Советский Союз в локальных войнах и конфликтах

Главные усилия сомалийцы сосредоточили на овладении тремя важнейшими и наиболее крупными населенными пунктами провинции Харэрге – Джиджигой, Дире-Дауа и Харэром.

Ожесточенные бои в августе разгорелись вокруг г. Дире-Дауа. Сомалийские танки прорвались к окраинам города в районе аэропорта. Здесь все атаки противника были отражены эфиопскими частями. Кровопролитные бои развернулись под Джиджигой. Несколькими механизированными бригадами сомалийские войска осадили город и, несмотря на мужество защитников Джиджиги, наконец овладели им. Лишь в сентябре эфиопской армии с большим трудом удалось приостановить наступающего на нескольких фронтах противника. В руках эфиопов оставались лишь два крупных административных центра Огадена. Но и сомалийская армия была измотана, фактически исчерпала свой наступательный потенциал. Положение усугублялось тем, что сомалийская армия практически полностью была укомплектована советской военной техникой. После ожесточенных боев срочно требовалось дополнительное вооружение, запасные части к боевой технике, а также советские военные специалисты. Взять все это – после охлаждения отношений с Москвой – было неоткуда.

В начале сентября 1977 г. С. Барре решился на экстраординарный визит в Москву. Здесь он еще раз попытался добиться хотя бы нейтрального отношения СССР к своей акции в Огадене. Но главное он нуждался в новых советских военных поставках. Переговоры на эту тему с Председателем Совета Министров СССР А.Н. Косыгиным, министром иностранных дел А.А. Громыко и партийным идеологом М.А. Сусловым ни к чему не привели. Л.И. Брежнев, отдыхавший в Крыму, не пожелал прервать свой отпуск для встречи с Барре. Это означало одно – Москва ответила отказом на все просьбы С. Барре. Но президент Сомали, в ожидании контрнаступления эфиопской армии, все еще не решался открыто порвать с Москвой.

Его нерешительность тревожила американцев. Вашингтон инициировал лихорадочные переговоры со своими союзниками по вопросу: как побыстрее организовать поставки оружия в Сомали[329]. Ситуация была казусная. В Сомали, пусть формально, но сохранялся социалистический режим. С точки зрения общественного мнения Сомали являлся агрессором. Госдепартамент США был вынужден заявить о нецелесообразности «подливать масла в огонь» Огаденского конфликта. Это был удар для С. Барре.

Совсем по-другому, как подлинного союзника, встречали в Москве в середине октября 1977 г. М. Мариама. Ему было обещаны не только военные поставки, но и согласие договориться с кубинским лидером Ф. Кастро о направлении добровольцев в Эфиопию (по «ангольскому сценарию»).

Это стало «последней каплей» для С. Барре. 13 ноября 1977 г. сомалийское правительство денонсировало договор с СССР. 20-тысячный контингент советских военных советников должен был в трехдневный срок покинуть Сомали. К кубинцам подошли еще строже. Им дали на сборы сутки.

Для эвакуации советских и кубинских специалистов из сомалийского порта Бербера (Аденский залив) в столицу страны Могадишо прибыл советский большой десантный корабль (БДК) с батальоном морской пехоты на борту. Местные власти попытались было воспрепятствовать заходу корабля в гавань. Реакцией стала высадка морских пехотинцев с танками и артиллерией на берег. Сомалийское руководство было вынуждено отступить. Работники обоих посольств и военнослужащие были переправлены на корабль и благополучно доставлены в йеменский порт Аден. Отходя, десантники увезли с собой принадлежащие СССР плавмастерскую и плавучий док. Часть советских военных советников из Сомали вернулась в Советский Союз. Другая была переброшена за «другую сторону баррикад» – в Эфиопию.

В качестве ответной меры – «око за око» – из Москвы была выслана многочисленная группа сомалийских слушателей военных училищ и академий. Гавана вообще разорвала дипломатические отношения с Сомали.

