Глава 9

С полдюжины молодых людей элегантно подпирали колонны или сидели развалясь на белых каменных скамьях, украшавших двор таверны. Единственная служанка, раскрасневшаяся и тревожно поблескивающая глазами, подавала им поднос за подносом. Закупоренные бутылки эля сменяли блюда с нарезанной полосками тушеной свининой и поджаренным хлебом, однако мысли ее были явно обращены не к клиентам и не к увесистым чаевым, на которые она вполне могла рассчитывать; заслышав призывные крики, она всякий раз морщилась. Подав наконец последнее блюдо из заказанного Ри Сабиром угощения, она спросила:

— Потребуюсь ли я вам для чего-нибудь еще?

Наивная крестьянка всем сердцем своим была обращена к религиозному празднику, который она пропускала.

Кто-то из мужчин отозвался на подобный вопрос грубым смешком, однако движением руки Ри велел им молчать.

— Нет. Ступай. Порадуйся на своем празднике. И кланяйся от меня богам, — добавил он, когда женщина исчезла под арками.

— Мы могли бы потешиться с ней, — сказал еще один. Щеки его были украшены двумя доблестными вертикальными шрамами. Рубашка на нем, сшитая из самого легкого и дорогого красного шелка, была столь прозрачной, что служила лишь для того, чтобы подчеркнуть плавные очертания торса; кожаные штаны в обтяжку, намасленные до блеска, выпячивали прочие детали его фигуры.

Черные, приспущенные с голеней сапоги и широкая шляпа алого бархата, золотые ленты, тщательно вплетенные в длинные светлые локоны, выдавали в нем денди, но только дурак принял бы этого человека за слабака. Звали его Янф, был он богат, принадлежал к одному из младших ответвлений Семьи Сабиров и большую часть своей жизни являлся наилучшим другом и ближайшим союзником Ри.

Ри пожал плечами. Он был вымотан, раздражен, тело болело, его терзал волчий голод — как всегда после Трансформации. Если б не праздник, он весь день провалялся бы в постели, то и дело гоняя слуг за едой. Однако сейчас обстоятельства позволяли ему переговорить с глазу на глаз со своими лейтенантами — вдали от посольства Сабиров, а также вдали от шпионов, которыми мог кишеть приятный для глаза наружный дворик этой небольшой таверны и одновременно постоялого двора.

— Верно. Но тогда мы не могли бы побыть вместе.

— Какой в этом толк? Что вообще может быть лучше хорошенькой девчонки?

— Мне нужна ваша помощь.

Пятеро лейтенантов Ри переглянулись, и выражения на их лицах являли гамму различных соотношений любопытства, удивления и опаски.

— Ты знаешь, что можешь располагать нами, — ответил зеленоглазый Валард, тряхнув каштановой головой.

— Не в данном случае. То, что мне нужно сегодня, противоречит обычаям Семьи. Вам придется решить, помогать мне или нет; поэтому я ничего не стану требовать от вас, ибо дело это может поссорить нас с Семьей или погубить.

Ри заметил, что теперь его подручные действительно заинтересовались. Он еще никогда не восставал против законов Семьи, и они понимали это.

Янф отошел от колонны, которую только что подпирал с видом беспредельно утомленного жизнью человека, и опустился на каменную скамью. Просто сел, не приняв самой выгодной позы, не обратившись прекрасным профилем к коридору, — на случай, если в нем вдруг объявится какая-нибудь хорошенькая штучка. Наклонившись вперед, он подпер голову поставленными на колени руками и нахмурился.

— За остальных не скажу, но я готов. И не потому, что в долгу перед тобой, хоть и не забыл об этом, а потому, что ты — мой друг.

Валард кивнул.

— То же скажу и я. Веди, и я последую за тобой. Все равно — куда и зачем.

Широколицый, бледный Трев промолвил:

— Я лично хочу заранее знать, что речь идет не о перевороте. Я не могу рисковать своей семьей по прихоти.

У Трева были две маленькие сестры, ради которых он перевернул бы мир. И хотя во всем остальном на него можно было положиться в той же мере, что и на Валарда или Янфа, Ри знал: Трев никогда не пойдет на дело, способное причинить даже малейший ущерб его сестрам. Он принадлежал к дальней родне и в будущем надеялся устроить выгодный брак своим девушкам.

