Пролог

Хозяин! Хозяин! Надо уходить. Вода поднимается все выше. Все наши соседи уже ушли и только мы остались.

Дождь шел уже третий день, то чуть стихая, то вновь набирая силу. Подобные дожди в конце лета шли, чуть ли не ежегодно, но сейчас река, словно не понимая этого или же не желая смириться, начала выходить из берегов, заливая прибрежные дома и разливаясь, все шире и шире. Затопив первые этажи тех домов, что стояли пониже, она и здесь уже подобралась к окнам первого этажа, выходящим на реку и проникла в дом, затопив подвал и покрыв примерно полуметровым слоем весь первый этаж.

— Хозяин! Я боюсь. Вдруг стены рухнут. Хозяин я пойду я пойду в магистрат? Там уже все наши соседи собрались, ну и я пойду?

— Иди, иди. Но помни, как только вода спадет, чтоб мне все вычистил и привел в порядок, — отозвался мужчина, лет пятидесяти, сидевший у стола в комнате на втором этаже.

На столе перед ним лежал лист бумаги и заостренное гусиное перо. Однако, казалось, они ни сколько его не занимают. Взгляд его был устремлен в окно на медленно текущую воду, проплывающие деревья, островки травы и невесть какой мусор, увлекаемый рекой.

Внизу послышалось шлепанье ног по воде. Заскрипела дверь.

— Так я ушел, хозяин, — Дверь хлопнула и все стихло.

Мужчина, задумавшись о чем-то своем, не отрывал взгляда от окна. Вдруг внизу вновь скрипнула дверь, и послышалось хлюпанье воды под ногами.

— Что бездельник, забыл что-нибудь? Или решил остаться?

Снизу, однако, ни кто не отозвался, но шаги уже послышались с лестницы. Мужчина, встав из за стола, неторопливо пошел к двери. Внезапно дверь распахнулась от удара ноги, едва не задев хозяина дома.

В дверной проем буквально влетел незнакомец одетый в черную монашескую сутану и не говоря ни слова бросился на, ни чего подобного не ожидающего хозяина дома, сбив его с ног, сжав одной рукой горло.

— Отдай мне ее и останешься жив.

Оглушенный падением, не в состоянии нормально дышать, хозяин дома лишь, что-то прохрипел в ответ.

— Говори где она…

Нападавший не успел договорить. Скрежет камня и треск ломающегося дерева прервали его. Невольно подняв глаза от своего пленника, он увидел как по стене, выходящей на реку разбегаются трещины, а затем сама стена с грохотом и плеском, начинает оседать в воду.

Еще не успев ни чего предпринять, он вдруг почувствовал удар в плечо, такой силы, как будто его лягнула лошадь, и отброшенный этим ударом отлетел к стене. И как в полусне увидел вокруг себя просевшие деревянные балки и стропила, готовые в любой момент рухнуть, лежащего между них хозяина дома с расколотой головой.

В следующий момент все это хрупкое равновесие нарушилось, и остатки кровли снова пришли в движение. Скрежеща и треща, вся эта конструкция соскользнула в реку, утаскивая с собой все то что, было на втором этаже, в том числе и бездыханное тело хозяина дома и его гостя, находящегося в шоке.

Эта часть города не входила в туристическую зону. Сюда к реке выходили задворки домов, не удостоившиеся реконструкции и выглядящие, наверное, также как и триста лет назад. Но мне нравилось ходить здесь, и когда позволяла погода, я ходил по самому берегу, по камням, принесенным рекой, разглядывая мимоходом все их разнообразие и погружаясь в свои мысли, без риска задумавшись столкнуться с кем-либо. Одновременно, здесь намного сильнее ощущалась атмосфера истории, окутывавшая город, во всяком случае, гораздо больше, чем в туристической зоне, проходящей параллельно берегу реки и вечно переполненной туристами, говорящими сразу на всех возможных языках.

Экскурсионные маршруты, блистающие отреставрированными фасадами и наполненные запахами, столь чуждого всему этому, поп корна и масла от жареной картошки фри, утратили после реконструкции, ту самую неуловимую ауру истории и превратившейся, с моей точки зрения, в декорации к исторической постановке. Первое время после того, как я поселился здесь, это зрелище меня забавляло, а потом как-то приелось, и я нашел для себя другой путь, ведущий к центру города.

Я шел по берегу реки и разговаривал по телефону, когда моя нога поскользнулась на откосе и среди посунувшейся гальки показалась какая-то металлическая пластинка. Не долго думая, и не в последнюю очередь благодаря еще своей детской привычке тащить любую гадость домой, я сунул ее в карман и полностью переключился на то, что говорил доктор Гросс.

— Пан инженер я прошу Вас подготовить письмо с изложением всех доводов в поддержку Вашей позиции.

— Но ведь все материалы находятся у Вас.

— Вот-вот, я и внесу все необходимые поправки в Ваш текст на их основании.

— Но, пан адвокат, может быть, я прямо сейчас расскажу Вам свои соображения и Вы составите письмо.

— Нет, нет и нет, как Вы не хотите понять. Телефон в наше время, не отрицая его удобства, совершенно не гарантирует конфиденциальности общения и консультаций, которые являются основной предпосылкой отношений между адвокатом и клиентом, при этом телефонные разговоры эту предпосылку не осуществляют. Поэтому прошу Вас, чтобы вы передавали информацию или в письменном виде, а то посредством писем или сообщений по электронной почте или же непосредственно во время наших встреч в канцелярии.

— Хорошо, вы меня убедили, я подготовлю это письмо.

— Да, да и не откладывайте, его надо отослать, как можно быстрее. Это в Ваших интересах.

Такие вот дела, тут забудешь обо всем на свете, в том числе и как тебя зовут. Да кстати, я действительно забыл представиться. Попробуем исправиться.

Меня зовут Сергей Николаевич Попов. Сорока с небольшим лет от роду. Волею судьбы заброшенный в этот небольшой городок в центре Европы, где живу вместе со Стеном. Не подумайте, что я отношусь к тем меньшинствам, которые так популярны сейчас, что порой нормальный человек начинает сомневаться в своей нормальности. Просто Стен, полное имя Станислав, черный терьер, контрабандой привезенный мной, во время одной из немногих поездок в Россию, является в настоящее время единственным членом моей семьи, самым близким другом, и замечательным собеседником, который все понимает, но молчит. Надо сказать, что в советские времена моя жизнь ничем не отличалась от остальных, может и не всех, но достаточно большого числа моих соотечественников. Английская спецшкола, технический ВУЗ, работа на режимном предприятии, без допуска к военной тайне, зато с ограничением выезда за границу. Как и все, я благополучно женился, и в нашей семье родился сын. В общем, жизнь мало, чем отличалась от жизни миллионов таких же, как я. Перемены в моей жизни понеслись с началом перестройки и неслись с такой скоростью, что когда ко мне пришел мой одноклассник и предложил мне работу, я как раз пытался, то ли подвести итоги прошедшего времени, то ли найти смысл жизни, то ли понять почему все так сложилось. Кооператив, который мы заложили с друзьями, производил ткань, по технологии наших предков из натуральной крапивы, первые метры нашей продукции ушли, что называется на ура, обещания дальнейших покупок были даны, но тем все и закончилось. В итоге мы оказались с неимоверным количеством сотканного полотнища на складе, которое некуда было девать. И когда расходы превысили наши финансовые возможности, пришлось его благополучно закрыть. Попытки организовать, какую-нибудь фирму, ни к чему не привели, те заказы, которые перепадали, не обеспечивали нормального существования. А тут еще, в результате несчастного случая погибли сын и мои родители. И наша семейная жизнь, и без того уже трещавшая по всем швам, развалилась полностью. Вот в таком состоянии и застал меня мой одноклассник Андрей. Предложение его, показалось мне решением всех накопившихся проблем, чем, впрочем, и было. А конкретно он предложил быть его представителем в Европе. Постоянно там жить, вести переговоры с заказчиками, испытывающими страх перед поездкой в Россию. За что он был готов платить мне зарплату, покрывающую расходы на проживание. Вот так я и оказался здесь. Фирма, которую я представлял, через шесть лет работы все же разорилась, а я за это время, выучив местный язык, освоив в дополнение немецкий, оказался перед необходимостью вновь что то для себя искать и начинать все сначала. И кто знает, как бы все сложилось, если бы не хозяин квартиры, которую я снимаю. Ему достался крупный заказ от американской фирмы, а зная мои знания языков и техническое образование, он предложил мне работу в своей фирме. Так прошел еще год. За это время, я настолько втянулся в работу, что кроме работы переводчика, предложил внести несколько изменений в подготавливаемое изделие. Не буду отягощать техническими подробностями, но существенно то, что изменения эти при всей их простоте, оказались настолько новыми, что их можно было запатентовать. Патентование, как национальное, так и международное прошло успешно и все бы было хорошо, если бы…

В дело вмешалась другая крупная американская фирма. Заказ без объяснений был передан им. Фирма, в которой я работал не получила ни возмещения за уже выполненную работу, ни даже простых извинений. А в довершение всех тех бед, американцы со спокойной совестью стали использовать и мои патенты, может быть, забыв, а может по какой-либо другой причине, не получив разрешения на их использование. В итоге мы с моим работодателем оказались ввергнуты в долгие разбирательства с американцами. Он, желая получить компенсацию за уже выполненные работы, а я в связи с незаконным использованием моего патента.

Разговор с доктором Гроссом, моим адвокатом, был, как раз, очередным витком в этом разбирательстве.

Отложив свои претензии к манере работы адвокатов на более удобное время, я, учитывая важность письма, отправился домой писать его.

Надо сказать, что после краха последней фирмы, я уже и не пытался найти себе постоянную работу, довольствуясь заказами на переводы. Не буду кривить душой, возможность получения заказов через интернет, оплата через банковский счет, позволяли мне располагать своим временем по собственному усмотрению, что очень меня устраивало.

Придя домой, я первым делом включил ноутбук. С моей точки зрения это изобретение, вместе с мобильным телефоном и возможностью подключения при их помощи к интернету, величайшие изобретения нашего времени, по крайней мере, для меня. Как говорится, полдела сделано, осталась мелочь — привести в порядок свои мысли и написать письмо. Хотя во время учебы меня не учили писать юридически выверенные письма, но чему только не научишься в процессе работы, вот только, не люблю я это дело.

Пока набегали программы, я привел в порядок мысли, и занялся важными и неотложными делами. Дал Стену банан, он их обожает до невозможности, и осмотрел свою находку.

Если с первым делом проблем не возникло, Стен расправился с бананом в одну секунду, то с другим оказалось не все так просто. Сквозь вековые наслоения грязи черно-зеленого цвета, проглядывал в свежей царапине белый металл, похожий на серебро.

Одно время, помнится, меня очень веселила реклама магических пластин, с высеченными звездами строго определенной формы, положив которые вместе с серебром в раствор соли, и серебро очищается просто замечательно. Не сомневаюсь, бабушка тоже говорила, что если хочешь почистить серебро, достаточно налить такой же раствор в алюминиевую кастрюльку или бросить вместе с серебром в него алюминиевую ложку, правда, старушка ни разу не упоминала о необходимости вырезать в кастрюльке или ложке, хоть какие-нибудь звезды. Кастрюльки и ложки у меня нет. Но вот алюминиевая кружка имеется. Прошедшая со мной все и вся, она путешествует со мной еще с пионерского лагеря.

Размеры пластинки, к сожалению, не позволили запихнуть ее в кружку. Однако подобные препятствия меня не смутили. Изобретатель я или нет. Засунув пластинку и кружку в кастрюлю, я залил их бабушкиным раствором. Оставалось только подождать результат. А пока можно было посвятить время написанию ответа.

Составление письма, последующая прогулка со Стеном полностью заняли все мои мысли. Так что о своем эксперименте я вспомнил только вечером. Больше всего меня интересовало, не растворилась ли моя пластинка полностью. Но нет, грязь за то время пока пластинка лежала в земле и реке настолько сжилась с ней, что и бабушкино средство не очень ее отстранило. Пришлось вооружиться спичкой и оттирать вручную. Работа творческая и результативная. В итоге к ночи я освободил уголок пластинки, весьма занимательный надо отметить.

На нем были изображены два герба, причем один из них настолько знакомый, что я еще полночи промучился, пытаясь вспомнить, где же его видел.

Наутро, так ничего и не вспомнив, я отправился в библиотеку взять книжку по геральдике.

Я хотел бы найти какую-нибудь книгу о геральдике, лучше всего специализированную на средних веках.

Подождите минуточку, — сказала библиотекарша, набирая мою просьбу на компьютере.

Надо сказать, что в библиотеке не очень удивлялись моим просьбам. В своей нынешней работе переводчика на заказ, я активно пользовался для восполнения пробелов в своих знаниях возможностями, предоставляемыми библиотекой и не раз, получив заказ, отправлялся сюда за какой-либо книгой, дающей более широкое представление по нужной мне теме.

Мои размышления прервала библиотекарша:

— Вы хотели бы специализированную книгу о геральдике городской, дворянских родов или же какую-нибудь другую?

— А может, есть такая книга, в которой написано обо всем этом сразу?

— Есть. Она стоит на стеллаже во втором зале, вам принести?

— Спасибо, я сам.

Второй зал располагался на этаж ниже первого и нравился мне тем, что в нем была возможность присесть и с комфортом расположившись в кресле просмотреть нужную тебе книгу. Стеллаж, посвященный геральдике, содержал огромное количество книг. Здесь были и книги о принципах формирования гербов и объяснение отдельных элементов, а так же и описания всех монстров когда-либо попавших в гербы. В общем, чего тут только не было.

А не было как раз второго из интересующих меня гербов, с первым же проблем не возникло. Первая же из просмотренных мною книг сообщала, что, показавшийся мне знакомым, герб принадлежал ордену тамплиеров созданному или в 1118 или 1119 году и просуществовавшему до 1307 года. И еще — что символика этого герба имела лишь два вида — изображение двух рыцарей сидящих на одном коне или простой крест на фоне щита.

Тогда, как второй герб, несмотря на то, что он отдельными элементами походил на несколько из найденных мной гербов, все же существенно от них отличался. Пришлось довольствоваться книгой, повествующей о принципах составления гербов и значении геральдической символики. А учитывая, что знания мои о тамплиерах ограничивались сценой сожжения на костре магистра ордена Жака де Молэ и брошенным им проклятием династии Валуа в книгах Мориса Дрюона, то пришлось взять книгу и о ордене тамплиеров.

Придя домой и проверив почту, я обнаружил новый заказ на перевод и полностью забыл о своей находке на несколько дней.

Вспомнил я о ней, лишь только когда моя «маленькая» собачка, проходя мимо журнального столика, исполняющего обязанности рабочего места, невзначай уронила на пол словарь Ожегова и вместе с ним на полу оказалась уже подзабытая мной находка.

Решив не откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня я начал свои изыскания, сделав себе чашку кофе и удобно устроившись на диване в гостиной.

Надо сказать, что нынешнее мое жилье представляющее собой две жилых комнаты и кухню, располагалось на втором этаже довольно нового дома, построенного рядом с центром города, как раз перед внесением города в список исторических памятников ЮНЕСКО, после чего все новое строительство в исторически охраняемой зоне было запрещено. И хотя я по уже укоренившейся привычке называю это жилье своим, действительно моей является только техника, облегчающая мне жизнь и посуда. Хозяева квартиры, выстроив дом, решили использовать квартиру для сдачи внаем, как раз в тот момент, когда я искал для себя пристанище. Мы договорились и с тех пор я их вижу один раз в году, в остальное время, переводя им плату на счет в банке.

Еще во время первого осмотра квартиры меня подкупило то, что она идеально соответствовала моим представлениям о жилище. Спальня с огромным платяным шкафом и большой кроватью, гостиная, оборудованная мебельной многофункциональной стенкой, двумя креслами, журнальным столиком и диваном и современная большая кухня, хотя и без посудомоечной машины, что надо заметить я не считаю недостатком. Все это предоставлялось в наем на неограниченный срок, с условием ежегодного продления договора, при сохранении его цены, с поправкой на инфляцию.

От момента моего вселения квартира постепенно обрастала разными техническими устройствами. Так последовательно появились телевизор, музыкальный центр, автоматическая стиральная машина, автомат для варки кофе эспрессо и такое количество мелочей, что в момент краха моих российских работодателей, когда я пытался представить себе, куда деть все это количество хлама, это стало, чуть ли не главным в моем решении принять предложение о новой работе.

Так вот, устроившись на диване, я первым делом взялся за изучение книги о геральдике, но уже через пятнадцать минут отложил ее до лучших времен. Геральдика, по крайней мере, в изложении этого автора, представлялась мне попыткой систематизировать не систематизируемое и на этом основании сделать какие-нибудь выводы. Автор противоречил сам себе каждые три страницы, то есть больше трех страниц за один раз читать не рекомендовалось, а переходить к дальнейшим можно было лишь, после того как ты забыл о содержании прочитанного. Отложив книгу, я решил сделать перерыв в своих изысканиях, тем более, что Стен недвусмысленно намекал на прогулку.

Маршруты наших прогулок неизменно пролегали через исторический центр города. Расположенный в изгибе реки между двух высоких скалистых утесов, он сохранился с незапамятных времен. Кривые улочки, паутиной разбегающиеся от главной площади. Казались каменными ущельями, пролегающими между фасадами стоящих вплотную друг к другу домов. Фасады их, выкрашенные в различные цвета, были зачастую расписаны фресками. Тут и там на каменных наличниках дверей и оконных балках были выбиты барельефные изображения и даты.

Вооруженный новым знанием, я с интересом попытался систематизировать все встречающиеся гербы, выбитые в камне и нарисованные на стенах городских домов. Занятие довольно увлекательное, однако, в какой то момент возникает вопрос или автор книги, которую я перед тем читал, слепой или же он ни когда не выходил из дома и писал свой труд на основании собственных ночных кошмаров.

Результатом моих исследований стал вывод, что средневековые обитатели нашего городка были просто помешаны на изображении цветка шиповника. Они вставляли его в свои гербы, выбивали на подоконниках, над дверьми, на самих дверях, в общем, везде, где только можно. Решив для себя выяснить в книге геральдиста значение этого символа, мы продолжили нашу прогулку по обычному маршруту, то есть, выйдя через парк, прилегающий к замку в ближайший лесок.

Такой маршрут мы со Стеном выработали еще во времена его молодости, когда маленький щенок, по размеру с хорошую взрослую овчарку, а по развитию в свои полгода, как трехмесячный щенок, повергал в панику хозяев мопсов, такс и других столь же мелких собачонок. Устав каждому из них объяснять, что перед ними щенок, который хотел бы поиграть, которому интересно познакомиться с другими собачками. Что вообще он страшно добрый, а подходит к ни совсем не затем чтобы сожрать их несчастного песика, и уж совершенно не затем чтобы сожрать или покусать их самих, что скорее уж покусаю их я сам. Какое то время мы все это выдержали, но после того, как Стена искусал питбультерьер, а его хозяин стоял и, всплескивая руками, повторял:

— Ну, Лорд, что же ты делаешь, что же ты делаешь?

Мы выработали свой собственный маршрут, при прогулках по которому, мы как можно меньше встречаемся с владельцами собак и их питомцами. Нужно сказать, что Стен и в своем зрелом возрасте особенно не изменился, он так же дружелюбен ко всем четвероногим созданиям, включая кошек, с одним единственным исключением, страшной ненавистью к питбультерьерам.

Сегодня на нашем обычном маршруте мы встретили только моего старого знакомого, букиниста, который гулял со своим золотистым ретривером.

— Добрый день пан Зинковски.

— Добрый день Сергиа.

Одно время меня страшно раздражало переиначивание моего имени на непонятно какой лад, такого имени, как Сергиа, я не обнаружил в местных списках имен, хотя прилежно проштудировал их полностью. Потом, устав с этим бороться, решил для себя — назовите хоть горшком, только в печь не сажайте, как говорила бабушка, а она надо заметить была мудрой старушкой.

Как всегда обменявшись мнениями о погоде, количестве туристов в городе в этом сезоне и прочих важных темах, присущих всем разговорам двух хозяев собак на прогулке. Когда мы уже все это перебрали, я отважился на занимавший меня вопрос.

— Пан Зинковски, вы, если мне не изменяет память, как-то упоминали, что посвятили много времени изучению истории города?

— О, это, можно сказать, было моим хобби на протяжении многих лет. А что же Вас интересует конкретно?

— Вы знаете, сегодня я обратил внимание на прямо какое-то засилье символа шиповника в нашем городе, и не знаю, чем это объяснить.

— Сергиа, вы посмотрите, — мне кажется, старому букинисту нравилось произносить это имя — наш город был почти весь выстроен во времена первых хозяев замка, которые, как вы знаете, именно этот символ сделали своим гербом. Так что ни чего удивительного в этом нет.

— Но ведь к замку относилась только прилегающая часть города, а остальные дома стоящие на противоположном берегу реки, до поры вообще считались отдельным поселением.

— Вы недооцениваете влияния могущественных соседей в средние века. В конце концов, если бы это было иначе, мы сегодня не увидели бы того, что видим.

Весьма исчерпывающее объяснение — масло масляное, потому что оно из масла.

— Спасибо большое пан Зинковски, вы мне очень помогли.

— Не за что. Это не составило для меня ни каких затруднений. Если вы хотите узнать, что-либо еще всегда к вашим услугам.

— Да нет, это было единственное, что меня сегодня занимало.

Собаки наши, воспользовавшись предоставленной им свободой, как и положено старым знакомым, занялись каждая своими делами. Ретривер букиниста отправился слоняться по полю в поисках то ли мышки, то ли чего-то еще, а Стен, найдя в нескольких шагах от нас тень, улегся в ней и мне кажется, внимательно слушал наш разговор.

В отличие от пана Зинковски, я не был настолько убежден во влиянии могущественных соседей на жизнь соседнего поселения. Но мысли это одно, а о действительности я решил узнать побольше из других источников.

Никогда не думал, что история настолько увлечет меня. Сразу после школы, решая, куда пойти учиться дальше, я даже не думал о какой либо гуманитарной профессии, считая их закостенелыми и ужасно занудливыми, требующими от тебя зубрежки, зубрежки и зубрежки. И только теперь, по прошествию стольких лет, обнаружил, что занятия историей меня увлекают, и я охотен, отдавать им все свободное время.

Придя, домой, в почте я обнаружил приглашение от пана Гросса, в котором он сообщал, что ожидает меня завтра утром у себя в канцелярии, с целью планирования дальнейших шагов по интересующему меня делу. А так как ничего другого у меня запланировано не было, то весь вечер я решил посвятить изучению книги о тамплиерах.

В перерывах между чтением я занимался творческим занятием. Вспомнив, что в школьные времена, мне ставили только отличные оценки по рисованию, я решил нарисовать увеличенные изображения обоих гербов. После пятой попытки, вооружившись линейкой и калькулятором, я весьма достоверно изобразил гербы. Вспомнив, как в детстве с помощью такого метода выходило очень неплохо, я нанес на них сетку и действительно довольно похоже, дорисовал гербы. Лошадь у меня, почему-то оказалась ужасно похожей на Стена с метелкой вместо хвоста, зато рыцари получились хоть куда, и пусть их ноги были в полтора раза длиннее ног лошади, но тут я не погрешил против оригинала. Второй герб, изображавший олений рог с обрубленными или отпиленными в середине веточками, изображенный на фоне разбегающихся в разные стороны линий, дался мне без малейших проблем, хотя бумаги я и на него извел не меньше, чем на первый. Посмотрев на свои творения, я остался доволен. Этим я явно исчерпал полностью свой художественный дар и решив, что несколько копий с него лучше будет сделать на ксероксе, вернулся к современным тамплиерам.

И только когда магистр ордена тамплиеров стал хватать меня за руку, убеждая вступить в орден, сложив обеты безбрачия и нищеты, я понял, что пора просыпаться и вести Стена на вторую прогулку. Надо сказать, что поганец этот особой любви к прогулкам не испытывает, но уж если он хочет пойти прогуляться, то он берет мою руку в пасть и не навязчиво указывает на двери.

Все началось с поездки девяти средневековых авантюристов, отправившихся в Иерусалим.Восемь дворян — Хьюго де Пайнс, Годфри де Сен-Омер, Пьен де Монтдидье, Аршимбад де Сент-Аманд, Годфри де Бисоль, Андре де Монбар и Хьюго VII граф де Шампань, а вместе с ними шевалье Гундмар и де Россаль. Как сообщают сегодняшние историки, обеспечить благосклонность иерусалимского короля Болдуина II, им помогли родственные связи Хьюго де Пайнса. По приезде туда, так и не освободив гроб господень, они, получают разрешение на проведение раскопок на месте, где некогда стоял храм царя Соломона. Интересно было бы узнать, не стал ли кто-нибудь из них святым, покровителем археологии. К его остаткам приписывают сегодня существующую Стену Плача в Иерусалиме. Нашли они там что-нибудь или нет — история умалчивает, то есть официальная история утверждает, что не нашли ничего, а авторы различных спекулятивных теорий — наоборот, что нашли, а дальше теории расходятся. Кто утверждает, что им посчастливилось найти священный грааль, кто — священный ковчег Завета, кто — Моисеев свод божьих законов. Как бы то ни было двое из них, Хьюго де Пайн и Годфри де Сен-Омер решают пожертвовать своим состоянием для создания нового воинствующего ордена, который бы предоставлял путникам и торговцам охрану на дорогах, естественно, за умеренную плату.

Идея, как показало время, была настолько продуктивной, что за короткое время орден скопил огромные средства и приобрел немалое влияние в церковной иерархии, но это потом, как утверждают историки.

Первый же свой монастырь они заложили в месте раскопок на южной стороне Храмовой горы, в лучших традициях, использовав для своих нужд мечеть Аль-Акса и катакомбы, как утверждают, выстроенные израильским царем Иродом, в которых благородные рыцари держали лошадей. Для жилья Болдуин II предоставил им часть своего дворца. Переоборудовав мечеть в склад оружия и провианта, они в религиозны целях начали строить костел, который, надо сказать никогда не был достроен.

С 1120 года, Болдуин II передал им для использования весь свой дворец. Но новому ордену пока что не хватало авторитета — их было всего девять и им не доставало финансов. Как говорит легенда, именно с этих времен происходят их названия «бедные соратники Христовы при храме Соломона» и «милиция бедных рыцарей Христовых». Авторы утверждают, что первые организаторы ордена Хьюго де Пайн и Годфри де Сен-Омер вместе владели одним конем, и что именно этот мотив и отражен в символике одного из их гербов. Но оставим все эти утверждения на совести авторов.

Уже в 1128 году новый орден приобретает поддержку папы римского Гонория II, а с 1130 года деятельность ордена распространяется на территорию Европы. Хьюго де Пайн, первый глава ордена, проявил немалый организаторский талант и сумел при своей жизни расширить свое влияние на Англию, Испанию, Францию и Португалию.

Святой престол оценил значение ордена и начиная с 1139 года орден подчинялся непосредственно папам, минуя все промежуточные инстанции.

Следующий день вновь унес меня в сторону от моих исторических изысканий. В канцелярии пана Гросса меня уже ожидали.

— Проходите, пожалуйста, пан доктор Гросс уже ждет Вас, — сказала секретарша.

Это была полноватая дама лет шестидесяти, седые волосы она стригла очень коротко и подкрашивала их в голубоватый цвет.

— Спасибо большое, — и я открыл тяжелую, обитую чем-то мягким дверь в кабинет.

Кабинет был обставлен массивной мебелью, выдержанной в каком то из давно ушедших стилей. Не могу сказать что тому причиной, но именно так обставленные кабинеты с массивной мебелью, непременным огромным столом, с обтянутой зеленым сукном столешницей и непременной настольной лампой с зеленым абажуром, я встречал у преуспевающих адвокатов в совершенно разных странах.

Я присел на высокий стул, стоящий перед столом.

— Добрый день, пан адвокат.

— Добрый день, пан инженер Попов, садитесь, пожалуйста.

— Уважаемый пан адвокат, я бы попросил Вас в дальнейшем обращаться ко мне без приставки инженер.

— Ну что Вы, пан Попов, видите ли, эта, как Вы выразились, приставка в нашей традиции несет на себе существенную нагрузку. Она отражает в какой-то степени общественный статус того, кому принадлежит, и, хотя сегодня она постепенно утрачивает свое первоначальное значение, не в последнюю очередь из-за появившихся во времена крушения социализма людей, имеющих крупные состояния, но не имеющих образования, все же в определенных кругах ее употребление не утратило своего значения. Но если Вы так настаиваете, то в дальнейшем я буду называть Вас просто пан Попов.

— Я надеюсь, Вы извините меня пан доктор, что я называл Вас без Вашего звания.

— Нет, нет, Вы не правильно меня поняли. В нашем с Вами общении это особого значения не имеет. И то, что я рассказал Вам, несло чисто информативную нагрузку. Но вернемся к нашим делам. Я подробно проанализировал все представленные Вами материалы и хотя мы с Вами пишем в адрес американской фирмы ни как не могу понять как она связанна с немецкой фирмой ВСА.

Надо заметить, что сразу после регистрации своего патента, еще перед тем, как я узнал о его незаконном использовании, я в поисках возможного инвестора вел довольно оживленную переписку с хозяином этой немецкой фирмы. Он запрашивал подробности, уточнял кучу деталей, высчитывал во сколько ему обойдется вступление в этот проект и в конце концов написал, что не решается вступить. И хотя времени на него было потрачено порядочно, претензий к нему я не имею.

— Уважаемый пан доктор, к моему великому огорчению, я должен сказать Вам, что данная фирма к нашему делу прямого отношения не имеет, и недоразумение возникло, скорее всего, в результате моих недостаточных объяснений Вам.

— Ну что Вы, пан Попов, не надо винить себя, это не страшно, мы проведем дополнительный анализ, построив его на Ваших документах подписанных с американцами, а все же как бы замечательно было если бы немцы имели к тому отношение. Такой обширный материал.

— Боюсь, что мы их никак не привяжем.

— В таком случае, пан Попов, я попрошу Вас подождать пока мы подготовим анализ по тем материалам, о которых мы сегодня говорили и до получения ответа от американцев на то письмо, проект которого Вы для нас подготовили.

— Пан доктор не могли бы Вы мне сказать, когда следует ожидать ответа.

— Видите ли, пан Попов, фирма, к которой мы обратились большая. Она имеет сложную структуру управления. Так что пока наше письмо пройдет все инстанции, пока попадет в руки того, кому оно адресовано пройдет некоторое время.

— Но ведь, пан доктор, в советское время для всей корреспонденции был установлен месячный срок на предоставление ответа.

— Должен Вам сказать, что сегодня подобный месячный срок установлен законом лишь для государственных учреждений, для предприятий коммерческой сферы, существует своеобразный кодекс хорошего поведения, в котором так же упоминается о необходимости реагировать на письма в месячный срок, но к сожалению этот кодекс не носит характер закона и его нарушения не могут рассматриваться, как незаконные действия. Так что наберемся терпения.

— Благодарю Вас, пан доктор, за столь подробные объяснения.

— Ну что Вы, пан Попов, Вы мой клиент, и я всегда готов предоставить Вам свои услуги.

Как показал визит к пану доктору Гроссу, ничего, кроме ожидания меня не ожидает. Делать нечего и остается лишь с пользой провести предстоящее время. Заказов на переводы пока, что не поступило. Так что можно полностью посвятить себя вновь возникшей проблеме с пластинкой и гербами.

Погрузившись в проблемы патента и тамплиеров о том, что визит к доктору Гроссу я собирался совместить с покупкой еды для Стена, я вспомнил уже перед самым домом. Пришлось развернуться и ехать в супермаркет.

Сегодня, когда магазины полны сухими кормами, кормление собаки, на первый взгляд не представляет особой проблемы. Но это лишь на первый взгляд. Еще при покупке щенка, хозяйка его мамаши напутствовала меня наказом не увлекаться сухими кормами и обязательно давать каши и мясо. Я так и делал, первый месяц, а потом выяснилось, что Стен отдает предпочтение уже готовым кормам, перед моей стряпней, что мясу и кашам он предпочитает фрукты и овощи. Чему я страшно рад. И надо сказать, своим здоровьем Стен меня только радует, так что, благополучно забыв о кашах и стряпне я слежу только за тем, чтобы у него всегда был запас сухих кормов, стараясь при этом покупать какие-нибудь поприличнее.

Вот и сейчас приехав в магазин и не обнаружив корма, который я покупаю постоянно, пришлось погрузиться в изучение описаний на пакетах с кормом, лежащих на магазинных полках. Внимание мое привлек новый корм, как было написано, с кроличьим мясом. Не зная, насколько этот изыск понравится моему четвероногому другу, я все же решил купить его. Сам я готовить собачью еду с кроличьим мясом не способен не только потому, что не знаю, как это делать, но и потому что не знаю где взять кроличье мясо. В магазинах есть в неограниченном количестве свинина, говядина, курятина и индюшатина, в крайнем случае, я знаю магазин торгующий дичью. Вот только крольчатины в продаже я не видел. Может быть, ее всю изводят на сухие корма для собак? Но, учитывая мое равнодушие к крольчатине, для меня это не так уж и страшно.

Стен встретил меня на пороге, всем своим видом показывая, насколько он счастлив оттого, что видит меня, и того, что я не забыл купить еду для него.

Покормив Стена и прогулявшись с ним, я уже собирался продолжить свои изыскания в истории тамплиеров, но раздалась трель дверного звонка. Открыв дверь, я увидел хозяина моей квартиры.

— Добрый день Сергей. Я не нарушу твои планы?

— Конечно же нет, Милан. Проходи в комнату, я сейчас приготовлю кофе и приду.

Тот, кто когда-нибудь снимал квартиру, поймет меня. Даже если у вас не возникает ни каких проблем с хозяевами, и вы находитесь с ними в замечательных отношениях, любой приход их к вам, а, особенно, неожиданный, остается чем-то сродни визиту контролера-ревизора. И пока готовился кофе, я быстро перебрал все возможные причины визита. Так ни чего и не придумав, я решил посмотреть, что же будет, и не отравлять свое существование заранее.

Входя в комнату с двумя чашками кофе, я увидел своего гостя сидящим в кресле чуть ли не по струнке. Уж и не знаю, почему так получилось, ведь он знает Стена практически все то время, которое Стен живет у меня. Причем пес считает его абсолютно своим. И не теряет надежды на более тесную дружбу.

— Сергей, я не буду тянуть время. Я сегодня получил письмо от американцев. Сволочи они, надо сказать! Они ссылаются на какую то статью американского законодательства, и называют прекращение договора с нами совершенно законным и не видят возможности сколь-нибудь компенсировать наши затраты.

Похоже, сегодняшний визит Милана не имел ни чего общего с квартирными проблемами.

— Погоди, погоди. Давай не так быстро, дай мне хоть минутку перестроиться с проблем, которые я пытался решить сегодня. Но подожди, ведь в договоре было написано, что он составлен на основании европейского законодательства.

— Да, но их это мало трогает, ты не дослушал, после всего они еще пишут, что если мы не согласны с их позицией, то можем обратиться в суд.

— Ну и?

— Конечно же можем. Только вот в суде надо заплатить сто тысяч ЕВРО до начала процесса и внести залог в четыре процента от суммы, в которую мы оцениваем свои претензии. А потом ждать, когда закончатся все рассмотрения, пере рассмотрения, повторные процессы и т.д. и т.п…

Милан так и не притронулся к чашке с кофе, взгляд его сосредоточивался то на мне, то на виде за окном, а мысли, казалось, пребывали вообще неизвестно где. Что же, я его понимаю за всем тем о чем он говорит стоят уже вложенные сумасшедшие деньги, а похоже и дальнейшие траты будут не малыми.

— Милан, с удовольствием помогу тебе. Скажи только как.

— Я хочу твою рекомендацию к доктору Гроссу.

— Без проблем, только сегодня я уже не успею, а завтра позвоню ему прямо с утра.

Откровенно говоря, на сегодняшний день мне уже было достаточно общения с паном доктором. И представив дополнительное общение с ним в его не рабочее время, я добавил:

— Обязательно позвоню ему завтра утром, и сразу же перезвоню тебе.

На том мы и расстались. Милан ушел, так и не допив кофе. А я обнаружил, что как раз начинается сериал о комиссаре Рексе, который мы со Стеном не прочь посмотреть. Сериал показывали уже в четвертый раз или пятый и я, благодаря этому, смог посмотреть почти все серии. Сегодня как раз показывали серию, которую мы не видели. Так, что тамплиеры были отложены.

Позвонив с утра доктору Гроссу и тем самым, выполнив данное обещание я со спокойной совестью занялся изучением истории тамплиеров. Надо сказать, она меня достаточно заинтриговала.

Тамплиеры, послужившие прототипом рыцарей без страха и упрека, за всю свою историю, приняв участие в огромном количестве сражений, почему-то крайне редко оказывались среди победителей. Как правило, они гибли, были взяты в плен и казнены.

Не знаю, насколько можно назвать геройством ситуацию, когда горстка рыцарей, оскорбляя своих соратников из другого ордена, несется в бой, совершенно ничего не решающий, на противника, настолько превосходящего своими силами, что результат не может быть ни каким иным кроме поражения. Такой своеобразный клуб рыцарей-самоубийц.

Зато в своей другой деятельности на финансово — хозяйственном поприще они не знали равных. Начав с охраны, за умеренную плату, паломников в святую землю на пути между Иерусалимом и Яффой, они быстро начали наращивать свои богатства. Причем, с одной стороны, получая деньги за предоставленную охрану, а с другой стороны принимая имущество вновь принятых членов ордена, в его владение. Обет отказа от собственности оказался благотворным для пополнения богатств ордена.

Надо сказать, что недостатка в желающих вступить в орден ни когда не было. Рыцари ордена сотнями гибли, но сотни дворян, вдохновившись героической славой стремилось вступить в орден. Рыцари гибли, но их имущество оставалось у ордена.

Средневековые средства массовой информации, устами своих герольдов, воспевали подвиг сорока рыцарей, отправившихся добывать египетский город Аксалон, погибших и повешенных защитниками города на стенах. Слагались баллады о том, как сто рыцарей вышли на бой против семи тысяч мамелюков, и пусть они нарушили перемирие и погибли, это не так важно, главное — они не боялись погибнуть. И самое главное это не мешает ордену наращивать свое благосостояние.

Только в Святой земле орден получает во владение ряд укрепленных поселений, среди которых Шато Пелерин, Кастел Бланк, Кастел Руж, укрепленная пристань Тартес, Ла Фев, Сайда, Газа и ряд других.

В строительстве, ведущемся орденом, как упоминают исторические источники, активное участие принимают паломники. Так замок Шато Пелерин полностью ими перестроен для нужд ордена.

Имущество ордена росло и в Европе. Поместья, которые передавались вновь вступившими рыцарями ордена, постепенно объединялись, укрупнялись, а это и позволяло ордену играть все большую и большую роль в европейской политике. Надо сказать, что в этой сфере деятельности руководство ордена не отличалось слишком большой щепетильностью. Когда у них появилась необходимость найти союзников в борьбе против своего главного конкурента — ордена святой церкви — иоаннитов, они заключают союз с даже идейными противниками христианской церкви — мусульманами. Там где правят бал деньги, нет места религиозным убеждениям.

Европейские дороги того времени особой безопасностью не отличались, и орден распространяет уже излюбленный вид своей деятельности и на них, предоставляя защиту в пути всем желающим, но в первую очередь торговцам, так как у них было, что взять. Вместе с тем реализуется гениальная идея. К этому времени орден имеет девять тысяч своих представительств в разных частях света. И вводит выдачу подорожной грамоты, которая, вместе с паролем, гарантирует получение денег в любом из представительств ордена, переданных ордену на хранение в любом другом из его представительств. Естественно, выдача такой подорожной происходила за умеренную плату. Система дорожных чеков в действии. А учитывая, что, кроме этого, тамплиеры обеспечивали перевозки паломников на восток, заботясь не только об их жизни, но и кармане, благосостояние ордена росло, как на дрожжах.

В кратчайший период тамплиеры становятся банкирами и финансистами церкви, королей и дворянства.

Поэтому монастыри тамплиеров в Лондоне и Париже быстро превратились в банковско-ростовщические центры.

К этому моменту у меня появилось весьма крепкое желание найти автора этой книги и отправить его в орден тамплиеров, а даже больше того, сразу в район боевых действий. Описывая деятельность ордена тамплиеров, он чуть ли не всех их перечислил поименно, за всю историю ордена. Не знаю, откуда он их взял, но страницы книги украшали карты сражений, с подробнейшей диспозицией воевавших сторон. Перечни построек иллюстрировались фотографиями каких-то развалин. В общем, труд был настолько подробным, как если бы события описываемые в нем, происходили не семьсот лет назад, а самое давнее — в прошлом десятилетии.

После захвата мусульманами Ближнего Востока на переломе 13 и 14 веков, паломничество народных масс в Иерусалим прекращается, а потому орден тамплиеров отдается оправдавшей себя финансовой деятельности в Европе.

Центр деяний переносится в парижский Тампль и вся европейская ростовщическая система сосредоточилась здесь. Тамплиеры, став фактически финансистами Французкого королевства, ведут учет, собирают налоги, оплачивают расходы королевского двора, услуги наемников и так далее, и тому подобное. В общем полностью обеспечивают всю финансовую сторону деятельности Франции… Пользуясь поддержкой папского двора, переехавшего в Авиньон и опираясь на огромную финансовую мощь ордена, магистр ордена тамплиеров становится одним из самых влиятельных людей Европы.

До самого, конца существования ордена его магистра приглашали на все важные встречи, где он присутствует вместе с королем Франции Филиппом Красивым и папой Климентом V.

Но богатство и власть не всегда идут на пользу тому, кто ими владеет. Филипп Красивый оказался еще и завистливым (видимо, не менее, чем красивым), а учитывая его долг тамплиерам в пятьсот тысяч золотых, решил все проблемы просто, но по— королевски.

С помощью преданных помощников — Гильома Нуаре, хранителя королевской печати, известного покушением на папу Бонифация VIII, Пьера Дюбуа, писателя политических памфлетов, Гильма Плизана, исполнителя тайных операций и Энгеррада Мариньи приступил к уничтожению ордена.

Папа Климента был слаб, зависел от щедрот приютившего его короля, что дало возможность Филиппу добиться избрания второго папы — Бертрана де Готта, человека больного и совсем уж не самостоятельного, однако наделенного равными полномочиями с Климентом V.

Король арагонский Яхим II очень вовремя подарил Филипппу Красивому признания Эскви де Флориана, одного бандита, приговоренного к повешению. Последний, оказавшись в одной камере с тамплиером — чье имя в отличие от остальных кануло в веках — то ли ожидавшего исполнения приговора, то ли настолько больного, и оттого находящегося при последнем издыхании, стал обладателем «Великой Тайны» тамплиеров. Не долго раздумывая, он поменял страшную тайну на отпущение своих грехов, свободу и не очень маленькую сумму денег.

Для начала Филипп Красивый отправляет своих верных слуг провести инвентаризацию имущества тамплиеров и перепись их членов. Тамплиеры не возражают и с готовностью показывают свои владения королевским чиновникам…

После инвентаризации и переписи тамплиерского населения Филипп Красивый знакомит папу Климента V c содержанием признания Флориана, которому Папа, конечно же, поверить не может. Призывается магистр ордена де Молэ, а тот, возмущенный содержанием фальшивки, соглашается на проведение королевского расследования. Начало положено, у Филиппа же, формально, развязаны руки и он может предпринимать дальнейшие шаги, не особенно оглядываясь на церковь. Что он и делает.

Папа Бертран, по прямому королевскому приказу, выражает согласие с королевским приказом о заточении всех членов ордена тамплиеров и наложении ареста на их имущество. Уже известный нам Ногаре назначается временным управляющим арестованным имуществом.

Королевский приказ, изданный 14 сентября 1307 года, рассылается во все части страны, где только находятся подразделения ордена, с приказом вскрыть конверты вечером 12 октября того же года, что на удивление точно исполняется всеми без исключения.

В ночь с 12 на 13 октября 1307 года всех членов ордена арестовывают. Не сопротивлялся почти никто, таких отважных нашлось всего четверо, ведь еще накануне их магистр, вместе папой Климентом и королем участвовал в официальных церемониях. На магистра ордена накладывается домашний арест и он содержится в своей резиденции в замке Тампль.

Процесс набирает обороты. Королевский прокурор предъявляет обвинение, согласно которому тамплиеры во время своих обрядов, сопровождавших вступление в орден, должны были трижды отказаться от Христа, трижды плюнуть на крест и троекратно облобызать аббата (целуя гениталии, зад и рот, совсем не в щечку), а кроме всего, еще и в поклонении какой-то усатой голове, называемой Бафомет.

Французские следователи с помощью святой инквизиции очень продуктивно вели следствие. Из двух тысяч арестованных тамплиеров тридцать шесть не выдержали пыток и отдали богу душу в застенках в течении двух первых месяцев. Предложив на выбор, с одной стороны, свои продуктивные методы следствия, а с другой — полное прощение в случае признания, следователи получили подтверждения всем предъявляемым обвинениям. Судя по источникам, обвиняемые были готовы признать и больше.

Получив первые результаты, следователи принимаются за магистра ордена де Молэ и к 20 августа 1308 года получают и его признание.

Отдадим должное Филиппу Красивому, поставив себе целью уничтожить орден, он не требует крови его отдельных членов.

На кострах сожжено всего-навсего пятьдесят четыре тамплиера, которые отказались признать свою вину. Остальные признавшиеся содержатся в заключении до начала процесса. Несмотря на столь успешно проведенное следствие, подготовка процесса затягивается до апреля 1311 года. Процесс идет успешно и в мае следующего года звучит вердикт — виновны.

Отвага и геройство тамплиеров меня просто поразили, они успешно признались во всем, были прощены и отважно разбрелись, кто куда. Часть из них подалась к своим извечным конкурентам-неприятелям иоаннитам в Мальтийский орден. Кто вернулся к светской жизни. Но большинство выбрало жизнь разбойников, бродяг и изгоев.

Еще до окончания процесса Папа Климент V, в марте 1312 года своей тайной буллой упразднил орден и передал его имущество в собственность Мальтийских рыцарей.

Молней и пять других руководителей ордена все же не подлежат суду гражданскому, а должны быть осуждены судом церковным.

Филипп, тем не менее, не оставляет и этот суд на волю случая, навязывая папе Клименту в состав суда трех преданных ему кардиналов. Те, в феврале 1314 года, выносят приговор де Молэ — пожизненное заключение после публичного слушания в Париже.

И хотя казалось, что все уже закончено, но де Молэ перед всеми собравшимися не признает себя виновным ни в чем, лишь в недостаточной защите ордена. За подобные речи, да еще перед собравшимся простым людом наказание одно — костер.

На следующий же день на острове Илль посреди Сены его и его ближайшего помощника Жоффрея де Черни, сжигают на костре.

В этот момент и возникает легенда, давшая, в числе прочего, и пищу воображению Мориса Дрюона, легенда, гласящая, что де Молэ на костре проклял своих палачей и весь род Валуа.

Верить тому или нет, не знаю. Но спустя месяц умирает Климент V, еще три месяца спустя Гильом Ногаре. Не проходит и года, как во время охоты с Филиппом Красивым случается несчастье. Его конь, чего то испугавшись, сбрасывают не ожидавшего Филиппа из седла, и волочит этого Валуа, запутавшегося в стременах, невесть куда. Филиппа нашли уже без каких-либо признаков жизни.

Мариньи после смерти короля обвинен в растрате и чародействе и повешен.

Занятным оказалось и то, что конфисковав все имущество и деньги ордена Филипп, так и не смог найти казну. В его руки попали только деньги, обеспечивающие текущий оборот. Как не смогли найти и уже упомянутой реликвии с замечательным названием Бафомет.

Сокровища ордена тамплиеров с достопамятного начала четырнадцатого века никогда не увидели света. Что вот уже семьсот лет дает пищу умам разного рода авантюристов и кладоискателей.

Перед моими глазами, явственно начали проступать сокровища, сваленные в кучу и увенчанную золотой усатой головой, почему-то страшно похожей на бюст Сталина, и говорящей: «Баф, Баф, Баф…»

Словом, где моя большая кирка и заступ.

Никогда не бывает так, чтобы не могло быть еще хуже. Приятная мысль очень утешает, когда твои дела катятся под откос со скоростью экспресса.

Он сидел в своем кабинете в Министерстве юстиции и перебирал все, что случилось сегодня. В общем-то, винить только сегодняшний день было несправедливо. Сегодня просто подведен итог его усилиям, приложенным к восхождению. Начиналось свободное падение. Свободное падение, в которое его отправили его же коллеги. Если быть честным, то своих коллег он и за людей то не считал. И кого они поставили на его место — выскочку, не способного мыслить великими категориями.

Но страшнее всего все же было его собственное будущее. Пусть еще какое-то время он сумеет сохранить за собой это кресло и этот кабинет. Вот только, к сожалению, это остатки былой роскоши. Уже в следующем составе правительства ему не суждено занять даже самый маленький пост.

Телефон задребезжал, сообщая о поступившем ему новом сообщении.

В первый момент он хотел запустить телефон в угол, но дисциплина, выработанная годами, не позволила ему этого сделать. Этот номер телефона знал лишь ограниченный круг людей, причем именно тех от кого он зависел. Зависел всегда и сегодня больше, чем когда-либо.

Скривившись так, словно только что проглотил горькую пилюлю, он все же прочел послание. «Брат ждет брата».

Это короткое послание означало, что ему надо было в наикратчайший срок приехать в церковь святого…

За последние горы он только трижды получил такие послания, и каждый раз подобная встреча буквально переворачивала его жизнь.

Уже через пятнадцать минут он вошел в собор и уверенным шагом прошел к кабинкам для исповеди.

Сев на скамью он вновь погрузился в свои невеселые мысли. Но не прошло и трех минут, как его из этого состояния вывел голос, звучащий из кабинки исповедника.

— Это очень хорошо, что вы так быстро нашли время встретиться с нами.

— Вы знаете… — ему не дали договорить.

— Да, мы знаем, но сегодня это не имеет никакого значения. Вас пригласили совершенно по иному поводу. Приоритет того, что произошло выше всех остальных событий. Вы знаете, не в наших правилах объяснять свои указания, но ситуация столь неадекватная, а мы ждем от вас творческого подхода к решению, что я вам объясню все подробно.

Спустя час он вышел из исповедальни совсем другим человеком. Он снова был нужен, да и поручение не представлялось столь уж сложным. Но вот награда — она могла быть действительно мечтой всей жизни. Не в силах поверить он вновь и вновь вспоминал слова собеседника, и они музыкой звучали в его голове.

— В случае удачи, вы можете рассчитывать на пост Провинциала в любой европейской стране по вашему выбору.

Он никогда не задумывался о возможности занять эту должность. Такой пост в ордене, существующем уже почти пятьсот лет, по принципу военизированной организации давал неограниченную власть в той стране, члены ордена которой были подчинены Провинциалу, с другой же стороны отчитываться и подчиняться устав обязывает его лишь одному человеку Генералу ордена.

Могущественность ордена он познал на практике, где даже в Чехии — стране с давними традициями не принятия католической церкви и сорока лет агрессивного атеизма Орден имел столь большое влияние, что любое решение, как бы абсурдно оно не выглядело, на первый взгляд выполнялось.

Он позволил себе пребывать в эйфории до самых дверей своего кабинета в Министерстве, но, войдя, постарался собраться и начать конструктивно мыслить.

Задача на первый взгляд выглядела скорее детской игрушкой, чем серьезным заданием.

Ему поручалось выяснить, что известно и что есть на руках у одного русского живущего в Чехии. Фамилия, которую ему назвали, ни о чем не говорила. Однако это ничего не значило, для выяснения подробностей существовали службы и люди умеющие собирать информацию профессионально, и оставалось только решить, каким из путей сбора информации лучше воспользоваться официальным или не официальным.

Поколебавшись, он решил начать с официального пути и, подняв трубку, позвонил в службу разведки.

— Доброй ночи, коллега, беспокоит вас министр юстиции. Прошу прощения за столь поздний звонок, но поступила информация об одном русском, живущем у нас.

— Он что утром собирается устроить теракт.

— Ну, коллега не все так страшно, однако я все же вас попрошу помочь мне и к утру подготовить на него досье. В случае если данные, полученные нами из независимого источника, говорят об этом человеке, мы передадим их вам для дальнейшей разработки.

— Не обещаю, что это будет нечто выдающееся, но то, что найдется утром, вам доставят спец почтой.

— Доброй ночи, коллега, очень на вас рассчитываю.

Он пришел сюда в надежде, хоть как-то выплеснуть то, что переполняло его, жгло изнутри. Когда-то давно услышав про тайну исповеди, он не придал этому значения и только теперь, вспомнив, пришел, что бы хоть кому-нибудь рассказать о том, что случилось. И вот теперь, сидя в этой тесной кабинке перед сеткой отделяющей священника, потея и ерзая, он ожидал вердикта.

— Дитя мое, то, что ты сделал, не есть грех. Грех это когда ты поступаешь против бога, а совершить действие против безбожников, не есть грех. Несущие ересь должны быть наказаны и провидением божьим наказание их настигает от рук таких же еретиков. Ты правильно поступил, что пришел поведать о своих сомнениях сюда. Иди же с богом, не ощущая ни какой вины. А в воскресенье приходи после мессы, и я постараюсь помочь тебе на твоем пути.

Он всегда считал, что остальные должны подчиняться ему, но даже, когда он был ребенком, стоило ему попробовать верховодить, как кампания развивалась и игра прекращалась. Но он видел в этом только зависть к себе.

Он рос, но проблемы росли вместе с ним. Учеба давалась ему легко, но душой одноклассников их признанным лидером становились те, кто хуже учился и вновь он не соотносил это со своими качествами, предпочитая видеть в этом происки недоброжелателей.

В воскресенье, он сам не ожидая, оказался в церкви. После мессы даже те редкие прихожане, которые пришли сюда, уже разошлись и в этом огромном помещении, наполненном лучами света, проникающими через витражи, царила полная тишина.

Оказавшись один в таком огромном помещении, он не знал, что ему делать. В первый момент он пошел между рядами скамей к алтарю, но в какой-то момент засомневался, остановился и уже собирался повернуть обратно. Как его позвал священник. Он и не заметил когда тот вошел из какой-то двери рядом с алтарем.

— Проходи смелее, сын мой, я жду тебя.

— Вы ждете? Не я и сам не знал, что приду сюда.

— Тебя привел бог,… и он будет вести тебя дальше.

Именно эту фразу ему требовалось найти оправдание своим поступкам.

— И пусть страх оставит тебя дитя мое, о твоем поступке ни кто не узнает и ни в каких бумагах он отражен, не будет.

— Вы говорите так уверенно святой отец, будто распоряжаетесь работой государственной службы безопасности.

— Сын мой, я говорю уверенно, лишь о том, в чем действительно уверен. Но давай оставим эту тему и поговорим о будущем. Видишь ли, я представляю здесь священный орден «Товарищей Христовых» и мне кажется, что ты был бы достойным кандидатом в его ряды.

— Но святой отец, я никогда не думал связать свою жизнь с церковью и принятием монашества.

— А вот этого от тебя и не требуется. Гораздо важнее для нее преданность делу ордена. Так что, присягнув на верность нам, ты в первую очередь приобретешь, покровительство весьма могущественной организации, а с другой стороны тебе не придется менять свой уклад жизни. Этого требования мы не предъявляем к своим членам. И запомните, став одним из нас, вы получите больше, чем могли позволить себе в самых своих сокровенных мечтах.

Его воспоминание прервало появление курьера с секретным досье. Это бала толстая папка полная бумаг. Копия анкет и заявлений, выписок и справок. Здесь же находились стенограммы выборочного прослушивания телефонных разговоров. Отчеты за выборочной слежкой, которой подвергался подопечный, в связи с проживанием в зоне военной базы.

Он тщательно просмотрел все это, пытаясь найти хотя бы какую-нибудь зацепку. Но перед ним вырисовывался обычный человек, ничем не примечательный ведущий размеренный образ жизни.

Мой замечательный друг, работающий в Будапеште консультантом правительственных организаций, приглашал меня на приятельско-официальный ужин. И больше всего меня порадовало, что принять участие в нашем ужине согласился глава европейского филиала американской фирмы, как вы уже знаете, весьма меня занимающей.

В общем, ненайденные сокровища подождут еще немного.

Сборы наши были недолги. Специфика моей прошлой работы и то, что из-за нее Стен вырос наполовину в машине, превратили путешествия в столь обыденное явление, что поездка ни для него, ни для меня, не была проблемой. Стен вообще считал заднее сиденье машины своей собственностью, а учитывая размеры машины, это был не такой уж маленький диванчик. Еще во времена собачьей молодости, после того как Стен дважды свалился между передними и задними сиденьями, я совершил один из немногих за последнее время подвигов ручного труда — купил полотнище поролона и сшил из него подушку заполняющую пространство между сидениями. С той поры Стен машину просто обожает. Мне, порой, кажется, что он в машине компенсирует домашний запрет лежать на диване, креслах и кровати.

Рано утром мы отправились в путь. При идеальных условиях мы могли бы оказаться в Будапеште через три с половиной часа. За машину я не боялся. Когда я начал работать за границей, большую часть времени проводил в машине, так как переговоры шли в разных местах страны. Фирма мне предоставила «Ситроен ХМ», и, поездив на нем, загоняв его как рабочую лошадку, когда возникла необходимость поменять машину, я уже ни о какой иной марке и не думал. Комфорт и легкость управления позволяли передвигаться на большие расстояния, не страдая от боли в спине и руках. Но скоростные магистрали, на которых мы могли попасть в многочасовые пробки, требовали выезжать с хорошим запасом времени. А с другой стороны, побродить несколько часов по Будапешту мне также доставило удовольствие.

До автострады мы добрались быстро. В первый раз мне на это потребовалось несколько часов, так как указатели были спрятаны кое-где за деревьями и кустами, кое-где за постройками и рекламными щитами. У меня есть две версии объяснения подобного размещения указателей. Первая: здесь готовились к вторжению неприятельских армий и с целью запутывания противника и заметания следов, указатели припрятывали. Вторая же, более прозаичная: это трюки владельцев бензоколонок, стремящихся увеличить расход бензина. Но теперь я ехал, лишь присматривая, нет ли каких-нибудь дорожных работ или новых ограничений.

На автостраде ничего особенного сегодня не происходило, мимо полицейский, меряющих скорость, мы гордо проехали, строго придерживаясь установленной скорости, так как сегодня не спешили и соблюдали скоростной режим.

На границах, как всегда, больше интересовал Стен, развалившийся на заднем сиденье и не обращавший внимания ни на таможенников, ни на пограничников, проявлявших к нему неформальный интерес.

Около полудня мы были в Будапеште. Заехав в Пешт я поставил машину недалеко от парка и мы отправились по тенистым зеленым аллеям, без какой либо цели, с единственным намерением приятно провести время. Солнечный ясный день просто располагал к этому. В это время дня, когда основная масса людей или находится на работе или занята своими домашними делам, мы имели возможность спокойно пройтись. Пенсионеры, изредка встречавшиеся нам, не обращали на нас со Стеном ни какого внимания. Здесь скорее обращал на себя внимание человек гуляющий без сопровождения мохнатого друга.

Приближалось время нашей встречи, и мы, закончив прогулку, направились к машине. Благодаря тому, что мы приехали раньше назначенного срока, я без спешки сумел найти место для стоянки машины недалеко от вокзала Келети. Места для бесплатной стоянки располагались под виадуком, ведущим к транспортной развязке, и было всего в квартале от отеля, в ресторане, которого мы договорились встретиться. Единственным неудобством такой парковки могло быть то, что ни какая сигнализация не спасла бы вашу машину от не в меру любознательных бездельников, ищущих, что плохо лежит. Хотя, вот этого я нисколько не боялся. Стен, безразличный к тому, что происходило вокруг него, не выносил вторжения на чужаков на свою территорию. Как правило, ему было достаточно продемонстрировать свои зубы и проблемы, как не бывало.

Стен, забравшись на заднее сиденье, зевнул и погрузился в полудрему, а я отправился в гостиницу. В холле я был на пятнадцать минут раньше назначенного времени. Моих сотрапезников еще не было и, взяв чашку кофе, я расположился в кресле поджидать их.

Кофе в Венгрии любят все и умеют готовить, пьют его утром, днем, вечером, и может быть потому порция кофе не намного больше наперстка. И, купив кофе в любой забегаловке, вы получите, пусть даже в пластмассовом стаканчике, порцию замечательного напитка.

Только я успел устроиться в кресле, как в холл влетел Шандор.

— А, Сергей, приветствую тебя, сиди, сиди, Эрхардт звонил, извинялся, что опоздает минут на десять-пятнадцать, просил начинать без него. Так, что я сейчас возьму кофе и присоединюсь к тебе.

Он плюхнулся в кресло напротив меня и, уже успокаиваясь, спросил:

— Прости, не поинтересовался, как ты добирался. Сегодня какой то сумасшедший день. Звонки, встречи, встречи, звонки — все как будто посходили с ума.

Зная Шандора, я не удивлялся его тирадам. У него каждый день сумасшедший. Хотя, справедливости ради, надо сказать знакомства и связи его простирались в такие сферы, что это казалось совершенно невероятным. Болтали мы по-русски, так как Шандор учился в Советском Союзе и неплохо владел моей родной речью.

— Без приключений. Мы со Стеном успели даже погулять по Будапешту.

— Так твой милый песик с тобой. А куда ты его дел? Вы сегодня заночуете в Будапеште? Я договорился в одной гостинице. Не спросил, но, по-моему, они не возражают против собак.

— Спит в машине, не тащить же его было с собой в этот ресторан. А обратно, как получится.

— Обязательно подойду потрепать его за ухом. А вот и Эрхардт.

Я обратил внимание на входящего в двери спокойного мужчину, наших с Шандором лет. Последовала обычная процедура знакомства, после которой мы перешли в ресторан.

Зал ресторана, оформленный в национальных традициях, был как бы отгорожен от шума привокзальной площади зданием гостиницы. Кроме нас, за столиком в углу зала сидела какая-то группка то ли туристов, то ли бизнесменов, да еще на сцене готовился к выступлению ансамбль в национальных костюмах.

— Сергей, что бы ты хотел?

— Полностью положусь на твой выбор, — тем более, что меню изобиловавшее цветистыми названиями блюд, не давало никакого представления о том, что они из себя представляют.

С другой стороны мой опыт подсказывал, что, как правило, это будет очень вкусно. Венгры, связывающие свое происхождение с кочевыми уральскими племенами, к еде относятся совсем не как кочевники. Культ еды составляет их национальную особенность. Вот и сегодня ужину предшествовал долгий обмен мнениями между Эхардтом, Шандором и метрдотелем, не затронувший моего внимания, в связи с тем, что шел он на венгерском языке, которого я не знаю.

— Ты знаешь, Сергей, а ведь мы с Эрхардтом не только в одну школу ходили, но еще и за одной партой сидели.

Меня уже давно занимала длина этой парты, потому, что Шандор умудрился за ней посидеть, чуть ли не с половиной населения Венгрии, по крайней мере, по его рассказам.

Потом его родители эмигрировали в Штаты и он вернулся в Венгрию, спустя двадцать лет.

Разговоры наши, мы договорились вести по-английски. Познания Эрхардта в русском были, пожалуй, сравнимы с моими в венгерском и ограничивались знанием чего-то похожего на приветствие и наименований числительных.

Последовавший дальше разговор плавно перетекал с поражения венгров во второй мировой войне на сегодняшних казнокрадов, пришедших на волне перемен, затем от происхождения венгров к угро-финской группе языков. Запомнилось мне только замечание Эрхардта.

— Вы знаете, когда я был в Эстонии, меня все время не покидало ощущение, что вокруг все разговаривают по-венгерски, но стоило прислушаться, как переставал хоть что-нибудь понимать.

Прерывались мы только на время появления блюд. На закуску был подан кусок свиной ноги, в котором кость была вырезана и получившееся пространство нафаршировано гусиным паштетом, и к тому сухое красное вино. Затем последовало блюдо, мне иначе трудно назвать эту тарелку размером с поднос, на которой лежал кусок особым образом приготовленной оленины, с гарниром из овощей под соусом из почек и опять же красное вино, но уже более терпкое. На десерт появились блинчики с ореховой начинкой и токайское вино. В общем, безумно вкусно. Да еще дважды в течении вечера к нам подходил солист ансамбля, выводящий на скрипке национальные венгерские мелодии. Покончив с едой и заказав кофе и по рюмочке ликера «Уникум», разговор наконец перешел к интересующей меня теме.

— Эрхардт, ты знаешь, у Сергея возникли кое-какие разночтения с твоими американскими работодателями и он хотел бы проконсультироваться с тобой на эту тему, в частном порядке, неформально.

— Постараюсь, хотя обещаний дать не могу, как директор филиала я не обладаю широкими полномочиями.

— Я и сам не знаю, в чем конкретно мне нужна помощь. Для начала, хотя бы разобраться. Постараюсь вкратце обрисовать проблемы. Я предложил изменения, которые были узнаны настолько новыми, что на них был выдан международный патент, а учитывая, что ваша фирма крупнейший производитель такой продукции, вел переговоры о передаче прав к патенту с Джоном Колманом.

— Ну конечно, знаю его. Это шеф исследовательского подразделения фирмы.

— Так вот он тянул наши переговоры, чуть ли не полгода, а потом прислал мне короткое послание, что он сожалеет, но в настоящее время ваша фирма интереса к моему патенту не имеет. А, одновременно, я узнаю, что у вас не только думают или не думают об использовании, а уже во всю используют мои предложения.

— Все правильно. Подумай сам. Джон Колман руководит сворой инженеров, его зарплата и зарплата его подчиненных зависит от предложенных ими новых решений. И к тому же, какой смысл выплачивать тебе большие деньги, когда можно посадить инженера, и он за свою зарплату творчески или не очень переработает твои предложения и центр выдаст их за собственную разработку, даже в случае если они не смогут в них ни чего изменить.

— Так оно все и было. Но что бы вы посоветовали предпринять.

— Прямо сейчас ни чего сказать не могу. Как я уже сказал мое влияние не нужно переоценивать. Джон Колман это совсем другой эшелон руководства, к тому же он родственник главы фирмы. Могу пообещать вам только, что постараюсь по возможности собрать кое-какую информацию и уже тогда попробую что-нибудь посоветовать. Но заранее предупреждаю — не обольщайтесь, многого сделать не смогу.

Ужин подошел к своему логическому завершению. Шандор подозвав метра расплатился с ним, но, я не очень обольщался таким положением дел. Не пройдет и трех дней, как я буду иметь подробно написанную фактуру, где будут сосчитаны и обед, и чаевые, и мое проживание в гостинице, и время Шандора, но надо признать посчитанное по самым минимальным расценкам. Мы попрощались с Эрхардтом на пороге гостиницы, и Шандор проводил меня до небольшой гостиницы, имеющей собственную стоянку для машин, и к моему удовольствию позволяющей останавливаться в номерах вместе с собаками.

Утром, после традиционной чашки кофе и яичницы с ветчиной, приготовленной лично хозяйкой гостиницы и входящий в число услуг для постояльцев, мы со Стеном отправились домой.

Без проблем, миновав венгерско-словацкую границу и проехав с десяток километров, мы наткнулись на дорожную полицию. Один из полицейских, выйдя на дорогу, показал мне на обочину. Я остановился. Подойдя к машине, он наклонился, к открытому мной окну и сказал:

— Ваши документы, пожалуйста.

Я подал ему водительское удостоверение, технический паспорт и страховку на машину и он, взяв их, отошел к своей патрульной машине. Спустя пару минут он вернулся обратно и не отдавая их обратно обратился ко мне.

— Не согласитесь ли пан… — он посмотрел в мое водительское удостоверение, — пан Попов подвергнуться контролю на алкоголь?

— Пожалуйста.

— Тогда, попрошу Вас подойти к нашей машине.

Возле патрульной машины нас поджидал второй полицейский с электронным тестером для измерения алкоголя и запаянным одноразовым мундштуком к нему. Стандартная процедура. Я подул в тестер, нули на табло остались.

— Пожалуйста, подуйте еще раз и подольше.

— Как скажете.

Вторая попытка не принесла каких-либо изменений. Полицейский, забормотав себе под нос.

— Странно, может он не работает.

Вместе с тестером отвернулся от меня и дунул в него сам.

— Да, нет работает.

— Как же так, пан утром едет из Венгрии и…— это уже ко мне. Он так и не договорил. Но документы возвращать не спешил. — По правилам дорожного движения, пассажиры на заднем сиденье тоже должны быть пристегнуты ремнями безопасности.

— Но ведь это пес.

— Но, полицейские тоже люди.

Я все понял, и купюра в пять ЕВРО перекочевала в карман полицейского. Он вернул мне документы.

Счастливой дороги и будьте внимательны и осторожны.

На том мы и расстались. К счастью до самого дома мы добрались, без каких либо происшествий и приключений.

Дома, включив компьютер и проверив почту, я обнаружил два новых заказа на переводы, но, просмотрев их, увидел, что это были небольшие тексты, к тому же не требующие от меня каких либо специальных знаний. В общем, такие, которые я мог сделать, между прочим, не сильно напрягаясь.

Утром, закончив переводы, я решил вернуться к заинтересовавшим меня тамплиерам.

Орден тамплиеров, прекративший свое существование семьсот лет назад, не смотря на все усилия Филиппа Красивого, а может быть, благодаря — ним, не исчез из истории.

В Португалии король Диниз I в 1318 году заложил новый орден под названием Христова Милиция, в который и вступили бывшие тамплиеры. Их, декларируемой целью, была охрана страны от мавританских грабителей и охрана веры. Вердиктом папы Иоанна XXII AD ea ex quibus в 1319 году был новый орден — орден Христа (Ordem de Cristo ) — утвержден. Понтифик, на самом деле, был вдохновителем этого ордена, стал его покровителем, определил ему устав цистерцианцев и в качестве знака — красный тамплиерский крест. Папа Александр VI (1499 г.) освободил рыцарей от обязанностей приносить монашеский обет, при этом орден потерял свой духовный характер, но однако продолжал признавать действующего папу в качестве своего наивысшего начальника. Его преемник Папа Юлий II именовал португальского правителя управляющим орденов в государстве. Король Хуан III (1521—1557) переменил рыцарский орден в монашеское сообщество с главной резиденцией в замке Томар (Conventoda aordem de Cristo de Tomar ). В 1551 году магистерство было перенесено на корону, однако имущество ордена уже использовал инфант Генрих Мореплаватель (1394—1460) для финансирования исследовательских плаваний вокруг Африки. В конце концов, португальский орден Христов был лишен духовного характера и был (в 1789 г.) превращен в почетный орден, который существует до сегодняшнего дня. В ордене образовалась самостоятельная ветвь под юрисдикцией папы, так как и Папа имел право принимать в члены ордена Христова. Постепенно он стал наивысшим почетным орденом (Ordine Supremo de Cristo ) сначала Церковного государства (Patrimonium S.Petri ), а затем и государства Ватикан. После внесения изменений в 1878 году орден был реорганизован в 1905 году папой Пием X. а в 1966 году выделил Папа Павел VI орден Христов для категории глав государств.

Легенды о возможных амбициях ордена тамплиеров по мировому господству привела к тому, что первая английская масонская ложа получила название «орден тамплиеров». О преобразовании вновь возникающего общества свободных каменщиков в католическо-иерархическом духе, в 18 столетии, добивались иезуиты, которые старались внести в него предполагаемые старые привычки тамплиеров. Интересно то, что масоны до сих пор используют символику тамплиеров. Следствием этих стараний был иезуитский колледж в Клермоне, где возник т.н. «новый орден тамплиерский», целью которого было сохранение рыцарского духа и признание просветительского деизма, который исходил из соответствующей тому времени философии. Поэтому орден имел много аристократических членов и поэтому был разогнан во времена Французской революции… Во времена Директората был обновлен, Наполеоном I поддерживался как дворянский политический клуб, несмотря на то, что страдал от внутренних распрей. Узурпатор трона все же в 1808 году приказал устранить остатки первоначального тамплиерского темпля, чтобы исчезло и последнее упоминание о государственных тюрьмах (после разрушения Бастилии), в котором был заточен Людовик XVII, Мария-Антуанетта, маленький Людовик XVII и мадам Ройяль. В 1833 году в Париже был построен «новый Тампль», но это, однако, не помешало тому, чтобы примерно, в 1837 году орден само распустился.

Когда в начале 20 столетия возросла популярность оккультизма, венский фабрикант Карл Келлнер, посвященный во время своего путешествия на Дальний Восток в практики тандра-йоги заложил для ее распространения в Европе организацию под названием орден тамплиеров Востока. Алистер Кроули, основатель секты сатанистов, в 1912 году стал магистром этого современного ордена, который до сегодняшнего дня представляет самую знаменитое сообщество окультистов, практикующих сексуальную магию. Самыми новыми последователями их сомнительной идеологии являются новомодная секта сайенстологов, а также некоторые нацистские и неонацистские группы.

В своих исследованиях наткнулся я на еще одну занимательную легенду. За два дня до издания Филиппом Красивым приказа о аресте тамплиеров, а именно 12 сентября 1307 года, из ворот замка Тампль выехала упряжка двух волов, тяжело тянущих воз груженный сеном, и исчезнувшая из дальнейшей истории без каких-либо следов. что Как говорят исследователи, проштудировавшие дошедшие до них протоколы допросов тамплиеров, этот воз весьма интересовал следователей наравне с говорящей головой Бафомет. Но, и то и другое, видели все, а куда исчезло не знал никто. Наиболее рьяные из тамплиероведов проводят прямую аналогию между этим возом и виршами Нотрдамуса, говорящими о том, что воз сена определит устройство мира.

Позвонил Шандор и, поинтересовавшись, насколько давно я был в Братиславе, предложил встретиться там и пообедать. Ну что ж, как говорила бабушка, для бешенной собаки семь верст не крюк, интересно вот только куда Шандор позовет меня на завтрак.

Дорога до Братиславы прошла сравнительно гладко, возле фирменного ресторана, принадлежащего производителям пива «Золотой Фазан», несмотря на его расположение в центре города, оказалось свободное место и еще за полчаса до назначенной встречи, мы со Стеном были на месте. Удивительно, но Шандор с Эрхардтом уже поджидали меня.

Обменявшись приветствиями и ничего не значащими словами о дороге, мы спустились в подвальный зал ресторана. Пройдя в дальнюю из секций, на которые зал был разгорожен, мы уселись за столик. Я огляделся. Тяжелая каменная кладка стен не была оштукатурена, но не выглядела мрачной. Дубовые столы и стулья, выглядевшие очень громоздко, оказались, на удивление удобными. С подошедшим к нам официантом Шандор заговорил по-венгерски, остановив меня жестом. Было занятно видеть, как лицо официанта мгновенно поменялось, со скучающе рассеянного, на сосредоточенное лицо подданного, выслушивающего приказ своего господина.

Когда официант, можно сказать, упорхнул в сторону кухни, я поинтересовался:

— Шандор, если можно, объясни, почему ты говорил с ним по-венгерски, насколько я помню, ты прекрасно владеешь словацким, и что такое ты сказал ему, что он так поменялся?

— Ничего особенного, я просто заказывал нам обед.

— Но все же, я ведь видел, как изменилось его лицо, когда ты заговорил с ним.

— Словакия, Словакия, какая к черту Словакия — взорвался Шандор, — испокон веков это была наша венгерская провинция, а Братислава, какая это Братислава это же наш Прешпурк.

Похоже, сам того не подозревая, я наступил на больную мозоль Шандора. Я постарался перевести разговор на нейтральную тему, не люблю националистических и каких либо политических разговоров — с ними вступаешь на столь зыбкую почву, что не знаешь куда зайдешь.

— Оставим это, так что же ты нам заказал?

— Ну, если они не разучились готовить за те четыре года, которые я у них не был, то готовят неплохой капустный суп, своеобразный гуляш, вот только десерта, сколь-нибудь приличного так и не научились, единственное, что их спасает это хорошее пиво.

Обед прошел, традиционно, в ни чего не значащих разговорах. И только за кофе, сопровождаемым ворчанием Шандора — Все равно, ни чего лучшего этой помойки мы нигде здесь не получим, слава богу, хоть «Уникум» у них есть, — мы перешли к главной теме нашей встречи.

— Сергей, — обратился ко мне Эрхардт, — я навел справки и хочу сказать тебе, что история с твоим патентом выглядит довольно занимательно. Честно говоря, еще пару лет назад, я бы ни за что не поверил в возможность ее разрешения в твою пользу, но все течет, все меняется. Те скандалы в крупных корпорациях, хотя и не коснулись нашей фирмы, все же принесли с собой некоторые новые веяния. Так что, думаю, шанс у тебя есть.

— Это хорошо, но что я должен предпринять?

— Мой совет — пока ничего. Наш «великий Джон» недосмотрел и одно из ваших писем стало известно между сотрудников фирмы. Так что муравейник кишмя кишит.

