Глава 11

Кейт шла по улице Чистых Ключей рядом с Типпой; свита из солдат, одетых слугами и низшими чиновниками, следовала за ними. Предполагалось, что они занимаются покупкой шелков и стеклянной посуды для приданого Типпы, однако истинной целью было просто показаться, убедить Доктиираков и Сабиров в том, что Семья Галвеев ничего не подозревает и завтра вступит в свадебную ловушку, когда зазвонят колокола в час Сомы.

Типпа, бедное несмышленое дитя, по-прежнему не подозревала ничего плохого. Ей сказали, что ночью прибудут на аэрибле ее родители и другие видные члены Семейства — после посвятительной службы, а пока приехали только дальние родственники из Гофта и колоний. Историю сию она восприняла как священное писание и старалась проводить свое время в беседах с этими «родственниками» — к всеобщему удивлению. Так Кейт удалось сделать сразу два дела: убрать ее подальше от общества и только что прибывших солдат, нуждавшихся во времени для решения стратегических вопросов.

Таким образом возник и этот поход за покупками, увенчавшийся приобретением пяти рулонов синего словно сапфир шелка, сотни красных как рубин кубков из дутого стекла, стоивших, с точки зрения Кейт, невероятную сумму, и, наконец, набора серебряных графинов, изображавших щенков леопарда, который Типпа объявила драгоценным, а спутница ее сочла просто смешным. Заодно Кейт приобрела жуткую головную боль, отчасти возникшую в результате ее попыток противиться волнам зла, не ослабевавшего, нет, а еще более сгустившегося после приема в честь Дня Именования. Отчасти, впрочем, боль эту можно было объяснить голодом: Кейт успела только позавтракать, да и то на самом рассвете. Обращенное к Моссту заклятие уже звучало на улицах, и стоявшее в зените солнце пекло голову.

Благоухание мяса, хлеба, пирогов и других деликатесов наполняло улицу Чистых Ключей от одного конца до другого; лавки торговцев шелком, менял и ремесленников чередовались с пекарнями, рыбными лавками, от питейных домов пахло медом, и, нюхом ощущая все новые и новые соблазны, Кейт решила, что озвереет, если вот-вот не перекусит.

— А ты не хочешь пирожка? — спросила она у Типпы, уже успевшей отворотить нос от питона на вертеле, от попугаев, зажаренных в собственном соку, от начиненного кукурузой и сладким ямсом отварного пеккари, источавшего неземной аромат, как показалось Кейт.

Типпа вновь исторгла тяжкий вздох, означавший скорбь по поводу того, что ее окружают идиоты.

— Кузина, разве ты не понимаешь? Я просто не могу есть в подобных местах. В этом городе мне предстоит быть адратой, а однажды я, возможно, сделаюсь параглезой, и мне не подобает есть на улице, как простолюдинке.

Кейт разглядывала превосходный обсыпной манговый рулет, восседавший на прилавке одной из самых обыкновенных харчевен, не собиралась мириться с новой неудачей лишь потому, что ее кузина считала, будто употребление простой пищи не подобает ее новому положению, — которого ей не суждено было достигнуть. Поэтому она сказала:

— А вот меня в дипломатическом корпусе успели научить, что если ты хочешь добиться любви своего народа, нужно уметь самой демонстрировать свою симпатию к этим людям. Можно ли придумать лучший способ для начала, чем разделить с ними еду?

Типпа, хмурясь, посмотрела себе под ноги, и Кейт увидела, как зашевелились ее губы. Наконец она перевела взгляд на спутницу.

— А ты уверена, что, попробовав уличной пищи, мы не покажемся… принадлежащими к простонародью?

Кейт изобразила на своем лице искреннюю уверенность.

— Безусловно.

За молчанием последовал новый вздох.

— Ну что ж, тогда перекусим. Я уже ощущаю голод.