Ущерб от свертывания отношений с Сомали был ощутим для Москвы. СССР потерял оборудованный им крупный порт Бербера – место захода и стоянки военных кораблей, несших боевую службу в Индийском океане; специально построенный узел связи; станцию слежения; хранилище для тактических ракет и др. Он лишился права пользоваться сомалийскими аэродромами и другими важными стратегическими объектами.

После «развода» с Москвой Могадишо сразу получил сигналы о готовности предоставить вооружение и военную технику из Саудовской Аравии, Ирана, Пакистана и Судана. Запад все еще воздерживался от прямой военной помощи.

В ходе второго этапа эфиопо-сомалийского конфликта (октябрь 1977 г. – январь 1978 г.) на фронтах сохранялось относительное затишье, за исключением участка фронта под Харэром. Овладение этим административным, культурным и историческим центром Восточной Эфиопии имело для Сомали не только военное, но и политическое значение. 22 и 23 ноября 1977 г. сомалийская армия бросила все силы на овладение Харэром. Однако все было безрезультатно.

В ноябре 1977 – январе 1978 г. силами советской военно-транспортной авиации был фактически установлен воздушный мост с Эфиопией. Всего, по западным оценкам, для его бесперебойного функционирования было привлечено 225 самолетов, в основном Ан-22, которые перебросили военной техники и вооружений на астрономическую сумму – примерно в 1 млрд долларов[330]. Военная помощь Эфиопии была настолько внушительной, что дала основание некоторым зарубежным военным экспертам назвать ее «военной интервенцией».

Военная техника доставлялась не только по воздуху. Около 50 советских боевых кораблей и транспортов проследовали через Босфор и Суэцкий канал с вооружением для Эфиопии. Боевая техника и оружие разгружались в порту Асэб, затем свои ходом или на трейлерах направлялась в центральные и восточные районы страны.

Морским и воздушным путями в Эфиопию доставлялись танки Т-54 и Т-55, артиллерийские системы, включая 130-мм пушки, средства ПВО, истребители МиГ-21 и МиГ-23, стрелковое оружие и автомобильная техника. Вооружение и снаряжение для эфиопской армии поставляли также ГДР (дизельные грузовики «ИФА»), Чехословакия (стрелковое оружие), Южный Йемен (танки Т-34, реактивные системы залпового огня БМ-21 «Град»), КНДР (обмундирование). Определенную поддержку и помощь Эфиопия получила также от Ливии и Организации освобождения Палестины. Поступали сообщения о готовности израильских летчиков воевать на стороне своего традиционного союзника – Эфиопии.

Для Запада неожиданным оказалось то, что Москва в состоянии проецировать свою военную мощь (несколько дивизий с тяжелым вооружением) в столь отдаленные регионы – Ближний Восток и в Восточную Африку. Это была демонстрация новых впечатляющих успехов советских возможностей. Одновременно в Аддис-Абебу был направлен внушительный отряд военных специалистов (1,5 тыс. человек).

Особую роль в эфиопских событиях (как и в Анголе) сыграла, однако, Куба. Гавана направила в Эфиопию регулярные части с полным штатным вооружением. По некоторым оценкам, общая численность регулярных кубинских войск в Эфиопии составила 17—20 тыс. человек. Кубинские части комплектовались, как правило, за счет добровольцев. Многие из них имели боевой опыт, отличались высокой дисциплинированностью и организованностью. Кубинские части составили основную ударную силу эфиопских вооруженных сил. Особой популярностью в Анголе пользовались кубинские летчики. Как в свое время советские летчики в Испании.

Помимо военнослужащих из Советского Союза и Кубы, на стороне Эфиопии находились «добровольцы» из Южного Йемена, Мозамбика, Анголы и ряда стран Восточной Европы и социалистической Азии.

В ноябре 1977 г. в Аддис-Абебу прибыла «оперативная группа» генералов и офицеров от управлений Генерального штаба, которую возглавил первый заместитель главнокомандующего Сухопутными войсками генерал армии В. Петров. Эфиопские войска готовились к решающим сражениям.

Сомалийцы развернули за советскими военнослужащими настоящую охоту. За голову советника была назначена награда в 2 тыс. долларов. Когда об этом стало известно, советских военных советников стали усиленно охранять. Солдаты из роты полиции сопровождали их даже в туалеты[331].