Обдумывая услышанное, я посмотрел на Шандора. Он не принимая участия в нашем разговоре, казалось полностью погрузился в собственные проблемы и отпивая мелкими глотками кофе, делал пометки в разложенных по столу бумагах.

— Это замечательно, — сказал я, — но как дальше?

— Знаешь, я формально вхожу в совет фирмы, хотя, после прихода Колмана и без решающего голоса. Но все же достаточно хорошо знаю стиль руководства и имею доступ к информации. Так, что постараюсь тебе подсказать нужный момент и необходимые шаги. Кстати эти знания обуславливают и другую мою просьбу — найти хоть какое-нибудь общее хобби и использовать его предлогом для встреч. Кстати, что тебя занимает?

— История, а в данный момент — тамплиеры.

— Можешь верить, можешь не верить, но тамплиеры мой конек вот уже на протяжении… да вот уже двадцати лет.

Шандор, то ли услышав, то ли почувствовав, что разговор о делах окончен, оторвался от своих бумаг и был готов присоединиться к нашей беседе.

— Вижу руку судьбы, — сказал я, — у меня в машине лежит пара зарисовок гербов, как я думаю, тамплиерских. Сейчас принесу.

Шандор кинул взгляд на часы, потом на Эрхардта:

— Полчаса можем еще себе позволить до визита.

Я вышел к машине. Стен мирно дремал на своем сидении. Взяв две копии своих произведений, я спустился в ресторан.

— Да, вот этот герб, действительно на протяжении всей истории тамплиеры ставили на всем что угодно, а вот второго я не знаю.

Шандор рассматривал рисунки с таким видом, что я понял — для него и первый был не меньшей загадкой.

— Если он тебя действительно интересует, то порекомендовал бы моего хорошего друга — сеньора Руджеро Гатти, мало того, что он просто одержим историей, так еще недавно купил какой-то замок в Италии и теперь проводит все время, пытаясь его восстановить.

— Конечно с радостью, если ему не будет в тягость.

Эрхардт достал свой мобильный телефон и набрал какой-то номер. Посреди разговора он прикрыл трубку рукой, думаю по многолетней привычке, и повернувшись ко мне спросил:

— Сергей, а как у тебя со временем? Руджеро говорит, что с радостью принял бы тебя в своем замке завтра утром.

— Думаю, что смогу. Неотложных дел у меня пока нет.

— Ну, вот и славно.

Закончив разговор, он объяснил мне с помощью дорожных карт, как найти замок сеньора Гатти и мы распрощались. Они поехали на какую то ожидающую их встречу, а мы со Стеном пошли прогуляться по Братиславе. Я совмещал приятное с полезным — гулял с собакой и давал выветриться алкоголю от бокала пива и рюмки «Уникума», выпитых за обедом. Я не раз проезжал через Братиславу, но времени посмотреть ее никак не находил.

Наша прогулка затянулась на четыре часа. За это время мы успели побывать на берегу Дуная, обойти вокруг горы, на котором стоял замок, когда то во времена Австро-Венгрии находились венгерские правители Словакии, по крайней мере по словам Шандора, а теперь используемое словацким парламентом. Прошли мимо президентского дворца, стоящего на открытой площади и побывали в пешеходной части города. Бронзовые скульптуры точно повторяли размеры и черты людей, занятых разными делами, вносили пикантность и освежали улицы, по которым мы гуляли. Стену особенно понравилась скульптура водопроводчика (или ассенизатора) выглядывающая из люка и, не останови я его, он определенно отметил бы ее, невзирая на толпы туристов, фотографирующихся возле этой достопримечательности.

Посчитав, что алкоголь в моей крови полностью переработался, мы со Стеном отправились наносить визит сеньору Гатти. Карта показывала, что дорога наша, может до самой Италии пролегать по скоростным магистралям.

Зал этой пивной, располагавшейся неподалеку от памятника Святому Вацлаву, был когда-то оборудован под модную, в последние годы советской власти дискотеку. Здесь сломали все перегородки, устроили освещение, устроили несколько подиумов. Новые хозяева, не очень то утруждали себя его переоборудованием. Они поставили барьеры по краям подиумов, раскрасили зал в вызывающие цвета и оборудовали стойку бара. Тогда, в начале свободного предпринимательства этого было больше, чем достаточно. Но пивные, ресторанчики и другой общепит рос как грибы после дождя, и когда-то переполненные залы начали пустеть. Хозяева, не предвидевшие этого, своевременно не модернизировали его, и пошли по пути увеличения цен. Итогом стало присутствие в зале редких туристов, случайно забредших сюда.

Сегодня туристов не было. Они оказались единственными посетителями. Официантка принесла меню и удалилась к стойке.

— Выпейте, что-нибудь господин министр. Да не кривитесь вы так. В конце концов, это не я вас искал. И вообще, мы знаем, друг друга уже столько времени, что можно было бы и хоть какое-то время делать вид, что вам приятно мое общество.

Говоривший это, сидел, развалившись на стуле, играя золотой зажигалкой. Его толстое холеное лицо выражало внимание, хотя глаза смотрели с откровенной брезгливостью, которую он не мог скрыть.

Знакомы они были больше десяти лет. Тогда святые отцы устроили это знакомство молодой восходящей звезды, начинающего министра внутренних дел и выходца из Советского Союза уголовного авторитета, оставившего родные пенаты и откомандированной наводить контакты на Западе.

Знакомство это оказалось на редкость результативным и продуктивным. Деньги, выводимые из Советского Союза, требовалось легализировать и для этого требовалось помощь государственных структур. Взамен они помогали обеспечивать здесь видимость порядка, передавая полиции информацию на мелких уголовников и конкурентов.

Позже, когда политическая расстановка сил изменилась их сотрудничество, изменило характер. Одни не без помощи святых отцов платили деньги. Другие же лоббировали в парламенте решения, дающие возможность выгодно распределять государственные заказы.

Вот только отношения за эти годы между ними не стали лучше.

— Не будем терять время. Меня интересует один из ваших соотечественников, живущий здесь. Нет, вы, кажется, меня не правильно поняли. Пока что меня интересует все бумаги, которые находятся в его квартире. Думаю, для ваших людей это не будет проблемой. Тем более что в настоящее время он в отъезде.

— Куда вы спешите. Спокойно расскажите мне, какие конкретно деловые бумаги вас интересуют, а то вдруг ребята ошибутся, возьмут, что-нибудь не то, что надо и потом будете на меня обижаться. Да и опять же зачем привлекать к себе лишнее внимание. Девочки возле стойки вон как на вас заинтересованно смотрят — ждут заказа. А ведь вы вон как часто мелькаете на экране телевизора.

— 

Выехав из Братиславы, мы поехали сначала в направлении Вены, а затем не заезжая в город на юг Австрии.

Стоило переехать границу Австрии, как водители, будто осознав благопристойность этой альпийской страны, начали вести себя на дороге с максимальной вежливостью, соблюдая ряды, ни на йоту не превышая позволенную скорость. В общем такой пример автомобильной вежливости из сказки про страну, где ни кто не нарушает законов.

Уже находясь на половине пути к итальянской границе, я почувствовал легкую усталость и свернул на один из островков отдыха, в изобилии встречавшихся вдоль дороги. Островок оказался просто чудесным. Небольшая площадка, огороженная забором, надо сказать на всем пути огораживающем магистраль, была покрыта травой. Кроме фонтанчика с водой для питья и небольшого общественно-полезного строения, посреди лужайки стояла пара столиков со скамьями. Кроме нас на островке ни кого не было.

Я достал компьютер, подключил к нему мобильный телефон и запустил программу проверки электронной почты. Надо сказать, что роуминг, предоставляемый телефонными компаниями, я всегда считал за одну из форм грабежа, но что поделаешь за удобство надо платить, да и проверка почты занимает не больше двух минут.

Среди полученной корреспонденции оказался заказ на перевод, небольшой, не сложный, но очень, очень срочный. Такие переводы мне не создают проблем. Словари уложенные в компьютере облегчают работу, а переводить я могу без каких-либо специальных условий. Этот островок отдыха вполне подходил мне в качестве рабочего места. Так что через полтора часа я снова запустил электронную почту и отослал выполненный заказ. Стен, обследовав площадку и категорически отказавшись пить альпийскую питьевую воду, все время, пока я был занят переводом творчески проводил время, точнее спал возле моих ног. Наступил вечер, уже стемнело, а наслушавшись рассказов об австрийской добропорядочности, я ожидал, что машин на дороге будет поменьше и ехать будет посвободнее.

Еще только выехав на дорогу, я почувствовал — происходит, что то не то. Мимо нас со скоростью не меньше ста шестидесяти километров в час пронеслись пять или шесть автомобилей, явно соревнующихся, между собой. Приписав это случайности мы продолжали ехать дальше, однако не прошло и пяти минут, как другая группа машин пронеслась мимо нас, причем перестроившись в другой ряд в такой близости от нас, что мне казалось неизбежным столкновение. С этого момента до самой итальянской границы я ехал, пожалуй, глядя больше в зеркальце заднего обзора, чем вперед.

От границы мой путь пролегал по второстепенным дорогам и, хотя напряжение меня так и не отпустило, но ничего подобного здесь меня не ожидало. Дорога, несмотря на ее вспомогательное значение, была широкой и в чудесном состоянии. Встречных машин мне практически не попадалось, и не прошло и полчаса, как я увидел указатель на Фаэдис, а затем сияющую в ночи вывеску гостиницы. В дворике гостиницы стояла только одна машина.

Дверь отворилась минут через пять, после того как я нажал на кнопку звонка. На пороге стояла колоритная итальянка. Крупная женщина, она, как бы, сошла с полотен фильмов об Италии, пятидесятых лет прошлого века. Хозяйка отеля молчала и выжидательно смотрела на меня.

— У вас есть свободные номера.

— Си.

— Я хотел бы остановиться на одну ночь.

— Си.

— Могу я взять в номер собаку.

— Си.

Наш очень содержательный диалог закончился возле стойки, где она вручила мне ключи с номером комнаты. Я вышел во двор, достал из машины набор гигиенических принадлежностей, который всегда вожу с собой, и уже вместе со Стеном поднялся в номер.

Номер гостиницы оказался на удивление чистым и хорошо оборудованным. Ванная комната, занимавшая меня больше всего прочего, сияла самым современным оборудованием. Набор полотенец, соответствовал нормам принятым в отелях высокого ранга. С удовольствием искупавшись после долгой дороги, я перебрался на широкую удобную кровать и не включая ни телевизор, ни приемник, провалился в сон.

Утром я проснулся намного позже обычного. Не спеша, одевшись и оставив Стена спать в номере, я спустился в обеденный зал. Тут сидела несколько немецких семей с детьми, количество которых мне установить не удалось. Дети, явно гиперактивные, носились, гомонили и создавали хаос. Видимо, предполагавшийся роскошный шведский стол зиял пустотой. На столе стояло лишь несколько мисок с различными хлопьями и пустые блюда. От закусок остались только булочки да еще один плавленый сырок, случайно завалившийся за тарелку.

В дверях обеденного зала появилась хозяйка гостиницы.

— Я хотел бы кофе.

— Си.

Она исчезла, но через пять минут вернулась, неся в руках поднос с кофейником, молочником и высоким стаканом сока. Завтрак оказался на замечательным — свежевыжатый сок прекрасно освежал, а чудесный кофе с булочкой, придали мне новую энергию.

Покончив с завтраком, я вышел в холл и подошел к стойке. Хозяйка стояла около нее.

— Я хотел бы заплатить за проживание.

— Си.

— Вы принимаете оплату кредитными картами.

— Си.

Я достал из бумажника и подал ей свою карту Виза и подал ей. И пока она вставляла карту в считывающее устройство, начал размышлять, что бы такое спросить, чтоб заставить ее произнести хотя бы еще одно слово, кроме «Си». Однако додумать я не успел. Хозяйка подала мне устройство, я набрал на нем защитный код моей карты и оно затрещав выдало длинный чек, который я подписал. Хозяйка расплылась в улыбке.

— Грация, синьор.

Поднявшись в номер, я собрал свои вещи, взял Стена, и мы с ним спустились во двор гостиницы.

Расспрашивать о замке, в котором обитал сеньор Гатти, не было необходимости. Он серой громадой выделялся на лесистом склоне горы и словно нависал над городом. Дорога проложенная к нему не имела ни каких ответвлений и несмотря на то что была проложена в незапамятные времена содержалась в порядке.

Уже через пятнадцать минут мы въехали в замок.

Двор замка был пуст, если не считать строительных материалов аккуратно сложенных в углу, да стоящего «Мерседеса» с итальянскими номерами. Я запарковал свою машину возле него и вышел, размышляя, как мне найти хозяина замка.

В этот момент в дверях, ведущих в огромное каменное строение, появился седой сухощавый мужчина. Он не вышел из дверей, а выбежал, как-то смешно подпрыгивая и размахивая руками. Говорить он начал, еще не дойдя до меня, к тому он сопровождал свои слова настолько активной жестикуляцией, что казалось, если связать ему руки, он не сможет произнести ни единого слова. Если бы проводились соревнования, кто быстрее говорит по-английски, этот человек точно бы их выиграл.

— Я думаю, вы тот самый синьор Попов, о котором мне говорил Эрхардт. Видите ли, ко мне ни кто из местных не ездит, а ваши иностранные номерные знаки и наша с Эрхардтом договоренность, позволяют мне, по-моему, безошибочно, узнать вас.

— Да, Сергей Попов — это я.

Он, воспринял это, как должное и продолжал свой монолог.

— Меня, вот что удивляет, Эрхардт, посвятивший столько лет истории и пусть не специалист по геральдике посылает вас ко мне за консультацией.

Я вытащил из машины и подал ему листы с рисунками:

— Вот, посмотрите сами.

— И из-за этого стоило гнать вас через пол — Европы. Да это любой дилетант скажет вам. Такой герб тамплиеры использовали на протяжении всей своей истории. Конечно, пару занимательных историй о его происхождении я могу вам рассказать, но право же…

— Да нет, с этим все понятно, а вот второй, — он уже рассматривал второй рисунок, — его Эрхардт не смог определить.

Сеньор Гатти, как-то странно замолчал, и полностью погрузился в себя. Его взгляд отсутствующе обводил двор, машины, меня. Через пару минут он очнулся. Посмотрев на меня, чуть ли не с осуждением и спросил:

— А почему мы стоим во дворе?

— Сеньор Гатти, могу поинтересоваться, как вы относитесь к собакам.

— Прекрасно, обожаю их. Какой странный вопрос от Вас. Почему вы об этом спрашиваете?

— Видите ли, одна из них сидит в машине. Мы вместе путешествуем.

— Так надо было давно выпустить собачку, что же она там сидит взаперти.

Я выпустил Стена.

— О какой у вас замечательный эрдель-терьер, вот только, первый раз вижу эрдель-терьера черной масти.

— Это черный русский терьер.

— Да, да, замечательный черный русский эрдель-терьер.

Поняв, что объяснять, что-либо бесполезно, я промолчал.

— Пойдемте, я покажу вам замок. Да, а насколько легко вы меня нашли.

— Ну, это не составляло труда. От гостиницы, где мы ночевали, он прекрасно виден, так что заблудиться просто невозможно.

— Вы приехали еще вчера?

— Ночью.

— Все равно у меня уже почти оборудованная комната для гостей и если вас конечно не пугает необходимость пользоваться туалетом и ванной на другом этаже, то вполне приемлемая.

Все дальнейшие замечания сеньора Гатти касались замка, его отдельных помещений, их назначения. Стен, входивший в состав экскурсантов, как мне показалось, слушал гораздо внимательней меня. Уж и не знаю, какие мысли роились в его мохнатой голове при виде каменной будки таких размеров. Следом за хозяином, мы по каменным лестницам, то поражавшими своей шириной, то столь узким, что и одному было сложно по ним передвигаться прошли все этажи замка. Он за малым не затащил нас на чердак, но вспомнив о Стене, вовремя оставил эту затею. Везде поражала толщина стен. Достигающие полутора метров, они могли бы выдержать прямое попадание тактической ракеты, не говоря уж об артиллерийских снарядах.

Помимо всего прочего, сеньор Гатти показал нам, на удивление приличные — спальню для гостей, спальню хозяина, мало, чем отличающаяся от предыдущей, и свой кабинет. Надо сказать, что только эти три помещения были оборудованы электропроводкой и то проброшенной временными жгутами.

— Да вы правы, но во всем замке предыдущую разводку электричества монтировали еще перед второй мировой войной и мне пришлось ее полностью устранить, — прокомментировал сеньор Гатти.

Закончив экскурсию, мы прошли в кабинет хозяина. Самые современные компьютер и многофункциональный принтер, выглядели в этом старинном помещении совершенно чужеродными. Удобно разместившись в старинных креслах, мы оставили в распоряжении Стена весь пол кабинета.

Сеньор Гатти, засунув руку куда-то за компьютер, извлек толстую тетрадь и принялся ее листать, приговаривая себе под нос что-то по-итальянски. Спустя пятнадцать минут он оторвался от тетради, перевел взгляд на меня, как бы пытаясь вспомнить, кто это и что он здесь делает, а затем как бы очнувшись, сказал:

— Вы знаете нам надо сходить в подвал и посмотреть там, на один очень занимательный герб. Неделю назад, рабочие, сбивая старую штукатурку, открыли его. Никак не могу решить, это только сходство или нечто другое.

Сеньор Гатти взял большой фонарь, и мы вышли во двор, вымощенный камнем. Вход в подвалы замка был закрыт тяжелой дубовой дверью, с приклепанным к ней огромным кованым засовом. С трудом, приоткрыв до половины дверь, причем звуки раздавшиеся при этом, как мне показалось, были слышны даже в городе, мы приготовились войти. Стен же сел сбоку от входа и, зевая, показывал, что ему в подвале делать не чего и вообще он может спокойно посидеть и здесь и подышать свежим воздухом. Учитывая то, что ни кого в окрестностях не наблюдалось, я не стал возражать, и мы с сеньором Гатти спустились вниз. Пройдя через анфиладу сводчатых коридоров, мы оказались в каком-то огромном зале, на одной из стен, которого из больших камней был сложен фальшивый камин. Плита, уложенная в виде каминной полки, по краям была украшена цветами шиповника. В середине же ее красовался герб, удивительно похожий на нарисованный мной.

— Скажите, сеньор Попов, а насколько точно нарисован ваш рисунок?

— Ну, за художественные качества не ручаюсь, но все подробности я промерил линейкой и нарисовал, пересчитав пропорции.

— Значит, все-таки это не он. Взгляните сюда, эти линии имеют совсем другой наклон, и, если вы утверждаете, что перерисовывали точно, то и их количество весьма отличается, хотя все же в них есть что-то общее. Но надо, надо еще подумать. Рано делать выводы. Смотреть, искать, думать.

Мы пошли к выходу. Входная дверь подвала оказалась закрытой. Мы попробовали ее открыть, толкая руками, плечами, пиная ногами. Результат был не больший, чем, если бы мы пытались проделать все эти операции с каменной стеной. Я вытащил мобильный телефон и посмотрел на дисплей. Кроме указателя зарядки, показывавшего наполовину выбитую батарею, и часов на нем ни чего не было. Так, что пользы от телефона ни какой не было. Со двора через дверь не доносилось ни звука. Я забеспокоился о Стене.

— Сеньор Гатти, а какой-нибудь другой выход из подвала есть?

— Нет. Но это не важно. Давайте еще раз посмотрим на наш герб, у меня появились кое-какие мысли.

Спорить не приходилось, и я направился следом за хозяином к интересовавшему его объекту. Попросив меня подержать фонарь, он одной рукой оперся на край каминной полки и держа в другой мой рисунок принялся, что то сравнивать. Похоже, что его внимание было поглощено чем то мне не ведомым, потому что через некоторое время, разразился фразой на итальянском, явно не обращенной ко мне, из которой я понял лишь, что то похожее на.

— …три справа, две слева… — произнося эти слова, он активно помогал себе рукой, как бы пытаясь повернуть каменный цветок шиповника в такт своим словам. Цветок, к моему удивлению поворачивался. После последнего поворота, раздался явственный щелчок и плита стала сдвигаться.

Я посветил фонарем в открывшуюся нишу. Луч, теряющийся в свисающей со стен паутине осветил ступеньки, ведущие куда-то вниз. Какой-нибудь выход уже лучше, чем никакого.

Спустившись вниз, мы оказались в небольшой комнате. Вдоль одной из стен стоял большой дубовый шкаф, вдоль другой дубовый сундук, на котором лежало нечто бывшее когда то шкурой какого то крупного животного. В дальнем от нас углу комнаты была видна узкая ниша с дверью. Сеньор Гатти, как мне показалось, с восторгом осматривал еще не известные ему закоулки своих владений. Меня же больше занимало, есть ли второй выход. За дверью, открывшейся со скрипом, но без особых усилий действительно был проход, уходящий, вдаль.

Коридор то сужался так, что и я и Руджеро, люди далеко не полные, хотя и не субтильные, должны были пробираться боком, то снижался, так что приходилось становиться на четвереньки. Но главное, он не заканчивался тупиком, в чем мы убедились спустя некоторое время. Стены расширились, кладка сменилась вначале обтесанным камнем, а затем и вовсе не тронутым рукой человека камнем и мы оказались в расселине на склоне горы. Эта расселина так хитро была упрятана, что уже в трех шагах и знавший о ней человек, не отыскал бы ее взглядом. Выбравшись на свободное от деревьев место, мы огляделись.

Стены замка виднелись километрах в трех от нас. Выбравшись на тропинку и придерживаясь направления, мы, поплутав по лесу почти два часа, вышли к замку.

Во дворе замка никого не было и только Стен сидел возле закрытых дверей в той же позе, что и при нашем расставании. Вот только огромный кованый засов на двери был задвинут.

— Это невероятно, я кувалдой два часа пытался его сдвинуть с места и мне это не удалось, — сказал сеньор Гатти.

Солнце уже клонилось к закату. Невероятно проведенный день сказывался наваливающейся усталостью.

— Наверное, мы со Стеном поедем домой, — сказал я.

— Ни в коем случае, это категорически не возможно. Мы были погребены, затем чудесным образом спасены. Вы, должно быть, голодны не меньше, чем я, а я голоден до невозможности, — надо сказать, что, говоря домой, я подразумевал, что мы со Стеном доедем до уже знакомой нам гостиницы с Мамой Си, — и потом мы все еще не подружились с замечательным Стеном. Так вот, сейчас мы едем в ресторан, я хозяина знаю, так что против Стена возражать не будут, а потом вы переночуете у меня в комнате для гостей. А там уж и видно будет, да кстати, вы не будете возражать если я буду называть вас просто Серджио, меня называйте Руджеро.

Я не возражал.

Мы загрузились в автомобиль Руджеро и поехали в город. По дороге Руджеро не переставал возвращаться к нашему приключению.

— Нет, ты представляешь, он у меня под рукой щелкает и я начинаю куда-то падать, а это просто плита поворачивается. А ведь я все осматривал чуть ли не с микроскопом. Какая работа. Обязательно проверю по архивам, когда эта прелесть была выстроена.

Не знаю, насколько Руджеро знал хозяина ресторана, его не было, но против присутствия Стена не только не возражали, но даже принесли для него миску свежей воды.

Между принесенными закусками была паровая козлятина, какая-то местная пресноводная рыба, запеченная большими кусками и множество разнообразных овощей, видов салата и оливок. Мне пришлось пресечь попытки Руджеро накормить Стена вначале рыбой, а затем козлятиной, но сил возражать против оливок уже не оставалось. Стен же пользовался моим благодушным состоянием и с удовольствием поедал оливки, отправляемые Руджеро под стол.

— Серджио, я понимаю, что порчу тебе собаку, но эрдельтерьер такой замечательной масти требует особого отношения к себе.

Замечательный эрдельтерьер, подобно коту Ваське — слушал да ел.

Еще вместе с первыми закусками на столе появился большой кувшин красного вина и маленький кувшинчик граппы.

— Сегодня — никаких ограничений, — прокомментировал их появление Руджеро.

Легкое, слегка терпкое вино и перемежающие его маленькие рюмочки граппы, с привкусом мускатного винограда, быстро улучшали наше настроение.

Разговор то и дело возвращался к нашим приключениям.

— А знаешь, когда плита начала поворачиваться, я подумал, что вот сейчас мы попадем в какую-нибудь сокровищницу.

— Серджио, какие сокровища? Замок с самого момента его строения принадлежал разорявшимся один за другим родам знати. Такое проклятие из камня. Получают замок и неизбежно разоряются.

— А может быть тут были спрятаны сокровища тамплиеров, — не сдавался я, — спрятали, а хозяева даже и не знали об этом.

— Ну конечно не знали, — развеселился Руджеро, — гости потихоньку, мечами рыли и в карманах кольчуг выносили землю, чтобы хозяева ни чего не заметили. Ну, Серджио…

— Все равно, эти сокровища искали уже везде за семьсот лет, а до сих пор не нашли. Так почему бы им было не оказаться в твоем замке. Ведь тут их еще ни кто не искал.

— Ну, вообще то больше ищут не сами сокровища, а тайный источник власти, принадлежавший тамплиерам и исчезнувший вместе с их накоплениями.

— Что-то такое я уже читал, если не ошибаюсь, автор связывал его с золотой усатой головой.

— Бафомет. В общем Бафомет был бородатой головой, и совсем не обязательно золотой. Давай-ка я расскажу тебе все о Бафомете, его история под стать нашим приключениям и вполне подходит для сегодняшнего вечера.

Кувшинчики с вином и граппой, были то ли бездонными, то ли ненавязчиво менялись официантом. Во всяком случае, вино и граппа в них не иссякали.

— Историю Бафомета надо начать с Сильвестра II, выбранного папой, как раз на переломе тысячелетий. Современники считали его человеком, продавшим душу дьяволу. В любом случае Папа Сильвестр, в миру Герберт де Орилльяк, был на свое время весьма образованным человеком. Разбирался не только в теологии, что у любого папы предполагаемо, но и в математике, медицине и музыке, а Латеранском дворце приказал построить обсерваторию. Таинственную бронзовую голову, скорее всего, получил в свое распоряжение при путешествии в Индию, которую предпринял из Испании или же ее сделал по какой-то индийской инструкции.

— А какое отношение он имел к тамплиерам появившимся на сто лет позже.

— Видишь ли, обеим эти реликвиям приписывается одно общее свойство — способность отвечать на вопросы. Бронзовая голова, которую Папа держал в своем дворце, отвечала «Да» или «Нет» на вопросы, которые он ей задавал о политике, и всеобщей ситуации в христианстве. Тамплиерский же Бафомет, имеет гораздо больше описаний. То это была скульптура женщины с мужской головой и белой бородой, которая держала в руках Солнце и Луну, соединенные золотой цепью. Другие описывали Бафомет иначе, имел несколько голов, или лиц или фаллос.

Руджеро ел, размахивал руками и непрерывно говорил. Я только удивлялся как это у него так ловко получается.

— В иных был подобен человеку с козьей головой или же только как голова козла. В средние века его представляла настоящая человеческая голова (набитая или череп) или ее скульптурное изображение из металла или дерева. Иногда была украшена черными кудрявыми волосами.

Я уже был сыт, но луковый суп и последовавшие за ним блюда были так вкусны, что я потихоньку приговорил и их, затем сосредоточился на сыре, оливках и тонко нарезанном вяленом мясе, чудесно сочетавшихся с вином и граппой. Мое внимание полностью поглотил рассказ Руджеро.

— А еще одна легенда явно использует греческий миф о Медузе Горгоне. Серджио, ты же должен его знать. По нему окаменеет каждый, кто на нее посмотрит. Причем эту убийственную особенность голова не теряет и при отделении ее от тела. А Бафометом по этой легенде, является голова благородной девицы из Триполи, в которую влюбился один из непосвященных братьев тамплиеров. Когда она умерла, этот брат выкопал ее мертвое тело и и отрезал голову.

— Похоже, тамплиеры ко всем своим недостаткам страдали еще и некрофилией.

— Не перебивай. В это мгновение зазвучал голос свыше, требовавший, чтобы он голову хорошенько припрятал, так как все, на что она взглянет, будет уничтожено. Когда этот брат-тамплиер перевозил эту опасную голову в надежном сундуке на судне, одна старая кормилица не удержала своего любопытства, открыла сундук и голова уничтожила все судно. На месте, где утонул корабль, до сегодняшнего дня не водятся рыбы.

Руджеро рассказывал еще что-то, но об этом у меня остались весьма смутные воспоминания.

Кофе, в завершении нашего ужина, я думаю определенно взбодрил бы меня, не будь он подан с рюмкой, какого то виноградного ликера, о котором, единственное, что мне запало в память — то что он мне очень понравился.

Обратная дорога к замку запомнилась еще меньше. По моему Руджеро, на пару со Стеном распевали какие-то народные итальянские песни и о чем-то между собой разговаривали на языке, которого я точно не знаю. Я позавидовал стойкости Руджеро, после такого количества выпитого, но понял, что мы находимся в одной категории, когда он сел на ступеньки, ведущие на второй этаж к спальням, и объявил, что подождет пока тамплиерам вместе с приведениями не надоест их раскачивать. После этого, объединив наши усилия и, как мне кажется, без помощи Стена, мы все таки взобрались на второй этаж, и не знаю уж как, не перепутав спальни, завершили этот веселый вечер.

На утро я, открыв глаза, подсознательно, ожидал прилива головной боли, но то ли благодаря прекрасному воздуху, то ли еще не знаю чему, ее не было. Единственное, что омрачало существование — была сухость во рту и страшная жажда. Стен спал рядом с моей кроватью. Поднявшись и одевшись, я спустился к машине за своими туалетными принадлежностями. Проходя мимо кабинета я увидел Руджеро, сидящего возле компьютера и поприветствовал его.

— А, Серджио, доброе утро. Я сейчас спущусь и сделаю кофе, а пока там найдешь сок и булочки.

И действительно в холле на углу огромного стола, накрытые салфеткой стояли — графин с соком, стакан и блюдо булочек. Два стакана сока, показавшегося мне небесным нектаром, стерли все последствия вчерашнего вечера.

Умывшись, я спустился в холл. Руджеро, как раз скармливал булочку Стену.

— Серджио, может быть ты хотел бы что-нибудь съесть, сам я с утра пью только кофе.

— Кофе и булочка — больше, чем достаточно.

Мы сели к столу, за которым без труда разместилось бы сорок человек.

— Может быть, вы со Стеном останетесь у меня на несколько дней? — спросил Руджеро.

— Спасибо, но нам уже пора домой.

— Ну что же. Но знай, гостевая комната, в любое время в вашем со Стеном распоряжении. Если вы будете проезжать мимо и не навестите старика, я страшно обижусь.

Допив кофе, мы вышли во двор. Прощание Руджеро со Стеном, заставило меня заподозрить, что я вчера был гораздо пьянее, чем мне это представлялось, и что-то ускользнуло от моего внимания. Руджеро пообещал мне навести кое-какие справки о гербе, интересовавшем меня и сразу же дать мне знать. Мы отправились обратно.

Посмотрев на карту, я решил ехать напрямик через Альпы, по дороге соединявшей Клагенфюрт с Линцем почти по прямой. Но, это было на карте, а в действительности половина пути пролегала по бесконечным серпантинам, на которых при подъеме в гору приходилось тащиться со скоростью двадцать километров в час за большегрузными автомобилями, а при спуске с горы притормаживать, не давая машине разогнаться больше пятидесяти. Так, что к концу спуска тормозные колодки перегревались и начинали плавиться. Другая половина этой замечательной дороги пролегала по бесконечным туннелям, заплатив за проезд по которым, ты оказывался внутри узкого тубуса туннеля, несясь вперед вместе с колонной автомобилей. Чередовавшиеся через равные отрезки лампы освещения и встречные колонны автомобилей дополняли и так не самые приятные ощущения. Мне показалось, что и человек ни когда не страдавший клаустрофобией, после этой дороги, запросто сможет найти ее у себя. Но как бы то ни было, дорога не бывает бесконечной. Закончилась и моя дорога. А на пути от Линца до дома, мне, кстати, хорошо знакомом не произошло ни чего примечательного.

Пламя свечи, слегка покачиваясь от сквозняка, освещало лишь верхнюю часть книги, лежащей на пюпитре. Ее желтоватый свет, наполненный полутонами, отплясывал на раскрытых страницах, создавая впечатление, что буквы так похожие на черных жучков привязанных на бумаге вот-вот оторвутся и разбегутся по темным углам комнаты.

Однако человека стоящего возле пюпитра это, кажется, ни сколько не занимало. Взгляд его, устремленный в темноту, казалось, искал там отражения собственных мыслей.

Вдруг пламя свечи покачнулось больше обычного. Раздался скрип двери и в приоткрывшейся щепки показалась голова монаха.

— Святой отец, позволено ли мне прервать ваши занятия. Делами не терпящими отлагательства.

— Что привело тебя сын мой? — нацелив на вошедшего пронзительный взгляд, он всем видом говорил, что готов внимательно выслушать вошедшего.

— Святой отец, еще раз приношу извинения, что прервал ваши молитвы и размышления, но к нам в госпиталь привезли молодого человека. У него бубонная чума и он очень плох, так что боюсь, он не дотянет и до конца ночи. Но он бредит настолько странными вещами, что мне они показались заслуживающими вашего внимания — и он замолчал, собираясь с духом.

— Не тяни же сын мой, поведай, что именно привело тебя к мысли, что это обязательно нужно услышать мне, — голос говорящего был ровен и сух без раздражения и недовольств, но и без радости и признаков расположения.

— Святой отец, он все время твердит о невыполненной мисси, об опасности каким-то Хранителям, об инквизиции, о необходимости предупредить, об опасности.

— Кого? — бывалой безучастности не было и следа, — сейчас же идем в госпиталь.

— Но, Святой отец, стоит ли совершать такой шаг, на улицах города чума. Стоит ли бред умирающего того риска, которому вы подвергнетесь.

— Мы теряем время, — говорящий был уже на пол пути к двери, — господь коль посчитает нужным оделит чумой и здесь, а коль нет, так и бояться нечего.

Подобная решимость основывалась на том, что книга лежащая на пюпитре была списком с протоколов допросов магистра ордена тамплиеров Жака де Моле в святой инквизиции. И как раз при размышлениях о Хранителях столь интересовавших святую инквизицию, существование которых столь же упорно отрицал допрашиваемый, охотно сознаваясь при этом в любых несуразностях. Игнатия Лойолу решившего, что появление монаха есть знак свыше уже ни что не могло остановить.

Они шли по темным улицам города. Эти каменные улочки столь узкие, что и в хорошие времена не прогревались солнцем, сегодня казалось дышали холодом. В свете факелов они казались дикими каменными пещерами, и сейчас наполненные густым черным липким дымом от сгоревших тем умерших за день людей, они становились призрачными, как будто наполненными их душами. Под стать тому были и звуки, доносившиеся из темноты. Кто-то ругал создателя, впадая в жуткую ересь, кто-то молил господа завывая в голос с такой силой, как если бы рассчитывал докричаться до небес. Слышались стоны и ругань. Но все это долетало из невидимых окон и подворотен.

Двери госпиталя были незаперты. Запахи здесь были под стать общей атмосфере. Хотя запах горелого человеческого мяса уже не был столь явственным, его заглушал запах давно немытых больных людей и их гниющих ран. Монах уверенно вел спутника по коридорам госпиталя. Войдя в общий зал, уверенно подвел к лежащему в середине зала молодому человеку. Однако, подойдя к нему, они поняли, что опоздали, чума уже взяла свою дань.

Этих двоих монахов, сражу же, проводили к отцу настоятелю. По их внешнему виду было сразу видно, что они уже долго находились в дороге, путешествуя без долгих остановок. Рясы их были запылены и местами обветшали. На лицах была видна только усталость, но они спешили, не откладывая встретиться с настоятелем.

— Святой отец, к нашему великому огорчению, мы должны признать, что поиски наши не принесли результатов. Как вы и советовали, мы прошли по наиболее вероятному пути, которым мог придти в наш город тот умерший. Но перед нами прошла чума. Нам просто не с кем было зачастую говорить. В двух днях пути от нас в замке Орсини, хозяина которого вы знали, он к нам частенько наведывался. Так вот, в замке мы нашли из всех одного старика, который перед смертью рассказал, что похоронил всех, и страшно сожалел, что теперь разграбят и прахом пойдет все сделанное за столько лет. Мы расспрашивали всех кого могли, но ни перед чумой ни во время ее человека, похожего на умершего здесь не видел ни кто.

— Спасибо вам братья, идите отдыхать и возвращайтесь к жизни в монастыре. Что поделать, значит так, было угодно господу.

Он дождался, пока выйдут монахи и, выйдя в коридор, позвал своего секретаря.

— Проследи, что бы вернувшихся братьев, не забыли накормить и позови ко мне юношу, пришедшего в наш монастырь три дня назад.

Отдав распоряжения, Лойола вернулся в кабинет, сел в свое кресло и задумывался. Размышления его прервал молодой человек, заглянувший в двери.

— Разрешите зайти, святой отец, мне сказали, что вы меня звали.

— Проходи, проходи, я ждал тебя. Скажи мне, сын мой, ты по прежнему хочешь постричься в монахи и связать свою жизнь со служением господу.

— Святой отец, я знаю, что на меня могли пожаловаться за мое своеволие. Но прошу вас не гоните меня. Мне некуда идти, разве что к лесным разбойникам. Все мои родные и знакомые мертвы. Все хозяйство наше выгорело дотла. Одному восстановить все будет не по силам. Простите меня и дайте мне еще один шанс.

— Сын мой, я хотел бы услышать, что бы ты делал, если бы получил еще один шанс в обычной жизни.

— Святой отец, в жизни чудес не бывает, но если бы чудо произошло, я до последнего своего дня славил бы того, кто его совершил.

— Ну, это может быть многовато. Я наблюдал за тобой с момента твоего прихода в монастырь. Не скажу, что восхищен тобой во всех отношениях, но мне кажется, что тебе можно доверять и на тебя можно положиться.

— Только скажите, что надо сделать, и я все исполню. Для того, кто дал мне приют, спас от смерти я, не задумываясь, сделаю все.

— О, юношеский максимализм, а ты не боишься, что все окажется слишком много.

— Разве может быть непомерной цена за жизнь.

— Может если, оставшись жить, ты утратишь свою бессмертную душу.

— Но ведь мне это не грозит. Вы ведь этого не допустите, святой отец.

Лойола засмеялся, глядя на лукавые глаза юноши.

— Думаю, ты достойный кандидат на то, что я хочу тебе предложить. Сын мой, с этого дня ты забудешь свое прошлое, ты отринешь все, что было раньше и станешь другим человеком.

— Отче, в моей жизни было так мало хорошего, что забыть о ней уже награда.

— Слушай, и не перебивай. С этого дня ты единственный наследник рода Орсини. Ты получишь все, что они владели. Но ты всю свою жизнь будешь помнить — кто тебе это дал и будешь готов в любой момент выполнить мои просьбы, чего бы это, не стоило.

— Я всегда буду помнить и никогда не забуду. Но ведь определение наследника королевская прерогатива.

— Всегда и никогда слишком долгие понятия, а ты уже сейчас ставишь под сомнения мои слова.

— Святой отец, позвольте мне поклясться, что урок я усвоил на всю жизнь, — и он, упав на колени, поцеловал руку Лойолы.

— Встань и иди, сын мой, завтра тебя ждет долгий путь и множество забот.

Возле нашего подъезда стояла полицейская машина, событие столь редкое, что невольно привлекло мое внимание.

На лестничной площадке, возле моей двери стоял Милан в окружении полицейских. Увидев, что мы со Стеном поднимаемся, он повернулся ко мне.

— Сергей, как хорошо, что ты приехал.

— А что стряслось?

— Сосед слышал, как что-то падало в квартире, выглянув не увидел твоей машины, а когда обнаружил открытую входную дверь вызвал полицейских. Похоже, кто— то обворовал тебя. Меня просили посмотреть, что пропало, но ты же знаешь, я не могу этого сделать, там вроде бы все на месте, только бардак ужасный. Посмотри сам.

Не знаю, что рассчитывали найти в моем доме грабители. Деньги я не держу дома. Техника, пусть и очень неплохая, во-первых, весьма громоздкая, а, во-вторых, далеко не вчера купленная. Остаются две настоящие ценности — Стен и компьютер, но они были со мной в поездке.

В квартире действительно царил редкостный беспорядок. Не отличаясь особенным педантизмом, все же, не в последний момент из-за не самой большой любви к процессу уборки, я поддерживал определенный порядок везде, кроме рабочего стола.

Выкинутые на пол книги, разворошенные диванные подушки, вещи сваленные на кровати, разваленная кухонная посуда, все указывало, что кто-то упорно искал нечто, спрятанное у меня дома. На первый взгляд все было на месте, в том числе и аппаратура, и только на рабочем столе не хватало листов бумаги с неудачными набросками, но, учитывая их художественную ценность, упоминания они не стоили.

Сообщив полицейским, что я пока что не вижу пропаж и что, если при наведении порядка что-либо обнаружу, то сразу же сообщу им, я распрощался с ними и мы со Стеном занялись наведением порядка. Все, кроме набросков, действительно было на месте.

Наводя порядок в доме, я отважно решил привести в порядок и свое рабочее место. Составляя словари, я поднял с пола словарь Ожегова, и из него выпала серебряная пластинка, использованная мной в качестве закладки. Засунув ее обратно в словарь, я пропылесосил квартиру и на том остановился.

Утром следующего дня позвонил Милан. Поинтересовавшись, не пропало ли что, он сообщил, что договорился о нашей встрече с владельцем отеля «Штадт Инн» — паном Берке, и попросил меня планировать свой день так, чтобы мы были на встрече сразу после обеда.

Кое— что я об этом человеке уже слышал. Герой второй мировой войны, не согласный с приходом коммунистов к власти, как говорили одни или же коллаборационист, боящийся заслуженного возмездия, как говорили другие, он, так или иначе, вскоре после войны уехал в Швецию и после работы в разных фирмах, составив достаточно крупное состояние. В девяностых годах вернулся, основав сеть отелей, одним из которых и был «Штадт Инн».

С Миланом мы встретились на главной площади. Отель, несколько лет назад реконструированный паном Берке в псевдоисторическом стиле, сиял чистотой. Возле регистратуры стояли муляжи рыцарей в доспехах, персонал, одетый в подобие исторических костюмов из бархата и шелка, старательно потел на работе. Хозяин, всего этого хозяйства — пан Берке, встретил нас в холле. Это был высокий седовласый старик, несмотря на свои годы находящийся в прекрасной спортивной форме. Одет он был с легкой аристократической небрежностью. Как бы подчеркивая ее, тонкий китайский платок из натурального шелка, охватывая его горло, выглядывал из-под воротника белой хлопковой рубашки, тонкой выделки.

На время разговора мы разместились возле лобби — бара, расположенного здесь же в холле.

Мы с Миланом по очереди поведали наши истории.

— Ну что ж, — сказал пан Берке, обращаясь к Милану — как вы уже слышали, я какое-то время работал представителем в Европе одной достаточно крупной американской корпорации, она правда абсолютно не связана с той вашей. Но, думаю, наведя кое-какие справки, я попробую дать вам совет. Знаю я русских изобретателей, вечно выдумают что-либо настолько запутанное, что не только реализовать, понять тяжело. Но я с удовольствием выслушаю технические подробности, — это уже ко мне, и я вкратце рассказал ему о техническом решении, составившем основу патента, — но это же настолько просто, что не может быть, чтобы до вас это никто не запатентовал. Хотя вы говорите, что и международное патентное бюро согласилось с выдачей патента. В таком случае история патентом мне весьма знакома по собственным изобретениям. Но давать советы, не вникнув в подробности, не в моих правилах. Так что давайте договоримся встретиться ровно через неделю и продолжим наш разговор.

Прошедшая неделя не была богата событиями. Я встретился в очередной раз с доктором Гроссом и услышал от него, что все необходимые запросы он отослал, доверенность от меня на ведение им моих дел у него есть и что я могу связаться с ним через две-три недели, не раньше. Придать к тому можно лишь, что разговор наш, потрясающий своей информативностью, продолжался сорок минут. В течение недели мне пришла пара заказов, не слишком сложных. Так что жизнь текла своим чередом.

На следующую встречу с паном Берке мне пришлось идти самому. У Милана произошел нервный срыв, и он оказался в больнице. Встреча не отличалась от предыдущей, разве что возле бара мы сидели вдвоем. Я извинился за отсутствие Милана. Я обратил внимание, что пан Берке заказывает себе всегда только чай с медом.

— Передайте вашему другу, что его ожидают долгие судебные разбирательства, но если бы он хотел, то мой американский адвокат, при условии что ему будет причитаться сорок процентов от суммы выплат, согласен взять к ведению его дела и постараться получить положительный результат.

— Я за него решать не могу, но обязательно передам ваше предложение.

— А вот, что касается вас, давайте-ка я сначала расскажу вам свою историю.

История пана Берке действительно стоила того, чтобы ее послушать. Начиналась она сразу после войны, когда молодой человек, прошедший войну и эмигрировавший в Швецию, в поисках работы оказался на заводе по производству подшипников на работах в ночные смены. Наблюдательность и возможность свободного общения со старыми работниками помогли ему найти решение автоматической сортировки шариков по качеству. Техническое образование, полученное перед самой войной, позволило спроектировать автоматический сортировщик. И кто знает, как бы все сложилось, если бы не неожиданная встреча.

Вечером, выходя из клуба, молодой пан Берке услышал как кто-то на пианино наигрывает мелодию «Гей, славяне». Мелодия, столь популярная перед войной, заставила его остановиться.

— Даю голову на отсечение Вам низа что не угадать, что я играл, — сказал пианист, заканчивая играть и оборачиваясь.

— Как раз наоборот. Это «Гей, славяне».

— Пианист остолбенел.

— Вы меня поражаете, за десять лет ни одна живая душа не смогла определить правильно. Откуда вы это знаете? И вообще, пойдемте к бару и поговорим.

Как выяснилось в дальнейшем, пианист оказался адвокатом, которому так понравился молодой эмигрант, что они не только подружились, но он еще взялся консультировать пана Берке, а затем стал его компаньоном. Пока же работа не была закончена, адвокат взял со своего нового знакомого слово, что он не предпримет никаких действий без консультации с ним.

Когда работа была закончена, адвокат предложил взять на себя все расходы по патентованию, и стал совладельцем патента.

Изобретение оказалось настолько интересным и прогрессивным, что его тут же начала использовать фирма, где пан Берке работал, конечно же, без какого-либо официального соглашения и разрешения. Протест адвоката привел к тому, что молодому изобретателю вначале предложили место начальника отдела исследований, а после его отказа просто выкинули на улицу, приложив все силы к тому, чтобы на него распространялось ограничение на работу, как на неблагонадежного иностранца, обосновав это тем, что страна, из которой он приехал, пошла по некапиталистическому пути развития. Следующие несколько лет, перебиваясь случайными заработками и с помощью своего друга адвоката, он провел в борьбе за свои права. В конце концов от американских конкурентов шведской фирмы пришло предложение о приобретении всех прав к изобретению, с которым пан.

Берке и согласился. Заплатили ему гораздо меньше, чем была реальная стоимость патента, но все же сумма была достаточно велика и стала впоследствии основой благосостояния пана Берке.

— Но иные времена, иные нравы, — сказал он как бы подводя итог своему рассказу, — те кто стоит против вас — это же современная мафия. Они способны на все, использовать будут против вас любые методы.

— И все же, я хотел бы услышать ваше мнение.

Он как будто не слышал меня.

— Знаете, я, конечно, раздумывал о вашем деле, но я уже стар для таких игр, и даже моего состояния не хватит выстоять в борьбе против них. Эти бесконечные суды, пересмотры, привлечение купленных экспертов, способных оправдать все, что угодно и даже среди белого дня утверждать, что сейчас ночь глухая.

Берке отхлебнул чай.

— И все же на мой совет вы можете всегда рассчитывать. А что до того, что конкретно делать, то если не ошибаюсь, вы говорили, что вас представляет доктор Гросс, — я кивнул, — так вот я его очень хорошо знаю. Очень способный юрист и будьте уверены, для своих клиентов он сделает все возможное.

На том мы и попрощались. Последующие дни ни каких сюрпризов не приносили. В библиотеке мне выдали, заказанные мной книги, наконец, пришедшие из какой то библиотеки с другого края страны и я старательно углублял свои познания в истории тамплиеров и их наследников, находя нестыковки, а зачастую противоречия, между фактами приводимыми разными авторами, несмотря на то, что все они ссылались на исторические источники.

У основателей ордена тамплиеров была и иная цель, чем расширение христианства. Их путешествие в Иерусалим и пребывание в Палестине не было случайным. Будущие тамплиеры действовали наверняка и хорошо знали, что, собственно говоря ищут. Духовным отцом этой миссии был, скорее всего Хьюго де Пайнс (1080—1136). В 1096 году он участвовал в первом крестовом походе, а на три года позже собственными глазами видел завоевание Иерусалима. Возвратившись во Францию он поступил на службу к Хьюго де Шампань. Через пять лет оба Хьюго отправляются на короткий вылет в Палестину, чтобы по возвращению войти в контакт с с аббатом недавно образованного ордена цистерцианцев Этьеном Хардингом. Цистерцианские монахи начали заниматься древнееврейскими текстами, в том числе и каббалистическими, при этом им помогали специально для этого приглашенные раввины.??? Хьюго де Шампань лично советовался с легендарным знатоком каббалы, раввином Рашимом. (1040—1105). Чтобы для своих исследований обеспечить спокойную обстановку, цистерцианский орден дарит лес в Бар-сюр-Об и основывает аббатство в Клерве. Его первым аббатом становится Бернар да Фонтень, который позже был провозглашен святым. В 1119 году теоретическая подготовка такого мозгового треста подходила к концу. И Хьюго де Пайнс на службе у Хьюго де Шампань вместе с еще семью мужчинами (один из них был дядей Бертрана) отправляются в путь, в Иерусалим. Там эта группка образует мирское братство и больше всего занимаются раскопками в храме Соломона и экспедициями по окрестностям. Через шесть лет к ним присоединился и Хьюго де Шампань, который из-за этого оставил свою жену и ребенка. В течении двух следующих лет, видимо, цель была достигнута. Два ее участника возвращаются во Францию и обо всем докладывают Бернарду из Клерве. Дело набирает обороты. Все тамплиеры — основатели, кроме одного, в 1127 году возвращаются из Палестины в Европу, скорее всего с тем, что там нашли. Предполагается, что это был ковчег завета или его часть, настоящая или ее копия. Годом позже на соборе в Труа был официально учрежден и получил свой устав орден тамплиеров, подготовленный Бернардом из Клерве. Первым магистром становится Хьюго де Пайнс. У тамплиеров одно задание — охранять то, что они принесли из Палестины, легендарный Бафомет, чтобы не скрывалось под этим названием. И это им собственно говоря, удается до сегодняшнего дня, так как они свой идол спрятали так хорошо, что его никто не нашел до сегодняшнего дня. При этом, по легенде, есть что искать.

Мне еще более интересно было найти продолжение событий и узнать о тех, кто в разные времена причислял себя к наследникам тамплиеров. Самыми загадочными среди них похоже были розенкранцеры. История этого загадочного содружества, скорее всего до определенного уровня фиктивна и легендарна, производится она от мнимого основателя братства Христиана Розенкройцера, причем само по себе имя его символично, в переводе означающего христианин роза-крест. Розенкрейц, по легенде, родился в 1378 году в очень знатной, но бедной семье, В пять лет был отдан в монастырь, где выучил латинский и греческий, а в шестнадцать лет отправился с одним монахом в паломничество в Святую землю. Туда, однако, не попал, его проводник умер на Кипре, а Розенкрейц под удивительным управлением судьбы оказался в арабском городе Дамкар. Незнаем, что это был за город, возможно его название символическое или речь идет о каком-то анаграмме или шифре. Там молодой Розенкройц встретился с местными мудрецами, которые его прихода долго ожидали. Розенкройц выучил арабский и мог познакомиться с «Книгой М», сохраняемой в городе и перевел ее на латинский. В Европу Розенкройц возвратился через Египет и Марокко, причем в Фезе обучился магии. В Европе собрал вокруг себя семь приверженцев, которые обязались ширить полученную мудрость дальше по свету.

Здесь мы находим определенную параллель между Девятью неизвестными и этой семеркой. Рассказывают, что семь этих «невидимых» сошлось в 1610 год в Париже. Каждый из них жил несколько веков и у каждого было по одной книге, содержащей скрытой знание. Эти книги служили гарантией власти над живой и неживой природой и людскими душами. В одной книге были записаны законы, по которым возникают и распадаются государства, в иной содержалось руководство к алхимическим транс мутациям. Когда один из этих семи был слишком утомлен жизнью и решал умереть, он должен был установить своего преемника, который получал книгу и перстень. Этот перстень был волшебный. Носившему он давал власть над миром духов, (подобно перстню Соломона) и мог притягивать жемчуг и драгоценные камни.

Розенкройц умер в благословенном возрасте 106 лет и был похоронен в могиле, которая должна была быть открыта через 120 лет, т.е. в 1604году. В 1604 году появился первый розенкрецеровское сочинение «Известность братства прославленного ордена роенкрейцеров», чем, собственно и начинается история этого ордена. Годом позже выходит «признание (вероисповедание) братства», в котором и приведена вышеописанная легенда.

Розенкойцу и розенкрейцерам приписывалось знание холодного света, магических зеркал, вечной лампы, астрономического телескопа, которым можно наблюдать за звездами и сквозь облака, изменение обычных металлов в золото и умение изготовить Голема. В могиле Розенкройцера, кроме всего, был обнаружен его дневник и биография, магические зеркала различной силы, звонки, горящие ламы и несколько поразительных искусственных пений. Тело же самого Розщенкройцера было без каких бы то ни было признаков тления. В руке мертвый держал пергаментную книгу с золотой надписью «1». Ее розенкрейцеры сразу после библии считают своим самым большим кладом.

Третьим сочинением розенкрейцеров считается аллегорическая «Алхимическая свадьба Христиана Розенкройца», записанная в 1616 году Иоганнем Валентином Андреа. Розенкройц в ней участвует в свадьбе, которую можно считать как наглядное изображение древних мистерий также хорошо как и зашифрованное описание операций алхимиков, приводящих в конце концов к получению философского камня. В конце концов между этими двумя большой разницы быть не может. В конце сочинения главный герой и некоторые другие свадебные гости посвящены в рыцари золотого камня.

Приблизительно к тому же времени относится «Лабиринт света и рай сердца» Я.А Коменского (1623). Розенкрейцерам в нем приписывается сотни различных знаний и умений, причем «изготовление золота» из всего этого —наименьшее. Р. Кроме того умеют придавать и отнимать у живых различные подобия, знают все языки света включая новых для того времени американских., могут переговариваться между собой на тысячи километров, имеют камень, который лечит все болезни и придает долго жительство, некоторые из них, как например, по-другому не известный Хьюго Аверда, живет более пятисот лет.

События приобрели совершенно не ожидаемый мной оборот.

Утром, запустив программу проверки электронной почты, я как всегда пошел на кухню сварить себе чашку кофе, который выпивал, просматривая корреспонденцию. Приготовление кофе отнимало у меня около пяти минут, и за это время программа заканчивала свою работу. Только не в этот раз. Вернувшись с чашкой кофе, я увидел, что программа продолжает работать, еще через пять минут я уже начал беспокоиться, не объявился ли в почте какой-нибудь электронный вирус, но решил подождать еще немного. И действительно, через пару минут на дисплее компьютера появилось сообщение, что получение почты успешно закончено.

Содержание посланий произвело на меня не меньшее впечатление, чем работа компьютера в это утро. Мне одновременно пришли пять огромных заказа на переводы, событие само по себе из ряда вон выходящее, но поразившее меня еще и тем, что при всей их несхожести, во всех них содержалось сообщение, что аванс уже переведен на мой банковский счет. И надо сказать — уже только аванс значительно превышал сумму, обычно выплачиваемую мне за подобный объем работы.

Решив, что это может быть розыгрышем, кого-то из моих знакомых, я решил вначале все проверить и сходить в банк, а уж потом думать, что и как.

В банке, проверив состояние моего счета, мне сообщили, что действительно на него поступили, пять достаточно крупных сумм. И вернувшись, домой, я занялся изучением поступивших мне заказов.

Больше всего поразили меня два из них. Первый, пришедший с кафедры философии университета и содержавший философский трактат о смерти, как неотрывной составляющей нашей жизни. Но не содержание трактата вызвало мое удивление, философы и не на такое способны, а то, что, имея в своем составе кафедру иностранных языков, они обращались ко мне, никогда для них не выполнявшего ни одного перевода и платили при этом очень крупную сумму. И второй, от моего старого заказчика, регулярно обращавшегося ко мне, но каждый раз торгующегося за каждый грош, как на базаре, которого, кстати, здесь нет, добиваясь работы по самой низкой ставке и выплачивающего мне деньги, лишь по окончании работы, а зачастую с существенным опозданием.

Решив, хоть как-то упорядочить свои мысли, я позвонил декану философского факультета по телефону, указанному в университетском письме.

Не успев толком представиться, как секретарша соединила меня с деканом. Создавалось такое впечатление, что моего звонка здесь ждали.

— Добрый день пан Попов, надеюсь, вы уже получили наш заказ, — можно подумать, я звонил на кафедру философии регулярно по разным вопросам,

— Да, но…

— Если, по вашему мнению, оплата за эту работу недостаточна, то я конечно приложу все силы, чтобы провести на совете ее увеличение, но вы же знаете, университет находится на государственном финансировании и я боюсь принятие такого решения может затянуться, а потому попрошу вас начать работу опираясь только на мои обещания.

— С оплатой все в порядке, я только бы хотел знать, почему вы обратились именно ко мне.

— Ну вам были даны рекомендации на самом высоком уровне.

— И все же.

— Вы знаете, давайте так, вы позвоните ректору университета и он даст вам гораздо больше объяснений, чем могу я.

Он надиктовал мне прямой номер телефона ректора университета, быстро распрощался и повесил трубку. Машинально я набрал номер. Ситуация повторилась. Ректор совершенно не был удивлен моим звонком.

— А, пан Попов, — сказал он, когда я представился, — они уже перевели вам аванс?

— Да.

— Если вы считаете, оплату недостаточной, то обещаю свое полное содействие.

— Извините, я только лишь хотел бы о том кто рекомендовал меня.

— Ну, ваши рекомендации были столь серьезны, что не оставляли ни малейших сомнений и я надеюсь, что наше сотрудничество будет продуктивным. И если у вас возникнут проблемы не стесняйтесь, сразу же звоните мне.

Мы распрощались. Понимания не прибавилось, пожалуй, все запуталось еще больше. Ректор, фигура больше политическая, назначаемый президентом страны, мало от кого зависящий, уговаривает меня, простого переводчика-иностранца, живущего в стороне от столицы и не имеющего никаких влиятельных связей, это то я точно знал, обращаться прямо к нему в случае оплаты за выполнение заказа. Оставалось предположить, что от перевода этого трактата о смерти и действительно зависела жизнь и смерть всего университета или же то, что автор трактата был близким родственником ректора, но, ни одна, ни другая теория не объясняли, почему обратились именно ко мне.

Из размышлений обо всем этом меня вырвал звонок в дверь.

Открыв дверь, я обомлел. На пороге стояли Андрей и Лена, увешанные дорожными сумками, а сзади виднелась голова юного создания мужского пола. Стен пришел в восторг — к нам пришили гости.

— Серега, привет, а мы решили все-таки не беспокоить тебя и по твоим инструкциям доехали к тебе сами. Ленка, Сенька смотрите это его знаменитый Стен, которого он контрабандой припер из России.

Его слова с трудом пробивались в мое сознание.

— Ребятки, вы заходите, я сейчас приведу свои мысли в порядок и хоть что-нибудь начну соображать, я страшно рад вас видеть, но вы объявились так неожиданно.

— Ну, ты и даешь, — хохотнул Андрей, — а ты вчера, случайно не надрался до потери памяти? Ну, если нет, то все поправимо. — добавил он взглянув на меня.

Наше знакомство длилось уже много лет. Одно время были дружны и наши семьи. Обвалиться, вот так без предупреждения, было в порядке вещей. Вот только, насколько мне известно Андрей, после банкротства его фирмы, с трудом расплатившись по ее обязательствам, был далек от процветания и в последнем нашем телефонном разговоре жаловался, что хоть и хочет вывезти семью куда-нибудь на отдых, но средства не позволяют. Похоже было, что жизнь его круто повернулась к лучшему.

— А ну-ка, тащи этот баул на кухню, — сказал он сыну, и, повернувшись ко мне, прибавил, — мы тут тебе привезли гостинцы.

— Сереж, там рыбу надо обязательно развернуть, чтобы не задохнулась, — это уже Ленка.

— Вот, вот, — прибавил Андрей, — и водку в холодильник засунуть, чтобы к вечеру успела остынуть. Так какую комнату ты нам уступишь?

Наверно на лице у меня было все написано, потому, что он прибавил:

— Серега, ты, что совершенно мимо? Полное выпадение памяти? Ты же сам написал в своем письме, что ждешь нас в любое время.

— В письме?

— Слушай, если мы не вовремя, то мы сейчас найдем гостиницу и переберемся туда, — сказал он обиженно.

— Да не о том речь, просто я не могу понять о каком письме ты все время говоришь.

— Как о каком — о твоем. Если ты уже забыл, что писал та вот оно. — Он вытащил из кармана джинсов и протянул изрядно затертый лист бумаги. — Я его из-за твоих дорожных инструкций так и таскаю с собой. Ленка, пусть он сидит и читает, а мы пока пойдем найдем гостиницу. Если позволишь, то разреши на это время оставить у тебя Сеню и вещи. —Андрей перешел на высокопарный слог.

— Дай письмо, а вы сядьте и успокойтесь.

Письмо было написано от руки и, если бы я не знал, что с момента приобретения компьютера, я вот уже несколько лет не писал ничего длиннее собственной подписи, то тоже бы не усомнился в своем авторстве. Писавший не только превосходно повторял мой почерк, но и похоже досконально знал меня. Несколько оборотов присущих мне и упоминание о мало известных широкой публике подробностях наших отношений делали его еще достоверней. Так ни чего и, не поняв, я бросил письмо на стол.

— Ладно, как бы то ни было, я страшно рад вас видеть.

— Оно по тебе и видно, — сказал Андрей, все еще дуясь на меня.

— Размещайтесь в спальне, а я пока постараюсь найти какую-нибудь лежанку для малого.

— Да не забивай ты себе голову, на полу поспит, ему полезно, — сказал смягчаясь Андрей.

Стен, видимо чувствовавший мое состояние, чтобы не создавать дополнительных проблем, тихонько залез под стол.

— Так ты и деньги получил? — спросил я моего друга, когда Ленка с сыном пошли в спальню разбирать вещи и переодеваться после дороги. В письме упоминалось, что одна из фирм, с которой мы сотрудничали лет пять назад произвела перерасчет и доплатила довольно крупную сумму денег, за контракт выполненный во времена нашего сотрудничества.

— Ну, конечно, по Вестерн-Юнион, как ты и писал. Кстати на переводе красовалась твоя подпись. А там хватило не только нам на отдых, но и кое какие мои проблемы закрыть.

Я бы еще понял шутника, решившего написать от моего имени письмо, но вот посылать крупную сумму денег, в качестве розыгрыша, таких шутников я не знал. Так ничего, не поняв и не придумав, я решил отложить свои размышления до лучших времен и посвятить день своим гостям, которых я был страшно рад увидеть, несмотря на их, столь странное появление.

После короткой экскурсии по достопримечательностям нашего города, мы оформили прокат машины, и зашли посидеть в ресторанчик на берегу реки за кружкой пива.

— Понимаю тебя, — сказал мой друг, — чистота, спокойствие. Уже и не верится, что еще вчера мы были в московской суматохе. Да, кстати мне так понравилось в посольстве. Мы приходим, очередь черти какая, я на всякий случай иду спросить у лакея на дверях, нужно ли с приглашениями стоять в общей очереди, и он, как увидел наши приглашения, сразу же пригласил нас проходить, усадил, принесли кофе. Уже за пятнадцать минут визы были готовы. Нам отдали паспорта, пожелали приятного отдыха. Что значит европейский сервис.

Я не стал комментировать. Насколько я слышал, приглашения не предполагали никакого особого отношения в посольстве, и их владельцы стояли в общей очереди, а потом получали визы на общих основаниях. Скептицизм мой, был виден без слов и мой друг задумчиво добавил:

— Серега, а может ты ненароком стал важной государственной фигурой?

— Ну конечно, завтра подаю свою кандидатуру на президентские выборы.

Тут Ленка стала рассказывать о моей бывшей супруге и хотя, не могу сказать, чтобы эта тема меня уж очень занимала, но была лучше, чем необходимость давать объяснения того, что я и сам не понимал.

После прогулки мы съездили в ближайший супермаркет и нагрузившись так, что по— моему мнению, еды хватило бы и на сорок человек, вернулись домой.

Молодое дарование сразу же начало канючить мой компьютер — поиграть. Я пресек его поползновения в корне.

— На нем нет игр.

— А системные, — продолжало канючить молодое дарование.

— Вообще, это мой рабочий инструмент и я его ни кому не даю.

— Дома наиграешься, — добавил Андрей.

Сеня обиделся и, усевшись возле телевизора, начал переключать каналы, не задерживаясь ни на одном дольше минуты. Благо каналов было много. Ну чем бы дитя не тешилось, лишь бы к компьютеру не лезло. Ленка умчалась на кухню, и начала там колдовать. Она обладала великолепным талантом — умела из того, что находилось в холодильнике приготовить несколько необыкновенно вкусных блюд, о если уж было из чего готовить, то можно было рассчитывать на нечто необыкновенное. Стен просочился за ней, работать пылесосом, то есть быстренько подбирать все что в процессе приготовления упало на пол. И из кухни периодически доносилось:

— Стен, ну не путайся под ногами.

А мы с Андреем, разместившись на диване, предались разговорам.

— Понимаю тебя, конечно. Тишина, порядок, чистота, а в общем-то ты уже сколько лет в Росси не был?

— Да лет пять, наверное, или шесть.

— Слушай старик, а не пропустить ли нам по рюмашке. Да ты сиди, я уж мимо холодильника не промахнусь. А в новых сортах водки ты все равно ничего не понимаешь. Не отличишь починную от обеденной.

Он сходил к холодильнику и принес две бутылки пива и бутылку водки. Я сходил на кухню за стаканами и рюмками. Ленка заглянула в комнату, хотела что то сказать, но потом махнула рукой и принесла нарезанную колбаску и сыр.

— Па, я пить хочу, — заныл Семен.

— Так сходи, возьми себе бутылку воды, здоровый уже, — и налив три рюмки, — закричал в сторону кухни, — Ленка, иди за встречу выпьем.

Мы выпили за встречу, Ленка опять убежала на кухню, молодое дарование вернулось к экспериментам с телевизором. Андрей налил пива, и мы продолжили разговор.

— А может вернешься? Мне мои новые шефы, наказали, чтобы я передал тебе их предложение. Фирма растет, набирает обороты, на международный рынок выходить собирается. Вот они и хотят человека знающего языки и имеющего опыт ведения международных переговоров.

— Именно меня.

— Именно тебя, мне было даже сказано, — тут лицо Андрея приобрело мечтательное выражение, — и зарплату положат, такую же, как у вице-президента.

— Андрюш, брось заливать, они же меня совсем не знают.

— Ну может, кто-нибудь помнящий о нашей с тобой работе, рассказал.

— И вообще, — я решил подвести черту под затронутой темой, — куда возвращаться? На пепелище? За те годы, что я живу здесь я не перестал быть русским, но что толку, у вас то жизнь тоже не остановилась. Приехать и стать чужим среди своих — ну уж нет, быть чужим среди чужих еще, куда ни шло, а в своей стране — увольте.

— Да перестань ты загибать, каким изгоем, — попытался возразить мой друг, которому подобные мысли, надо сказать, не раз и не два продуманные мной, просто не приходили в голову, — ты нормальный мужик, приедешь и все устроится.

— Я попытаюсь тебе объяснить, во-первых, ты себе даже представить не можешь, сколько наших соотечественников никогда не простит мне, что в те хреновые годы, я жил в относительно спокойной и обеспеченной стране и их не будет интересовать ни почему я тут жил, ни как, жил и все.

— Плевать на них, — прервал мое изложение Андрей.

— Да не хватит слюны. А во-вторых, я, за эти годы, уже как-то свыкся с порядками, царящими здесь, обзавелся знакомыми и привычками и просто не хочу все это менять и начинать все сначала.

— Вот, вот разнежился, не хочешь оставлять сытое, спокойное гнездо…

— Ага, и ты Брут. Андрюха, ты ведь сам не замечая, произнес те слова, которые я буду слышать каждое мгновение, а мне уже не восемнадцать и начинать еще раз все сначала я просто не хочу. Давай оставим эту тему, — подвел я черту, — расскажи, лучше, что нового происходит у наших общих знакомых.

— О ком бы ты хотел слышать?

— Да вот из моего поля зрения как-то исчез Пал Палыч.

— О… — и разговор, свернув на тему воспоминаний, продолжился без излишнего напряжения.

Тут Ленка позвала нас на кухню. Кухонный столик, обычно стоявший возле окна, был выдвинут на середину кухни и на нем стояло такое количество всего, что оставалось лишь удивляться, как все эти тарелки там уместились. Стулья, которые я одно время думал отнести в подвал, а потом, не в последнюю очередь, из за лени, не отнес и припоминая сам себе Мартовского Зайца со Шляпником во время чаепития, использовал по очереди, стояли вокруг стола. Ленка все еще суетилась возле плиты, заканчивая, что-то готовить.

— Сережа, ничего, что я здесь по-своему распорядилась?

— Ты умница, я бы не придумал не то что лучше, а признаюсь и до того бы не додумался.

Мы уселись вокруг стола. Стен улегся в углу кухни, по его умильной довольной морде было понятно, что ему тоже, кое-что перепало. Выпили еще раз за встречу и когда Андрей наливал снова, я обратив внимание что Ленка как-то странно смотрит на свою рюмку, вспомнил, что водку она переносила очень тяжело, отдавая предпочтение винам. Я встал и достал из кладовки бутылку македонской «Кадарки».

— Лен, попробуй, это чудесное вино, описать вино. Вот только в этих упаковках партия от партии настолько разительно отличается, что напав на то которое мне нравится я покупаю сразу пару упаковок.

Посиделки вокруг стола, с разговорами ни о чем и обо всем, тостами на все возможные и невозможные темы, затянулись далеко за полночь. Порой мне начинало казаться, что сработала машина времени, и мы вернулись в благополучные прошлые времена, когда все мы были молоды, беззаботны и безмерно счастливы. Разговоры, думаю в основном благодаря Ленке, больше не сворачивали на скользкие темы. Так что вечер был просто чудесен. Мои попытки заняться уборкой, после его окончания, были на корню пресечены.

— Идите, идите спать, пьяницы горькие, — сказала, смеясь, Ленка.

Проснувшись утром, я в полной мере вспомнил все признаки синдрома похмелья. На кухне Ленка кормила свое семейство завтраком. Пожелав им доброго утра, залез под душ и десять минут стоял под струями воды, пытаясь привести себя в порядок, потом вытершись и одевшись, вышел на кухню. Все было прибрано, посуда вымыта.

— Сережа, я тебя сейчас накормлю, эти прожоры почти все съели, но кое-что осталось.

— С утра я только пью кофе.

— Ну, надеюсь, от пирожков к кофе ты не откажешься.

От пирожков я отказаться не мог. Не понимаю, только когда она их успела нажарить. Налив себе кофе, я присел за стол.

— А можно Сеня со Стеном пойдут прогуляться? Сенька просто балдеет от Стена.

— Пусть валят, только питбулей обходят стороной, Стен их на дух не выносит, — и прибавил, обращаясь к Стену, крутящемуся здесь же, — а ты оболтус должен присматривать за ребенком.

Пока я пил кофе, эта парочка угнала на прогулку и мы остались втроем.

— Ребятки, я извиняюсь, но на меня навалилось столько работы, что я просто физически не смогу, с вами мотаться и показывать местные красоты.

— Что ты выдумываешь, машина есть, посмотрим сами, ты только скажи куда отправиться было бы поинтересней.

Я отставил чашку, и не взирая на протесты Ленки и ее слова, что с этим можно и подождать пока я не позавтракаю, принес из комнаты карту окрестностей.

— Давайте, я вам на карте отмечу примечательные места, а вы уж сами туда смотаетесь, если что, беру на себя обязательство вечером к тому придавать свои пояснения.

— Больше чем достаточно, — сказал Андрей, — слушай, а ведь я даже не спросил, что ты сейчас делаешь.

— Зарабатываю на жизнь переводами, а перед самым вашим приездом пришли пять больших заказов, которые нужно срочно выполнить, да и авансы за них уже перевели. Так что придется по упираться, особенно с философским текстом.

— Старик, а ты что еще и философию освоил?

— Знаешь, жизнь переводчика мне иногда напоминает фельдшера в сельской больнице. Хочешь получать заказы переводи, что дают, и в конце концов, жить захочешь и не так раскорячишься, как говорил герой достопамятного фильма.

— Да, ты не обижайся, это я так.

Закончив завтрак и обсудив маршрут их предстоящих экскурсий, я уполз в гостиную и попытался сосредоточиться на предстоящих переводах. Тут с прогулки вернулись Сенька со Стеном и я услышал как Арсений в прихожей пристает к матери.

— А можно Стен поедет с нами на экскурсии? Мы с ним будем все смотреть.

— Надо спросить у дяди Сережи, но думаю, что он вряд ли согласится.

Ленка то ли угадала, то ли высказывала свое мнение. Но молодое дарование, думаю, зная свою маму, даже не подошло ко мне с этим вопросам. Еще, минут через пятнадцать они уехали, а мы со Стеном занялись привычными делами. То есть пошли на прогулку, во время которой меня неотступно преследовала мысль, что в моей судьбе, что-то переворачивается. Спокойное течение жизни предыдущих лет было нарушено какими-то странными событиями, валившимися, как из рога изобилия. Это странное «приглашение» ребят к себе в гости, о котором я ни сном, ни духом не подозревал. Я был страшно рад их видеть. Может быть, у них появился какой-то таинственный благодетель в России, который таким образом их за что-то отблагодарил? Ну, тогда хотя бы меня можно было бы предупредить. Эта странная кража никому не нужных рисунков. А тут еще я вдруг становлюсь переводчиком с мировым именем. Тут я вспомнил о работе и решил пока больше на ломать голову, в конце концов, берем, то, что дает судьба. Вернувшись домой, я взялся за переводы, начав с университетского заказа, а Стен залез спать под стол.

Перевод давался мне на удивление легко, видимо в моем техническом мышлении, за последнее время произошли перемены, но при этом все же требовал большого количества времени на проверку чуть ли не каждого слова, при всей моей уверенности в его правильном переводе, все равно постоянно копался то в «Словаре иностранных слов», то в «Энциклопедическом словаре», то в «Словаре философских терминов» и других, часть, которых я купил, по случаю, в букинистическом магазине пана Зинковски. Кстати сказать, это были чудесные издания на русском языке, неизвестно, как попавшее сюда. Пан Зинковски, похоже, не имел надежды когда-нибудь продать их и они пылились на его полках для количества и разнообразия его книжного ассортимента. После их покупки старый букинист воспылал ко мне особым видом уважения и через своих коллег помог купить еще несколько тематических словарей и энциклопедий.

Вечером, когда мои гости вернулись, я закончил уже, примерно, треть перевода.

Отогнав в очередной раз Арсения от компьютера, и оставив возле телевизора вместе со Стеном, похоже, нашедших общий язык, я вышел на кухню, где были Ленка с Андреем. Ленка готовила, что-то к ужину, Андрей сидел за столом. Подсев к нему, я поинтересовался, как прошла их экскурсия и они начали делиться своими впечатлениями, мне оставалось лишь кратко комментировать услышанное. Наш разговор плавно перешел в совместный ужин, причем Семка, нашедший среди телевизионных программ, нечто по-настоящему его заинтересовавшее, отпросился, есть возле телевизора и мы втроем просидели весь вечер. В общем, не считая ернических замечаний Андрея после моего отказа пить водку и отдавшего предпочтение вину, в этот вечер ничего занимательного не происходило.

На следующее утро они унеслись, еще до того как я проснулся. Было ли это связанно с разницей времени или же они собирались отправиться куда-нибудь подальше, но так или иначе я был предоставлен самому себе.

Выйдя на кухню, на столе я обнаружил тарелку со свежими пирожками, оставленными мне к кофе. И со вкусом позавтракав, прогуляв Стена, я продолжил работу над переводом. Телефонный звонок оторвал меня от формулировки фразы состоящей из одних только отрицаний. Я поднял трубку.

— Пан Попов, моя фамилия Кренкель, и как патентный поверенный, я представляю интересы небезызвестной вам американской фирмы.