— Измены не будет, — ответил Ри. — Однако, если вскроется ваша роль, в Семье за это нас не похвалят.

Карил, кузен Ри, старше остальных на несколько лет, задумчиво поглядел на главаря.

— Если ты собираешься сморозить какую-то глупость, по-моему, я просто обязан быть рядом, хотя бы для того, чтобы собрать останки и доставить их твоей матери — когда случится самое худшее. Так что рассчитывай на меня.

Ри засмеялся: Карил всегда ожидает самого худшего.

И повернулся к Джейму, пока не сказавшему ни слова. Такова у него привычка — не браться за дело второпях; но и поражение свое он тоже признает в последнюю очередь. Ри подумал, что, заручившись поддержкой Джейма, может рассчитывать на успех.

— А как насчет тебя?

Джейм неторопливо растянул губы в улыбке.

— Прежде чем сказать да или нет, я хочу знать, что мы будем делать.

Ри усмехнулся. Как это похоже на Джейма. Среди них он был воплощением благоразумия, всегда соблюдал осторожность, раньше всех замечал слабое место в планах и знал, как находить решение еще до того, как ему становилась известна задача. Ри желал, чтобы Джейм был с ним.

— Я хочу украсть девушку, которую Семья намеревается убить.

Лейтенанты Ри дружно разинули рты.

— Девушку? Чего ради? Семья просто засыпает тебя ими, только ты и ловить не хочешь, — заметил Карил.

— Эта — особенная.

— Еще бы не особенная! Ты уже отказал почти всем красавицам в Калимекке.

Янф ухмыльнулся.

— Хотелось бы знать, что именно делает ее такой замечательной.

На этот вопрос Ри откровенно ответить не мог; не потому, что опасался доверить правду пятерым друзьям, а потому, что и сам не знал, в чем она заключается. Как объяснить им, что встреченная им вчера женщина из Семьи Галвеев проникла в самую суть его; что даже сейчас, когда ее нет рядом, он ощущает тепло ее тела, прикасавшегося к нему после схватки с бандитами… Как мог он объяснить им, что мысли его больше не принадлежат ему. Как объяснить, что, закрыв глаза и подумав о ней, он может непостижимым образом определить, где она находится и что чувствует… что сейчас, например, она разгневана из-за какой-то несправедливости и эта несправедливость непонятно отчего незримыми нитями связана и с ним, и с нею. Ри вздохнул.

— Она… такая, как я. Кроме того, она из Галвеев, поэтому мне не позволят взять ее, и поэтому наши хотят ее смерти.

Теперь уже все хмурились, не слишком-то одобряя его намерение вступить в борьбу с Семьей из-за женщины.

Янф спросил:

— И в чем же она похожа на тебя? Такая же безрассудная? Упрямая? Своевольная?

— Она — Карнея, — ответил Ри.

Молчание, последовавшее за этим откровением, по меньшей мере затянулось: лейтенанты Ри удивленно переглядывались между собой. Оно длилось и длилось — по мере того, как взгляды их обращались к нему.

— Карнея, — прошептал Янф. И вновь — молчание. Наконец Джейм сказал:

— Карнея — непростая девушка. Если мы ошибемся, она уничтожит нас. Я бы не вышел против тебя и с дюжиной вооруженных людей… едва ли она окажется слабее. Учитывая то, что сумела прожить так долго. — Он задержал в груди дыхание и с шумом выдохнул. — Единственная неосторожность… и все.

Джейм уставился на свои руки.

— Полагаю, ты собираешься взять ее во время захвата Дома Галвеев?

Ри кивнул.

— Мне кажется, в общем смятении можно будет вывести ее наружу так, что никто не обратит внимания. Я не могу выкрасть ее прямо сейчас — чтобы не поставить под угрозу планы Семьи, касающиеся нападения на Дом Галвеев. Ну а если я позволю себе подождать, покуда оно свершится, девушка почти наверняка окажется мертвой.

Янф спросил:

— Итак, во время вторжения мы в соответствии с планом отправляемся в Дом, но вместо того чтобы ловить и брать в плен Галвеев, ищем во всем этом колоссальном сооружении одну-единственную женщину?