Встав в очередь за рабочими, торговцами и продавщицами, они купили себе по прекрасному пирогу, а солдатам взяли каких-то печений. Потом отправились в другую лавку — есть нафаршированных попугаев. После, в медоварне, выпили крепкого красного меда, поданного в посудинах из листьев дерева бассо, скрученных конусом и склеенных воском. Кейт восхитила сама идея расходуемых стаканчиков — до сих пор во всем Халлесе ей ничего не понравилось. И наконец, прежде чем посетить последнюю лавку шелкоторговца на этой улице, они зашли в ледяную лавку. Льда в Халлесе было еще меньше, чем в Калимекке, потому что его приходилось доставлять не просто с гор, но из чужих земель, и цены, написанные мелом на доске продавца, казались воистину астрономическими. Однако полуденная жара делала мороженые сласти неотразимыми для обеих девиц, и Кейт в приступе благородства купила себе и кузине — а также всем поддельным чиновникам и слугам — по небольшой чашечке скобленого льда, смешанного с фруктовыми соками и медом. Наслаждаясь лакомствами, они стояли возле стены дома, пытаясь укрыться от солнца, и тут Кейт вдруг почувствовала, что за ней наблюдают. Она слегка насторожилась, но сумела ничем не выдать своего подозрения. Конечно, они с Типпой естественным образом привлекали внимание, однако здесь речь была не о том.

Он находился где-то в толпе. Тот, другой Карней. Тот, которого она встретила и воспылала страстью.

После их расставания она постоянно ощущала его присутствие. Кейт чуяла сквозь каменную стену, как он ходит возле посольства, пытаясь увидеть ее. Иногда даже посреди ночи сердце ее начинало колотиться, напоминая всего лишь о его существовании. Ее притягивало к нему — как если б он был железом, а она магнитом. Иногда нечто таинственное, находящееся за пределами ее знаний и представлений, пробуждало в ней желание, вопреки тому, что подобные чувства — как ей хорошо было известно — являлись предательством интересов Семьи. Этот Сабир рождал в ней голод, в котором она не могла признаться и которого не смела утолить. Неизвестный был для нее и бальзамом, и ядом, и даже размышления о подобном чувстве были столь же непростительны и притягательны, как Переход.

Теперь он был близок… не в пределах досягаемости чутья, разве что ветер дул навстречу ему, — но настолько близко, что она начинала уже ощущать, как внутри ее тела рождается новый безумный голод. Животная страсть, пояснила себе Кейт. Похоть Карнеи, слабость ее второго, нечеловеческого «я». Нельзя вести себя как животное.

Похоть бушевала в ней.

И в тысячный раз после той ночи она вспомнила о Хасмале, сыне Хасмаля, и о стене мира, окружавшей его. В тысячный раз Кейт пожалела о неизбежном присутствии спутников: в дневные часы у нее никогда не было времени, чтобы исполнить данное обещание и отыскать его. В этом Кейт усматривала не просто стечение обстоятельств, но и руку своего дяди; хотя Дугхалл не расспрашивал обо всем, происшедшем до ее возвращения в посольство и подъема по каменной стене, она не сомневалась, что он испытывает относительно нее определенные подозрения. И потому решил приставить к ней соглядатаев, чтобы наверняка знать: никаких неожиданных случайностей уже не произойдет.

И теперь, находясь в обществе Типпы и солдат, Кейт подумала, не предложить ли ей прогулку на улицу Каменотесов, в лавку редкостей Хасмаля, чтобы, мол, купить Типпе подарок, а там скорее всего найдется какая-нибудь редкость. Она посмотрела на Норлиса, старшего сержанта охраны посольства, одетого сегодня в мундир младшего помощника секретаря. Тот подошел к ней и негромко произнес:

— Спасибо, госпожа, за лед. Очень вкусно. Она улыбнулась.

— Компенсация за… страдания, которые вы претерпели сегодня.