— Очень приятно, но что вы хотите от меня.

— Я хотел бы ознакомиться с материалами, предшествовавшими регистрации патента.

— Во первых, я не понимаю, зачем это нужно и, во вторых, все материалы находятся у моего патентного поверенного, — я действительно никаких бумаг не хранил дома и когда работа над патентом была закончена запечатал все черновики в специальный пакет и передал ему на хранение, — и если это действительно так важно то оставьте свои координаты и я попрошу его связаться с вами.

— Дайте мне телефон его канцелярии, и я сам свяжусь с ним.

Я продиктовал ему номер телефона канцелярии, хотя для этого он вполне мог бы воспользоваться телефонным справочником и он, быстро распрощавшись, закончил разговор. На всякий случай я решил позвонить своему патентному поверенному и пересказал ему содержание предыдущего разговора. Когда я закончил рассказ он спросил:

— Вы уверенны, что его фамилия была Кренкель.

— Думаю, что Кренкель, хотя может быть и Френкель, Хренкель, Ренкель, до конца я сейчас не уверен, — на самом деле я не уверен в фамилии звонившего мне человека был еще до окончания нашего с ним разговора.

— Пан Попов, я знаю лично практически всех патентных поверенных, так как являюсь секретарем нашей коллегии. Но на всякий случай, я все же еще раз проверил себя и никого даже с похожей фамилией не нашел. А он вам оставил какие-нибудь свои координаты.

— Нет, хотя у меня в телефоне остался номер его телефона, если вы подождете минутку я его вам продиктую.

Продиктовав номер телефона и заверив, что по патентным вопросам я буду вести переговоры только в его присутствии, мы распрощались. Я попробовал набрать со своего телефона номер пана Вренкеля, но оператор оповестил меня, что абонент в настоящее время недоступен. Решив повторить звонок позднее, я вернулся к работе над переводом и как-то забыл об этом происшествии.

Ребята вернулись ближе к вечеру. Я еще работал, Сеня, не решаясь мне мешать, слонялся по углам. Его родители расположились на кухне и, поняв по доносившимся до меня голосам, что между ними назревает, какая-то размолвка, я отложил перевод и перебрался на кухню. Сюда тут же влетел Сеня и отпросился на прогулку со Стеном.

Я предложил пойти в какой-нибудь ресторанчик, но Ленка отказалась, добавив, чтобы мы шли без нее, а она прекрасно отдохнет, никого не видя. И мы с Андреем отправились пробовать местные сорта пива, благо недостатка в его сортах, как и в ресторанчиках, его предлагавших не наблюдалось. Перепробовав, сортов пять и пропустив мимо ушей замечание Андрея, когда я для себя заказывал малое пиво.

— Ну старик, это как то не по-мужски.

Мы вернулись домой. Сеньки со Стеном еще не было, а Ленка действительно выглядела отдохнувшей.

Ленка, как всегда, была неугомонной хозяйкой и сразу же взялась готовить ужин. Тут вернулись Семка со Стеном. Великовозрастный ребеночек, положив что-то на полочку в прихожей, пришел к нам, а Стен улегся на пороге в кухню. Примерно через час, когда наш ужин уже подходил к концу, я услышал из ванной, какие то странные звуки. Я пошел посмотреть, что же там стряслось. Навстречу мне к своей миске с водой, какой то странной походкой прошествовал Стен. Лужа посреди ванной комнаты издавала, почему-то запах плохой браги и в ней плавал мак и какие-то комочки, похожие на изюмины. Я смыл все это в угловой водосток и, терзаемый нехорошими предчувствиями, вернулся на кухню.

— Сеня, Стен что-нибудь слопал, пока вы гуляли?

— Нет, ничего, — как-то странно ответило молодое дарование.

— А все-таки?

— Ничего.

Стен опять лежал на пороге кухни и из его желудка раздавалось громкое бурчание. Ленка, взяв Семена за руку, ушла с ним в спальню. Через пять минут она вернулась к нам, но уже сама.

— Эти оболтусы на прогулке купили, какую-то булку с изюмом и маком и сожрали ее почти всю на пару. Там лежит ее огрызок — и она показала на кухонный стол, — я ее тоже попробовала. Какая гадость! Такое продавать! Тесто не дошло, булку не пропекли. Фу! И Стен съел, примерно, три четверти булки.

Я уже все понял, это было местное народное лакомство — булка, размером с хороший батон, из неудавшегося сдобного теста с начинкой из мака и изюма, действительно непропеченная и клейкая внутри.

Стен тем временем, попив воды, снова отправился в ванную. Картина повторялась, только вот пес все больше походил на перебравшего гуляку. Похоже, дрожжи с сахаром и изюмом в его желудке работали весьма интенсивно и Стен превратился в ходячий самогонный аппарат. В общем, вечерок выдался веселенький. Пять раз пес, напившись воды, где-то через пятнадцать минут отправлялся в ванную, становясь с каждым разом все пьянее и пьянее. Андрей топал за ним, порывался взять его на руки. Я вяло его отгонял. Лена, вся красная, пыталась объяснить, что Сеня не знал и больше не будет. В итоге я рявкнул, что пес взрослый и сам прекрасно знает, что булки ему лопать нельзя. Только сухари. И вообще. Прекратить панику на корабле и заняться чем-нибудь общественно-полезным. Андрея я загнал в кресло, поставил перед ним пиво и попросил полистать «Справочник ветеринара».

— Ленусь, свари мне, пожалуйста, чашечку кофе. Как умеешь только ты.

Я понимаю, что здесь попахивало мужским шовинизмом, но Лену надо было тоже срочно чем-то занять. Морально я был готов к развлечению на всю ночь. Но через некоторое время Стен на подгибающихся лапах убрел в комнату, упал на ковер и погрузился в беспокойный сон. Напряжение спало, из спальни появился Сенька и тихо пробрался к телевизору. Для успокоения разыгравшихся нервов мы выпили по паре бокалов красного вина, еще немного потрепались и в квартире до утра было более— менее спокойно.

Утром они опять уехали на свою экскурсию, пока я спал. На кухонном столе для меня были приготовлены несколько кусков мясного пирога. Позавтракав, я взялся за перевод и уже к полудню его закончил. Стен, то ли ощущая себя виноватым, то ли страдая похмельным синдромом, был тише, воды ниже травы. Еще перед прогулкой с собакой я запустил программу проверки почты и получил всего одно сообщение. Оно было подписано электронной подписью — то есть содержало короткую компьютерную программу, как уверяют ее разработчики, обеспечивающую защиту от подделки, в силу построения на принципе случайных чисел.

Это было письмо от Руджеро. «Серджио, пожалуйста, отложи все дела и срочно приезжай» — вот и все что было написано в его письме. Это было, как глас божий и уж не знаю может из за подчеркнутого слова срочно, а может в следствии веселья последних дней, но я тут же начал готовиться к поездке. В общем-то, готовиться — громко сказано. Все сборы заключались в том, что я бросил в машину несколько технических словарей, обычный джентльменский набор своих вещей и отправился на прогулку со Стеном, в ожидании возвращения моих гостей.

Вернулись они после полудня, и мы со Стеном встретили их возле дома. Поднявшись в квартиру, я сообщил друзьям:

— Ребятки, простите великодушно, но обстоятельства складываются так, что мне надо уехать на несколько дней. Квартира в вашем полном распоряжении, вы уж тут сами как-нибудь планируйте свое время и отдыхайте. Я набросал список мест, куда можно съездить и посмотреть, в конце концов, в городе есть летний каток и бассейн, а в Инфоцентре можно купить билет на рыбную ловлю и ловить рыбу прямо под стенами замка. Постараюсь вернуться, как можно быстрее, но обещать ничего не могу.

— Сережа, а может быть ты оставишь Стена? Мы за ним присмотрим.

— Скорее он будет вам мешать, а мы настолько привыкли путешествовать вместе, что без него в дороге мне будет точно чего-то недоставать.

— 

Лойола стоял в центре круга, образованного креслами кардиналов, составляющих конклав. Он только, что изложил свои доводы в пользу создания нового ордена и теперь ожидал высказываний присутствующих. Он слышал шепот за своей спиной, но смотрел только на Папу.

Папа Павел III тоже смотрел на него, оценивал этого невысокого худощавого человека, в котором ощущалась огромнейшая сила воли. Он тоже слышал перешептывание кардиналов, но не придавал ему особого значения, его гораздо больше занимал стоящий перед ним человек. Без малого двадцать лет служения церкви. Способность подчинить своей воле людей, казалось, была столь же естественна для него, как и способность дышать. Придя в монастырь после военной службы, простым монахом он вскоре занял место настоятеля, причем это его назначение было воспринять всеми, как единственно возможное.

Затем к нему попало прошение Лойолы о создании нового ордена, которое было настолько продуманно, что, еще не приняв решение об его удовлетворении, он пожелал встретиться с человеком, составившим его. Спроси кто-нибудь Папу, на кого эта встреча произвела большее впечатление на него или на Лойолу, ему бы пришлось признать, что на него.

Впервые ему встретился человек, способный, вести себя на равных, при этом, не переступая черты предполагаемой субординацией. Не меньше удивляла и способность убеждать. Пожалуй, собеседник был просто обречен, разделить точку зрения этого человека, что бы он, не предлагал.

Вот и сейчас он ожидал спектакля одного актера, с финалом заранее ему известным.

— Отец Лойола, ваши доводы в пользу создания нового ордена, который бы поддерживал чистоту веры, конечно убедительны, но у нас уже существует инквизиция, которая занимается тем же.

Папа мысленно улыбнулся. Он ожидал этого вопроса и при встрече с Лойолой, сам задавал его.

— Новый орден ни в коем случае не ставит целью подменять инквизицию или же конкурировать с ней. Его целью станет готовить почву, на которой бы не могли взрасти еретические мысли или учения. Мы будем подобны земледельцу, вспахивающему почву и засеивающему ее семенами полезных растений. Но ни одно поле не обходится без сорняков. И именно с такими сорняками, борется инквизиция, и нам нет необходимости отказываться от нее или ставить под сомнение ее необходимость.

— А если вы своими попытками дать образование толпе взрастите ересь еще более страшную, чем все существовавшие до сих пор.

— У меня есть два весомых довода в пользу того, что этого не случится. Во-первых — если вы, начиная с младых ногтей, учите ребенка, тому, что вам надо, то другое для него уже не существует. А во-вторых — мы надеемся на очень тесное сотрудничество со свитой инквизицией и ее помощь. Но ересь невозможно искоренить только сжигая еретиков. Мое детство прошло в Гренаде, где Великий Инквизитор очищал от ереси южные провинции с таким усердием, что «Аутодафе» было традиционной прогулкой, но ересь взрастала вновь и вновь, потому что человек имеет свойство задумываться над тем, что читает. Если же мы дадим ему читать правильное изложение истории, то он будет видеть то что нам надо. Знание того что было не может быть истинным или ложным. Оно должно быть приведено в соответствие с настоящим. Право на власть лежит на фундаменте предшествующей истории, о которой мы знаем по дошедшим до нас письменным свидетельствам. А это означает, что это право можно изменить переписав свидетельства. Создайте новую историю и вы дадите право на власть тому, кто вам будет угоден. Силой можно захватить власть, но удержаться при помощи силы можно очень не долго. Рано или поздно вырастет более сильный и эту власть отберет. Единственный способ удержать власть это растить новое поколение с верой, что власть при которой они живут есть вечная и их единственной целью в жизни может быть только служение этой власти.

— Церковь является хранителем наследия прошлого, носителем традиций, источником знаний. Но в нашей истории есть то, что не может быть ни при каких условиях изменено. Это учение.

— Но ведь есть и та часть истории которая не имеет к вере ни какого отношения, а именно она определяет право правителей на власть. И это право мы должны использовать в полной мере. Уберите упоминание о предках любого из современных правителей и перед вами окажется самозванец. Возьмите любого человека, впишите упоминание о его предках в архивные документы и он окажется потомком древнейшего рода, чье право на наследование власти неоспоримо. Но этот человек, зная, как легко он был возвышен и понимая, что так же легко может быть низвергнут, будет бояться вас больше чем любой армии. Против армии он может собрать другую армию пользуясь своим положением и опираясь на свое право на власть, а если мы отберем у него это право, то он не то что против армии, он против себя и своих подданных не устоит.

В устах Лойолы простые слова неведомым образом обретали значимость и звучали как откровение. Как и предвидел Папа Павел III, обсуждение было не долгим, и конклав дал свое согласие на образование нового ордена. Все просьбы Лойолы были удовлетворены, и он мог, наконец, в полной мере реализовать все свои замыслы.

На обратной дороге из Рима, Лойола практически все время молчал, погруженный в своими расспросами, и они так и ехали, в молчании. Лишь один раз, ни к кому специально не обращаясь, он произнес:

— Настало время собирать камни.

Вернувшись в монастырь, он позвал к себе брата Джузеппе, исполнявшего при нем роль секретаря и они уединились для долгой беседы.

Следующим утром, взяв с собой троих братьев, Лойола уехал, направляясь в Вену к императорскому двору.

Дома когда-то оставленные своими обитателями, погибшими от чумы, или бежавшими от нее вновь были наполнены жизнью. Не редко им встречались повозки торговцев и ремесленников, направляющихся в город на предстоящую ярмарку.

Приближаясь к замку Орсини, они вначале услышали шум, производимый его обитателями, а уже потом увидели сами строения. Здесь кипела жизнь. За прошедшее время в окрестностях замка появилось несколько новых домов. Между ними и замками сновали люди и на странствующих монахов, казалось, никто не обращал внимания.

Однако возле ворот замка их встретил сам хозяин.

— Рад видеть вас, святые отцы в своих владениях, сейчас для вас подготовят лучшие гостевые покои и приготовят ужин. Располагайтесь и отдохните после долгой дороги.

— Отдохните братья, нам предстоит еще не близкий путь. А мы с радушным хозяином тем временем обменяемся впечатлениями.

Оставшись вдвоем, они прошли в кабинет хозяина замка.

— Я рад, что не ошибся в тебе, сын мой, и из тебя получился добрый хозяин. Но остался ли ты столь же добрым христианином.

— Моя вера лишь крепнет с течением времени. Мы не забываем возносить молитвы, и в западном крыле замка у нас оборудована часовня. В самое ближайшее время я подумываю заложить новый собор.

— Похвально, сын мой. Но думаю, господу угодно будет, если вместо собора, ты построишь школу ордена иезуитов и поможешь ее существованию. Как я заметил, ты имеешь собственных детей и будет правильно, если они получат надлежащее образование.

— Но для моих наследников я не предполагал духовной карьеры.

— А из чего ты делаешь вывод, что образование в школе будет означать для них духовную карьеру.

— Святой отец, но ты же сам сказал, что школа будет при ордене иезуитов, или я что-то не так услышал.

— Услышал ты верно. Вот только понял неправильно. Обучение в школе не будет означать духовной карьеры. Господу угодно, что бы его паства славила его разумно, и чем лучше будут образованы люди, тем громче станут славить они имя его.

— Не сомневайтесь, святой отец, я исполню все самым лучшим ое самым лучшим о быть я еще чем-либо могут быть вам полезен.

— Этого будет достаточно, сын мой, теперь мне надо отдохнуть. Путь предстоит неблизкий.

Хозяин замка взялся сам проводить Лойолу до гостевого покоя. Они шли по длинному коридору, освещенному через небольшие окна, на стенах которого висели портреты прежних обитателей.

— Не беспокоят?

— Эти? — хозяин жестом обвел портреты, — Эти не беспокоят. Это же предки. — Добавил он, и они оба засмеялись.

Проводив гостя, хозяин замка вернулся в свой кабинет. Здесь уже крутился старший из сыновей.

— Папа, а почему ты так много внимания уделяешь этому маленькому монаху. Он же такой худосочный, что и наш увечный конюх его бы перешиб, да и внешностью не блещет.

— Сынок, никогда не оценивай человека по тому впечатлению, которое он производит на первый взгляд. Это великий человек, и думаю, не ошибусь, если скажу, что один из самых великих. Такие люди делают своими руками историю и приводят к власти королей. А что касается роста, то слышал я слухи, что до того как принять сан, был он на воинской службе, и рассказывают, было так, что он в одиночку разогнал два десятка мавров. И запомни, замечу малейшее неуважение к этому человеку — шкуру спущу.

Перед отъездом я позвонил хозяину квартиры и предупредил, что меня несколько дней не будет, а в квартире останутся мои гости, чтобы он не беспокоился и не вызывал местные правоохранительные органы. То же самое я сказал соседу. Не сомневаясь, что об этом он сообщит всем остальным, а заодно и в иностранную полицию, избавив меня от необходимости самому бежать туда.

В общем, как и у всего, есть две стороны медали.

Где— то год назад у нас в доме разыгрались веселенькие события. Дом у нас небольшой, всего шесть квартир. И вот один ребенок, живущий в доме, дорос до подросткового возраста. Если кто забыл, то я могу напомнить. Это беготня вверх и вниз по лестнице через три ступеньки в обуви американской морской пехоты, музыка, популярной в данное время музыкальной группы, причем в стиле «тяжелый металл», хлопанье дверями и т.д. Вспомнили? Так вот еще вчера нежное белокурое создание, ходившее в белых гольфах, туфельках и юбочках и делающее при встрече книксен превратилось в нечто, одетое в штаны из маскировочной ткани с оттопыривающимися карманами на всех возможных местах, прической напоминающей ежа, которого поочередно окунали в разные краски, обутое в вышеупомянутые ботинки, заткнув уши наушниками плеера и жуя жевательную резинку, носилось по лестнице, вместо приветствия буркая себе под нос нечто вроде «Бры!», что, по видимому, означало «Добрый день!». Но не это стало предметом боев. Притопав из школы, эта нежная и удивительная девушка врубала аппаратуру, услаждая всех своими любимыми мелодиями. Надо сказать, что она это не делала по ночам, и вообще, когда приходили домой родители, звук приглушался. Но добропорядочные соседи решили с подобным безобразием бороться, вплоть до выселения семьи, стали собирать подписи и обращаться к Милану с различными ходатайствами. Как-то раз они пришли и ко мне, требуя, чтобы и я влился в этот коллектив жалобщиков на подрастающее поколение, мотивируя мою заинтересованность интеллектуальным трудом, требующим постоянной тишины в доме. Но я с любыми помехами боролся, надев наушники и включая музыку, милую моему слуху. И еще я почему-то вспомнил свои подростковые годы и понял, что был совсем не ангел, а песни группы «Дип перпл» радовали всех наших соседей почти круглые сутки. Потом как-то это все само собой прошло, и громкость исполнения стала не важной. Поэтому я предложил каждому из пришедших вспомнить любимую песню или ансамбль в соответствующем возрасте, и, как оказалось, это не были «Хиты нашего сердца» в исполнении Хелены Вондрачковой или Карела Готта, а скорее наоборот, ближе к «Блэк Саббат». А потом я поинтересовался, в состоянии ли кто-нибудь из них прослушать любимую песню своей молодости сегодня на полной громкости. Народонаселение дома слегка успокоилось и решило немного потерпеть. Но это в нашем доме закончилось сравнительно мирно, а я знаком с одним собачником, на которого сосед пишет постоянные кляузы, жалуясь, что у него собака ходит по полу и стучит когтями. Жалобщик даже вызывал специалистов, чтобы они измерили в децибелах ночное топанье кокер-спаниеля по полу и определили, соответствует ли оно местным санитарным нормам. Призвав в качестве свидетеля соседа по площадке, они всю ночь просидели с включенной аппаратурой. Сосед-владелец преступного кокер-спаниеля мирно спал, не подозревая, что в его сторону направлена подслушивающая аппаратура. Проснулся они с женой ночью от жутких воплей, раздающихся у соседей под ним. Кто-то орал страшным голосом «Идет, идет!». Пес же мирно в этот момент почивал, замотавшись в одеяло, в ногах хозяйской постели. В общем, повеселился весь подъезд, отношения же между соседями не улучшились и костер ссоры продолжает тлеть.

Наша же юная соседка перешла в лирический период. Зато подрастает еще парочка детишек, которые вот-вот начнут радовать нас своими подростковыми проблемами. А самое замечательное состоит в том, что детки эти — из семей самых рьяных поборников тишины в доме, настаивающих на отрубании хвоста по самые ушки у провинившихся.

Попрощавшись, я взял компьютер, и мы со Стеном отправились в дорогу.

С первыми трудностями мы столкнулись на австрийской границе. Пограничник, посмотрев в мой паспорт, почему-то не спешил ставить в нем отметку о пересечении границы, а подошедший таможенник распорядился отставить машину на просмотровую площадку.

Поставив на нее машину, я надел на Стена намордник и мы отправились с ним к скамеечке, ожидать, когда нам будет позволено ехать дальше.

Тем временем из здания погранпункта вышла бригада — пять человек в рабочих комбинезонах, таможенник и какой-то человек в столь неприметной гражданской одежде, что встреть его где-нибудь в другом месте, я никогда не обратил бы на него внимания.

Таможенник, убедившись, что бригада начала осмотр, подошел к нам и как-то странно осмотрев Стена, пригласил меня для индивидуального досмотра. Несмотря на свои достаточно частые поездки через границы, с процедурой индивидуального досмотра, мне довелось столкнуться лишь однажды. Процедура, должен вам сказать, весьма неприятная. Хотя и здесь меня повеселило, с каким видом таможенник просматривал мой бумажник — весь вид его говорил, что, по крайней мере, он ожидает обнаружить в не или килограмм героина или на худой случай атомную бомбу. И, не обнаружив ни того, ни другого, ни в бумажнике, нигде бы то ни было еще, нам со Стеном было разрешено вернуться на лавочку.

Проверка, похоже, затягивалась. Бригада старательно разбирала мою машину на составные части. Я и не подозревал раньше, что отдельные части моей машины можно разобрать на составляющие, но — век живи, век учись. Подушечка, сшитая для Стена, была распорота и куски поролона вытащены из нее. В общем, мы со Стеном с тоской наблюдали за планомерным уничтожением нашего передвижного дома.

Закончив разборку и о чем-то между собой посовещавшись, бригада приступила к сборке, ведя ее весьма профессионально. Один из них, взяв поролон и чехол скрылся в здании таможни и очень быстро вернулся обратно, неся уже зашитую подушечку.

Наконец они закончили свою работу и машина, в том же виде, что и перед осмотром стояла перед нами.

— Извините, рутина, — сказал таможенник, вручая мне паспорт с уже стоящей въездным штампом.

Ничего себе рутина, — подумал я.

Отъехав от границы на несколько километров, я остановился. Меня занимало насколько аккуратно они выполнили свою работу. Езжу я, в общем-то, на верхнем пределе скоростных ограничений и как-то не хотелось, чтобы во время езды от машины, что-либо отпало, колесо, например, или мотор. В результате осмотра, я чуть было не поехал обратно, выражать им благодарность, так как сборка была проведена профессионально и на совесть. Они даже укрепили облицовку салона, уже некоторое время напоминавшую своим дребезжанием на неровностях дороги о необходимости визита к автомеханику, заодно полностью вычистили весь мусор, и все это бесплатно. Шов на подушечке для Стена был зашит намного ровнее и аккуратнее, чем это удалось мне. В общем, если бы не потерянное время и нервы, просто замечательно.

Был уже поздний вечер, а сказать ехать напрямик через Альпы по дороге с ее серпантинами и туннелями, я и днем бы не стал. Еще раз, сверившись с картой, я решил ехать восточным маршрутом, через Вену — Клагенфюрт по скоростным автомагистралям. О безумных водителях думать мне не хотелось, по крайней мере, тот, кто предупрежден — вооружен, как говорила моя бабушка.

Вену мы проехали уже после полуночи. И потому, что дорога не была слишком загружена, а не в последнюю очередь, желая как можно скорее проскочить оставивший в моей памяти не самые лучшие воспоминания участок дороги, я ехал с максимально позволенной здесь скоростью в сто тридцать километров в час. Мы уже миновали примерно треть пути до Клагенфюрта, когда передо мной возникла «Альфа-Ромео» темного цвета, водитель, которой ехал явно никуда не спеша. Я перестроился в левый ряд и начал его обгонять, он прибавил скорость. Решив пропустить его, я сбросил скорость, он повторил мой маневр, не давая мне вернуться в правый ряд. Сзади быстро приближались огни группки быстро несущихся машин. Пришлось прибавить скорость, водитель «Альфа-Ромео» повторял все мои маневры, кажется, поставив себе целью не допустить моего возвращения в правый ряд. Так мы и неслись в ночи, голова к голове, подгоняемые сзади безумными водителями. Скорость уже перевалила за сто шестьдесят и продолжала нарастать. Дорога, конечно, не горные серпантины, но и на ней неприятных поворотов хватает, так что удовольствие, надо признаться, было ниже среднего.

Первые языки тумана, я принял за дым от костров, которые кто-то развел около магистрали, но очень скоро понял свою ошибку, сразу же, как мы на всей скорости влетели в серо-белую стену тумана напоминавшую своим видом стены замка Гатти. Туман был настолько плотным, что позволял с трудом увидеть три, а местами пять метров дороги перед машиной. Ориентироваться приходилось только по разметке на дороге. Безумные водители гнали нас вперед, не давая ни перестроиться, ни сбросить скорость. Адреналин ведрами выплескивался в мой организм, не знаю, может такое состояние кому-нибудь нравится, но только не мне.

Спас меня разрыв в тумане. Увидев сквозь дымку не так плотного тумана отрезок прямой дороги с указателем, оповещавшим о площадке для отдыха водителей, я утопил педаль газа до предела, и мотор, взревев всей своей трехлитровой мощью, послал машину вперед со скоростью двести километров в час. Водитель «Альфа-Ромео», то ли не ожидавший от меня такого, то ли уставший от гонки, не успел отреагировать и я, оторвавшись от него и сразу перестроившись, минуя правый ряд на подъездную полосу площадки отдыха, начал сбрасывать скорость. Удалось мне это только в самом конце площадки, надо сказать не маленькой. На мое счастье площадка была пуста. Нарушая правила, я включил заднюю передачу и запарковался в кармане площадки, поставив машину так, что бы если кто либо решит последовать моему примеру, то он промахнулся, не попав в меня.

Адреналина в моей крови было столько, что я ощущал себя способным пробежать стометровку с новым мировым рекордом. Туман, рассеявшийся во время моего сумасшедшего маневра, снова сгустился, отрезая нас со Стеном от окружающего мира. Небольшая прогулка, которую, мы с ним предприняли, заставила меня вспомнить очень нравившийся мультфильм «Ежик в тумане». Мы чуть ли не ощупью нашли машину, уже покрытую крупными каплями воды, не помогали даже фонари, освещавшие кажется только самих себя. Да и пахло красками. Сказать по — правде я не знал, чем пахло, но мерзкий запах, напоминавший о пифтафталевой эмали, ассоциировался у меня с огромным рекламным щитом, увиденным мной около дороги. На нем, на фоне гор было написано «Альпы пахнут красками».

Сев в машину, я решил дождаться рассвета, когда в мозгах местных водителей проснется их законопослушаность, и только после этого ехать дальше.

Откинув свое кресло до максимума и потеснив Стена, не проявлявшего восторга от такого посягательства на свою территорию, но и не решающегося противостоять им, я погрузился в какую то полудрему. Туман перед моими глазами, преломляясь через капли на лобовом стекле, рождал каких то монстров. Затем монстры исчезли, а вместо них возник пан Берке:

— Сергей, — сказал он, — я же говорил вам, что это мафия, способная на все. Вы сам видите, они не только организовали эту гонку и напустили тумана на дорогу, но и подкупили меня, чтобы я вас задушил.

И он принялся душить меня.

Проснувшись, я обнаружил, что Стен из лучших ли чувств сгрузил свою мохнатую голову мне на грудь и всем своим, без малого пятидесяти килограммовым весом придавливает меня к сиденью. Я стряхнул пса и остатки сна, но мысли крутились вокруг него. Похоже, подсознание мое подсказывало объяснение многому происходившему в последнее время. В какую-то странную цепочку складывалось странное поведение грабителей, которые, видимо, были технически неграмотными и приняли мои потуги в рисовании на листах, разбитых на клетку и покрытых непонятными линиями, за материалы по подготовке патента, странный звонок лже-патентного поверенного, досмотр на границе и эта безумная ночная гонка. Подумав еще пару минут, я решил, что все это бред. И если я не остановлюсь в подобной подтасовке фактов, то не миновать мне визита к психиатру.

Начинало светать, туман рассеивался. Со стороны магистрали доносились звуки едущих машин. Пока мы со Стеном разминали ноги, проехала машина дорожной полиции. Можно было продолжать нашу дорогу.

До Фаэдиса мне больше не встретилась темная «Альфа-Ромео» и, решив воспользоваться гостеприимством Руджеро, я сразу поехал к его замку.

Ворота, ведущие во двор замка были закрыты и в довершение ко всему поперек них тянулась желтая полоса. Ничего не понимая я остановился. Выйдя из машины и подойдя ближе я рассмотрел, что полоса эта была полиэтиленовой лентой прикрепленной к обоим створкам полосками белой липкой бумаги со штампами итальянской полиции города Ундина, на которых стояло имя комиссара Вианелли и был указан номер телефона. Понимания не прибавилось.

Оставив машину стоять возле ворот, мы со Стеном пошли обойти вокруг замка. Я и не подозревал, что это такая громадина. События, сопровождавшие наш прошлый визит, как бы заслонили его своей насыщенностью. И вот сегодня, идя под его стенами, я с каким-то восхищением смотрел на стены, казалось выраставшие из дикого камня скалы и поднимавшиеся над нами на головокружительную высоту. Представив себе, какое впечатление это должно было производить на людей в средние века, если настолько впечатляло и меня выросшего среди многоэтажных домов, я проникся невольным уважением к строителям, сотворившим это строительное чудо.

Наша прогулка вокруг замка ничего не прояснила. Все окна, находившиеся и без того на большой высоте, для того чтобы в них можно было заглянуть, были закрыты. Тишина нарушалась только птичьим щебетом. Вернувшись к машине, я решил все же выяснить, что произошло, и отправился в Ундину искать полицейский комиссариат, чья печать украшала ворота замка.

Найти его не представило большого труда. Еще на заправке, расположенной перед въездом в город, ее хозяин, не доверяя своим знаниям английского, достал карту города и ориентируясь на предусмотрительно переписанный адрес показал, как не плутая подъехать к полицейскому комиссариату.

Полицейский комиссариат располагался в районе современной застройки, занимая первый этаж довольно нового здания. Перед ним была оборудована достаточно большая стоянка, и я без труда запарковал свою машину.

Подойдя к дежурному, я попытался объяснить ему на всех доступных мне языках, что хочу видеть комиссара Вианелли. На всякий случай, я попробовал объясняться с ним даже по-русски, но ничего кроме: — Не понимаю, сеньор, — не услышал.

Мои попытки, похоже, привлекли внимание, впорхнувшей в двери изумительной брюнетки. Подойдя к нам, она по-русски поинтересовалась, что бы я хотел. И в этот момент, я почувствовал, что тупею со скоростью, не меньшей, чем во время нашей ночной гонки. Скажи мне кто-нибудь, что такое может со мной произойти — в жизни бы не поверил. Я всегда считал себя рациональным человеком, и жизнь до сегодняшнего дня не предоставляла мне случая убедиться в обратном. Но вот похоже такой случай все же настал. Пытаясь позже понять, что же было главным, я так и не смог определить. Может виной тому были ее фиолетовые глаза, или же певучий звук ее голоса, или же легкий запах каких то незнакомых мне духов, исходивший от нее, а скорее всего я просто влюбился с первого взгляда. Одним словом, все что мне удалось из себя выдавить, было глупое замечание:

— О, сеньора говорит по-русски.

Она улыбалась и ждала пока я произнесу, что-нибудь более вразумительное, может быть уже привыкнув, что производит неотразимое впечатление на мужчин, тупеющих в ее присутствии, а может из снисходительности ко мне, русскому, обнаружившему, что в Италии кто-то тоже знает его родной язык. Воспользовавшись представленным временем, я постарался взять себя в руки. Еще раз, взглянув в свою записку, я сказал:

— Я ищу комиссара Вианелли, — и почему-то добавил, — а вы надолго сюда, в комиссариат?

— Она рассмеялась, и ее смех звучал для меня чудесней любой музыки на свете.

— Ну что ж пойдемте к комиссару Вианелли, я вас отведу. А что вас привело именно к нему?

— Не знаю, попытаюсь, по крайней мере, узнать, что-нибудь о моем друге.

Тем временем мы оказались возле двери с табличкой «Комиссар». Достав из сумочки ключ она открыла дверь и пригласила меня внутрь. Я зашел, все еще ничего не понимая. Она подошла к столу и сев в комиссарское кресло, уже серьезным тоном сказала:

— Присаживайтесь к столу и постарайтесь все-таки более связно изложить, что же Вас привело ко мне.

Все еще ни чего, не понимая, я обвел глазами кабинет.

— А комиссар Вианелли?

Она снова очаровательно улыбнулась и сказала:

— Но это я.

— Простите, но мне действительно тяжело поверить, что столь очаровательная женщина, может быть комиссаром итальянской полиции. Мне, наверное, надо представиться? Попов Сергей, русский, живу в Чехии, занимаюсь переводами. — я достал паспорт и протянул ей, — А вот что касается причин? То я и сам их до конца не понимаю, но постараюсь изложить более — менее связно. Видите ли, вчера я получил послание моего друга сеньора Гатти с просьбой срочно приехать к нему. Я отложил все свои дела, приехал, а вместо него нашел на воротах вашу печать. И вот теперь не знаю, что и думать.

— А когда вы говорите получили от него письмо?

— Если вы позволите, я принесу из машины компьютер и точно вам скажу. Письмо пришло по электронной почте.

— Ну что же, принесите.

Я вышел к машине, достал компьютер и вернулся. Дежурный сопровождал все мои действия, каким то странным взглядом. Вернувшись в кабинет, я включил компьютер и, открыв программу электронной почты, сказал:

— Вот, теперь могу сказать точно. Письмо было отправлено вчера в восемь тридцать две, а получено, то есть, прочитано мной вчера же в двенадцать четырнадцать.

— Я хотела бы уточнить, насколько Вы уверенны в названном времени.

— Ну это время отмечают компьютеры, без какого либо постороннего вмешательства, — поворачивая к ней ноутбук, — его, конечно, можно скорректировать, но кому это может быть нужно?

Кинув взгляд на экран, комиссар Вианелли продолжала:

— Видите ли, я вынуждена Вас огорчить, но Ваш друг мертв. Некоторые обстоятельства его смерти заставляют нас провести расследование. Примерно в девять утра его тело обнаружили рабочие, занимающиеся реконструкцией. И к этому времени, по оценке нашего эксперта он был уже не меньше двух часов мертв.

— Но ведь можно посмотреть его компьютер, в нем должна остаться копия письма мне, да и другие материалы.

— К сожалению, сделать это невозможно. Все бумаги исчезли, а компьютер находится в нерабочем состоянии.

— Вы знаете мне трудно поверить, что сеньора Гатти уже нет. Его жизнерадостность и наши совместные приключения, когда мы вместе вначале были замурованы в подземелье, а потом спаслись через подземный ход, как-то не укладываются в голове с тем, что он умер.

— О каком подземном ходе вы говорите? — похоже, мои слова ее заинтересовали.

— Если хотите, я его могу показать Вам. Объяснить мне трудно.

— Хорошо, тогда так, — она посмотрела на меня своими фиолетовыми глазами, — у Вас есть какие-нибудь планы на сегодняшний день?

Даже, если бы какие-нибудь планы и были, ради нее они бы были моментально забыты.

— Нет, я ведь ехал к своему другу и ничего иного не планировал.

— Тогда, если я Вас попрошу около шести вечера подъехать к комиссариату и съездить вместе в замок. Смогли бы Вы?

— Ну конечно.

Если бы она попросила достать с неба луну и стоять на руках около комиссариата в ожидании ее — и тогда бы я согласился.

— Что ж, прощаюсь с Вами до шести часов, — и добавила, остановив меня уже у двери, — паспорт свой заберите.

— Благодарю, и извините, обычно я бываю в лучшей форме, вот только… — я не договорил, но видимо приписав мое состояние лишь к гибели близкого друга, она не стала уточнять.

Выйдя из комиссариата и сев в машину, я стал думать, чем бы занять себя до шести часов вечера. В голову ничего не приходило, и я решил для начала выпить чашку кофе.

Я поехал в сторону центра города и на первой же небольшой площади, увидев маленькое кафе и место для стоянки рядом с ним, остановился. Устроившись за столиком, стоящим около кафе и позволив Стену обосноваться под столиком, я с интересом огляделся вокруг. Площадь окружали невысокие трех — четырех этажные дома, с облупившимися фасадами, да и вообще вся она напоминала декорации к ранним фильмам Феллини. На противоположной стороне площади возле столь же маленького кафе на стуле сидел итальянец средних лет, лениво посматривающий по сторонам. Улицы, залитые палящим солнцем, в этот пред полуденный час были пусты. Минут через пятнадцать, в дверях кафе показался небрежно одетый мужчина, с миской воды в руках. Подойдя к нам и поставив миску перед Стеном он вопросительно посмотрел на меня.

— Я хотел бы чашку кофе-эспрессо.

Ничего не сказав он удалился. Я вновь погрузился в изучение окружающей меня обстановки, спешить мне было некуда. Разнообразие внесла, я и не заметил откуда подъехавшая машина. Это был «Вольво 740— комби» черного цвета. Он припарковался возле моей машины, из него вышел мужчина лет тридцати с небольшим и, направившись к кафе, сел за столик с другой стороны от входа. Поразило меня, что в этот жаркий день он был одет в черный костюм тройку с ослепительно белой рубашкой. Сев за столик, он разложил на нем свой еженедельник и начал его внимательно изучать, делая пометки. Он настолько походил на гангстера тридцатых годов, что ощущение мое всего этого как какой-то забытой декорации к фильму лишь усилилось. Я конечно понимал, что это может быть клерк, отъехавший выпить чашку кофе во время сиесты или же работник похоронного бюро перед работой, но про себя окрестил его «мафиози».

Так мы и сидели втроем на площади, мы с мафиози на этой стороне, а итальянец на противоположной. Было тихо, ничего не происходило. Нестись куда бы то ни было и что-либо делать, не было ни малейшего желания. К тому времени, когда хозяин принес мне чашку кофе, я уже решил, что ни куда не поеду, а останусь в тени этого спокойного уголка и займусь переводами. Заказав еще стакан сока, я принес из машины компьютер и погрузился в технические тексты.

До назначенного времени прервался я всего один раз — заменить севший аккумулятор компьютера. Всегда беру в поездки запасной аккумулятор, и надо заметить эта привычка уже не раз меня выручала. Но для замены надо было сходить в машину. Я получил прекрасную возможность вновь осмотреть площадь.

За три часа в пейзаже не произошло кардинальных перемен. Только мафиози вместе с машиной куда-то исчез и на моем столе, кроме компьютера, стояли уже три чашки из-под кофе. Может я что-то и упустил, но готов поспорить, что перемен не хватило бы для детской игры найди десять отличий, между рисунками.

В общем, ограничив свое знакомство с Ундиной этой площадью, еще перед шестью я был у комиссариата.

Ровно в шесть возле комиссариата остановился синий «Ситроен Плюриел», эта машина как бы совмещающая в себе кабриолет, пикап и нормальную машину привлекшая мое внимание, понравилась мне еще больше, когда из нее выпорхнула сеньора комиссар с фиолетовыми глазами. Одета она в была в тот же серый шелковый брючный костюм, великолепно сидящей на ее высокой стройной фигуре. Сложена она была столь пропорционально, что издали вы ни за что не определили бы ее действительный рост.

Только вместо белой на ней была бледно-фиолетовая блузка, подчеркивающая красоту ее глаз. Я вышел ей навстречу.

— Простите, но Вам придется подождать минуточку. Я только зайду в комиссариат и мы поедем, — сказала комиссар Вианелли.

— Я буду ждать Вас столько, сколько понадобится, — патетически ответил я.

Но действительно уже через пару минут мы ехали к Фаэдису, к моему сожалению, каждый в своей машине.

Остановившись перед воротами замка, мы вышли из машин. Стен сразу же побежал знакомиться. Синьора Вианелли и Стен, похоже, понравились друг другу.

— Какая прелесть, а кто он?

— Стен.

— Я хотела спросить какой он породы?

— Черный русский терьер, порода теоретически грозная, но этот экземпляр, как вы сами видите, мало, чем отличается от кошек.

Стен всем своим видом показывал мне, что моя глупость стала переходить все границы. Сравнивать его с кошкой мог только полный идиот. Бедный пес столько пережил за последние дни, а вот теперь и эта напасть.

— К тому же это мой друг и неизменный спутник. И еще вы позволите мне, — я указал на связку огромных ключей в ее руках, по моему мнению весившую никак не меньше трех килограмм, — быть на сегодняшний вечер хранителем ключей. По крайней мере, на время нашего осмотра?

— Позволю, — вновь улыбнувшись, сказала она и, передав мне, ключи добавила, — ну так приступим к осмотру.

Сорвав одну из бумажных полосок, прикрепленную, как раз на двери встроенной в створку ворот, мы открыли ее и вошли во двор замка. Стен увязался за нами, я было хотел оставить его в машине, но прекрасная сеньора не возражала против его присутствия при нашем осмотре и дальше мы везде ходили втроем.

— Если Вы позволите, я попробую повторить всю экскурсию, которую сеньор Гатти провел для нас в наш прошлый приезд?

— Была бы только рада тому, — я открыл тяжелую дверь, ведущую в холл, и пропустив сеньору комиссара вперед, сказал.

— Сразу признаюсь, ходили мы только по реконструированным помещениям, ни в противоположном крыле, ни на верхних этажах не были, так что, если там что то и есть я не знаю.

— Вполне достаточно будет посмотреть, то, что вы видели.

Мы вошли в холл. Я невольно вновь оглядывал огромное помещение. Огромное окно, заставило меня подумать о том количестве дерева, которое нужно было спалить в камине, зимними вечерами, что бы хоть немного согреть этот зал, но потом, вспомнив, что мы в Италии, а не в России и зимы здесь все же отличаются, значительно уменьшил его количество. Все было, как и в прошлый раз: и выцветшие гобелены на стенах, рисунок, которых можно было разобрать лишь вплотную подойдя к ним и массивный стол с не менее массивными стульями, где мы завтракали в день моего отъезда и кресло возле камина, которое, судя по его размерам, могли двигать лишь несколько человек. Пересказывая комментарии Руджеро, ко всему этому, я невольно оглядывал мраморные полы в поисках, то ли кровавого пятна, то ли очерченного мелом положения тела.

— Мне кажется, я знаю, что вы ищете, — сказала синьора Вианелли, — ничего такого вы не увидите. Сеньора Гатти нашли сидящим в кресле в кабинете и никаких луж крови нигде не было.

Мы продолжили свою экскурсию и после осмотра спален, спустились в кабинет. Первое, что бросилось мне в глаза, был процессорный блок компьютера, лежащий на рабочем столе и похожий на выпотрошенное животное. Тот, кто его разбирал не позаботился о элементарной аккуратности, как правило свойственной людям работающим с такой техникой. Кожух стоял возле стола, рядом валялась клавиатура, крепежные винтики валялись по всему столу и несколько их было на полу. И только монитор и принтер сдвинутые на край стола, напоминали о стоявшем здесь некогда современнейшем компьютерном комплексе.

— Здесь все осталось так же, как в момент обнаружения тела и я попрошу Вас вспомнить, что здесь изменилось по сравнению с запомнившимся вам.

Я обвел глазами кабинет. Стеллажи с книгами, на правой от окна стене, кресла возле журнального столика, в одном из которых я сидел во время разговора с хозяином, все как будто было на месте.

— Вы знаете, кроме компьютера, все, пожалуй, на месте. Вот только, я не знаю где сеньор Гатти хранил свои бумаги, но рабочую тетрадь он доставал, откуда то из-за компьютера.

Мы вместе осмотрели стол, но ни тетради, ни вообще хоть какой-нибудь бумаги не нашли. Пытаясь представить, где же она могла быть я вновь посмотрел на стеллаж с книгами. Поймав мой взгляд, синьора Вианелли сказала:

— Во время осмотра, мы проверили стеллаж, но кроме книг ни на полках, ни за ними, ни чего не нашли.

— В таком случае нам не остается ничего другого, как спуститься в подвал, где случилось наше небольшое приключение, — я взял со стеллажа, стоящий здесь же фонарь и мы вышли во двор. Дверь подвала была закрыта лишь белой полоской бумаги с полицейским штампом.

— Знаете, а ведь мы так и не смогли задвинуть засов, опечатывая это помещение. А вы говорите, он был задвинут, после того как вы выбрались.

— Ну да, и сеньор Гатти так и не пытался его отодвинуть обратно, по крайней мере в нашем присутствии.

Открыв дверь, я включил фонарь и сказал:

— Вы позволите предложить Вам руку, здесь довольно крутые и неравномерные ступеньки.

— Не буду возражать против дополнительной опоры, — сказала синьора Вианелли и подала мне руку.

Коснувшись ее руки, я чуть не забыл о цели нашего визита. Мне показалось, что между нашими руками пролетела, какая то искра. Может я выдавал желаемое за действительное, но мне показалось, что нечто подобное ощутила и моя прекрасная спутница. Оставалось надеяться, что подвал Руджеро, поможет наладить дружеские отношения, так же как и в тот раз. Мы спустились в подвал и, не выпуская ее руки под предлогом, что полы здесь неровные, рука в руке вошли в зал. Стен уж и не знаю, руководствуясь какими побуждениями, отправился на этот раз вместе с нами. Здесь ничего не изменилось, не считая того, что кто-то очень старательно, похоже кувалдой размолотил изображение герба, причем каменную крошку осыпавшуюся при этой операции, похоже унес с собой.

Подойдя к фальшивому камину, я не стал заострять внимание на этой подробности.

— Вот сюда мы и вернулись после того, как нас закрыли, и вот этот цветок и поворачивал Руджеро, — выпустив, с внутренним сожалением ее руку, я подошел к каминной полке и начал поворачивать цветок, — если мне не изменяет память, три раза вправо и два раза влево, — цветок без труда повернулся под моей рукой, но ничего не произошло.

Я секунду выждал и нажал на него. Раздался щелчок и каменная плита свободно повернулась открыв, как и в прошлый раз коридор ведущий из подземелья. Я вошел первым, освещая фонарем дорогу для моей спутницы и стараясь подстраховать ее от возможного падения.

— А может быть, вы будете все же светить вперед, чтобы не упасть самому, — со смехом спросила она.

— Ни в коем случае, и потом я здесь уже был, — ответил я, в тот же момент оступившись и с трудом удержав равновесие.

Дверь отгораживающая коридор от промежуточной комнаты, встретившейся нам, была приоткрыта и мы вошли. Здесь кто-то провел легкую уборку. Пыль исчезла, а на стоящем вдоль стены сундуке лежала толстая тетрадь. Что-то еще привлекло мое внимание, но увлеченный своей спутницей и под впечатлением от находки тетради, я не смог определить, что же это было и отогнал свои ощущения. Синьора комиссар взяла тетрадь и пролистала ее.

— Похоже, это заметки по истории.

— Не удивлюсь, история и была причиной нашего знакомства, и, насколько я знаю, главным хобби всей его жизни, удивительно лишь, почему тетрадь оказалась здесь.

Не найдя ничего, кроме тетради, я показал, где располагается запасной выход выведший нас из заточения и мы вернулись обратно. Войдя в подвальный зал, я обнаружил, что достаточно легкого нажима, как массивная каменная плита, с легким щелчком становится на свое место.

Выйдя во двор, я спросил:

— Синьора Вианелли, а можно ли мне сделать копию с этой тетради?

— Думаю, что можно, как мне кажется, исторические заметки для хода следствия значения не имеют. Вот только, сегодня вечером, к сожалению ее скопировать мы не успеем, все уже закончили работу.

— С вашего позволения, я попробовал бы это сделать прямо здесь же на принтере в кабинете сеньора Гатти. Насколько я знаю, эта модель может работать самостоятельно в режиме копирования и достаточно быстро, так что это не должно занять много времени, — хотя в душе я мечтал, чтобы вместо современной техники, сидела бы какая-нибудь бабулька с «Ундервудом» и долго-долго перепечатывала содержимое тетради.

Она не возражала и поднявшись в кабинет я довольно быстро скопировал все листы тетради. Ожидая, пока я справлюсь с этим делом, синьора Вианелли села в кресло, Стен устроился возле ее ног и периодически подсовывал свою мохнатую голову ей под руки, требуя, чтобы его чесали за ушами.

Уже спустившись во двор, пока синьора Вианелли вновь опечатывала все открытые нами двери, я наконец набрался храбрости и спросил:

— А не могли бы мы вместе поужинать, ведь насколько я понимаю, ваш рабочий день окончен и, надеюсь, я не попадаю в категорию подозреваемых.

— Ну что ж не откажусь провести вечер в компании с двумя симпатичными мужчинами, — и она лукаво посмотрела на Стена.

Ужинать мы отправились в тот же ресторан, где я и Руджеро отмечали наше благополучное спасение. Отчасти потому, что местных ресторанов я не знал, а тратить время на выяснение, разрешено ли в них находиться с собаками мне не хотелось, а отчасти, потому что этот ресторанчик мне понравился своим каким — то уютом.

Не знаю почему, но сегодня он показался мне еще лучше. Выбор блюд я оставил за своей спутницей:

Вы здесь хозяйка, к тому же мне бы не хотелось навязывать то, что Вам бы не нравилось.

На столе, как бы сам собой возник графин с красным вином, может быть столь внезапное его появление можно было приписать тому, что все мое внимание было поглощено прекрасной женщиной, сидящей напротив меня. Мне безумно нравилось как она улыбается, как говорит и я без умолку болтал всякие глупости в надежде вызвать хотя бы ее мимолетную улыбку, ее хотя бы короткое замечание. Налив по бокалу вина мы выпили, будь в графине хоть чистый уксус, я все равно считал бы его божественной амброзией. Набравшись наконец храбрости, я сказал довольно чопорно:

— Простите меня, а не мог бы я узнать Ваше имя.

— Почему же нет, меня зовут Кьяра.

— Кьара — какое чудесное имя.

В моей душе гремели фанфары.

— Так назвали в год моего рождения еще одному богу известно сколько девочек.

— Ну такую, готов спорить, только одну.

— С Вашими логическими построениями трудно спорить.

— И еще я хотел бы попросить обращаться ко мне на ты.

— Принимается, — она снова рассмеялась.

Этот чудный вечер, как мне показалось, закончился очень быстро и, увидев на часах сколько времени прошло, я вначале не поверил и решил, что время на них, кто-то просто переставил. Уже прощаясь, я спросил:

— Что мне нужно сделать, чтобы вновь тебя увидеть?

— Лучше всего позвонить по телефону.

— Но я не знаю твоего номера, — чуть ли не со стоном выдохнул я.

— Ну это поправимо, снова засмеялась она, — и достав из своей сумочки ручку и визитку быстро написала на ее обратной стороне телефонный номер, — это мой личный телефон, — прибавила она, — теперь мне надо еще заехать в комиссариат, завезти тетрадь, и успеть, — она взглянула на часы, — выспаться перед работой. А вы со Стеном?

— Мы? Мы поедем в гостиницу и тоже будем спать до завтра, точнее уже до сегодня, — добавил я вспомнив который сейчас час.

Я плохо знаю итальянские обычаи, но рискнул и на прощанье поцеловал ей руку.

Не долго раздумывая, мы со Стеном поехали в уже знакомую нам гостиницу. Мама Си встретила нас на этот раз со словами:

— О, синьор, рада видеть вас вновь, — она демонстрировала знание немецкого, о чем я во время своего прошлого визита и не подозревал.

— Могли бы мы остановиться у вас?

— Ну конечно, — она что-то набрала на клавиатуре компьютера, — и, если вы хотите, то тот же номер, в котором вы жили, сейчас свободен.

— Это будет просто замечательно.

— А ко мне вы можете обращаться синьора Креспа.

После этого краткого обмена любезностями, мы со Стеном поднялись в уже знакомый нам номер.

Утром, когда я проснулся, солнце уже вовсю светило в окно номера. Похоже, поздно вставать в этой гостинице становилось моей привычкой. Вылезать из кровати совершенно не хотелось. Вчерашний день, вобравший в себя такое количество событий, вычерпал все мои силы. Воспоминания о произошедшем приобрели оттенок нереальности. С трудом заставив себя подняться, я умылся и спустился в холл гостиницы. Время завтрака, обычное для всех гостиниц уже прошло, но сеньора Креспа, увидев меня, засуетилась и настояла, чтобы я позавтракал. Еще вчера меня поразило, насколько изменилось ее отношение ко мне. Я не знал, чему это приписать: или тому, что в прошлый раз, ожидая от меня — русского пьяного дебоша на всю ночь и выяснения отношений с остальными постояльцами, и после нашего со Стеном спокойного пребывания, она внесла нас в перечень приличных постояльцев, или же тому, что вчера мы ужинали с Кьярой — подобные сведения разносятся в маленьких городках с такой молниеносной скоростью, что еще до окончания нашего ужина вполне могли долететь и сюда.

В столовой никого не было. Сеньора Креспа принесла мне тарелку с горячими тонкими сосисками, миску нарезанных овощей и корзинку со свежими. еще теплыми булочками. Затем на столе как по волшебству появилось оливковое масло, уксус и специи. Завершали мой завтрак кофе и стакан свежего сока. В ответ на мою искреннюю благодарность, высказанную с неожиданным для меня самого южным темпераментом, она улыбнулась и пожелала мне приятного аппетита.

Позавтракав, я решил сегодня никуда не ехать, а немного поработать и собраться с мыслями в этом спокойном месте. Улочки, по которым мы со Стеном отправились гулять, несли на себе отпечаток лучших времен, сейчас ушедших, но кто знает, может быть, когда-нибудь возвратящихся сюда. В этом Фаэдис не отличался от десятков провинциальных городков разбросанных по всей Европе, где мне довелось побывать.

Прогуляв и покормив Стена, я попытался взяться за переводы, но сегодня работа не шла. В голове моей крутились мысли о том, как я позвоню Кьяре, что скажу и не окажется ли все ее хорошее ко мне отношение лишь плодом моей фантазии. Я проверил почту и обнаружил заказ на три новых перевода, столь же щедро оплачиваемых, но в отличие от предыдущих, не требующих от меня срочного исполнения. Решив устроить себе выходной, я взялся листать записи Руджеро, причем по своей давней вредной привычке, начав с конца. И первый же лист, который я просмотрел, то есть последний лист его записей, просто заинтриговал меня. На нем был схематично нарисован герб, который Руджеро показывал мне в подвале своего дома и под ним написано профессор Егоров, затем адрес в Пиране и телефон. Посмотрев на карту я обнаружил, что Пиран находится на средиземноморском побережье Словении, в нескольких десятках километров отсюда. Не в состоянии на чем-нибудь сосредоточиться, я набрал номер телефона профессора.

— Добрый день, — на всякий случай по-английски сказал я, — можно услышать профессора Егорова.

— Добрый день, — ответил мне также по-английски мягкий женский голос, — к сожалению профессора сейчас нет.

— А когда я мог бы его услышать?

— Думаю, сразу же по его возвращению из Америки.

— Точно не могу сказать, но при нашем разговоре он обещал, что скорее всего будет в ближайшие несколько дней.

Я поблагодарил собеседницу и мы распрощались. Наступило время сиесты и я решился позвонить Кьяре. Набирая телефонный номер, я по порядку построил в голове все, что ей скажу, но стоило ей ответить и все построения мои рухнули, развалились, как карточный домик под ураганным ветром, я только и смог сказать.

— Кьяра, здравствуй.

— Здравствуй, Сережа, — сказала она, мне нравилось все и то как она произносила мое имя смягчая, как и все «е», так что имя звучало Серьежа.

— Кьяра, а когда я смогу тебя увидеть?

— Ну, до выходных это очень трудно, а, скорее, просто невозможно, — она похоже улыбалась, — а вот в выходные мы могли бы встретиться.

У меня моментально появились триста тридцать три довода для поездки в Пиран.

— Кьяра, ты знаешь, я как раз несколько дней должен пробыть в Пиране, это тут недалеко, а на выходные могу приехать.

— Почему обязательно приехать, мы вполне можем встретиться и в Пиране, он мне кстати очень нравится.

— Я буду ждать тебя и каждый день звонить тебе, я страшно хочу видеть тебя или хотя бы слышать твой голос!.

— Мне твой голос тоже нравится.

Поболтав еще немного мы попрощались. Желания приниматься за переводы так и не появилось, поэтому я решил еще покопаться в тетради Руджеро.

Записи на английском чередовались с записями на итальянском, причем, как мне показалось, без какой-либо видимой системы. Итальянского, я к сожалению, не знал и потому решил пока прочесть ту часть тетради которая была написана по-английски. Она в основном была посвящена Бафомету, о котором Руджеро рассказывал мне в тот памятный вечер и в его записях я нашел много того, о чем он в тот вечер не говорил, а может я просто уже не слышал, когда он рассказывал.

«…Расшифровать настоящую сущность Бафомета, видимо, весьма старого символа,. скорее всего невозможно, — писал он, — и поэтому мы можем удовлетвориться только предположениями. Первой подсказкой может быть само название Бафомет — может быть, извращение слова Мохаммед, что частично бы совпадало с теорией арабского происхождения этого идола. По ней, тамплиеры, подобно как и остальные христиане в Палестине, вошли в тесный контакт с мусульманами и начали перенимать некоторые элементы их официального вероучения и исламского эзотеризма. Эта теория, однако, натыкается на препятствие в том, что ислам запрещает изображение человеческой фигуры, а поэтому в исламском обществе просто не могла существовать скульптура Мохаммеда.

Речь может также идти об извращение арабского слова «абуфихамет», а следом и «буфихимат» отец (или источник) мудрости (или понимания). По другому объяснению в греческом означает «крещение огнем», что приводит нас на почву поклонения огню, заратустрианства. Точно также можно перевести слово Бафомет, как «принятие руководства».

Собирание людских голов, их различная обработка и поклонение им в различных видах присуща многим примитивным культурам. Например, прославленные охотники за черепами дайяки, индейцы Амазонии или тсансы, собиравшие уменьшенные людские головы.»

В другом месте рукописи я нашел его заметки, где он как бы размышлял над своими знаниями.

«…При этом нет никакой уверенности в том, что этот конкретный Бафомет был вообще каким-либо бюстом или скульптурой. С самой большой правдоподобностью, речь шла о каком-то абсолютно уникальном и не воспроизводимом предмете. Если бы это была какая-то обычная скульптура, то тамплиеры соответствующей копией снабдили каждую свою крепость и коменду, точно также, как мы сегодня встречаемся с миллионами распятий. Иметь какую-либо реликвию и не размножать ее абсолютно не отвечает христианским привычкам. Реликвии в конце концов разделялись на бесконечное число кусочков, чтобы они попали в как можно большее количество дарохранительниц. Производились и производятся копии и реплики чудесных статуэток и картин, которые после соприкосновения с оригиналом служат на новом месте точно также хорошо как и оригинал. Тамплиеры же никогда и ни с кем не поделились своим Бафометом Единственным исключением были веревки, которые носили вокруг талии и которыми, возможно, был обвязан Бафомет. Это обхождение с реликвией было подозрительным уже само по себе и легко могло стать одной из причин или пусковым моментом папской и королевской ненависти, которая стала для этого ордена роковой.

И еще одна теория, появившаяся в последнее время. Я вспомнил об этом, потому что сам наткнулся в какой-то из прочитанных книг.

По ней Бафомет был частью какого-то устройства, которое некто предал израильтянам в пустыне, чтобы они с его помощью вырабатывали манну и так пережили сорок лет прогулок по пустыне. Это устройство, а возможно его часть (или источник энергии) был уложен в Ковчеге завета, причем по каббалистической книге, называвшейся «Книга света» было это устройство целиком названо «Помощником мельника» а одна его часть — Головой. В этом виде затем Бафомет сплывается с легендарным граалем, сосудом изобилия, который по легенде напоит жаждущих, насытит голодных, поможет выздоравливать больным, а здоровым продлит жизнь, и в этой своей функции перекрывается с камнем мудрецов алхимиков и эликсиром молодости.

В следующем отрывке я нашел такое описание:

«…Бафомет во время процессов был описан как отливающий металлическим блеском и возбуждающим ужас своей необычностью. Какая-то обычная голова, наверное, достаточно закаленных тамплиеров так просто не привела в ужас. Слово Бафомет также можно с помощью каббалистического шифра афабас дешифровать как софия, или мудрость, или же скрытая мудрость. Такой скрытой мудростью мог быть возможно и управляющий элемент целого устройства…»

Похоже было, что Руджеро на протяжении долгого времени собирал отдельные сведения и легенды, и все их заносил в свою тетрадь. Я попробовал найти какие-нибудь пометки, оценивающие достоверность той или иной теории, но их то ли не было, то ли они были написаны по-итальянски. Решив не перегружать свое сознание и еще раз перелистал тетрадь пытаясь определить соотношение написанного по-английски и по-итальянски. По-английски была исписана примерно шестая часть тетради.

Отправившись на вечернюю прогулку со Стеном, я поужинал в попавшемся по пути небольшом ресторанчике-траттории. Единственный столик на улице был пуст и это обстоятельство определило мой выбор. Я заказал красное вино и первое попавшееся мне в меню блюдо. Официант принес большую тарелку макарон с овощами и морскими тварями, графинчик с красным вином и неизменные бутылочки с несколькими разновидностями оливкового масла, настоянного на разных травах, и виноградным уксусом. Распланировав завтрашний день и старательно отгоняя воспоминания о вчерашнем, я после ужина вернулся в гостиницу и лег спать.

Утром, встав пораньше, я без каких-либо происшествий и приключений, как мне стало казаться ставших неотрывной составляющей моей жизни я добрался до Пирана и ориентируясь на рекламные указатели доехал до небольшой современной гостиницы на краю города, построенной на склоне горы и как бы спрятанной между окружающими ее деревьями. Поставив машину перед гостиницей я вошел в холл поинтересоваться, есть ли свободные номера:

— С собакой? — переспросил меня метрдотель, — я должен узнать у шефа.

Вернувшись через пару минут он уточнил:

— Так вы говорите, что задержитесь у нас минимально до конца выходных? — я подтвердил, — В таком случае мы с радостью вас примем, — сказал он, делая какие —то пометки в книге лежащей перед ним.

Закончив с этим, он вручил мне ключи и объяснил, как найти номер. Переставив машину в сетчатый бокс, ключи от которого, я получил вместе с ключами от номера, я решил первым делом осмотреть город, в который мы попали. И мы со Стеном отправились на прогулку. Дорога, идущая вниз по склону горы привела нас в бухту на берегу, обрывалась, как бы упираясь в пляж. Указатель к центру города, обозначал тропинку, ведущую по над самым морем и мы со Стеном довольно быстро дошли до старого города, выстроенного на склонах горы окружающей другую большую бухту. Вдоль берега тянулась широкая асфальтированная дорога, спустившись на которую мы оказались между отдыхающими, еще не столь многочисленными в это время года. Пансионы и ресторанчики, стоящие здесь же, по большей части готовились к предстоящему сезону. Несмотря на запаркованные тут и там машины на все пути до главной площади нам не встретилось ни одной едущей машины. К главной площади мы подошли, свернув на узкие улочки и пройдя через небольшой базарчик, где старушки торговали свежей зеленью, овощами и фруктами. Тут же продавали свежую рыбу и различные дары моря. Я сам не ожидал, насколько мне будет приятно увидеть эту, в общем-то ничем не примечательную черту обычной жизни. Дело в том, что мне, прожившему на юге России, скорее подсознательно, не хватало всего этого в Чехии, утерявшей такую традицию торговли, как рынок, и не желающей к ней возвращаться, как к чему то нецивилизованному.

Не в силах вот так сразу уйти, но не видя необходимости, что либо покупать, я желая продлить свое пребывание здесь, присел за столик маленькой кофейни, расположенной здесь же и заказал чашку кофе, оказавшегося на удивление вкусным.

Допив кофе и расплатившись, мы со Стеном вышли на главную площадь. Здесь, помимо муниципалитета и почты располагалось большое количество маленьких магазинчиков торгующих всем возможным. Первым делом я купил плавки, потому что собираюсь в поездку и предположить не мог, что окажусь на побережье. Потом на глаза мне попалась реклама магазинчика мобильных телефонов и я решил посетить его.

Дело было в том, что еще совсем недавно операторы мобильной связи соревновались между собой, предлагая все новые услуги и меняя тарифы и я, чтобы иметь возможность выбора, но не покупать себе все новые телефоны с блокировкой от иных операторов, купил телефонный аппарат без блокировок, продававшийся в фирменном магазине «Нокия», и дававший возможность подключения к интернету. С той поры ситуация на рынке устоялась, появились новые модели, предоставляющие ту же возможность подключения к интернету, но менять что-либо просто ради новшества мне не хотелось и к тому же отсутствие блокировки в моем телефоне не раз помогало мне в моих дальних поездках. Вот и теперь, зайдя в магазин, я купил лимитированную карту и активировав ее, получил возможность, звонить по телефону по местным тарифам, избегая дорогого роуминга.

Уже настало время сиесты и волнуясь, как мальчишка, я позвонил Кьяре. Мы болтали ни о чем, но я ни как не мог закончить разговор наслаждаясь ее голосом. И только получив заверения в том, что планы ее не меняются и рассказав, в какой гостинице мы остановились, мы распрощались.

Пиран,, дышал покоем, может этому способствовали волны лазурного моря, лениво набегающие на берег, а, может, еще немногочисленные отдыхающие. Но мне до безумия захотелось предаться безделью.

Графинчик красного вина, называемого здесь за его густоту и темно-красный цвет черным, и кальмары поджаренные на гриле не придали мне рабочего настроения и мы со Стеном продолжили нашу прогулку, дойдя до въезда в город, возле которого была оборудована огромная стоянка для машин и находился пропускной пункт, отсеивающий желающих покататься по улочкам города от автобусов, такси и редких машин горожан, имеющих разрешение на въезд в город.

Вернувшись в гостиницу, я все же переборол себя и занялся переводами. Работа шла настолько легко, что за вечер я перевел вдвое больше обычного.

Утром позавтракав, я взял Стена и мы отправились на пляж. Несколько отдыхающих, расположившись в стороне от воды нежились под еще не палящими лучами солнца. Я подошел к воде и попробовал ее. По моей оценке она была довольно теплой — градусов двадцать, и я решил искупаться. Стоило мне зайти в воду, как Стен отважно отправился следом за мной. Когда его ноги перестали доставать дно, он страшно обиделся и вначале повернул к берегу, но видя, что я не собираюсь вылезать, решился и поплыл ко мне. Плавал он совсем не по-собачьи, используя для плавания только передние лапы, которыми молотил по воде, поднимая кучу брызг, но при этом довольно быстро передвигаясь. Вылез на берег только после меня и старательно встряхнулся, обдав меня фонтаном брызг. Я решил обсохнуть и немного загореть и Стен видя, что мы никуда не идем, отправился играть с набегающими волнами, пытаясь схватить их зубами и удивляясь, что это ему ни как не удается. Обсохнув и позагорав, мы вернулись в гостиницу и я вновь продолжил переводы, отложив прогулку в город на вечер. Ко времени сиесты я уже закончил перевод обычной для меня дневной нормы и позвонил Кьяре. Она почему-то не отвечала. Я попытался вновь заняться переводом, но слова стали незнакомыми и чуть ли не за каждым приходилось обращаться к словарю. Поняв, что сегодня я уже ничего не сделаю, я взял Стена и мы пошли в сторону центра города, по другой дороге, которая не спускалась на берег моря. Время от времени я набирал номер телефона Кьяры, но она мне так и не отвечала. Мысли о том, что ей уже надоели мои звонки и она сожалеет о том, что дала мне свой номер телефона, я старательно гнал из своей головы, но они так же старательно вновь в ней возникали. Чтобы отвлечься от всего этого мы плутали по узким улочкам без всякой системы, забираясь в самые невероятные закоулки. Я прихватил с собой рукопись Руджеро и несколько раз принимался ее читать.

«…Традиционно же имя Бафомет считается синонимом имени Ваал, которое означает довольно сложное западно-семитское божество, поклонялись которому, начиная примерно, от 2000 года до н.э… В сферу его влияния сначала попадали грозы и дожди, а затем и плодородие. С этой функцией связывается порой изображения его с фаллосом. Его другим атрибутом, обозначавшим тесное соединение с быком — он изображается с бычьей головой или хотя бы со шлемом с бычьими рогами. Это сближает его с Минотавром. При том, что первоначально громовержец Ваал не был ни добрым, ни злым, библия его считает воплощением сатаны или злого демона, извращая его имя в Вельзевул (повелитель мух)…»

«…Следующим символом является Молох, в его раскаленную металлическую скульптуру, вероятно, бросались людские жертвы. Молох изображался толстым мужчиной с головой быка. Демонология видит в Ваале — Бафомете великого князя пекла, который может принимать подобие кошки, черепахи или человека с короной. Только из этого короткого перечисления видно, что мощный Ваал возбуждал фантазию каждого, кто общался с ним…»

«…В Бафомете и его подобиях, разумеется, находим также некоторые черты, присущие для древних посвященных. Носители тайных сведений всегда в некотором контакте с быками и вообще с рогатыми животными. Важны также борода, дальнейший признак посвященных. Ею всегда, как знаком своей божественной власти, гордились египетские фараоны. Если владыкой Египта была женщина или подросток, то они носили искусственную бороду, точно также как и высокопоставленные инки…»

«…Дальнейшим предположением, что Бафомет-Ваал по западно-семитской традиции использовал волшебное оружие, изготовленное божественным ремесленником (кузнецом) Котаром или Искуссным. Несколько лиц указывает на бога дверей, ворот, начала, возможно и двуликого Януса, который смотрит одним лицом в будущее, а другим в прошлое. Божество с таким же изображением подтверждено и в доколумбовских культурах…»

«…Козлиное подобие Бафомета навязывается на античное божество — Пана и Сатиров, известных своим разнузданным половым инстинктом и похотливостью и мистериями, которыми чествовали их. Точно также, как и двуликий Янус, он изображался с посохом в руке, что является следующим атрибутом, принадлежащим посвященным. Связь с водной стихией, дальнейшего неразлучного проводника посвященных, здесь сохраняется в виде нимфы Дриопы, которая была матерью Пана…»

И только поздним вечером, когда я уже почти отчаявшийся все же еще раз набрал номер Кьяры, она ответила.

— Сережа, как хорошо, что ты звонишь. Сегодня был тяжелый день, но все складывается так, что завтра вечером я смогу приехать в Пиран.

Жизнь возвращалась, накатываясь на меня, как цунами.

— Я буду ждать тебя возле гостиницы и мы сможем погулять по городу. Я его уже изучил и нашел много просто замечательных уголков, которые хочу показать тебе.

Проболтав еще и договорившись, что подъезжая к Пирану, Кьяра наберет номер моего телефона, мы попрощались.

Всю пятницу я не мог ни на чем сосредоточиться. Попытавшись заняться переводами, я быстро бросил это занятие. Попытки погулять со Стеном вылились в метание туда и сюда. День растянулся как резиновый. Вечер ни как не наступал и порой мне казалось, что я попал в какую то временную яму, где время остановилось. Стен видя, что со мной творится старался быть тише чем обычно. Уже начиная с семи часов я обосновался на веранде, с которой была видна стоянка перед гостиницей.

Кьяра позвонила около десяти вечера, она была на подъезде к Пирану и просила уточнить название гостиницы. И уже через десять минут ее синий «Ситроен» остановился возле гостиницы. Еще до того как она остановилась, я был уже возле машины. Стен тут же крутился у наших ног всем видом показывая, что он рад приезду Кьяры не меньше моего.

Формальности по оформлению номера для Кьяры заняли несколько минут, я помог ей отнести вещи в номер и еще через двадцать минут мы все вместе отправились на прогулку по ночному городу. По дороге, я осторожно взял ее за руку, она не возражала и мы, как школьники на прогулке, ходили по узким почти не освещенным улицам, таинственным и романтичным.

Ресторанчики, в этот поздний час были уже закрыты и лишь из освещенных дверей одного раздавался голос старательно и очень громко выводящий арии из опер. Уточнив работают ли они, мы обосновались за столом, стоящим около входа в своеобразной беседке из виноградной лозы. Хозяйка принесла нам кувшинчик черного вина, оливки, сыр и тонко нарезанное вяленое мясо. Мы сидели и болтали ни о чем. Мир для меня сжался до размеров этой беседки, и существование мое не мог отравить даже этот новоявленный Паваротти, чей голос гремел из открытых дверей ресторанчика.

Вино ли вскружило нам головы, атмосфера ли ночного города, но по пути в гостиницу мы целовались буквально через каждых два шага. А потом…

А потом дни проведенные вместе слились в один. Мы гуляли, загорали на пляже, ходили в ресторанчики, где нам нравилось посидеть за бокалом этого чудесного красного вина, называемого, здесь черным. Стен повсюду сопровождал нас, как бы чувствуя, что наше состояние требует его ежеминутного присмотра. Мы прогулялись по улице Ленина, улице Тито и улице Гарибальди, своими названиями не повергающими в шок ни горожан, ни туристов.

Как— то гуляя, я обратил внимание, что мы находимся на улочке, на которой живет профессор Егоров. Без труда мы нашли дом и подъезд с табличкой над дверным звонком.

Вполголоса мы стали советоваться, удобно ли побеспокоить хозяйку или лучше позвонить по телефону.

— Удобно, удобно, — раздалось по-русски из открытого окна на втором этаже, расположенном прямо над входной дверью, и из него выглянула симпатичная пожилая женщина, — Я сейчас открою двери.

— Видите ли мы с собакой.

— Вижу, но, надеюсь, что это очень хорошо воспитанный пес.

Дверь, щелкнув открылась, и миновав короткую лестницу, мы оказались перед открытой дверью в квартиру, где нас уже ждала невысокая милая седовласая женщина. Ничего не спрашивая, она провела нас в гостиную. Мебель в комнате была старинная, добротная. В центре стоял стол, покрытый скатертью с бахромой, в одном углу стояло пианино с подсвечниками, на котором были сложены ноты. Все поверхности покрывали вышитые салфетки и множество различных фарфоровых фигурок, каких-то необычных сувениров. Все сияло чистотой. А в доме пахло книгами и ванилью. На невысоком комоде были расставлены фигурки слонов. На стенах висели картины в рамах и фотографии. Хозяйка усадила нас в глубокие мягкие кресла. Мы представились, причем Стен, подойдя к хозяйке подставил ей свою мохнатую голову, которую она погладила, а затем, как воспитанный пес, тихонько лег у моих ног и в дальнейшем ничем не выдавал своего присутствия.

— А меня можете звать Александра Владимировна, за годы жизни с мужем, я уже привыкла такому обращению. Профессора нет, но я надеюсь вы не откажетесь вместе со мной выпить по чашечке кофе, — она скорее утверждала, чем спрашивала.

Прохлада гостиной, легкий ветерок врывающийся в открытое окно, приятная, гостеприимная хозяйка все это было столь приятно, что мы с благодарностью согласились и она ушла на кухню варить кофе.

Уже сидя за чашкой кофе, сваренного Александрой Владимировной по известному только ей рецепту и своим ароматом как бы дополняющим уют гостиной и многочисленными видами домашнего печенья, она рассказала, что профессор Егоров, вот уже много лет читает лекции и ведет семинары в университетах Соединенных Штатов, и еще не было ни одного раза, чтобы ему не предложили продлить свои семинары, вот только каждый раз это продление бывает разным. Вот и теперь профессор уже дважды сообщал ей, что ему предложили провести дополнительные семинары, но на днях, скорее всего, вернется и пригласила обязательно заходить еще.

Выходные закончились, но праздник продолжался — Кьяра, сказала мне, что может остаться еще на два дня, которые к сожалению оказались такими короткими.

За все время, проведенное вместе, лишь пару раз тень, какой то задумчивости налетала на лицо Кьяры, но она словно отгоняла ее.

Но ничто под солнцем не бывает вечным. Закончились свободные дни Кьяры и ей надо было уезжать. Мы все вместе стояли около ее машины и я не знал, что сказать и внезапно для самого себя у меня вырвалось:

— Кьяра, любимая, выходи за меня замуж, я все передумал и не вижу другого способа постоянно видеть тебя, быть рядом с тобой.

— Сережа, милый, ты мне тоже очень нравишься, но я так пока и не поняла, чего в моем отношении к тебе больше — любви или страсти. Ты знаешь, ошибиться один раз, в этом нет ничего невероятного, но совершать второй раз ту же ошибку непростительно. Давай дадим нам немного времени. Мир стал сегодня так мал.