— Правильно.

— Женщину, которая знает весь Дом изнутри, которая не хочет идти с нами и к тому же по чистой случайности способна превратиться в самый смертоносный кошмар, какой даже невозможно себе представить.

— Именно.

Янф пожал плечами.

— Я просто хотел убедиться, что все правильно понял.

Джейм вздохнул.

— Хорошо, в таком случае я просто не могу найти основания для отказа — иначе все вы не переживете и первой стычки. Так что записывайте и меня.

Никто не смог удержаться от смеха. Легко смеяться, подумал Ри, когда все хлопоты и опасности впереди. Когда у собравшихся здесь шестерых молодых людей только и заботы, что пить и есть в приятной тени пальмовых листьев, среди сладких ароматов жасмина и роз. Однако все пятеро только что согласились умереть за него, если придется, и он не мог себе позволить забыть этого или не обратить внимания на то, сколь много значит такое согласие.

— Сейчас она находится в посольстве Галвеев. Перед свадьбой они отправят ее в Калимекку — вместе с прочими, кто не способен участвовать в бою. И до того нам придется выяснить, кто она.

— Так ты не знаешь ее имени? — простонал Янф. Джейм вздохнул.

— Но если мы не знаем ее, то каким образом ты предполагаешь ее найти?

— Я покажу ее сам.

Ри шел на это без особой охоты; хотя создание видимого образа не считалось сколь-нибудь выдающимся и тем более губительным чудом, до сих пор даже лучшие друзья не знали о его умении ворожить. Им было известно о лежащем на нем проклятии Карнея: однажды он перевоплотился, чтобы спасти жизнь Янфу, когда оба они, еще совсем юные, проявили неосторожность и очутились лицом к лицу с превосходящим численностью врагом. О магии Ри тем не менее помалкивал, потому что занятие это считалось весьма предосудительным, чего, пожалуй, ему не простили бы и лучшие друзья.

И это лишь доказывало, насколько он обезумел. Он собирался открыть перед ними секрет, который хранил пуще всего, причем осмеливался сделать это для того, чтобы спасти жизнь женщины, рожденной его врагами. И остававшейся его врагом. Женщины, которую он просто обязан ненавидеть.

Только почему в сердце его не было ненависти к ней?

Хотелось бы знать.

Набрав в горсть толченой каберры, он нарисовал ею кружок на земле, а друзья уставились на него круглыми глазами. Ри пробормотал заклинание, полоснул кинжалом по левой руке и нарисовал каплями крови крошечный кружок внутри первого. Обратившись к той связи, которую он ощущал внутри себя, Ри призвал единственное ее изображение, жившее в памяти: покрытая своей и чужой кровью, измученная, все еще сохраняющая облик Карнеи. Закрыв глаза, он притянул к себе это подобие, вспоминая при этом ее запах, звуки голоса, то немыслимое, невозможное чувство, возникшее в нем в ее присутствии. Он не стал привлекать ее в круг такой, какой она была вчера ночью, но, положившись на необъяснимую связь между ними, попытался представить ее нынешней, какой она была в этот миг.

Кто-то охнул, и все принялись пожирать ее глазами.

В середине очерченного Ри круга, опершись на парапет, стояла женщина, находившаяся на балу в центре Халлеса, — вырезанное из черного камня ощерившееся чудовище трудно было перепутать с чем-нибудь еще; она вглядывалась в происходящее где-то внизу. Прямые черные волосы трепетали на ветру, словно шелковый вымпел. На ней было элегантное темно-синее шелковое платье, скроенное по калимеккийской моде, еще не пришедшей в столь далекое от моря место, как Халлес. Знатная и утонченная, рожденная в почете и власти, она ничуть не была похожа на вчерашнюю женщину, перебившую целую банду воров и насильников. Впервые увидев ее в человеческом обличье, Ри еще сильнее был очарован незнакомкой. Он понял, что должен или добиться ее, или погибнуть сражаясь.

Его друзья — его лейтенанты — как бы вмерзли во время: они разглядывали мерцающую фигуру распахнутыми глазами, не скрывая своего потрясения. Медленно, один за другим, отводили они глаза от обворожительного, эфемерного, светящегося неярким светом изображения женщины и обращались к нему. Ри ждал вспышек гнева, знаков измены, но увидел только удивление.