22 января 1978 г. сомалийские войска предприняли решительное наступление с целью овладения Харэром. Этим начался третий, завершающий этап сомалийско-эфиопской драмы, который длился до марта 1978 г.

Главный удар сомалийские войска нанесли со стороны населенного пункта Комболча силами нескольких пехотных бригад при поддержке танков и артиллерии. Противник был остановлен всего в 500 м от автомобильной трассы, связывающей Харэр с Дире-Дауа. В боях вместе с эфиопскими регулярными войсками самоотверженно сражались кубинские части.

Просчетов и ошибок в ведении боевых действий с обеих сторон допускалось немало.

Командир одной из эфиопских дивизий сосредоточил всю артиллерию вокруг своего командного пункта. Машины с боеприпасами были размещены в километре от него. Одни из снарядов угодил в машину с боеприпасами. Вслед за этим, по воспоминаниям находившегося поблизости советского советника, стало «твориться что-что ужасное: по воздуху носились ящики с боеприпасами. Везде стоял грохот и вой. Целый час продолжался фейерверк, а через час-полтора… все боеприпасы были уничтожены. А ведь это было заготовлено для наступления и, конечно, стоило огромных денег»[332].

Развернувшееся 23—27 января 1978 г. эфиопское контрнаступление отбросило противника на несколько десятков километров. Развивая наступление в направлении Джиджиги, эфиопские войска столкнулись с ожесточенным сопротивлением сомалийцев, закрепившихся на двух ведущих к городу проходах в горах – Марда и Шеделе. Эфиопские войска преодолели горы не по проходам (где их ожидали сомалийцы), а по горным тропам и бездорожью. В планировании этой операции непосредственное участие принимали советские военные специалисты.

В ходе боев сомалийцы потеряли 3 тыс. человек, 15 танков, значительное количество другой боевой техники и вооружения. В боях против сомалийской армии наряду с эфиопскими регулярными войсками и народной милицией впервые приняли участие кубинские части.

В результате решительных действий эфиопских и кубинских войск 4 марта сомалийцы начали беспорядочный отход из Джиджиги и на следующий день город был взят. Всего под Джидигой были разгромлены 3 сомалийские бригады общей численностью в 6 тыс. человек. Этот успех был расценен в Эфиопии как «поворотный момент» всей войны. Уже к 16 марта практически вся территория Огадена, оккупированная сомалийской армией, была освобождена. Упреждая события, 15 марта правительство Сомали объявило о «полном выводе» своих соединений и частей из Эфиопии. Война между Эфиопией и Сомали в пустыне Огаден продолжалась недолго, около 7 месяцев. Но в Эфиопии она повсюду оставила свои разрушительные следы. Погибли тысячи мирных жителей, свыше 600 тыс. человек стали беженцами. Размер материального ущерба, нанесенного стране, оценивался в десятки миллиардов долларов[333].

После ухода регулярных вооруженных сил Сомали из Огадена сомалийско-эфиопский конфликт на этом не завершился. Оставшиеся боевые организации Фронта освобождения Западного Сомали не прекратили сопротивления и перешли к партизанским методам борьбы. Ни по своей численности, ни по количеству и составу вооружения они уже не представляли существенной опасности для Аддис-Абебы, но хлопот доставляли немало.

Диверсионные группы Фронта постоянно совершали дерзкие, беспокоящие вылазки. 16 июня 1978 г. в одну из их засад (у деревни Дакэта провинции Огаден) попала группа советских военных специалистов из состава отдельного медицинского батальона. Военнослужащие были пленены и в дальнейшем при попытке к бегству убиты[334].

В свою очередь в северной части страны – Эритрее – с новой силой разгорелась партизанская война нескольких сепаратистских «фронтов» и движений.

Высвободившиеся эфиопские войска и советские военные советники были переброшены на север и приняли участие в операциях по борьбе с сепаратистами. Общее количество эфиопских войск здесь достигло внушительной цифры – 140 тыс. человек. Кубинцы от участия в этой кампании отказались. Их мотопехотные батальоны встали гарнизонами на востоке, невдалеке от столицы. Они предназначались для защиты правительства в случае попытки военного переворота.