Я молчал, пытаясь найти слова, и она, воспользовавшись паузой, добавила:

— Сережа, я попрошу тебя быть очень осторожным. Происходит нечто, что я не понимаю. Я долго сомневалась сказать тебе или нет, но все же скажу. Поступило указание от моего непосредственного руководства закрыть дело Гатти и сдать все материалы в архив, и это при том, что дела как такового и нет. И еще, она немного помолчала — Из моего закрытого сейфа тетрадь Гатти просто исчезла. Я никому не говорила, и никто не знает, что у тебя есть ее копия, но все же будь осторожен. Не знаю, что в ней может быть, но ничего больше не было найдено.

Я пообещал, не придав ее словам серьезного значения, ну кого могут интересовать выписки из различных книг о событиях, произошедших сотни лет назад и ставших предметом бесчисленных спекуляций. По крайней мере в английском разделе тетради, я не нашел ничего, что бы разуверило меня в таком мнении. Мы договорились, что я позвоню ей послезавтра во время сиесты, и она уехала. Я остался, чтобы на следующий день узнать еще раз, не вернулся ли профессор Егоров, и в зависимости от этого строить свои планы.

Еще вечером, когда по моим оценкам, Кьяра должна была доехать домой, я, не сдержав обещания, набрал ее номер телефона, но бесстрастный металлический голос сообщил мне, что с абонентом в настоящее время не возможно связаться. Решив, что произошла обычная вещь —выбилась аккумулятор телефона, я так и не мог вспомнить, ставила ли Кьяра его на подзарядку, я лег спать.

Наутро, позвонив Александре Владимировне и узнав, что профессору еще раз продлили семинары и он приедет, самое раннее, через две недели, я пошел прогуляться со Стеном. После отъезда Кьяры, мне показалось, что солнце светит как то тусклее, море не такое лазурное, улочки утратили свою романтичность и загадочность и стали просто скучными узкими улочками. В общем мне не хотелось оставаться здесь одному.

Под сводами собора даже в этот жаркий день было прохладно. Приглушенный свет и тишина создавали особую атмосферу. Однако все это ни сколь не занимало сидящих на скамьях для паствы.

— Ну что же, те бумаги, которые вы передали нам подтверждают наши сведения, но нам подтверждают наши сведения, но не дают ни чего нового. Поэтому давайте вернемся к нашим повседневшим делам.

— Но я мог бы… — ему не дали договорить.

— Для нас гораздо важнее, что бы вы закончили работу по подписанию договора с Ватиканом. Мне, наверное, не надо напоминать, что пока договор не подписан, мы не можем вернуть себе нашу собственность, и теряем каждый день астрономические суммы.

Несмотря на то, что все это было очевидно, он ощущал себя отодвинутым на второй план. Он был, как ребенок, которому показали красивую желанную игрушку и спрятали ее.

— А может быть… —

— Я думал, мне не придется напоминать вам, что единственное условие, которое ставится всем нашим членам — беспрекословное подчинение воле наших руководителей. У нас не может быть самодеятельности. И как показало время, только благодаря этому мы выжили не эти годы. Поэтому повторюсь еще раз — для ордена гораздо большее значение имеет ваша работа по ратификации договора с Ватиканом, чем погони за этим русским. Мы найдем тех, кто будет этим заниматься. И попрошу вас обойтись без самодеятельности и направить все силы на порученную работу, — это было приказом и так же прозвучало.

Вернувшись к себе, в министерство он, входя в кабинет, бросил секретарше:

— Меня ни для кого нет, в течение часа. Ни для кого. Чтобы не случилось.

Сев в кресло, он предался размышлениям.

Он пытался обдумать свои дальнейшие действия, но вместо этого перед его глазами вновь и вновь вставал прошлый разговор и он мои слово в слово повторил услышанное тогда.

— Существует еще один пункт завещания нашего основателя. Уже на смертном одре он сказал, собравшимся вокруг него братьям. «Братья мои существует великое таинство, скрываемое от света и церкви Хранителями. И тот из братьев, которому судьба дает открыть эту тайну и сделать ее достоянием ордена, достоин, будет занять место генерала ордена. Такова моя воля и воля божия».

Несмотря на то «что» он занимал министерские кресла и был лидером партии и настоящей власти его не допускали. Все его решения были ему продиктованы его наставниками, и он оставался всего лишь исполнителем чужой воли, пусть и сидящим в красивом кресле и ездящим на роскошной машине. Вот и сейчас ему вначале рассказывают о завещании отца основателя ордена, а потом, когда он уже почувствовал возможность добиться результатов, отгоняют в сторону. Он не мог с этим смириться и считал себя вправе дойти до конца того пути и получить свое признание и вместе с ним власть.

Одновременно его мучил страх. Страх перед святыми отцами, которым становился, известен практически каждый его шаг. Он вновь и вновь прислушивался к себе. Страх и жажда власти. Жажда власти и страх. Нет, он сумеет добиться результатов и в таких условиях. Слишком велик соблазн, ведь выигрыш в этой гонке означает огромную власть. Он на секунду попытался представить себе полноту власти генерала ордена. Насчитывающий более пятидесяти тысяч только официальных членов он охватывал практически весь мир. Никто не взялся бы сосчитать то количество людей, которые, так или иначе, работали на орден иезуитов.

Переживший в своей истории не единожды запреты на свою деятельность. Начиная с 1759 года деятельность иезуитов, последовательно запрещали в странах Европы.

Первой в этой цепочке стала Португалия, затем Франция, Испания и их колонии.

Итогом стал роспуск «на вечные времена» в 1773 году папой Климентом XIV.

Однако орден продолжал свое существование спустя сорок лет папа Пий VII вновь его восстановил. Впрочем, и позже его не раз запрещали.

Несмотря ни на что члены ордена были самыми могущественными агентами влияния во все времена. Делая ставку на молодежь, из которой воспитывались преданные их делу новые члены, военную дисциплину они умело влияли на политику и даже сегодня оставались одной из самых могущественных институтов, диктующим свою волю президентам и премьерам многих стран.

Он достал копии всех бумаг и принялся их перебирать, лихорадочно пытаясь найти решение головоломки. Такой шаг, который бы предприняв в одиночку, он достиг бы цели.

Он вновь и вновь перечитывал досье, пытаясь найти слабое место и, наконец, остановил свое внимание на хозяине квартиры, в которой сейчас проживал Попов.

— Пан министр, я не знаю, чем я могу быть вам полезен.

Перед ним сидел человек, полностью раздавленный этим кабинетом, он сжимался в кресле, стараясь быть, как можно меньше, ерзал, не зная, как правильно усесться и пытался заглянуть в глаза. Он готов был ловить каждое слово.

— Вы знаете, зачем я вас пригласил?

— Нет, но если будет в моих силах, я с радостью все выполню.

— Понимаете ли, пан Котлар, вы сдаете квартиру одному русскому, — в глазах маленького человечка отразился неподдельный ужас. Он попытался не то, что-то спросить, но поперхнулся и не вымолвил ни слова. — Так вот я от вас хотел бы услышать о нем побольше.

— Пан министр, — маленький человек, словно стал еще меньше, а в его голосе зазвучали жалобные нотки, — вы поверьте, я и понятия не имел, что он занимается мне приличным человеком, но поверьте, я просто никогда не умел разбираться в людях. И если надо я его сегодня же выселю и без всяких возражений с его стороны.

— Постойте, давайте не будем предпринимать поспешных действий. Для начала расскажите мне все, что вы о нем знаете.

— Я? Ну не могу сказать, что знаю о нем много. Живет в квартире, что я сдаю, вы знаете, я исправно плачу, налоги со сдачи квартиры, собака у него такая огромная, которых русские вывели, чтобы Гулаг охранять. Работал он опять же в моей фирме. Но знаете, пан министр, очень не долго и поверьте ни к какой секретной информации ни я, ни он доступа на этой работе не имели. А после того, как американцы отобрали мой контракт, я с ним больше не сотрудничаю. Он сам с американцами судится по поводу своего патента. Даже адвоката пана доктора Гросса нашел.

— Вы сказали о патенте, не могли бы вы более подробно о нем рассказать.

— Пан министр, вы поймите, я действительно ни чего не знаю, о его патенте. Мы работали, как все, тут он приходит и говорит, вот я здесь придумал новое решение и подал документы на его патентование. Ну, мы посмотрели, действительно решение не плохое, а как он его придумал, где взял, я честное слово не знаю.

— А вы не допускаете, что он мог его украсть в России.

— Да что вы говорите? И русские теперь будут требовать от нас компенсации. Так вот почему американцы ему не платят. Но вы поверьте, пан министр, я действительно ни о чем не знал.

— Давайте пока ограничимся тем, что вы меня будете информировать о каждом его шаге.

Собравшись и рассчитавшись, мы поехали домой. Доехав до Копра, я вспомнил о своих гостях и не зная, чем бы их порадовать, решил, увидев вывеску винодельческого завода, заехать в магазин при заводе и купить их фирменного вина для Ленки.

В магазинчике, воспользовавшись предоставляемой здесь возможностью и надеясь, что на границе меня не заставят выпить излишки, я купил по пять литров замечательного черного «Терана» и белой «Мальвазии», и после этого, хоть как-то оправдавшись перед собой, продолжил свой путь.

Ко времени итальянской сиесты я был уже около Вены и остановившись позвонил Кьяре. Телефон повторил уже слышанную мной вчера фразу. Я попробовал набрать номер еще раз, но результат остался тот же. Каждый раз, останавливаясь, я набирал ее номер, и каждый раз безуспешно.

В этот раз на таможнях машина моя, похоже, вовсе не интересовала таможенников, так что приехал домой я раньше, чем ребята вернулись со своих экскурсий.

— А мы уже боялись, не случилось ли с тобой что-нибудь, — сказала Ленка, увидев меня.

— Ну что со мной может случиться, — ответил я, и добавил, — Лен, я там привез прекрасное словенское вино.

— Но ты же ехал в Италию.

— Так уж получилось, — рассказывать мне не хотелось, но очевидно под нахлынувшими воспоминаниями, что то поменялось в моем лице, и Андрей прокомментировал:

— Заем, знаем мы этих Руджер, ставлю диагноз — влюбился, как мальчишка. У него же такая морда была, когда он в десятом классе влюбился в Светку Фомину…

Ленка, очевидно без труда угадав правду, рыкнула на супруга и постаралась перевести разговор на другую тему.

— Ну надеюсь, ты до нашего отъезда больше ни куда не поедешь.

— Пока что не планировал, — сказал я.

Ленка быстро накрыла на стол и мы сели ужинать. Воспользовавшись, тем что у моих гостей накопилось огромное количество впечатлений, я ограничился комментариями к ним. Выйдя в комнату позвонить Кьяре, я услышал, как Сенька спрашивает.

— Ма, а я сегодня опять буду спать в гостиной.

— А где будет спать дядя Сережа, головой подумай, — раздался в ответ голос Ленки.

Но это все лишь вскользь коснулось моего сознания, потому, что телефон все так же не хотел соединяться. Набрав номер еще несколько раз и, решив завтра же позвонить ей по рабочему номеру, я вернулся к ребятам. Вино, необычно вкусное, но к сожалению, почему-то мало известное, понравилось даже Андрею, всегда декларирующему свое презрение к подобным напиткам. Ребята снова рассказывали о том, что видели, что-то спрашивали, а я что-то отвечал.

Уснуть я долго не мог, перебирая в голове причины, по которым не могу дозвониться Кьяре, но в конце концов, измучив себя, заснул.

Утром я прежде всего позвонил в полицейский комиссариат Ундины. Рабочий телефон Кьяры никто не поднимал, а дежурный на все мои попытки спросить его о комиссаре Вианелли, отвечал лишь:

— Не понимаю, сеньор.

Я решил заняться переводами, но позвонила секретарша доктора Гросса и пригласила меня на встречу с ним. В итоге более чем часовой беседы, я узнал, что мне надо очень срочно получить экспертные заключения от двух независимых экспертов, имена которых мне предложил доктор Гросс. Заехав домой, я написал ребятам записку, чтобы они меня сегодня не ждали и располагали всей квартирой, забрал Стена и поехал на встречу с экспертами.

Проведя несколько часов за рулем в пути до маленького городка под Либерцем, я подъехал по продиктованному мне доктором Гроссом адресу фирмы «Седлакимпекс» и увидев красный кирпичный барак, явно, очень давно, где-то во времена Австро-Венгерской империи, служивший производственным цехом, а сегодня заброшенно смотревшийся среди заросшего бурьяном двора за покосившимся деревянным забором. Проверив адрес и, учитывая, что в округе не было других строений, я въехал во двор.

На деревянных дверях, явно знавших лучшие времена, запаянная в прозрачную полиэтиленовую оболочку, висела напечатанная на компьютере вывеска с гордым названием «Седлакимпекс».

Дверь передо мной открылась, и на пороге появился сам, как я узнал, после того как он представился, пан Седлак. Я представился в ответ и, сославшись на доктора Гросса, спросил его, может ли он срочно сделать для меня экспертное заключение. Он, ответив, что работы, конечно очень много, но, учитывая просьбу доктора Гросса, которого он, кстати, очень уважает, постарается, пригласил меня внутрь.

Пройдя по полутемному коридору, заставленному, какими-то шкафчиками, явно выкинутыми хозяевами, после того, как они пришли в полную негодность, мы оказались в большом светлом помещении, разгороженном тонкими фанерными стенами на несколько отсеков. Здесь на старых канцелярских столах стояли два современных компьютера, за одним из которых сидела женщина и что-то читала, а за вторым сидел молодой, лет двадцати, парень, настолько похожий на пана Седлака, что я решил, что это его сын, и старательно играл в какую-то компьютерную игру. Пан Седлак провел меня в дальний из отсеков и усадив меня в кресло, не отличающееся от остальной мебели ни стилем. ни возрастом, сел напротив.

— Доктор Гросс попросил меня срочно сделать экспертное заключение для вас, но как вы понимаете, мне трудно его написать не зная существо проблемы, — сказал он.

— Техническую документацию для вас я приготовил на дискетах.

— А вы сможете их оставить мне? — и получив мое согласие добавил, — если вас не затруднит, я попрошу вас своими словами рассказать мне все существо проблемы.

Начавшийся дальше разговор затрагивал технические подробности изобретения, способы которыми американцы его начали использовать, и патентную сторону дела. Вопросы и комментарии пана Седлака оказались на удивление точными и конструктивными и лишь время от времени он разражался одной и той же фразой.

— Ну вы же понимаете, что вы держите в руках. Это же фамильное серебро.

При прощании он сказал мне:

— Для вас это заключение, я написал бы и сегодня, но видите ли моя супру… секретарша сегодня очень занята, но завтра же я его напишу и отошлю доктору Гроссу вместе со счетом.

Все говорило о том, что пан Седлак хороший специалист, и я могу рассчитывать квалифицированное заключение.

Поблагодарив его и откланявшись, я сел в машину и мы со Стеном направились в сторону Годонина, высматривая небольшую гостиницу, где бы могли провести ночь.

Остановились мы в придорожном мотеле, но единственное воспоминание, которое он оставил в моей памяти, был рев моторов автомобилей проезжавших мимо него. Рано утром мы продолжили нашу поездку и вскоре после начала рабочего дня были в Годонине по указанному адресу. ТХОРЖ — так называлась фирма, где по предложению доктора Гросса должны были подготовить второе заключение, располагалась в перестроенном городском жилом доме постройки начала века. При перестройке какой— то архитектор, решив, что к нашему времени неотрывно принадлежит стекло, металл и мрамор, заменил часть стены первого этажа стеклянными панелями и прилепил ко входу мраморные ступени. Сочетание кирпичной кладки, стеклянных панелей и мраморных ступеней получилось забавненьким и наводило на определенные размышления о вкусе создателя подобного шедевра.

В здании ТХОРЖа меня дальше регистратуры, находящейся сразу же за входной дверью не пустили. Вахтер устроил мне допрос, правда, признаюсь, без применения устрашающих средств и долго куда-то звонил по внутреннему телефону. Затем, усадив меня в кресло, вернулся к своей обязанности сидеть на входе, лишь изредка бросая на меня взгляд, как бы проверяющий не начал ли я запихивать в карман какое-нибудь из трех кресел, стоявших здесь.

Минут через пятнадцать ко мне вышел солидный, но ужасно озабоченный мужчина и поинтересовался целью моего визита.

— Доктор Гросс рекомендовал мне вашу фирму в качестве эксперта и обещал связаться с вами.

— Да, да, — рассеяно сказал он, — а материалы вы привезли?

— Если вас устроит на дискетах.

Он не возражал и забрав их, быстро ушел, взяв у меня на прощание номер моего телефона, как мне показалось больше для порядка.

Выйдя из здания ТХОРЖа и сев в машину, я набрал номер прямого рабочего телефона Кьяры. Мне ответил мужской голос и, несмотря на все мои попытки объясниться с ним на хоть каком-нибудь из языков, которые я знаю, что-то говорил мне по-итальянски. В итоге так ничего и не поняв, я закончил разговор и решил повторить свои попытки дозвониться уже дома.

Все было выполнено и мы поехали домой отравлять существование моим гостям, уже привыкшим жить без нас. Уже приехав, я снова позвонил в Фаэдису, но мои звонки не принесли никакого результата.

Вечером Ленка сказала, что последние дни они хотели бы провести в столице. При помощи интернета я забронировал для них недорогие апартаменты недалеко от центра города, предлагавшиеся за вполне умеренную цену. Остаток вечера ушел на объяснения, как до них доехать, что посмотреть и какие сувениры лучше всего купить. Мы использовали для этих целей карту, оставшуюся у меня с незапамятных времен, затем проверили маршрут по информационному каналу столичной дорожной полиции, опять воспользовавшись интернетом. Карту, исчерканную актуальными пометками, я отдал ребятам. И мы устроили прощальный вечер.

Утром они уехали и увезли с собой кусочек чего-то родного. Уже вернувшись с прогулки, я почувствовал, что мне чего то не хватает. Стен, по-моему ощущал что-то подобное. Ураган событий пронесшийся в последнее время, куда то унес мои представления о спокойной размеренной жизни. В квартире было пусто уже от представления, что вечером никто не приедет и не начнет гомонить, делиться впечатлениями, подкалывать, шутить и клянчить компьютер. Мысли мои с ребят перескочили на Кьяру и после очередного звонка в комиссариат, где со мной разговаривали исключительно по-итальянски, я решил воспользоваться услугами своих коллег-переводчиков. Разговор предстоял личный, деликатный, я хотел встретиться с ними перед этим.

.Поехал в бюро Первый из них, после того как я представился, и сказал, что хотел бы от него помощи при разговоре с итальянцами, заявил что на русско-итальянскую мафию он работать не будет, так как это может ему испортить репутацию, и, не слушая дальнейших объяснений, прервал разговор. Женщина-переводчик из нашего города, предложила встретиться в кафе в центре и, оставив Стена страдать в одиночестве, я отправился на встречу.

Это оказалась очень полная женщина средних лет, одетая настоль безвкусно, что даже я, как мне кажется не обращавший на одежду окружающих внимания, отметил это в первую минуту нашей встречи. Сев за столик кафе, она первым делом заказала для себя три пирожных и бокал пива, затем узнав, что речь идет о телефонном звонке в Италию, достав листок бумаги и ручку, стала делать на нем, какие то вычисления. Проведя эти операции, она назвала мне сумму, которой хватило бы на поездку в Фаэдис и обратно.

— Во-первых вы русский, — сказала она, — а во-вторых, таковы расценки переводчиков.

Зная расценки переводчиков, я без труда определил, что девяносто процентов, запрошенной ей суммы приходилось на «во-первых». Пообещав ей подумать и заплатив по счету, я покинул кафе, оставив ее допивать пиво с пирожными и вернулся домой.

Занявшись переводами, я вскоре отложил их. Мысли все время возвращались к Кьяре. Я с ужасом вдруг обнаружил насколько мало я знаю о ней. Знаю имя и фамилию, то что она работает комиссаром в полиции Ундины и то что она самая прекрасная женщина на свете. Все это так, но вот для того, чтобы найти человека опираясь на подобный набор исходных данных, довольно трудно. И еще одно беспокоило меня. Как может исчезнуть комиссар полиции и почему, если так уж случилось в действительности, ко мне, в таком случае видевшим ее одним из последних не проявляется ни малейшего интереса. Надо узнать хотя бы ее домашний адрес и телефон, позвоню ей, а если она не сможет или не захочет со мной разговаривать напишу письмо.

Я решил собрать на интернете всю возможную информацию о Фаэдисе. На всякий случай заглянув в телефонный справочник Фаэдиса, но домашние телефоны комиссаров полиции, так же как и везде, там не приводились. Случайно я наткнулся на объявления горожан и между ними увидел одно заинтриговавшее меня. Оно было продублировано по-английски и гласило, что его автор, Гвидо Брунетти, готов оказать любые посильные услуги всем желающим, здесь же был приведен номер телефона, который я набрал без излишних раздумий.

Гвидо Брунетти из объявления действительно говорил по-английски, и выслушав, что я хочу от него помощи в получении информации о комиссаре полиции, после недолгих колебаний, сказал:

— Если сеньор переведет на мой счет сто евро в качестве задатка, я постараюсь сделать все возможное.

— Хорошо, пришлите номер счета мне по электронной почте, — согласился я.

Не придумав ничего больше, я отложил поиски. От ощущения одиночества не спасал даже Стен, похоже испытывавший то же самое. Я включил одновременно телевизор и музыкальный центр, но и это не помогло. Тогда я решил заняться переводами и сидел за компьютером так долго, пока не начал задремывать. Мое подсознание, стоило мне задремать, тут же подсунуло мне гнусную мыслишку.

Для Кьяры все это было не больше, чем курортный роман и она просто не желает больше меня видеть и слышать и вообще связь с русским может помешать ее карьере.

Дремота тут же отлетела от меня и покрывшись холодным потом, я придумал тысячу и один довод постарался переубедить сам себя в том, что это не так. И даже если это и так, то я хочу знать об этом наверняка, а не строить предположения. Я долго стоял под душем, как бы стараясь смыть с себя все мрачные мысли, а потом решив, что утро вечера мудренее, лег спать.

Утром, первым делом переведя деньги моему итальянскому помощнику, и выгуляв Стена, я вновь занялся переводами, от которых меня оторвал лишь телефонный звонок Милана.

После того как мы обсудили общие для нас проблемы, он почему то перешел на шепот и таинственным голосом сообщил мне:

— Ты знаешь, по городу пополз слух, что свое изобретение ты украл в России, русские это обнаружили и теперь назревает крупный международный скандал.

— Милан, но ведь ты то видел, как я все происходило.

— Да, но знаешь, это не я рассказываю такие вещи в городе, — как то вяло сказал он и попрощался.

Переводы, как то быстро закончились, новых заказов пока не было и я слонялся по квартире, не зная чем себя занять. Стянул из он-лайн библиотеки на интернете очередной детектив на русском языке и попробовал читать. Не удалось. Чтобы совсем не свихнуться, я занялся наведением порядка и, когда расставлял словари, из словаря Ожегова, вывалилась серебряная пластинка, о которой я уже забыл. Отложив дальнейшую уборку, я решил полностью отчистить ее, найдя это занятие более увлекательным.

Вымочив ее снова уже проверенным способом, я старательно спичкой отдирал грязь, стараясь открыть рисунок. Эта работа потребовала почти два дня необходимыми для жизни перерывами. Но зато результат получился замечательный. Моим глазам открылся рисунок с очень тонко проработанными деталями — на фоне каких-то строений был изображен рыцарь, сидящий на коне; накинутый на плечи рыцаря плащ красивыми складками спадал на круп лошади, голова рыцаря повернутая в полуанфас, была покрыта кольчужным шлемом из сплетенных колец. Меня удивила не только тонкая работа, но и то, насколько хорошо сохранилось лицо рыцаря, несмотря на все произошедшее с пластинкой. Рассматривая рисунок, я никак не мог отделаться от ощущения, что лицо рыцаря мне знакомо. Ощущение было настолько сильным, что я на всякий случай перебрал в памяти всех знакомых, но затем поняв, что занимаюсь несусветной глупостью, я оставил это занятие.

Вот только ничего особенного на ней не было — каких-нибудь таинственных надписей, с зашифрованным текстом или плана места, где зарыт клад, вот только в углу я нашел одиноко стоящую ногу, но рисунок в как раз в этом месте был сильно подпорчен временем и я решил не придавать этому значения.

Налюбовавшись на рисунок, я засунул пластинку на уже традиционное место — в словарь Ожегова.

Может быть тому виной перемены, произошедшие во мне, но многие знакомые перестали здороваться со мной. Во время прогулок со Стеном у собачников не находилось времени со мной пообщаться. Не могу сказать, что бы меня это так уж сильно задевало, но нарастало ощущение, что я проваливаюсь в какой то вакуум.

Спасался я только вновь приходящими заказами на переводы. В нормальных условиях я бы сказал, что их приходит слишком много, но превратив работу в средство для отключения от действительности, теперь сожалел, что не получаю вдвое большего количества, на которое согласился бы и без таких выгодных условий, которые они содержали.

В библиотеке, я взял самоучитель итальянского и старательно штудировал его. Решив самостоятельно разобраться с тетрадью Руджеро и помня о своем опыте с моими коллегами — переводчиками с итальянского, я, потратив два вечера, набрал на компьютере одну страницу из его записей. Это оказался поистине титанический труд, Руджеро писал скорописью и, если бы в тетради не было заметок написанных на английском, то не уверен, получилось бы вообще что-нибудь из моей затеи. Но и так, из за того, что в записях было огромное количество сокращений, которые я пытался расшифровать, используя итальянско-русский и итальянско-английский словари, почти полстраницы занимали слова выделенные мной, возле которых в скобках были приведены другие возможные варианты слов, вполне подходящих к этому сокращению. Как бы то ни было, к концу второго вечера работа была закончена и я, найдя на интернете программы электронных переводчиков, попытался сделать перевод набранного мной сначала на русский язык. Результат давал не больше смысла, чем письмо, написанное героями мультфильма «Каникулы в Простоквашино», то есть не давал никакого смысла вовсе, попытка же перевода на чешский, придала всей этой бессмыслице еще и сексуально-озабоченный оттенок. На другие языки я и пытаться переводить таким образом не стал, но решил и остальные записи занести в компьютер, в какой-то мере для того, чтобы не таскать за собой кипу бумаги с копиями тетради.

На одной из прогулок со Стеном внезапно у пана Зинковски, последнее время постоянно куда-то спешащего так, что на большее, чем кивок головой, у него не находилось времени, нашлись пара минут и он, поприветствовав, меня спросил:

— Сергиа, а это правда, что русские наняли против вас итальянскую мафию и та теперь за вами охотится? А вы прячетесь.

— Пан Зинковски, откуда у вас такие сведения? Это полная чушь!

— Да так, в городе говорят… — почти прошептал он и, внезапно вновь заспешив, срочно попрощался.

Я раньше не задумывался, и лишь теперь понял, что вот такие мимолетные разговоры, случайное общение с знакомыми составляло часть моей жизни. И теперь, когда я был его лишен, город постепенно становился все более чужим для меня, как-то уже с ним свыкшегося.

Может быть, потому, в городе где все стали сторониться меня, запомнилась мне случайная встреча с газонокосильщиком. Мы со Стеном шли мимо парка, а он как раз, устроив себе перерыв, очищал свою механическую косу от прилипшей травы. Увидев нас, он поинтересовался породой Стена, я ответил. Отложив свой инструмент, он подошел к нам и не снимая своих новых рабочих перчаток, потрепал Стена. Стен обнюхал его с каким то странным видом, но беспокойства не проявил и я приписал это тому, что от нашего нового знакомого пахло свежескошенной травой вперемежку с запахом горючего для его газонокосилки. Ему, как он сказал, очень нравились собаки и заговорив на эту тему мы как-то незаметно, перескакивая на другие темы, проговорили ни о чем больше часа, пока он наконец не вспомнил о своей работе и со словами:

— Рад был с вами познакомиться и, если бы не работа, с удовольствием поговорил бы еще, — попрощался с нами, напоследок еще раз потрепав Стена.

На предложение пана Берке встретиться с его американским адвокатом, я согласился без раздумий. Встретиться он предлагал в его отеле «Штадт Инн».

Подготовив все материалы, в назначенное время я был в холле отеля. С пятиминутным опозданием появился адвокат. Был он невысок, смугл и совершал множество ненужных движений. Минут пятнадцать выяснял на каком языке мы будем разговаривать, при этом то подвигаясь ко мне и шепча почти на ухо, то отодвигаясь и говоря нормально, при этом демонстрируя свои познания в восемнадцати языках, которые, по его словам, он знал и среди которых, как мне показалось, были и мертвые языки Средиземноморья. Мне страшно хотелось спросить, а не владеет ли он этрусским. Остановились на русском. Оказалось, он родился и провел детство в Закарпатье, а сейчас он возвращается из Китая, где участвует в каком-то новом проекте, затем представив подошедшую к нам женщину, сообщил, что это его любовница и вообще у нее есть муж, а он время своего отпуска, как правило, проводит с ней. Все время нашего разговора он старательно поправлял свой пиджак, так что бы продемонстрировать мне какие то ярлыки на его подкладке и вышивку на нагрудном кармане своей рубашки. Затем, вспомнив, что они со своей спутницей собирались еще осмотреть город в течении одной минуты осведомился о моей проблеме, взял приготовленные мной материалы и пообещав подумать обо всем этом, быстро распрощался со мной.

Пан Берке, позвонил на следующий день, предложил встретиться и обсудить результаты моей встречи:

— Вы знаете, пан Попов, — сказал он, когда мы разместились за столиком. Перед ним в мгновение появился подносик с его неизменным чаем, медом и лимоном,

— А вы еще не изменили своего пристрастия к кофе? — спросил он меня и махнул рукой девушке за стойкой. Мне принесли кофе.

— Ну, ничего, я тоже был молод. Вернемся к нашей теме. Так вот, я пообещал передать Вам совет: решать Вашу проблему, подав судебный иск.

Он немного помолчал и продолжил, слегка понизив голос.

— И все же я хочу, вот так, с глазу на глаз, сказать Вам, что это путь безумный.

Пан Берке в этот раз особо подчеркивал, что это моя проблема и мое решение.

— Фирма, противостоящая Вам имеет такие средства, что услуги ей оказывают самые лучшие адвокаты, эксперты готовы написать и защищать любые заключения. На каждую Вами предоставленную экспертизу они представят три с абсолютно противоположным результатом. Любое судебное решение они оспорят и потребуют нового рассмотрения. И так будет продолжаться до тех пор, пока у Вас не закончатся деньги на оплату адвокатов и судебных издержек, а когда придет такой час — все будет забыто.

— Но ведь существует, какая то этика бизнеса.

Видимо мое замечание показалось ему наивным. Пан Берке усмехнулся и отхлебнул чай.

— К сожалению, Вы вступили на очень зыбкую почву. Сейчас идет экономический спад, все затраты снижаются до минимума и ни о какой этике ни кто и не вспоминает.

— И все же какое-то решение должно существовать.

— Ваша ситуация напоминает мне мою собственную пятьдесят лет назад, а потому я кое-что расскажу Вам, а как уж Вы распорядитесь этим решайте сам. Мой опыт говорит мне, что подобной величины фирмы никогда не боятся судов, все расходы на адвокатов и судебные издержки, закладываются в расходы еще при годовом планировании.

Видимо, на моем лице отразились все мои мысли. Пан Берке наклонился ко мне и похлопав по колену, сказал:

— Пан Попов, единственная вещь, которую не прощают ни рядовому работнику, ни руководителю фирмы — это если по его вине подпорчено реноме фирмы в средствах массовой информации. Помочь на этом пути я не берусь, давать конкретные советы не стану, но если сумеете, воспользуйтесь этой информацией.

После этого он как-то необычно для себя заспешил, сославшись на неотложные дела и распрощавшись, ушел.

Возле своей квартиры я столкнулся с молодым человеком, который увидев, что я собираюсь открывать дверь, обратился ко мне.

— Пан Попов, это вы? — и получив мое подтверждение продолжал, — распишитесь, пожалуйста вот здесь.

— А в чем дело?

— Мне поручено вручить вам повестку, а больше ничего я не знаю.

И передав мне повестку, он быстро сбежал вниз по лестнице, а я, войдя домой, попытался разобраться с полученной повесткой.

Это был стандартный текст, отпечатанный на обыкновенной почтовой открытке, в котором сообщалось что пан Попов, то есть я, завтра в десять утра должен быть в окружной криминальной полиции, а ниже мелким шрифтом со ссылками на соответствующие статьи уголовного права, было приведено, что в случае моей неявки, я буду доставлен принудительно, а так же имелась ссылка на ответственность за уклонение от вызова. Вот так вот просто и незатейливо, думай себе все, что хочешь. Я ломал голову. Вечерок выдался веселый, не то, чтобы я совершил массу преступлений и теперь мучился, а по поводу которого из них меня вызвали, подозреваю, кому есть из чего выбирать, как раз и не переживают по поводу вызова, а что-либо предпринимают. Перебрав все возможные причины вызова, я не вспомнил за собой других грехов, кроме превышения скорости. Но, насколько мне известно, этим занимается дорожная полиция. Может быть, меня вызывали в качестве свидетеля, но и тут я ничего не вспомнил.

На утро, постаравшись выспаться, я вошел в двери указанного в повестке кабинета. В кабинете сидели двое полицейских, пан С Плешью и пан Без Нее, поздоровавшись они представились, но я тут же забыл их фамилии, продолжая называть про себя, придуманными прозвищами. Разговор начал пан Без Нее.

— Пан Попов, где вы находились, — и он назвал дату четырехдневной давности, — от восьми вечера до двух ночи.

— Как обычно, дома.

— Расскажите о ваших связях с Италией, — добавил пан С Плешью.

— Ну не знаю, — сказал я, — пара знакомых из Италии у меня есть.

— Хорошо, поставим вопрос конкретней, нас интересует Гвидо Брунетти.

Меня, признаться по правде, он тоже интересовал. После того как я перевел ему деньги, мы говорили по телефону один раз, когда я уточнил ему задание. Однако, вот так взять и рассказать правду здесь в полиции, что я разыскиваю домашний адрес и телефон комиссара полиции привело бы к одному — от связей с русской и итальянской мафиями мне бы уже не удалось бы отвертеться никогда, в городе и без того уже шли разные слухи. Врать тоже не хотелось и я решил остановиться на варианте полу правды.

— Понимаете, он обещал мне узнать телефон одной девушки.

— Подробнее, пожалуйста, — как бы с нажимом сказал пан Без Нее.

— Видите ли, — смущенно начал я, — недавно я отдыхал в Пиране, в Словении и на пляже встретил очень очаровательную, понравившуюся мне девушку по имени Кьяра, она дала мне номер своего телефона, я его записал в память мобильника, но по ошибке стер его, и вот, зная, что она из Фаэдиса и примерный возраст, по интернету я нашел пана Гвидо Брунетти и он обещал мне найти ее телефон, потребовав в качестве аванса сто ЕВРО. Деньги я перевел на его счет, но он с тех пор не отзывался.

— Ну что же, остается только проверить, не были ли вы четыре дня назад в Фаэдисе.

— Посмотрите в моем паспорте, — сказал я и подумал, что хорошо что Шенгенское соглашение предусматривает обязательные отметки в наших паспортах, — в нем обязательно мне ставят отметку при пересечении границы.

— Похоже, он говорит правду, — сказал пан С Плешью, рассеяно полистав мой паспорт и возвращая мне его.

— А мог бы я узнать, с чем были связаны ваши вопросы?

— Мы вам не обязаны ничего сообщать, — строго заметил пан Без Плеши.

— Но по доброте душевной не будем скрывать — пан Гвидо Брунетти погиб какой— то странной смертью, в его компьютере обнаружили ваши данные и итальянские коллеги попросили нас встретиться с вами, — сказал пан Без Нее и добавил, — но вы впредь будьте осмотрительнее, данные девушек заносите в записную книжку и не посылайте деньги всяким проходимцам, даже из-за телефонов очаровательных дам.

— Если вы рассказали все, мы вас больше не задерживаем, — сказал пан С Плешью.

— Разве вы что-нибудь вспомните еще, так милости просим к нам, — добавил пан Без Нее и они дружно заржали, чему-то своему, явно мне не доступному.

Выйдя из здания полиции я испытал такое ощущение, будто на меня вылили ушат холодной воды. Странная смерть Руджеро, исчезновение Кьяры, а теперь еще и гибель Гвидо Брунетти показались мне связанными между собой и хотя, даже придумать причину этого я не мог, но чувствовал что это так.

Гвидо Брунетти исчез из моей жизни. Виртуальное знакомство так и осталось виртуальным.

Дома я вновь и вновь думал, как можно связать все эти три события вместе, но без дополнительной информации, которую мне негде было взять, навыдумывал таких версий, что даже самые лихие из писателей фантастов, прослышав про них сгрызли бы себе ногти по локоть. Попытавшись переключиться на вчерашний разговор с паном Берке, я подверг анализу и всю ситуацию вокруг моего патента.

Ситуация выглядела тривиально, до ужаса. Частный изобретатель придумал нечто новое, понравившееся очень большой фирме и она это использовала, а он неблагодарный, вместо того, чтобы упиваться признанием столь великих фирм, погряз в меркантилизме и хочет еще и какие-то деньги и никак не может понять, идиот, что во всем мире спад экономики и с деньгами трудности, причем у больших фирм трудности большие. В общем, один из тысяч подобных случаев, о которых не раз писали и изюминки, которая бы заинтересовала читателя, не наблюдается.

Поняв, что еще немного и я своим ходом отправлюсь в лечебницу для очень, очень нервных, я взял Стена и пошел на прогулку, по самому дальнему из маршрутов, на который я отправлялся крайне редко, лишь когда возникала длительная вынужденная пауза в переводах или нужно было успокоить нервы.

Мы уже входили в лес, когда зазвонил телефон. Профессор Егоров, исполняя обещание данное его супругой, сообщил мне, что он уже вернулся из Соединенных Штатов и узнав, что меня интересует история, согласился со мной встретиться, добавив, что встретиться мы можем в любое удобное для меня время в Пиране. Не будь мы в лесу, я бы без раздумий тут же выехал бы в Пиран, хотя за моим стремлением поехать, стояло не только желание поговорить с профессором, а, наверное, в еще большей мере возможность по пути в Пиран, заехать в Фаэдис и попробовать хоть что-то разузнать о Кьяре лично. Искать еще кого-нибудь согласного поучаствовать в моих поисках, хоть до конца я и не был уверен в существовании связи между моей просьбой и гибелью Гвидо Брунетти, я не мог. Воспитание, полученное в детстве, не позволяло мне ставить эксперименты на людях.

Поэтому по дороге домой, я еще раз все взвесил и, учитывая свой опыт езды по ночным австрийским магистралям, пришел к выводу, что ехать лучше всего завтра утром.

Дорога до Ундины была замечательна лишь тем, что я поймал себя на мысли, что еще пару раз проехав, я смогу ездить по ней с завязанными глазами, но только днем. Так что я после обеда был около комиссариата Ундины. Разговор с дежурным в мельчайших подробностях повторял мои телефонные звонки сюда. Единственное к чему приводили мои упражнения во всех известных мне языках это:

— Не понимаю сеньор.

Во время нашего крайне продуктивного диалога, откуда-то из глубины комиссариата вышел какой то важный чин, я понял это по поведению дежурного вскочившего при его появлении. Между ними завязалась оживленная беседа на, к сожалению, мне все еще не знакомом итальянском. Невольно я прислушивался, но они говорили быстро и единственное, что мне удалось разобрать были слова:

— … комиссар Вианелли.

Важный чин повернулся и ушел, а дежурный произнеся в очередной раз знакомую фразу, занялся важными делами, то есть начал перекладывать бумажки с одного края стола на другой, всем своим видом давая мне понять, что аудиенция закончена и мне совсем ни к чему мешать людям работать.

Поняв намек на то, что мне нужно уходить, но так ничего не понимая, я выехал на знакомую площадь и решил привести в порядок мысли, а за этим занятием выпить чашку кофе.

На площади время, кажется, остановилось, все и все были на своих местах. Солнце все так же нещадно палило. Итальянец у кафе напротив сидел в той же позе, черное «Вольво» «мафиози» стояло на том же месте стоянки, а он сам, в своей униформе, сидел за тем же столиком со своим еженедельником.

Отхлебывая кофе из чашечки и размышляя, что же означало произошедшее в комиссариате, я краем глаза отметил, что «мафиози», встав, направляется ко мне. Он подошел к моему столику и остановился. Словно что-то взвешивая или раздумывая, он некоторое время смотрел на меня, задумчиво покачивая головой, а затем на чистом русском языке, без малейших признаков акцента, произнес:

— Господин Попов, ехали бы вы отсюда, так будет спокойней для всех.

После чего, не дожидаясь ни ответа, ни какой бы то ни было моей реакции, вернулся к своему столу и погрузился в изучение еженедельника. Я перестал вообще воспринимать реальность окружающего света. Мне представлялось, что я в театре абсурда.

Не знаю почему, но я поехал к замку Гатти. Ворота замка были открыты. Остановившись на площадке перед ними и оставив Стена в машине, я направился к воротам. В ворота войти, однако, не успел, так как во дворе появился невысокий плотный мужчина. Направляясь ко мне, он на ходу начал что-то громко говорить по-итальянски, энергично показывая руками на мою машину.

— Извините, — по-английски сказал я.

— Это частное владение, и я не устраиваю экскурсий, — он тоже перешел на английский.

— Простите, но может быть вы могли бы уделить мне пару минут, дело в том что я был знаком с сеньором Гатти.

— Это меня совершенно не касается, во-вторых у меня совершенно нет времени и я не намерен его тратить неизвестно на кого. И вообще это частное владение, — повторил он.

— Но могу я хотя бы выгулять собаку в окрестностях замка, оставив машину перед воротами, — спросил я, раздражаясь больше от его тона и тех неприкрыто враждебных взглядов, которыми он награждал меня.

— За воротами можете гулять сколько хотите и делать тоже, но на будущее постарайтесь найти какое-либо иное место для прогулок.

Посчитав разговор законченным, он повернулся и демонстративно пошел вглубь двора. Выпустив Стена из машины, я, перед тем как закрыть ее, покопался в бардачке, где разыскал фонарик размером с карандаш, дающий сильный пучок света, который я вожу с собой на всякий случай и мы со Стеном пошли в сторону леса, не заботясь, наблюдает ли за нами этот милый человек или нет. Нас не хотят пустить в замок с парадного крыльца — воспользуемся черным ходом.

Сказалось ли раздражение от сегодняшнего отношения ко мне, или мне просто так сильно врезалось в память наше с Руджеро приключение, но место, где мы вылезли из подземного хода мы со Стеном нашли, практически не плутая по лесу. Во только сам вход, если бы не Стен, мне пришлось бы поискать, но умный пес, ориентируясь одному ему ведомыми ориентирами, привел меня ко входу, или, если угодно, выходу и проявил полную готовность следовать со мной.

Дверь в промежуточную комнату была прикрыта, но я без труда открыл ее и мы со Стеном вошли в нее. Здесь ничего не изменилось со времени моего последнего посещения, во всяком случае, нового не прибавилось. Помня о своем ощущении каких— то изменений, которым мы прошлый раз, найдя тетрадь так и не уделили внимания, я решил осмотреться. Стен уселся около сундука, а я, постаравшись сосредоточиться, осматривал комнату. Внимание мое привлек дубовый шкаф, как-то неплотно прилегавший к стене и решив, что за ним скрывается еще одна дверь, я попробовал его отодвинуть. На удивление, он стал легко поворачиваться, на шарнире закрепленном в его противоположном углу, но к моему разочарованию, стена за ним была сплошной и на ней не было видно ни малейшего признака того, чтобы такая дверь в ней хоть когда-нибудь была. Уже собираясь поставить шкаф на место, я случайно осветил заднюю стенку шкафа и увидел на ней лист пергамента, прикрепленный прозрачным скотчем. Я осторожно отлепил скотч и осмотрел пергамент при свете фонарика. На нем ничего не было. Дальнейший осмотр комнаты тоже больше ничего не дал. Никаких тайников я не нашел и, довольствуясь находкой, решил возвращаться. Беспрепятственно мы со Стеном вылезли обратно и пошли к машине. Пергамент был достаточно гибким и поэтому, после того, как я скрутил его в трубку, напоминал палку для игры с собакой.

Гостеприимного нового хозяина замка нигде не было видно. Ворота замка были закрыты. Сев в машину, мы уехали.

Доехав до Пирана, я позвонил профессору и поинтересовался, могли бы мы сегодня вечером встретиться. Он не возражал и я, оставив машину, на стоянке перед городом и захватив последний лист из тетради Руджеро, вместе со Стеном пешком дошел до известного мне адреса. Александра Владимировна, открыв двери, радушно пригласила нас внутрь и провела в гостиную, поинтересовавшись:

— А вы сегодня без вашей очаровательной спутницы?

Но увидев, как изменилось мое лицо, и как-то по своему истолковав это, добавила:

— Вы проходите в гостиную, профессор Вас ждет, а я сейчас для вас сварю кофе.

Войдя в гостиную я увидел невысокого плотного мужчину, по которому было видно, что за шестьдесят он уже перевалил, но вот как далеко было совершенно непонятно, и поздоровавшись представился:

— Сергей Попов.

— Я — Алексей Владимирович, и, сударь, позвольте, мы же русские люди и давайте обращаться друг к другу по имени-отчеству.

— Вы знаете, Алексей Владимирович, за то время, что я живу не в России, я уже, к сожалению, привык к тому, что обращаются лишь по имени, но я отвлекся — Сергей Николаевич.

— Вот теперь совсем другое дело, сударь Сергей Николаевич, так что же Вас конкретно привело ко мне — профессиональный интерес, хобби?

— Честно говоря, и сам не знаю, как охарактеризовать причину, приведшую меня. Дело в том, что о вас я узнал из записей одного моего знакомого, недавно погибшего. Причины его смерти я не знаю и даже предположить не могу. Связывал нас общий интерес к геральдике и истории ордена тамплиеров, так что чего же больше в цели моего визита — желания понять причину, по которой он записал ваши координаты, или же узнать что-то для себя, я никак не могу решить.

— Как, вы говорите. звали вашего знакомого?

— Сеньор Гатти.

Профессор на минуту задумался. В комнату вошла Александра Владимировна с подносом на котором стояли чашки с кофе, сахарница и корзинка с различным домашним печеньем:

— Как же, помню такого, — и он внезапно перешел на другую тему, — а как вы, сударь Сергей Николаевич, отнеслись бы к рюмочке коньяка, или бы Вы предпочли что-нибудь иное?

— О коньяке к кофе я самого высокого мнения.

Он встал, подошел к резному шкафу и достал из него бутылку очень странной формы и две маленькие рюмочки.

— Не откажетесь? Это местный напиток и я его называю коньяком, скорее по привычке, но качество превосходное, — сказал профессор, обращаясь ко мне, и добавил, обращаясь к жене, — голубушка, Александра Владимировна, будь так добра, принеси нам лимончик.

Алексей Владимирович вернулся на свое место, не спеша налил в рюмочки жидкость темно-янтарного и мы выпили. Напиток был действительно великолепен, он напомнил мне мягкий ароматный армянский коньяк, так нравившийся мне в былые времена.

— Так вот, сеньор Гатти, — сказал профессор, возвращаясь к прерванной беседе, — звонил мне перед самым моим отъездом в Америку и мы договорились, что он снова позвонит мне, после моего возвращения, но он так и не отозвался, хотя после того, что вы сказали, понимаю почему.

Александра Владимировна принесла тарелочку с нарезанным лимоном и мы выпили еще немного коньяка.

— Алексей Владимирович, у меня с собой последняя страница из тетради сеньора Гатти, на которой он записал Ваш телефон, но признаюсь меня больше всего интересовало бы Ваше мнение о гербе, нарисованном там же.

Я достал и передал профессору копию последней страницы. Алексей Владимирович достал из футляра очки в роговой оправе и какое-то время ее рассматривал, затем откинулся на спинку кресла и некоторое время о чем-то размышлял. Я огляделся. Стен, лежавший в начале нашего разговора у моих ног, перебрался поближе к читавшей на диване Александре Владимировне. Теперь же она тихонько с ним разговаривала и, как мне показалось, время от времени давала ему домашнее печенье. Я потихоньку показал Стену кулак, но этот паршивец изобразил, что он ужасно занят разговором с Александрой Владимировной и моих намеков не понимает.

— Ну что же, сударь Сергей Николаевич, — он говорил, как бы продолжая размышлять и колебаться, — похоже, не знаю уж как, но вы оказались причастны к одной из самых темных и уж не знаю почему, но, точно знаю, очень опасной странице истории.

Увидев сомнение в моих глазах, не понимающего, какие опасности могут скрываться в истории событий, более чем пятисотлетней давности, добавил:

— Сергей Николаевич, не посчитайте, пожалуйста мои слова за причуду старого профессора, таковой архивной крысы, которая от однообразия существования, начинает себе придумывать опасные приключения.

— Что вы, Алексей Владимирович, просто я подумал, что сегодняшняя жизнь приносит с собой опасностей не меньше, чем то, что уже стало историей много лет назад.

Профессор вновь задумался, взяв рюмочку коньяка, отпил из нее, и что-то уже окончательно решив для себя, продолжил:

— Так вот, если Вы готовы выслушать старого профессора, то я расскажу Вам историю своей жизни, и Вы увидите, насколько причудливо переплетаются порой события многовековой давности с современностью.

— Алексей Владимирович, мне очень интересно и я с удовольствием выслушаю Ваш рассказ, а то, что Вы приняли за скепсис, не более, чем отголосок событий последнего времени, произошедших вокруг меня и не имеющих к истории совершенно никакого отношения.

— Так вот, я начну я с событий, произошедших еще до моего рождения, но как Вы увидите, все же имеющих отношение к этой истории, — сказал профессор, начиная свой рассказ, в котором действительно прошлое столь причудливо сплелось с настоящим.

…Родители Алексея Владимировича встретились в Крыму, во время эвакуации остатков армии Врагеля в Константинополь. Казалось, сама судьба сталкивала их от момента входа в Севастополь подразделения военного инженера Владимира Андреевича Егорова.

Алексей Владимирович, настолько живо описывал все детали их встречи, словно сам присутствовал при ней, и мне невольно подумалось, что я понимаю, почему он получал предложения продлить свои семинары в Америке, то ли голос, то ли манера говорить, превращали его рассказы в красочные картины, разворачивающиеся перед слушателем.

…Словно бы судьба вновь и вновь сталкивала молодых людей в городе, в порту, на пароходе. И именно здесь, случайно, Владимир Андреевич оказался свидетелем мерзкой сцены — трое его сослуживцев собирались выкинуть за борт парохода девушку, чтобы освободить место для ящиков, которые они намеревались везти с собой. Упоминание ли о воинской чести, остатки ли субординации несколько охладили пыл мерзавцев, а Владимир Андреевич, установив над девушкой своеобразную опеку, стал ее хранителем, вначале на пути в Константинополь, а затем, когда выяснилось, что здесь у нее никого нет и никто ее не ждет, причем все ее вещи та компания негодяев все же успела отправить за борт, и на время пребывания в Константинополе, а затем и на всю жизнь. Они стали супругами за несколько дней до отъезда в Тунис, где во французской компании, обосновавшейся в Махдии, Владимиру Андреевичу предложили работу инженера. Городок, в котором они оказались, в эти неспокойные времена был своеобразной гаванью тишины и покоя.

В это время Александра Владимировна пожелала нам приятно провести время, потрепала еще раз Стена и ушла спать. Стен перебрался опять ко мне под ноги.

…А домик на тихой улице, где их соседом оказался одинокий, почти незаметный старик, после всех потрясений казался им чуть ли не раем земным. Но пройденный, однажды путь испытаний, неизбежно накладывает свой отпечаток. Не избежал его и Владимир Андреевич. Бывший военный, он не мог заставить себя выходить из дома без оружия.

В один из дней, когда супруга была уже на последнем месяце беременности, выйдя на свою улицу, Владимир Андреевич увидел, что жену и старика соседа толкают к ним во двор трое каких-то мужчин. Подбежав к месту происшествия, он с изумлением увидел своих бывших сослуживцев, с которыми последний раз сталкивался на пароходе. Однако попытка одернуть их имела абсолютно противоположный эффект и не раздумывая больше ни секунды, Владимир Андреевич перестрелял всю троицу. Это уже потом он задумался о последствиях, но видимо трое мерзавцев свалившихся на их голову, как стихийное бедствие, уже успели столько натворить, что местные власти закрыли на этот случай глаза и сделали вид, что ничего не произошло.

А вот со стариком соседом — Фурри после этого случая отношения изменились, он стал проявлять о молодых людях просто отеческую заботу, а родившегося сына — Андрея Владимировича воспринимал, как собственного внука.

Сколько помню свое детство, все в нем связано с Фурри. Я часто играл у него дома. Мне было позволено буквально все. Лишь один раз старик Фурри с ворчанием убрал такую своеобразную дощечку с рисунком, которой я собирался поиграть и может быть именно потому мне запомнилось, что в углу дощечки красовался герб и рисунок этого герба отпечатался в моей памяти.

Но история бежала дальше. В 1933 году старик Фурри внезапно, куда то переехал, а вскоре умер какой то дальний родственник родителей, о существовании которого они и не подозревали. Отцу Алексея Владимировича, через знакомых предложили перебраться в Югославию, где в то время с радостью встречали бывших русских военных. Тут им предложили на очень выгодных условиях приобрести любую недвижимость и они, выросшие в городе, отдали предпочтение вот этому дому. Алексей Владимирович продолжал учебу в гимназии, отдавая свободное время увлекавшей его вначале геральдике, а затем истории. Некоторое время Владимир Андреевич работал, но после того как фирма, в которой он служил, разорилась, а другой работы не нашлось, семья жила на ренту от полученного наследства.

Началась война и Алексей Владимирович со школьной скамьи ушел в партизаны, где в отряде встретился с Александрой Владимировной.

Когда встал вопрос, чем заниматься в мирное время, Алексей Владимирович решил продолжить свое обучение и с этого времени посвятил истории всю свою жизнь, специализируясь на средних веках.

Внезапно профессор прервал свой рассказ.

— А не выпить ли нам еще по чашечке кофе, сударь Сегей Николаевич? — спросил он.

— С огромным удовольствием, Алексей Владимирович.

— Тогда мы не будем будить Александру Владимировну, а переберемся на кухню и попытаемся сварить его сами, если вы и ваш друг, — и он посмотрел на Стена, — не возражаете.

Мы не возражали и все вместе перешли в кухню. Кухня меня поразила резким контрастом с гостиной, так как была оборудована, что называется по последнему слову техники. Я расположился на удобном угловом диванчике, а Стен устроился у моих.

— У Александры Владимировны всю жизнь два увлечения — физика и приготовление домашнего печенья. Со временем начинает преобладать второе. Меня это, конечно страшно радует. Я, видите ли, сладкоежка. А я Вас угощу кофе по — тунисски. Его научил готовить меня еще мой отец, — сказал профессор и, получив мое согласие, принялся священнодействовать возле плиты.

Когда кофе был сварен и профессор, разлив его по чашечкам, сел за стол и продолжил свой рассказ.

— Всю жизнь занимаясь историей, я не оставлял надежды разобраться в истории, так заинтересовавшего меня в детстве герба. Геральдика не объясняла ничего, и оставалось искать в исторических документах, хоть какое-нибудь упоминание, могущее пролить свет.

В своих поисках, профессор, неожиданно для себя обнаружил, что он не единственный, кого занимает эта тема. И так же неожиданно обнаружил, что с теми, кто посвящал себя поискам обязательно что-нибудь случалось. Американский исследователь утонул, надумав искупаться в горной речке, текущей с ледника, англичанин, во время операции по удалению аппендицита впал в кому, из которой так не вышел, один из французов покончил жизнь самоубийством, другой же попал под поезд. Со временем, таких вот несчастных случаев прибавлялось и они переросли в закономерность. Профессора же несмотря на то, что он не оставлял своих поисков такие вот неприятности счастливо миновали:

— Вы знаете, сударь Сергей Николаевич, не будь мне столько лет и не знай я столько, сколько знаю теперь, то сказал бы, что меня все время защищал мой ангел-хранитель. Но сказать такого я не могу и остается оставить это без объяснений.

…Поиски постепенно вывели Алексея Владимировича к истории тамплиеров и их приемников. Собирая информацию буквально по крохам, вылавливая эти крохи в тоннах прочитанных архивных документов, он наконец составил хоть какое то представление о предмете своих поисков.

Это буквально легенда в легенде, тайна в тайне. Все покрыто таким мраком из недоговоренностей, искажено выдумками более поздних копировщиков, что я сам не уверен в правильности моего толкования. Но все же это лучше, чем ничего. Легенда же выглядит примерно так. Орден тамплиеров в своих эзотерических изысканиях, используя контакты с еврейскими мистиками, получил от них доступ к тайнам Кабалы и книги Зохар, а затем по договоренности с султаном, забывшим ради того религиозные разногласия, руками арабских ученых составил шесть компонентов того, что в последствии получило название философский камень, на самом же деле, какого-то ужасно могущественного средства, служащего своего рода катализатором для человеческой мысли, и таким образом превращающей ее в действенный инструмент. Обладатель этого средства приобретал способность менять свойства материалов, подчинять своей воле сколь угодно огромные толпы, в общем, всего приписываемого ему и не перечислить. Вот только процесс его создания должен был занять, без малого, тысячелетие, в течении которого компоненты должны были последовательно соединяться. Хранение компонентов и их своевременное придание к основному составу было поручено шести хранителям. А герб этот — это печать, на которой был запечатан каждый из компонентов и одновременно герб его хранителя.

— Алексей Владимирович, простите это звучит настолько невероятно, что признаюсь мне трудно поверить.

— Сударь, Сергей Николаевич, не буду вас уверять, что эта легенда и есть действительность, по крайней мере она гласит, что философский камень будет готов в двухтысячном году и магистр тамплиеров получит власть над всем миром. Но как вы знаете двухтысячный год за нами, власть в руках тех же у кого была и до того, хотя, знаете ли нет дыма без огня, несчастные случаи-то происходили не в легендах.

За окном кухни уже начинало светать.

— Засиделись мы, однако, — сказал профессор, — давайте-ка я уложу Вас спать в гостиной, да и сам пойду посплю.

— Спасибо большое, Алексей Владимирович, но я заказал себе номер в гостинице, так что Вы не беспокойтесь. И я очень благодарен Вам за Ваш рассказ.

Мы попрощались. Я покривил душой, сказав, что заказал номер, но мне не хотелось доставлять лишние хлопоты уже далеко не молодому хозяину, и хотелось остаться наедине со своими мыслями.

Выйдя мы со Стеном оказались в притихшем предутреннем Пиране. Уличные фонари уже погасли, а солнце еще не залило его улицы, которые, разбегаясь узкими ущельями, казалось тоже прятали какие-то страшные тайны не то тамплиеров, не то первых своих строителей. Мы не спеша пошли к стоянке перед городом, одним своим краем проходящей вдоль набережной, но не дойдя до машины я присел на бетонный парапет и стал смотреть на море. Стен лег рядом со мной и положил свою лохматую голову мне на колени. Так мы и сидели до того момента, пока первые лучи солнца не коснулись верхушек небольших волн, не торопясь ползущих к берегу.

Я выпил чашку кофе в кофейне, обслуживавшей в этот ранний час горожан, спешащих на работу, и мы со Стеном перебрались на пляж. Я проспал почти три часа, собственно спать я не собирался, но после того, как мы искупались в море и я прилег на гальке пляжа обсохнуть, как-то незаметно сон сморил меня.

Проснувшись, я чувствовал себя совершенно отдохнувшим и не видя причин, задерживаться здесь, отправился в обратный путь. Чтобы внести какое-нибудь разнообразие в свой путь, я решил проехать по Альпенштрассе, частично проходящей по территории Германии, и на всем протяжении проходящей по скоростным магистралям.

О том, что я сегодня еще ни чего не ел, я вспомнил когда до Вероны оставалось чуть больше десяти километров, а указатель к заправке, сообщил мне, что здесь же я могу и поесть.

К магистрали прилегала довольно большая площадка, на которой расположились заправка и здание с рекламной надписью «Автогриль». Решив, что это именно то, что мне надо, я поставил около него машину. Внутри здания располагался небольшой супермаркет и кафе предлагающее горячие бутерброды, которые здесь обжаривали на гриле. Взяв два горячих бутерброда, и после некоторого колебания, остановившись на большом стакане свежевыжатого сока, я позавтракал и почувствовав себя вполне способным ехать дальше, больше здесь не задерживался.

Сев в машину, я не спеша поехал к выезду на магистраль, но в тот момент, когда моя машина поравнялась с машиной полиции, едущей мне навстречу, обороты двигателя стали как-то странно снижаться. В первый момент, я решил, что машинально при виде полиции пытаюсь снизить скорость и нажал на педаль газа, но вместо того, чтобы, привычно отозваться, двигатель продолжал затихать и наконец замолчал совсем. Воспользовавшись оставшейся инерцией движения, но все же последние два метра толкая машину, я въехал на площадку, предназначенную для наведения порядка и остановился, не зная, что делать дальше.

Я, конечно, имею техническое образование и никогда не боялся ручного труда, но все же опыта автомеханика у меня нет. А, открыв капот и посмотрев на то количество агрегатов, которые под ним расположены, я в очередной раз подумал, что человек не может быть универсальным специалистом. Но на всякий случай осмотрел все, с моей точки зрения существенные агрегаты. Все они, так же как шкивы и ремни были целыми и при поверхностном осмотре, выглядели так же, как и всегда. Из-под машины тоже ничего не лилось.

Следующей, не менее продуктивной процедурой, была устроенная мной ревизия предохранителей. Решив попробовать завести машину, я повернул ключ. Приборы показали, что все в порядке, бензина в баке еще больше половины, стартер заработал, но двигатель так и не отозвался.

Вызывать автосервис мне не хотелось. Из рассказов знакомых, я знал, что обычная замена лампочки в итальянском автосервисе, обходилась дороже, чем оплата вызова домашнего эвакуатора, с последующим вывозом машины на автоприцепе.

Как меня учили — одна голова хорошо, две лучше и я набрал телефон, своего знакомого автомеханика.

— Вацлав, — сказал я, — у меня проблема.

— Скажи мне где ты и я сейчас подъеду.

— Ну это будет трудно, — засмеялся я, — я под Вероной.

— Да уж, — согласился он, — а что у тебя случилось?

Я объяснил ему свои трудности и после нескольких вопросов, о остальных признаках поведения приборов, он спросил:

— А топливный насос ты смотрел?

— Нет. Понятия не имею, где он находится.

— Ну, конечно в топливном баке.

— Это я догадался, но к сожалению не представляю где в моей машине располагается топливный бак.

— Ты серьезно? Он же вмонтирован под заднее сиденье машины. И давай так — ты проверишь есть ли электропитание на насосе и перезвонишь мне.

Легко сказать, проверишь электропитание, когда у тебя под руками набор любых инструментов и трудно выполнить, когда в твоем распоряжении лишь набор самых необходимых ключей и комплект запасных лампочек и предохранителей.

Заставив Стена перебраться на переднее сиденье, под задним я действительно обнаружил топливный насос. Осталась мелочь, не имея ни чего в руках проверить электропитание. Отбросив первую мысль использовать для этого язык, лизнув клемы, как в детстве мы делали это с батарейками, после недолгого размышления я решил собрать простенький тестер из запасной лампочки и двух проводков. Лампочка у меня была, а вот с проводками было хуже, то есть их просто не было. Размышляя, где их можно взять я обошел по периметру всю территорию заправки и «Автогриля», найдя при этом столько разнообразного хлама, что невольно подумал — за такую находку во времена наших пионерских сборов металлолома, я бы запросто получил благодарность. Проводков пригодных мне, однако, среди всего этого не нашлось.

Внимание мое привлекли большегрузные автомобили, стоящие на площадке, позади заправки. Среди них я увидел один с белорусскими, а другой с литовскими номерами. Вспомнив, что настоящий водитель, в отличие от меня всегда таскает с собой кучу всего, что может пригодиться в дороге, я подошел к ним. Оба они оказались русскими и здесь дожидались очередного заказа на перевозки, пользуясь тем, что за стоянку не надо было платить. Поздоровавшись я попросил:

— Ребята, помогите бедному бестолковому водителю найти два кусочка проволоки.

Водительское братство, еще не забытое среди них, сыграло свою роль, и вскоре возле моей машины происходил настоящий консилиум. К участию в нем присоединился и какой-то водитель итальянского грузовика, внимание которого привлек сначала Стен, а затем выяснилось, что у него есть электрический тестер.

В таком составе мы за полчаса не только установили причину поломки — ток не шел по проводу, подводящему его к топливному насосу, но и произвели некоторую реконструкцию электрооборудования машины, подключив насос к проводу, идущему к лампам ближнего света. Теперь все работало просто великолепно, разве что дальний свет у меня не включался, зато ни одному авто угонщику никогда бы не пришло в голову, что для того, чтобы завести машину, нужно сначала включить ближний свет.

От души поблагодарив всех и оставив на прощание ребятам вина, купленного для себя в Копре, несмотря на их вежливые возражения, мы со Стеном поехали дальше.

Итальянские автомагистрали довольно своеобразное место. Несмотря на установленное ограничение скорости в сто тридцать километров в час, движение на них подчиняется своеобразному кодексу, по которому водителя, едущего медленно никто не уважает, остальные его затирают и всячески проявляют свое неуважение к нему. Зато перед несущимся на большой скорости почтительно расступаются, освобождая дорогу.

Поэтому мне было крайне удивительно, когда мы попали в огромную пробку автомобилей, едущих со скоростью сто двадцать семь километров в час. Все объяснилось через некоторое время, когда перед нами стала видна машина дорожной полиции, едущая по правой полосе автомагистрали со скоростью сто двадцать пять километров в час. Водители, проезжая мимо нее на допустимой скорости, проехав еще метров сто, как бы оказавшись на стартовой черте, выжимали педаль газа и уносились вперед.

К счастью по дороге домой это было последнее приключение этого дня и к вечеру, еще засветло, мы со Стеном уже были дома.

Путь вниз был гораздо стремительней восхождения. Даже свой кабинет в министерстве он стал воспринимать, как напоминания о скоротечности великих мечтаний. Наставник вновь напомнил ему, что главное чего от него ожидают это ратификации договора с Ватиканом. Но все его попытки вынести договор, хотя бы на обсуждение кабинета правительства, натыкались на явное не желание делать это со стороны коллег министров. Традиции не принятия католической церкви, заложенные еще во время бунта, под предводительством Яна Гуса, не обещали популярности подписавшим договор с Ватиканом, а, учитывая отсутствие обязательств пред церковью у альянса самых сильных сегодня партий, делало подписания его и вовсе безнадежным делом.

Не лучше сложился и разговор с вновь избранным лидером его партии. Он сорвался уже через пять минут разговора:

— Да можешь ты своей тупой головой хотя бы представить, сколько сделали отцы церкви для всех нас. Ты бы вообще вспомнил, что наша партия называется христианско-демократической.

— Ты на меня не ори. Если наша партия и называется христианско-демократической, но не католическо-демократической. А я тебе напомню, что к христианам относятся и православные и чешско-братская церковь и лютеране. То, что ты предлагаешь, моментально лишит нас, их поддержки. Это во-первых. Во-вторых, я лично ни каких обязательств перед католической церкви. И, в-третьих, даже если бы я и согласился с твоими доводами, то в правительстве все равно не собрать необходимого количества голосов для подписания договора, не говоря уже о ратификации в парламенте.

— Можешь ты понять, наконец, что ты лишаешь всю партию поддержки такого мощного института, как католическая церковь.

— Ну, насчет этого я не стал бы столь категорично говорить. Мы еще посмотрим, кто кому сегодня больше нужен — они нам или мы им. А вот с тобой я хотел поговорить о другом. Ты уже подумал, чем будешь заниматься после ухода с министерского поста.

— Хочешь меня снять, но этим ты потеряешь место в кабинете. Думаешь найти мне замену, на которую все согласятся.

— Зачем же так. Но не забывай — кабинет не вечен. Как максимум он просуществует до следующих выборов, да и те не за горами. И хочу предупредить тебя заранее, на ведущие посты после новых выборов не рассчитывай.

Он понимал, что безработным он не станет, что практически гарантировано, сохранит за собой место депутата в новом парламенте. Но перспектива лишиться власти, стать рядовым депутатом была для него не намного лучше перспективы стать безработным. А самое страшное каждый день видеть, как эти люди, которых он не считал достойными и собственных подметок, будут каждый день наслаждаться властью.

При воспоминании о Попове его и вовсе перекосило, так как если бы он съел целый лимон. И что хуже всего, он не мог, открыто предпринять против него ни каких мер. После разговора с Наставником, недвусмысленно приказавшего ему оставить это занятие, любые его действия, воспринимались бы, как акт неповиновения.

Взвесив все, он все же взял телефон и набрал номер начальника контрразведки. В прошлом он дважды помог ему погасить возникавшие вокруг службы скандалы и не без оснований считал, что имеет право обратиться с просьбой.

— Могу я рассчитывать на вашу помощь в разрешении одной маленькой проблемы.

— Если это в наших силах, то мы сделаем для пана министра все возможное.

— Думаю, что вам не составит труда моя просьба, да и резонанса ее исполнение не вызовет.

— В таком случае внимательно вас слушаю.

— Я бы вас попросил организовать временное участие в делах одного русского переводчика, который живет у нас. Знаете, что-нибудь не навязчивое, к примеру, кирпич на голову упадет или ногу сломает и полежит в больнице.

— Ну, что-нибудь подобное мы организуем, а может его вообще ликвидировать?

— Да нет, нужно, что бы он был обездвижен недели на две — три.

— Хорошо, что-нибудь не навязчивое мы ему организуем.

Он положил трубку и задумался. Затем, собравшись с духом, набрал еще один номер.

— Милан? Узнали? Хорошо. Я попрошу вас пока, что звонить мне каждый вечер. Даже если ни что происходить не будет.

Сделав все это, он не почувствовал облегчения.

Ну, хорошо загонит он Попова в больницу, а дальше что? Самому лезть обыскивать квартиру. Ведь вновь обратиться к русским, не поставив в известность Наставника не получиться. Остается полагаться только на этого мелкого человечишку — хозяина его квартиры. Но это все впереди, время придет, может и еще какая-нибудь возможность появиться.

Утром я отогнал машину Вацлаву и, оставив его копаться в ней, занялся накопившимися у меня переводами. «Холодный душ» ожидал меня вечером, когда я забирал машину.

— Не понимаю, как ты вообще мог ездить раньше, — сказал он, — в проводе, который я заменил нет десяти сантиметров токопроводящего сердечника, — и увидев мою улыбку добавил, — не относись к этому так легковесно. Случись такой сбой во время движения на итальянской автомагистрали, я готов поставить сто к одному, ты не избежал бы аварии.

Пообещав ему регулярно заглядывать, особенно перед дальними поездками, и так и не придумав ни каких объяснений, я выкинул эту проблему из головы, тем более, что сам уже переставал понимать, что около меня происходит.

После встречи с профессором Егоровым, мои патентные споры с американцами смешались с тамплиерами и их последователями и мне нужно было хоть как то во всем разобраться, и прежде всего получить консультации.

Взяв в руки телефон, я прежде всего набрал номер Кьяры. Несмотря на то, что эта процедура уже становилась для меня одной из привычек, каждый раз я с замиранием сердца ожидал, что вот именно сегодня она отзовется. Задумываясь о ней, я вспоминая, отдельные ее черты и поймал себя на мысли, что как бы она не выглядела, для меня она все равно была бы самой прекрасной женщиной на свете.

Затем я позвонил Эрхардту в Венгрию, но он сославшись на занятость, отказался со мной встретиться в ближайшее время. Тогда я позвонил Шандору:

— Как хорошо, что ты мне звонишь, я именно сейчас начал набирать твой телефон. Я собираюсь ехать в Польшу буквально через несколько дней и планировал проезжая через твой город, о котором ты столько рассказывал, сделать остановку и пойти с тобой попить пива.

Занимательным в этом разговоре было все: и то, что Шандор по пути в Польшу собирался ехать через наш город, и то, что насколько я его знаю, пиво он пил лишь в крайних случаях, при необходимости, а уж о том, что о городе я ему ничего не рассказывал и говорить не приходится.

— Хорошо, буду тебя с нетерпением ждать, — сказал я, — и пойду попрошу проследить, чтобы до твоего приезда все пиво не выпили.

— Будь так добр, проследи, — отозвался он и мы распрощались.

Отложив патентные проблемы до приезда Шандора, я решил наконец разобраться со своей находкой.

Достав словарь Ожегова я раскрыл его на страницах, между которыми лежала найденная мной пластинка, и первое же что привлекло мое внимание был оттиск рисунка на странице словаря. Собственно, это не было оттиском рисунка. На странице отпечаталась какая-то сетка линий, складывающиеся в геометрический рисунок. Отпечаток был нечеткий, а проследить линии на пластинке у меня не получилось, уж очень умело они были сплетены с элементами рисунка.

Перепробовав все способы, знакомые мне с детства, среди которых было и штрихование карандашом через наложенный лист бумаги и попытки использовать пластинку в качестве печати, делая с нее оттиски, я в конце концов получил довольно четкий рисунок, который после его перенесения мной на чистый лист оказался вполне пригодным хоть к чему-нибудь. Рассмотрев его, я пришел к выводу, что это, несомненно, какой-то план, вот только без указаний к какому месту он относится и без масштаба. Так что простор для поисков был достаточно широким. Вновь и вновь рассматривая пластинку, я пытался найти ключ к разгадке.

Не придумав ничего лучшего, я решил принять в качестве рабочей гипотезы, что план относится к замку, изображенному на заднем плане, и что замок этот находится где-то здесь в Чехии, ведь именно здесь я нашел пластинку. Еще раз, внимательно рассмотрев рисунок, я пришел к выводу, что замок очень похож на замок в Тржебони, а завтра могу проверить свои догадки, осмотрев его.

Утром, отложив все дела, благо новых заказов на переводы не пришло, а старые я почти закончил, мы со Стеном отправились на экскурсию к месту возможного нахождения клада.

Замок меня разочаровал, он был одновременно и похож и не похож на изображенный на рисунке, а в довершение ко всему, экскурсовод, рассказывающий о замке туристической группе, упомянул, что здание замка непрерывно реконструировалось и перестраивалось, причем свой нынешний вид замок приобрел сосем недавно, в конце девятнадцатого века.

Разочарованный я возвращался домой, перебирая все возможные решения. Признаюсь, что среди них объявилось даже такое творческое, как сбить штукатурку со всех замков в Чехии, по кладке определить ее возраст и, восстановив первоначальный вид замков, продолжать поиски. При всей абсурдности этой идеи, что-то все же заставляло меня вновь и вновь возвращаться к ней.

Уже подъезжая, к дому я вспомнил. Как-то в библиотеке мне попадалась на глаза книга в которой, помимо рассказов о замках, приводились и их планы с указанием времени строительства той или иной части.

Поход в библиотеку, я решил совместить с прогулкой со Стеном. На полпути Стен неожиданно остановился прямо посреди улицы. Навстречу нам вели очень симпатичную бобтейлиху. Как завороженный он смотрел на нее, вышагивающую рядом с хозяевами. Она слегка покачивала бедрами, подобно заправской манекенщице и ее длинная шерсть покачивалась в такт ее шагам. Понимая Стена и помня высказывание времен моей молодости: «если я на диете, то это не значит, что я не могу смотреть меню», я остановился и мы так и стояли, пока они не прошли мимо нас. Только мы уже собрались идти дальше, как перед нами с грохотом, обдав пылью, обрушилась металлическая конструкция строительных лесов. Она рассыпалась, как будто была составлена из костей домино. Не остановись мы, она бы рухнула прямо на нас, придавив всем своим немалым весом и надо сказать — тяжелые увечья после такого происшествия, можно было бы считать большой удачей. Мимо счастья как говорится не пройдешь, но иногда оно в том чтобы не дойти куда либо.

Энциклопедия замков, которую я взял в библиотеке, была составлена довольно занимательно. Она предлагала рисунок или фотографию современного вида замка, но зато здесь же имелся его план, на котором были выделены части построенные в разное время. И мне приходилось мысленно, для каждого из замков, о котором я читал, представлять его первоначальный вид, отсекая лишнее согласно приведенному плану, примерно так же, как на занятиях по черчению в институте.

Приостановил я свой труд на крепости с названием Мадштейн, возле описания которого красовался рисунок, как будто срисованный с лежащей у меня пластинки. Это меня настолько заинтересовало, что я решил проверить, может ли план быть применим к этой крепости.

Крепость в плане представляла собой неправильный четырехугольник и я наложил на него схему линий, предусмотрительно перенесенную мной на кальку. После совмещения двух линий, надо отметить идеально совпавших со сторонами четырехугольника, место их пересечения уместилось на соседней возвышенности названной в карте Славиков градек.

