Летом 1980 г. весь мир был потрясен событиями в польском городе Гданьске. В ночь с 16 на 17 августа на верфи им. Ленина был создан Межзаводской стачечный комитет, выступивший с беспрецендентной критикой в адрес польских властей. В своем выступлении по телевидению 17 августа первый секретарь ЦК ПОРП Э. Герек признал ошибки в социально-экономической политике, пообещал реформы и призвал бастующих вернуться на работу. Его выступление не произвело ожидаемого эффекта.

«Нас это не касается, – таков был ответ лидера бастующих тогда еще мало кому известного электрика судоверфи Леха Валенса. – Пока мы бастуем и ждем, когда власти к нам явятся».

Власть была вынуждена уступить и пойти на унизительные для нее переговоры – с вчера еще никому не известным руководством профобъединения «Солидарность».

В истории возникновения «Солидарности», как и вообще в событиях летних забастовок 1980 г., до сих много неясного. Существует версия: забастовочное движение на первых порах было инициировано самими коммунистами – политиками второго эшелона, рвущимися к власти.

Первоначально «Солидарность» представляла собой «протестное» движение за социализм с «человеческим лицом». Никакой созидательной программы у нее не было. Основным средством давления на власти была забастовка. Власти, опасаясь усиления протестного потенциала, продолжали выплачивать забастовщикам деньги. В подобных комфортных условиях забастовочное движение только разрасталось. У профобъединения появилась мощная, разветвленная инфраструктура на местах.

Руководством «Солидарности» на всей территории Польши, в воеводствах, горах и селах были созданы местные организации, умело проводившие пропагандистскую работу среди населения. Почувствовав реальную возможность «раскачать» ситуацию в Польше, Запад стал оказывать «Солидарности» мощную финансовую и материально-техническую поддержку. В короткие сроки ряды «Солидарности» пополнили около 10 млн поляков. С политико-идеологической точки зрения весьма неприятным для властей был тот факт, что основную социальную базу «Солидарности» составлял рабочий класс.

Попытки официальных властей завершить переговоры с руководством «Солидарности» непосредственно в Гданьске ни к чему не привели.

Средства массовой информации – газеты, журналы, радио и телевидение – постепенно выходили из-под контроля правительства. «Профсоюз» пользовался безусловной поддержкой не только у католической церкви. «Солидарность» в отдельных своих публикациях стала поддерживать даже центральная партийная печать. Под контролем государственного руководства осталась единственная армейская газета «Жолнеж вольности», тираж которой, по указанию первого секретаря Польской объединенной рабочей партии (ПОРП) С. Кани, был значительно увеличен и в основном распространялся бесплатно. Активисты «Солидарности» делали все, чтобы эта, достаточно популярная, газета до читателя не доходила. Большими партиями ее скупали и уничтожали.

Вскоре в эфир стали выходить подпольные радиостанции. Руководство «Солидарности» приступило к формированию оппозиционных, «параллельных» органов власти.

К середине 1981 г. противостояние «Солидарности» и государственного руководства в центре и в некоторых воеводствах, на производственных предприятиях, в учебных заведениях и на селе значительно усилилось. По сути дела руководство «Солидарности» готовилось к решающей схватке за власть.

ПОРП стремительно утрачивала свое политическое влияние в стране. С промышленных предприятий начали изгоняться партийные комитеты. Участились провокации против советских военнослужащих Северной группы войск. Рост антисоветских настроений происходил, несмотря на то, что Польша (о чем сообщалось в средствах массовой информации) продолжала получать внушительные финансовые дотации из Советского Союза. Из Советского Союза в Польшу за бесценок шли нефть, хлопок, железная руда, зерно, мясо и многие другие товары.

Безвозмездную помощь Польше предоставила и Германская демократическая республика (заем на 200 млн западногерманских марок). Эта огромная сумма из Берлина в Варшаву была доставлена на специальном самолете. В стране это было воспринято без особой благодарности, как само собой разумеющееся.

Ситуация накалялась.

По политическим и военно-стратегическим причинам советское руководство придавало особое значение, наряду с ГДР и Чехословакией, именно Польше. Через территорию Польши традиционно направлялся основной удар иностранных армий, вторгавшихся на российскую территорию. Через Польшу и Чехословакию проходили жизненно важные коммуникации, связывавшие Москву с Группой советских войск в Германии. Последняя должна была принять на себя основной удар в случае вооруженного конфликта с НАТО. Помимо этого, Балтийское побережье являлось связующим звеном в действиях союзных флотов ГДР, Польши и СССР.

Обостряющийся в Польше с каждым днем кризис, а также свежая память о советских военных акциях при аналогичных обстоятельствах в ГДР, Венгрии и Чехословакии оставляли для польских властей ограниченный выбор: пустить ситуацию на самотек и дожидаться войск Варшавского Договора или попытаться ввести военное положение. Выбор был мучительный.

В. Ярузельский и его предшественник на посту Первого секретаря Польской объединенной рабочей партии (ПОРП) С. Каня, оба утверждали в своих мемуарах, что Л. Брежнев, другие представители кремлевского нобилитета, на протяжении 1980—1981 гг. открыто предупреждали: если в Польше не будет быстро найдено «внутреннее» решение, применение силы по «чехословацкому» сценарию неизбежно[337].

В конце 1990 г., после того как Ярузельский покинул свой высокий пост, в своих выступлениях и интервью он открыто стал отстаивать следующую версию. Введение военного положения было «трагической, но необходимостью, так как в декабре 1981 г. оно оставалось единственным способом предупредить советское военное вмешательство»[338].