Не сумев удержать крупные города, повстанцы постепенно отходили в труднодоступные горные районы на северо-востоке Эритреи. При этом минировали все, что могло быть заминировано. И в первую очередь дороги. Местное население, по мере приближения правительственных войск, как правило, покидало свои населенные пункты. Характерным примером в этом отношении стало взятие г. Тессенея. Город был пуст: все население покинуло его. Началось мародерство. Солдаты грабили дома, магазины.

Боевые действия в горах протекали трудно. Эритрейцы хорошо знали местность. Многие из них прошли боевую и диверсионную подготовку в учебных центрах в Судане. Как результат, эфиопские бригады несли существенные потери. В некоторых из них боевые потери составили до трети личного состава.

Это побудило Москву активизировать попытки по решению проблемы политическими средствами. В июне 1978 г. в Москву был приглашен лидер Фронта освобождения Эритреи А. Насер. Ему было предложено (как и в случае с Сомали) вступить в федерацию африканских государств в районе Красного моря. Этот африканский лидер оказался несговорчивым.

Бои в Эритрее продолжались до начала 90-х гг. Правительственным войскам так и не удалось в целом решить поставленных перед ними задач. Эритрейские города переходили из рук в руки, в то время как сельские районы продолжали находиться под контролем сепаратистов.

Одна из самых крупных побед Национального фронта освобождения Эритреи (НФОЭ) над эфиопскими вооруженными силами была одержана в марте 1988 г. у г. Афабет. Потери эфиопской армии убитыми и пленными составили около 18 тыс. человек. В одном из боев под Афабетом в плен к эритрейцам попали трое советских военнослужащих, находившихся на командном пункте эфиопской дивизии: полковник Ю. Калистратов, подполковник Е. Чураев и переводчик лейтенант А. Кувалдин. Советские офицеры три года находились в плену. Лишь в 1991 г. благодаря усилиям МИД СССР, вмешательству администрации США и руководства Судана они вернулись на родину[335].

Летом 1989 г. советские военные советники были выведены из состава эфиопских частей. Москва официально заявила, что с этого момента участие во внутренних конфликтах не входит в сферу деятельности советских советников и специалистов.

За несколько десятилетий конфликта в Эфиопии погибло (умерло) 79 советских военнослужащих (2 генерала, 69 офицеров, 4 прапорщика и 4 рядовых), ранено 9 человек, пятеро пропало без вести, трое – взято в плен[336].

Огромными оказались материальные затраты Советского Союза, что не могло не сказаться на общем истощении великой державы. Кроме того, «эфиопская эпопея» обострила отношения СССР не только с США, призвавших к «крестовому походу» против «империи зла», но и со многими государствами Африки, Ближнего и Среднего Востока. Усилия Советского Союза (России) оказались бесплодными. В 1991 г. эфиопская столица была взята силами Революционно-демократического фронта эфиопских народов. М.Х. Мариам бежал из страны в Зимбабве. 27 апреля 1993 г. Эритрея получила независимость и через месяц стала полноправным членом ООН.

Многие спорные вопросы (прежде всего пограничные) между Эфиопией и Эритреей остаются неразрешенными. 6 мая 1998 г. эритрейские войска вторглись на территорию Эфиопии и оккупировали спорный участок территории (около 400 кв. км).

Драматично сложилась ситуация и в Сомали, где после свержения диктатора С. Барре (1991 г.) ни на день не стихает гражданская война. Сама России, правопреемница СССР, все еще находится в тисках системного кризиса. Такова участь побежденных.

Глава 14.

Польша – слабое звено социализма

Летом 1980 г. весь мир был потрясен событиями в польском городе Гданьске. В ночь с 16 на 17 августа на верфи им. Ленина был создан Межзаводской стачечный комитет, выступивший с беспрецендентной критикой в адрес польских властей. В своем выступлении по телевидению 17 августа первый секретарь ЦК ПОРП Э. Герек признал ошибки в социально-экономической политике, пообещал реформы и призвал бастующих вернуться на работу. Его выступление не произвело ожидаемого эффекта.