Решив, что половина дела сделана, я начал готовиться к выезду на место, для рекогносцировки. Не спеша приобретать заступ и лопату, до проведения более детального изучения местности, я избрал древний метод — лозоходство. Конечно, обыкновенный миноискатель подошел бы гораздо лучше, но мой звонок одному из предпринимателей, предлагавших свои услуги по работе с миноискателем выглядел так:

— Я хотел бы вашу помощь в поисках с миноискателем.

— Это будет стоить вам сто ЕВРО в день плюс восемьдесят процентов от найденного.

— А почему восемьдесят, — мне было ужасно интересно, исходя из каких критериев уважаемый пан рассчитал, именно такие проценты.

— Миноискатель то мой, — чуть ли не обиженно заявил он мне.

— Но ведь вы хотите получать сто ЕВРО в день, — не сдавался я.

— А кто мне будет оплачивать потраченное время и вообще я беру по-божески, вот остальные.

Что остальные я так и не узнал повесив трубку телефона, а впрочем никому больше и звонить не стал.

Лозоходство всегда занимало меня и теоретически я знал о нем почти все. Но вот практического применения мои знания пока не находили. Найдя подходящую для моих целей иву, я вырезал кусок лозы строго соизмеряясь с рекомендациями, почерпнутыми мной из книг и первым делом решил проверить действенность лозоходства у себя в квартире. Не буду пересказывать все, что я чуть— чуть не разбил при этом. Как говорится чуть-чуть не считается. За малым не повредив себе лоб и решив, что соблюдение техники безопасности в таком непростом деле, вещь первостатейная, я продолжил свои опыты. Зато я обнаружил водную аномалию, во всяком случае так показала лоза, у себя посреди гостиной и два спрятанных клада — один в спальне, а другой в коридоре. Решив пока оставить эти клады на месте и не предпринимать никаких действий в отношении них, я вспомнил о еще об одном, более современном и, с моей точки зрения, более безопасном инструменте — медных рамочках.

Изготовленные рамочки, на которые я потратил два вечера, показывали совершенно обратное. Водная артерия переместилась в спальню, клад оказался в кухне, а коридорный клад уже кто то унес. Смирившись с этим, я отложил все свои сомнения до полевых испытаний.

Поездка к замку Мадштейн, который находился недалеко от границы с Германией, внесла разнообразие в грустное течение моей жизни. Свернув с главной дороги, я остановился, чтобы по карте определить место, где мне будет удобней оставить машину на время моих поисков. Внезапно на ту же дорогу свернул «Мерседес» с немецкими номерами, едущий со стороны Германии. Из него вылез весьма прилично одетый мужчина и, открыв багажник, достал из него большой голубой полиэтиленовый мешок. Подойдя к кустам, он высыпал в них из мешка обыкновенный домашний мусор, после чего аккуратно свернул мешок, положил его в багажник и уехал. Мне, и не выходя из машины было видно, что его мусор в этих кустах не был первым и меня стали занимать два вопроса. Первый — выкидывал он пересортированный мусор или нет, и второй — а что если господа немцы уже навезли столько мусора, что мои поиски клада придется вести между его горами. На первый ответа я так и не получил, но на второй, доехав до Славикова градка, увидел своими глазами — еще не успели, да впрочем они не очень то и старались, используя для этих целей придорожное пространство.

Взяв лозу и рамочки мы со Стеном отправились на Славиков градек искать клад.

Первое, что я увидел были какие то ямы, похожие на противотанковые рвы пересекавшие здесь все в разных направлениях. Ямы были очень старыми и их края оплыли и поросли мхом и травой, но говоря о их старости, я ее определил совсем по другой причине. В центре одной из ям рос не меньше, чем столетний дуб.

Искать, бегая с лозой и рамочками по пересеченной местности мне совсем расхотелось и мы со Стеном отправились посмотреть саму крепость Мадштейн, как я сам убедил себя, для внесения поправок в первоначальные планы.

Крепость Мадштейн лежала в развалинах, то есть с моей точки зрения и развалины для того, что я увидел слишком громкое название. От него остались только остатки внешней стены, местами достигавшей полутора метров. Внутри этой своеобразной ограды тут и там лежали кучи камня и посреди всего этого торчал кусок стены с неизвестно как сохранившейся штукатуркой. Не знаю, был ли художник, делавший рисунок для энциклопедии гением, способным по этим грудам камня восстановить цвет крыши, или же это был полет его мечты, но после того что я увидел, желание искать здесь хоть что-нибудь, пропало вовсе.

Начинался дождь и мы со Стеном, вернулись домой. Кладоискательская горячка отпустила меня.

— Уважаемый доктор, это замечательно, что вы лично занимаетесь делом сеньора Попова, но очень плохо, что не делитесь информацией, вследствие чего возникают накладки и совершаются лишние действия.

— Послушайте, дорогой мой сеньор Джамелли, если я правильно расслышал ваше имя, позвольте мне напомнить вам о существовании адвокатской этики. Так вот на основании именно этой этики я не только не могу вам ни чего рассказать о деле пана Попова, но даже не скажу вам, является ли пан Попов моим клиентом.

— В таком случае позвольте попрощаться, мой дорогой доктор. На всякий случай запишите мой телефон.

— Диктуйте, хотя я не думаю, что он мне понадобится.

Позвонил Шандор и уточнив дату приезда, сказав, что решил задержаться в нашем городе на день, попросил заказать для него гостиницу.

Была ли наша встреча больше похожа на встречу старых друзей или на тайную сходку заговорщиков я и угадывать не возьмусь. Как я правильно понял ни в какую Польшу он ехать и не собирался, а вся его поездка имела одну единственную цель — передать мне информацию от Эрхардта.

Встретив его и разместив в гостинице, я повел его на экскурсию по городу, предварительно поинтересовавшись:

— Шандор, а ты действительно хотел бы попробовать местное пиво.

— Ну вот еще, — фыркнул он, — пойдем лучше туда, где у вас наливают ваше местное подобие нашего венгерского «Барака»

Мне тоже очень нравились эти венгерские водки приготовленные из абрикосов и персиков, но прожив в Чехии уже столько времени, я так и не смог привыкнуть к местной сливовице, считая ее не дочищенным самогоном и предлагать другому то, что мне самому не нравится не считал возможным, а потому спросил:

— А если мы остановимся на местной разновидности «Уникума», здесь он называется «Фернет»

— Ну что то всегда лучше, чем ничего, — согласился Шандор.

Мы зашли в ресторан старой чешской кухни и Шандор отважно заказал себе мясо с кнедликами на гарнир. На мои осторожные предупреждения относительно этой булки сваренной на пару, он ответил:

Всегда мечтал попробовать это блюдо, и хочу знать, как его правильно готовят там где оно традиционно.

Уже во время обеда разговор перешел к цели его визита.

— Вы с Эрхардтом, из меня, законопослушного венгра, делаете какого то шпионского курьера. И только моя дружба с вами не позволяет мне отказаться. И хотя знаю твои принципы, в противном случае я вообще бы просто отказался, все же хочу тебя предупредить — я ни чего не знаю и никогда ни чего не слышал. Быть хоть немножко замешанным в любом скандале для меня непозволительная роскошь, потому что от меня тут же отвернется такое количество моих высоко поставленных знакомых, что мне придется сворачивать всю свою деятельность.

— Шандор… — он прервал меня.

— Я уже тебе сказал, что если бы хотя бы сомневался, то вообще бы не поехал к тебе, но предупредить считаю не лишним.

На некоторое время он замолчал, а потом неожиданно поинтересовался.

— Как ты можешь здесь жить — они же ни чего не понимают в еде, — и снова замолчал, и продолжил уже за кофе, который пил слегка морщась и невольно наводя меня на мысль — чтобы он сказал, если бы я заказал ему кофе по-ирландски, который здесь зачастую готовят залив молотый кофе горячей водой и налив туда синтетического яичного ликера, — решительно не понимаю как ты можешь здесь жить.

— Ты знаешь по ресторанам я хожу только в тех случаях когда кто-нибудь приезжает в гости.

— Ага, — согласился он, — чтобы поменьше ездили. Но хотя это немаловажная часть нашей жизни, все же сегодня я приехал не ради знакомства с тайнами чешской кухни.

Немного помолчав он предложил перебраться на террасу с которой открывался неплохой вид на город, но что еще лучше ни кого из посетителей не было. Мы заказали еще по рюмочке «Фернета» и перебрались на террасу.

— Уж и не знаю, но твои проблемы, похоже, как то оказались связанными с его собственными, что эту поездку он оплатил мне из своих собственных денег. Но не будем ходить вокруг да около. Американцы, вернее один из их шефов, небезызвестный тебе Колман придумал, как кардинально решить проблему с твоими претензиями. Они несколько своих изделий промаркируют датой, с присвоенным соответствующим серийным номером, затем втихую передадут своим заказчикам, в обмен на старые изделия, без дополнительной оплаты. В итоге все довольны — заказчики, получив бесплатно новые изделия, американцы, имея возможность доказать, что использовали твой принцип задолго до того, как ты передал его к патентованию. По их мнению даже ты должен быть доволен — у тебя такая проблема с плеч долой. Вот только Эрхардт, почему-то не согласен. Не то симпатии к тебе, не то антипатии к Колману, но он дает тебе шанс, что либо предпринять. Как он сказал, если ты сможешь задокументировать наличие в цеху изделий с такими датами, то это тебе поможет выстоять против Колмана.

— Это замечательно, но…

— Ты не дослушал. Ровно через неделю он улетает в Штаты и именно в этот день будет закончена подготовка изделий к отправке, так что они будут в цеху вместе с изготовленными сейчас. Для того, чтобы ты смог добраться к ним он уезжая с филиала оставит цех открытым. Ты можешь сделать фотографии или еще как-нибудь задокументировать, я уж и не знаю.

— Шандор, но я не знаю, где расположен филиал.

— Ну, это проще простого. Доедешь до Шалготарьяна, а там начиная от выезда стоят указатели с их названием, промахнуться не возможно.

— А ночной сторож.

— Какой ночной сторож? Они находятся в трех километрах от Шалготарьяна, в промышленной зоне. Раньше перед въездом в промзону стоял шлагбаум с дежурным, который присматривал и за порядком, но недавно шлагбаум перестроили в автоматический и дежурного сократили. Так что после окончания рабочего дня из пяти фирм там находящихся, работает только одна, да и то она находится в совершенно другом углу, но кстати можешь рядом с ней поставить машину — это ни кого не удивит.

Закончив с делами мы уже больше к ним в этот вечер не возвращались. Покинув ресторан, мы устроили прогулку по городу, зашли, все же попробовать пиво, которое сопровождалось словами Шандора.

— Теперь понимаю, почему они все его пьют, здесь просто ни чего другого не остается.

Утро обрадовало меня такой головной болью, какой я уже давно не помнил. Вчерашний вечер, уж и не знаю с какого момента, скрывался в тумане. Я попытался восстановить подробности, но дальше шестой рюмки сливовицы, сопровождаемой пивом, в следствии ее омерзительного вкуса, дело не пошло. Как-то в тумане плыли воспоминания о прогулке со Стеном в ночи и о том, что я что-то пытался набрать на компьютере.

Стен, укоризненно смотрел на мои мучения от похмельного синдрома.

— Сам такой, — сказал я и пошел варить для себя кофе.

От кофе легче не стало. Мутило так, что взяв Стена я отправился на большую прогулку.

Лишь к обеду я немного пришел в себя и наконец посчитал себя способным взяться за реализацию мысли пришедшей мне в голову, еще во время наших с Шандором похождений. Цепочка мыслей, начавшаяся с того, что при документировании мне потребуется свидетель, который мог бы все подтвердить, а Шандор ни за что не согласится на эту роль, в конечном итоге привела меня к убежденности, что такого свидетеля надо бы поискать среди журналистов. Кто еще может быть самым заинтересованным среди незаинтересованных.

Включив компьютер, я по привычке первым делом запустил проверку почты и ушел варить себе кофе по-турецки. Дело в том что почему то на меня лучше всего после долгих загулов действует именно сваренный кофе. Но трудности, в это утро, преследовали меня. Погрузившись в обдумывание письма, я прозевал кофе и он убежал на плиту, из за чего пришлось не только мыть плиту, но и вновь варить кофе. В итоге, решив, что составлением письма я займусь только покончив с остальными делами, я вернулся к компьютеру. Здесь меня ожидали шесть новых писем, пришедших сегодня, причем все они были из редакций газет и журналов.

«Для нас представляет интерес изложенное Вами и в случае, если Вы готовы представить этот материал, как авторскую статью, наша редакция рассмотрит возможность его публикации». К тому придан входящий номер и телефон контактного лица в редакции.

Весьма содержательно, особенно когда не представляешь ни содержания письма на которое был дан такой ответ, ни куда это письмо было отправлено. Можно конечно позвонить по контактному телефону и попросить пересказать, что же я вам написал, вот только вероятность публикации в этом случае будет равна нулю. Кто же печатает материалы сумасшедших и склеротиков.

Перепроверив, на всякий случай все содержимое компьютера, я обнаружил, что умудрился не сохранить копию письма ни в одном из разделов. Оставалось только надеяться, что кто-нибудь отвечая на мое послание пришлет мне и копию моего творения.

Облегчение мне принесло чтение последнего из пришедших писем. Я уже заметил, что во время поисков, в какой бы последовательности ты не начинал поиск иск то что ищешь все равно находишь лишь перебрав все возможное. Над этим можно смеяться и записывать в своды законов, вот только легче от этого не становится. Так и сейчас, последним я открыл письмо Джеймса Уолша из американской газеты «Телеграф» и в нем вместе с ответом была копия моего послания.

Все еще не веря в успех я несколько раз перечитал ответ господина Уолша и свое собственное послание, оказавшееся на удивление толково написанным.

Господин Уолш просил позвонить ему в любое удобное мне время, для уточнения подробностей, при этом высказывал большую заинтересованность в подобном материале и не исключал возможности встретиться с целью подготовки материала.

Время уже перевалило за полдень, и по моим расчетам у господина Уолша было не самое раннее утро.

— Уолш слушает вас, — голос и манера говорить принадлежали скорее женщине, чем мужчине.

Я представился, и во время короткого разговора мы договорились, что я сегодня же отошлю все материалы и дам ему день другой на размышления.

В этом был особый шик их мальчишеских выходок, попасть камнем именно в идущего еретика. Нет не бросить его из первого ряда глазеющей толпы, а, отойдя за всех бросить через головы толпы и попасть именно в шагающего в окружении монахов. Пикантность этому действу придавал риск угодить в кого-либо из инквизиторов.

Сегодня у него был удачный день, он трижды попал камнем в шествующего. Мальчишки единодушно признали его победителем в своем соревновании. И на урок он пришел, чуть ли не раздуваясь от гордости.

Наверное, именно это и стало причиной их беседы с учителем.

— Скажи Игнатий, — спросил учитель, когда он рассказал Учителю о своем достижении, а что ты испытываешь, когда видишь еретика, которого ведут на костер?

— Ничего, учитель, а вот вы не ходите смотреть, как сжигают всех этих еретиков. Почему?

— Игнатий, попробуй понять, я жил между всеми этими людьми, когда они в мире и согласии жили на этой земле. Многие из них давали приют обездоленным и по своему не нарушали заветы, записанные в библии. Те заповеди, которые святые отцы проповедуют в церкви, характерны не только для христиан, но и для остальных людей.

— Но ведь они убивают горожан подло, подстерегая на дороге, обманом заманивают в ловушки.

— Чего можно хотеть от тех людей лишенных их домов, тех, у кого отобрали последнее. Я, конечно, не могу оправдать этим все преступления, совершаемые на этой земле, но понять могу.

— Учитель значит вы с ними заодно.

— Ты меня не правильно понял. Понять причины их поведения и принять их методы это совершенно различные вещи.

Римская империя венец античности, построенная на соблюдении дисциплины, на полувоенной организации взаимоотношений, сумевшая покорить такие пространства и построить столь великие памятники. Это ли не образец для устройства общества. Он был готов сложить.

Великая мечта требует для реализации великие вложения, но есть мечты, требующие всей жизни и не только твоей и реализовать их может лишь тот, кто готов к этим жертвам.

И его мечта упорядочить этот мир была так велика, что ради нее он, не задумываясь готов, был отдать свою жизнь и еще столько жизней, сколько будет необходимо.

— Святой отец, я не знаю, согрешил ли я, бросая камни в еретиков.

— Дитя мое, с чем связаны такие мысли в твоей голове. Еретик не есть создание божье, и ни какое действие по отношению к нему не может быть грешным, если это конечно не жалость. Но с чем все же связан твой вопрос.

— Мой учитель объяснял мне, что среди еретиков выявлены святой инквизицией попадаются люди, исповедующие божественные заповеди, при этом не являясь христианами.

— Дитя мое и как ты воспринял эти рассуждения?

— Я не знаю, святой отец, но мне кажется, что церковь не может ошибаться.

— Что ж ты прав сын мой. Церковь не ошибается, я прощаю тебе грех сомненья. Но все же наложу епитимью вознести молитву. И помни, сын мой, дьявол растит неверие из любого самого маленького зернышка, а здесь на этой благодатной почве, где бог создал почти райские условия, он особенно усерден. Истинная вера, только она может существовать на свете, все остальные не заслуживают права на существование. Сомневающихся быть не может. Любое сомнение есть акт ереси. А ересь нужно искоренять огнем и мечом. Пусть мы сегодня останемся в меньшинстве, но на чистом поле взрастут не плевелы ереси, а злаки истинной веры.

Этот день был не хуже и не лучше других. Вот только сегодня ему не хотелось выигрывать состязания.

Еретик еле волочил ноги, поднимая небольшие облачка пыли на каждом шагу. Монахи, зная, что он не предпримет попытки бежать шли не слишком близко к нему и все же бросать камни не хотелось. Хотя он и самому себе не мог объяснить почему.

— Игнатий, а ты сегодня не бросаешь камни, потому что этот тип когда-то был твоим учителем. Так за это надо не просто в него бросать камни, а вообще его камнями забить, — и все окружающие засмеялись шутке.

— Да нет, вы посмотрите. Он еле тащится и монахи вон где. Никакого интереса. Пусть малыши тренируются, — и он гордо отвернувшись, пошел в сторону площади, где все уже было готово для костра.

Лойола никогда не забыл об этом дне. Нет, учитель никому не бросал проклятий стоя у столба. Он вообще не говорил, только изредка стонал.

Он не чувствовал вины за совершенное деяние. И позднее, возвращаясь в мыслях к тем дням, вновь и вновь приходил к заключению. Что можно быть либо за либо против третьего не дано. Против, все кто не за мягкость по отношению к противнику уже половина поражение.

Ему казалось, что он нашел идеальное устройство общества, когда он поступил в армию. Исполнение приказов без рассуждений, порядок все это оставалось только перенести в обычную жизнь, но неспособность правителей править сильной рукой.

Прообразом ему служили рассказы учителя о Великой Римской Империи, построенной на военной дисциплине.

Новых заказов на переводы не было. И я изо всех сил старался найти себе хоть какое нибудь занятие, уже сама мысль о том, что во время предстоящего ожидания мне придется бездельничать повергала меня в состояние глубокой тоски. И по некоторому размышлению я решил продуктивно навести порядок. Собрав скопившиеся книги, я отнес их в библиотеку, но на пути домой меня застиг все усиливающийся дождь. Спасаясь от него я спрятался в нише костела Святого Вольфганга, около которого оказался в этот момент. Когда-то очень давно, несколько столетий назад, в стене костела кого-то погребли и закрыли погребение большой мраморной доской с надписью. Именно она привлекла мое внимание тем, что какой то турист, очевидно для большей выразительности фотографии, обвел все буквы ее надписи мелом.

И я прячась ву нише умудрился им перемазаться столь основательно, что это было видно и мне самому. Розовый мрамор плиты, даже прикрытый от прямых солнечных лучей, не попадавших в нишу в течение всего дня и от осадков, все же постарел за прошедшее после ее установки время, и теперь тут и там плита казалась как бы склеенной из небольших каменных камешков, не очень умелым ремесленником.

Начав рассматривать надпись, я тоже заинтересовался, очевидно сказывался настрой на решение исторических шарад, а именно такой мне, как и неизвестному фотографу показалась надпись. Состояла она из длинного перечня имен, она завершаясь датой написанной римскими цифрами. Именно дата, написанная римскими цифрами, но то ли с ошибкой, то ли сознательно искаженная, в первую очередь, привлекла меня. Дождь начал стихать и переписав надпись на клочок бумаги, нашедшийся у меня в кармане джинсов.

Вместо того чтобы идти домой вновь забежал в библиотеку и, взял книги по криптологии, и, как мне показалось в тот момент вполне разумным, по нумерологии.

Заставлял меня искать себе все новые занятия, скорее всего страх остаться наедине со своими мыслями. И в поисках клада, и теперь в решении древней шарады, я просто-напросто искал возможность хоть чем-то занять свои мозги. Иначе мысли о Кьяре погружали меня в состояние черной тоски. Начитавшись криптологических исследований и так ничего и не поняв в теориях, приведенных в книге, я все же решил для начала проанализировать надпись и творчески перенеся ее на предварительно вычерченную, сетку пронумеровал все буквы. Решив заняться расшифровкой надписи я первым делом, как об этом пишут все писатели в в своих замечательных книгах, решил старательно пересчитать все буквы и знаки.

Надпись состояла из шести строк причем в первой строке помещалось девятнадцать букв, во второй — двадцать, в третьей девятнадцать, в четвертой двадцать одна, в пятой семнадцать, а в шестой восемнадцать. Кроме того в строках было еще тринадцать разбивочных значков — три в первой строке, один во второй и по три в четвертой, пятой и шестой.

Я насчитал двадцать три буквы и один значок, по моему мнению передающий буквосочетание OMI. Такое предположение я сделал исходя из традиционного использования при записи даты выражения ANNO DOMINI.

Так как от этого смысла не прибавилось я решил пересчитать отдельно гласные и согласные буквы. Гласных я насчитал сорок шесть. Не знаю как кому, а мне от этого понятней не стало.

Я пробовал читать буквы по вертикальным столбцам, но строки не выстраивались. Не удалась и моя попытка переставлять буквы исходя из их алфавитного порядка.

Я пробовал менять буквы, опираясь на их местоположение внутри надписи, предположил, что это обратный порядок букв, то есть извел неимоверное количество бумаги и времени.

Бессмыслица громоздилась на бессмыслицу, я уже сидел заваленный листами с какими то сложными расчетами, в которых и сам уже перестал что либо понимать. Вокруг меня громоздились цифры. Их было такое количество, что я невольно почувствовал себя не то математиком, не то нумерологом.

С математикой все было понятно, как никак я очень долго ее изучал, и все эти цифры к ней не имели ни какого отношения, а вот нумерология, о существовании которой я узнал не так уж давно и до ознакомления с которой у меня ни когда не доходили руки, показалась мне весьма и весьма кстати.

Решив восполнить этот пробел в своем образовании я решил погрузиться в изучение основ нумерологии.

Цифра один, записывается различными способами. Это (-) — горизонтальная линия, или (|) — вертикальная черточка, а в некоторых случаях и точка (.). Единичка — простое число, что означает, что делится сама на себя и единицу, а остальные числа — еще и на другие числа. На основании этого некоторые математики утверждали, что единица — не число, а фундамент и начало всех чисел. Обозначает вещи в своей исключительности. В Индии получила название «Месяц», так как на небе сам, а в астрологии была закреплена за Солнцем. По старо индийски назывался «эка», по-гречески «хейс», на латинском называется «унус», в старославянском «един».

Цифра два — в сущности соединение двух единиц, а этому отвечает и форма записи. Это две горизонтальные или вертикальные черточки, или две точки. В подсознании людей двойка-пара существовала раньше, чем единица — вещь сама по себе. Старо индийское название было «два», греческое и латинское «дуо», старославянское «два».

Цифра три принадлежит к числам, которым всегда придавалось определенное магическое значение. Знаем три христианские добродетели — веру, надежду и любовь… Святая троица и магический треугольник — прошлое, настоящее, будущее. И в сказках, которые часто выражают мудрость давних времен тройка возникает достаточно часто. Графически изображается тремя горизонтальными или вертикальными черточками или точками. Староиндийски называлось «три», по-гречески «треис», по-латински «трес», старо славянски «три».

Цифра четыре графически изображалась четырьмя горизонтальными или вертикальными черточками. Принадлежит также к магическим числам — часто ей придавали значение неуспеха и несчастья, однако верности и доверия.

У цифры пять графическое изображение было уже сложнее. Обычно опять использовали горизонтальные или вертикальные черточки, но также использовали и специальные знаки.. Например вместо пяти точек — одна горизонтальная черточка. Вместо пяти вертикальных — одна горизонтальная. Часто также число пять было базой для (символ руки) и высшие числа складывались из них На санскрите пять называли «панча» (т.е. рука), по-греческки «пенте», по-латински — «квинке», по-старославянски «пять».

Цифры шесть графически изображали аналогично с числом пять — символ пятерки (руки) плюс символ единицы. Это число считается идеальным, так как рано сумме своих делителей, т.е. 1+2 +3 = 6 или 1ґ2 ґ3= 6. В древние века было известно только четыре таких числа: 6, 28, 496, 8 128. Позже было рассчитано следующее — 33 550 366, а сегодня известно число выражающееся при помощи 6 751 цифр. На староиндииском называлось «шас», по-гречески «хекс», по-латински «секс», на старославянском «шесть».

Цифра семь была с давних времен было магическим числом огромного значения. Это простое число и содержит какое-то неровное равновесие между двумя тройками. Символизировало вход в иные, чем обычно сферы человеческого сознания, таинственное и глубокое мышление. Часто появляется в сказках и легендах и ему поклонялись народы в древности. Средневековые врачи даже утверждали, что семерка решает всю человеческую жизнь: в семь лет — выпадают молочные зубы, в 14 лет — начинается половое созревание, в 21 — достигается совершеннолетие, а 49 лет мужчина находится на вершине своих душевных сил. На староиндийском называлось «сапта», на греческом «хепта», по-латински — «септем», по-старославянски «седм».

Цифра восемь графически изображается аналогично с числами 6 и 7. Это символ пятерки плис три символа единички. По-староиндийски называлось «ашта», по-гречески «окто», по-латински «окто», по-старославянски «осм» Интересно, что во современных языках название этого числа подобно слову ночь в данном языке. Играет роль также буква «н». Возможно, это потому, что обычно день делится на три восьмичасовые части, одно из которых отводится для сна. Так, например, по-английски восемь «eight», а ночь «night», по-французски «huit» и «nuit», по-итальянски «otto» и «notto».

Цифра в нашем десятичном ряду — последнее и наивысшее число, а поэтому видимо изображалась графически как десятка, уменьшенная на единицу или же пятерка плюс четыре единички. Также этому числу приписывалось магическое влияние. На староиндийском называлось «нава» (т.е. новое число — последнее однозначное число перед двузначными), по-гречески — «эннеа», по-латински — «новем», по-старославянски — «девет».

И как последнее обратим внимание на нуль. Это, собственно говоря, самое молодое число, так как при высоком развитии математики было нужно завести этот символ. Особенно это связано с развитием позиционных систем. В Индии, где по всей видимости, был заведен впервые, нуль называли «кха» дыра и обозначали маленьким кружочком. С помощью нуля в позиционной десятичной системе единица повышается на десятку, сотню и т.д. На староиндийском десять называли «даша», по-гречески «дека», по-латински «децем», по-старославянски «десет».

Есть и иные системы, чем нумерология. В первую очередь это Каббала., в основе которой лежит древнееврейский алфавит, со своими значениями цифровыми, символическими, зодиакальными и планетарными, обычными значениями и символами карт Таро. В древнееврейском алфавите 22 буквы, числовое значение которых, на основе которых она составлена, повышается от единицы до девятки, затем от десяти до девяноста десятками и наконец от ста до четырехсот сотнями. Символическими, зодиакальными знаками, например, являются:

1 — воля, Солнце 12 — насильственная смерть, Уран.

2 — наука, Луна 13 изменения человека, Сатурн.

3 — деятельность, Земля 14 — человеческая инициатива, Водолей.

4 — осуществление, Юпитер 15 — фатализм, Марс.

5 — вдохновение, Меркурий 16 — разрушение, Овен.

6 — экзамен, Дева 17 — надежда, Венера.

7 — победа, Стрелец 18 — обман, Рак.

8 — равновесие, Весы 19 — блаженство, Близнецы.

9 — мудрость, Нептун 20 — обновление. Рыбы.

10 — счастье, Козерог 21 — расплата, Бык.

11 — сила, Лев 22 — вознаграждение, Скорпион.

Получив техническое образование, я никогда не думал, что на такой строгой науке, как математика, казалось бы не оставлявшей места для спекуляций и строго построенной на доказательствах, можно выстроить столь спекулятивные теории.

Но все же знакомство с основами нумерологии натолкнула меня на мысль, что, может быть в моих поисках, мне помог бы свежий взгляд с точки зрения человека, думающего совершенно иначе. Который смог бы под другим углом зрения взглянуть на все мои попытки применить на практике схемы найденные мной на серебряной пластинке и хоть как-то их привязать к местности.

Дело в том, что среди нумерологических теорий были и относящиеся к геометрическим построениям и находящие в них закономерности.

Подумав, что именно закономерности мне в моих поисках и не хватает и благополучно вспомнив, что как то в магазине пана Зинковски, я сталкивался с человеком, о котором пан Зинковски отозвался, как о очень способном нумерологе, я решил обратиться к его услугам.

Выбрав среди своих рисунков ту схему, которая была лучше остальных вычерчена на листе бумаги, я положил ее в папку, и зайдя в магазин пана Зинковски, узнал и тут же договорился о встрече с Нумерологом.

Он жил недалеко от костела Святого Вольфганга и после короткой прогулки я уже звонил к нему домой.

— Насколько я понял из телефонного разговора, — сказал он, когда мы вошли в гостиную, — вы столкнулись с некоей нумерологической загадкой.

— Ну я не буду так категоричен, но мне хотелось бы, чтобы вы взглянули на вот это, — и я подал ему папку.

Раскрыв ее он просто впился взглядом в ее содержимое. Зачем то водя по листу пальцем и устремив взгляд в потолок он старательно что то пересчитывал, бросал взгляд на лист и вновь устремлял его к потолку. Минут через пять, словно вспомнив о моем присутствии, он наконец сказал:

— Да, похоже вы правы, это задача из области нумерологии. Если это возможно, я хотел бы попросить вас оставить мне этот лист на некоторое время, и если вы оставите мне ваш телефон, я позвоню вам сразу же после окончания своей работы над вашей задачей.

Я с радостью согласился и продиктовал ему номер своего телефона. Он же как то хищно схватил лист и выдернул его из папки и тут я увидел, что все время нашего разговора он смотрел на одно из моих упражнений с надписью на могильной плите, где буквы вписанные в клетки, были пронумерованы, так же как и столбцы и ряды надписи. Подавив в себе первое желание исправить допущенную ошибку, я решил посмотреть, что из всего этого получится и попрощавшись ушел.

Оставив поиски клада и свои попытки в криптологии, я вновь вернулся к тетради Руджеро. Ее раздел, посвященный масонам, показался мне наиболее занимательным, в силу того, что он затрагивал современное нам время.

Общество образовано в 1645 году. Образцом для него были роценкрейцеры… Возможно их члены проникли к каким-то информациям посвященных. Членами этого общества были ученые Джон Вилкинс (1614— 1672), Врен, Эшиол, врач Сидхем (1624—1689), Ньютон и Роберт Бойль.

Свободные каменщики, скорее всего, самое многочисленное тайное сообщество, которое, кроме того, существует до сегодняшнего дня.

Строительные братства: Средневековые цеховые объединения считались носителями тайных, мистических и профессиональных сведений и предшественниками масонов и розенкрейцеров. Их члены свои скрытые тайны зашифровывали в кафедральных соборах, которые строили. Практически, каждая стройка кафедрального собора имела свое братство.

Братство Девы Марии при кафедральном соборе св. Иоанна)т.н. посвященное братство)

Было заложено в 1318 году и под руководством Аллаерта де Хамеела строило кафедральный собор св.Иоанна сґХертогенбосх в Нидерландах. Его членом был и Иероним Босх. Это братство действует и до сегодняшнего дня, к его членам принадлежи т королевская семья Нидерландов. В ней только 26 членов — 13 католиков и 13 протестантов, новые члены принимаются только когда умрет один из членов. Девиз братства «Как лилия среди шипов (колючек)» подобно Деве Марии.

Братство тела Господня : со знаком обода с висящим в центре молотком (коротко обруч). Базирующим документом этого неремесленного чешского братства происходит с 1 апреля 1382 года. Обруч здесь можно понимать как руг, т.е. твердое сообщество Это было эксклюзивное содружество, членами которого могли стать только аристократы, высшее духовенство и богатые граждане, так как они распоряжались имуществом, достаточным в достижению благотворительных целей содружества. Главным деянием Обруча была постройка Часовни Тела Господня на Карловой площади в Праге, в основе фундаметаэзотерическую восьмиконечную звезду. Братство исчезло во время гуситских войн или его члены примкнули к иным строительным ложам и цехам.

Невидимая коллегия (Invisible College ) .

Базовая легенда свободных каменщиков рассказывает о строители и архитекторе Хираме Абиффе. Его царь, Хирам Тирский, послал его царю Соломону, чтобы архитектор построил для него храм в Иерусалиме. Хирам разделил тех, кто строил храм на мастеров, товарищей и учеников, причем каждая группа имела свои тайные пароли. Три товарища однажды решили получить пароль мастеров, а когда Хирам его не раскрыл, убили его. Хирам был закопан в землю, когда же страшное преступление раскрылось, его снова выкопали. Одному старому мастеру удалось его воскресить.

Все тайные знания этого легендарного Хирама, скорее всего, касаются строительства. Кроме этой легенды традиционно навязывается масонство на арабский суффизм, который в 8— 9 столетии проник вместе с маврами в Испанию..По их легенде масоны — наследники тамплиеров, так как нашли их клад (что бы под ним не подразумевалось), который Магистр тамплиеров спрятал в Англии.

Базовым мистическим знанием масонов может парафраз традиционных египетских мистерий, т.е. смерть и воскрешение Осириса и мистические переживания адептов, связанные с ними. Немасоны, естественно, были лишены такого переживания — впечатления. Именно эта мистерия могла быть базовым связывающим звеном между отдельными масонами, а других политических и экономических связях не говорим. Из самых старых доказательных отметок считают замечания в дневнике (Eliase Ashmole) о том, что он 16.10 1646 года был принят в масонскую ложу. Первых масонов, видимо, набрали из рядов розенкрейцеров и тесно были с ними связаны. Возникновение современного масонства датируется 1717 годом,, когда несколько лож соединилось в Лондоне в английскую Большую ложу. Идеалом масонства стал Девиз «свобода, равенство и братство». Своей целью они считают построение вечного духовного храма, гуманизм и терпимость. Масон должен путем собственного самоусовершенствования понять саму сущность этих двух понятий. Внутренняя сущность его личности — грубый блок, который необходимо обработать до благородной формы, чтобы затем мог быть уложен на подходящем месте в постройку. Участие масонов доказано в противо монархическом движении и большие падения монархий после первой мировой войны — их заслуга. Это они образовали Соединенные Штаты Америки, образовали Чешскую республику и сегодня поддерживают идею Соединенных Штатов Европы. Положение масонов в обществе можно лучше понять по их отношениям к различным социологическим группам и движениям. Масоны тесно связаны с евреями, так как легендарный строитель Хирам — иудейского происхождения, и строил еврейский храм для царя иудеев. Папы сначала смотрели на масонов не слишком приветливо. Лев 13 в своей энциклике «Humanum Genus» обозначил масонов, как противо общественных (1884), Папа Пий в 1937 году прировнял масонов к воммунистам. По церковному праву тогда угрожала масонам экскомунацию из католической церкви, что отменил только папа Иоанн 23 (1958—1963). Иоанн Павел оставляет решения местным епископам. Предполагается, что сам папа Иоанн 23, видимо, сам был масоном. В любом случае масоном был его приятель Мерсудон, папский нунций в Париже.

Пан Нумеролог позвонил через два дня и попросил меня зайти.

— Вы наткнулись на одну из величайших задач нашего времени, — как-то очень торжественно начал он, — я не имею права спрашивать, как и где вы ее нашли, но это шифр, скрывающий такие глубины информации, что мне трудно даже представить всю ее в полном объеме. Для окончательной расшифровки потребуются усилия не одного человека, и то боюсь, некоторые из информационных слоев останутся скрытыми от нас. Вот посмотрите, если принять во внимание расположение отдельных букв относительно всего остального текста и их расположение, как в сетке координат то простым умножением мы получим число эквивалентное массе земли, а вот здесь, — и он указал на какое то место в тексте зашифровано расстояние до солнца.

Он готов был говорить до бесконечности, но весь этот бред уже перестал занимать меня и что бы закончить его словоизлияния я сказал:

— Извините, к моему величайшему огорчению, я сегодня не располагаю временем. Спешу на очень важные переговоры. И потому, хотел бы попросить вас написать все ваши выкладки.

— Это конечно займет некоторое время, но если вы так настаиваете, я подготовлю для вас такой отчет и вместе со счетом передам вам.

— Буду вам очень признателен, — сказал я и мы распрощались.

Я и действительно очень спешил, правда не на переговоры, а на прогулку со Стеном.

Памятуя о недавнем происшествии со строительными лесами, мы, отправляясь вместе с ним из дома, слегка изменили маршрут и решили пройти узенькими улочками старого города, вначале к парку а затем уже обычным маршрутом.

На одной из улочек нас поджидало непреодолимое препятствие в виде туристической группы и экскурсовода с пронзительным голосом. Существуют люди с таким тембром голоса, который невозможно не слышать, даже если вы совершенно не желаете того. Голос этот буквально резонирует в вашей голове и отдается головной болью. Меня всегда удивляло, как близкие и домашние переносят людей с такими тембром голоса. Во всяком случае, когда я встречаюсь с ними, то где-то, через десять минут, мне уже хочется убежать из зоны слышимости.

Как правило, подобные остановки продолжаются не дольше двух-трех минут, а идти в обход или толкаться не хотелось, мы со Стеном решили переждать остановку туристов возле очередной достопримечательности и не портить им экскурсию, став при этом невольными слушателями объяснений экскурсовода.

— Обратите внимание на эту фреску, расположенную на фасаде этого замечательного дома. Споры вокруг изображения на ней не утихают до сегодняшнего дня. Все дело в том, что она очень хорошо сохранилась с момента строительства дома. В правой части вы видите замечательную фигуру трубадура, а чуть ниже ее надпись Грегор. Должна вам сказать, что основные споры идут вокруг именно этой части изображения. Видите ли, один из историков утверждают, что владельцем дома был именно изображенный трубадур, который был вначале придворным трубадуром при императорском оркестре Рудольфа второго, а затем с его согласия, по приглашению местного дворянина перебрался в этот город, где и построил этот дом. Видите ли, абсолютно достоверно это никто утверждать не может. Еще в 1830 году во время большого наводнения, часть архивов была утрачена, и в силу этого достоверно мы можем знать лишь о тех, кто жил позже этого года. Именно это является основой для другой гипотезы, поддерживающейся частью историков. Видите ли, из записей сохранившихся в замке видно, что за все время его существования в нем ни когда не было трубадура по имени Грегор. Потому эти историки выдвигают другую версию. Они говорят, что Грегор — это художник создавший фреску и таким образом увековечивший свое имя, а дом принадлежал капельмейстер замкового оркестра, что они подтверждают общей картиной фрески. При этом время создания фрески становится древнее на целых сто лет. Занимательней же всего, что ни те, ни другие, не могут ни как объяснить отсутствие одной ноги у трубадура. Хочу вам сказать, что реставраторы утверждают, что фигура изначально была изображена одноногой. Прошу обратить ваше внимание, что стоит трубадур, совершенно не так, как стоял бы одноногий человек, то есть центр тяжести фигуры расположен так, как будто у него две ноги. Так что куда делась вторая нога не знает ни кто. И даже догадок, серьезные историки не строят.

— Как же, вторая нога у меня на табличке, — подумал я, с долей издевки.

Однако в следующий момент понял, что действительно одна из фигур напоминающая человеческую ногу совершенно не укладывалась в остальной рисунок. И если мне не изменяет память, именно возле нее начиналась одна из скрытых линий.

Уже придя домой и решил проверить свою догадку. Действительно, нога на моей табличке была изображена в том же стиле, что и фреска и если пропорционально увеличивать ее размер, вполне могла бы дополнить изображение.

Решив проверить свою догадку, я рассмотрел, что же изображено на другой стороне линии примыкающей к ноге.

Здесь имелось изображение, очень похожее на скобу. Я мысленно перебрал все возможности, но единственное что упорно лезло мне в голову, так это то, что так был изображен легкий мостик.

Дело в том, что, в мои институтские годы, проходя параллельно основной учебе подготовку офицера, нам старательно вдалбливали в головы топографию. И кроме известных анекдотов, случающихся во время обучения, в головах наших все же осталось умение читать типографические карты.

Так вот значок на пластинке напоминал мне топографический знак — легкий мост.

Поломав голову в поисках других объяснений, и ни чего не придумав, я решил исходить из этого своего предложения, хотя бы в качестве рабочей гипотезы.

Надо сказать, что гипотеза эта имеет свои сильные и слабые стороны.

Городок выстроен на излучине реки, и она как бы окружает город, почти замыкаясь в пятно. Еще в стародавние времена это свойство ландшафта, очевидно и стало причиной заложения города. Так что в мостах недостатка не ощущалось.

Среди них имелись мосты всех видов и форм. Так здесь были железобетонные каменные мосты, деревянные и даже один железный. Его и железобетонные я отбросил в самую первую очередь, так как время их строительства явно не настолько отстояло от современного нам.

Туристический бум, приведший в наш город толпы туристов, все же имеет и свои положительные стороны. Одной из них оказалось то, что, придумывая для туристов все новые и новые сувениры в ход пошло все, что только можно, в том числе и репродукции всех возможных гравюр, так или иначе связанных с городом и всевозможные его карты, в том числе и с прорисованным в стиле объемного изображения, историческим центром.

Купив набор репродукций гравюр и такую карту, я погрузился в свои поиски.

Прежде всего, внимание мое упало на одно из самых ранних изображений города. При всей его условности и полном отсутствии масштаба все же оно даю мне много полезной информации.

Во— первых, четыре стоящих сегодня мостов стояли в совершенно иных местах. Оставим его три хоть, и остались на своих местах, однако своей формой ни сколько не напоминали значок на пластинке, так как были построены капитально из камня, с прочными пролетами, с моей точки зрения нужно было бы хоть схематично подчеркнуть эту их особенность.

Во— вторых, на гравюре я нашел два моста сегодня уже не существующих, однако один из них на гравюре настолько походил на мой значок, что я невольно решил, что это он и есть.

Мост, столь заинтересовавший меня, когда-то соединял между собой две части иезуитского монастыря, в одной из частей которого, сохранившейся до наших дней, расположил свою гостиницу пан Верке.

Не долго раздумывая, я на карте нанес предполагаемую мной линию и очень порадовался. На своем пути она пересекала здание магистрата, собор святого Вольфганга, здание прелатуры, библиотеку, пару жилых домов и что забавней всего полицейский участок.

Я сразу же представил, как, вооружившись фонарем и киркой, атрибутами настоящего кладоискателя, я ночью начинаю разламывать стены полицейского участка и магистрата. Но так и не смог решить для себя — отправят меня, в этом случае, сразу в психиатрическую лечебницу или все же вначале допросят в полиции. Сам бы я времени на допросы тратить не стал, но что на уме у полицейских одному богу известно.

С утра я все же снова вернулся к размышлениям о месте возможного нахождения спрятанных «сокровищ». Виной тому стала, что последнее время я не получал заказов на переводы, а подобное кладоискательство превратилось в своеобразную жвачку для мозгов, позволяющую отвлекаться от всего остального, хотя и не от всего. У меня появилось подозрение, что я начал страдать навязчивой идеей. Так я все так же безуспешно продолжал набирать телефонные номера Кьяры. Для меня было жизненно необходимо просто услышать ее голос. Я уже устал от собственных умствований и придумывания теорий, и мне просто необходимо было услышать ее голос и хоть какой-нибудь ответ.

Начав вновь строить предположение о возможном месте нахождения клада, я еще раз внимательно рассмотрел пластинку и все свои рисунки сделанные с нее.

Линию, проходящую от ноги к мостику, в разных местах пересекала еще четыре других линии, расположенные между столь же мало понятными значками.

Для собственного успокоения я тут же решил, что клад спрятан в одном из мест пересечения линий. Это сразу же избавило меня от необходимости рыть траншею в метр шириной и не меньше, чем метр глубиной по всей длине предполагаемой мной линии. Правда, хотя теоретически я и уточнил место, но не на много. Я ни как не мог представить, выполнялась ли схема в каком-либо масштабе, или же была построена на условных линиях между неведомыми мне ориентирами, которые были условно изображены на пластинке и к масштабам не имели ни малейшего отношения.

Все же начинать искать нужно, хоть немного представлял, что и где ты будешь искать, иначе это будет подобно поискам пляжа в Антарктиде, а вдруг найдется.

Я старательно перерисовал остающиеся значки на бумагу, на карте очертил возможные районы их нахождения и вместе со Стеном отправился на прогулку по историческим местам.

Все же замечательно, когда у тебя есть собака. Ты на виду у всех занимаешься поиском клада, в то время как окружающие считают, что вышел на прогулку со своим псом. Если бы они еще периодически не отвлекали вопросами подобными тому.

— А ваша собака нас не укусит?

— А можно погладить вашу собаку? — то все было бы просто замечательно.

Конечно же, ничего, даже отдаленно напоминающего перерисованные мной значки мы не нашли. Наверно я продолжал бы поиски и дальше, но Стен начал садиться у моих ног и так выразительно смотреть на меня, что не только мне, но похоже и окружающим было понятно — собака устала и хочет домой, но в силу того, что она ответственна и не может оставить без присмотра этого сумасшедшего, возомнившего себя на этот раз кладоискателем, продолжает за ним таскаться.

Все же время безжалостно расправляется с творениями рук человеческих, что порой удивляешься, как могло до нашего времени хоть что-либо сохраниться.

Решив отложить дальнейшие поиски на потом, мы отправились домой, тем более что нам предстояло ехать в Будапешт на встречу с корреспондентом «Телеграф», и перед дорогой не плохо было бы отдохнуть.

Отчеты лежащие на столе нисколько не проясняли происходящие. Попов совершал какие-то странные поездки. Каким то чудом избежал, так тщательно подготовленной ему ловушки и при этом, ни слова, ни в одном из своих телефонных разговоров не обмолвился об интересующем его. Он пытался найти хотя бы иносказательное упоминание о Хранителях, но тщетно.

Когда зазвонил телефон он не сразу понял, кто ему звонит и только уже начав говорить, наконец, сообразил от кого принял вызов.

— Господин министр, как вы и просили, я сразу же вам сообщаю, что Попов уехал, а до отъезда он повстречался с одним моим знакомым, который занимается не традиционными науками. Как я договорился взять у него копию исследования, которые заказал у него Попов. Только вы не скажите, как ее вам передать.

— Я подъеду сегодня же. Так что пусть будет у вас, и хотел бы посмотреть своими глазами, где живет пан Попов. Вы это сможете устроить?

— Конечно. В любое удобное для вас время.

Закончив разговор, он тут же вызвал секретаршу.

— Все встречи, назначенные на сегодняшний вечер, отменяются. Позвони всем и говори, что хочешь, но вежливо перенеси их на другое время. И найди моего водителя. Мне нужно срочно уехать.

Они уже были на полпути к цели, когда завибрировал телефон. Телефон, номер которого знал ограниченный круг и который он не позволял себе выключать ни при каких обстоятельствах.

Звонил Наставник и настаивал на срочной встрече. Однако отказаться от поездки и повернуть обратно он уже не мог. Впервые за все время он решился отказаться от встречи и высказаться о ее переносе. После разговора он сидел, откинувшись на спинку сиденья и пытался преодолеть тот неприятный осадок, оставшийся от разговора. Он что моя собачка — позвали, прибежал, не нужен — пнули. В конце концов, он вложил столько труда в то, чтобы стать тем, что он есть сегодня и имеет право, хотя бы изредка, совершать поступки по собственному усмотрению.

В результате, поездка, вместо обычного облегчения превратилась в растянувшееся выматывание нервов. Его раздражали медленно волочащиеся попутные машины и не вовремя появляющиеся встречные. Нервировал стиль езды водителя, и не давали успокоиться собственные нервы. Даже доехав, он не испытал облегчения.

Он стоял посреди квартиры и никак не мог понять, каким образом человек, проживающий здесь, оказался, втянут в круговорот, где сталкивались интересы столь могущественных организаций.

Вновь и вновь он осматривался вокруг. Совершенно ничего примечательного. Квартира, обставленная в стиле бывшем в моде в прошлом десятилетии. Убранная с тщательностью, характерной для холостяка. Книги, стоящие на полке. Какие-то мелочи, которые можно увидеть у любого человека. Он не удержался и, заглянув в платяной шкаф. Несколько пар джинсов и джинсовых рубашек, свитер, водолазки и зимняя куртка, ожидающая сезона, составляли весь гардероб.

Хозяин квартиры терпеливо стоял, ожидая, когда он закончит осматриваться, переминаясь с ноги на ногу.

— Скажите и давно вы сдаете ему эту квартиру?

— Уже лет семь.

— И за все эти годы у вас не было с ним ни каких сложностей?

— Вы знаете, пан министр, никто на него не жаловался, платил он исправно и я думал, что он вполне приличный человек.

— Ладно. Здесь делать нечего. Давайте мне копию отчета и пойдем. Меня еще множество дел ожидает. И не забывайте мне звонить, как мы и договорились.

— А вы не будете встречаться паном, написавшим этот отчет?

— Пока не вижу необходимости. Прочту и тогда решу. Если потребуется встреча, я вам скажу дополнительно.

На обратном пути он попытался читать эту пачку исписанной бумаги. Сев для этого на заднем сиденье машины. Однако напряженный день, полная галиматья написанного и мерное покачивание машины клонили ко сну. И отложив бумаги на сиденье, он откинулся на мягкую кожаную спинку и задремал.

Его дрему прервал телефонный звонок. Не любивший музыку он требовал, чтобы приемник и магнитофон в машине обязательно выключались на время его поездок. Очнувшись от дремы, он сообразил, что звонят не ему, а водителю, но машинально прислушался к громко раздающимся в салоне машины словом, тем более что голос говорившего, почему-то показался ему очень знакомым.

— Пришел час. Исполни же то, что должен. Во имя господа.

Больше не прозвучало ни слова. Однако машина начала набирать скорость, словно водитель вспомнил об опоздании на какое-то невероятно важное мероприятие и теперь пытался наверстать упущенное время.

Заглянув через плечо водителя, он увидел, что стрелка спидометра неумолимо ползла все к большим и большим цифрам.

— Святослав, нам некуда спешить. Успеем.

Он собирался сказать еще что-то, но в этот момент машина на всей скорости начала входить в поворот. Он почувствовал, что колеса теряют сцепление с дорогой и машина начинает нестись совершенно, не управляемо слетая с дороги. И еще успел вцепиться в ремни безопасности, когда автомобиль закувыркался по склону, сметая своей массой молодую поросль. С сухим треском высыпались стекла и дальнейшие кувырки сопровождались только грохотом и скрипом сминаемого металла.

Дорожная служба, вызванная очевидцами происшедшего, подъехала на место аварии через пятнадцать минут.

Когда— то роскошный правительственный лимузин, изготовленный на базе «АУДИ А-8», теперь представлял собой груду искореженного металла. Около часа спасатели выстригали металлические стойки, пытаясь добраться до пассажиров автомобиля.

Водитель был мертв. Кусок капота, сорванный при переворотах машины, размозжил ему голову. А вот пассажиру повезло больше.

Казалось просто чудом, но он остался жив. И все же после тяжелых ушибов и возможной травмы позвоночника находился без сознания.

Узнав в нем министра юстиции, они тут же вызвали вертолет и доставили его в центральный военный госпиталь, где традиционно лечили всех высокопоставленных особ.

Он пришел в себя, через сутки и с удивлением увидел над собой белый потолок, по которому в одном ведомом порядке перемещались лучики света. Двигаться совершенно не было ни каких сил. Хлопнула входная дверь.

— Вы счастливчик. Когда мне показали, что стало с вашей машиной — то ваши ушибы и трещина шейных позвонков это просто чудо. Полежите у нас с месяц, потом полгодика в шейном корсете и опять будете как новый. Да я распорядился, пока что не пускать к вам следователей из министерства внутренних дел. Пусть сами разбираются в случившемся. За то им деньги платят. А вот с другим посетителем, я думаю, вам пообщаться полезно будет.

И говоривший, так и не появившись в его поле зрения, куда то пошел. Дверь вновь хлопнула. Раздались тихие шаги, и он увидел склонившегося над ним священника.

— Наставник!

— Молчи сын мой, ну что же, вот теперь, — он интонацией выделил это «вот теперь», — я вижу, что у тебя была объективная причина отказаться от встречи. Ну да ладно. Врач сказал, что ты поправишься, а пока для улучшения состояний тебе необходим только покой. Так что ты поправляйся и перед твоим выходом из этой палаты, мы поговорим еще раз.

И больше ничего, не добавив, он так же тихо, как и вошел, повернулся и вышел.

Встретиться в аэропорту Будапешта было моей идеей. Стеклянные стены аэропорта отражали, в этот солнечный день все окружающее, безобразно искажая его. Будапештский аэропорт, после недавней реконструкции стал похож на остальные аэропорты мира.

Возможно подобная архитектурная однообразность и может быть раскритикована, но иногда, вот как сейчас она помогает быстро с ориентироваться и найти нужный тебе терминал. Не говоря о табличках, на всех языках дополненных символами, с указанием зон прилета, отлета кафе и торговых павильонов, продающих как и везде, всевозможные ненужные вещи, скучающим пассажирам.

Зону прилета отличить от остальной территории аэропорта всегда безошибочно по присутствию здесь людей с цветами в руках, с табличками на которых написаны имена, фамилии и какие-то странные слова, обозначающие названия фирм, отелей и невесть чего еще.

На табло, укрепленном здесь же, среди прилетевших рейсов я нашел и рейс Джея.

Только глядя на то, как уверенно прилетевшие находили встречающих по табличкам в руках, я подумал, что моей сообразительности не хватило на такую мелочь, благодаря которой не пришлось бы лихорадочно выискивать глазами среди выходящих, кого-нибудь похожего на корреспондента.

Поймав себя на этой мысли, я задумался, а что значит похожий на корреспондента. В суматохе подготовки к этой встрече, такая простая и очевидная мысль, почему-то не посетила мою голову.

Рассчитывая на то, что господин Уолш, согласно нашей договоренности тоже будет высматривать меня, выйдя в зал аэропорта, а таких прилетевших пока, что не наблюдалось — одних встречали, другие же уверенно направлялись или к выходу или к расположенным здесь же пунктам проката автомобилей. Одним словом — никто из них не разыскивал встречающих. Но на всякий случай я решил позвонить по тому номеру телефона, который у меня был записан в мобильном телефоне.

Гудки вызова еще отзывались в моем телефоне, когда двери, отгораживающие таможенную зону раздвинулись, и из них вышел человек с большой черной сумкой через плечо. Такие сумки я видел у профессиональных фотографов, для их аппаратуры. К тому же он немного неловко из-за багажа пытался достать свой звонивший мобильник.

Я невольно примерил внешность вышедшего под мои представления о корреспонденте серьезного издания. Этот молодой человек, одетый в костюм вполне соответствовал моим представлениям о корреспонденте серьезного издания. Вот только, что-то не осознаваемое мной беспокоило меня.

Но в этот момент мужчине, наконец, удалось справиться со своим багажом и, достав телефон ответить на вызов.

— Сергей? Как хорошо, что вы звоните. Я уже прилетел и полон надежд, что мне не придется сидеть в этом аэропорту.

— По-моему я вас даже уже вижу.

— Вот это вряд ли. Я пока, что стою в очереди к паспортному контролю, но надеюсь, что в ближайшие пять минут пройду эту процедуру и скоро выйду в зал. А вы уже в аэропорту.

Я не сразу ответил. Остановившись на пол пути, я все еще провожал глазами мужчину, принятого за господина Уолша. Он, говоря по телефону, уверенно шел к выходу из здания аэропорта.

— Сергей, нас не разъединили?

— А, нет. Простите, я на секунду отвлекся. Вы разрешите, я вас попрошу набрать мой номер, когда вы выйдите из таможенной зоны. Я уже в аэропорту.

— Ну конечно.

Господин Уолш мог бы и не звонить. Стоило ему появиться из дверей, как я сразу узнал его и понял, что меня обеспокоило в предыдущем мужчине, ошибочно мной принятом за Уолша.

Слегка полноватый, со схваченными на затылке светлыми волосами корреспондент умудрился двигаться так, как свойственно женщинам. В каждом его движении присутствовала своеобразная плавность и женственность. Эту же его особенность уже подсознательно отметил для себя в телефонных разговорах, которые он вел тоном и с интонациями больше свойственным женщинам.

Церемония знакомства отличалась от сотен состоявшихся в моей жизни только тем, что ни когда еще мужчины не смотрели на меня с такой откровенной заинтересованностью.

— Сергей для чеха у вас прекрасный английский.

— А я и не чех — я русский.

— Не может быть, да, а вам говорили, что вы очень интересный мужчина.

Уж и не знаю, может быть, кто другой и умеет вести себя в таких ситуациях, только не я и чтобы не заводить положение совершенно в тупик я сказал.

— Господин Уолш, вы знаете, я придерживаюсь традиционной ориентации.

Моя реплика, кажется, совершенно его не смутила.

— Зовите меня просто Джей, а что касается остального, так право мы не дети и это все, в общем-то, не имеет ровным счетом ни какого значения.

Морду Стена, лежащего на заднем сиденье, я не видел, но мне показалось, что создавшаяся ситуация его очень развеселила. Во всяком случае доносившееся сзади похрюкиванье свидетельствовало о весьма веселом настроении моего друга.

И хотя в дальнейшем по пути до Шалготарьяна наш разговор шел о предстоящей операции и ни разу не соскальзывал на щекотливые темы, я все же ловил на себе заинтересованные взгляды Джея.

Отель Каранч, построенный еще в годы развитого социализма в Венгрии, предлагал стандартные двухместные номера, как и большинство гостиниц по всему миру. Не знаю, много ли постояльцев обитало в нем к моменту нашего приезда, но портье без каких либо вопросов предоставил нам отдельные номера и не возражал против моего заселения вместе со Стеном. Время приближалось к вечеру, так что мы договорились встретиться в холле, за чашкой кофе через пол часа.

Уже собираясь отъезжать со стоянки, я подумал о том что было бы неплохо захватить с собой какую-нибудь из сегодняшних газет, чтобы подчеркнуть актуальность фотографий, которые мы собирались снимать. Однако в это вечерние время мелкие торговцы прессой уже закончили свою работу и разошлись по домам. Оставалось лишь попросить у портье в гостинице. Но вбежав в холл на журнальном столике я увидел какую то из венгерских газет, с непонятным для меня названием, но что самое главное с крупно напечатанной сегодняшней датой. Не долго раздумывая я схватил ее и вернулся к машине.

Мы без труда нашли описанную Шандором промзону и без приключений оказались возле невысокого заборчика огораживающего территорию венгерского филиала интересующей нас фирмы. Не видя ни кого вокруг мы отважно перепрыгнули забор и оказались в зарослях не колючего но весьма запутанного кустарника. Все же преодолев его мы оказались на территории фирмы. Как и обещал Шандор вход в цех закрыт не был.

Интересующий нас склад готовой продукции располагался непосредственно возле входа и был отделен от остального цеха стеклянной перегородкой поднимающейся на высоту около трех метров. Однако штурмовать эту преграду необходимости не было входная дверь оборудованная с внешне стороны неподвижной ручкой, была заботливо оставлена приоткрытой. Столы с коробками стояли отдельно уже полностью приготовленные к отправке. От всех остальных их отличали даты двухлетней давности и другие серийные номера.

— Сергей помоги мне пожалуйста установить лампы освещения, — от женственных ноток в голосе журналиста не осталось и следа, передо мной был собранный деловой мужчина. Да и движения его стали четкими, резкими, расчетливыми.

— Сергей, будь добр, принеси сюда еще один ящик с текущей датой для контраста.

— Джей у меня с собой венгерская газета с сегодняшней датой, может и ее добавим.

— Какая газета?

— Понятия не имею — прихватил в холле гостиницы, — сказал я и достал захваченную мной газету.

В спешке я не рассматривал, что за издание мне попалось, а в следствии своего неумения читать по-венгерски она меня не очень то и занимала. И вот теперь достав ее я не знал что мне дальше делать, может быть лучше провалиться от неловкости.

Газета захваченная мной была одним из изданий эротически — порнографического свойства и всю ее переднюю страницу занимала фотография полуобнаженной красотки, хотя сказать по правде термин полуобнаженный был применим с большой натяжкой.

— Да, веселая газета, — задумчиво сказал Джей, — хотя ты знаешь, мы сделаем два комплекта фотографий — с ней и без нее, а там уж пусть редактор решает какую из них поставить в номер.

Последовавшие за этим составление композиции, выбор места для фотографирования и другие операции напомнили мне некое священнодействие, свидетелем которого я стал. Причем это было столь же далеко от моих попыток фотографировать, как если бы я попытался станцевать балетную партию рядом с артистами Большого театра.

Тем не менее через десять минут Джей сказал, что все уже готово и мы можем вернуть все в первоначальный вид и тихо убираться. Обратный путь принес приятный сюрприз — оказывается калитка не была заперта, так что в прыжках через забор и лазании по кустам необходимости не было. Убедившись, что поблизости ни кого не было мы выскользнули в калитку и не спеша пошли в сторону машины.

— Сергей, а все таки расскажи где это ты достал такую замечательную газету, — в голосе Джея вновь появились кокетливые женственные нотки и движения приобрели плавность.

— Господи, да ведь я забыл ее в складе.

— Ну Сергей, неужели ты стал бы читать такую гадость. Пусть работники этого замечательного предприятия просвещаются.

Занятые разговором, мы не заметили как с нами поравнялась полицейская машина. Полицейские, видимо привлеченные большим черным кофром с фотоаппаратурой, висящим на плече Джея, притормозили возле нас, но услышав что мы между собой разговариваем по-английски не стали ни чего спрашивать и проехали дальше.

Не скажу как у Джея, но у меня нервы отпустило, лишь после того как в ресторане гостиницы мы выпили виски.

Вернувшись, домой я почувствовал страшную апатию. Кажется, на свете просто не существовало того, что бы могло меня занимать. С какой-то необъяснимой тоской я подумал о тех временах, когда мы со Стеном вели спокойную и размеренную жизнь. Сейчас те времена казались чем-то не реальным.

Попытка включить телевизор была не самой лучшей из мыслей посетившей меня в это время. Во-первых, сериалы поражали своей тупой надуманностью, а во-вторых, я обнаружил, что экран покрыт толстым слоем пыли, который мне совершенно не хотелось вытирать.

Заказов на переводы по-прежнему не было. Моя попытка занять себя чтением какой-нибудь книги тоже не принесла успеха. Перечитывать домашние книги не хотелось категорически, а так любимая мной библиотека в выходные дни была закрыта. Чтобы хоть как-то занять себя я дважды провел генеральную уборку, вначале расставил все по своим местам, а потом переставив все по-новому. Единственным спасением были прогулки со Стеном. Но в воскресенье зарядил дождь, и прогулки пришлось сократить до минимума.

Особой радости и не прибавляло и ожидающая меня на следующей недели процедура продления виз. Не буду жаловаться на какие-либо особенные сложности или предвзятое отношение в консулатах, которые продляли мне визы, с учетом моих многократных поездок и отсутствие нареканий от своих местных властей в самом либеральном режиме. Но уже необходимость заполнения кучи анкет, сбор справок из банка и из торговой инспекции. В общем, бумажная волокита, и я до сих пор не встречал человека, которому она нравилась.

Понедельник начинался под стать бездарным выходным. Мой визит в торговую инспекцию за выпиской о регистрации моей лицензии переводчика занимающая обычно не больше часа, с учетом времени потраченного на дорогу, превратился в огромную головную боль.

Вместо того, что бы выдать мне выписку, чиновница, выудив из глубин своего стола папку с регистрационными документами, сказала, что по новому постановлению я должен представить полный перечень услуг, который собираюсь предоставлять, как переводчик, да еще и к тому же заверенный нотариально.

— А что вообще входит в этот перечень?

— Это вопрос не ко мне. Езжайте в ваше регистрационное управление по делам предпринимательства и там у них найдете все документы.

В управлении мне выдали перечень переводческих услуг к Закону о предпринимательстве. Закопавшись во всех этих бумажках, я выяснил для себя, что, например, теперь требовалось для права делать технические переводы подтвердить наличие у тебя технического образования, деловых бумаг юридического образования. В общем, подобными нововведениями были полны десять страниц машинописного текста. И уже в конце этого постановления, в последнем его пункте было сказано, что все это распространяется лишь на деятельность тех переводчиков, которые имеют право самостоятельно заверять свои переводы собственной печатью.

— Это все хорошо, но если я не претендую на право заверения переводов.

— Тогда это все к вам не относится, и вы работаете так же, как и раньше.

— Но в торговой инспекции меня отправили к вам.

— Может вы собирались внести изменения.

— Не собирался я ничего менять, мне только нужна выписка о моей лицензии.

— Не расстраивайтесь, постановление совсем свежее, не все еще с ним знакомы. В конце концов, если они снова вас будут мучить, уговорите позвонить к на, мы им все объясним.

Замечательный итог визита, с маленьким исключением, торговая инспекция сегодня уже закончила работу, и теперь вновь будет работать только в среду.

Когда я вернулся домой, Стен почувствовав мое настроение, сразу засобирался на прогулку.

Лойола смотрел на этого человека, принятого в самых знатных домах Европы и думал, как может этот неопрятный человек, распространяющий вокруг себя запах краски, такой сильный, как будто он только что в ней выкупался, владеть искусством, передавать на холсте человеческий обличий столь точно, что имя его называлось первым из первых, среди всех работ этого художника он бы не поверил, что это возможно.

— В портрете самое главное глаза человека. Душу всегда можно увидеть в глазах. Я все свои работы начинаю с набросков глаз, а когда вижу, что передал душу, просто дорисовываю все остальное.

— А если вы не можете увидеть глаз?

— Как же я не увижу, если я первым делом рассматриваю глаза того, кого собираюсь рисовать.

— Но, к примеру, если человек слеп или у него просто нет глаз?

— Вы знаете, святой отец, мне просто не встречались такие заказчики, да и зачем им портреты, если они вовсе ничего не видит. Да и я, наверное, отказался бы рисовать такого человека. А вы хотите, что бы я рисовал слепца?

— Нет. То с чем я хочу обратиться к вам еще сложнее. Я хочу, что бы вы нарисовали портрет человека, который уже умер.

— Умер?

— Да, но я хочу, чтобы вы постарались в своем портрете воссоздать его облик таким, каков он был при жизни.

— Но я никогда еще не выполнял таких заказов.

— Ну, что же все в жизни бывает в первый раз, и если вы сможете справиться с такой работой, думаю, слава ваша будет больше, чем у всех корифеев, живших до вас. Подумайте об этом.

— Святой отец, я попробую, но боюсь пообещать результат.

— А вы постарайтесь. Вам расскажет об этом человеке брат… вот только он принял обет отшельничества и живет в подвале замка в келье без окон. Так что я попрошу вас при общении с ним обойтись минимальным освещением.

Художник уже привык к свече, освещающей только мольберт и этому монаху с бледным лицом, больше похожего на призрак сидящий в самом темном углу кельи.

Монах пытался рассказать, но ему не хватало слов, он сравнивал отдельные черты умершего с чертами лиц братьев, но за время отшельничества, те настолько изменились, что ни один из набросков не нее сходства с умершим.

Их труд, кажется, совершенно зашел в тупик, и тогда художник, используя весь свой опыт, отважился на эксперимент. Он взял доску, покрашенную в черный цвет и кусок мела и сев рядом с монахом начал рисовать, все время, поправляя линии. Его мастерство, знание строения человеческих лиц и их настойчивость — принесли результаты, и на доске появилось лицо давно умершего.

Результат настолько потряс бедного монаха, что он, бормоча молитвы, ушел в темный угол и больше не откликался.

Теперь работа над портретом не составляла труда и вскоре с холста смотри молодой человек, наполненный жизнью и немного задумчивый.

— Святой отец, я не понимаю, как вы могли запереть в подземелье человека, только ради того, что бы он не забыл облик кого бы то ни было. А ведь мне о вас столько говорили, так расхваливали, пели дифирамбы вашей справедливости. Скажите мне, кем должен был быть умерший, что бы идти ради создания его портрета на такие жертвы. Мое разочарование в вас не имеет предела, — и он, повернувшись, стремительно вышел из комнаты настоятеля.

Когда дверь захлопнулась, из-за ширмы вышел инквизитор.

— Я понимаю, настоятель, почему вы пригласили меня. Я только что стал свидетелем богохульства из уст еретика.

— Да. Язык этого человека — враг его, но думаю, вы умеете лечить эту болезнь.

— Насколько я понимаю, речи эти стали возможны после общения этого человека с монахом вашего монастыря.

— Похоже, но здесь я сам приму меры и сумею справиться с проблемой.

— Не сомневаюсь, святой отец, но если будет нужна помощь, то мы всегда готовы ее оказать.

Распрощавшись с инквизитором, Лойола спустился в подвал монастыря.

— Брат Антоний обет свой ты соблюдаешь, но речи твои смутили разум художника и посеяли в нем грешные мысли. Во искупление греха этого налагаю на тебя епитимью принять еще один обет — молчание. Молчания до тех пор, пока я с тебя епитимью не сниму.

Он повернулся и вышел из кельи, зная, что брат Антоний не посмеет его ослушаться, и с этого дня будет хранить молчание так, словно был нем от рождения.

Единственно знакомое средство борьбы с депрессией — прогулка со Стеном. Во время такой прогулки я общаюсь с приятным собеседником, который если и не согласен, по крайней мере, не выражает.

По— моему, каждая клетка моего тела требовала такого лекарства. Стен, кажется, это чувствовал и был согласен выступить в качестве моего доктора. Вообще он в такие дни даже ведет себя совершенно иначе, чем обычно.

Вот и сегодня, мы, выбравшись на прогулочную дорогу, расположенную подальше от людей, пошли потихоньку, обсуждая бюрократию, как таковую и конкретных бюрократов в частности, причем, признаюсь, я порой переходил на лица конкретных бюрократов.

Наш диалог, находящийся в самом разгаре прервал телефонный звонок, вначале я не хотел отвечать, но, увидев, что звонит Джей, все же включил телефон.

— Сергей, — уже это слово он умудрился произнести так, что я понял — все получилось, — ты уже видел статью.

— Джей, если ты думаешь, что мне доставляют вашу газету раньше, чем подписчикам в Штатах, то заблуждаешься.

— По твоему тону чувствуется, что у тебя не самое лучшее настроение, — его тон опять приобрел первые нотки, — жаль, что меня рядом нет, но все-таки, посмотри-ка на сайт нашей газеты она там, на главной странице.

— Ну, как только приду домой, сразу же посмотрю.

— Так ты на прогулке со Стеном, так ему тоже привет. И, пожалуйста, позвони мне, скажи, как все будет развиваться.

Мы попрощались.

— Мохнатый, тебе передали привет из Америки. Ну, что пойдем дальше гулять.

Однако моего намерения продолжать прогулку хватило ровно на десять шагов. Причем, этот ушастый поганец, мне кажется с интересом наблюдал, когда же я поверну домой.

Конечно же, войдя в квартиру, я отбросил все традиционные ритуалы, сопровождающие наше возвращение с прогулки, и только включив компьютер, пошел переобуваться. Первое, что мне бросилось в глаза, когда я открыл сайт «Телеграф» была уже знакомая мне фотография красотки. Газета с ней живописно располагалась среди ящиков. Очевидно, редактор посчитал, что, таким образом, он привлечет больше читателей к своим материалам. По крайне мере, часть людей прочтет статью в расчете выяснить что-то пикантное об этой венгерской красавице.

Статья, подписанная моим именем, вышла практически без купюр.

Вначале я немножечко погордился тем, что моя фамилия появилась в прессе. Потом немного по пребывал в эйфории от того, что все получилось. И весь остальной вечер занимался тем, что придумывал за американских коллег. Что им противопоставить мне в ответ на эту публикацию. Когда же я придумал два совершенно не выгодных для меня пути развития событий, по которым можно все что направить, я решил, что пришла пора спать, а уж утро, точно вечера мудренее.

Утро не скажу, что оказалось мудренее вечера, но уж точно суетнее. Не успел я выпеть кофе, как позвонила секретарша наша адвоката Гросса с просьбой приехать, как можно раньше и обещаньем, что пан адвокат примет меня в любое время, когда бы я ни приехал.

Я же конечно поехал к пану Гроссу, отложив все дела, вот только откладывать мне было нечего, и я поехал к нему просто так.

Увидев меня в приемной, секретарша пана Гросса засуетилась, не дожидаясь ни каких распоряжений от шефа, провела меня в комнату для встреч, принесла чашку кофе и выбежала. Буквально через минуту появился пан адвокат.

— Я вас поздравляю, пан Попов, наши противники сдались, они предлагают найти компромиссное решение, не доводя дело до судебных инстанций, и я надеюсь, что переговоры о сумме компенсации и последующее заключение соглашения вы поручите нашему адвокатскому бюро.

— Пан доктор, я признаюсь, и не думал о возможности обращения к другому адвокату, но что бы я лучше себе все представлял, расскажите мне чего мне ожидать и как вы оцениваете мои услуги.

— Пан инженер, я начну, пожалуй, с последнего. Видите ли, существующая практика в наших адвокатских кругах подразумевает выплату от двадцати до пятидесяти процентов от суммы. Но только вы учтите, пожалуйста, что если вы попытаетесь договориться самостоятельно, то вы непременно получите меньшую сумму, чем даже за вычетом нашей комиссии, а мы с вас как со своего клиента, возьмем по нижней ставке, то есть двадцать процентов. А теперь к вопросу о сумме, в которую, я оцениваю компенсацию, — он сказал многозначительную паузу, — по моим оценкам она будет не меньше пяти миллионов долларов, — и он выразительно посмотрел на меня.

— Пан доктор, Вы не обидитесь, если я немного подумаю.

— Конечно. Но чтобы вам лучше думалось я добавлю, что наша канцелярия готова вам выплатить аванс в размере половины причитающейся вам суммы и мой секретарь принесет вам еще кофе или что другое, если вы хотите.

И он вышел, оставив меня одного. Я попытался собраться с мыслями, но меня внутри наполняла какая-то невообразимая пустота. В общем-то, мое заявление о том, что мне нужно подумать было маленькой местью пану адвокату. О том, что существует практика взимания комиссионных, и их размерах я знал и без пана доктора.

Так, что, посидев минут десять, ровно до того момента, как мне надоело сидеть одному в запертой комнате, я выглянул и попросил секретаршу позвать пана Гросса.

Пан доктор тут же появился.

— Ну, как вы, приняли решение?

— Да, пан доктор, вы меня убедили, я согласен на ваше условие.

— В таком случае, секретарь вам сейчас принесет на подпись тест поручения вести такие переговоры и соглашение об оплате наших услуг.

И он испарился. Вместо чего в комнату вошла секретарша с бумагами. Я быстро просмотрел их. Все было, как мы и оговаривали. Подписав все бумаги, я распрощался и уехал домой.

Но, похоже, сюрпризы в этот день продолжали сыпаться на меня, как из рога изобилия. Стоило мне зайти в комнату, как зазвонил дверной звонок.

Я открыл дверь и остолбенел. Это был мой знакомый газонокосильщик. Только вот одет он был так что мне невольно подумалось насколько же прибыльное это дело — косить траву.

Назвать его одеяние скромным не решился бы даже я, ничего не понимающий ни в моде, ни в стиле одежды. Рубашка, сияющая белизной, была такого качества, что создавалось впечатление, что она струится от воротничка. Костюм тоже не уступал, сшитый из тонкого шерстяного сукна он облегал фигуру стоящего передо мной. Картину завершали маленькие запонки, привлекшие мое внимание тем, что вставленные в них прозрачные камни, размером с самую мелкую монету, странно переливались всеми цветами радуги.

И только рассмотрев, его я обратил внимание на то, что в руках он держит конверт.

— Может быть, вы пригласите меня войти, — сказал он, беря инициативу в свои руки.

— Да, конечно же, проходите, я просто не предполагал, что вы знаете, где я живу, и признаюсь, не ожидал увидеть вас в таком виде.

— Сергей Николаевич, позвольте вручить вам это письмо, — и протянул мне конверт.

На ощупь чувствовалось, что конверт изготовлен из какого-то дорогого сорта бумаги. На его лицевой стороне находился только один герб, и была напечатана моя фамилия.