— Как?.. — шепнул Янф.

И долго еще все они пребывали в молчании. Наконец Джейм промолвил:

— Мне все равно — как. А научить этому можешь?

Он словно бы прорвал плотину, и слова хлынули потоком. Друзья хотели, чтобы он показал им еще одно чудо; они желали немедленно увидеть все, что он знает; они жаждали стать частью того прекрасного и запретного мира, который он открыл перед ними. Их не пугало, что люди платили своей жизнью, дабы вновь открыть те знания, которыми он обладал, и что утрачены они были по разным причинам; они и слышать не хотели о том, что их всех прилюдно казнят на площади, если застанут за этим делом. Они и не думали попадаться… чудо захватывало их воображение, сулило тайны, открывало мир, уходящий за пределы повседневности. И они стремились в этот мир. И были готовы закрыть глаза на любой грех, любое преступление, лишь бы получить доступ к ведущей в него дверце.

— Мы поможем тебе добыть девицу, — заявил Янф, выражая общее мнение. — Но обещай, что взамен обучишь нас магии. Окажи эту честь нам, своим верным друзьям и молчаливым соратникам.

Они предлагали ему свои жизни, свою честь — и по справедливости за все это полагалась более внушительная компенсация. Он подумал о землях и новых титулах… пусть у них будет право потребовать чего захочется. И он не откажет. Ри дал обещание.

— Я и помыслить не могла, что доживу до конца представления.

Кейт расхаживала взад и вперед по узенькой библиотеке. Отупевшая, измученная, по-прежнему разъяренная, она воевала с внутренним демоном, молившим ее, требовавшим всего только одной возможности расправиться с теми, кто устроил это кошмарное истязание неповинных.

Во время церемонии Дугхалл не сказал ни слова. Оставаясь рядом и ничего не делая для этого, он отгонял от Кейт всякого, кто приближался, чтобы заговорить с ней, он помогал ей соблюдать спокойствие, а потом отвез ее с Типпой в посольство Галвеев при первом же удобном случае. Впрочем, когда Дугхалл привел ее в библиотеку, Кейт поняла, что он хочет поговорить с ней.

— Ты справилась с делом, — отметил дядя, — и забудем об этом. Ты еще не сыграла свою роль до конца, и Семья надеется, что ты исполнишь ее без ошибки. Особенно теперь…

Он преградил ей путь и заглянул племяннице в глаза.

— Особенно теперь, когда твоя информация выдержала проверку. Доктиираки и Сабиры злоумышляют против нас — как ты и говорила. Ты обладаешь некоторыми… скажем так, талантами. Да, талантами… которые делают тебя незаменимой для Семьи.

Кейт глубоко вдохнула, а потом медленно выдохнула.

— Дядя, ты должен знать, кто я такая.

— Я уже догадывался… по крайней мере, мне кажется, я вычислил некоторые из твоих способностей. Однако рано или поздно ими заинтересуются, возможно, и некоторые другие члены Семьи. Но не нужно думать, будто твое отличие от остальных может отторгнуть тебя от нас. Кейт, ты просто сокровище. Ты прекрасна, ты умна, ты очаровательна, ты образованна… и твои особые способности позволяют тебе делать то, чего не могут другие. — Он потрепал ее по руке. — Ты была чудесным ребенком — никогда ничего не боялась. А теперь становишься великолепной молодой женщиной. Более того, ты можешь стать оружием в руках Галвеев — оружием, какого нет у других Семей.

Кейт приподняла бровь, подумав о Карнее-Сабире. Если Дугхалл не подозревает о его существовании, значит, он не знает о той степени опасности, что грозит Галвеям.

— Это все, чего я хочу. И все, о чем мечтала когда-либо, — служить моей Семье. Я хочу защитить ее от врагов. Потому что Семья защитила меня и дала мне возможность стать своею.

Помедлив, она пристально посмотрела на Дугхалла.

— Но, быть может, я не имею права рисковать матерью и отцом, оставаясь на службе? Может быть, у меня вообще нет права служить, потому что за мою неудачу заплатят многие — не я одна?

— Садись.

