радикальное задумали. И ты сперва должен решить эту проблему. А уж награды будут потом.
      И уже уходя. Алжирец сказал о главном, – у русских здесь в центре есть свой внедренный разведчик…
 

 
      – Кто наш разведчик в центре у Ходжахмета? – вот был главный вопрос, который Данилов не уставал задавать пока еще живому Цугаринову.
      Без ответа на этот вопрос нечем было торговаться с Ходжахметом. И нечего было ему предложить. Предложить взамен на хорошую и красивую жизнь, которой так хотелось Данилову. Хотелось всегда.
      Жена у него была некрасивая.
      А тесть-маршал был такой властный, что про то, чтобы у такого тестя загулять от жены налево – нечего было и мечтать!
      Поэтому, к пятидесяти годам, Данилов до боли в затылке хотел красивой жизни с красивыми женщинами.
      И чтобы их у него было много.
      Как в плохих, но очень эротических фильмах про Восток.
      Началась эта ненависть может быть тогда, когда они были еще слушателями Академии Генштаба. Данилов и Старцев.
      Они никогда особо не корешевали, но поддерживали традиции армейского товарищества и все праздники отмечали семьями – по очереди друг у дружки. На двадцать третье февраля мы у вас, а на восьмое марта вы у нас, потом на первое мая мы у вас, а на девятое мая вы к нам… Ходили друг к другу с женами не из особой какой-то сердечной тяги и теплоты, питаемой друг к другу, а потому что так принято, так положено у офицеров ходить в гости, а не сидеть сычами в своих хатках… Тем более не очень-то милых сердцу хатках, потому как у военного – у него вечно казенная квартира – не своя. И сегодня он здесь, а завтра – фьюить – в тысяче километров. Вот и скрашивается жизнь вечных скитальцев в погонах – сытными и пьяными застольями, да флиртом с чужими женами.
      А жена у Старцева – его Лариска была ох до чего хорошенькая!
      Фигуристая, ладная.
      Сама худенькая – в талии подтянутая, ноги длинные, стройные, в лодыжках тонкие, а грудь большая – аж из лифчика выпирает с этаким безмолвным вызовом. И лицом хороша – глаза большие – с выражением, губы полные, сочные…
      Позавидовать только можно Старцеву…
      И не позаигрываешь, потому как своя – некрасивая, домашний военный прокурор в юбке – давно придавила Данилова своим каблуком. Ему еще в бытность его лейтенантом популярно объяснили, что если примется глазенки таращить на прелести других баб, то тесть – маршал сошлет его туда, где Макар телят не гонял – на ласковые полигоны солнечного Магадана или в цветущие гарнизоны пустыни Кара-Кумы.
      К некрасоте нелюбимой жены – можно ли привыкнуть?
      Когда супружеские обязанности поперву – выполнялись только после стакана коньяку?
      Вобщем, страдал Данилов.
      И мало того, что был безумно влюблен в прелести чужой жены – в красоту Ларисы Старцевой, что не давала Данилову никакого продыха и покоя, доводя его порою до неистовства, так и в бешенство приводило еще то обстоятельство, что в отличие от других офицеров – часто грешивших адюльтером – он – Данилов – он себе такого позволить не мог! И что противно – все окружающие, казалось, это знали и понимали. Неужели не видно – что жена у Данилова если и не записной урод, то просто обезьяна, про каких здесь в армии говорят – СТРАШНЕЕ АТОМНОЙ ВОЙНЫ. И то что она дочка маршала – это тоже все знали и понимали, что Данилов, как каторжник, прикованный цепью к пушечному ядру, навсегда обречен на лебединую верность добровольно избранной им НЕКРАСОТЕ.
      И вот однажды на восьмое что ли марта, когда все изрядно уже выпили, Старцев взял, да и рассказал тот самый анекдот.
      Мол, спросили француза, что лучше, иметь жену красивую, но ветреную, или некрасивую и верную? И француз ответил, де лучше есть торт с товарищами, чем дерьмо в одиночку.