Типпа никогда бы не посмела разговаривать со старшим сержантом в таком тоне, какой позволяла себе с младшими помощниками секретарей; поэтому переодетому Норлису и его людям пришлось услышать от нее несколько пустяковых колкостей. Служившие Семьям солдаты пользовались большим уважением, их услуги высоко ценились; члены Семьи почитали своих защитников — разумный человек не станет иначе относиться к тому, кто в минуты опасности заслонит тебя от беды. Прочая челядь не заслуживала подобного уважения и обычно не удостаивалась его.

Покраснев, Норлис пожал плечами.

— Утро было, конечно, и долгим, и трудным, но… все в порядке.

— У меня есть предложение. Я слышала, на улице Каменотесов, в маленькой лавке можно отыскать удивительные подарки. — Отвернувшись, Кейт наморщила лоб, как бы припоминая название. — Хад… Хар… словом, чьи-то редкости. — Посмотрев Норлису в глаза, она с триумфальной улыбкой вымолвила: — Ах да, «Редкости Хасмаля». Именно так! Я бы хотела заглянуть туда, прежде чем мы вернемся в посольство, и купить что-нибудь особенное для Типпы и ее будущего мужа.

Норлис медленно кивнул головой и по ее лицу пытался понять, чего на самом деле хочет Кейт. Конечно же, он понимал, что покупка свадебного подарка — чистая ложь; ведь им обоим было известно, что никакой свадьбы не будет. Однако от этой затеи он явно не испытывал и капли удовольствия, вне зависимости от предлога.

— Мне примерно известно, где искать эту улицу, но я не стал бы водить вас туда. Та часть города опасна — хорошо одетые люди исчезают там средь бела дня, и то, что нас много, не послужит защитой.

Приподняв брови, она беззвучно произнесла: но вы же солдаты.

Он показал на пояс, где висел только один короткий кинжал. Тут только Кейт заметила, что Норлис без меча — как и остальные солдаты. Действительно, разве положено обыкновенному челядину военное оружие… да и что мог он им сделать, если б даже и имел при себе? Она горячо пожалела этих вояк, одетых в красные с черным чиновничьи оборки и рюши: они наверняка казались себе нагими — без клинков и мундиров, не стеснявших движений, в отличие от этих одеяний, предназначенных для того, чтобы подчеркивать отточенные линии голеней и плеч.

На улице Чистых Ключей, в квартале от посольства — к тому же в приличном районе — им ничто не грозило. У Кейт с Типпой денег при себе почти не было; как и все знатные люди, Типпа приобретала необходимое с помощью кредитных писем. Грабить в таких случаях бессмысленно, о чем знали даже беднейшие горожане. Более привлекательным обычно являлось похищение, и, охраняемые солдатами, в точности, вплоть до оружия, изображавшими чиновников, они сделаются подходящим объектом для банды, которая дожидается подобной возможности, — если слишком далеко заберутся от дома или забредут на сомнительную улицу.

Однако ей нужно было найти Хасмаля и открыть секрет, позволявший злу мира не прикасаться к нему. Другого шанса может не представиться; когда они с Типпой вернутся в посольство, сразу же начнется подготовка к посвятительной службе. Там они снова окажутся под постоянным надзором — до тех пор, пока не вернутся снова в посольство, что произойдет лишь в час Телт, когда небосвод потемнеет и Красный Охотник на небе присоединится к Белой Госпоже. Тогда их с Типпой запихнут в последний аэрибль, отправляющийся из Халлеса; они поднимутся в небесную тьму, а Хасмаль вместе с его тайной будет навеки утрачен ею.

Она должна была отыскать его — и не имела возможности. Кейт знала, что могла бы отдать приказ и Норлис повел бы ее туда и защищал бы, рискуя своей жизнью. Однако жизнями верных солдат в Семье не рискуют без необходимости. Свой долг был и у Кейт, и он требовал, чтобы она приняла к сведению предупреждение Норлиса ради безопасности Типпы — и собственной. Похищения ослабляли Семью; вот и бедная Даня до сих пор оставалась невыкупленной: Сабиры выторговывали за нее мешки золота и дюймы границ — как бабы, покупающие рыбу на рынке, хотя Галвеи перепробовали уже все мыслимое, пытаясь заставить похитителей принять какие-либо условия и отослать ее домой.