«Нас это не касается, – таков был ответ лидера бастующих тогда еще мало кому известного электрика судоверфи Леха Валенса. – Пока мы бастуем и ждем, когда власти к нам явятся».

Власть была вынуждена уступить и пойти на унизительные для нее переговоры – с вчера еще никому не известным руководством профобъединения «Солидарность».

В истории возникновения «Солидарности», как и вообще в событиях летних забастовок 1980 г., до сих много неясного. Существует версия: забастовочное движение на первых порах было инициировано самими коммунистами – политиками второго эшелона, рвущимися к власти.

Первоначально «Солидарность» представляла собой «протестное» движение за социализм с «человеческим лицом». Никакой созидательной программы у нее не было. Основным средством давления на власти была забастовка. Власти, опасаясь усиления протестного потенциала, продолжали выплачивать забастовщикам деньги. В подобных комфортных условиях забастовочное движение только разрасталось. У профобъединения появилась мощная, разветвленная инфраструктура на местах.

Руководством «Солидарности» на всей территории Польши, в воеводствах, горах и селах были созданы местные организации, умело проводившие пропагандистскую работу среди населения. Почувствовав реальную возможность «раскачать» ситуацию в Польше, Запад стал оказывать «Солидарности» мощную финансовую и материально-техническую поддержку. В короткие сроки ряды «Солидарности» пополнили около 10 млн поляков. С политико-идеологической точки зрения весьма неприятным для властей был тот факт, что основную социальную базу «Солидарности» составлял рабочий класс.

Попытки официальных властей завершить переговоры с руководством «Солидарности» непосредственно в Гданьске ни к чему не привели.

Средства массовой информации – газеты, журналы, радио и телевидение – постепенно выходили из-под контроля правительства. «Профсоюз» пользовался безусловной поддержкой не только у католической церкви. «Солидарность» в отдельных своих публикациях стала поддерживать даже центральная партийная печать. Под контролем государственного руководства осталась единственная армейская газета «Жолнеж вольности», тираж которой, по указанию первого секретаря Польской объединенной рабочей партии (ПОРП) С. Кани, был значительно увеличен и в основном распространялся бесплатно. Активисты «Солидарности» делали все, чтобы эта, достаточно популярная, газета до читателя не доходила. Большими партиями ее скупали и уничтожали.

Вскоре в эфир стали выходить подпольные радиостанции. Руководство «Солидарности» приступило к формированию оппозиционных, «параллельных» органов власти.

К середине 1981 г. противостояние «Солидарности» и государственного руководства в центре и в некоторых воеводствах, на производственных предприятиях, в учебных заведениях и на селе значительно усилилось. По сути дела руководство «Солидарности» готовилось к решающей схватке за власть.

ПОРП стремительно утрачивала свое политическое влияние в стране. С промышленных предприятий начали изгоняться партийные комитеты. Участились провокации против советских военнослужащих Северной группы войск. Рост антисоветских настроений происходил, несмотря на то, что Польша (о чем сообщалось в средствах массовой информации) продолжала получать внушительные финансовые дотации из Советского Союза. Из Советского Союза в Польшу за бесценок шли нефть, хлопок, железная руда, зерно, мясо и многие другие товары.

Безвозмездную помощь Польше предоставила и Германская демократическая республика (заем на 200 млн западногерманских марок). Эта огромная сумма из Берлина в Варшаву была доставлена на специальном самолете. В стране это было воспринято без особой благодарности, как само собой разумеющееся.

Ситуация накалялась.

По политическим и военно-стратегическим причинам советское руководство придавало особое значение, наряду с ГДР и Чехословакией, именно Польше. Через территорию Польши традиционно направлялся основной удар иностранных армий, вторгавшихся на российскую территорию. Через Польшу и Чехословакию проходили жизненно важные коммуникации, связывавшие Москву с Группой советских войск в Германии. Последняя должна была принять на себя основной удар в случае вооруженного конфликта с НАТО. Помимо этого, Балтийское побережье являлось связующим звеном в действиях союзных флотов ГДР, Польши и СССР.