      И Данилов запомнил этот анекдот.
      И запомнив его, решил для себя, что рано или поздно, но припомнит это своему обидчику.
      Внешне тогда он ничем не выдал себя, и даже хохотнул для приличия вместе со всеми гостями.
      Но про себя подумал – чёрту душу продам, но тебя убью, а жену твою иметь буду долгими ночами на твоей могиле! …. …
      Заседание Совета Ставки было назначено на тринадцать.
      Но собравшихся в предбаннике генералов в зал отчего-то долго не запускали – дежурный офицер сказал, что в зале работают специалисты-взрывотехники с обычной рутинной проверкой, а задержка еще происходит оттого, что Старцев и Данилов синхронно задерживаются – оба звонили из своих штаб-офисаов, но ожидаются теперь с минуты на минуту.
      Генералы курили, развлекались предложенными прохладительными напитками (в ассортименте), рассказывали друг-другу анекдоты из своей прежней, богатой сексуальными историями – гарнизонной жизни.
      Только генералы Долгов и Гречушников стояли поодаль и не принимали участия во всеобщем веселье.
      В тринадцать сорок, когда было уже выпито два ящика боржома и ессентуков семнадцатого номера, когда было рассказано и обхахотано сто сорок пять анекдотов про задницу, прибыли Старцев и Данилов.
      Оба синхронно с противоположных коридоров.
      Как сговорились что ли!
      – А где Цугаринов? Что-то Цугаринова третий день не видно, на спецзадании что ли? – поинтересовался генерал Задорожный.
      Ему не ответили.
      Всех попросили рассаживаться.
      Председательствовал Старцев.
      Он объявил повестку заседания.
      Доклады начальников департаментов, обобщающее резюме Командующего и потом – особый доклад Заместителя Командующего… Всем по пятнадцать минут.
      Первым докладывали:
      Ерохин и Бочкин,
      Потом – Грабец, Мижулин, Заробко,
      А за ними -
      Мельников и Луговской.
      Ерохин – начальник разведки Западного ТВД доложил о состоянии дел в Европе.
      Картина была безрадостная.
      Европа сдалась без какого-либо сопротивления.
      Теперь в Мадриде и в Монте-Карло Ходжахмет вел политические переговоры о будущем устройстве Европы…
      – Я обращая ваше внимание, товарищи, на то, что Ходжахмет намеренно и подчеркнуто отделяет Британию от континентальной Европы, – подчеркнул Бочкин, – это важный аспект для понимания политики Ходжахмета.
      – А как с сопротивлением? – поинтересовался генерал Задорожный.
      – Каким еще таким сопротивлением? – переспросил Бочкин.
      – Ну, резистанс французский, как во Вторую мировую, – пояснил Задорожный.
      – Ну ты даёшь! – покачал головой Старцев и знаком предложил Бочкину садиться.
      Грабец и Мижулин докладывали по состоянию наших резервных сил.
      Была связь с двумя лодками в Атлантике и с двумя лодками в Тихом океане.
      Лодка, что находилась подо льдом Северного Ледовитого, на связь не выходила с четверга.
      – Какой у них ресурс? – спросил Старцев.
      – Две три лодки вышли в моря за неделю до катаклизма, и поэтому имеют еще достаточно ресурсов для продолжительного автономного плавания, но двум лодкам пора возвращаться на базы, ресурсы их подходят к концу, как по продовольствию так и по усталости экипажей.
      Еще заслушали начальника Восточного отдела.
      Про Китай не было никакой информации.
      Похоже было на то, что все спутники, работавшие над Китаем – были выведены из строя.
      И более того, вся агентура – практически вся – тоже безмолвствовала и не выходила на связь.
      Старцев говорил немного.
      Он сказал, что Восточным отделом совместно с Научным департаментом подготовлены мероприятия, которые в скором времени должны дать позитивные результаты. Что ответственными лицами за это являются Цугаринов, Матвеев и новый сотрудник -Булыгин-Мостовой.
      – Надо вжарить, – с места сказал Задорожный.