Несмотря на небольшие размеры, этот герб произвел на меня впечатление, наверное, больше, чем все остальное. Дело в том, что благодаря своему невольному увлечению геральдикой я знал, что это герб Ватикана. Этот же герб бы оттиснут на сургучной печати, закрывающей конверт. Я тупо вертел в руках конверт, не зная, что мне делать.

Мой знакомый газонокосильщик пришел мне на помощь:

— Сергей Николаевич, я думаю, что будет не плохо, если вы прочтете письмо, в моем присутствии. Думаю, я смогу дать вам некоторые разъяснения, если у вас возникнут вопросы.

Я молча сломал печать, и вытащить из конверта лист бумаги.

На листе бумаги ручной выработки с золотым обрезом, думаю не водяными знаками, я не решился рассматривать лист на просвет, было напечатано приглашение, посетить Ватикан, и вертится с главой Римской католической церкви. Под текстом стояла подпись Папы.

Я дважды пересчитал текст письма, в котором мои имя и фамилия были отпечатаны типографическим способом. Ни одного вопроса мне не приходило в голову, правда, не потому что я все понял, а совершенно по обратной причине. Вопросы можно задавать, когда ты чего-то недопонимаешь. А я не понимал вообще ни чего, то есть. Я просто не знал, о чем спросить.

Видя мое состояние пришедшей, газонокосильщиком я даже про себя не смог его больше называть сказал:

— Сергей Николаевич, насколько я понимаю, у вас сейчас, как раз время прогулки с собакой и если вы не будете возражать, я хотел бы составить копанию вам во время этой прогулки.

Сказано это было столь вежливо и убедительно, что я понял — надо срочно брать Стена и идти гулять. Очевидно, существуют вещи, о которых лучше не говорить возле стен. Мы все вместе вышли и молча пошли по нашему, со Стеном маршруту.

Когда мы уже достаточно удалились от людей и вышли в лесную зону, мой знакомый первым продолжил разговор.

— Сергей Николаевич, позвольте спросить, вы по-прежнему владеете серебряной пластиной украшенной гербом тамплиеров и вторым гербом, происхождение которого вы пытались выяснить.

— Да, и вы простите меня, если это ваша собственность — сказал он с нажимом, — это не только мое мнение, но и результат нескольких теологических споров. Да, вы уж меня простите великодушно, я не представился.

Он слегка наклонил голову и произнес:

— Кардинал Анджеко Агренти, к вашим услугам, — затем, улыбнувшись, добавил, — мне бы было приятно, если бы вы обращались ко мне, используя, только имя Анджело.

— Кардинал, простите сеньор кардинал, — я безнадежно запутался.

— Просто Анджело, без каких-либо дополнений.

— Тогда и вы называйте меня Сергеем, но прежде, ответьте на главный для меня вопрос, — он заинтересованно поднял на меня глаза, — я сошел с ума?

Смеялся Анджело заразительно и долго.

— Сергей, думаю, вам это не грозит, скорее уж все окружающие с него сойдут, кстати, — он подмигнул мне, — некоторые уже очень близки к этому.

— Анджело, но я и Папа, я не представляю, чем могу быть ему интересен. Я не только не верующий и ни когда крещеный, но еще и русский по национальности. В довершение ко всему я ведь не государственный деятель.

— Положим, встреча с Папой будет зависеть полностью от вашего желания, но, наверное, надо по порядку, а то вы, действительно, возьмете и сойдете с ума от вредности. Давайте, я вам сегодня в общих чертах обрисую картину, а подробно мы поговорим обо всем уже в Риме.

Некоторое время мы молча шли по дороге. Я любил здесь гулять. Это заасфальтированная дорога, проходящая по склону горы. Замечательным в ней было то, что туристы предпочитали подниматься на вершину по тропам, лишь пересекал ее, а кроме как на вершину дорога эта никуда не вела. Построили же ее во время войны, когда Гитлер собрался посетить вершину. Если быть точнее, как и сегодня уверяют астрологи и загадологи, на вершине этой горы находится центр сосредоточения сил космической и земной энергии и в том случае, если в точку этого сосредоточения сил входит великая личность, то происходит некая настройка всех этих силовых линий на эту личность. Когда мне начали объяснять эту историю, то ровно через пять минут я понял, что тупость моя не имеет границ и все остальное, выслушав из вежливости, не пытался ни осознать, ни запомнить. Тем не менее, теория эта привлекла внимание очень увлеченного астрологическими теориями Гитлера. И к его визиту по склону горы была проложена заасфальтированная дорога серпантином поднимающаяся к вершине. Несмотря на то, что никто не занимался ее поддержанием, она находилась в превосходном состоянии. Машинам въезд на нее был запрещен.

— Сергей, видите ли, предмет которым вы владеете, имеет двойственную сущность, с одной стороны имея собственную ценность, с другой он совместно символом, определяющим статус его владельца. Существует определенный порядок преемственности владельцев. И именно в этом состоялись те споры, о которых я упоминал ранее. Владея им, вы стали Хранителем.

— Анджело, я извиняюсь, что перебил вас, но в языковых тонкостях мне хотелось бы уточнить. Вы сказали Хранителем — это имеется в виду собственником.

— Нет, Сергей именно Хранителем — потому что это одна из шести Печатей и за все века их существования ими не владели. Не хранили Хранители Печатей.

— Анджело, если я сейчас скажу, что все понял, то вы будете смеяться еще больше, чем раньше. Но одно мне понятно, если и попрошу вас разъяснить мне все в подробностях, то нам лучше прямо сейчас оборудовать стоянку под ближайшей елкой и приготовиться прожить на ней с неделю. Но все же я постараюсь задать те вопросы, которые меня занимают больше всего.

— Конечно Сергей.

— Скажите, а как вы вообще узнали, что у меня находится эта пластинка.

— Виной тому ваши изыскания в области геральдики. Как только появились рисунки герба, нам стало понятно, что шестая печать найдена и находится у вас.

— Но чей же это герб?

— Ваш.

— Мой? — я остановился, ничего не понимая — но у меня никогда не было герба, и вообще до недавнего времени я и не подозревал о существовании геральдики, как таковой.

— Я, наверное, не совсем корректно выразился. Это герб Хранителя шестой печати. Видите ли, он существует в единственном экземпляре на печати и его рисунок хранится у нас.

— Но ведь могло быть, что я случайно его составил.

— Мы тщательно изучили и эту возможность и пришли к выводу, что можем ее исключить.

— А если я захочу отказаться от всего этого.

— Немного зная вас, не думаю. Но, если все же это произойдет, то я буду вас просить соблюсти определенные условности, связанные с передачей печати.

Мы молча пошли дальше. Я только теперь задумался о будущем. Но в голове вертелась одна единственная мысль — теперь, когда у меня есть деньги, я смогу найти Кьяру, а все остальное, куда привал выведет — туда и выведет. Я посмотрел на Анджело. Он же не замечал моего взгляда, заинтересованно наблюдал охоту Стена на белок. Вообще-то зрелище было хоть куда, особенно для человека видящего это представление впервые. Для начала Стен поднимал голову, и с выражением несмышленого щенка осматривался по сторонам, высматривая белку, а затем с грацией гиппопотама скакал по кустам, громко топал и ломал ветки. Когда же белка взлетала на дерево, он садился и с обиженным выражением смотрел некоторое время на нее, как бы ожидая, а может она все же спустится обратно. Не решаясь беспокоить его, я приготовился смотреть этот цирк вместе с ним. Но Анджело, очевидно, почувствовал, что я, готов продолжить разговор, повернулся ко мне.

— Ну и как?

— Трудно сказать, не имея представления, чего от тебя ожидают. Да и к тому же, почему-то после сорока начинаешь задумываться, — а справлюсь ли я, когда тебе предлагают очередную работу.

— В таком случае, с вашего разрешения мы продолжим наш разговор уже в Риме, где я буду ждать вас в конце недели.

Мы повернули в сторону дома и медленно пошли обратно. Тут я вспомнил, что мои визовые проблемы не позволят мне прибыть вовремя на встречу.

— Анджело я даже не знаю. Как сказать, но дело в том, что в конце недели я, скорее всего не смогу попасть в Рим. У меня истек срок действия Шенгенской визы, а оформление новой, и при благоприятных условиях занимающее две недели из-за местных бюрократов, вообще невесть, сколько времени займет.

— Что же Сергей, ваш новый статус позволяет вам забыть обо всех этих мелких проблемах. Давайте так. Завтра утром к вам зайдет мое доверенное лицо, вы отдадите ему паспорт, и вечером он привезет его вам полностью оформленным.

Спустившись к городу, мы попрощались, и мы со Стеном пошли домой. Придя, я достал письмо и еще раз перечитал его. Потом достал пластинку и для чего-то положил ее на письмо. Если я и ожидал, что после всего происходящего, она как-то изменится, то этого не произошло. Печать оставалась все такой же, как и в тот момент, когда я ее отчистил от наслоений вековой грязи. Сам не зная почему, я положил ее в карман и, оставив, Стена дома пошел прогуляться по городу.

Проходя мимо лавки скорняка, я обратил внимание на лежащий у него на прилавке, не то кошелек, не то сумочку для документов, Иначе говоря, это были два кожаных прямоугольника сшитые между собой тонким кожаным шнурком с клапаном предназначенный для ношения на шее, Размер меня удовлетворял и я, купив этот футляр, тут же спрятал в него печать и повесил себе на шею. Бесцельно блуждая по городу, я пытался представить свою дальнейшую жизнь, однако еще недавно казавшийся идеальным для жизни, сегодня он только навевал на меня тоску, а в его узких каменных улочках я особенно остро ощущал одиночество.

Вечером мне позвонил Джей.

— Сергей, я вынужден извиниться перед тобой за то, что приношу плохие новости. Видишь ли, твои коллеги пустили в ход с одной стороны все рычаги давления, а с другой предложили моему редактору компенсацию за отказ от предоставления прав на публикацию другим газетам и журналам.

— Честно говоря, мне это безразлично, все уже пришло в движение и дальнейший скандал в прессе или его отсутствие уже ничего не меняют. Но как же ты, мой друг, твой редактор получил свою компенсацию, мои дела пошли в гору, а ты выходит, остаешься пострадавшим.

— Ну что ты Сергей, — Джей кокетливо замялся, — я ведь обладаю авторскими правами на фотографии, и они надо сказать, не скупясь, заплатили мне за них.

— В таком случае желаю тебе удачи.

— Я тоже желаю тебе счастливого завершения твоих дел. А еще я хотел сказать, если ты вымыслишь еще какую авантюру, сразу звони — прилечу хоть на край света.

Утром я только собрался выпить чашку кофе, как раздался звонок в дверь. Ругаясь про себя страшными словами, я думаю, меня смогут понять все, кто пьет утром кофе, я пошел открывать дверь. Передо мной стоял улыбающийся мужчина в строгом костюме. Похоже, моя квартира становится местом, какого то паломничества подумал я.

— Извините за столь ранний визит. Я секретарь посольства Италии и меня попросили помочь вам с оформлением виз. Вы ведь сеньор Попов? — добавил он видно обратив внимание на недоумение написанное у меня на лице.

— Да это я. Может быть, зайдете на чашечку кофе?

— Нет, нет, я на одну минуточку, взять ваш паспорт.

Я, удивляясь сам себе, принес паспорт и вручил ему. Еще в советские времена нас приучали никогда не давать паспорт в чужие руки, да и сегодня пресса была полна жуткими историями о преступлениях совершаемых с чужими документами. Он распрощался и быстро ушел, пообещав в конце дня завезти паспорт обратно.

— Святой отец Джамелли?

— А это вы мой дорогой доктор. Вот видите, я был прав, и мой телефон вам пригодился.

— Простите меня святой инквизитор, но я же не знал, кто вы.

— Надо больше доверять людям сеньор Провинциал, люди наше главное богатство. А теперь к делу. Расскажите мне, пожалуйста, все, что вам удалось собрать по данному делу. А копии всех бумаг и ваших отчетов Генералу отправьте мне с курьером. И если вас не затруднит, называйте меня председателем Священного Суда.

Вечером, после того как вновь улыбающийся секретарь занес мне паспорт с уже оформленной визой я занялся сборами. Прежде всего, я собрал все свои бумаги, взял словарь Ожегова, тетрадь Руджеро и найденный пергамент, затем сложил все компьютерные принадлежности. Все это заняло у меня десять минут, а затем остаток вечера я пытался составить приблизительный перечень того, что мне взять из одежды.

Я уже давно не утруждал себя какими-либо изысками в гардеробе. В итоге одежда для прогулок, одежда для поездок, одежда для официальных визитов выглядела совершенно одинаково — джинсы, джинсовая рубашка, свободный свитер, джинсовая куртка. Виной тому, очевидно, то, что во времена моей молодости джинсовая одежда была плохо доступна, а с другой стороны, подобный стиль одежды, подразумевая и более свободный стиль поведения. Другими словами на официальные визиты одеть мне было нечего. Бросив это безнадежное занятие, я решил купить себе гардероб завтра же в Праге, заночевать там же, а в пятницу утром улететь в Рим.

Намеченный мной поход по магазинам с целью составить себе гардероб превратился в сплошную головную боль. Своего мохнатого друга я оставил в гостинце не очень то, рассчитывая на его помощь в выборе костюма.

Зная, что большинство дорогих магазинов находится на Прикопе, именно туда я и направился в первую очередь.

Уже после посещения третьего магазина, мне захотелось все бросить и отправиться я на встречу, как есть в джинсовом костюме. Везде повторялось одно и то же. Скучающие девушки в форменной одежде набрасывались на меня, старательно убеждая, что мне именно этот костюм, на который я случайно обратил внимание, мне будет очень к лицу, что я в нем буду выглядеть на все сто и смогу пойти куда угодно.

Они порой были так убедительны, что может быть я им не поверил бы, если бы не одно но. Во времена давние, когда мне довелось носить костюмы, все их для меня шил портной дядя Коля. У него не была запатентована торговая марка «Дядя Коля» и своего модного салона не было, но он, хоть и использовал это свое мастерство для дополнительного заработка, но мастером он был высочайшего класса и любой костюм он не просто шил, а строил, создавал, как произведение искусства.

Итогом стало то, что, купив три хлопковых белых рубашки очень хорошей выработки, которые неизвестно как здесь оказались, после этого нашел не модные, но вполне удобные мне брюки и уже решив никуда дальше не бегать, и здесь же купил темный костюм и пару галстуков, причем изрядно повеселился, когда в их подборе мне пытались помочь продавцы даже приблизительно не представляющие как они завязываются.

Бросив покупки в машину, я, наконец, сообразил, что мне понадобится еще дорожная сумка или чемодан для перевозки всего этого. Эту мелочь я решил не превращать в проблему и купил первый попавшийся мне на глаза чемодан с колесиками.

Поставив машину на платную стоянку в гаражном комплексе, мы втроем — я, рядом Стен и сзади тянущийся, влияющий и вообще безобразно себя ведущий чемодан на веревочке.

После регистрации, где и, наконец, избавился от этого стало управляемого монстра, мы со Стеном прошли в зал отлетов. Стен никогда в своей жизни не летавший на самолетах был настолько поглощен все окружающим, что полностью забыл о наморднике, который мне пришлось на него одеть. Любопытство его было столь сильно, что мне порой казалось, что он полностью забыл обо мне. Успокоился он только в салоне самолета, где улегся возле моих ног и задремал, утомленный обилием впечатлений.

Благодаря тому, что салон первого класса предоставлял нам возможность комфортно расположиться, перелет не принес мне ни каких неудобств. Да и стюардесса, вначале с опаской поглядывавшая на Стена, к концу полета она воспринимала его так, словно он был большой плюшевой игрушкой.

Получив свой чемодан и пройдя таможенный пункт, мы со Стеном вышли в аэропорт. Еще вчера, когда я позвонил по оставленному Анджело телефону и назвал рейс, которым прилетаю, мне пообещали, что меня обязательно встретят. И вот сейчас я стоял возле выхода из зоны прилета и осматривался по сторонам, пытаясь найти где-нибудь табличку со своим именем.

— Сеньор Попов? — раздалось у меня из-за спины.

— Да.

— Пойдемте, я вас отвезу, — и, подхватив мой чемодан, повел нас к стоянке машины.

Обычно привыкший самостоятельно управлять со своими вещами, я, в этот раз не высказав не малейших возражений, против того, чтобы кто-нибудь другой поборолся с этим ящиком на колесах.

На стояке мы подошли к роскошному Бентли, где наш сопровождающий предложил нам со Стенном разместиться на заднем сиденье. Такое определение, не совсем точно, потому что я рыкнул на Стена, собравшегося залезть на сиденье, и он с обиженным видом улегся перед сиденьем, благо места для него было предостаточно. Не зная Рима я не пытался определить, куда мы едем, положившись на нашего встречающего.

Спустя некоторое время мы въехали в район, застроенный виллами. Подъехав к одной из них, мы въехали в автоматически открывшиеся ворота гаража и остановились. Я уже собрался выходить, но наш водитель, обернувшись ко мне, сказал, что наша поездка еще не окончена.

Как только ворота закрылись, пол гаража вместе с нашей машиной, стал опускаться вниз, и через некоторое время мы опустились в катакомбы. Как только лифт остановился, мы вновь поехали. Я с интересом смотрел по сторонам.

Мы ехали по лабиринту пещер, достаточно широких и высоких. По-моему, они были естественного происхождения, только кое-где подправленные руками человека.

Наше путешествие, длившееся около получаса, завершилось в большом подземно зале, где наш провожатый, взяв мой чемодан, проводил нас к лифту, за стеклянными дверьми была видна кабина.

Поднявшись на лифте, мы оказались в огромном холле, за окнами которого был виден парк, а вдали за оградой виднелись крыши.

— Ну, вот мы и дома — сказал наш провожатый, пойдемте, я вам покажу ваши апартаменты.

Я посмотрел на Стена. Остро чувствующий окружающих, он не высказывал ни каких признаков беспокойства. И положившись на своего друга, я спокойно пошел по широкой деревянной лестнице на второй этаж, следом за своим провожатым.

По ковру, застилавшему каменный пол второго этажа, мы подошли к массивным деревянным дверям, украшенным резьбой. Никаких признаков замков или других запоров я не увидел.

— Это ваши личные апартаменты. Располагайтесь, обживайтесь.

Мы вошли в огромную комнату с большим окном, возле которого стоял, как будто привезенный из музея, массивный стол с лежащими письменными принадлежностями. Гусиные перья, фарфоровая чернильница, стопка листов пергамента — все это больше похожее на музейные экспонаты, здесь вполне соответствовало остальной обстановке.

Одну из стен закрывал огромный гобелен изображающий коленопреклоненных рыцарей перед каким-то стариком. Над огромным камином висела картина, я не знаток изобразительного искусства и не могу назвать художника. Но картина была написана с таким мастерством. Что даже я, считающий себя полным профаном в изобразительном искусстве невольно поддался очарованию, изображенной на ней женщины. Огромный шкаф с толстыми стеклами, вставленными в дверцы, скрывал за собой стопки фолиантов.

Возле стола стоял огромный резной стул, а возле камина два огромных кресла с высокими спинками.

За приоткрытой дверью виднелась огромная кровать с балдахином стоящая посреди чуть меньшей, чем первая комнаты. На стене спальни были развешены небольшие эскизы и гравюры. Из нее вела еще одна дверь.

Войдя в нее, я оказался в туалетной комнате. Ожидая увидеть ночной горшок и лохань для мытья, я был приятно поражен, когда увидел современное туалетное оборудование, будто сошедшее с рекламных буклетов о самой современной сантехнике.

Закончив осмотр я сел в кресло, пытаясь хоть как-нибудь осмыслить увиденное. Я так и сидел, когда в дверь постучали. Вошел наш провожатый, одетый в монашеский плащ. Он принес какой-то балахон из неотбеленного полотна и сказал, что это моя одежда на сегодняшнюю вечернюю церемонию. Извинился и вышел.

Я рассматривал балахон, когда в дверь снова постучали:

— Ну, вот мы и встретились, вы позволите войти в ваши апартаменты — сказал Анджело, наверно изумлены всем.

— Изумлен, это еще слабо сказано.

— Вы извините меня, что я лично вас не встретил, но знаете ли, дела. Все же до начала вечерней церемонии еще осталось время и я успею. Вам кое-что рассказать.

— Анджело, скажите, мы собираемся на маскарад, — и я указал на балахон.

— Что вы Сергей. Просто церемония, в которой вам предстоит участвовать, проходит без каких-либо изменений вот уже без малого тысячу лет и вот эта одежда ее часть.

— Но что же это за церемония такая.

— Это церемония посвящения хранителя в его сан. Вам будет интересно. А для нас она имеет особенное значение, потому что спустя четыреста пятьдесят лет мы вновь обретаем главного Хранителя, — и, видя мое недоумение, добавил, — да, да именно главного хранителя — таков теперь ваш статус.

— Но как я могу стать главным хранителем, если то чего не знаю о хранителях вообще.

— Видите ли, Сергей, ваши знания, наши желания, не имеют к этому ни малейшего отношения. Та печать, которая находится у вас, вы, кстати, привезли ее, — и, получив мое подтверждение, продолжил, — является шестой печатью, замыкающей остальные пять — главной печатью из всех составляющих Великую печать и ее хранитель является главным Хранителем.

— Скажите Анджело, а где мы находимся или это тайна.

— Какие могут быть тайны от главного хранителя, — улыбнулся мой собеседник, — это дом убежище всех хранителей, он находится на территории цистерцианского монастыря, но отделен от него парком и оградой. В таком виде он существует с пятнадцатого века. Свободный вход сюда имеют только хранители и ваш покорный слуга, как главный координатор хранителей. Если вы это имели в виду. Если же вы спрашивали об этих апартаментах, то это ваши личные апартаменты. Они поддерживались в том виде, в котором их в последний раз оставил главный хранитель, и я себе позволил лишь передать туалетную комнату. Мне показалось, что вам будет приятней пользоваться современной сантехникой, чем ее средневековыми аналогами.

— Так я смогу выйти в город?

— Когда вам угодно. Только я хотел бы вас попросить сегодняшний вечер посвятить нам.

— И когда же состоится церемония?

Он посмотрел на часы.

— А вот как раз через пятнадцать минут и начнется.

— Я вас покидаю, что бы вы могли спокойно переодеться и через десять минут зайду проводить и началу церемонии.

Я зашел в спальню и взял в руки балахон. Грубое, неотбеленное полотно дышало свежестью каких-то трав, но при этом ткань производило впечатление ужасно старой, хотя и находящейся в чудесной сохранности. Я набросил на себя балахон. Он приятно холодил тело. Возле кровати я увидел шлепанцы, целиком, сплетенные из растительного волокна. Они, в отличие от балахона, впечатления древности не производили, и были скорее сплетены на мою ногу.

Через десять минут, как и обещал, зашел Анджело. На нем был одет такой же балахон, как и на мне, только коричневого цвета, подвязанный шнуром. Мы спустились в холл и через небольшую дверь, скрытую от глаз гобеленом вышли на каменную лестницу, спирально спускающуюся куда-то вниз. Неверный желтоватый цвет шел от факелов, украшенных на стенах.

Мы спустились куда-то глубоко под землю и оказались в зале, освещенном факелами. Зал имел пятиугольную форму посреди его, в кругу, заполненном песком лежал камень, немного в стороне от него на небольшом возвышении стоял пюпитр. К которому, подвел меня Анджело и помог на него взойти. Сам же он остался стоять возле возвышения. В углах зала стояли такие же возвышения с пюпитрами и из четырех из них стояли люди в таких же балахонах, как у меня. Один из них был ярко выраженным арабом, и один индусом, остальные же были европейцы. Увидев, что все держат руки на пюпитрах я тоже положил свои руки на пюпитр. Он оказался очень удобно устроен и позволял видеть печать, которую я держал в руках и окружающие меня.

— Братья, — произнес Анджело, — возрадуемся. Главный Хранитель вновь с нами.

После этого он перешел на латынь. Воздев руки, он произнес две фразы, которые я не понял, и по его знаку хранители начали подходить к камню и укладывать на него свои печати. Когда все четыре были уложены, Анджело подал знак мне.

Я, взяв свою печать, подошел к камню. На него вершине, не замеченной мной раньше, была пятиугольная площадка четыре угла, которой были заполнены. Взяв свою пластину, я интуитивно уложил ее в центр. Она идеально вошла в него, составив с остальными четырьмя, единое целое. Для полноты картины не хватало лишь одного элемента — пятого, располагающего в вершине пентаграммы.

Уложив свою печать, я вернулся на место. Анджело вновь произнес две фразы, одну из которых — последнюю я понял.

— Да хранится вечно.

После чего, по его знаку хранители стали подходить к камню и, встав на колени вынимать свои печати. Я тоже проделал этот ритуал. Когда мы все заняли свои места, Анджело произнес:

— Идите и храните.

После слов этих, все в молчании пошли к лестнице. Ориентируясь на поведение Анджело, я остановался стоять на своем месте.

Когда мы поднялись в холл, там уже ни кого не было.

— Мог бы, я попросить главного хранителя, присоединиться к нему за ужином.

Я посмотрел на Анджело, ожидая увидеть улыбку или хоть какой-либо намек на нее, на лице Анджело. Однако он был серьезен и вопрос, который я был готов отнести к ироничным, звучал из его уст совершенно серьезно.

— Анджело, я почту за честь поужинать с вами, — сказал я, — тем более что вопросов у меня не стало меньше, а вы, помнится, обещали мне на них ответить.

— В таком случае, не возражаете, если мы соберемся в гостиной, я попрошу брата Рафаэля проводить Вас. Как вы смотрите на то, чтобы мы собрались через час.

— Анджело, простите, а как одеться?

— Как вам будет удобно — вы же дома.

Переодевшись в привычную для меня рубашку и джинсы, я взял Стена, и мы вышли на прогулку. Парк, раскинувшись вокруг дома, и занимавший около двух акров давал идеальную возможность для прогулок. Поляны между вековыми деревьями покрывала невысокая трава. Стены скрытые густым кустарником были почти не видны.

Тишина и покой,, напоминали его. Сюда не долетало ни одного звука, и я с удовольствием ходил по разным его уголкам.

Стен, осмотревшись, сразу же отправился обследовать кусты, растущие около забора. Всю дальнейшую прогулку он старательно исследовал парк, и кажется, остался, им доволен.

Вернулись, мы к началу ужина, но если бы не заранее оговоренное время его начала, то думаю, что мы бы провели в парке намного больше времени.

В наше отсутствие кто-то принес в спальню передвижную вешалку, и аккуратно погладив, развесил на ней все мои вещи, которые я по привычке вывалил на кровать.

Подумав, и решил надеть белую рубашку и брюки, купленные мной накануне, и, решив хоть немного обжиться, перебрался к письменному столу, выложив на него свой компьютер и бумаги.

Зрелище получилось, то, что надо. Компьютер рядом со средневековыми письменными принадлежностями производил особо неизгладимое впечатление.

Приход брата Рафаэля не застал меня врасплох.

— Вы меня извините за маленькое самоуправство, ко мне показалось, что вам будет приятно, если ваши вещи будут в порядке.

— Да, я вам очень благодарен за заботу.

— Мы можем идти?

— Конечно, сейчас только скажу Стену, что бы он меня ожидал.

— Если вы желаете, то можете взять его с собой.

— Я не знал, как у вас к этому отнесутся.

— Это в первую очередь ваш дом и здесь вы определяете порядки.

Гостиная была освещена свечами, стоящими по углам в подсвечниках, окна выходящие в парк были открыты, и легкий ветерок шевелил шторы. Анджело, стоявший возле окна подошел ко мне.

— Сергей, позвольте за вами поухаживать. И один вопрос, вы позволите покормить Стена. Наш повар в восторге от него и приготовил для него, что-то особенное, что он уверяет обязательно Стену понравится, — и, увидев сомнения, отразившиеся на моем лице, все еще не забывшего истории с булкой, добавил: Вы не сомневайтесь, он большой любитель собак и знает, что им можно есть, а что нет.

— Вы меня уговорили, Анджело, я все равно за предотъездной суетой не взял для него еду, рассчитывая купить сухой корм уже здесь. Так, что пусть сегодня у него будет разнообразное меню, только с одним условием, дать ему еду, когда мы уже закончим ужин.

Ведя беседу, мы подошли к стоящему в середине комнаты, столу, за которым бы без труда разместилось двадцать человек. Приборы были поставлены на торцах этого огромного стола, сплошь заставленного запусками.

Больше всего меня поразило, что среди стоящих блюд я увидел стерлядь, целиком лежащую на блюде и поросенка запеченного с яблоками — совершенно не характерных для итальянской кухни и больше известных как блюда русской кухни.

— Вас, наверное, удивляет то, что вы видите, но поверьте, Сергей, для всех нас это событие настолько значительно, что, пожалуй, мы готовы будем отмечать его годовщины, наравне с самыми значительными датами. И вот наш повар, зная, что вы русский, специально изучил русские кулинарные книги, и сегодняшнее меню у нас будет русским в итальянском исполнении.

Брат Рафаэль, появившись из-за спины, с готовностью следовал моим указаниям, подавая мне закуски. Ощущая, что от меня ожидают оценки качеству приготовленных блюд и сравнения их с тем, как готовит в России, я был в полной растерянности. Просто ни чего подобного раньше мне не приходилось пробовать, так что я при всем желании не смог бы сказать ни чего, кроме того, что приготовлено было очень вкусно. Ко всему этому нам предложили красное и белое вино, как объяснил Анджело, из собственных запасов дома Хранителей.

Аромат горящего воска придавал атмосфере ужина дополнительную торжественность.

Наверное, будь я гурманом, то этот обед растянувшейся на два часа, назвал бы праздником желудка. Закончив с трапезой, мы перешли к окну, где брат Рафаэль поставил кресла и после того, как он принес нам по чашечке кофе и небольшой графинчик бенедиктинского ликера, продолжили нашу беседу. Вместе с тем, он принес глиняную миску, наполненную кусочками мяса, в каком-то соусе. Выглядело очень аппетитно, а, судя по поведению Стена, который просто пожирал глазами содержимое миски, и пахло не хуже. И только воспитание не позволило накинуться ему на еду, прежде чем я ему это разрешил.

— Сергей, я знаю, что у вас огромное количество вопросов, но давайте поступим иначе. Я расскажу вам историю Хранителей, а уже потом дополню и разъясню все, что вас будет интересовать еще.

— Хорошо, тем более что я все равно не знаю вопросов, которые стоило бы задавать.

Легкий ветерок шевелившей листья деревьев и ровный свет, причудливо отбрасывающий тени создавали впечатление, что вот— вот к нашему разговору присоединятся тени былых хранителей, которые обитают в этом парке.

— Я попробую рассказать Вам, как все было на самом деле, во всяком случае это наиболее достоверный вариант истории Хранителей.

Молодые и энергичные они оказались запертыми в своих маленьких владениях в середине Европы. Их деятельная натура искала и не находила выхода, пока наконец Хьюго де Пайн, состоявший в родстве с иерусалимским королем Болдуином II, не предложил им всем вместе попробовать себя в этом, довольно не спокойном королевстве.

Рассказы, заезжих дворян, побывавших на востоке, рассказанные у камина, рисовали этот неизвестный мир сказочным, богатым и живым.

Снарядив отряд, они отправились в путь. Но как это часто бывает, рассказчики забывали упомянуть о неизбежных трудностях, поджидавших на каждом шагу, а чудеса, о которых они рассказывали, не спешили случаться.

Добравшись до двора Болдуина II, они жаждавшие ратных подвигов и роскоши, оказались в полуразрушенном, то ли храме, то ли дворце, наименее обветшавшую часть, которого занимал король со своей свитой. Роскошь и восточное великолепие, на поверку оказались далеко не такими, как представлялось им: пыльные ковры, местами вытертые, местами, потерявшие свой истинный цвет. Обилие медных чеканных украшений, скорее напоминали убранство небогатой усадьбы, хозяева которой стараются пустить пыль в глаза. Хотя вот именно пыли было больше, чем достаточно. Она проникала повсюду и, смешиваясь с потом превращалась в глинистую корку, которую приходилось отковыривать от себя.

Вода, о которой они привыкли дома не задумываться, здесь была, чуть ли не редкостью.

Король Болдуин II принял их довольно радушно, но использовать вооруженный отряд в мирное время было негде и на время пока что-либо не решиться предложил пожить здесь же, выбрав для себя, какую-нибудь получше сохранившуюся часть строения.

Они присмотрели полуподземные залы, служившие в минувшие времена не то конюшням, не то складом. Однако сегодня эти арочные залы десяти метровой высоты и вдвое большей ширины, стояли совершенно пустыми, и кроме слоя песка под ногами в них ничего не было. Все же они давали защиту от ветра и дождя, а Хьюго и его спутники, уже уставшие от ночевок под открытым небом в тесном соседстве с ядовитыми змеями и насекомыми, были не против пожить здесь какое-то время.

Наверное, усталость от грязи и песка была причиной того, что они вместе со слугами решили вычистить ту часть зала, в которой разбили свой лагерь.

Пол открывшийся из под песка, был выстлан квадратными каменными плитами и что замечательно в некоторых из них были закреплены металлические кольца, очень подходящие для того, чтобы к ним привязывать лошадь.

Именно это и стало причиной всего…

Гроза разразилась в ночи. Темнеть стало намного раньше чем обычно. Небо, затянутое черными тучами, время от времени озарялось всполохами молний, придававшими всему окружающему какой то призрачный, нереальный цвет. Раскаты грома становились все громче и громче. Грозовой фронт приближался к их жилищу. Ночью, когда одна из молний ударила совсем неподалеку и гром, буквально сотряс все окружающее пространство, одна из лошадей испуганно шарахнулась и плита, к которой она была привязана, внезапно выскочила из своего гнезда, а под ней открылся черный провал.

Молодым людям виделось в этом провале начало входа в сокровищницу былых правителей. Этому способствовали и разговоры за столом короля Болдуина II о сокровищах царя Соломона, канувших в веках. А, потому, не долго раздумывая, они вооружились факелами и спустились в провал. Однако в десяти метрах от входа ход оказался завален песком и гравием. Но будь он завален и огромными каменными глыбами, ни что не остановило бы их на пути к сокровищам.

Работы по освобождению хода заняли четыре месяца и унесли жизни пятерых слуг и троих из них.

Когда ход был очищен от завалов песка и гравия, первым их чувством было разочарование. Ход никуда не вел он заканчивался тупиком, и все попытки их продвинуться дальне ни к чему не вели — ход упирался в скалу. В чувствах Хьюго, осматривавший скалу ударил кулаком по боковой стенке хода и вот тут штукатурка, очень точно имитирующая камень. Вот только что было дальше, не знает никто.

То, что я вам рассказал известно из записок Хьюго, а именно на этом месте они обрываются.

Я не буду вам пересказывать их полное содержание, если захотите, прочтете потом самостоятельно. Они полны характеристик встречавшихся Хьюго, при дворе Болдуина II дворян, рассказами о дорогах иерусалимского королевства. Хьюго писал их как путевые дневники.

После его смерти эти дневники бережно хранились в ордене и были одной из реликвий тамплиеров. С них делались списки, чтобы они были доступны в каждой из обителей ордена.

Один из списков, попав в руки Филиппу Красивому, стал причиной его зависти к сокровищам ордена и повлек за собой гонения на тамплиеров. Но, к тому времени Хранители уже не были напрямую связаны с орденом. Но мы немного перескочили через события.

Хьюго и пятеро его товарищей продолжили исследование хода в новом направлении, и их труд увенчался успехом. Вот только каким именно сегодня мы можем только спекулировать.

То, что они открыли, потрясло их настолько, что они дали друг другу клятву сохранить в тайне свою находку, укрыв ее не менее тщательно. И завещать своим потомкам, вновь открыть ее не раньше, чем через тысячу лет. Это достоверно известно.

Приняв это решение, они его исполнили, они изготовили Великую Печать, на которой было зашифровано его местоположение и разделили ее на шесть частей, так, чтобы без любой из составляющих невозможно было этот шифр прочесть.

Обладатели печатей и первыми Хранителями стали Хьюго и его пятеро товарищей. Понимая, что сохранять печать можно, только не зависимо от внешнего мира, а такую независимость им может дать только финансовая независимость и покровительство могущественной организации, они решили создать и то и другое.

По предложению Хьюго они составили прошение к Папе Гонорию II и через Болдуина II, соглашался оставить им в качестве пристанища ту часть строения, в которой они квартировали.

Согласие было получено. И уже через год пятеро спутников Хьюго с его благословения смогли оставить орден и уйти, каждый своей дорогой. Об их пристанищах и дальнейшей жизни было известно лишь ему. Еще перед тем, как разделиться они договорились, что каждый из них самостоятельно определяет своего приемника, руководствуясь только личными доводами. Остальные же принимают его выбор без возражений и обсуждений.

Хьюго де Пайн был единственным Хранителем бывшим членом ордена тамплиеров. Уже его приемник никак не был связан ни с орденом, ни с церковью он и его наследники вели жизнь обычных горожан.

Орден тамплиеров продолжал поддерживать и оберегать Хранителей, о существовании которых знал только его глава. Остальные же рыцари ордена, поклявшись предоставлять все себя служению цели ордена, определенных их приором, только выполняли в случае необходимости функции телохранителей, не задаваясь вопросами — почему, зачем и другими.

Много времени прошло с той поры, но даже разгром, учиненный Филиппом Красивым не смог сломать однажды созданной системы. Приемником Жака де Молэ стал приор Португальского отделения ордена, получивший от короля Португалии Дениза I право действовать на тех же, что и раньше принципах.

Множество легенд родилось вокруг тайны Хранителей. Так никогда не смог смириться с мыслью о том, что из Тампля был вывезен камень. Справедливости ради, заметим, это был не простой камень, а поставец Великой Печати, но с другой стороны это все же камень.

Беднеющая Европа, не желая нового передела в своих границах, нашла способ избавляться от своих лишних ртов, родившихся в аристократических семьях. Обещая сказочные богатства, убеждая в необходимости охраны истинной веры, их отправляли на Ближний восток, поддерживая экспансию, и создавая противовес, Царь Граду. С одной из таких экспедиций и отправился искатель приключений Хьюго…со своими товарищами. Очевидно, благодаря удаче они наткнулись на не разграбленный тайник, и, получив, благословение Короля Болдуина, вскрыли его.

Находка стала поворотным пунктом во всей их истории. Дело в том, что сохранилось лишь завещание Хьюго и его товарищей, считавших, что раньше чем через тысячу лет люди не должны получить их находку.

Собравшись, все вместе, они решили сохранять все это время и, укрыв, так что кроме них шестерых о том никто не знал, создали Великую Печать, на которой зашифровали место. Эту Печать они разделили на шесть частей — печатей и каждый взял одну из них на хранение.

Решив посвятить свои жизни лишь сохранению тайны, они отказались от всего своего имущества, которое передали Хьюго на создание рыцарского ордена.

Таким образом, Хьюго стал первым и последним Хранителем, который был главой ордена. Хранители же приняв своеобразный кодекс, разошлись в разные концы земли.

Надо отдать должное Хьюго он был великолепным организатором, который сумел создать жизнеспособную структуру, способную просуществовать века. Понимая, что в дальнейшем для хранителей будет особо важно обеспечить финансовую независимость и защиту от окружающего мира, он починил всю деятельность ордена. Их общий герб, родившийся, когда они поклялись защищать спину друг друга, он делает гербом всего ордена.

Сама по себе идея охраны оказывается столь своевременной, что орден очень быстро набирает и финансовую мощь, и реальную силу.

Приемник Хьюго на посту магистра ордена уже не был Хранителем, Но был доверенным лицом, координатором Хранителей. Все рыцари приносили клятву, отдать все, включая честь и жизнь для защиты тех, кому они защиту представляют.

Первый дом хранителей был построен в Тампле. Когда Филлип обрушился на орден, священный камень великой Печати был возведен в Нант и лишь, затем попал сюда, где и есть по сегодняшний день.

Хранители же, следуя заведенному ритуалу наследования, остались до поры до времени вообще вне поля зрения завистников и недругов.

Приемник Жака де Молнея выехал в Португалию, где сумел обосноваться под защитой короля Португалии. Жак де Молний не имевший возможности узнать удалось ли спастись его приемнику, делая разные заявления, признавался, как и рыцари ордена во всем чем угодно, пытался встретиться с доверенными лицами и узнать, что дело, начатое его предшественниками, будет продолжено.

Потери среди Хранителей принес XIV век. Во время наводнения рухнул дом Главного Хранителя, и исчезла Главная Печать, а чуть позже исчез Хранитель. Первой Печати.

И вот теперь, когда на свет появился герб хранителя Главной Печати, стало понятно Главная печать найдена.

Самый главный вопрос, который возник в связи с этой находкой был, можно ли считать нашедшего наследником Хранителя. Свою роль сыграла поездка в замок Первого Хранителя, именно после этого было принято решение, что хоть пути его неисповедимы, противиться воле его грех.

А потом даже имя Сергей несет в себе смысловую нагрузку — Хранитель.

Каждый из Хранителей имел свои собственные средства, которые пополнялись орденом и обеспечивали их финансовую независимость. Средства Главного Хранителя исчезли после его смерти. И возможно, что они просто до сегодняшнего дня не найдены.

Пана номинально является главным заступником Хранителей, но реально все в руках кардинала.

Вернувшись к себе, я, несмотря на позднее время, был настолько возбужден, что о том, чтобы лечь спать и не думал. Лунный свет наполнял комнаты, превращая всю их обстановку в прозрачную, существующую на грани реальности, как бы подчеркивая нереальность всего случившегося со мной. Ощущение какого-то огромного розыгрыша, сменялось ощущением того, что не попал в зазеркалье и сейчас из угла выскочит говорящий кролик. Я сел к письменному столу и зажег свечи, вставленные в подсвечник. Слабый мягкий свет, осветив оставленный мной здесь компьютер, мои бумаги, мобильный телефон, хоть немного вернул меня к реальности.

Чтобы окончательно придти в себя, я решил проверить свою почту, но, взяв в руки телефон, увидел, что мне кто-то звонил. Машинально я проверил, от кого шли вызовы, и весь мир вновь перестал существовать для меня.

С замирающим сердцем я включил вызов и стал считать гудки вызова.

— Кьяра, милая, любимая, где ты?

— Сережа, я тебе звонила.

— Да моя чудесная, я знаю, к несчастью я не был возле телефона и только сейчас увидел. Кьяра скажи, где ты я сейчас же отправлюсь к тебе.

— Я дома.

— Чудесно, я сейчас в Риме, только без машины, так что сейчас придумаю, как добраться до Уидины и выеду.

— Сережа, ты в Риме?

— Мы здесь со Стеном.

— Тогда давай я подъеду сама за вами.

— Любимая, скажи, куда тебе удобнее добраться и я буду ждать тебя там.

— Ну, что же тогда до встречи, через три часа на площади Палаццо Делла Република.

— Я люблю тебя.

С трудом, заставив себя закончить разговор, я совершенно забыл о том, что на дворе ночь, что вообще-то ночью положено спать. Но все это перестало иметь для меня значение.

Решительно выйдя из своих комнат, я отправился на поиски кого-нибудь, кто бы смог мне помочь добраться до площади Палаццо к назначенному времени.

Брат Рафаэль сидел в холле и, кажется поджидал меня. Во всяком случае, моему появлению и последовавшей за ним просьбе он нисколько не удивился.

— Хранитель вы говорите вам необходимо быть на Палаццо Делла Република через три часа, ну что ж вы можете еще пару часов подремать. Мы доберемся туда минут за тридцать не больше.

— Вы уверены?

— Простите Хранитель, но я знаю Рим.

Вернувшись к себе, я посмотрел на время. До времени отъезда, предложенного братом Рафаэлем, было еще час и сорок минут. Находиться в запертом помещении было выше моих сил и, позвав с собой Стена, я вышел в парк. Темные аллеи, освещенные только лунным светом, в другое время наверняка привлекли бы мое внимание и я бы бродил увлеченный романтикой окружающего парка, погруженного в это призрачное состояние. Но сегодня я не видел ничего кроме дисплея мобильного телефона, высвечивающего текущий час, а Стен всем видом показывая, что нормальным созданиям в час ночной спать положено, но, учитывая, что я в таком состоянии, то уж он за мной присмотрит.

В холл мы вернулись за десять минут до назначенного времени.

Брат Рафаэль, кажется, никуда не уходил. Во всяком случае, мы застали его сидящим на прежнем месте в той же самой позе.

— Ну что же едем, я попытаюсь ехать как можно медленней, чтобы вы смогли посмотреть ночной Рим.

Наша поездка по ночному Риму, в другое время заинтересовавшая бы меня, сейчас прошла мимо моего внимания. Единственное, что меня занимало, не опоздаем ли мы на площадь. И вдруг Кьяра доедет раньше и не дождется меня.

На площади никого не было. В этот не то очень поздний, не то очень ранний час ночные гуляки уже разошлись, а утренние еще не вышли.

— Хранитель вас подождать?

— Спасибо не надо.

— При необходимости вам достаточно только позвонить и сказать, где вы и я обязательно вас оттуда заберу.

Попрощавшись, он уехал, и мы со Стеном остались одни. Пытаясь угадать, откуда же подъедет Кьяра, мы обошли всю площадь по кругу, а затем обосновались в ее центре, возле фонтана. Я присев на его бортик, а Стен свернувшись возле моих ног.

Если бы в момент появления этого голубого Ситроена все ангелы спустились с небес, то это не произвело бы на меня большого впечатления.

— Кьяра, моя любимая Кьяра, я больше не хочу отпускать тебя, не хочу расставаться с тобой.

— Сережа, это действительно ты, как чудесно.

Стен, о котором мы в это мгновение забыли, старательно влез между нами и тихо повизгивая, выражал свою радость. Где-то через полчаса, после нашей встречи, в реальность нас вернул сигнал автомобильного клаксона.

Ситроен, стоящий поперек дороги, перекрывал движение и даже тактичному водителю, который безуспешно пытался объехать его, не мешая нам, все же надо было ехать.

— Кьяра, ты знаешь, мое отупение не имеет границ. И единственное, что мне приходит в голову, так это сбежать куда-нибудь подальше от всего происходящего, уехать туда, где нам было так хорошо и спокойно.

— Сережа, мне очень хочется согласиться с тобой, тем более что, по меньшей мере, ближайшие два дня я могу ни о чем не думать, и пусть все будет, как ты хочешь.

Моя идея убежать туда где нам было хорошо имела самое реальное воплощение. В моих воспоминаниях райским местом мне представлялся Пиран, где мы с моей любимой провели незабываемое, для меня время и куда я уносился в своих мечтах о ней. И вот теперь эта мечта могла, наконец, осуществиться.

Несмотря на бессонную ночь и то, что всю дорогу до Пирана я провел за рулем, ни малейшей усталости я не чувствовал. Дорога в эти часы была почти пуста, и я то и дело посматривал на своих спутников. Стен мило спал на заднем сиденье, а Кьяра почти все время задремывала.

— Сережа, а ты вообще на дорогу смотришь или только на меня?

— На дороге ничего интересного нет, а вот тебя страшно рад видеть.

В гостинице нас встретили, как старых знакомых. Формальности, практически не заняли времени, а так как мы были без багажа — все мои вещи остались в доме Хранителей в Риме, а Кьяра не планируя нашей поездки сюда, не брала с собой ни каких вещей. Поэтому мы решили нашу прогулку по городу совместить с приобретением необходимого. Спустившись в город, мы посидели в кафе, выпив по чашке кофе и отправились на прогулку, совмещая ее с пополнением нашего гардероба.

— Кьяра, милая, и не успел тебе сказать, что сейчас я если не сказочно богат, то, по крайней мере, не нуждаюсь в деньгах и могу себе позволить тратить их не задумываясь.

— Ты ограбил банк? — заинтересовалась Кьяра.

— Нет, я просто добился, чтобы американцы по справедливости оплатили мою работу. И вообще за то время, которое я тебя не видел, произошло столько всего, но все это не имеет значение, потому что ты, наконец, рядом со мной.

Время исчезло. Город опять стал волшебным, его узкие улочки таинственно вели нас своими лабиринтами, небольшие балкончики романтически нависали над тротуарами. Фонари светили загадочным светом.

Стен, чувствуя мое состояние, вел себя незаметно. Он был рядом, но, став как бы нашей тенью, оставался, тем не менее, на страже и готовый в любую секунду встать на защиту.

Я рассказывал Кьяре обо всех перипетиях моей борьбы за признание мои прав на патент. О том, как мы с Джем делали фотографии, оставив в стороне единственно историю, связанную с Хранителем, возможно, потому что все это мне самому представлялось столь невероятным, и я сам еще не до конца поверил во все происходящее.

Не знаю, что произвело на меня большое впечатление — собственная история или произошедшее с Кьярой. Возвращаясь домой она столкнулась с каким-то человеком. Буквально через секунду у нее закружилась голова, и она потеряла сознание, а пришла в себя лишь в эту пятницу, сидя за рулем своей машины. Не смотря на все попытки вспомнить, что же с ней происходило, ей никак не удавалось восстановить события прошедшего времени. В воспоминаниях Кьяры период заточения не то чтобы полностью отсутствовал, просто вспоминать было нечего. Придя в себя она обнаружила, что находится в полной темноте, в каком то запертом помещении. Ни лучика света не проникало сюда. Она попробовала на ощупь определить где же находится, но со всех сторон был только камень и ни малейшего намека на дверь. Только каменная скамья разнообразила это помещение. Она не знала сколько времени здесь находится, но в какой то момент почувствовала, что рядом появился кто то еще, а затем последовало забытье. Время как будто остановилось.

А затем все изменилось. Она пришла в себя и обнаружила, что сидит в своем автомобиле на пассажирском сиденье. Рядом находится ее полицейский участок. У нее немного кружилась голова и ощущалась небольшая слабость.

Выйдя из машины она первым делом зашла в комиссариат, но дежурный почему-то не захотел с ней ни о чем говорить и порекомендовал в понедельник утром обратиться к начальнику комиссариата. С ужасом, узнав, сколько времени прошло с момента ее похищения, а в том, что это было похищение Кьяра не сомневалась, она не представляла что делать дальше.

Утром в понедельник Кьяра поехала в комиссариат, а я остался. Мы договорились, что она вернется, сразу же, как только ей это позволит ее работа. А я занялся выяснением подробностей относительно небольшого коттеджа разместившегося на скале, несколько выше нашей гостиницы. Дело в том, что ни тогда, ни сейчас я не видел никакого движения около этого коттеджа и не отказался бы приобрести его. К обеду, когда, побывав в местной риэлтерской конторе я договорился с маклером о том, что он наведет все необходимые справки по этому домовладению, позвонила Кьяра и сказала, скоро приедет.

Приехав, Кьяра рассказала мне, что произошло утром в комиссариате. Ее начальник, не пожелав выслушивать ничего, заявил, что на две недели она официально отстраняется от работы и в отношении нее будет проведено служебное расследование. Но и даже в том случае, если служебное расследование не выявит никаких нарушений, в этом участке она работать больше не будет. Рассказывая об этом, Кьяра расплакалась. А мне захотелось собственноручно задушить ее начальника.

Мы договорились пойти поужинать и когда Кьяра, ушла в ванную, я набрал номер телефона оставленный нас Анджело.

— Это Попов.

— Да.

— У моего близкого человека, комиссара Кьяры Вионелли, проблемы.

— Хорошо, необходимые меры будут предприняты.

Вечер, проведенный вместе, немного развеял печали моей любимой.

Утром нас разбудил звонок телефона Кьяры. Взглянув на дисплей телефона, она коротко переговорила и тут же засобиралась.

— Мне срочно надо поехать в Уидину. Это звонили из комиссариата.

К вечеру, когда Кьяра вернулась обратно выглядела она довольной, но слегка растерянной.

— Ты знаешь, Сережа, — рассказывала она, — наш начальник с такой скоростью выскочил мне навстречу, что мне показалось, будто он ждал моего приезда возле окна. Взял под ручку отвел к себе в кабинет. Извиняющимся тоном сказал, что две недели он предоставляет мне оплачиваемого отпуска, что ни какого служебного расследования не существует, а есть только следствие в отношении неустановленных, пока что лиц допустивших противоправные действия в отношении комиссара полиции. Что место мое в комиссариате ожидает меня, и я на нем могу работать столько сколько хочу. Причем высказал он все это монологом, едва только закрылась дверь его кабинета. И уже провожая меня, сказал одну фразу, смысла которой я не поняла. Он сказал, что внимание столь высокопоставленных людей к нашим мелким внутренним делам подобно выстрелу из пушки по воробью. Но я же знаю, что ни с какими высокопоставленными особами я не общаюсь. Так, что любимый я нахожусь в законном отпуске на целых две недели, — а потом, задумчиво посмотрев на меня, спросила: — А что ты, кстати, делал в Риме?

Вопрос этот не был для меня неожиданным, еще рассказывая Кьяре о своих приключениях, я думал о том, что рано или поздно он возникнет. Поэтому я решил рассказать ей несколько измененную версию произошедшего.

— Ты же знаешь, как важно для меня разобраться во всем, что касается смерти Руджеро и я, совместно с его друзьями пытаюсь разобраться во всем этом. Так вот и в Рим я приехал на встречу с одним из них.

Наверное, пустись я в объяснение дальше, то наверняка бы запутался. Меня спас телефонный звонок от риэлтера. Он звонил мне чтобы сообщить, что нашел владельца дома и тот согласен продать его за полмиллиона долларов, и что если я готов заплатить эту сумму, то сделка может состояться в любое время. А сейчас у него есть ключи и если бы я желал, то мы можем посмотреть дом.

Удивление Кьяры было столь велико, что все остальное отошло на второй план.

— Сережа, ты хочешь купить здесь дом?

— Только в том случае, если ты согласишься делить в нем со мной одну крышу над головой.

— Ты сумасшедший.

— Конечно, — с радостью согласился я, — ты же смотришь кино. Во всех голивудских фильмах изобретатели обязательно сумасшедшие, вот волей неволей и приходится соответствовать. Массовая культура формирует массовое сознание, так что хочешь, не хочешь, а приходится.

— А ты меня возьмешь его просмотреть.

— А я без тебя просто не поеду.

Дом, недавно реконструированный действительно был чудесным. Он стоял в глубине сада, не очень ухоженного и сейчас похожего на дикие заросли. К участку подходила асфальтированная дорога. Гараж был только на одну машину, но перед домом была вымощена площадка, на которой свободно можно было бы поставить две машины.

Внутри дома была большая гостиная, кухня и спальня, на первом этаже и спальня и кабинет на втором этаже. Все это было обставлено мебелью, подобранной со вкусом или же по совету дизайнера.

Осматривая дом я как бы, между прочим, поинтересовался, включена ли цена мебели в цену продажи. Маклер тут же согласился, что все будет продано, так как есть.

— Кьяра, солнышко мое, как тебе этот дом?

— Сережа, дом чудесный, но мне кажется, что они за него запрашивают больше, чем он действительно стоит.

— Ну, это смущает меня меньше всего, — и, обратившись к маклеру, сказал, — Завтра утром подготовьте все бумаги и не будем откладывать.

Возвращаясь в гостиницу, Кьяра сказала:

— Сережа, ты точно сумасшедший, но я тебя, похоже, люблю.

— Это самые чудесные слова из всех, какие я когда-либо слышал.

Утром, когда мы подписали договор, наш риэлтер тут же отдал ключи от дома, сказав, что за те деньги, которые он получает в качестве комиссии, он оформит все бумаги.

— Но я еще не дал поручение банку перечислить деньги на ваш счет и счет продавца, а вы уже отдаете мне ключи.

— Ну и что же сейчас вы может въехать в качестве гостей хозяев дома, а после поступления денег станете его хозяевами.

Выйдя из риэлтерской конторы с ключами в кармане, мы отправились по автосалонам.

— Владелец недвижимости должен иметь машину.

— Но, Сережа, у тебя же уже есть одна.

— Ну, во-первых, она осталась в Чехии, а во-вторых, она уже не новая и я в последнее время начинаю замечать сбои в ее работе.

Выбор машины оказался делом куда более хлопотным и тяжелым, чем покупка дома. Все дело в том, что я, очевидно, искал новый Ситроен ХМ, но времена меняются и ни одна из машин не была такой же. В итоге я первым устал от этой затеи и запросил пощады. Меня утомили продавцы, расхваливающие автомобили, находя в них преимущества, вплоть до такого:

— В этой модели установлено замечательное воспроизводящее устройство для СД дисков, оно обеспечивает ни с чем не сравнимое качество звука, и во время поездки вы будете просто наслаждаться музыкой.

Не знаю, может быть для кого-нибудь это и является решающей причиной для покупки автомобиля, но я хотел купить машину для езды, а не для прослушивания музыки, так что подобные комментарии меня скорее отвращали от покупки предлагаемой модели, чем склоняли мое мнение в ее сторону.

Вечер мы проводили уже в собственном доме. Устав ездить по автосалонам мы заехали в банк, и я оформил платежные документы на дом. Так, что, въехав вечером в него, мы на полном основании могли считать его своим.

Раньше я и представить себе не мог, какое это счастье жить в своем доме вместе с любимым человеком. Время, кажется, улетало мимо нас. Бытовые заботы, необходимые покупки. Все это немного разнообразило нашу жизнь, не становясь в ней раздражающим фактором.

Но больше всего меня поразил Стен. Раньше неотступно следовавший за мной, он теперь делил свое внимание между мной и Кьярой, причем с явным перевесом в ее пользу.

Между всеми этими хлопотами, я все же купил новую машину — это был Ситроен С5 универсал. И через два дня работник автосалона подогнал его мне прямо к дому.

Две недели пролетели совершенно не заметно. И когда Кьяре подошло время выйти на работу, понимая, что при специфике ее работы, ездить каждый день в Ундину и обратно может быть просто невозможно, мы договорились созваниваться каждый вечер и в те дни, которые Кьяра не сможет проводить в Пиране, она будет ночевать у себя в квартире.

Когда Кьяра уехала я позвонил по известному мне номеру телефона и попросит, чтобы брат Рафаэль собрал и передал мне мои рабочие принадлежности — компьютер и все бумаги мы договорились, что я подъеду в Рим забрать все это.

Вечером, возвращаясь из Рима уже около Триеста, я позвонил Кьяре:

— Любимая, ну и как прошел твой рабочий день?

— Спасибо нормально.

— А хочешь, я сейчас приеду?

— Но я думала лечь спать, часа через полтора.

— А я буду в течение часа.

— Ты что еще самолет купил, пока я работала? — засмеялась Кьяра.

— Нет, я просто забрал свои бумаги у друзей в Риме и еду домой, но сейчас около Триеста и могу завернуть.

— Ну, так заворачивай, а я постараюсь тебя чем-нибудь накормить на ужин.

— Только чашку кофе и увидеть тебя.

Мы чудесно провели вечер и утром уходя на работу Кьяра оставила мне комплект ключей и я, сходив позавтракать в ближайшее кафе и прогуляв, Стена решил, наконец, заняться отложенными на время делами.

Прежде всего, я обнаружил в своей почте три небольших заказа на переводы, которые я взялся выполнить тут же.

Вечером Кьяра, придя после работы, обнаружила меня сидящим рядом со Стеном на полу между разложенными бумагами с открытым компьютером на коленях.

— Что это такое? — она в притворном ужасе всплеснула руками.

— Это я работаю, — честно сказал я, — зарабатываю на самолет переводами.

— Понимаю, и для того, чтобы побольше сдирать с клиентов ты свои переводы пишешь им на пергаменте, — и она подняла с пола лист пергамента, найденный мной в замке Руджеро.

— Солнышко мое, я совсем забыл об этой вещи.

И я рассказал Кьяре всю историю находки этого пергамента.

— Даже ума не приложу, как он там оказался, и зачем было прятать пустой лист пергамента.

— Сережа, а ты не думаешь возражать, если я его дам на исследование нашим криминалистам. Может быть, они что-нибудь на нем обнаружат.

Обосновавшись у Кьяры, мы со Стеном уже начали обживаться в Уидине. Мой друг уже начал знакомиться с окружающими собаками. Но я стал замечать, на лице Кьяры тень усталости. Она опять временами становилась задумчивой, как в тот раз, когда ее похитили. Озабоченный этим я спросил:

— Кьяра скажи мне только честно, у тебя на работе все в порядке?

— Сказать по совести, я еще сама не могу разобраться. Начальство улыбается. Но при всем этом я как в вакууме нахожусь. Мне не дают новых дел. Старые. Которые я вела все списаны. Ничего не могу понять, но и так работать не могу.

— Милая, если от меня что-либо зависит, то я все сделаю.

— Может быть, к сожалению, а может к счастью, — она улыбнулась, — но от тебя ничего не зависит, а я очень рада видеть здесь вас со Стеном, приходя с работы.

В пятницу Кьяра вернулась раньше обычного, принеся с собой пакет. Вела себя она неестественно весело и начала торопить меня с отъездом в Пиран. Мы быстро собрались и выехали на двух машинах. Поразил меня Стен. Он залез за заднее сиденье к Кьяре и никакими уговорами не поддавался на то, чтобы сесть со мной.

— Сережа, оставь его в покое, мы с ним прекрасно доедем.

— Просто для меня это, что-то новое.

— Да ты никак ревнуешь его ко мне.

Приехав и поставив машины, мы отправились на прогулку, и когда я почувствовал, что Кьяра немного успокоилась, спросил:

— Кьяра, чудесная моя, я чувствую, что что-то случилось. Это очень серьезно?

— Не знаю, насколько это серьезно, — сказала Кьяра, но я ушла с работы. И вот теперь мне надо искать себе новую работу.

— По-моему это самая меньшая из проблем, которые нам пришлось преодолеть.

— Сережа, не обижай меня, для меня это очень серьезно. Я не хочу быть содержанкой у тебя.

— Я и не думал об этом, просто здесь огромное количество тех, кто ведет дела с итальянскими фирмами и при твоем знании права ты без всяких проблем сможешь найти себе заказы на работу юрисконсульта, как с той, так и с этой стороны. Причем это будет работа со свободным графиком, в чем я, кстати, кровно заинтересован.

— Ты меня почти убедил — засмеялась она, — а чем мы будем заниматься при таком свободном графике работы?

Я без всяких слов так выразительно на нее посмотрел, что она, смеясь, сказала:

— Ну, хорошо, хорошо — согласна.

Домой мы вернулись уже в чудесном настроении и, отложив все дела в сторону, посвятили вечер друг другу.

Утром я, закончив переводы, отослал их. Мы сидели вместе за утренним кофе Кьяра когда сказала:

— Вчера мои друзья из криминалистической лаборатории вернули мне пергамент и результаты его исследований. Тебе интересно, что там?

— Не то слово, это сегодня второе, что меня интересует.

— А что же первое.

— Ты.

— Ну, тебя, — засмеялась она, — ладно слушай. Они мне сказали, что пергамент действительно очень старый. Ему лет четыреста-пятьсот, более точно они сказать не могут. На нем действительно тайнописью написано письмо. Они мне объясняли подробности связанные с методом нанесения этой тайнописи, но я со своим гуманитарным образованием таких тонкостей не запомнила, впрочем, они все написаны в отчете. Существенней то, что им удалось сделать снимок пергамента, на котором это письмо читаемо. А все вместе и пергамент, и отчет и фотографии лежит в желтом конверте, который я вчера принесла с собой.

Вполне допускаю, что отчет криминалистов с объяснением способа нанесения тайнописи, перечислением использованных компонентов и приведением способов ее прочтения, для некоторых представлялся бы увлекательнейшим из чтений, но я к их числу не отношусь.

Да будет известно вам, мой друг и господин, что со своим учеником и приемником Алевизом из Неаполя, мы, оставив все свое имущество на волю господа нашего отъезда по приглашению посланцев великого императора Московии Иоанна. Кои нам поручились сохранить наш объезд в тайне и в Московии дать защиту и полное императорское обеспечение на время строительства их великого города и по желанию нашему на дальнейшее время. Стало также известно мне, мой друг, что инквизиция особо рьяно ищет последователей еретиков сожженных на костре в Париже во времена ушедшие, и твердо верят они, что таковых могут найти сегодня и узнать по корнях сией ереси и выжечь ее каленым железом.

Аристотель Марко из Фаэдиса

Текст письма, написанный на латыни, с трудом перевела для меня Кьяра, как она сказала:

— Это какая то из разновидностей латыни, в чем-то похожая на классическую.

Но примечательней всего для меня был герб первого Хранителя нарисованный под подписью. Герб, с которым я уже сталкивался в подземелье замка.

Жизнь начала приобретать черты постоянного, устойчивого существования. Первый лихорадочно хозяйственные дни остались в прошлом. Постепенно начал формироваться устойчивый уклад жизни, основой которого стали Стен. Прогулки с ним в любую погоду два раза в день, на которую надо выбираться хочешь — не хочешь. Стали отправной точкой. Вначале, в плохую погоду я не хотел утруждать ими Кьяру, но ее протесты были столь сильны, что с того самого момента мы гуляем все вместе в любую погоду. Говоря по совести, такое положение дел мне нравится, да и Стен, спихнув ответственность за развлечение своих спутников на них самих и имел возможность в удовольствии заниматься своими собственными делами, а затем получать вдвое больше внимания, кажется мне, не сказано довольным.

Мы могли гулять часами. Мне было интересно слушать Кьяру абсолютно обо все и все ей рассказывать. Нет не обязательно, чтобы наши мнения совпадали. Но высказанное ей помогало мне иначе, думаю правильней увидеть окружающий мир, а высказанное мной самим, позволило с ее помощью оценить собственные позиции. Я так долго был лишен всего этого, что каждую проведенную вместе минуту был готов расценивать, как дар божий.

Иногда мы молчали, думая каждый о своем. Но даже думать, находясь рядом с близким тебе человеком огромнейшее счастье.

Я впервые подумал, что наверное календарь выдумали счастливые люди, потому что иначе они бы просто не смогли вести отсчет времени и не имели бы ни малейшего представления, сколько лет минуло. Но в следующий момент я подумал, что все-таки я не прав — счастливым людям не нужен календарь. Им не нужны эти цифры и даты. Праздник для них каждый день, а течение времени просто не имеет никакого значения.

В молодости все это воспринимаешь совершенно иначе. Внутреннюю сторону отношений заслоняют внешние проявления, и ты не всегда можешь рассмотреть того, кто с тобою рядом, понять и почувствовать его. Наверно этому мешает и необходимость направлять все свои силы на достижение, каких либо целей, отвоевание своего места под солнцем.

Но сегодня, когда материальная сторона нашей жизни была обеспечена. Необходимость воевать за ку3сок хлеба насущного не было. Работать можно было позволить себе в собственное удовольствие, то есть не искать, чем бы заняться, лихорадочно хватаясь за первую подвернувшуюся возможность заработать, а браться лишь за то, выполнение чего принесет тебе удовлетворение. Когда появилась возможность спокойно разобраться в собственных чувствах, я понял, какое место они действительно занимают в нашей жизни.

Несмотря на то, что поглощенные жизненной гонкой за деньгами, положением и прочими материальными атрибутами, мы их порой отбрасываем и не замечаем, а потом ощущаем себя глубоко несчастными даже имея полный набор материальных ценностей — иллюзорной цепи жизни.

Кьяра, согласившись попробовать себя в консультационном бизнесе, достаточно быстро стала обзаводиться клиентурой. Ее опыт работы в комиссариате, для людей собирающихся инвестировать капиталы восточнее границ собственной страны, был уже своего рода гарантией, что они не окажутся в конфликте с законом и не окажутся связанными с криминальным миром.

Однако поступило и несколько предложений от непонятных личностей оказать посреднические услуги в установлении неформальных контактов с итальянской полицией, но после того как она наотрез отказалась участвовать в подобных операциях, с подобными предложениями перестали обращаться.

Заказы с переводами мне продолжали поступать, достаточно регулярно.

Так что одну из комнат мы переоборудовали в совместный рабочий кабинет, начинив ее современной компьютерной техникой. А, учитывая характер работы, мы вполне могли вдвоем, по очереди всем этим пользоваться, не создавая трудностей друг другу и не испытывая неудобств.

Поглощенные всем этим и самими собой мы как-то позабыли о профессоре Иванове и его очаровательной супруге и, встретив их в городе, были очень обрадованы.

— Сударь мой, мы уже с Александрой Владимировной, заждались в гости вас с вашей прекрасной спутницей, а вы, эх молодо-зелено, заняты собой, а о стариках забыли. Вот уже сколько времени, как вы здесь поселились.

— Ну что вы Алексей Владимирович. Мы обязательно зайдем. Закрутились. Обустройство и прочие. И если можно, то и посоветоваться с вами хотелось бы.

— Только вы не откладывайте, сударь мой, а то вот я на днях должен лететь в Англию читать цикл лекций. Берите Стена и вечерком, к нам заходите.

— А удобно ли будет.

— Заходите, заходите. Мы будем очень рады вас видеть Вечером того же дня, захватив с собой фотографии пергамента, и не зная, что взять с собой, остановившись на большой коробке конфет, мы отправились в гости к профессору и его супруге.

— Ну, это положим лишнее, — сказала Александра Владимировна, увидев коробку конфет, — к кофе все готово. Проходите в комнату, мы уже вас ждем.

В зале на столе уже стояли чашки, печенье испеченное хозяйкой и разные сладости. Александра Владимировна открыв коробку конфет, добавила ее к сервировке стола. Но, по-моему, она оказалась здесь абсолютно лишней.

За столом мы все вместе обсуждали подробности нашего переезда в Пиран, а затем, когда женщины уединились поговорить о своих проблемах, я попросил профессора посмотреть на фотоснимки пергамента и высказать свое мнение.

— Милая, а как ты посмотришь на то, чтобы мы нанесли визит к господину профессору!

— Сережа, а ты считаешь, что это удобно?

— А вот это мы сейчас узнаем, — сказал я, набирая номер телефона.

Супруга профессора сказала, что ни больше обидятся, если мы не придем к ним в гости, и что двери их дома всегда для нас открыты, и в заключении попросила обязательно взять с собой Стена.

Творческая атмосфера, заключающаяся в разбросанных, где попало бумагах, сопровождала мое мало творческое занятие. Выглядело это конечно безобразно, но переделать привычки крайне тяжело. Я как-то попытался изменить эту привычку, но, поддерживая порядок в бумагах, я полностью потерял смысл того, что делаю. С того самого момента, я взял за правило не обращать на порядок внимание, но, закончив работать производить уборку.

Конечно на человека подготовленного или со слабыми нервами, моя рабочая обстановка может произвести сильное впечатление, если не сказать большего.

Кьяра, правда, воспринимала подобную рабочую атмосферу достаточно спокойно. Помнится, столкнувшись с таким бедламом впервые, да еще на полу собственной квартиры, у нее в глазах промелькнул ужас, хотя и не высказанный. Но после того как, закончив работать, я очень быстро вернул все в цивилизованный вид, остатки беспокойства испарились и с тех пор она мирится с моим стилем работы.

Но этот раз я занимался тем, что скопировал свои бумаги, превращая их в компьютерные файлы.

При всей моей любви работать с бумагой опыт показал, что нужная бумажка имеет свойство теряться между своих соседок и ее поиск порой превращается в титанический труд. А вот разыскать ее копию в компьютере для меня много проще.

Когда все уже было отсканировано, под руки мне попалась бумага с копией надписи на надгробной плите, и немного поколебавшись, я больше по инерции решил отсканировать и ее.

В этот момент в кабинет вошла Кьяра. Ей нужно было найти в компьютере, какой-то из законов для своего клиента.

На экране постепенно появлялась копия надписи:

— Сережа, а что это такое?

— Надпись всех времен и народов, — я вспомнил об псевдо исследовании сделанном для меня Нумерологом, но, заметив непонимание во взгляде Кьяры, решил говорить серьезно. — Знаешь, это одно из занятий, которым я совсем недавно пытался убить время.

— Каким же образом?

— Видишь ли, все это похоже на шифр, и знаешь, это даже не мне первому пришло в голову, вот только мои способности в криптологии оказались ниже среднего, если это действительно шифр. Кстати, ты сталкивалась с криминалистикой, я понимаю, что это далеко не разгадывание шифров. Но вот посмотри свежим взглядом на все это, может быть, у тебя получится.

— Да уж, мешанина имен редкостная, — сказала Кьяра, рассмотрев мой рисунок, — в такой свалке имен можно какой хочешь смысл спрятать, хотя может быть все эти имена и принадлежали какому-либо уникуму.

Ее слова натолкнули меня на ассоциацию ее словами Анджело, который мое имя Сергей интерпретировал как Хранитель.

— Кьяра, а если собрать значение имен и посмотреть, это получится.

— Ну, это будет не так сложно. Два значения я назову тебе сразу Катерина — означает корона, а Маргарита — жемчужина. Так, что это жемчужина и корона.

Несмотря на столь многообещающее начало и кажущуюся простоту задачи, все оказалось не так просто. Потребовалось несколько дней поисков в библиотеках и интернате, прежде чем мы смогли отыскать наиболее правдоподобные не толкования интересовавших нас имен.

— Кьяра, любимая, а ведь это, пожалуй, единственное, что я еще не применил к этой надписи. Ты не смогла бы помочь мне подобрать значения имен, после чего я все это со спокойной совестью выкину из головы.

Задача эта оказалась не настолько простой. Несмотря на то, что однажды я уже находил все эти имена в списках. Тогда я пытался превратить надпись в цифровой код, используя даты рождения святых, как его основу. О том, что из этого получилось, лучше и не вспоминать.

Имена в разных языках несли, зачастую различное значение, но все же мы решили остановиться на тех значениях, которые были наиболее схожи в разных языках.

Потрясение ожидало меня, когда, подставив все наши находки мы прочли полученную надпись.

«Мой господин бог наследил святой жизни сохраняющий подобного богу сына… Жемчужины и венца, послушно несшего крест земледельца и винодела рожденного и получившего от бога освобождения».

— Сережа, ты знаешь, я бы прочтя эту надпись в том виде, что получилось у нас, скорее бы сказала, что здесь уложено нечто, некий предмет, принадлежавший еще Иисусу Христу, и сделанный его руками. Некий STAVINECZ.

Для меня не знающего, что плита эта расположена на проложенной мной на плане города линии, все это было еще значительней. Мои мысли прервал вопрос Кьяра.

— Сережа, а где находится эта надпись?

— Она выбита на плите вмонтированной в Боковую стену собора.

— Ну, дорогой ты мой кладоискатель, в таком случае оставь всякую надежду даже одним глазком заглянуть за эту плиту.

— Я это понимаю, но как интересно было бы посмотреть, что же это такое STAVINECZ.

— Анджело мне кажется, я знаю, где укрыта сокровищница Главного Хранителя, но это только предположение, а для его проверки придется вести работы в соборе святого Вольфганга.

— Сергей, я же говорил вам, что для главного Хранителя, как впрочем, и для остальных Хранителей нет ничего не возможного. Вам даже нет необходимости объяснять, те или иные ваши пожелания. Все силы всех присягнувших на верность почетному Ордену Христа будут делать все, чтобы выполнить это пожелание. Вы можете высказать пожелание снести собор Святого Вольфганга, и он будет снесен. Вы выскажете пожелание, не видеть этого президента и в ход будут пущены все средства для его отстранения от дел. В том числе и ваше пожелание о развязывании новой войны будет выполнено.

Он говорил все это ужасно серьезно без тени иронии и обычной для него веселости. Я не задумывался над всем этим, подобные перспективы обрушились на меня. На какой то миг я представил себя вершащим судьбы мира, но осознание обратной стороны таких свершений быстро остановила мое воображение, и я сказал:

— Великие возможности, рождают великую ответственность.

— Ответственность — переспросил Анджело.

— Да ответственность перед окружающими, а в первую очередь перед собой. Великие деяния имеют свойство калечить судьбы людей, которые совершенно этого не заслуживают и, пытаясь переустроить мир, пусть и с благими намерениями еще не известно получится у тебя, что хорошее или же нет, а вот то, что ты искалечишь судьбы хороших людей, несомненно.

— Вы знаете, Сергей, я сейчас получил подтверждение тому, в чем и не сомневался — само провидение выбрало вас продолжить дело Главного Хранителя.

На стоянке для автомашины, куда привез меня брат Рафаэль, Кьяра со Стеном уже ожидали меня, сидя в машине.

— Дорогая я ужасно виноват, что заставил ждать тебя.

— Можешь не извиняться, мы с одним юношей, — и она, улыбаясь, посмотрела на Стена — прекрасно провели время. Стен тут же подсунул к ней свою мохнатую голову.

— Убью как собаку, — пообещал я ему.

— Сережа, оставь Стена в покое, все равно я люблю вас обоих, так что принимай жизнь такой, какая она есть.

— Любимая, а как ты отнесешься к предложению провести романтический вечер в Риме, а потом съездить в Чехию и забрать мои вещи.

Кьяра со Стеном ушли смотреть город, а я сидел ожидал, когда за мной приедет машина погрузился в свои мысли. В последнее время я все сильнее ощущал всю ту меру ответственности, которая досталась мне вместе с печатью Главного Хранителя.