Дугхалл указал на стул с высокой резной спинкой, пристроившийся в уголке, под хрустальными стеклами библиотеки. Он сел рядом на подобный стул и продолжал:

— Ты служишь Семье — этого требует долг. И ты делаешь свое дело, не ставя под угрозу членов твоей малой семьи: ведь этого требуют одновременно и долг, и любовь. Однако, Кеит-ча, на первом месте должны стоять нужды Семьи. Выслушай заповедь, которой руководствовался я сам, по которой надлежит жить и тебе: «Ты рожден для величия, но каждое поколение должно заново заслужить его. Твоя жизнь…

— …продолжение жизней моих предков, — перебила его Кейт, — и мост, направленный в будущее, и посему моя жизнь никогда не сможет полностью принадлежать мне, ибо каждый мой сегодняшний поступок пожинает вчерашний плод и роняет семя будущего урожая».

Она завершила цитату из Хабата патетическим тоном.

— Я знаю свой долг.

— Тогда нечего сомневаться, имеешь ли ты право служить. Ты избрана и должна служить.

— Хочу заметить, что избрана я не теми, кто знал обо мне правду… Не уверена, что они взяли бы меня на службу, если б она стала известна.

— А как насчет того, что ты сумела дожить до нынешнего дня и стать взрослой? Подумай! Не мне, оспаривать цену чуда — неисповедимы пути Господни. Я выбираю тебя и ныне думаю, что выбор мой оказался лучше, нежели мне прежде казалось. Не важно, что могут подумать другие. Твой секрет я буду держать при себе; я не настолько доверяю всем членам Семьи, чтобы извещать их о внезапно свалившемся на голову даре.

Кейт засмеялась.

— Откровенно говоря, и я не так уж им доверяю… Отогнать меня от лошадей на площади могут лишь действительно близкие — члены моей семьи и ты.

— Ты и не должна этого делать. Будь настороже, и я не сомневаюсь, что ты получишь назначения, соответствующие твоим особым дарованиям. — Откинувшись назад, он переплел пальцы на животе. — Кстати о твоих талантах… Какова, в сущности, их природа? Я уже понял, что слух твой лучше моего, и знаю, что ты способна подняться по отвесной стене, на которой — на мой взгляд — без крючьев и молотка делать нечего. Но как ты сумела это сделать?

— Я — Карнея, — ответила Кейт.

Дугхалл задумчиво посмотрел на нее и вздохнул.

— Я предполагал это. И потому предостерегал тебя в отношении казненного сегодня мальчика… До меня дошли… кое-какие слухи — прежде чем мы оставили посольство, — будто подобное создание прошлой ночью вырвалось на свободу и было схвачено рано утром. Однако сомневаюсь, чтобы этот мальчик был причиной резни в переулке.

Он помрачнел.

— Так, значит, семейное проклятие еще не изжито?

— Перед тобой прямое доказательство этого.

— И в чем же оно проявляется? В остром слухе, зрении? Большей силе, энергии, похоти?

Кейт невесело засмеялась.

— Во всем: и в скверных качествах, и в благородных. Я — Карнея в полной мере, как и убитый сегодня на улице мальчик. Я Трансформируюсь в гневе, или от другой сильной эмоции, или когда долго воздерживаюсь от Превращения. Я одновременно и женщина, и чудовище в едином теле, и лишь мне второй, чудовищной, ведомы радость и удовольствия без сожалений. Я — Карнея, моя кровь алчет чужой крови, охоты и случки, я беспощадна и не ведаю угрызений совести.

— Дитя, бывают времена, когда и угрызения совести, и снисходительность можно назвать только проклятием.

— Возможно, и так, — тихо молвила Кейт. — Но человеческое во мне раскаивается за нас обоих — и при этом вдвойне.

Дугхалл откинулся на спинку стула, соединив перед собой пальцы домиком.

— Чтобы уживаться с самими собой, мы примеряем себя таких, какие мы есть, с теми, кем хотели бы быть. «И если нам суждено познать счастье в этой короткой жизни, мы радуемся, не обманывая себя, и не забываем про доброту». Снова Винсалис. Я все-таки должен найти тебе экземпляр «Служи с честью», когда мы вернемся домой. Вместе с Тайными Текстами эта книга будет особенно полезна тебе. Особенно полезна.