      – Что? – переспросил Старцев.
      – Да я говорю, что покуда лодки еще плавают, надо бы вжарить. А то потом и нечем будет!
      Старцев поморщился и жестом показал Задорожному, чтобы тот охладил свой пыл.
      Наконец, слово для специального короткого доклада предоставили генералу Данилову.
      Он встал к маленькой трибуне за спиной председательствующего, обвел всех долгим взглядом и задержав глаза на Долгове с Гречушниковым, коротко им обоим кивнул.
      – Товарищи, – начал Данилов, – я хочу поднять самый архиважный вопрос, в этот исключительно сложный для всего мира момент, насколько правильно и четко выполняет Резервная Ставка и ее Командующий, возложенные на них и на всех нас задачи?
      Старцев встрепенулся.
      Присутствующие генералы и старшие офицеры тоже оживились и встревоженно поглядели на докладчика.
      – Да, товарищи, – продолжал Данилов, – вопрос доверия к Командующему. Как правильно повел он себя впервые после катаклизма дни, все ли его решения направленные на спасения нашей страны от терроризма были правильными, это самый серьезный вопрос момента истины.
      Старцев встал.
      Но выросшие по бокам Долгов и Гречушников мгновенно достали из карманов пистолеты – по два в руках у каждого и направили их на Старцева и на сидевших за столом генералов.
      – Спокойно, товарищи, спокойно, – сказал Данилов и тоже достав из кармана пистолет, продолжал, – мы имеем предъявить генералу Старцеву конкретные обвинения. И просим собравшихся членов Совета Ставки выслушать эти конкретные обвинения.
      Долгов обвел присутствующих долгим и тяжелым взглядом.
      И во взгляде этом была накопившаяся за долгие годы ненависть ревнивого завистника к счастливым обладателям и пользователям красивой жизни.
      Во взгляде этом как бы звучало: всем воздам, никому не забуду, все теперь отниму!
 

 
      Саша написал отчет в виде пьесы.
      Шекспир.
      Гамлет.
      Язык – старый английский…
      Заир-паша совершенно не удивился, получив такой странный отчет.
      Многие из его сотрудников – членов цепи – писали и куда как более витиеватые доклады. …
      Ребенок был рожден царю от женщины чужой Чтоб стать потом царем царей.
      Но Ирода воспомяня убытки,
      Прибыток сей семьи царей в унынье впал…
      Хоть был он мал Но мать его Гертруда -за то его уныньем наградила – Приёмного отца ребенка – Любовника постылого Что брата своего убил, За то он был ей мил… ….
      Заир-паша не читал на старо-английском, но воспользовался программой стихотворного переводчика и оценил доклад очень высоко.
      – Это пророческое прозрение высшей категории, – подвел он предварительный итог и побежал прямиком к Алжирцу, потому как даже при самом поверхностном рассмотрении, доклад этот – пьесу эту, написанную Сашей за одну ночь, можно было оценить, как глубокий анализ состояния всего их Центра во взаимосвязи в переживашим катаклизм внешним миром.
      И при всех очевидных иносказаниях – шилом, торчащим из мешка выпирали разоблачения и преступных измен, и заговоров и шпионской деятельности. ….
      Получив доклад Узбека-Саши, Алжирец вызвал к себе своего сотрудника Азиза.
      Азиз – продвинутый и просветленный член цепи, как и апостолы после дня Пятидесятницы, читал и писал на всех языках мира.
      – Это явное откровение, – заключил Азиз, прочтя Сашину пьесу.
      Алжирец отпустил своего эксперта и нервно оглаживая свою корсарскую бородку, принялся расхаживать по комнате…
      – Это неубиенный козырь против Ходжахмета! Само Проведение дает ему в руки этот неубиенный козырь! Он-Алжирец, скоро сам сможет править миром… И он заберет себе всех женщин Ходжахмета, и самую главную из них – русскую Лидию…
      Алжирец снова принялся перечитывать перевод.
      – Те, кто вступят в переговоры с Северо-Запада, их необходимо убить – они провокаторы.