Обостряющийся в Польше с каждым днем кризис, а также свежая память о советских военных акциях при аналогичных обстоятельствах в ГДР, Венгрии и Чехословакии оставляли для польских властей ограниченный выбор: пустить ситуацию на самотек и дожидаться войск Варшавского Договора или попытаться ввести военное положение. Выбор был мучительный.

В. Ярузельский и его предшественник на посту Первого секретаря Польской объединенной рабочей партии (ПОРП) С. Каня, оба утверждали в своих мемуарах, что Л. Брежнев, другие представители кремлевского нобилитета, на протяжении 1980—1981 гг. открыто предупреждали: если в Польше не будет быстро найдено «внутреннее» решение, применение силы по «чехословацкому» сценарию неизбежно[337].

В конце 1990 г., после того как Ярузельский покинул свой высокий пост, в своих выступлениях и интервью он открыто стал отстаивать следующую версию. Введение военного положения было «трагической, но необходимостью, так как в декабре 1981 г. оно оставалось единственным способом предупредить советское военное вмешательство»[338].

Многочисленные противники Ярузельского утверждали обратное: бывший президент пытается переложить ответственность на политический «труп» (уже не существующий Советский Союз)[339]. Истина в этом вопросе по сей день остается не проясненной.

Основательные аргументы в пользу Ярузельского содержатся в показаниях полковника Р. Куклиньского, одного из пяти офицеров Генерального штаба Польши, допущенных к разработке сверхсекретных планов введения военного положения в Польше. Куклиньский к этому времени уже был завербован ЦРУ и являлся для американцев ценнейшим источником информации.

Его исчезновение в самый разгар подготовки к введению военного положения произвело удручающее впечатление. Вот как описывает это событие в своих воспоминаниях генерал армии А.И. Грибков (в тот период начальник штаба):

«После составления плана (военного положения. – Авт.) случилось чрезвычайное происшествие – бесследно исчез начальник оперативного отдела Генштаба полковник Куклиньский вместе со своей семьей. Он был активным участником разработки плана введения военного положения. В его обязанности входило обеспечение связи со Штабом ОВС, он присутствовал на всех заседаниях Комитета министров обороны и Военного совета армий стран Варшавского Договора, участвовал в подготовке военных вопросов к совещаниям Политического консультативного комитета. Он был допущен к планам использования польской армии и в военное время. В общем, Куклиньский знал многие военные и государственные секреты. Впоследствии стало известно, что он с семьей оказался на Западе.

В спешном порядке Генеральному штабу Войска Польского пришлось перерабатывать некоторые разделы плана введения военного положения и исполнительные директивы штабам и войскам»[340].

Уже на Западе Куклиньский в 1987 г. дал продолжительное интервью, в котором подробно описал усиливающееся давление, которое на всем протяжении кризиса оказывалось на польское правительство высшими советскими руководителями[341]. Тем самым он косвенно признал, что Ярузельский стал заложником драматической ситуации. Куклиньского нельзя было заподозрить в личной симпатии генералу. Скорее наоборот.

По свидетельству Куклиньского, в декабре 1980 г. сложилось впечатление: дальнейшее «откладывание с введением военного положения» вскоре обернется прямой военной акцией со стороны СССР[342]. План военного вторжения был якобы передан начальником Генерального штаба ВС СССР маршалом Н.В. Огарковым заместителю польского генштаба генералу Т. Хупаловскому в период его пребывания в Москве 1 декабря 1980 г. Планом предусматривался ввод советских, восточногерманских и чехословацких войск на польскую территорию под предлогом проведения учений. Польские войска должны были оставаться в казармах. В состав войск вторжения должна были войти 15 советских дивизий, 2 немецких и 1 чехословацкая. Была проведена и соответствующая рекогносцировка маршрутов выдвижения и районов сосредоточения войск, в которой активное участие принимали и польские представители. С целью уточнения обстановки было решено провести командно-штабное учение. Проведение войсковых учений, как известно, стало для Москвы излюбленным способом давления на вольнодумствующих союзников. В данном случае речь шла о совместном командно-штатном учении «Союз-80» на Западном ТВД, к которому привлекались оперативные штабы с частями связи: от Войска Польского – штабы Поморского и Шленского военных округов; от Чехословацкой народной армии – штаб Западного военного округа и два армейских штаба; от Национальной народной армии ГДР – два армейских штаба; от Советской Армии – штаб ГСВГ, два ее армейских штаба и штаб Северной группы войск (СГВ).