Многочисленные противники Ярузельского утверждали обратное: бывший президент пытается переложить ответственность на политический «труп» (уже не существующий Советский Союз)[339]. Истина в этом вопросе по сей день остается не проясненной.

Основательные аргументы в пользу Ярузельского содержатся в показаниях полковника Р. Куклиньского, одного из пяти офицеров Генерального штаба Польши, допущенных к разработке сверхсекретных планов введения военного положения в Польше. Куклиньский к этому времени уже был завербован ЦРУ и являлся для американцев ценнейшим источником информации.

Его исчезновение в самый разгар подготовки к введению военного положения произвело удручающее впечатление. Вот как описывает это событие в своих воспоминаниях генерал армии А.И. Грибков (в тот период начальник штаба):

«После составления плана (военного положения. – Авт.) случилось чрезвычайное происшествие – бесследно исчез начальник оперативного отдела Генштаба полковник Куклиньский вместе со своей семьей. Он был активным участником разработки плана введения военного положения. В его обязанности входило обеспечение связи со Штабом ОВС, он присутствовал на всех заседаниях Комитета министров обороны и Военного совета армий стран Варшавского Договора, участвовал в подготовке военных вопросов к совещаниям Политического консультативного комитета. Он был допущен к планам использования польской армии и в военное время. В общем, Куклиньский знал многие военные и государственные секреты. Впоследствии стало известно, что он с семьей оказался на Западе.

В спешном порядке Генеральному штабу Войска Польского пришлось перерабатывать некоторые разделы плана введения военного положения и исполнительные директивы штабам и войскам»[340].

Уже на Западе Куклиньский в 1987 г. дал продолжительное интервью, в котором подробно описал усиливающееся давление, которое на всем протяжении кризиса оказывалось на польское правительство высшими советскими руководителями[341]. Тем самым он косвенно признал, что Ярузельский стал заложником драматической ситуации. Куклиньского нельзя было заподозрить в личной симпатии генералу. Скорее наоборот.

По свидетельству Куклиньского, в декабре 1980 г. сложилось впечатление: дальнейшее «откладывание с введением военного положения» вскоре обернется прямой военной акцией со стороны СССР[342]. План военного вторжения был якобы передан начальником Генерального штаба ВС СССР маршалом Н.В. Огарковым заместителю польского генштаба генералу Т. Хупаловскому в период его пребывания в Москве 1 декабря 1980 г. Планом предусматривался ввод советских, восточногерманских и чехословацких войск на польскую территорию под предлогом проведения учений. Польские войска должны были оставаться в казармах. В состав войск вторжения должна были войти 15 советских дивизий, 2 немецких и 1 чехословацкая. Была проведена и соответствующая рекогносцировка маршрутов выдвижения и районов сосредоточения войск, в которой активное участие принимали и польские представители. С целью уточнения обстановки было решено провести командно-штабное учение. Проведение войсковых учений, как известно, стало для Москвы излюбленным способом давления на вольнодумствующих союзников. В данном случае речь шла о совместном командно-штатном учении «Союз-80» на Западном ТВД, к которому привлекались оперативные штабы с частями связи: от Войска Польского – штабы Поморского и Шленского военных округов; от Чехословацкой народной армии – штаб Западного военного округа и два армейских штаба; от Национальной народной армии ГДР – два армейских штаба; от Советской Армии – штаб ГСВГ, два ее армейских штаба и штаб Северной группы войск (СГВ).

Руководить учением было поручено главнокомандующему вооруженными силами ОВД маршалу В.Г. Куликову. Штаб руководства учением расположился в г. Легница (Польша) в штабе Северной группы войск.

Учение должно было начаться в конце октябре 1980 г., но по просьбе польского руководства (из-за взрывоопасной внутриполитической обстановки) постоянно переносилось.

Наконец Москва решила больше не откладывать. Декабрь был крайне неудобным сроком для проведения учений. Приближались новогодние и рождественские праздники. Однако министр обороны маршал Д.Ф. Устинов настаивал на своем решении. С датой учений – 8—10 декабря – после определенных колебаний согласились все союзные командования. Медлила только Польша. В Варшаве опасались: учения могут завершиться вводом войск Варшавского Договора на территорию страны. И не без основания.

Генерал армии А.И. Грибков вспоминает о происходившем следующим образом:

В эти дни, которые складывались в долгие недели и месяцы, «из-за безжалостной и бескомпромиссной позиции русских, – вспоминал Куклиньский, – Ярузельский был… в состоянии шока и полнейшего опустошения»[343].

Лично у этого полковника-перебежчика не было сомнений в том, что «восемнадцать полностью боеспособных советских, чешских и немецких дивизий, застывших в ожидании у границ Польши, предприняли бы (в декабре 1980 г.) интервенцию в том случае, если бы польские силы безопасности и армейские части по тем или иным причинам оказались неспособными подавить сопротивление общественности»[344].

Эту точку зрения поддерживали и другие очевидцы. Так, чешский генерал Станислав Прохазка, командовавший в тот период бронетанковой дивизией, сообщил в середине 1990 г. о том, что его части десять лет назад (в декабре 1980 г.) находились в полной боевой готовности к вооруженному вмешательству «по приказу из Москвы»[345].

Однако согласно сделанным оценкам (и эти оценки стали известны ЦРУ), предполагаемая численность сил вторжения, в случае отказа Варшавы от сотрудничества или какого-либо организованного сопротивления со стороны польской армии или населения, была явно недостаточной. В первом случае требовалось не меньше 30 дивизий, в последнем – дивизий должно было быть по меньшей мере 45[346]. Такие силы Советский Союз, увязнувший в афганском конфликте, выделить не мог. Ситуация приобрела форму хронического кризиса.