Приключение перестало быть легким и романтичным. Все больше я думал о праве на наследие, праве на знание, Наверное, вдобавок по всему, я так и не научился быть послушной марионеткой, маленьким винтиком в огромной машине, винтиком от которого ничего не зависит.

Никому не ведомо, как далеко завели бы меня все эти мысли, если бы не подъехала машина, посланная за мной.

Я сел в эту машину, отличительной особенностью, которой были затонированные до зеркального состояния задние стекла, и поехал навстречу дальнейшим событиям своей судьбы.

Машина въехала на площадку между собором и прелатурой. Первым на что я обратил внимание было то, что проходы, обычно использующиеся туристами были закрыты сплошными щитами, не оставлявшими ни малейших щелей, а все пространство сверху было накрыто тканевым куполом, закрепленным наподобие шатра.

Штукатурка вокруг плиты с надписью уже была снята, камни, уложенные около ее нижней части были вынуты и аккуратно сложены в стороне. Два монаха аккуратно, каким-то тонким инструментом, как бы обрезали плиту от стены.

Прелат и кардинал Андреотти, сегодня видя его в этой роскошной черной с красной оторочкой кардинальской мантии подпоясанной красной перевязью и красной кардинальской шапочке я даже про себя не смог назвать его Анджело, стояли чуть в стороне и о чем-то тихо говорили между собой.

Я не стал вмешиваться в их беседу и тихонько встал с другой стороны от плиты, стараясь, как можно меньше мешать.

Один из монахов обернувшись, сказал, что плита уже полностью отделена от стены, и они готовы ее снять. Получив одобрение от прелата, монахи начали ее аккуратно опускать, укладывая на заботливо положенные заранее доски.

Ниша, открывшаяся за плитой, очевидно, когда-то была задрапирована тканью, о которой сегодня напоминали лишь неровно свисающая бахрома, похожая одновременно на кисею и на паутину. Внутри же каменной ниши лежали семь каких-то странных предметов черно-коричневого цвета и лишь присмотревшись к верхнему из них я понял, что это такое. Высохший до каменного состояния кожаный чехол, лопнул как кокон, и через эту трещину была видна горловина амфоры, залитая черной смолой, на которой явственно была видна печать, состоящая из двух не знакомых мне знаков.

От дальнейшего изучения находки меня отвлек сдавленный возглас и, обернувшись, я увидел, как прелат и кардинал рухнули на колени и начали читать молитву.

Я никогда не видел таких лиц у людей — это были лица увидевших чудо, истинно верующих, они словно изнутри были освещены переполнившими их чувствами. Смотря на них, я со стыдом вспоминал наши юношеские выходки в духе воинствующего атеизм а и, наверное, впервые в жизни так глубоко осознал, что человеку просто необходимо иметь свободу веры.

Я терпеливо стоял в стороне, пока они созерцали амфоры лежащие, в нише не решаясь не только прикоснуться к ним, но даже приблизиться.

Затем, овладев собой, кардинал Андреотти попросил прелата проводить нас в кабинет и предоставить его для беседы.

Как только Прелат вышел я обратился к кардиналу Андреотти:

— Мне показалось, что это замечательные амфоры, зашитые в кожаные футляры, боюсь вас обидеть, но я не вижу ничего больше.

— Сергей, видите ли, может быть вам известно, что Иисус Христос, рожденный в семье плотника и начавший проповедовать в возрасте тридцати трех лет, до этого времени сменил целый ряд занятий. К сожалению документальных свидетельств, об этом периоде его жизни не существует, а писавшие о его деяниях не считали эту честь его жизни достойной отражения, но все же существуют легенды, и одна из них говорит о том, что Иисус несколько лет своей жизни посвятил виноградарству и виноделию. К тому же, в документах ордена тамплиеров упоминается о находке амфор с вином, сделанным его рукой, и даже есть рисунок печати, которой эти амфоры были опечатаны. Но этим записям никто не придавал значения, считая, что коль до сегодняшнего дня эти амфоры не были найдены, как впрочем, и во времена запрета и гонения на орден со стороны Филиппа, то что-либо вымысел своеобразная история, рассказанная в дороге, либо эти хрупкие предметы просто не пережили перевозок и утрачены безвозвратно.

— А вы уверены, что это именно эти амфоры, о которых вы рассказываете.

Кардинал впервые улыбнулся за долгое время.

— Сергей, как магистр распорядитель ордена Христа, я читал все документы, имеющие значение, а эту легенду я перечитывал десятки раз в записи, принадлежащей еще перу Хьюго, рассматривая рисунок печати. Так вот, вы и вообразить себе не можете, сколько ночей я провел, пытаясь представить, как бы могла эта печать выглядеть в действительности. И вы считаете, что после этого я могу ошибиться.

— Но что же нам дальше делать?

— Это полностью зависит от вашего решения. Это сокровище Главного Хранителя и оно принадлежит вам.

— Я совершенно не представляю, как поступить. Просто вернуть плиту на место, мне кажется не возможным. Содержимое тайника, однажды увидев свет, привлечет охотников за сокровищами. Но и как хранить и перевозить столь объемный груз я представить не могу.

— Сергей, если позволите, я попробую предложить вам решение. Вы передадите их на хранение в банк Ватикана, как вашу собственность, а банк, приняв их на хранение, предоставит вам денежные средства необходимые вам.

— Вы знаете, после окончательного расчета со мной, со стороны американцев, я абсолютно не испытываю необходимости в деньгах. Но идея передачи находки банку кажется мне очень удачной.

— В таком случае, с вашего позволения я улажу все необходимые формальности и организую передачу?

— Конечно, я буду, благодарен за то, что вы снимете с моих плеч эту заботу. А сейчас я хотел бы вернуться к своим близким.

И уже через две минуты на той же машине я ехал в сторону дома, оставив все заботы, хотя бы в этом на кардинале Андреотти.

Кьяра со Стеном уже поджидали меня. Мы начали собираться. Жилище, так долго служившее мне домом, сегодня выглядело совершенно чужим. Признаться по совести я совершенно не представлял, что мне взять с собой. Весь мой гардероб уместился в одну сумку. Подумав, я решил ограничить сборы книгами и дисками, да еще несколькими мелкими сувенирами, имеющими для меня значение.

Никогда не думал, что всего этого у меня такое количество. Мелочей набралось столько, что когда я принес из кухни свою алюминиевую кружку, сыгравшую сто достопамятную роль, я долго искал для нее место в картонных коробках, оказавшихся заполненными, что называется под завязку. Все оборудование квартиры я решил оставить моим хозяевам, с которыми, накануне встретившись, я полностью рассчитался. Мы с ними договорились, что, уезжая, я, просто оставлю ключи и захлопну дверь.

Прощание с Миланом получилось натянутым и коротким. Обиженный, очевидно, на то, что мои проблемы разрешились в том время, как в его все еще не было видно никакого прогресса, он расставался со мной без всякого сожаления. Он с таким видом осматривал все оставленные мной вещи, как будто он мне когда-то их предоставил, и теперь хотел удостовериться достаточно ли бережно я с ними обращался. И уже уходя, еще раз поинтересовался:

— Так ты точно завтра выезжаешь, а то у меня новый съемщик интересуется, когда бы он мог вселиться.

— Милан, но я же тебе заплатил до конца месяца.

— Тебе же все равно квартира будет больше не нужна после отъезда.

Страх преследовал его днем и ночью, сжимая горло, не давая дышать. Стоило ему закрыть глаза, как все вокруг начинало кружиться, ему вновь и вновь казалось, что он слышит хруст рассыпающегося стекла и скрежет сминаемого металла. Впервые в своей жизни он оказался у столь опасной черты, в ситуации, когда он понял, что жизнь его ничего не стоит.

Первое время из страха, что его могут отравить, он пытался отказываться от процедур. Но, немного успокоившись, оставил эти попытки.

Лежа в отдельной палате, он впервые оказался предоставлен сам себе на такое долгое время. Мысли его вновь и вновь уносились в прошлое.

С самой первой встречи, когда Наставник заверил его, что о его предательстве никто не узнает и в архивах государственной безопасности не останется абсолютно ни каких следов, кстати сказать, он с некоторым содроганием, перелистывал опубликованные списки агентов госбезопасности, но Наставник не лгал, до самого последнего времени он ощущал за своей спиной негласную поддержку мощной организации.

Зачастую невозможные ситуации, в которых он оказывался, разрешались словно сами собой.

Наставник подсказал ему и познакомил с человеком, позднее ставшим лидером создававшейся христианско-демократической партии. Затем его продвигали по постам в правительстве, особо не отягощая просьбами.

Первые признаки падения появились после смерти лидера их партии. Скоропостижная смерть от инфаркта спутала все их построения. Несмотря на это его кандидатура все же прошла на роль лидера партии. Позиции их партии становились слабее день ото дня. Он видел в этом влияние общей экономической ситуации, а внутри партии отношение к себе объяснял происками завистников и конкурентов. Даже не смотря на то, что они вошли в коалицию, создавшую правящий кабинет, и он занял кресло министра юстиции. Результатом всего этого стал последний съезд, где лидером партии был избран человек, которого он не то, что уважал, просто не замечал. А ему не нашлось даже места в первом эшелоне руководства партии. И все эти последовавшие события. С детства впитавший ненависть русским, после событий с Поповым, он готов был и вовсе их демонизировать. Порой он видел в Попове посланца дьявола, присланного чтобы разрушить его судьбу.

Спустя неделю страх немного притупился, отошел куда-то внутрь и стал привычным, почти не ощущаемым.

Наставник появился неожиданно, без предупреждения. Он тихо вошел в палату и, не говоря ни слова, подошел к кровати и присел возле нее. Тяжелым, внимательным взглядом осмотрел больного, как бы стараясь рассмотреть, в каком состоянии у него находится внутренние органы и в первую очередь мозги. Затем тихо начал говорить:

— Не знаю, порадует ли вас моя новость или нет, но не поделиться не могу. Церковь в лице Ватикана вновь получила в свое распоряжение одну из величайших реликвий. Возвращены семь амфор с вином, сделанным Его руками. Только вот реликвия эта будет находиться вне нашего ордена. Но еще больше меня беспокоит вот что. Я хотел бы знать больше о тех бумагах, которые нашли рядом с вами на месте аварии. Видите ли, на них описывается каменная доска, за которой находилась реликвия. Вот я и хотел бы понять, какое отношение вы ко всему этому имеете.

Страх вернулся в такой форме, что по лицу сидящего рядом с ним Наставника он понял, что бледность и нездоровье исказили его лицо. В какой то момент он хотел воспользоваться этим и отложить неприятный разговор на потом, но уже в следующий момент понял, что уйти, таким образом, от объяснений не удастся, и решил разрешить все сейчас же.

— Наставник, я получил информацию, столь противоречивую, ну вы же читали эти бумаги, что она, на мой взгляд, мало имеет общего со здравым смыслом. Поэтому решил вначале убедиться самостоятельно, не идет ли речь о бреде сумасшедшего, а уже потом доложить обо всем. Но так уж случилось, что доложить я уже не успел.

По лицу Наставника, он почувствовал, что слова его достигли цели, и он вышел из опасной зоны полной опалы.

— Хорошо, хорошо, поправляйтесь. Но хочу вам сказать, в серьезных вопросах все же лучше, перед тем как что-либо предпринимать, лучше все-таки посоветоваться. Не забывайте об этом, и все будет хорошо.

Наше возращение в Пиран совпало с приездом профессора из Лондона. События, произошедшие в Чехии, переполняли не только меня, но и Кьяру. Для нее воспитанной в католической семье находка, явившаяся результатом наших исканий, стало огромным потрясением. В его обратную дорогу и, не переставая, рассказывал в малейших подробностях.

Меня и самого прямо распирало. Одно дело теоретически решить головоломку, подобные чувства испытывают все любители кроссвордов, добравшись до конца, совсем другое, когда ты, решив головоломку, вдруг видишь скрытые многие столетия от глаз людей.

Проснувшись позже обычного, я обнаружил, что все наше семейство пребывает в глубоком сне. Причем глубже всех, похоже, спал Стен. Он похрюкивал во сне, периодически перебирал лапами и ни как не отреагировал на то, что я уже проснулся.

Возмущенный подобным поведением собаки я потрепал его ухо. Он сонно приподнял голову, взглянул на меня, затем, скосив глаза на спящую Кьяру, и беззаботно откинул голову обратно, проваливаясь в глубокий сон.

Я же поднявшись, уже не могу уснуть, и чтобы не мешать сну любимых мной я отправился на кухню варить кофе.

Аромат свежее сваренного кофе разлился по всей кухне, и я предвкушал, как сейчас выпью его в одиночку, а потом буду дразниться, что именно этот кофе, случайно, был просто уникально сварен. Мечты, мечты.

Перед нашим домом притормозила машина. В глубине души, я еще надеялся, что этот визит к кому-нибудь. Хотя наш дом располагался в своеобразном тупике и приехавший просто не мог ехать к кому-нибудь другому.

Оставалась надеяться, что приехавший просто заблудился, и его визит будет заключаться в кратком пояснении, что этой дорогой он ни куда не доедет, а что бы попасть, куда ему надо, необходимо вернуться до развилки и ехать дальше.

Существовала все же вероятность, что визит этот связан с бюрократическими оформлениями каких-либо, пока не оформленных бумаг. Но с утра даже думать об этом не хотелось.

Ничего другого мне в голову не пришло, пока я шел к калитке, услышав звонок. Поэтому, увидев машину с итальянскими номерами, и стоящего перед калиткой, довольно упитанного мужчину в прекрасном костюме и с кожаной папкой в руках, я стал даже строить предположений о цели его визита, а решил просто выслушать, что же он скажет.

— Сеньор Попов? Позвольте представиться — я доктор Джельсамино, заместитель управляющего Банка Ватикана.

— Очень приятно. Может быть, зайдете. Я как раз приготовил кофе.

— Вы знаете, я не откажусь от кофе. Тем более что мне необходимо видеть вас и сеньору Вионелли. Управляющий сказал, что я найду вас обоих по этому адресу, и просил передать его извинения, что он не смог лично приехать.

— Проходите, но я попрошу вас подождать. Видите ли, мы только вернулись из дальней поездки и сеньора Вионелли еще отдыхает. Я вас попрошу подождать.

— Сколько будет угодно.

Войдя в спальню, к своему удивлению, я увидел, что Кьяра уже заканчивает утренний туалет, а Стен, этот ленивый нахал, дремлет, развалившись между ней и дверью. Мой приход он отметил, открыв глаза, и вновь закрыл.

— Кьяра к нам пришел неожиданный гость, который хочет видеть нас обоих. Мои мозги с утра явно работают крайне тяжело. Но я даже придумать не могу, какое дело могло привести к нам заместителя управляющего Банка Ватикана.

— Я готова, так что не ломай голову, а пойдем и посмотрим.

Мы вместе спустились. Оставив их вдвоем в гостиной, я принес кофе и присел рядом.

Некоторое время беседа Кьяры с сеньором Джельсамино шла на итальянском языке. Похоже, что сказанное доктором настолько поразило Кьяру, что только после того как я пришел к столику и просидел несколько минут за чашкой кофе, они перешли на английский понятный всем нам.

— Сережа, — Кьяра начала говорить, мне, но затем повернулась к нашему гостю — вы позволите, я поясню цель вашего визита.

— Си.

— Сеньор Джельсамино говорит, что их банк горд той честью, что мы решили доверить им на хранение столь бесценное сокровище и заверят, что его они будут хранить с большим усердием, чем все деньги и ценности, когда-либо бывшие в их банке.

— Си.

— А еще он говорит, что, приняв такое решение, мы стали их очень уважаемыми клиентами, и он лично привез нам пластиковые карты их банка.

— Си.

— Я только не могу одного. Он говорит, что это не лимитированные карты и банк для их обслуживания учредил специальную клиентскую линию, но которой они готовы двадцать четыре часа в сутки находиться в готовности дать подтверждение по любому платежу, совершенному с помощью этих карт.

— Си. Си. Вы совершенно верно пересказали мои слова, сеньора Вионелли.

— Но неужели не существует какого-то ограничения трат по этим картам.

— Это не лимитированные карты Банка Ватикана.

— А если мне или сеньору Попову захочется купить самолет или судно?

— Покупайте. Покупайте все, что захотите. Если у нашего банка не хватит денег оплатить вашу покупку, мы займем их у других банков. Но ваш платеж будет обеспечен.

— И еще один вопрос сеньор Джельсамино, как долго будут действовать эти карты?

— Ах да я упустил такую важную подробность. Извините меня. Это пожизненные карты, которые вы можете завещать своим детям.

— Но это не возможно. Вы ведь даже предположить не можете, сколько может быть истрачено денег по этим картам.

— Сеньора. Сколько бы денег вы не истратили, все равно это не может сравниться с той ценностью, которая находится в нашем банке. А теперь, если вас не затруднит, я хотел бы оформить необходимые бумаги и внести в них ваши данные.

Процедура подписания бумаг не заняла много времени. Сеньор Джельсамино только сверил данные наших документов с уже заранее отпечатанными в его бумагах, попросил расписаться и, вручив каждому по конверту с картами и кодами к ним, поблагодарил за кофе, попрощался и, сославшись на занятость, уехал.

— Сережа, — сказала Кьяра, держа в руках конверт. — Ну, хорошо ты участвовал в поиске и присутствовал в находке, но я. Какое отношение, я имею ко всему этому.

— Любимая моя, ты полноправно участвовала в разрешении этой загадке. Мы вместе выезжали в Чехию. Так, что ты имеешь все права, так же как и я.

— В таком случае надо было, что бы сделали такую же карту и Стену, — и она почесала за ушами мохнатую голову, которую Стен умудрился сгрузить ей на колени.

— Вот. Вот. Ты себе даже представить не можешь, сколько раз я говорил этому лентяю, что бы он научился писать. Умел бы сегодня был бы собакой с пластиковой банковской картой. А так придется ему уповать на нашу милость, — и я сделал зверское лицо.

Сумасшедшее утро после поездки настолько взбудоражило нас с Кьярой, что наш уютный дом стал, как будто меньше в размерах.

Находиться между его стен было выше наших сил. Единственный, кто не разделял подобного ощущения, был Стен. Предчувствую, что сейчас его снова потащат на долгую прогулку, он старался, как можно меньше попадаться на глаза, изображал мохнатый коврик.

Устав гулять и, наверное, исходив все улочки и набережную вдоль берега моря, мы остановились в небольшом кафе, расположенном на набережной. Стен забился в тень и наслаждался покоем, мечтая только о том, что бы нам здесь понравилось, и мы подольше посидели, оставив его в покое. Но и мы порядком устав, сидя в тени наслаждаясь прекрасным вином, тишиной и покоем. В этот послеполуденный час, основная масса отдыхающих находилась возле моря. В кафе, кроме нас ни кого не было и можно было спокойно наслаждаться обществом друг друга.

Мы сидели, обмениваясь ничего не значащими словами, а легкий морской бриз, несущий свежесть слегка шевелил листья лианы, запутавшейся в сетке ограждения террасы, на которой стоял наш столик. Откуда-то издали доносились чуть слышные голоса, приглушенные шелестом прибоя, редкие крики чаек носящихся неподалеку.

— Кьяра, любимая. Я ужасно хочу пойти с тобой к кому-нибудь в гости. Ты уж не сердись на меня, но я намерен напроситься к профессору.

— Сережа, а это будет удобно.

— Честно? Не знаю, но сейчас позвоню и спрошу. И не ожидая возражений, набрал номер телефона профессора. После коротких приветствий мы договорились встретиться вечером.

Профессор, вернувшись из Англии, тоже хотел поделиться своими находками, поэтому интерес к встрече был взаимным.

В кафе было так прекрасно, что мы к радости Стена, так и не собрались ни куда идти до самого вечера.

У профессора нас уже ожидали. Александра Владимировна встретила нас в дверях:

— Проходите, проходите. Вы не голодны. Может быть, приготовить для вас легкий ужин.

При этих словах Стен, до того момента скромно стоявший за нашими ногами, как-то незаметно просочился вперед и уже вертелся, словно огромный кот, обтираясь о ноги Александры Владимировны.

— Александра Владимировна, не беспокойтесь, мы только из кафе, после слегка затянувшегося обеда, так, что вполне сыты.

— Но вот Стен, мне кажется, ваших убеждений не разделяет. Его-то хоть можно чем-нибудь угостить.

— Разве, что совсем чуть-чуть, а то он совершенно разбалуется. И очень попрошу не давайте ему сдобу, у него на сдобу… скажем аллергия.

Александра Владимировна, проводив нас в комнату, пошла на кухню. Стен собрался идти за ней, но, увидев мой неодобрительный взгляд, все же передумал и улегся в комнате, демонстративно отвернувшись от меня.

Совершенно невероятным образом история Хранителей оказалась переплетена с историей России, теряясь на ее бескрайних просторах и причудливо вплетаясь в хитросплетения ее истории.

— Знаете ли, сударь мой, загадка эта настолько захватила меня, что я даже предприняв вылазку к моим английским коллегам, работающим с архивами тех лет. Так вот, опуская наши с ними дискуссии, как не имеющие отношения к делу да так и не родившие истины, скажу все же некоторые результаты эта поездка принесла. Видите ли, голубчик мой, (милостивый государь), в отчетах посланника английского двора бывшего на Руси, вовсе не упоминается о присутствии итальянцев во время строительства столицы Московии, — и, увидев, что я собираюсь что-то сказать, продолжил, — не спешите с выводами. Это могло стать не только потому, что их там не было, но и еще потому, что присутствие их было столь обычно и естественно, что не удостоилось упоминание в сообщениях посланника. И, вы знаете, ведь мы нашли подтверждение этому, хотя и косвенное. В одном из отчетов времен смуты, описывая приход на трон Лжедмитрия и венчание его с Мариной Мнишек, посланник пишет о неадекватной активности отцов-иезуитов, сопровождавших Дмитрия и Марину Мнишек. Они предприняли целое расследование, разыскивая неких итальянцев приехавших в Россию и их потомков. К сожалению, это было единственное упоминание итальянцев в английских бумагах. Так что, сударь мой, думаю, если и можно, что-либо найти то только в Российских архивах, хотя я бы не питал больших надежд на удачный результат поиска — уж очень сильно архивы эти были в разное время перекроены в угоду правителям. Но все же просто искать больше негде.

— Наверное нужно продолжить поиск в России, хотя перед моим отъездом и говорили о том, что российские архивы будут доступны всем желающим, я не очень то в это верю.

— Не верите, милостивый сударь? Ну что же, мне кажется, вы правы, мне тоже как-то не верится, что когда-нибудь в России допустят к архивам всех желающих. Уж слишком сильны традиции переделки истории, впрочем, как и на Западе. А, к сожалению, мои возможности здесь ограничены, так что боюсь ни чем вам в этом начинании не смогу помочь.

«Мой генерал, стало сегодня, что сеньора, приведшая к нам определять на учебу своего сына, рухнула без чувств возле портрета, повешенного вашим повелением возле входа в нашу школу. Когда же она пришла в чувства, рассказала нам, что узнала в этом человеке своего возлюбленного, пропавшего перед эпидемией чумы, и выспрашивала нас, где она могла бы его найти. Так же от нее мы узнали, что он был не то управляющим замка Фоэдис, не то приемным сыном хозяина замка сеньора Аристотеля…

Согласно вашим указаниям я тут же пишу вам это письмо, не предпринимая пока, что ни каких действий.

Ожидаю ваших дальнейших указаний.

Настоятель школы иезуитов в Ундине.

Приор Лучиани»

Лойола перечитал полученное письмо еще раз. Неужели — думал он — это, правда и человек на портрете и действительно имеет отношение к владельцам замка в Фаэдисе. Действительно ли приоткроется старая тайна или же он вновь наткнется на мираж. На людей в силу совпадения использовавших звание Хранителя для своих собственных делишек.

Но он не мог не полюбоваться своими построениями, благодаря которым он все же сумел разыскать человека безвестного умершего много лет назад в тысяче километров от дома.

Теперь надо было действовать наверняка, для того, что бы узнать и, поразмыслив, он позвал брата Джакомо.

— Ты сегодня же выедешь в Ундину. Там найдешь отделение святой инквизиции и от моего имени попросишь в твоем присутствии подвергнуть допросу с особым пристрастием сеньора Аристотеля из Фаэдиса. Все сказанное им ты тщательно запишешь и привезешь мне. Особенно меня интересует все связанное с Хранителями и их миссией. Вот возьми грамоту, в которой я подтверждаю твои полномочия действовать от моего имени и выносить моим именем любые вердикты. Спеши. Да, если потребуется подвергнуть допросу с пристрастием кого-либо, еще без малейших сомнений передай их инквизиции, и присутствуй на всех допросах, не забывая записывать.

— Мой генерал, мне надо к моей миссии привлекать настоятеля нашего отделения в Ундине?

— Если ты будешь видеть необходимость в этом, то привлекай всех кого посчитаешь нужным.

— Сеньор Аристотель, там пришла сеньора Александра и хочет с Вами поговорить.

— Передай ей, что я сейчас спущусь и выслушаю ее.

Полная сеньора, средних лет, в которой еще сохранились черты некогда очень красивой девушки, терпеливо ждали посреди огромного холла. Увидев хозяина спускающегося по лестнице, она всплеснула руками и быстро заговорила.

— Вы простите сеньор Аристотель, что я отнимаю у вас драгоценное время, просто произошедшее, настолько потрясло меня, что я даже сознание в первый момент лишилась, а когда пришла в себя, сразу пришла к вам.

— Сеньора Александра, вы присаживайтесь, вы же знаете мое к вам отношение, так это ни о каком потерянном времени речи не идет, можете располагать им на столько на сколько нужно. Да вы успокойтесь. Сейчас Марко принесет нам графинчик вина, и мы спокойно обо всем с вами поговорим.

— Сеньор Аристотель, вы еще помните своего помощника молодого Петера?

— Ну, как же, вы еще с ним были ужасно влюблены друг в друга, и как сейчас помню, сколько горя вы пережили, когда он пропал, но в связи с чем, вы о нем сейчас вспомнили?

— Я вчера пошла, отвести сына в школу иезуитов в Ундине, знаете, они совершенно бесплатно берут туда детей и обучают хорошо. Так в коридоре прямо напротив входа висит портрет Петера, он на нем точно такой, как тогда. Я как увидела, так сразу чувств и лишилась.

В холл с графином вина и двумя бокалами вошел Марк и, поставив на стол рядом с говорившими потихоньку ретировался.

— Сеньора Александра, вот вина выпейте, успокойтесь. Да, почему вы решили, что это портрет Петера, он пропал еще, когда ордена иезуитов и в помине не было.

— Вы знаете, я тоже, когда очнулась, захотела выяснить, чей это портрет, стала расспрашивать. Ко мне вышел их настоятель. Вежливый такой, приятный. Но, вы знаете, он мне ни чего не рассказал, а больше выспрашивал, кто был тот человек, о котором я подумала, увидев портрет, откуда я его знаю. И так проникновенно он со мной говорил, что уж не знаю, как, но я все ему выложила. И уж только придя, домой почувствовала, что здесь что-то не так. Ну, зачем ему вместо того, чтобы мне рассказать, чей это портрет выспрашивать обо всем. Но у меня в голове все путается, и я к вам пришла, вы же поможете мне.

— Не волнуйтесь вы так. Успокойтесь. Вероятней всего вы ошиблись. Ну, просто не может быть, портрет нашего Петера висеть у иезуитов, да еще напротив входа. Просто кто-то очень на него похожий. Да вы выпейте вина. Давайте так я попробую выяснить, кто же там нарисован и обязательно расскажу вам.

Они поговорили еще некоторое время, вспоминая давно прошедшие времена. Затем сеньора Александра засобиралась и Марко, проводив успокоившуюся сеньору до выхода из замка, вернулся обратно.

Сеньор Аристотель ждал его в холле, задумчиво вертя в руках бокал с вином.

— Марко присядь, пожалуйста. Скажи-ка мне, не замечал ли ты в последние дни чего-нибудь необычного около замка.

— Нет. Вот разве что вчера вечером, я как раз стоял возле окна на втором этаже. Вижу, по дороге к замку идет монах, ну я и решил спуститься вниз, чтобы его встретить. Вы же сами учили меня быть внимательным ко всем приходящим в замок. Так вот, спускаюсь и подхожу к воротам, а там ни кого нет. Я подождал немного, ведь дорога только к замку идет, но никто так и не подошел. Я уж и не знаю, померещилось мне или он с дороги в лес свернул, хотя не знаю, что в лесу монаху делать, на ночь глядя.

— Не нравится мне все это. Марко ты будь внимательней и сразу мне рассказывай обо всем необычном. Послушай, у нас опять гости. Кто-то колотит по воротам. Будь добр, проведи их сюда, да еще вина принеси.

Марко выбежал встречать гостей, а хозяин задумался. Появление монаха, сразу после того, как сеньора Александра рассказала о его былом помощнике, могло быть простым совпадением, но, учитывая интерес настоятеля школы иезуитов, ничего хорошего не обещало. Размышление его прервал вернувшийся Марко.

— Сеньор Аристотель, там два посланца царя Московии — Иоанна и они хотят с вами поговорить, говорят, что очень много о вас наслышаны.

— Зови, и мы заодно посмотрим на русских. Редки они в наших краях. Да вина не забудь принести.

В холл зашли две крупных бородатых мужчины в длиннополых одеждах, остановившись на пороге, они сняли шапки и в поле поклонились, а затем по приглашению хозяина прошли внутрь и сели за столом, стоящим здесь. Они представились послами царя Московского Ивана, выполняющими его особое поручение. По-итальянски они говорили чисто с небольшим акцентом, но, не путаясь и не сбиваясь. Только вот фразы они строили причудливо, да говорили, как бы слегка нараспев.

— Слава о тебе идет большая, хозяин. Говорят, что знаниям твоим в строительстве и технике пределов нет.

— Ну, гости дорогие, люди склонны преувеличивать.

— Одни преувеличивают, другие преуменьшают. Вот только мы здесь не затем, чтобы слухи собирать. Посланы мы, найти людей грамотных и умелых, способных новое слово сказать о своем ремесле. Столица наша обновляется, вот и угодно царю имеется и охотен, он платить умельцам, способным сказать слово новое.

— Ну, этим меня не соблазнить, как видите, я не бедствию и работу за деньги не ищу.

Все на какое-то время замолчали. Гости, ощущая в тоне хозяина нотку раздумий, не спешили давить и понемногу прикладывались к вину. Аристотель же сидел, задумавшись о чем-то своем. Выдержав паузу, гости заговорили вновь.

— Но для творческого человека, возможность выразить себя, зачастую больше значит чем деньги, а в Москве, таких возможностей больше, чем где бы то ни было. Да и наша церковь гораздо меньше вмешивается в жизнь, чем ваша.

— Вы меня почти уговорили. Но скажите мне, может ли ваш царь защитить того, кто согласится работать у него.

— Хоть мы и не представляем, от чего вы могли бы спасаться и чего могли бы опасаться, можем сказать, что пока вы будете в Москве никто кроме царя Ивана не властен не то, что над вами что-то учинить, но и слова сказать не сможет.

Аристотель не спеша, отвечать вновь погрузился в размышления. Гости не нарушали его раздумий и тоже молчали, терпеливо ожидая, чем закончатся размышления хозяина.

— И когда же будут ждать меня у двора Иоанна?

— А как доберетесь. Коль уж решили мы вам грамоту подорожную выправим, прямо сейчас. И как будете готовы, так и отправляйтесь. Вы тут же в Москве будете приняты и что бы вы там не говорили о деньгах, платить вам станут от дня составления подорожной.

В разговор вступил второй русский, до сих пор молчавший.

— А еще вам скажу, что правильно сделаете, коль поедете, уж у нас такой кислятины пить не станете. Медок он и сладок и хмеля в нем побольше будет.

Они достали бумагу, чернила, и перо и здесь же принялись составлять грамоту.

— Марко, — кликнул хозяин, и продолжил, когда тот появился, — я вот решил в Московию ехать, так ты со мной или здесь останешься.

— Сеньор Аристотель, вы еще спрашиваете, да куда вы, куда и я, хоть на конец света, хотя думаю, что Московия не далеко от него будет.

— Положим, от Москвы до конца света не ближе, чем отсюда, — засмеялись гости, — да сами увидите. Так подорожную писать на двоих?

— Конечно.

Довольные гости согласились заночевать в замке. Расторопный Марко позвал их к ужину, а затем, отведя в покои, вернулся к сеньору Аристотелю.

— Сеньор Аристотель, что вы задумали? Зачем нам ехать, куда-то в Московию? Чем нам здесь плохо?

— Марко. Придет время, я все тебе расскажу. А пока поверь мне на слово. Лучше нам перебраться подальше от этих мест, а вот удобней, чем отправиться на некоторое время в Московию, и не придумаешь.

— И когда же мы отправимся?

— А вот завтра проводим гостей, соберемся и в ночь отправимся в дорогу. Пусть поменьше знают о нашем отъезде, не говоря уж о том, куда мы отправляемся.

Еще по дороге домой я принял решение и первое, что сделал, позвонил в Рим, попросил завтра же устроить для меня встречу с кардиналом Андреотти.

Рим этот вечный город, которого, к моему сожалению пока еще не видел, несмотря на то, что уже был здесь встретил нас запруженными машинами, улицами и толпами туристов слоняющихся без дела.

До времени встречи оставалось два часа, и мы отправились на прогулку. Пожалуй, только благодаря Стену нам удавалось свободно передвигаться по улице.

Проводив меня до места, где меня уже ждал серый Фиат, с братом Рафаэлем за рулем, Кьяра со Стеном отправились на прогулку, а я поехал в дом Хранителей, где меня ждал Анджело.

— Я рад видеть вас в прекрасном настроении и, насколько мне известно, у вас складывается все благополучно, сразу оговорюсь, что мы будем по мере необходимости подключаться к решению ваших проблем, чтобы избавить Вас от бюрократических проволочек, так что вам нет необходимости об этом беспокоиться.

— Благодарю Вас Анджело, но сегодня я хотел бы поговорить об иных вещах. Я хочу попытаться найти следы Хранителя первой печати, но в этом мне нужна помощь и я не знаю, каким образом привлечь нужных мне людей не открывая действительной цели поисков, тем более что это люди, которые для меня много значат. Тем более что они, в какой то мере уже причастны ко всему происходящему — и я рассказал ему о своих находках и достижениях.

— Сергей, а почему бы вам не сказать, что ваши влиятельные друзья из Италии обратились к вам с тем, чтобы вы продолжили его поиски и попытались найти, скажем, амулет Аристотеля из Фаэдиса, тем более что это будет в какой то мере правдой.

В моей комнате было прибрано и чисто. Я уже сжился с мыслью, что эти апартаменты мои. Воздух был свеж. Чувствовалось, что в мое отсутствие здесь убирают и проветривают. Посмотрев на огромную кровать под балдахином, на которой мне так и не довелось поспать, я сел к столу и разложил на нем бумаги, которые захватил с собой. Вместе с ними я взял и пергамент. И сейчас насколько он точнее соответствует атмосфере этого места, чем лежащие здесь же фотографии и распечатки на принтере.

Кардинал Андреотти не заставил себя ждать. Буквально через десять минут он вошел в мою комнату, на этот раз в кардинальской мантии. Поймав на себе мой взгляд, он заметил.

— Хранитель, исполнение моих текущих обязанностей связано с такой формой одежды, сейчас спеша к вам, я не успел переодеться. Надеюсь, вас не смущает мое одеяние.

— Ну, что вы, конечно же, нет. Я единственно вновь, как и в тот первый раз убеждаюсь, что в этом одеянии вы выглядите настолько естественно, что если бы я не видел вас в других ни за что бы, ни поверил в то, что вы можете быть одет во что-либо иное.

— Сергей, надеюсь, мы собрались не по поводу моих одежд.

— Знаете Анджело я попросил вас встретиться со мной, потому что считаю, что мне нужно предпринять попытку найти следы Хранителя Первой Печати. Точнее говоря, попытку я уже предпринял и то, что мне пока что удалось установить, так это то, что следы эти ведут в Россию.

— Наверно вы на правильном пути Хранитель. Существуют документы, которые можно интерпретировать как подтверждение ваших предположений. Видите ли, в письмах одного из купцов посещавших во времена Иона Московию, содержится ссылка на то, что в Аристотеле Фиораванте он узнал известного ему сеньора Аристотеля из Фаэдиса, но утверждение это не категорично. Дело в том, что личной встречи, в силу обстоятельств в письме не упомянутых, не состоялось. Видел он этого сеньора издали и один раз. И до конца не был уверен. А опираться на то, что и того и другого звали Аристотель весьма спорно — в те времена это имя было очень популярно.

— Простите Анджело, но то, что вы рассказываете новость для меня, правда, подтверждающая остальные факты. Видите ли, в моих руках сказалось письмо Первого Хранителя. Не знаю, какими путями оно оказалось у сеньора Гатти, и почему он перед своей смертью спрятал его, но факт остается фактом. Письмо это существует и в нем Первый Хранитель сообщает, что он отправляется в Россию, спасаясь или же опасаясь попасть в руки инквизиции. Кстати я захватил с собой и пергамент и его фотографии, так что и вы можете с ними познакомиться.

— Но, Сергей, как я вам говорил, уже когда возникло предположение, что Первый Хранитель мог оказаться в России было предпринять несколько попыток выяснить его судьбу или хотя бы судьбу Аристотеля Фиораванте. Но, несмотря на то, что последний упоминается во всех исследованиях русской истории того времени, проследить даже его судьбу оказалось делом практически невозможным.

— Вы знаете, я не буду уверять, что добьюсь успеха, но с уверенностью скажу одно. В России иностранцу что-либо искать во много раз сложнее, чем русскому. Хотя думаю, и русскому найти что-либо почти невозможно.

— Значит, вы твердо решили поехать?

— Да, мне кажется это судьба и единственное, что я хотел бы попросить это подобрать в архиве то, что может относиться к личности Первого Хранителя и могло бы помочь мне в поисках.

— К сожалению, сразу вас огорчу. Относительно Хранителей не существует ни каких архивов. Да, есть упоминания об ушедших от нас. Но мы сознательно не ведем ни каких записей на протяжении всей жизни Хранителей. Это одна из заповедей безопасности. Помочь я, скорее смогу вам в другом. Я имею неплохие контакты в верхнем эшелоне российской власти и попрошу оказать вам помощь в исторических изысканиях. Тем более что интересуют нас времена столь отдаленные, что не потребуется свой интерес, маскировать чем-либо. Вы сможете разыскивать Аристотеля Фиораванте, скажем, по заказу от его дальних родственников, давших вам частный заказ. Но я хотел бы узнать еще одно. Отправляясь в такое путешествие, вы уже определились с тем, кто станет вашим помощником Хранитель?

— Вы хотели сказать преемником, случись что.

— Мне ужасно не хотелось употреблять это выражение, но действительно давайте не будем играть словами. Вы совершенно правильно меня поняли.

— Да, определился, но боюсь, весьма удивлю вас.

На лице моего собеседника появилась улыбка.

— Я догадываюсь, чем вы хотите удивить меня. Но заранее оговорюсь, среди Хранителей за историю Великой Печати женщины уже были, так, что если я вас правильно понял, то должен разочаровать. Прецедента вы не создадите.

— Анджело, неужели мои мысли настолько прозрачны?

— Хранитель, опекая вас, я вижу ваши отношения, и как вы помните уже, принимал участие в судьбе вашей спутницы. И признаю, по-моему, это достойный выбор.

— В таком случае, коль уж все оговорено, то я собираюсь и вылетаю в Москву, где и начну свои поиски в архивах.

— Я только попрошу вас дождаться подтверждения о готовности вам помочь от моих российских контактов.

— Анджело, я не поблагодарил вас за участие в судьбе комиссара Вионелли.

— Сергей, об этом даже не стоит говорить. Видите ли, комиссар Вионелли оказалась втянута во все эти дела в связи с существующим с давних времен интересом определенных кругов, а именно ввиду святую инквизицию и орден иезуитов, к чужим тайнам. Они решили, что она владеет знанием и собирались оказать на нее давление с целью получить его.

— Но вы упоминаете институты, которые, как мне кажется, были давно упразднены, а за инквизицию и вовсе от католической церкви Папа просил прощение.

— Не заблуждайтесь Сергей. Еще никто не разрушал эффективно действующие службы. Этого не может себе позволить ни один из институтов власти. Реорганизовать — да. Переименовать — да. Но разрушить, отменить — такое просто не возможно. Да сегодня святая инквизиция не имеет тех возможностей, что раньше. Изменились подходы к вере. Веротерпимость, признание права людей заблуждаться и исповедовать ложные религии веяние сегодняшнего дня. Истинная вера сейчас не насаждается церковью при помощи огня и меча. Все это не могло не сказаться на отношении к инквизиции. Да они уже не сжигают еретиков на кострах. Но это и раньше не было их главной целью. Это была только видимая часть айсберга. Большая часть их деятельности была посвящена чистоте веры. Именно эта часть сохранилась. Не буду отрицать, такой род деятельности нужен и важен. Но сохранились и традиции, заложенные в старые времена.

— Вы хотите сказать, что до сих пор существуют пыточные камеры со всеми этими ужасными приспособлениями для пыток, как сейчас можно увидеть в музеях.

— Зачем же так. Прогресс идет, и уже нет необходимости для того, чтобы сломить волю человека калечить его физически. Существуют психотропные препараты. Но есть и действенные методы, апробированные временем.

— А иезуиты, неужели и они участвуют во всем этом, как они во всем этом оказались? Неужели невозможно как-либо их остановить. Существует в конце концов, единый глава всех католиков, который возглавляет реорганизованный орден тамплиеров. Ведь они же тоже все ему подчиняются.

— Даже не ожидал услышать от вас таких рассуждений. Поймите Сергей, церковь — огромнейший социальный институт, состоящий из большого числа структурных подразделений. Каждое из этих подразделений действует в целях специально для него определенных и установленных, и каждое имеет свои маленькие конфликты можно разрешить мановением руки человека стоящего во главе системы, просто наивно.

— Но все же скажите, как именно иезуиты оказались причастны к охоте на Хранителей.

— Точно я не знаю, могу только предполагать. Видите ли, как вы уже знаете. Еще во времена Филиппа Красивого, само существование Хранителей, хотя и не наверняка, но стало известно. Как всегда тайна, притягивая к себе, нездоровый интерес одних порождает в головах других немыслимые фантазии. А Филипп Красивый к допросам тамплиеров привлекал святую инквизицию. Результатов они тогда не добились, а после того, как Папа, хоть формально, но возглавил реформированный орден, они не имеют возможности открыто действовать, но это не тот институт, который отказывается от достижения своих целей. Иезуиты же это их другая сторона. Много лет они действовали сообща, когда одни искореняли, другие готовили почву для веры. И опять же я не могу не признать их заслуг. Они привлекали к пропаганде истинной веры действительно талантливых людей. Они первыми поняли, что нельзя просто говорить людям о вере, нужно учить их и помогать придти к вере. Только такие миссионеры действительно способны вести за собой других. Ну и опять же в собственную службу разведки и контрразведки плюют только идиоты, хотя методы их действия, скажем мягко, иногда оставляют желать лучшего. Чего не скажешь об их эффективности. Вот скажите, вы ведь следите за событиями в России?

— Конечно, хотя и не очень пристально.

— Ну, думаю, то о чем я вас спрошу, не прошло бы мимо вашего внимания. Скажите, сколько вам попалось на глаза разоблачений, связанных с сотрудничеством вашей бывшей партийной номенклатуры с орденом иезуитов или, если вам удобней, вы припомните подобные скандалы в странах бывшего соцлагеря,.

— А что были те, кто сотрудничал?

— Были и достаточно. Причем не просто делились информацией, а активно выполняли порученные им задания. Но мы немного отвлеклись. Оговорюсь сразу, что точно не знаю. Но еще со времен своего основателя Игнатия Лойолы иезуиты старательно хотят выяснить тайну, скрывающуюся Хранителями и думаю, не ошибусь, если предположу, что хотели бы иметь возможность распоряжаться ей по своему усмотрению.

— Так случившееся с Кьярой дело рук кого-то из них.

— Признаю что так. Причастность ее по роду службы к расследованию, ведущемуся в замке, некогда принадлежавшему одному их Хранителей. Наличие каких-то материалов, связанных с исследованиями и пара неосторожных высказываний, позволили им предложить, что она знает нечто представляющее для них интерес, но скрывает это. Результатом стала ее изоляция. Пришлось прибегнуть к помощи интриг, чтобы добиться отказа воздействий на нее. Тем более что по моему, они и сами пришли к выводу об ошибочности своих предположений. Вот только боюсь, не будь наших интриг, они решили бы проблему, увеличив число загадочных исчезновений на еще одно.

— Но Анджело, вы так спокойно обо всем этом говорите.

— А что вы мне прикажете делать Хранитель. Переделать мир, изменить принципы работы, складывавшиеся веками, разрушить те институты, которые действительно приносили пользу, да и сегодня приносят ее, только потому, что они испытывают нездоровый интерес к одной тайне, ужасно древней, да к тому же известной лишь людям умершим почти тысячу лет назад. Тайне, которую даже мы не сможем открыть, ведь Великая Печать, даже после возвращения Главного Хранителя и Главной Печати остается не полной.

— Простите меня Анджело, наверное, я погорячился. Я ни в малейшей мере не хотел обидеть вас. Просто здесь наложились личные чувства.

— Нет, это я должен попросить вас простить меня. Очень трудно становиться перед дилеммой выбора. Одно строить интриги внутри системы и совершенно другое выступить против институтов этой системы. Институтов продуктивно работающих на то во что ты веришь, сохранив свою веру и не ощущать себя при этом предателем.

Мы замолчали, погрузившись, каждый в свои размышления. Слова Анджело о вере и предательстве были очень близки мне пережившему распад Советского Союза. Я тоже не хотел выступать против институтов власти существовавшей в те времена. Хотя не хуже других знал, что в их истории существуют черные страницы, но это не делало меня их непримиримым врагом.

Наверно не в последнюю очередь я и пытался убежать от необходимости делать выбор между прошлым и будущим своей собственной страны. Так что требовать, от кого бы то ни было, совершать подобный выбор я просто не имел морального права.

Молчание наше нарушил Анджело.

— Прежде всего, позвольте мне вас поблагодарить.

— За что? За то, что я загнал вас в тупик.

— Нет, вы не загнали меня в тупик. Но то противоречие, существовавшее в моей душе, не могло быть оставлено не разрешенным. В результате все это привело бы к неверным действиям, в лучшем случае. Когда-то нужно было решить для себя, не противоречит ли вере все, что я делаю. И сегодня, как никогда ясно я представляю себе — не противоречит. Да я принес клятву оберегать доверенную мне тайну и ее Хранителей не взирая на их веру. Тайна эта доверена ее первыми Хранителями защите католической церкви и оберегая, ее я исполняю миссию своей веры. И верно, что господь ведя нас своими путями, именно этим дает мне исполнить свое предназначение.

Мы снова замолчали. Я сидел и думал: «Как хорошо иметь такую веру — веру, которую никто не отменял». И чтобы не зайти в своих рассуждениях дальше. Испугавшись самого себя, решил вернуться к причине нашей встречи.

Вернувшись домой я долго не мог начать разговор обо всем этом. Закончив все дела, мы уже собирались лечь спать, когда я все же решился не откладывать разговор.

— Кьяра, мой чудесный человек, а что если вместо того, чтобы лечь спать мы выпьем по чашке кофе и я тебе расскажу одну историю.

— Сережа, а ты точно хочешь ее рассказать прямо сейчас, а не завтра утром? Прости меня, но не получится ли, то завтра ты будешь сожалеть о таком решении.

— Единственно о чем я могу сожалеть завтра так это о том, что не дал тебе нормально отдохнуть в сегодняшнюю ночь.

Мы перебрались на кухню, где за чашкой кофе я начал свой рассказ. Надо сказать, одной чашкой дело не ограничилось. Все мои заготовки рассыпались вдребезги, я перескакивал с одного на другое, и только безграничное терпение Кьяры позволило хоть как-то осмысленно передать все события.

Потом мы долго молчали. Главная печать лежала на столе между нами.

— Неужели этот кусок серебра стал причиной такого количества событий? — этот вопрос Кьяра произнесла вслух, но не обращая ко мне.

Скорее это выглядело даже не как вопрос, а как констатация факта.

— Сережа, — после некоторого молчания продолжила она, — а может нам поехать в Россию вместе.

— Любимая я думаю, вся поездка займет несколько дней, ну от силы неделю. Мне и хотелось бы, но мне все же будет спокойней, если я полечу один и к тому же не придется ломать голову с оформлением бумаг на Стена. Он у нас хоть и русский терьер, родившийся в России, но боюсь, для поездки придется потратить столько времени и нервов на его оформление, что… — я запнулся, не зная какие доводы привести.

— Хорошо, хорошо Сережа. Мы очень будем ждать тебя, а ты пообещаешь быть осторожным.

— Кьяра, Россия страна, где я родился и вырос и уж кто-кто, а я там не пропаду.

— Ну, во-первых, родился и вырос ты в Советском Союзе, о котором говорили все что угодно, но только не то, что он переполнен бандитами, как сейчас Россия.

— Любимая, бандиты в России сегодня это как некогда медведи в Советском Союзе, о котором говорили все что угодно, но только не то, что он переполнен бандитами, как сейчас Россия.

Я летел в Москву полный самых радужных надеж.

Документы найденные профессором Ивановым в английских архивах и обещание Анджело, что поддержку в моих архивных изысканиях мне окажут в руководстве федеральной службы безопасности и Госдумы позволяли надеяться, что я смогу найти следы Аристотеля Фиораванти и проследить судьбу его и его приемников.

Задумавшись о судье Хранителя, искавшего защиту в России мои мысли невольно переключить на нас с Кьярой.

— Пан министр, мы уже договаривались на время заседания кабинета отключать мобильные телефоны.

Ему пришлось повернуться к премьеру всем телом. Корсет не позволял двигать головой.

— Но пан премьер, я долечиваюсь амбулаторно, и это звонок моего лечащего врача, который, по своим показаниям требует, чтобы я срочно подъехал к нему. Кстати, с вашего позволения, я покину заседание, а с оставшееся его частью ознакомлюсь по стенограмме.

— Что же с врачами не спорят. Идите. Хотя сегодня обсуждается вопрос напрямую затрагивающий деятельность вашего министерства.

— Не думаю, что в моем присутствии было бы принято нечто революционное. Моя позиция вам известна, а менять ее в ходе заседания я не собирался.

Распрощавшись, он вышел. Возле здания правительства его дожидался служебный автомобиль, как две капли похожий на предыдущий. Сев на заднее сиденье он первым делом застегнул ремни безопасности. После аварии, если даже необходимо было проехать и один квартал, он обязательно их застегивал.

— Отвези меня к собору… Мне необходимо побыть в тишине, подумать.

Внутри собора ничего не менялось. Впервые ему подумалось, сколько человеческих жизней прошло под вот этими каменными сводами, неизменными и равнодушными по всему происходящему.

— Садись сын мой, тебе тяжело стоять да и здоровье нужно беречь, без него очень трудно, хоть что-нибудь сделать.

— Не беспокойтесь Наставник, у меня со здоровьем все уже наладилось. Я внимательно вас слушаю.

— Нам стало известно, что не безызвестный вам пан Попов собирается отправиться в Россию. Так вот было бы весьма желательно, чтобы он из этой поездки не вернулся. Россия, как вы знаете, дикая страна и если там с ним, что-нибудь произойдет, то ни кого это не удивит.

— Я подумаю, как это лучше сделать.

— А вы воспользуйтесь вашими контактами с русскими бизнесменами, думаю, они не откажутся вам помочь в этом деле. И главное себя берегите. Вы нам очень нужны.

Сема Гробович кажется, ждал его звонка и согласился встретиться немедленно.

— Пан министр, а я уж и сам хотел вас искать. Но слушаю вам, а уже потом, поговорим о моей просьбе.

— Вы помните такого пана Попова, — и, увидев утвердительный кивок собеседника, продолжил, — так вот он едет в Россию, сразу оговорюсь маршрута его поездки я не знаю, но крайне желательно, чтобы он там и остался. Навсегда.

— Россия конечно большая, но чего не сделаешь для уважаемых людей. Думаю, наши друзья смогут позаботиться о нем и он больше не будет отравлять ваше существование. А со своей стороны я хотел бы обратиться к вам со встречной просьбой. Сейчас в правительстве находится запрос одной весьма уважаемой фирмы, желающей получить дополнительные квоты на ввоз топлива. Так вот для решения вопроса в его пользу не хватает буквально одного голоса. И если это будет такой уважаемый голос как ваш, думаю, все решится, как надо. Предупреждаю ваш вопрос, который вижу в ваших глазах. Никакого криминала. По крайней мере, в сфере вашей компетенции. Здесь за границей России все будет делаться абсолютно легально. И удовлетворите мое любопытство. Как с этой штукой на шее вы пьете? Ну ладно, ладно не отвечайте, я же сказал, что это праздное любопытство.

— Знаете ли, Сергей Николаевич, было довольно необычно получить просьбу от столь высокопоставленных особ на Западе о помощи вам российскому гражданину, да еще и разобраться в событиях российской истории.

— Вы знаете, Иван Александрович, проживая за границей я оказался дружен с потомками итальянской ветви рода Фиораванте, — меня несло не хуже чем Остапа Бендера, — а их представители рода занимают очень важные посты в Италии и Евросоюзе. Меня же, русского, попросили собрать в России все сведения о потомках той ветви их семьи, которые остались в России еще со времен строительства Московского Кремля.

— В общем-то, это не важно, — сказал Иван Александрович, — и я оставляю на вашей совести все эти объяснения. Вот только боюсь, что очень многого ваши итальянские друзья не узнают. Но все же к таким просьбам мы привыкли относиться всерьез и, конечно же, поможем вам. Для начала встретьтесь с профессором истории Бутурлиным Игорем Аркадьевичем. Он много лет посвятил, как раз интересующему вас периоду времени и думаю больше, чем от него вы не узнаете, но все же если будет необходимость звоните — поддержку ваших начинаний мы вам обеспечим. В разумных пределах, конечно.

Профессор истории Бутурлин Игорь Аркадьевич, встретил меня одетым в просторный свитер и свободные брюки. Его козлиная бородка все время исчезала в его руке. Создавалось впечатление, что он хочет оторвать ее или, по крайней мере, заострить.

— Сергей Николаевич, должен вас предупредить, что вы ступаете на почву столь зыбкую, что пройти по ней к вашей цели не просто тяжело, а почти невозможно.

— Игорь Аркадьевич, наверное, мне можно не опасаться этого, я всего лишь, по поручению моих итальянских друзей хочу попытаться найти следы их родственников в давние времена оказавшихся в России.

— В таком случае мое пожелание вам будет несколько иным. Не следуйте примеру основоположника русской истории Миллера.

— Чем же он вам не угодил?

— Не угодил мне? Ну что вы, просто он был основоположником написания родовых историй. В те времена один знатный поляк объявил конкурс на исследование, посвященное жизни праотца Леха, легендарной личности, якобы положившему начало польской нации. Среди всех приставленных работ, по мнению авторитетного жюри победила работа Миллера, которой он аргументировано доказывал, что все это миф и ни какого праотца Леха в действительности не существовало. Однако поляк, ведущий свою родословную именно от него отказался оплатить труд. Не долго думая Миллер подготовил новую работу, в которой не менее аргументировано доказал обратное и передав ее поляку, наконец получил вознаграждение.

Я рассмеялся.

— Вы знаете, Игорь Аркадьевич, мне это не грозит. Наша договоренность заложена совершенно на иных принципах. Мои друзья просто покрывают расходы в этой поездке, вне зависимости от ее результата.

— Ну, что же вам повезло, среди тех, кто занимается историей не часто бывает, что деньги платят за объективные результаты.

— Но прежде, чем приступить к дальнейшему, хочу вас предупредить, вы ведь не профессиональный историк, — и, получив мое подтверждение, продолжил, — все, что мы исследуем — это не сами оригиналы документов, а списки, списки со списков и так далее. И вы учитывайте, что списки эти зачастую изготавливались людьми даже понятия о грамотности не имевшими, они просто копировали значки с одной бумаги на другую чисто механически. Но при большом количестве такой работы, неизбежны были ошибки — выпадали буквы, целые слова и фразы, а в результате искажался текст, а зачастую и смысл. Это то, что я назвал бы добросовестным искажением. А ведь, что скрывать, было и умышленное переписывание, с целью исказить роль того или иного лица в истории. В результате наши архивы полны документами, которые часто сами себе противоречат, в разных списках. Все это порождает массу толкователей истории, зачастую даже не знающих, где архивы расположены. Дилетанты, составляющие свои комментарии к высказываниям других дилетантов. Но это, в общем-то, трудности нашего профессионального цеха. Что же касается непосредственно вашего запроса относительно Аристотеля Марко, то на первый взгляд здесь все ясно — уж больно значительной фигурой был ваш итальянец. Вот только нет ясности со сроками его приезда в Россию. Похоже, он так и умер в одиночестве и никаких его потомков не осталось. А вот судьба его родственника Алевиза гораздо интересней. Приехав несколько позже, он тут же включается в работы по строительству Кремля, но, кроме того, оказывается, что строительным ремеслом его способности не ограничивались, он еще проявил себя как превосходный литейщик и как оружейник. Сохранился список с грамоты данной Алевизу, которой предписывалось оказать ему всяческую помощь в создании нового оружия (пушек) для царских надобностей. Он гораздо лучше адаптировался, чем его родственник и женился в России, приняв новую фамилию Фрязин — фамилию, имеющую происхождение от прозвания итальянцев в те времена живших в Москве — Фрязи. Не сохранилось свидетельств и записей о его браке. Но вот упоминания о его детях имеются в документах. Они основали целый промысел, который производил новые вооружения. В общем-то, история этого рода наследников Алевиза прослеживается довольно не плохо.

— Самые черные времена наследники Алевиза Фрязина пережили во времена Лжедмитрия и последовавшей великой смуты. Но позже, после восстановления порядка мы снова находим упоминания о них в архивах. А затем они ассимилируются и постепенно исчезают из российской истории. Вполне возможно, что они влились в какие-то из русских родов. Но, к сожалению, никаких упоминаний об этом в архивах не сохранилось. Кроме того, существует и еще одна ветвь рода Фрязиных. Перед самой великой смутой по прошению Строганова, дано царское соизволение Марко Фрязину, сыну Алевиза Фрязина, с семьей выехать на Урал и в Сибирь для производства военных заказов и налаживания производства. А вот, почему я упомянул этого Марко в последнюю очередь, так это потому, что это единственное свидетельство о нем. Я даже попросил специально просмотреть все архивные документы, относящиеся к деятельности Строгановых, но ни каких упоминаний о Марко Фрязине, либо других Фрязиных в них нет. Вы знаете, мы даже не можем с уверенностью сказать о его смерти. Доложить о смерти царева посланника Строгановы должны были письменно. Но как я уже говорил, к сожалению, это ни о чем не говорит. Русские архивы бесчисленное количество раз горели, подвергались ревизиям и другим напастям, что если такая грамота и была, но не сохранилась, то в этом ни чего удивительного нет. Удивительней другое. Мне попался список из тайной канцелярии Ушакова. Это уже во времена Анны Иоанновны — помните знаменитый девиз «Слово и дело», так вот этот девиз принадлежит именно Ушакову. Да, но вернемся к документу, о котором я говорил. Это запись допроса мещанина Новосельцева, в котором этот самый Новосельцев признавался, что по наущению польского шляхтича Пржебыльского и за его деньги собирался ехать на Урал и искать там наследников Марио Фрязина, найдя коих, он должен был устроить их встречу со шляхтичем Пржебыльским. Вы знаете, может быть, это и ускользнуло бы от моего внимания, если бы не ваша просьба. Но здесь мне просто бросилась в глаза — прошло больше двухсот лет, сменилась династия. Еще можно найти потомков московской линии Фрязиных, а вот ищут, почему— то Марко, бесследно растворившегося в Сибири. И опять же, никаких документов подтверждающих, что дело это имело хоть какое-то продолжение, не существует. Так, что Сергей Николаевич, это все что можно найти в наших архивах о тех, кто вас интересует.

— Не знаю, как вас и благодарить, но все же хотел бы обратиться с просьбой все это, если можно написать.

— Ну что же, если это нужно, то я, конечно, напишу все это, сделаю и ксерокопии с тех документов, о которых вам говорил, но это займет массу времени. И как я его вам потом вручу.

— А вы передайте его Ивану Александровичу, а уже он потом или передаст или перешлет мне.

Выезжая в Москву, я не рассчитывал столь быстро разрешить все проблемы, связанные с поиском документов в архивах, предполагая, что на это уйдет не меньше недели.

С другой стороны упоминание Урала и Сибири разбередили мой давний интерес к истории собственной семьи. От отца я знал лишь только, что родился он в Анджеро-Судженске. Что дед мой был шахтером, и что после его смерти они с матерью уехали искать старшего брата отца в Среднюю Азию, а там умерла мать, затем начавшаяся война помешала отцу вернуться домой, и уже в Анджеро-Судженск он ни когда не возвращался. Но несколько моментов в рассказах отца меня просто очаровывали, отдавая тайнами. Дед мой, как говорил отец, был пришлый в Анджеро-Судженск и никогда своей фамилии не знал. Не будучи богомольцем, да и просто верующим никогда не снимал с шеи иконки, говоря, что это единственное, что у него осталось от родителей. О брате своем говорил, что тот был ужасным домоседом, даже в соседний город ездить не любил, а после того как отец перед смертью отдал ему иконку, в одночасье ушел из дома, и уже люди говорили, что уехал он в Ташкент.

Поэтому, позвонив Ивану Александровичу, я спросил его, не мог бы он ходатайствовать перед своими коллегами в Анджеро-Судженске о помощи при поисках в архивах упоминаний о моей семье.

— Ну что же запишите телефон Ивана Алексеевича, я с ним говорил, попросил помочь, так что как туда доберетесь, позвоните, и он вам поможет. Может какие-нибудь еще просьбы.

— Спасибо, я и с этой, то, наверное, не должен был обращаться.

— Ну, что вы, это совсем ничего не стоило.

Подумав, я решил взять билет на самолет, а путь обратно спланировать в зависимости от потраченного времени, не оставляя надежды однажды проехать по знаменитому обрезку железной дороги.

Я был еще в душе, когда в моем номере зазвонил телефон.

— Сергей Николаевич? Меня зовут Иван Алексеевич, меня попросили помочь вам. Давайте встретимся через сорок минут в холле вашей гостиницы.

Переодевшись, я через сорок минут спустился в холл. Здесь меня возле регистратуры поджидал Иван Алексеевич. Встреть его на улице я ни за что бы его ни смог выделить из окружающей толпы, настолько он весь был каким-то средним — средний рост, среднее лицо, средняя одежда.

— Сергей Николаевич, какая конкретно помощь вам нужна от меня?

— Вы знаете, мой дед прожил здесь всю свою жизнь, здесь родился отец, но семейные архивы не сохранили ничего о том времени.

— Давайте так, вы Сергей Николаевич, сегодня отдыхайте с дороги, город посмотрите, а я попрошу, чтобы в архиве нам все подготовили, завтра около обеда я вам позвоню, и мы договоримся, как быть дальше.

Попрощавшись, он ушел, а я отправился на прогулку по городу.

Позавтракав, я сидел в номере и тупо смотрел в телевизор, по которому демонстрировали какой-то из российских сериалов, изобилующих стрельбой и насилием. В это время мне позвонил Иван Алексеевич и пригласил меня поехать с ним.

Уже спустя полчаса мы входили в помещение городского архива. Здесь нас ожидала женщина предпенсионного возраста, в, кажется, обязательных для архивных работников очках.

— Вот молодой человек документы, касающиеся семьи Поповых, как и просит Иван Алексеевич, но может вы мне скажите, что вас конкретно интересует и я вам помогу разобраться, как никак и больше тридцати лет здесь работаю.

— Спасибо большое. Я, по совести сказать, понятия не имею что ищу. Просто отца увезли отсюда еще совсем маленьким, а ничего конкретно о моих предках я не знаю. Так что если вы мне перескажете все, что здесь есть, я буду вам просто очень благодарен.

Может быть, в работнице архива погибал великий рассказчик, а может виной тому мое разыгравшееся воображение, но история моего деда разворачивалась перед моими глазами, как наяву. Особенно дополненная подробностями, которые я узнал из воспоминаний отца.

Метель, кажется, решила замести все вокруг. Струи снега несшиеся, сразу во все стороны, собирались в сугробы, заметая любые следы случайного путника. Недаром про такую погоду сказывают, что в нее хороший хозяин собаку из дому не выгонит. И все же одному человеку явно не сиделось дома он, не взирая на ветер и снег подошел к небольшому домику священника, стоящему рядом с церковью. Грохнул по двери рукой в рукавице и пробасил:

— Открывай отец Никон.

Дверь распахнулась, впуская пришедшего. Тот, войдя в сени, потопал валенками, постучал рукавицы одну о другую, отряхнул тулуп и неторопливо зашел в хорошо натопленную горницу.

— Что за дело привело тебя в столь поздний час, Андрей Георгиевич?

— Прав ты отец Никон, без дела в такую погоду только на печи лежать. А коль дело есть так и на погоду не посмотришь, А на дело мое ты уж сам посмотри, — он развернул свой тулуп.

Под тулупом у него на руке прижавшись и дрожа, сидел мальчишка двух-трех лет. Несмотря на столь холодное время года, он был одет в длинную холщовую рубаху, подвязанную плетенным тканным поясом и холщовые штаны.

Мальчишка сидел и тихо дрожал, не издавая ни одного звука.

— Откуда он Андрей Георгиевич, не уж-то твой.

— Нет не мой. Но нынче, коль останется, жив, будет крестником моим.

— Так откуда же ты его взял?

— Сам пришел к двери околотка моего. Здешних я всех знаю, так ни у кого такого мальца нет. Значит приблудный. И если не ошибусь километра три вот в таком виде по снегу протопал.

— Может искать его будет кто?

— Может, будет, а может и нет, — сказал околоточный надзиратель и почему-то прибавил, — только вот я с детьми не воюю.

— Ты вот что, отец Никон, определил бы его в какую семью, где вопросов задавать не будут, да и о мальце позаботятся.

— Твоя, правда, все создания божьи, имеют право на заботу и ласку, но звать то его как.

— Мне то почем знать, но коль пришел он ко мне и крестником моим стал. Стало быть, запиши его Георгием Андреевичем.

— А может все же родителей его поискать?

— Дело то излишнее и боюсь опасное, так что пусть будет, как мы с тобой решили.

Выпив чаю, околоточный надзиратель откланялся и ушел, оставив отца Никона с малышом, который согрелся, и теперь спал, свернувшись клубочком возле печи.

Время, убегая уносит с собой многие наши дела и мечты, не оставляя от них ни какого следа. Вся наша жизнь подобна кругам на воде, след от которых не найти уже в следующее мгновение.

— Жора! Жора! Ну, где носит этого несносного мальчишку, когда он мне нужен. Жора!

— Да здесь я.

— Где тебя носило. Опять забросив все дела, в церковь бегал. Ишь еще богомолец выискался.

— Да не в церковь я бегаю, а к отцу Никону — грамоте у него учится.

— Ишь еще чего взял грамоту. Да на что она тебе сдалась грамота эта, вред от нее один. Иди воду таскать, а то уж скоро Иван Никифорович из забоя вернется, а в доме воды нет.

— Сейчас я быстро натаскаю.

Вдруг на улице заголосили, запричитали бабы и хозяйка бросив все, побежала к воротам. По улице ехала шахтная подвоза, возле которой и шли голосящие бабы. Для местных жителей такая картина была не в диковинку. Шахта вновь взяла дань людскими жизнями. И со всех сторон к ней бежали бабы, с тайной надеждой, не увидеть на подвозе своих близких.

Увидев своего мужа, лежащего с раздавленной грудной клеткой на телеге, женщина забилась в истерике, запричитала.

Возница остановил лошадь, и, подняв женщину, сказал:

— Ты вот что Агафья, не голоси, не гневи бога, чай под ним все ходим. Воздай ему за то, что шахта его выпустила, есть хоть кого отпеть и схоронить. А гневить его незачем. Старшие твои чай уж и сами на ноги встали, а приемыша приказчик пообещал на склад определить, путь помогает крепь ворочать.

Жизнь шла дальше, горести и заботы сменялись радостями, смерти свадьбами. День за днем, принося все новые и новые события, зачастую обыденные, иногда выдающиеся, о которых много говорят и долго вспоминают.

— Евграфий Сергеевич, позвольте мне попробовать вытащить лошадь из забоя, жалко животину, молодая она совсем.

Приказчик критически окинул стоящего перед ним парня:

— Ты Георгий парнишка крепкий, слов нет. Но ты представляешь, как ее оттуда вытащить это с десяток человек надо. Да неровен час, еще покалечит кого. А толку с того не будет, работать она все равно не сможет — пуганная.

— Так я ее и заберу, дома выхожу.

— Ну, если ты ее в одиночку вытащишь, так забирай, но помощников я тебе не дам.

Лошадь стояла привалясь одним плечом к деревянной крепи забоя. Сломана у нее была передняя нога, которую она держала, как бы на весу. Георгий, издавна испытывавший любовь к лошадям, подошел к ней, стараясь не делать резких шагов и не шуметь. Ласково уговаривая ее потерпеть, он приложил к ее ноге, две заранее приготовленные и принесенные с собой доски и плотно примотал их к ноге полосками ткани, на которые порвал свою рубашку.

Лошадь спокойно перенесла эту процедуру, видимо уже притерпевшись к боли. Когда все было готово, он залез под нее, обхватил руками ее круг и, приподняв, так что передние ноги лошади оторвались от земли, потихоньку попробовал сделать шаг вперед. Животное, вначале не поняв, чего от него хотят, попыталась дернуться, но затем, почувствовав сильную уверенную руку, подчинилось. Так они и прошли триста метров отделяющие их от выхода из шахты.

Выйдя на свет, Георгий ощутил, как у него дрожат все мышцы и, оттащив лошадь от входа в забой рухнул без сил рядом с ней.

— Ну что герой надорвался.

— Нет Евграфий Сергеевич, вот только полежать чуток надо.

— Ладно, лежать можешь, сколько хочешь, уговор наш ты выполнил, так что скотину эту забирай, но завтра, чтобы был на работе и чтоб на тебя ни каких жалоб не было.

Бывая на ярмарке, Георгий обязательно покупал несколько книг для себя. А те, которые ему не понравились, да и те, которые мы несли из окрестностей, зная, что он платит за них деньги, он продавал приказчику московского купца, щедро платившему за старые фолианты. Нередко соседи, видя как он возвращается с ярмарки принимались его подначивать, не со зла а больше не понимая.

— Андрей и что за радость тебе с этих книжек, ты вона целыми подводами их то домой везешь, то из дому. Коль топишь печь так углем то сподручней.

— Эх, охальники, ничего вы не понимаете. Да в этих книгах и премудрость великая уложена и о том, что было все написано.

— А на что оно то, что было. Его уж чай не воротишь. А от книг одни лишь мыши бывают, да вот еще сказывали, что один читал, читал да совсем разуму лишился. Ходит теперь, где ни попадя, не признает ни кого.

— Ну, коль мозгов нет, так и не то еще станет.

Начавшаяся с пристрастию к чтению это его занятие сейчас приносило ему существенный доход. Позволило ему выстроить двухэтажный дом, один из самых больших в округе безбедно содержать большую семью.

Революционные волны пронеслись над теми краями, так и не затронув семью Поповых. Георгий Андреевич, подумывавший оставить работу на шахте и посвятить себя книготорговле, про себя порадовался, что еще не бросил работу в забое, когда в один прекрасный момент не нашел приказчика, покупавшего у него книги. Да и не до книг стало в эти лихие годы. Но не оставляя работу в забое он продолжал покупать книги, которые ему несли по старой памяти.

Вот только супруга, так и оставшаяся неграмотной, не в силах была примириться с тем, что муж тратит накопленные деньги на вещи, в которых она ничего не понимала.

Между тем время шло. В Сибирь пришла рабоче-крестьянская власть, вот только шахтеров перемены эти не очень затронули. Они также как и раньше спускались в забой и рубили уголь. Георгия Андреевича знали и уважали. Уже после установления советской власти, зная о его грамотности, новые власти предложили ему стать начальником шахты. Но он отказался, ссылаясь на то, что забойщик он забойщик и есть. Так и проводили его на пенсию по старости из забойщиков. Теперь он целые дни проводил в своей библиотеке. Старался привить любовь к книгам детям.

Приезд этого иностранца в городке не прошел не замеченным. Как-то странно одетый, по-русски он говорил со странным выговором, пересыпая речь словами «имеют», приговаривая «себе собственному». На улице он выспрашивал, где живет книжник Георгий. Ему показали дом, и он старательно поблагодарив, вошел в него. Никто так и не узнал о чем шел их разговор, но через четыре часа он выскочил из дома. А вслед ему Георгий, выйдя на крыльцо, во весь голос напутствовал:

— И скажи ему, что не бывать этому никогда. Сам на то не пойду, пока жив, буду, а помру, так детям накажу.

Иностранец этот, быстро собравшись, в тот же день, исчез из города и больше в нем не появлялся.

А еще через полгода, Георгий Андреевич простыл и слег, по-видимому, года проведенные в забое тоже не прошли бесследно. Врач, пришедший по вызову, посоветовал ему съездить в больницу. Здесь его осмотрели и сразу же определили в палату.

— Все милая моя Маша, не выйду я отсюда, — сказал он пришедшей его проведать жене, — пришли ко мне старшего говорить с ним буду, отцовский наказ дам.

Вскоре Георгия Андреевича не стало. В медицинском заключении было указано, что причиной его смерти стал отек легких. Но беда, как известно не приходит одна. Вскоре после смерти отца, пропал из дому и старший из сыновей. Просто ушел в один из дней и больше не вернулся. Поговаривали, что поехал он в Ташкент, а может в Самарканд. Говорили, и то, что его убили лихие люди.

Тяжело переживая обрушившееся на нее горе, вдова Георгия Андреевича, почему-то решила, что все беды пришли из-за книг бывших в доме, и в ту зиму сожгла их все. В ту зиму весь город был залеплен бумажным пеплом, разлетавшимся черными снежинкам из трубы дома Поповых. А весной она собрала все оставшиеся деньги, кое-что продала, и вместе со всеми детьми уехала на поиски своего старшего сына. Дом, простоявший год после отъезда семьи было решено временно передать детскому саду. А так как наследники не объявлялись, то и решение это не пересматривалось.

— Так что до сегодняшнего дня дом оставался в собственности семьи Поповых. Ну, вот, пожалуй, и все, что я могу вам рассказать, Сергей Николаевич, не знаю, может быть, вы хотели бы еще что-либо узнать?

— Во-первых, и не знаю, как вас благодарить, а все же скажите, возможно, узнать о происхождении моего деда о его действительных корнях.

— Боюсь, это навсегда останется тайной. Даже то, что имел место разговор между околоточным надзирателем и священником, я случайно узнала благодаря тому, что вместе с церковной книгой к нам в архив попал личный дневник отца Никона. Я пробовала найти какие-либо документы околотка, но их во время революции сожгли, да если честно не думаю, что там что-либо было.

— В таком случае мне остается лишь поблагодарить вас еще раз и считать свою миссию полностью выполненной.

— А может, Сергей Николаевич, для вас сделать выписку о праве собственности на дом, все-таки он и по сегодняшним меркам не так уж мал, да и в хорошем состоянии, — спросил Иван Алексеевич.

— Иван Алексеевич, вы говорили, что в нем детский сад? — спросил я и, увидев его утвердительный кивок, продолжил, — так вот пусть и остается детям, а менять мы ни чего не будем, что бы ни у кого не возникло желания его приватизировать и выгнать детей. Свое же и зарабатываю сам.

Когда мы вышли из архива, был уже вечер, и мы с Иваном Алексеевичем совершили прогулку до вокзала, где я купил себе билет на поезд идущий до Москвы, а затем устроили небольшой прощальный ужин в ресторанчике на половине пути между вокзалом и гостиницей.

На прощанье Иван Алексеевич записал мне свой номер телефона и предложил звонить, если у меня возникнут какие-либо проблемы.

— Сергей вас проводить?

— Мне кажется это лишнее. Билет у меня есть. К тому же я хотел бы пройтись сам по улицам города, где прошла история моей семьи, просто посмотреть по сторонам.

— В таком случае счастливого пути.

Я действительно решил посвятить оставшееся до отъезда время прогулке по городу, бесцельной, предпринимаемой мной с одной целью — ощутить атмосферу города, За время моих странствий у меня выработался порядок таких прогулок.

Первым делом я доехал до вокзала и сдал сумку в камеру хранения. Посмотрев, что у меня в запасе еще около трех часов свободного времени, я решил половину его двигаться от вокзала, а затем вернуться.

Выйдя из здания вокзала, я остановился, решая в какую сторону мне пойти. В этот момент прямо передо мной остановился джип, из которого вылезли два крепких типа. Не соотнося их появления с собственной персоной, я попытался обойти джип, но они перекрыли мне дорогу.