Руководить учением было поручено главнокомандующему вооруженными силами ОВД маршалу В.Г. Куликову. Штаб руководства учением расположился в г. Легница (Польша) в штабе Северной группы войск.

Учение должно было начаться в конце октябре 1980 г., но по просьбе польского руководства (из-за взрывоопасной внутриполитической обстановки) постоянно переносилось.

Наконец Москва решила больше не откладывать. Декабрь был крайне неудобным сроком для проведения учений. Приближались новогодние и рождественские праздники. Однако министр обороны маршал Д.Ф. Устинов настаивал на своем решении. С датой учений – 8—10 декабря – после определенных колебаний согласились все союзные командования. Медлила только Польша. В Варшаве опасались: учения могут завершиться вводом войск Варшавского Договора на территорию страны. И не без основания.

Генерал армии А.И. Грибков вспоминает о происходившем следующим образом:

«Учение „Союз“ в соответствии с разработанным учебным планом шло к концу, и мы готовились 21 декабря подвести его итоги с тем, чтобы к рождественским праздникам весь личный состав был в пунктах постоянной дислокации.

Накануне подведения итогов позвонил Устинов и дал указание продолжать учение до особого распоряжения. Цель была всем ясна – продолжать давление на польское руководство и общество. В итоге учение «Союз» шло почти два с лишним месяца. За это время штабу руководства пришлось несколько раз готовить новые учебные задачи, отрабатывать все виды военных действий: оборону, наступление, встречное сражение, отступление и контрнаступление, делать замену «играющих» штабов. Некоторые штабы участвовали в учении дважды, с небольшим перерывом. Лишь в начале марта 1981 г. мы получили указание постепенно сворачивать штабы и отправлять их по домам.

Штабу руководства в сокращенном составе надлежало оставаться в Легнице под флагами стран Варшавского Договора, висевшими на высоких флагштоках перед зданием штаба Северной группы войск. Каждое напоминание о бесплодности его пребывания раздражало московское военное начальство. Где-то в мае „сидение“ закончилось».

В эти дни, которые складывались в долгие недели и месяцы, «из-за безжалостной и бескомпромиссной позиции русских, – вспоминал Куклиньский, – Ярузельский был… в состоянии шока и полнейшего опустошения»[343].

Лично у этого полковника-перебежчика не было сомнений в том, что «восемнадцать полностью боеспособных советских, чешских и немецких дивизий, застывших в ожидании у границ Польши, предприняли бы (в декабре 1980 г.) интервенцию в том случае, если бы польские силы безопасности и армейские части по тем или иным причинам оказались неспособными подавить сопротивление общественности»[344].

Эту точку зрения поддерживали и другие очевидцы. Так, чешский генерал Станислав Прохазка, командовавший в тот период бронетанковой дивизией, сообщил в середине 1990 г. о том, что его части десять лет назад (в декабре 1980 г.) находились в полной боевой готовности к вооруженному вмешательству «по приказу из Москвы»[345].

Однако согласно сделанным оценкам (и эти оценки стали известны ЦРУ), предполагаемая численность сил вторжения, в случае отказа Варшавы от сотрудничества или какого-либо организованного сопротивления со стороны польской армии или населения, была явно недостаточной. В первом случае требовалось не меньше 30 дивизий, в последнем – дивизий должно было быть по меньшей мере 45[346]. Такие силы Советский Союз, увязнувший в афганском конфликте, выделить не мог. Ситуация приобрела форму хронического кризиса.