— Я прочту и то, и другое, — ответила Кейт, — если эти книги помогут мне служить Семье.

— Помогут. Ну а если ты действительно хочешь послужить Семье, отыщи для нас Зеркало Душ. — Дугхалл рассмеялся.

Кейт не поняла шутки.

— Зеркало Душ? Что это такое?

— Миф, наверное, — сказал Дугхалл. — Нам удалось найти несколько упоминаний в самых старых наших книгах… ну, конечно, и в Тайных Текстах.

Он вздохнул.

— Предположительно, это Зеркало — величайшее создание Древних. Лучшие из имеющихся у нас переводов утверждают, что это устройство могло призывать из могил усопших и возвращать их в мир живых. Представь себе возможность вернуть к жизни всех наших мертвых родичей.

На его лице было написано восхищение.

— В считанные дни мы бы одолели и Сабиров, и Доктиираков и овладели всей Иберой. Закончились бы войны, и убийства, и насилия.

— Судя по всему, ты веришь, что подобное устройство могло существовать.

— Так тебе показалось? Прости размечтавшегося старика. Я просто хочу, чтобы оно было — и, конечно, чтобы Галвеи смогли заполучить его. Однако, несмотря на несколько упоминаний о Зеркале в древней литературе, полагаю, даже если оно и существовало когда-нибудь, то давно уже исчезло с лица земли. Впрочем, я отношу себя к скептикам — существование его едва ли возможно вообще. Подобные чары оказались бы…

Он распрямился.

— Забудь о моих размышлениях вслух, Кейт, — с улыбкой молвил он. — Глупо с моей стороны забивать тебе голову фантастическими представлениями Древних. Тебе эти бредни не нужны. Постарайся держать Типпу подальше от неприятностей, делай все возможное, чтобы она не подозревала о предательстве Доктиираков, иначе она может выдать нас. Типпа — милое дитя, но уж слишком она наивна.

— Я сделаю так, чтоб она не сомневалась в нашем положении. Как долго мне изображать это?

Дугхалл хищно усмехнулся.

— Ты, я и Типпа отправляемся в Калимекку аэриблем — через четыре дня, на рассвете.

— В день свадьбы?

— Да.

— А все остальные?

— Большая часть уедет завтра. Остальные на следующий день.

Кейт вздрогнула.

— Доктиираки заметят это.

Дугхалл взмахнул рукой.

— В этом-то и вся красота. После того как мы вчера отправили весть домой, аэрибли доставляют равномерным потоком «свадебных гостей», которые на самом деле таковыми не являются. Это солдаты в праздничных нарядах, многие в женской одежде — они заменят немногих женщин, стрелков из лука и мечников, которые есть у нас. Замаскированный под балласт персонал посольства мы отправляем назад в якобы пустых аэриблях. Мы трое не можем лететь до самой последней минуты, потому что Типпе и этой крысе Калмету предстоит совершить обряд очищения в ночь перед свадьбой; я должен стать свидетелем, а ты, как всегда, компаньонкой. Однако когда мы вернемся в посольство, нас будет ждать аэрибль, а на свадьбу вместо вас под вуалями отправятся солдаты, мой же дублер укроется капюшоном.

Кейт улыбнулась, и впервые за этот день улыбка ее казалась искренней.

— Значит, свадьба будет не такой, на какую рассчитывают Доктиираки?

— Естественно. А когда она закончится, праздновать будут только Галвеи.

Глава 10

Его конь — хотя Хасмаль ни под каким видом не мог бы назвать это животное своим, — точнее конь, которого он украл, довольно уткнувшись в сено, стоял в сооруженном на скорую руку загоне вместе с прочими лошадьми Гиру. Пленник сразу узнал и пятнистую шкуру животного, и кривое клеймо на правом боку… Хасмалю даже показалось, будто он уловил мстительный блеск в глазах этого создания. Он заметил коня, когда стража повела его к ручью — ополоснуться; Гиру содержали своих лошадей подальше от людского жилья — ниже по течению и по склону холма, — показав себя с лучшей стороны в отличие от создателей города, в котором проживал Хасмаль. Он никоим образом даже не намекнул своему стражу, что узнал животное: скрытность определенно сулила больше перспектив. Но на душе стало спокойнее: раз Гиру обнаружили коня, возможно, и пожитки его сейчас находятся в лагере, где-нибудь неподалеку… Быть может, он сумеет вернуть их себе.