— Садитесь в машину. С вами хотят поговорить.

— Ребята вы меня с кем-то путаете, я здесь случайный человек.

— Садитесь, или нам придется оказывать первую помощь человеку, которому стало плохо, и все равно мы вас в него посадим, — в их словах ощущалась такая решимость, что я ни на секунду не усомнился в реальности такого развития событий.

Попытка осмотреться утешила меня не больше. Джип остановился за знаком «Проезд запрещен». Однако привокзальные милиционеры стыдливо прятали глаза, не замечая столь явного нарушения. Было ясно, что на их помощь рассчитывать не приходится. Решив положиться на судьбу, я сел в джип. Ребятки уселись по обеим сторонам от меня, и мы куда-то поехали.

Примерно через пятнадцать минут езды мы въехали на территорию садового товарищества и подъехали к небольшому деревянному домику.

Комната, в которую мы вошли, мебелью загромождена не была. Столик похожий на те, что делались для столовых, в советское время, стоящий возле окна и несколько колченогих стульев стоящих посредине комнаты, представляли всю ее обстановку.

— Садитесь, — мой сопровождающий указал мне на один из стульев.

Второй из моих сопровождающих прошел куда-то внутрь домика.

Оставшийся отошел мне за спину и, собираясь с ним заговорить, я начал поворачивать голову. В тот же самый момент, я ощутил холодное лезвие ножа у себя на шее.

— Сиди и не дергайся.

Решив не искушать судьбу, я сосредоточился на том, это было передо мной — фанерной стене, когда-то давно покрашенной синей масляной краской, и ситцевой занавеске в мелкий цветочек, двумя полотнищами закрывавшей проход в глубь домика.

Через пару минут полотнища раздвинулись, и в комнату вошел мужчина лет тридцати. Он молча подошел к свободному стулу, стоящему передо мной и оседлал его, сложив руки на спинку.

Некоторое время мы рассматривали друг друга. Одет он был ни чем не примечательно, как одевается большинство людей, не броско и не вызывающе, причем ощущалось, что одежде своей он значения не придает. Но если одежда его ничем не выделялась, то вот узкое лицо, пересеченное шрамом, а вернее даже глаза, смотрящие пронзительно и хищно, были настолько индивидуальны, что, однажды увидев их узнать этого человека, не составило бы труда и в любой толпе среди миллиона людей.

— Оставь нас одних, — сказал он стоящему за моей спиной.

Сидя спиной к входной двери, я не видел, как вышел мой сопровождающий, но явственно слышал, как хлопнула дверь.

— Ну, так что, Сергей Николаевич Попов? Что нам прикажете делать с тобой?

Эти слова его были для меня стол неожиданными, что я молчал, лихорадочно соображая, во что я оказался втянут.

Выдерживать подобные коллизии судьбы я научился еще в институтские времена, играя в преферанс, где, если вы не владеете своим лицом можете забыть о выигрыше. Вот и сейчас, несмотря на смятение в мыслях я внешне оставался абсолютно спокойным.

Пауза затягивалась.

— Ну, предлагайте, предлагайте Сергей Николаевич, а то грех на душу ой как брать не хочется.

— Я понятия не имею, что вы от меня можете хотеть, я в вашем городе совершенно случайно, да к тому же через пару часов уезжаю окончательно и навсегда.

— Если бы мы имели к вам претензии, то сегодня не сидели бы вы здесь и не вели бы мы эти беседы. Смотрю я вот на вас и думаю, как мне дальше-то быть. С одной стороны обеспечить, чтобы Вас никогда здесь больше не было или не портить отношения со своими местными органами.

— Я и не собираюсь возвращаться, — начал говорить я, но он прервал меня.

— Ладно, помолчите, — и махнул рукой.

Повинуясь, взмаху его руки из-за занавески появился громила с обожженным лицом.

— Посмотри, что там написано в билете у нашего гостя.

Громила приблизился ко мне и ловко, вытащив билет из моего нагрудного кармана, отдал его сидящему.

— Так вот Сергей Николаевич, вы побудете здесь гостем до самого отъезда, выпьете шампанского, а потом ребятки отвезут вас к поезду и посадят в вагон, чтобы с вами до отъезда не дай бог, ничего не случилось.

Сказав это, он поднялся и ушел вглубь дома. Тут же вновь хлопнула входная дверь, и вновь рядом со мной оказался мой страж.

— Так будешь шампанское, — хмуро поинтересовался он.

— Нет, спасибо, я его не пью.

— Ну, как хочешь, — он замолчал и больше не проронил ни слова.

Я тоже молчал. Ничего не происходило, только доносился приглушенный разговор, где-то в глубине дома. Но говорили так тихо, что отдельных слов было не разобрать.

Времени я не ощущал, поэтому не мог определить, когда именно вошел второй из моих сопровождающих. В руках он держал мой железнодорожный билет.

— Поехали, — сказал он, — вот только телефон свой оставьте здесь.

Не желая, чтобы мне вновь лазили по карманам я достал телефон и положил его на стол. После этого мы вышли из домика. Они вновь усадили меня между собой на заднем сиденье джипа, и мы поехали.

На вокзале они подъехали к главному входу, и мы быстро просили на перрон, где уже заканчивалась посадка в поезд. Меня буквально в последнюю секунду втолкнули в вагон. Поезд тронулся и только тут я сообразил, что мои вещи остались в камере хранения.

— А мои вещи, — закричал я.

— Ничего вам их передадут — ответил один из них.

Мне не оставалось ничего другого, как пойти в купе.

Вскоре подошла проводница, проверила билет и, получив деньги за постельное белье, ушла в другое купе, очевидно попутчики должны были подсесть на других станциях.

Вскоре проводница вернулась с запечатанным пакетом постельного белья.

— Скажите, а вагон-ресторан уже работает? — спросил я.

— Конечно, от отправления и до одиннадцати вечера, а ночью только буфет открыт.

— Тогда пойду, пообедаю, забегался перед отъездом.

Я поднялся и пошел к девятому вагону, где во всех поездах, по заверенному еще в незапамятные времена порядку находился вагон-ресторан.

В вагоне— ресторане еще никого не было, и продавец-официант приветливо улыбнулся мне.

Сказав, чтобы он принес мне поесть на свой выбор, я сел и попытался осмыслить все происшедшее со мной. Официант принес мне какую-то солянку, в которой я заметил только то, что она была горячей, и сказал:

— Второе вы немного подождите.

Тем временем поезд остановился, и я его спросил:

— А это что за станция?

— Так тоже не станция, то разъезд, но стоять будем минут пять.

— Тогда и пойду в тамбур покурю на свежем воздухе, — и, оставив ему пятисот рублевую купюру, чтобы он не переживал, что я сбегу, не заплатив за обед, и пошел в тамбур.

Дверь была открыта. На соседнем с нами пути стоял товарный поезд, и площадка одного из вагонов была прямо напротив меня. Не раздумывая, я спрыгнул, и, перейдя через площадку, оказался на железнодорожных путях, за которыми виднелось какое-то строение. Стараясь не бежать, я быстрым шагом направился к нему.

Здание оказалось служебным корпусом, принадлежавшим управлению узлового разъезда, когда —то полностью заполненное работающими сегодня оно стояло полупустым. Несколько окон было разбито, остальные же были столь грязными, что даже солнечные лучи от них не отражались. Обойдя, его я через служебные ворота, ни сколько не заинтересовав сторожа, видимо потому что шел с пустыми руками, вышел в прилегающий поселок.

Улица, на которой я оказался, многолюдьем не баловала, только возле одного дома стояли. Жигули, на крыше которых был закреплен пластмассовый гребешок с шашечками, свидетельствующий о том, что хозяин использует свою машину, как такси. Владелец машины крутился тут же, вытряхивая что-то из салона.

— Хозяин, а до аэропорта не забросишь?

— Это откуда ты такой взялся.

— Да вот с поезда сбежал, попутчики попались кошмар, поезд еще не отошел, а они уже готовые, да еще и приставать начали, чтобы с ними пил. А мне нельзя, вот и удрал.

— Так до аэропорта это денег стоит, — он посмотрел на меня, оценивая мои финансовые возможности.

Я достал бумажник и, взгляну на оставшуюся наличность, достал две купюры по сто долларов.

— Этого хватит?

— Ладно, — согласился он, — только деньги вперед.

И забрав у меня деньги, он на минутку забежал в дом.

— Так целее будут, — ответил он на мой не высказанный вопрос.

— А документ имеешь, или от милиции тоже шарахаться будешь.

— Есть хозяин, — я показал ему паспорт — от милиции я не сбегаю.

— Так садись, поедем.

Поездка до аэропорта обошлась без приключений. Меня еще никто не искал, и в аэропорту мы распрощались с таксистом, тут же поехавшим искать клиента на обратную дорогу. Я же пошел к кассе. Билетов на Москву не было. Просмотрев все имеющиеся вакансии, девушка предложила мне билет до Ростова, сказав, что оттуда улететь в Москву мне будет гораздо легче. Рейс вылетал меньше, чем через час, так что, взяв билет, я тут же пошел на регистрацию.

Нервы мои были напряжены до предела. То, что меня ожидали в поезде какие-то неприятные приключения, казалось мне столь очевидным, что переубедить меня не смог бы ни кто. С другой стороны предсказать мои перемещения было по плечу разве что ясновидящему. Сам я не имел представления, куда направлюсь, в следующий момент и невольно сравнивал себя с зайцем, закладывающим ложные петли, чтобы сбить со следа охотников. Конечно, может быть, я шарахался от собственно тени, но как говорила моя мудрая бабушка «Пуганая ворона и куста боится» и прибавляла «Обжегшись на молоке на воду дуть станешь».

Стараясь не спешить и не оглядываться по всем сторонам, я вместе с остальными пассажирами самолета прошел через выход в город и оказался в здании аэропорта. Здесь встречали многих, но к счастью меня, похоже, никто не поджидал.

Однако голова просто раскалывалась, видимо, сказывалось напряжение и резкая смена климата. Чтобы хоть немного взбодриться я пошел в местный буфет и взял чашку кофе. Столики были заняты, но за одним из них сидел одинокий бородатый мужчина, не то, поджидая кого-то, не то ожидая официанта, чтобы рассчитаться.

— Разрешите присесть за ваш столик, мне только кофе выпить и я уйду.

Бородач странно посмотрел на меня:

— Садитесь, садитесь особенно если вы Сергей Попов.

Что— то до боли знакомое было в его голосе, хитроватом прищуре глаз. И тут меня пронзило. Да ведь это Николай и я неуверенно спросил:

— Коля?

— Ну, а кто же еще, чучело ты гороховое.

— Не знаю, что и думать. Случайно прилететь в Ростов, случайно зайти выпить кофе и встретить тебя, человека, которого я собирался разыскивать и не представлял с чего начать. Это знаешь ли рука судьбы.

— Да ты старик фаталистом стал.

— Пожалуй, — согласился я.

Я не погрешил против истины, сказав, что собирался искать Николая. Сверстники, мы вместе росли в одном дворе, что называется в одной песочнице. Не разлучило нас и школьное время, хотя я учился в английской школе, а он в математической. Немного меньше мы стали общаться в институтские времена. Я учился в техническом ВУЗе, Николай же в экономическом, а, учитывая то, что в их институте училось такое количество девушек, что в просторечье он именовался институтом благородных девиц, встречи наши проходили чаще всего в его институте с участием хорошеньких студенток.

Выросши вместе, мы были даже внешне чем-то похожи — примерно одного роста, примерно одинакового телосложения. Вот только в Николае присутствовал, свой шарм и это особенно стало видно, когда мы с ним выросли.

Вокруг Николая всегда вились самые симпатичные девушки и если мы вдруг оказывались в компании, то не примерно, ему доставалось все женское внимание. Но на наших отношениях это ни как не сказывалось.

Потеряли мы друг друга во время перестройки, когда меня понести волны предпринимательства, а Николай уехал в Москву на работу в МВД. И до моего отъезда мы уже не встречались.

Только от Андрея знавшего о нашей дружбе я услышал, что Николай вновь вернулся в город на какую-то ответственную должность в милиции, но ни где он живет, ни кем работает, точно не знал. Сказал, что случайно столкнулись в мэрии, поздоровались и все.

И вот теперь сидя за столиком, мы смотрели друг на друга, не зная с чего начать разговор.

— Знаешь, что старик, давай-ка ко мне, насколько понимаю у тебя угла не осталось, а я один в роскошный хоромах обитаю. Возьмем бутылочку, другую и уж отведем душу за все эти горы.

Мы вышли из здания вокзала, и подошли к машине Николая.

— Неслабо живут наши менты — только и сказал и, увидев стоящий лимузин, на котором красовался неизвестный мне значок с названием и «Кондор — Донинвест».

— Служебная, — засмеялся Николай, — на собственную не сподобился, да и нет времени ей заниматься.

Остановившись возле какого-то супермаркета, отличающегося от своих собратьев, с которыми я каждый день в последние годы сталкивался, только количеством сортов водки, и купив в нем литровку с каким-то экзотическим названием мы подъехали к квартиру в центре города, оставшемуся, в моей память развалюхами, больше напоминавшими бараки, чем жилье. Сегодня здесь стоял многоэтажный дом, оригинально выглядящий снаружи за стеклянной дверью, которого виднелся дежурный.

Поднявшись на седьмой этаж, мы вошли в просторную трехкомнатную квартиру.

— И после этого ты будешь меня убеждать, что так живут честные менты.

— Думай, что хочешь, но это действительно честно заработанные.

— Да хрен с ним, какие они. Не мне судить, не мне морали другим читать. Переговариваясь, так мы по-холостяцки собрали закуски и сели за кухонный стол.

— Так кто будет рассказывать первым.

— Давай уж ты, я как никак дома, а ты не весть, откуда свалился. Все говорят, что ты где-то в Европе обитаешь и вдруг в аэропорту, когда ни одного международного рейса нет, подходишь, за столик присаживаешься да еще не узнаешь.

— Рассказать, то, можно, только вот с какого конца начать рассказ не знаю.

— А ты начни с какого-нибудь, а там оно само собой раскажется все, что захочешь.

Вот так просто и не затейливо мы, перемежая рассказы тостами, просидели почти до самого утра.

Под утро Николай отправил меня в спальню, сам лег спать в гостиной, сказав, что с утра ему все-таки на работу надо идти.

Утром я почувствовал себя так, будто через меня переехал трактор. Все тело болело, голова кружилась и в довершении ко всему, мутило.

Кроме всего этого мне было просто необходимо позвонить Кьяре. На всякий случай я решил перестраховаться и если уж звонить, то только с такого телефона, следы от которого не привели бы ко мне.

Выбравшись из квартиры, Николай предусмотрительно оставил мне ключи. Я зашел в ближайший магазин, предлагающий мне стать абонентом сразу трех операторов, работающих в этом регионе. Здесь предлагались все виды телефонов и услуг. Вот только не для меня. Юноша, предусмотрительно подбежавший ко мне, красочно расписал для начала преимущества дорогих телефонов, затем старательно рассказал, чем отличаются тарифы операторов, но в конце сообщил, что приобрести любой из этих телефонов и стать абонентом сети я могу только после того, как представлю российский паспорт с местной пропиской. Маленькая подробность, для меня представляющая непреодолимое препятствие. За все время своей жизни за рубежом, я так и не собрался оформить российский паспорт, удовольствуясь тем, что мой заграничный обменивало посольство, а уж о прописке и говорить не приходится.

Оставался один лишь путь. И я отправился к центральному рынку, где во все времена существовал блошиный рынок, предлагающий своим посетителям, полный набор услуг. Потолкавшись, минут пятнадцать я, наконец, нашел двух типов торгующих телефонами.

Дальнейшее было делом техники, и срез пять минут и за вполне умеренную плату был владельцем телефона с SIM картой и действующим номером, причем на карте оставалось еще 300 рублей неизрасходованного кредита.

Я спустился на набережную и набрал по памяти номер телефона Кьяры.

— Кьяра, любимая, дорогая, как вы там?

— У нас со Стеном все хорошо, а вот как ты, Нас забросил, не звонишь, мы уже переживать начали.

— Солнышко мое, не волнуйся, здесь Россия, все не совсем просто, так что звонить буду по возможности, ты уж не сердись на меня.

— Сережа, а почему ты звонишь с телефона с таким странным номером.

— Да мой поломался.

— Сережа…

— Любимая, тут на телефоне заканчивается кредит так, что позвоню потом, ты не волнуйся только. Ну, все, люблю, целую и ужасно скучаю, — и я отключил телефон.

С сожалением, посмотрев на него, я снял аккумулятор, а потом с размаху забросил в реку. Вернувшись к базару, я зашел в специализированный вино водочный магазин и, купив три бутылки водки, после оживленного обсуждения с продавцом преимуществ различных ее сортов, поехал к Николаю.

Николая еще не было. Я лучше чувствовал себя, не стал и, решив немного подремать, ушел в спальню.

Полудрема, в которую я погрузился, изобиловала кошмарами. Один из них, когда на меня по рельсам катится огромный шар, от которого я не могу убежать, вернулся в мои сны после уж и не знаю скольких лет. Примечательно в этом кошмаре единственное — он меня преследует только когда я заболеваю и температура поднимается до сорока.

Между этими кошмарами я видел, то Николая, то бабушку, то родителей, то какую-то незнакомую женщину. Причем все это так причудливо перемешалось, что отделить действительность от игры моего воображения, я уже даже не пытался. Меня бросало, то в жар, то в холод.

Потом это все закончилось и я, наконец, заснул без всяких сновидений.

Путешествовалось легко. Лойола, привычный к походной жизни, воспринимал ночевки под открытым небом, как само собой разумеющееся. А возможность переночевать под кровом, как дар божий.

Крестьянин, пригласивший их сегодня под свой кров, благоговел перед монахами. Два года назад, совершая паломничество он заболел и был вылечен монахами в госпитале. Потому, увидев идущих монахов он зазвал их к себе. Выгнал всех своих домашних ночевать на сеновал, определив гостей на ночевку в доме. Предложил им на ужин все самое лучшее, что было в доме.

Лойола, заинтересованный таким поведением хозяина спросил его:

— Скажи, сын мой, ты нам готов отдать все. Не часто встретишь такое радушие к монахам.

— Святой отец, монахами мне была подарена жизнь, когда они выходили меня после болезни. Так неужели я не могу отдать им несколько дней моей жизни в оплату долга.

— Похвально, сын мой, но ответь мне еще на один вопрос. Я вижу у тебя повсюду книги и рукописи их даже больше, чем в иной библиотеке. Какую же ты мудрость из них черпаешь?

— Стыдно признаться, неграмотен я, но и без того скажу, не от бога книги эти. Буквы, которыми святое писание написано я то видел. Так вот в этих книгах нет таких букв, а потому использую я их на единственно тому пригодное дело — для растопки камина. И скажу, святой отец, горят они странным пламенем, совсем не таким, как поленья.

— Сын мой, не рискуй ты так, ненароком выпустишь дьявола, с которым не совладаешь. Собери их все, отнеси на ригу, а я, как только смогу пришлю монахов отвезти их туда, где они вреда принести не смогут.

— Конечно, святой отец, я все исполню, как вы велите.

Императорский двор, после долгого путешествия, казался непрекращающимся карнавалом, посреди будничной жизни.

Показав указ Папы Павла III о создании нового ордена и назначения его новым магистром, Лойола без труда добился аудиенции с императором.

Когда придворные вышли, оставив их одних, в зале приемов Лойола, откинув капюшон, и взглянул на Карла.

— Вы? Этого не может быть. Но ведь это не совместимо, вы и духовный сан. Как такое могло стать.

— В жизни порой случается неожиданные повороты. Господу же было угодно, что бы я служил ему в этой роли. Но скажите, император, могу я вспомнить о давних обещаниях.

Это случилось четверть века назад. Однако, воспоминания о случившимся были живы в обоих так, словно это произошло вчера.

Небольшой отряд, под командованием капитана Лойолы сопровождал Карла во время его встреч с королями Арагонии и Кастилии. Раздираемые внутренними противоречиями, находясь под постоянной угрозой аннексии со стороны Португалии и Франции. Испытавшие необходимость окончательного наведения порядка в недавно освобожденной от мавров Гранаде, они предпочли формально войти в империю Габсбургов отстоявшую от них настолько далеко, что ее влияние не могло ни сказаться на их укладе жизни ни внести в нее, ни каких изменений.

Обсуждение условий вхождения в империю было решено провести во время тайных сепаратных встреч. По пожеланию Карла, встречи эти должны были пройти во владениях Арагонского и Кастильского королей. Сопровождать императора, было доверено молодому капитану Лойоле с его отрядом.

Лойола, выросший в Гранаде, во времена ее освобождения от мавров, особенно остро ощущал необходимость централизации власти. Ему казалось, что только так можно добиться мирной жизни в провинциях и что присоединение возродит к новой жизни Великую Римскую империю.

Хорошо вооруженный отряд уже одним своим видом обеспечивал безопасность путешественникам и отгонял грабителей. И все же им не удалось побыть декоративным сопровождением.

Кусты с треском раздвинулись, и на дорогу ринулась толпа, плохо одетых и чем попало вооруженных грабителей. Одуревшие от своего численного превосходства они не остановились и после залпа из мушкетов, буквально снесших первый ряд, и бросились колотить ноги лошадей и всадников своими деревянными дубинами. При этом они ужасно громко орали, то ли пытаясь запугать противника, то ли подбадривали самих себя. Но бестолковость вожаков не позволила организовать нападение эффективно и атакующие мешали друг дружке, попадали друг другу под удар. Когда жертвы не дрогнули, а начали хладнокровно резать своих противников, как скот на войне, дрогнули и побежали, побросав свои дубины.

Лойола остановил своих солдат, сгоряча готовых броситься преследовать противника и вдруг заметил, что с отрядом нет Карла.

Пришпорив коня, он поскакал по дороге в обратную сторону. С дороги, он заметил поляну и кого-то на ней. Не раздумывая, он направил туда лошадь и, буквально, вылетел на поляну.

Карл стоял на коленях перед вооруженным зазубренным кухонным ножом бородачом. Меч, подвешенный на его поясе, так и не извлеченный из ножен упирался в землю и мешал Карлу сохранить равновесие. Лицо его было бледно от ужаса перед этим плохо одетым громилой с перекошенным лицом. Карл, что-то говорил по-немецки, и бандит не понимая ни слова, все же на какое-то мгновение задумался, пытаясь вслушаться.

Лойола не раздумывал и мгновенья. Направив коня через поляну, он одним движением сабли, буквально, снес голову бандита.

Отрубленная голова полетела в Карла, которого вдобавок к этому обрызгало кровью. Нервы Карла не выдержали, и он рухнул без чувств.

— И все же, я скорее ожидал вас увидеть в генеральском мундире, чем в сутане.

— Ну, если вы об этом, то я уже настолько привык к этому одеянию, что другое просто перестал замечать вовсе. Как никак почти двадцать лет я ее ношу. А что касается должности, то вы же сами читали указ Папы, так вот можно сказать, что генералом я все же стал.

— Этого вы могли добиться гораздо быстрее, а сегодня быть не только генералом, но и маршалом. Согласись, вы тогда последовать за мной.

«Возможно, и стал бы», — подумал Лойола, — «Но гораздо вероятней я был бы покойником».

Тогда он четырежды приводил Карла в себя. Тот едва приди в себя, тут же лишался чувств вновь. Затем им пришлось искать ручей, потому что хотя солдаты и привычны к сильным запахам и вонь конского и людского пота, запахов крови, да и еще множество других запахов просто не замечают. Но к определенным запахам, распространяемых сейчас Карлом, весьма чувствительны.

Пока одежды Карла подсыхали после полоскания в ручье, они вдвоем сидели на траве.

— Капитан, я ваш должник. Вы спасли мою жизнь. Спасаете мою честь. Но вы не мой подданный, пока, и я хочу понять, что вас вело к этому решению.

— Я военный и позволить убить того, кого я взялся охранять, было бы верхом непрофессионализма.

— Но все же, вы не ответили на мой вопрос о чести.

— Видите ли, я вырос в Гранаде. «Аутодафе» — этот поход перед сожжением еретика, с легкой руки великого Торквемады, был нашей ежедневной прогулкой. Но, не смотря на такую жестокую борьбу с инакомыслием, до сегодняшнего дня существуют люди, которые хотели бы отторгнуть Испанские королевства от цивилизованного общества и вновь отдать их под управление неверным, — говоря это, он распалялся все больше и больше, — Мой учитель — человек, который учил меня грамоте, давал знания по всем предметам тоже оказался сторонником возвращения власти этих еретиков. Я сам сообщил о нем святой инквизиции и с радостью прошел «Аутодафе» перед тем как он взошел на костер. Я вам больше скажу, и те, кто сегодня на нас напал — это тоже последователи сепаратистов. Единственное, что может спасти этот край это централизованная власть. А личность правителя дело второстепенное. Главное, что бы имелся институт власти, а остальное приложится.

— Централизованная власть? Да вы хоть немного представляете себе содержание тех переговоров, на которых речь идет только об одном — о деньгах. Кто и сколько получит от предстоящего объединения. А те, высокие мотивы, о которых вы думаете, это столь второстепенно, что если вдруг они и разрешатся, то это может произойти лишь случайно. Такова, правда, мой спаситель. Деньги, деньги и деньги. Я вижу по вашему лицу, что вы шокированы, но такова, правда. Я вырос с этим знанием. Вот в Гренаде Великий инквизитор боролся с Евреями, а в Европе они получили в свои руки все деньги еще несколько веков назад, когда ростовщичество было признано делом недостойным христиан и попало в их руки. Уже давно все крупные роды дворянства должны им такие суммы, что предъяви они их к оплате, неминуемо разорят любой из них. Но сами они не могут придти к власти, христиане не любят иноверцев. Вот и создали компромисс, когда нашлись люди, управляющие их долгами. Вот так, мой друг. Вот так.

— И все же, я буду надеяться, что так или иначе перемены придут в Испанию.

Воспоминания обо всем этом промелькнули у него в один момент. Он прекрасно понимал, что такие знания лучше забыть тут же, как к ним прикоснулся. Поэтому он никогда и ни где не делился этим знанием. Набожный он все же не решился доверить это знание даже своему исповеднику. Что знают двое — знают все. Карл, если и ожидавший, что Лойола начнет вспоминать прошлое, не дождавшись этого, вернулся к разговору.

— Но что же все-таки привело вас ко мне. Сила церкви не меньше силы императора и я, честно говоря, не могу представить, как я мог бы повлиять на дела духовные.

— Император, в той сфере, о которой вы говорите, я всего способен достигнуть сам, но мне действительно необходима ваша поддержка. Не гласная, скрепленная вашим указом, а действительная, в виде вашей рекомендации к тем, кто связан с вами финансовыми отношениями, оказать новому ордену «Товарищей Христовых» всемерную поддержку.

— Мой генерал, мы нашли Хранителя. Мой генерал, простите, что прервал ваши молитвы, но мне показалось, что это сообщение для вас будет крайне важно.

— Того, что сделано — не вернешь. И где же ваш Хранитель.

— Он у святой инквизиции.

— Но с чего вы взяли, что это Хранитель.

— Этот человек, он всегда был странным, высказывал какие-то странные мысли о боге, о церкви. Ставил все под сомнение. Его соседи сообщили о нем, святой инквизиции и сегодня брат Джакомо стал случайным свидетелем того, как его забирали. Он все кричал, что его нельзя забирать, что он Хранитель и должен быть в этом доме. Брат Джакомо рассказал об этом мне, а я, зная, как для вас интересны Хранители, тут же прибежал сообщить вам.

Это сообщение, действительно произвело на него сильное впечатление. За прошедшее время он много сил потратил на то, что бы разобраться с этой тайной. Но с каждой новой информацией все запутывалось сильнее и сильнее.

Вокруг ордена тамплиеров существовало огромное количество легенд, но несомненным было одно — хотя Филипп Красивый вместе со святой инквизицией и приложили все силы, но они не смогли получить ни доступа к сокровищам ордена, ни к источнику его могущества, ни к тайным реликвиям тамплиеров.

Размышляя об этом, он в тайне Хранителей видел ключ к решению всех этих проблем. Сейчас же, когда орден иезуитов только становился на ноги, такое наследство было бы весьма кстати. И он, не веря в удачу, не веря, что вот так легко может сама собой разрешиться загадка, насчитывающая несколько столетий, все же отправился в святую инквизицию.

Отец инквизитор принял его весьма радушно.

— Магистр Лойола, рад вас видеть. Что привело вас в наши стены. Вам достаточно было прислать любого вашего посланца. Святая инквизиция очень ценит возможность сотрудничества с вашим орденом, и мы бы приложили все силы, что бы исполнить ваши пожелания.

— Меня интересует один человек, находящийся в вашем ведении. Его привезли сегодня.

— Но магистр Лойола, очевидно, помнит, что еретики прерогатива святой инквизиции и у нас не принято выпускать не сознавшихся и не раскаявшихся еретиков.

— Что вы, святой отец, у меня и в мыслях не было просить вас отпустить этого еретика или забрать его от вас. Мое желание всего лишь поговорить с ним. Задать ему несколько вопросов, пока он еще может говорить.

— То, что он может говорить, я вам гарантирую, хотя, не поручусь за остальные его функции, такие как ходить или писать.

Коридоры, ведущие в подвал своей мрачностью, подавляли волю любого попавшего в них человека. Мрачные они словно были началом пути в ад. Под стать коридорам была и комната, в которую они вошли. Лишенная окон она была почти вся заставлена разными приспособлениями, странной конструкции. Нелепые на первый взгляд они торчащими во все стороны их них острыми шипами, лишали душевного равновесия и людей с крепкими нервами.

Лойола много раз в своей жизни сталкивался с мучениями и смертью, но вид чужого страдания не доставлял ему радости. Однако дело убить или покалечить врага во время сражения, и совсем другое мучить беззащитного человека, не способного дать тебе отпор, мучить с единственной целью — причинить ему как можно большую боль.

Он перевел взгляд на подвешенного в середине комнаты человека. Руки, за которые был подвешен узник, и ноги к которым было привязано, грубо отесанное бревно были покрыты сгустками крови, кое-где все еще сочащейся из многочисленных ран.

Человек только изредка стонал, явно в бессознательном состоянии.

Монах, находящийся здесь же, подчиняюсь знаку отца инквизитора, окатил висящего ведром холодной воды. Тот, приходя в себя, явно с трудом разомкнул веки и невидящим взором попытался отвести камеру.

— Как вы, можете мучить меня — Хранители знаний? — хрипло прошептал он.

— Вот видите, магистр, этот еретик не только не раскаивается, но еще и ставит под сомнение права святой инквизиции, — сказал, обращаясь к Лойоле, инквизитор, — но вы можете его спрашивать обо всем вас интересующем, а если он будет затрудняться ответить, то мы ему поможем.

Лойола вновь посмотрел на висящего, тот находился в шоке или уже смирился с болью.

— Скажи мне, сын мой, почему ты называешь себя Хранителем?

— Потому что я сохраняю знания поколений и берегу их для потомков, — он поднял взгляд на Лойолу и тот увидел пылающий взгляд безумца, — я храню величайшее сокровище всех сокровищ, а они хотят у меня, его отнять, но им это не удается, и он расхохотался.

Лойола повернулся и инквизитору.

— Вы уже выяснили, о чем он говорит?

— Конечно, у него дома была найдена книга священного писания, невесть какими путями у него оказавшаяся. Вот посмотрите. Это будет забавное зрелище.

По его знаку, монах, сидящий в углу молча снял тряпицу с фолианта, лежащего на столе и, взяв его в руки подошел к висящему. Взгляд того, наткнувшись на книгу в руках монаха, остановился. Он нечленораздельно взвыл и забился. Его тело сотрясали конвульсии такой силы, что казалось, будто сейчас оторвется цепь, закрепленная в своде камеры, или же вырвется из своего гнезда в полу бревно, привязанное другим концом к его ногам.

По знаку инквизитора, монах отнес фолиант обратно, и закрыл его. Конвульсии подвешенного стали стихать. Вместо бесчисленного мычания он, наконец, смог произнести:

— Верните мне знания, только я их Хранитель имею право их сохранить. Верните или они испепелят вас.

Он как будто не замечал, что подвешен к потолку, взгляд его, горящий и безумный, перескакивал с одного присутствующего на другого. Однако внезапно взгляд его погас, и он безвольно повис, словно отключившись от этого мира.

Лойола потерял к этому человеку всяческий интерес.

— Думаю, святая инквизиция сможет наставить этого еретика на путь истинный, если это вообще возможно, но и в этом случае мои советы будут излишни. Но не согласится ли святой инквизитор передать нашему ордену для изучения книгу, на которую ссылается этот еретик. Мы готовы внимательно изучить ее и вернуть святой инквизиции с нашими рекомендациями.

Инквизитор, знающий о дружественных отношениях магистра Лойолы и верховного инквизитора, не хотел навлечь на себя гнева ни одного, ни другого. Предложение Лойолы ни как не ограничивало его. Тем более что книгу он уже просмотрел и не увидел в ней ни чего еретического, но сообщать об этом не спешил.

Пусть иезуиты забирают книгу, рассудил он. Как бы не повернулась ситуация в дальнейшем он сумеет извлечь из нее для себя выгоду.

Лойола не доверяя ни кому, лично изучил всю книгу, но это оказался список святого писания, находящийся в не очень хорошем состоянии, неизвестно какими путями оказавшийся в руках человека со слабой психикой, и вообразившим себе невесть что.

Проснувшись, я почувствовал какую-то слабость, но ни каких болезненных ощущений не испытывал. В квартире было так тихо, как бывает только, когда ни кого нет дома. Слышно было лишь как где-то в соседних квартирах идет перманентный ремонт, да с улицы доносились приглушенные звуки.

Натянув спортивные штаны, предусмотрительно оставленные Николаем рядом с моей кроватью, я отправился на кухню сварить себе чашку кофе.

Я только собрался налить себе сваренный кофе, как хлопнула входная дверь.

— Ну, вот так и не дадут выпить чашку кофе.

— Делиться надо и все будет хорошо. А вообще-то просто замечательно, что ты ожил. Как себя чувствуешь?

— А почему не наливаешь?

Я налил кофе, и мы с Николаем сели.

— Ничего, как варят кофе, не забыл, так что не все потеряно. Да старик ну ты и дал копоти.

— Коля, ты извини, не знаю, что меня укрыло.

— Ну, это я тебе скажу. Ты и так приехал большой, а тут еще побегал по городу, добавил. В итоге воспаление легких. Тут тебя неделю выхаживали. Но смотрю все позади.

— Спасибо. Подожди как неделю.

— А ты сколько думаешь?

— Ну, не знаю я, похоже, потерял счет времени.

— Так вот, старик, неделю как один день ты провалился, и если бы не Ниночка, уж и не знаю, как бы тебя выхаживал.

— Постой, слишком много информации сразу. Скажи, что я просто так провалялся целую неделю?

— Ну, почему просто так. Ты очень творчески бредил, кстати, на четырех языках. В бреду бесконечно поминал то Стена, то Кьяру. Не зная тебя, точно решил бы, что ты шпионом заделался. Ну да ладно, я так на минутку заскочил, бегу. А вот ты приходи в себя. Вечером Ниночка придет, вот тогда обо всем и поговорим.

И он быстро убежал. А я отправился приводить себя в порядок, что таковым действием можно назвать только условно. Хоть как-то я привел себя в порядок и, хотя рубашка и брюки висели на мне как на вешалке стал уже больше похож на человека.

Вечер начался с того, что первой пришла Ниночка. Открыв двери своим ключом, она тут же накинулась на меня.

— Сережа, как вы себя чувствуете, почему скачете по квартире. Вам еще и сегодня полежать.

— Ну, уж нет. Я и так, пролежал, ужас, сколько времени, если конечно Николай меня не разыграл. А вас, если не ошибаюсь, зовут Ниночка.

— Ой, простите, я то к вам уже так привыкла, что забыла, что нас официально не знакомили.

— Ну, так забудем об этом, только можно попросить не обращаться ко мне на Вы, а то я чувствую себя какой-то старой развалиной.

— Сережа, теперь иди в гостиную посмотри телевизор, почитай книгу или просто полежи, а я сейчас приготовлю ужин.

И не смотря на мои слабые протесты, Ниночка, проявив железную волю, выгнала меня из кухни. А потом, не взирая на мои протесты, накрыла стол в гостиной.

Николай вернулся домой, как раз тогда, когда были закончены все приготовления, и дом сразу наполнился шумом и разговорами.

Ужин был больше похож на торжественный, такой какие устраиваются в честь семейного торжества. Рассказывая вновь свою историю, я старательно избегал в ней только одной стороны — великих печатей и всего с ними связанного.

— Сережа, а у тебя с Кьярой? Насколько это серьезно, — спросила Ниночка.

— Насколько, — я задумал буквально на одну секунду, — для меня на всю жизнь.

— Счастливые вы — не то сказала, не то вздохнула Ниночка и выразительно посмотрела на Николая.

После заключительной чашки чая, я, сославшись на усталость, уполз в спальню, прилег и не заметил, как меня сморил сон.

Наутро, выбравшись на кухню, я обнаружил там Николая с чашкой кофе.

— Привет, старик, а Ниночка.

— Ниночка уже убежала на работу, а вот у меня с утра образовалось окошко и очень кстати, потому что я хотел с тобой поговорить.

— Только после кофе — пока не выпью не проснусь.

— Ты пей кофе и заодно расскажи мне, по какой причине тебя по всему городу разыскивает милиция.

Я чуть не подавился.

— Да, вроде бы, я пока был при памяти, ни чего противозаконного не делал, разве что во время болезни, пока был в бреду, кого зашиб.

— Ты кончай выпендриваться, все намного серьезней, чем ты думаешь. По всем отделам разослана ориентировка с твоими данными, фотографией, вдобавок, в сопровождении написано, что тебя разыскивают, как свидетеля и хотя не написано чего, в предписаниях указано: задержать и этапировать в Новгород. Там то ты что делал?

— В Новгороде — это в Нижнем?

— Нет в Новгороде Великом?

— Коля, я там вообще в своей жизни не был и ни когда с ним не был связан, так что вопрос не по адресу.

— Ты знаешь, старик, мне самому это не нравится. Еще если бы тобой интересовалось ФСБ, я бы понял. Как ни как ты жил за границей, но они молчат, им все это до фонаря, а родная милиция, встав на уши, ищет человека обозначенного как свидетель, может второго пришествия, да еще собирается, как свидетеля этапировать. Хотя с другой стороны, я вчера при Ниночке не стал перебивать твой треп, но ты старательно чего-то не договариваешь.

— Коля, а с Ниночкой у вас насколько серьезно?

— Ты мне зубы не заговаривай — партизан.

Я вздохнул и выложил Николаю оставшуюся часть своих приключений.

— Ничего, сейчас говорить не буду, мне надо обо всем подумать. Но и ты в свою очередь подумай, откуда они уже на второй день твоего приезда точно знали, что ты в Ростове. Поверить в то, что просчитали за это время, тот путь, о котором ты рассказал, не смогли бы чисто физически, если ты конечно в рассказе своем не передергиваешь. А знали точно.

Вечером, когда пришла Ниночка, я воспользовался тем, что необходимости готовить не было, и взял инициативу в свои руки.

— Сегодня моя очередь ухаживать.

И я принялся варить кофе. Когда кофе был готов, и я уже собирался его разливать, хлопнула входная дверь, и появился Николай.

— Ну, вот, как всегда — только собрался поохмурять девушку, как появляется Колька и все усилия насмарку.

— Ты это брось, а то вот расскажу твоей итальянке, что ты здесь за девушками приударяешь. А они, женщины, горячие, так уж устроит она тебе жизнь веселую.

Поезд тронулся. Я помахал на прощанье рукой Ниночке, пришедшей проводить, и стал смотреть на остающиеся за окном картины города. В нем я вырос и прожил большую часть своей жизни. Наверно, подсознательно я ожидал какого-то душевного томления, сожалений или еще каких-либо чувств, так красочно списанных в литературе, однако как я не прислушивался к собственным ощущениям, ничего подобного не ощущал.

— Наверное, я все-таки, моральный урод. — подумалось мне.

Мои размышления прервал голос милиционера:

— Прошу предъявить документы.

Вместе с моими попутчиками, я протянул паспорт. Милиционер бегло просмотрел документы и вернул их нам.

— Желаю счастливого пути!

Паспорт не вызвал у милиционера ни какого интереса. Признаюсь, в глубине души я напрягся, потому, что паспорт был Николая. Еще вчера вечером, обсуждая как лучше мне выбраться из Ростова, Коля притащил свой паспорт и заставил Ниночку выступить в качестве эксперта.

— Нин, скажи, а похож этот оболтус на мою фотографию в паспорте.

— Да вы просто близнецы, — засмеялась Ниночка.

— Да я серьезно.

— Ну, если Сергей не будет сбривать бороду и рядом не будет тебя, все остальные мелочи можно списать на чудеса фотографии. Во всяком случае, его скорее можно принять за тебя, чем за того лощеного господина, фото которого ты притащил с работы.

— Коля, а как же ты без паспорта, — попытался возразить я.

— Положим, я им практически не пользуюсь, мне достаточно служебного удостоверения, а недели через две, зайду, выпишу себе новый, и этот аннулирую. Хватит тебе две недели.

— Более чем.

Вот так я и стал едущим в Москву Николаем Геннадьевичем.

В купе вместе со мной ехали еще два человека, женщина, лет пятидесяти и военный лет тридцати. Дальняя дорога, необходимость находиться вместе продолжительное время в одном купе, как правило, располагают к общению. Давно замечено, что случайным попутчикам зачастую рассказывают вещи, тщательно скрываемые даже от своих близких. Что поделаешь, такова специфика железнодорожных путешествий. Когда мы, наконец, разместились, инициативу взяла в руки наша попутчица, и начав с традиционного, в таких случаях, вопроса.

— А как далеко вы едете?

Начав рассказывать о себе, она и нас втянула в разговор. Тут же представившись Татьяной Алексеевной и сказав, что в страховой фирме. Наш военный представился Леонидом, я же назвался Николаем и сказал, что я писатель, а сейчас собираю материал для новой книги о талисманах.

— Ой, как интересно.

— Вот еще, — сказал Леонид, — единственный талисман это твоя собственная голова, и ни один другой лучше не поможет.

Сказав это, Леонид потерял к нам интерес и, достав газету, погрузился в их чтение. Татьяна Алексеевна наоборот загорелась.

— А хотите, Николай, я расскажу вам историю одного талисмана бывшего в нашей семье.

И не ожидая моего согласия начала свой рассказ.

С самого начала ее рассказа, он меня захватил настолько, что все окружающее перестало для меня существовать.

История эта началась в предвоенное время.

— Товарищи, проходите, рассаживайтесь?

— Товарищи все вы знаете в какой непростой обстановке мы с вами живем. Внешний враг готовится нанести нам удар. Война не за горами и наше молодое государство не имеет права быть беззащитным в этой войне. Товарищ Сталин, сегодня на совещании со всеми наркомами поставил задачу использовать все имеющиеся резервы, меле проявлять инициативу, привносить в свой труд больше творчества. Того же я жду и от вас. Смелее товарищи высказывайте ваши соображения, не бойтесь традиционных методов. Если есть какие-нибудь соображения, выкладывайте.

— Товарищ Нарком, разрешите.

— Прошу товарищ Сомов.

— Товарищи, вы знаете, я новый работник наркомата обороны, сюда меня призвали по партийному призыву из геологического комитета, где я стажировался у профессора Чернова. И вот страстью профессора Чернова является холодное оружие, а особенно легендарная сабля бухарских эмиров. Эта сабля успела обрасти легендами еще в прошлом веке, говорили, что владеющий саблей становится непобедим, что нет оружия способного ей противостоять. Создал ее местный мастер, когда Эмир пообещал за саблю, которая сможет перерубить все остальные мешок золота. Только клинок этого мастера был способен перерубить знаменитый булат. Когда Эмир в этом убедился, он отдал мешок золота мастеру и тут же отрубил ему голову, чтобы никто больше не владел таким оружием. Недавно к профессору Чернову привезли эту легендарную саблю. После падения бухарского ханства она попала в руки красноармейцев, которые использовали ее в качестве мишени. И я вам сажу, товарищи, ни одна пуля на ней даже отметины не оставила.

— Так что же товарищ Сомов, вы предлагаете реквизировать ее в пользу Красной Армии, чтобы мы стали непобедимыми.

— Ну что вы товарищ Нарком. Профессор Чернов выдвинул гипотезу, внимательно изучив клинок, что изготовлен он из какой-то местной руды залегающей в окрестностях Бухары и как геолог даже предположим возможные места ее залегания. Я думаю, что если мы найдем такую руду, то смогли бы выпускать сверхпрочную броню и оружейные стволы.

— Это совсем другое дело, товарищ Сомов. Это серьезно. Вот и займитесь этим товарищ Сомов, безотлагательно.

Мандат, подписанный наркомом обороны, производил прямо таки магическое воздействие на чиновников. Мгновенно находились все необходимые принадлежности и оборудование. Практически сразу же были подобраны люди. В добровольцах недостатка не было и оставалось лишь выбрать лучших из них. Несмотря на поддержку наркома обороны, экспедиция смогла выехать только через три месяца. Еще до отъезда Сомова предупредили. Быть бдительным — орудуют басмачи. Нет, не те, что наводняли эти места сразу после революции. Отдельные, не организованные банды, но от этого не менее опасные.

Хотя с тысяча девятьсот двадцать четвертого года басмачество уже не существовало, как организованное движение, но разрозненные банды все равно встречались между колодцев и оазисов, совершая набеги на мелки кишлаки, обирая местное население. Не брезговали они и напасть, на какой либо караван с грузом. Учитывая все это, экспедиция скорее походила на небольшой, хорошо вооруженный отряд.

Выросшему в городе Сомову все было в диковинку. Повсюду, куда только не глянь, виднелись песчаные барханы, подернутые характерной рябью, с редкой бурой растительностью на гребнях. Унылые такыры, покрытые трещинами, и если бы не их размеры, то в точности бы похожие на кракелюры, покрывающие старинную картину. Дневная иссушающая жара и ледяные ночи. Ветер, несущий пыль и песок. Лишь изредка эту картину нарушали коричневые высохшие кусты.

Встретить кого-либо здесь не просто редкость. Но им несколько раз встречались следы деятельности таких банд — выжженные сельсоветы, спаленные юрты, но самих бандитов они еще не встречали.

Они бы и зимой продолжали свои исследования, но тринадцатиградусные морозы парализовали технику. И им пришлось зимовать в небольшом селении.

Но уже с первым теплом, принесенным ветром, они отправились дальше. Пустыня цвела. Зелень травы была щедро украшена россыпью ярких цветов. Но вот только длилось это совсем не долго.

И вновь вокруг них были только бурые кустики на фоне барханов и такыров.

Теоретические выкладки, казавшиеся неопровержимыми в тихих московских кабинетах на практике подтверждения не находили. Тонны перевернутого песка, тысячи осмотренных образцов породы не принесли ни какого результата. Пройдя через пустыню от Самарканда до Аральского моря, экспедиция повернула к Кызыл-Орде, где должна была положить запасы и получить новые инструкции из НКО.

Благополучие экспедиции, длившееся целый год было нарушено возле одного из колодцев.

Банда, с которой они столкнулись, насчитывала десять человек, они очевидно возвращались в свое логово из очередного набега. Бой с бандитами длился около трех часов, но потом красноармейцы, прикомандированные к экспедиции, используя свой опыт, перебили бандитов.

Когда все закончилось, Сомов осматривал трофеи, отбитые в бою, обнаружил запасы еды, одежду и что удивительней всего связанного и брошенного как тюк молодого человека. Юноша был ужасно истощен.

Черты его лица несомненно принадлежали европейцу, однако одежда была в тонком жалостном состоянии, что по тем лохмотьям не возможно было определить ее принадлежность.

— Ага, еще один недобиток, — бросил комиссар экспедиции.

— Какой он недобиток — возмутился Сомов, — скорее пленник.

— Да откуда здесь взяться пленнику, ты сам подумай. Скорее уж не поделили что-то во и выясняли отношения между собой. Пристрелить его и вся печаль.

— Ты наган убери, не тебе решать.

Сомов унес юношу в уже поставленную палатку. Водой, принесенной солдатами, он как мог, умыл его, попытался напоить, но юноша был очень плох.

Наутро в палатку зашел комиссар.

— Товарищ начальник экспедиции, отдайте приказ людям собираться и двигаться дальше.

— Вы что не видите, у нас на руках больной он не перенесет дороги.

— Какой это больной — басмач не добитый. Помрет, значит, так ему и надо нянчиться с ним еще, лекарства на него переводить.

— Товарищ комиссар, я принял решение задержаться возле этого колодца на день, а если потребуется и больше.

— Вот что Сомов, ты это самоуправство брось, я еще доложу, куда следует, и мы еще посмотрим, что за интерес у тебя к басмачам недобитым, — и комиссар выскочил из палатки.

Рядовые члены экспедиции и солдаты, напротив были рады возможности провести лишний день возле колодца, отдохнуть.

В течение дня самочувствие юноши не улучшилось, он так и не пришел в себя.

Ночью Сомов несколько раз вставал к больному, но лишь под утро тот открыл глаза и хрипло произнес.

— Кто вы?

— Лежи спокойно больше тебе ничего не угрожает.

— Так вы не басмачи.

— Лежи тебе силы экономить надо.

— Не знаю, кто вы, но, наверное, хорошие люди, если так заботитесь обо мне, ничего обо мне не зная.

— Хорошие или плохие — это я тебе не скажу.

— Я хочу вас попросить, возьмите, пожалуйста, это, — и он судорожными движениями, откуда-то из лохмотьев вытащил пластинку, подвешенную на кожаный шнурок, — и пусть это будет всегда с вами.

Сомов взял пластинку и положил рядом с собой.

— Нет, я прошу вас, наденьте это себе на шею и пусть она будет всегда при вас, — глаза его заблестели, и он попытался привстать, чтобы надеть подарок на шею Сомова.

— Хорошо, только ты лежи, тебе сейчас нужно сил набираться, — казал Сомов, надевая подарок, а мне ты лучше расскажи кто ты, откуда, как оказался здесь.

Успокоенный тем, что его просьба выполнена, юноша откинулся на спину и прикрыл глаза.

— Теперь это уже не имеет никакого значения, — тихо прошептал он.

— Ну ладно, поправишься, расскажешь, — сказал Сомов и вдруг заметил, что юноша перестал дышать.

Взволнованный смертью, произошедшей у него на глазах, Сомов вышел из своей палатки. Рассветало. В палатке комиссара горела лампа. Сомов подошел к палатке, чтобы комиссару первому сообщить, что утром они отправляются дальше, однако в палатке никого не было. Решив, что комиссар вышел размять ноги, Сомов пошел дальше, разбудил двух рабочих, попросил похоронить юношу.

Когда уже рассвело, все было сделано и все члены экспедиции собрались, не хватало только комиссара. В его палатке так и горела лампа, и никого не было.

Сомов опросил бойцов стоящих на ночном дежурстве, но никто из них комиссара не видел.

Были организованы поиски. Но они так и не принесли никаких результатов.

Зайдя потушить лампу, Сомов рядом с ней обнаружил недописанный рапорт комиссара, в котором тот обвиняет его в пособничестве бандитам, и порвал его. Экспедиция еще неделю провела в лагере около колодца, однако, комиссар, как в воду канул. Поняв, что дальнейшее ожидание бесполезно, Сомов принял решение продолжить экспедицию. Добравшись до Кзыл-Орды, они узнали, что началась война.

Сомов по согласованию с наркоматом принял решение прекратить экспедицию и вернуться в Москву.

В Москве он сдал дела, но вместо нового назначения его вызвали в НКВД.

— Слушайте Сомов, вам лучше сразу сознаться, я понимаю, что комиссар вам достался не сахар, но зачем же было убивать его.

— Я вас не понимаю, с чего вы сделали вывод, что я убил комиссара своей экспедиции.

— Все ты понимаешь, ты, что думаешь, мы тут читать не умеем. О ваших трениях твой комиссар все записал в своем дневнике — взорвался следователь.

— Я его дневника не читал, не имею привычки лазить по чужим записям. Но неужели вы думаете, что я такой идиот и, убив комиссара, притащил бы с собой улики против себя.

— И на старуху бывает проруха, а ты похоже вообразил, что ты самый умный. Но сегодня я тебя сажать не буду, можешь идти и подумать. А подумаешь, сам приходи.

После этого разговора в НКВД больше двух недель Сомова никто не беспокоил. О нем казалось все забыли. Его не приглашали ни на работу, ни на допросы. Тем временем война вплотную подошла к Москве. Знакомые шли в военкоматы и мобилизовались кто в действующую армию, кто в ополчение.

Сомов, после недолгого размышления написал письмо в наркомат, в котором сообщал, что он идет на фронт, и точно такое же в НКВД, после чего пошел в военкомат и ушел рядовым на фронт.

За все время войны, о нем никто не вспоминал, и он прошел всю войну. Надо сказать, что к талисману своему он привык, как-то с ним сжился и уже никогда его не снимал. Войну Сомов закончил в Чехии в Чешских Будеевицах. Боевые действия закончились, но когда он шел в составе патруля возле вокзала, внезапно раздался выстрел. С чердака дома гостиницы, стоящей напротив вокзала стрелял снайпер фанатик мальчишка из гитлерюгент, однако его спас надетый талисман, попав в который пуля потеряла убойную силу, и он отделался парой сломанных ребер.

Вернувшись после войны, он решил начать жизнь, заново не возвращаясь к довоенным коллизиям.

Приехал в Ростов и пошел работать в управление геологоразведки. Здесь без каких-либо потрясений он проработал до самой пенсии.

В 1975 году перед самой пенсией ему, как ветерану освобождения Ческих Будеевиц пришло приглашение выехать на празднование для Освобождения в Чехословакию, в составе делегации ветеранов. Он поехал туда, во время встреч рассказал о чудесном случае, случившемся с ним, и в довершении всего показал свой амулет.

Директор Будеевицкого музея, под свою личную ответственность уговорил Сомова, на два-три месяца оставить свой амулет в музее, для того, чтобы его выставить в экспозиции посвященной освобождению города. После возвращения Сомов заболел и скоропостижно умер. Все это обрушилось на семью, и о том, что амулет остался в Чехословацком музее дочь вспомнила лишь через полгода. Она попыталась несколько раз написать в этот музей, но то ли адрес указала неверно, тол ли работники музея не захотели ответить, только следы знаменитого амулета потерялись.

— Татьяна Алексеевна, а вам самой довелось видеть этот талисман?

— А как же. Ведь это я вам рассказала о своем отце.

— А могли бы вы мне описать его.

— Вы знаете, это была такая пластинка, скорее всего серебряная изготовленная в виде неправильного пятиугольника, в одном из углов которого проделана дырочка для шнурка. С одной стороны она покрыта какими-то странными рисунками, я уж сегодня и не вспомню все подробности, единственное мне запомнились двое сидящих на одной лошади, к тому же пуля, попав с обратной от изображения стороны, вытянула лицевую сторону пластинки таким причудливым бугорком, что разобрать изображение можно было только с большим трудом. Вот, пожалуй, и все, что я помню. А теперь все давайте спать. Поезд прибывает рано утром, а мне сразу же придется ехать на встречи, и хотелось бы выспаться.

Время действительно было уже позднее, Наш попутчик Леонид давно уже спал на верхней полке, и тихонько похрапывая, время от времени. Вскоре спала и Татьяна Алексеевна. Не спалось только мне. Под перестук колес я погрузился в свои мысли и никак не мог заснуть.

То, что я прикоснулся к истории последней печати практически не вызывало у меня сомнений. Но вместе с тем, меня не оставляло ощущения, что я каким-то образом соприкоснулся и с историей собственной семьи.

Мне вспоминались рассказы отца, что дед, будучи неверующим, всегда не снимая, носит на шее образок, который перед самой своей смертью передал старшему сыну, наказав носить его, не снимая никогда и нигде.

Все же под мерный стук колес и равномерное покачивание вагона, я незаметно заснул, а утром мы распрощались и, не возвращаясь к вчерашним разговорам, отправились, каждый по своим делам.

Спустившись в метро, я доехал до остановки Аэровокзал и от нее автобусом до аэропорта Шереметьево. Здесь в представительстве авиакомпании Люфт Ганза и взял билет до Вены и уже через несколько часов летел в самолете.

Улетал из России, в этот раз очевидно навсегда, я пытался разобраться в своих чувствах. Здесь оставались верные надежные друзья, оставалась история моей семьи, а впереди меня ждали моя любимая и мой верный друг — Стен. И хотя друзья много для меня значат, разлука с Кьярой стала для меня настоящим мучением. И решив для себя, что мой дом там, где моя любовь, Родина человека — там, где он родился, а дом рядом с теми с кем его сердце. Я отбросил от себя все эти мысли и, откинувшись на спинку сиденья, впервые за долгое время спокойно задремал.

Мы вновь ехали в Чехию все втроем. Собираясь пуститься на розыски первой печати мне ужасно не хотелось расставаться с Кьярой, и я уговорил ее отправиться в поездку вместе со мной.

Ческие Будеевицы находились недалеко от того места, где я прожил столько времени, и мне приходилось неоднократно бывать в них, так что город я знал.

Поселившись в небольшой гостинице, хозяин, которой не возражал против постояльцев с собаками, мы первым делом вышли на небольшую прогулку со Стеном.

Летние ливни с черными тучами, громом и молниями совершенно не походили на то, что творилось на улице. Скорее это напоминало осенний моросящий дождик изматывающий своей бесконечностью.

Неожиданно для себя мы и за короткую прогулку промокли просто катастрофически. Капли дождя, не поражая воображение своими размерами, кажется наполняли каждую частичку воздуха и не успевала одна из них из нее выскочить, как тут же ее место занимала другая.

Розыски наши мы решили начать с музея, о котором упоминала моя дорожная попутчица.

В музее я представил Кьяру как работника Миланского музея, а сам представился, как ее переводчик. Магия гостей из большой Европы действовала безукоризненно. Через пять минут мы встретились с директором музея, выглядевшим, как чиновник среднего уровня и так же одетого.

— Мы хотели бы найти одного из бывших директоров вашего музея.

— Какого именно, — с готовностью поинтересовался он.

— Работавшего в 1975 году, пояснил я.

— Так это было еще во времена тоталитаризма, — сказал он, мгновенно потеряв к нам всякий интерес, причем это позвучало, так, словно эти времена пришли еще до нашей эры, и добавил — ничем не могу помочь. Этих преступников дурачивших народ надо было еще после бархатной революции развесить на столбах, а не просто запрещать им работать — но потом, опомнившись, добавил. — Если вас интересует, что-либо в работе нашего музея, то мы и без этих преступных элементов можем вам все рассказать.

— Вы знаете у нас к нему был бы вопрос о событиях непосредственно 1975 года.

— Ну, тогда извините ни чем помочь вам не смогу.

Небо, затянутое тучами, было словно раскрашено в два цвета серо-белый и серо-голубой. Все разнообразие заключалось лишь в насыщенности того или иного цвета. Время от времени небо светлело и интенсивность дождя уменьшалась, но уже через некоторое время все возвращалось на круги своя и дождь вновь усиливался.

Выйдя из музея, мы оказались перед проблемой, о которой и не задумывались, когда отправлялись в поездку. Все планы такие простые и ясные пошли под откос и, не начав осуществляться.

— Я и не думала, что здесь настолько ненавидят коммунистов, интересно, что же они такое могли наделать, пока были у власти?

— Милая, я прожил здесь несколько лет, но тоже до сих пор не понимаю, причин той ненависти, которую часть населения к ним испытывает. Но кстати ты подала мне замечательную идею — коммунистическая партия в Чески не запрещена и мы можем попытаться найти следы интересующего нас человека, через ее отделение в Ческих Будеевицах.

Местное отделение компартии располагалось в двух комнатах цокольного этажа старого дома. За массивной дверью, знавшей лучшие времена, располагалось чистое помещение, обставленное старой мебелью. В дальней комнате за старым канцелярским столом, со стоящим на нем современным компьютером, сидела довольно опрятно одетая полная женщина лет пятидесяти. Она, тем не менее, демонстрировала полное отсутствие вкуса. Ее одежда принадлежала к совершенно различным стилям, а в довершении ко всему была какой то просто дикой цветовой гаммы.

— Я, конечно, постараюсь Вам помочь, — ответила она на мою просьбу, — вот только не знаю, у кого спросить. Вы знаете, нас осталось так мало тех, кто действительно разделяет коммунистические ценности.

— Может о нем сможет сказать кто-нибудь из тех, кто работал в городском совете в то время.

— Конечно, конечно я поспрашиваю, а если вам не составило бы труда, я попрошу вас зайти завтра, желательно после обеда, а то ведь мы здесь работаем на общественных началах и до обеда вы просто никого не найдете. А я сегодня же вечером поспрашиваю, у нас состоится собрание и как раз будет возможность поспрашивать у наших коммунистов.

Уже само обещание помощи улучшило наше настроение и я, используя свои познания, решил устроить Кьяре экскурсию по городу. С любимым человеком можно гулять в любой дождь. Мы обошли весь исторический центр города. Благо вторые этажи зданий, почти везде нависали над тротуарами, защищая от дождя и нам приходилось лишь время от времени перебегать открытое пространство. Но вымокли мы здорово и решив отложить продолжение экскурсии на день с более лучшей погодой, по крайней мере без дождя, решили отправиться пообедать. Вот здесь Кьяру ждало настоящее потрясение.

— Сережа, а здесь все женщины пьют пиво вот в таких количествах.

Она смотрела на стоящий напротив нас столик, за которым сидели четыре женщины и перед каждой из них стояло по пол-литровому бокалу пива. Мне привыкшему к таким картинам за время жизни в Чехии это уже не казалось чем-то сверхъестественным.

— Ну почему же милая, некоторые, выпив пару таких бокалов, закусывают их пирожными.

— Но ведь пиво, в таких количествах для женщины ужасно вредно.

На следующий день пани Гана Шмидова, а именно так она представилась нам во время нашего прошлого визита, встретила нас, улыбаясь, что называется во весь рот.

— Вы знаете, — сказала она, — среди наших коммунистов, кстати, вчера бывших на собрании, есть одна женщина, Гелена Богдалова, которая в 1975 году работала в отделе культуры Городского Совета. Так вот она сказала, что тогдашний директор музея пан Зденек Кратохвил, после1989 года, оставшись безработным около года не мог найти себе занятия, а в 1990 году вместе с каким-то своим знакомым уехал на заработки в США и с тех пор от него ни слуху, ни духу о нем ничего не известно.

— Извините, а не могли бы мы с ней встретиться, может она сможет нам подсказать, кто еще работал в то время музее.

— Ну почему же не могла. Это не представляет ни какого труда. Она работает поварихой совсем недалеко отсюда.

И она назвала нам название кафе и рассказала, как к нему пройти.

Кафе полностью соответствовало советской столовой самообслуживание. Те же стойки для раздачи, те же неуклюжие, зато прочные железные столы и стулья.

За все прожитые мной годы я и представить себе не мог, что такое может быть.

В зале сидело несколько пенсионеров.

Мы попросили пригласить пани Богдалову и действительно вскоре к нам вышла приятная пожилая женщина. Увидев, как я осматриваюсь по сторонам, предупреждая вопросы она сказала:

— Здесь кафе рассчитанное на пенсионеров с низкими доходами, поэтому и обстановка здесь такая. Да и меня не берут ни куда больше работать, не могут забыть, что в давние времена я работала в органах коммунистической власти. Но это к делу не относится. Гана мне уже звонила, предупредила, что вы хотели бы что-то еще узнать.

— Вы знаете, нас интересует экспозиция созданная к тридцатилетию Победы и ее судьба.

— Знаете, а я ведь помню ту экспозицию, еще и потому, что она почти год экспонировалась в помещении городского совета, но вот потом мы вернули ее в музей. А вот, что с ней стало? Тут вам, пожалуй, может сказать только один человек историк — Павел Крот. Он сейчас работает управляющим гостиницей возле Липно. К сожалению, у меня нет его телефона, но если вы сможете туда подъехать, то без труда его найдете.

Дождь заливал ветровое стекло, так что временами дворники не справлялись с его потоками. Из под колес вылетали целые потоки воды. Но машин было мало, и поездка не оказалась столь утомительной. Примерно через полтора часа мы уже были возле водохранилища, расположенного в живописном месте между поросшими лесом, горами, берега которого были превращены в зону отдыха.

Пользуясь указаниями пани Богдаловой, подробно объяснившей нам дорогу, найти гостиницу, в которой работал пан Крот, не составляло труда. А как я и надеялся, в такую погоду пан Крот был на месте. Представившись и сославшись на пани Богдалову и попросил его рассказать о судьбе экспозиции посвященной тридцатилетию Победы.

— Ну что же, если вы согласны выслушать эту длинную историю, то, наверное, давайте переместимая в наш ресторанчик, где я особо порекомендую вам наши домашние колбаски. Эти особенные, их приготовил наш шеф-повар из свиньи, которую они накануне забили.

Мы перебрались в ресторан и с согласия Кьяры, не представлявшей как женщина может пить пиво, и согласившейся вести машину обратно, за кружкой пива для меня и пана Крота, стали слушать его историю.

— Очевидно, нет необходимости рассказывать вам, что после 1968 года, когда войска Варшавского договора были введены в Чехию для предотвращения переворота но и в 1975 году ситуации все еще оставалась напряженной. В связи с этим и было решено создать экспозицию, как можно ярче освещающую момент освобождения Чешских Будеевиц. Вы знаете, мы работали, как одержимые искали материалы в архивах, разыскивали участников и в итоге сумели создать очень, очень впечатляющую экспозицию, и что являлось предметом нашей гордости в ней показывали действительно уникальные экспонаты. К празднованию Победы и открытию экспозиции мы пригласили из Советского Союза участников освобождения. Эта экспозиция получила высочайшую оценку на всех уровнях и по согласованию с представителем международного отдела ЦК КПСС, предметы, полученные из Советского Союза для экспозиции было разрешено оставить на все время существования экспозиции. Так вот называясь «Тридцать лет освобождения Ческих Будеевиц» эта выставка выставлялась в течение года в городском Совете и экспонировалась в других городах Южной Чехии, А после ее возвращении в музей перед майскими праздниками 1976 года было решено оставить ее в постоянной экспозиции музея убрав из названия единственного упоминание о тридцатой годовщине освобождения.

— Пан Крот, но мы в музее не видели подобной экспозиции.

— Не забегайте вперед молодой человек, все по порядку.

— Так вот выставка просуществовала до 1989 года. Советскому Союзу не стало дела для своих собратьев. Горбачев объявил курс на демократизацию. Что это такое не знал ни кто. Из передач «Свободной Европы», «ВВС» и других все слышали, что демократ и диссидент — это одно и тоже. Нашлись и режиссеры толпы, придумавшие на первый взгляд безобидный ход, за который ни кого к ответственности не привлечешь, но когда много людей гремят ключами, шум неплохой получается, да и ощущение единения дает. Опять же народное недовольство подчеркивает. Дальше выдвинули «угодного» народу Гавла, а тот в свою очередь привел во власть вчерашних диссидентов. Вот тут-то и начались настоящие войны. На всех руководящих постах оказались люди когда-либо обиженные властью, которые, пользуясь запретом на работу бывшим коммунистам, и счеты начали сводить и самолюбие свое тешить. Один из таких оказался и в нашем музее. Приказал экспозицию демонтировать и в топку отправить. И все бы оказалось в топке, но в котельной работал один очень порядочный человек — пан Дворжак. Жизнь у него сложилась не просто. Он что-то там такое придумал, но директор вместе с главным инженером присвоили его разработку себе. Он попытался добиться правды, но вместо этого оказался на лечении с диагнозом — нервное истощение. А после того, как вышел из больницы махнул на все рукой и пошел работать к нам в котельную. Но семья его при немцах пострадала, и когда ему приказали все сжечь, он собрал все экспонаты и фотографии и спрятал в котельной, а сжег только бумагу, которой стенды обтянуты были.

— А вы это точно знаете.

— Да он сам мне все это и рассказывал. Мы с ним очень дружны были, только вот не видел я его давно, с тех пор как сюда работать перебрался. Года четыре, наверное.

— Скажите, а как нам его найти.

— Я думаю, вам это не составит труда, — и он продиктовал адрес, а улица его в самом центре расположена, как раз параллельно Мальше. И вот еще что, сошлитесь на меня. Так вам будет проще с ним разговаривать.

Мы поблагодарили его и отправились обратно. Вода собиралась в ручейки, ручьи, ручьищи. Она уже не впитывалась в землю и стекалась в огромные лужи, заполняя любую неровность поверхности. В какие то моменты, переполняя их, она вырывалась на свободу и неслась потоками, стекая, где только можно. Она текла по дороге, стекала с откосов, рядом с дорогой. Ей не хватало ливневок и водоотводящих канав рядом с дорогой. Иногда казалось, что мы не едем на машине, а плывем на каком то судне. Уже в Будеевицах, проезжая под путепроводом нам даже пришлось поднять машину на гидравлических амортизаторах, чтобы преодолеть огромную лужу.

Все мы ужасно устали. Даже Стен проспавший весь день в машине и выходивший за весь денно на две десятиминутные прогулки выглядел страшно уставшим и, придя в номер первым улегся спать, всем своим видом демонстрируя, что более важного дела для него не существует.

Не утихающий дождь, проникал всюду. В нашей гостинице начала протекать крыша и хозяин, вынося очередное ведро воды, посетовал:

— Не понимаю, две недели назад лил страшный ливень, такой, словно выплеснули воду из ведра, так ведь ни одной капли не просочилось сквозь крышу. А сейчас и дождь не дождь, а я уже какое ведро выношу. И обидней всего, что крышу переделал совсем не давно.

Утро выдалось хмурым, но дождь уже срывался, какими то остатками противно морося. За завтраком мы решили устроить пешеходную прогулку и вместе со Стеном сходить к бывшему истопнику.

Уже через квартал нас ожидал сюрприз. Вместо улицы перед нами расстилалась водная гладь, по которой в конце улицы, высоко поднимая ноги, вышагивала бригада в жилетах спасателей. От нужного нам дома нас отделяло три квартала, но преодолеть их без лодки было невозможно, да, наверное, и не имело значения, потому что на наших глазах спасатели подойдя к одному из домов, после недолгого препирательства с хозяевами дома, заставали их эвакуироваться.

Пока мы наблюдали эту картину, вода тихо и незаметно подползла уже к самым нашим ногам. В гостинице, куда мы вернулись, ее хозяин сказал, что беспокоиться, как он узнал нам не стоит. Гостиница наша еще на четыре метра выше уровня воды, а на такой уровень вода, если и поднимется то только после того, как прорвет плотину Липненского водохранилища. Но в этом случае полиция успеет нас эвакуировать. По телевидению и радио передавали новости о подъеме уровня воды и всевозможные прогнозы. Демонстрировали кадры наводнения. Из телевизионных новостей мы узнали, что водой отрезаны от остальной Чехии и находимся как бы на острове в этом безбрежном море воды.

Дождь прекратился, однако вода все еще продолжала пребывать и, пойдя на прогулку, мы обнаружили, что место, с которого мы утром наблюдали за работой спасателей уже находится под водой.

Оставалось только наблюдать зрелище текущей воды. Однако оно не было столь зрелищным, текущая вода была ровно коричневого цвета и пейзаж только иногда разнообразили плывущие на ней предметы домашней утвари.

Уже к вечеру вода начала спадать и отступая оставлять улицы покрытые, илом и еще недавно плывшими предметами. А утром люди, вернувшиеся в свои освободившиеся от воды дома, начали наводить порядок.

Решив все же не откладывать свое посещение бывшего истопника, мы отправились на поиски его дома.

Возле нужного нам дома суетились люди вынося из подвала какие-то мокрые коробки, и составлял на краю мостовой.

— Скажите, пожалуйста, а могли бы мы найти пана Дворжака?

— А это вы о прежнем хозяине этого дома, так он два года назад умер, а его родные продали этот дом нам и сами уехали. Вот и весь этот хлам от них в подвале остался, все не доходили руки выкинуть, так вот теперь хоть магистрат обещает бесплатно вывезти. Все, какая никакая, а польза от наводнения есть, — говоря это, мужчина плюхнул ящик, из которого высовывалась солдатская фляжка, пробитая осколком.

— Скажите, а мог бы и посмотреть содержимое этого ящика,

— Да копайтесь сколько угодно, если есть желание в этом мокром грязном хламе ковыряться.

— Простите, а еще ящиков с подобными предметами вам не попадалось.

— Ну, вот буду я еще этот хлам разглядывать. Смотрите сами, коль охота. Только уж очень сильно его по улице не разбрасывайте.

Оставив этот ящик и попросив Кьяру на всякий случай за ним приглядывать, я старательно просмотрел остальные ящики, выставленные нашим собеседником, но больше ничего подобного не увидел.

— Скажите, а это все, что осталось от прежних хозяев? — спросил я у хозяина дома, — который, вынеся ненужные ему вещи, теперь из садового шланга смывал грязь.

— Больше ничего не осталось.

— А вы не возражали бы, если бы я забрал тот ящик, который меня заинтересовал.

— Коль он вам нужен, так забирайте. Только подождите минутку — я вам полиэтиленовый мешок дам, а то еще перепачкаетесь, пока нести будете, — и он, исчезнув в доме, уже через минуту появился с черным полиэтиленовым мешком.

Я начал по очереди доставать и складывать в мешок бывшие экспонаты выставки — вещи принадлежавшие солдатам, освобождавшим этот город от фашистов. Уже переложив половину содержимого, а наткнулся на искомый предмет. Первая печать, погнутая пулей снайпера, лежала такой же брошенной, как и все остальное.

Хотя я и нашел ее, бросить все эти вещи я не мог, и старательно переложив все остальное в мешок, забрал с собой не имея ни малейшего представления, что со всем этим делать дальше.

Вернувшись в гостиницу, я взял у хозяина пачку газет, и постарался подсушить фотографии и бумаги.

Утром уже во всю светило солнце и о прошедшем наводнении нам напомнили только шкаф, висящий на дереве, неподалеку от дороги, по которой мы ехали, да полиэтиленовые кульки лентами свисающие с ветвей деревьев.

Правительственный кортеж ехал, по еще не так давно затопленным улицам, кое-где уже заваленным промоченными вещами так, что почти не оставалось места для проезда машины. Люди, вернувшиеся в свои дома и теперь приводящие их в порядок, гомонили, кидали не нужный хлам. Но в салон машины звуки с улицы не доносились. Чего, правда, не скажешь о запахах.

Сапоги премьера, лично лазившего по еще заиленным подвалам, распространяли запах сырости и тины, не перебиваемый и освежителем воздуха.

— Так вот пан министр, вы как куратор этого региона, возьмите на особый контроль подсчет убытков нанесенных наводнением муниципальной собственности и их возмещение страховыми компаниями…

Он еще, что-то говорил, но пан Бальцар уже не воспринимал ни одного его слова. Его внимание, вначале привлеченное большой черной лохматой собакой, теперь было полностью поглощено и теми, кто стоял рядом с ней. К своему ужасу в одном из них он узнал известного ему по фотографиям Попова, рядом с которым стояла невысокая красивая женщина.

Вся компания производила впечатление людей довольных жизнью и лучилась весельем. Они укладывали вещи в машину, очевидно собираясь куда-то ехать.

Он попытался по лучше рассмотреть их, но движение кортежа и все еще ограниченная корсетом подвижность шеи не позволили ему этого сделать.

— Пан министр, вы меня совсем не слушаете. Вам что нехорошо?

— Все уже прошло, пан премьер, продолжайте. А все это я как-нибудь переживу.

Колеблющийся свет факелов причудливо освещал зал. Создавалось впечатление, что тени прошлого, решили участвовать в сегодняшней встрече.

— Приветствую вас братья мои! Соберем же воедино, то, что нам доверено и да будет единым раздробленное.

Стоя на своем месте, и сегодня не столь поглощенной процедурой мог внимательней осмотреться по сторонам.

Зал был оборудован в пещере, имеющей, скорее всего естественное происхождение.

Каменные стены образующие правильный пятиугольник были сложены из крупных грубо обработанных камней.

Каждое возвышение для хранителей было уменьшенной копией лежащего в центре зала камни. Сегодня на каждом из них стоя Хранитель.

В тишине, нарушаемой лишь шорохом шагов, каждый из Хранителей подходил и укладывал свою часть Великой печати на центральный камень.

Когда пять частей легли на свои места, я подошел к камню и уложил свою часть в его центр. Если я и ожидал, что случится нечто необычное, то этого не произошло.

Передо мной лежал серебряный пятиугольник, сплошь покрытый рисунком. И все же ощущение торжественности происходящего не оставляло меня.

Впервые за пятьсот лет Великая Печать была собрана целиком и уже это обещало, что не будет потеряно вновь сможет увидеть свет находка сделанная Хьюго.