Кейт обратила взор в сторону западной стены города, где Хасмаль занимался, должно быть, своими делами, и понурилась. За такой секрет она отдала бы, наверное, все что угодно; однако не ей рисковать силой и честью Семьи.

Поглядев на Норлиса, Кейт сказала:

— Тогда зайдем к последнему шелкоторговцу. Типпа еще не скупила все, что есть в этом городе.

Норлис негромко ответил:

— Если там есть что-либо нужное вам, то, освободившись, я могу сходить туда и купить.

— Нет, я просто хотела посмотреть. Однако спасибо за предложение. Ты очень любезен.

Норлис улыбнулся ей и отошел прочь, а Кейт на мгновение прикрыла глаза, ощущая, как вездесущее зло стучится в стенки ее черепа, как шпионит за ней похотливый Сабир, как хочет его она, и мысленно простилась с Хасмалем и его тайной… самой возможностью когда-либо отыскать свойственный ему покой и самообладание.

Помнит ли он ее, подумала вдруг Кейт. А потом вернулась к насущным делам.

Наконец, преодолев морскую болезнь, продержавшую его в тесной каюте несколько дней, Хасмаль сидел на кормовой палубе небольшого рофетианского торгового судна, держась подальше от моряков, сновавших вверх и вниз по снастям. Он наслаждался приятным ветерком и чистым воздухом, удивляясь тому, что корабль, похоже, неуклонно идет на северо-восток.

Верная своему слову, Алариста посадила Хасмаля на корабль, приказав экипажу убить пассажира, если тот попробует бежать. Она оплатила в один конец его проезд до Колонии Кендер, расположенной на другом краю океана и мира. Корабль, как предполагалось, должен был уже направляться туда — менять шелк, стекло и зерно на пряную каберру. Алариста вернула ему все пожитки, наделила последним страстным поцелуем и сказала, что будет скучать о нем, как ни о ком в своей жизни. А затем ушла, даже не оглянувшись. Корабль поднял паруса, и Хасмаль обнаружил, что желудок его не ладит с морем.

Ладно, возможно, моряк из него не получится никогда, однако чувство направления трудно отнять, и он знал, что, отплывая из Костан-Сельвиры, корабль взял курс на юго-восток. Когда Хасмаль пробовал выяснить у капитана или экипажа, почему они изменили направление — ведь он провел неведомо сколько дней, лежа пластом на койке, — они ограждались от него знаком гадюки или плевали на палубу, чтобы отвратить зло. В конце концов он отказался от дальнейших расспросов. Изменение курса корабля по-прежнему беспокоило Хасмаля — как и то, что он был на этом судне единственным пассажиром и все без исключения относились к нему с опаской. Понятно было, что они знали о висевшем над ним проклятии: вне сомнения, Гиру не умолчали об этом, — и Хасмаль поражался только тому, что его еще не выбросили за борт — в качестве снеди акулам и прочим морским чудовищам.

Крик «Земля!» вывел его из задумчивости. Поглядев на горизонт, он заметил на северо-западе невысокую темную гряду, похожую на облака, поднимающиеся над горизонтом.

Он прищурился, но гряда оставалась расплывчатой, однако чуть погодя время сделало резким то, что не давалось глазам. Перед ним тянулся большой мыс, плоский и зеленый; берега его повсюду резко обрывались вниз. Издали суша казалась крошечной, однако же росла по мере приближения судна, и, наконец, Хасмаль стал уже гадать, что это: остров или мыс континента. Три белые башни — дело рук Древних — высоко взмывали над деревьями, и он решил, что они служат здесь маяками. Купеческий корабль резко забрал к востоку и некоторое время плыл параллельно берегу. Ветер пел в снастях и хлопал парусами, когда экипаж спускал самый большой из них и поднимал те, что поменьше. Капитан выкрикивал приказания, матросы кричали в ответ, и все они как бы не замечали Хасмаля.