Стоянка Гиру занимала северный склон невысокого холма, от длинного гребня до ручья, извивавшегося меж деревьев в долине. Хасмаль прикинул, что у Гиру здесь около сотни фургонов, однако он не испытывал в этом особой уверенности: лес вокруг был очень густой, и едва он замечал несколько новых повозок, как остальные немедленно исчезали из виду; да и сами они, разрисованные лесными и луговыми пейзажами, неким таинственным образом растворялись среди окрестностей, внушая тревогу. И все же приблизительную оценку он получил — этого было достаточно, дабы представить, что взрослых Гиру здесь по меньшей мере свыше пятидесяти — поэтому нечего было и мечтать о том, чтобы одолеть стража и бежать.

Потом, Хасмаль имел представление и о своей силе, и о своей слабости, и у него хватало ума не путать одно с другим. Рожденный в городе, воспитанный в цивилизованных условиях, привыкший к доставляемой акведуком воде и пище, приготовленной дома в кирпичной печи, к общественным баням, а не речкам, он и на мгновение не обольщался тем, что сумеет бежать через лес, удрать от погони и пережить опасности, коими изобиловали дикие края. В глуши он был слаб.

Но оставались хитрость и осторожность, и с помощью особых качеств он надеялся выпутаться из непростой ситуации.

Охранявший его Гиру не проявлял нетерпения, пока Хасмаль купался. Ухмыляясь, он сидел на поваленном дереве и не отводил нацеленный на грудь пленника арбалет. Оружие вынуждало Хасмаля нервничать, тем не менее страж обращался с ним неплохо, обеспечил его изрядным количеством пищи и обвел вокруг колючих зарослей, вместо того чтобы заставлять пробираться сквозь них. Последнее обстоятельство особенно порадовало Хасмаля, до сих пор остававшегося без одежды.

— Спасибо тебе за то, что не торопил меня с мытьем, — произнес Хасмаль по-иберански, затевая со стражником сложную игру, в которой он изображал, что в жизни не слыхал шомбийского слова, в то время как охранявший его человек претендовал на полное незнание иберанского. Поэтому объяснялись они жестами, призывая при этом к себе богов, чтобы собеседник первым начал выдавать свои секреты.

Хасмаль намылился мылом, полученным от стражника, наслаждаясь прикосновением пены к своей коже, так же как и водой, которая омывала все части тела, пострадавшего во время вчерашней скачки.

— Эти сукины дети протащили меня сквозь каждую лужу и чащу, которую сумели отыскать между дорогой и тем местом, где они встретились с вами, ребята.

Страж улыбался, делая вид, что не понимает слов Хасмаля. Пленник расслаблялся в воде, не такой чистой, как доставляемая акведуком, но тем не менее прекрасной.

— По-моему, ты даже не представляешь, как это бывает, когда тебя предают, — продолжал Хасмаль. — Что испытывает свободный человек, спасающийся от зловещих знамений, попавший в руки воров и едва не повешенный, — только потому, что при нем не нашлось ничего ценного. Не представляешь, как ощущает себя человек, из петли проданный в рабство дохода ради. Тряхнув головой, он полностью погрузился в воду и, намочив волосы, принялся намыливать их.

— Эти сволочи стащили мою одежду и оставили нагишом. Даже каких-нибудь лохмотьев не кинули, чтобы прикрыться. И все же… нагому рабу легче, чем мертвому свободному человеку.

Хасмаль закончил намыливание, сполоснулся и встал.

Страж, все еще ухмыляясь, бросил ему полотенце — такое грубое и жесткое, что в банях Халлеса их бы использовали только для того, чтобы стирать грязь с обуви. Хасмаль не был уверен, следует ли вытереться им, или обмотать вокруг чресел, и поскольку страж ни словом, ни мимикой не намекнул ему на функцию этой тряпки, решил сделать и то, и другое. Пока он шел к ручью, женщины в лагере посмеивались над его наготой; хорошо, что этого можно было избежать на обратном пути.