Вскоре слева перед глазами Хасмаля возник город. Оштукатуренные стены домов были раскрашены трепетными оттенками красного, желтого и пурпурного; по ним карабкалась вверх бугенвиллея, рассыпавшая каскады розовых, лавандовых и белых цветков по гнутым, крытым черепицей крышам. По кровле лазали обезьяны, перепрыгивавшие на пальмы; баньяны раскачивались на перистых листьях финиковых пальм и кричали. Стаи попугаев переругивались наверху; чайки лениво вычерчивали круги вокруг мачты торгового судна, пеликаны ныряли за рыбой за его кормою. Улицы были полны людей в белых одеждах, слепивших глаза под тропическим солнцем.

Судно вдруг повернуло и взяло севернее, правя на точку, спрятанную от глаз Хасмаля долгой линией побережья. Наконец, по правую руку его появилось скопище мелких островков, а слева он заметил превосходную гавань, укрывавшую с полсотни парусных кораблей самого разного вида; мачты без парусов поднимались кверху наподобие лишенного листьев леса. Между судами сновали джонки, боты, стройные лодки с выносными уключинами и катамараны, перевозившие с кораблей и с берега груз и пассажиров.

Матросы свернули паруса и бросили якорь; настроение на корабле явно переменилось: ритм движений замедлился, стал мрачным и каким-то зловещим. В этом полном жизни и очарования краю страх казался Хасмалю непристойным, и тем не менее он убоялся.

Подошедший к нему капитан скомандовал:

— Забирай свои вещи. Ты оставишь нас здесь.

Взгляд морехода не допускал вопросов, и Хасмаль не стал задавать их. Сбежав вниз, он схватил мешок, в котором держал вещи, одежду и некоторые принадлежности, и торопливо поднялся по лестнице — как раз вовремя, чтобы увидеть четырех моряков, спускавших на воду длинную лодку. Капитан ожидал его.

— Ступай вместе с ними и не вздумай сопротивляться. Тебе повезло уже в том, что я не утопил тебя в первую ночь; я не поступил так по одной лишь причине: эта банда Гиру некогда оказала мне услугу, и они попросили, чтобы с тобой обошлись по-хорошему. Но услуги услугами, а твое путешествие кончается здесь. Пусть лучше я сгнию в пекле у Тонна, но тащить тебя вместе с твоим проклятием через Брежианский океан, рискуя собственным кораблем, не хочу.

У Хасмаля не было денег, он не знал, где остановиться, просто не представлял, куда его завезли. На его взгляд, это могли быть Огненные острова или Берег Погибших Душ. Но он не возражал. С той же радостью он высадился бы в Колонии Кендер, которая, помимо того что располагалась на другом конце света, еще и принадлежала Сабирам; это давало ему дополнительную гарантию, что беда не увяжется следом. Он готов был выйти на берег в любом месте, благословляя судьбу за два дара: за то, что остался жив, и за то, что сумел еще больше удалиться от этой женщины из рода Галвеев.

Хасмаль спустился в шлюпку, и его в полном безмолвии отправили на берег; по знаку, данному одним из матросов, он соскочил в воду, когда ее уже было по колено, и побрел к берегу. Четверо гребцов, оставшихся в шлюпке, немедленно повернули назад к кораблю, и когда Хасмаль обнаружил удобный наблюдательный пункт на каменном пирсе, купеческий корабль под всеми парусами уже спешил вон из гавани.

Он следил за кораблем, пока тот не исчез за мысом; чувство утраты в подобной ситуации казалось глупым, тем не менее он не мог противиться ему. Корабль связывал его с прежней жизнью — и прежним собой, — и теперь эта последняя тонкая связь порвалась, оставив его гадать, кем станет он впредь и что с ним будет.

Наконец он поднялся; кожаные штаны еще не просохли; свежий ветерок обдувал их, выгоняя соль. Надо было где-то устроиться и изобрести способ зарабатывать деньги. Также следовало поесть: утомленный качкой желудок уже напоминал о долгой голодовке и требовал прекратить ее.