— Ну вот и пригласили — на Никитины поминки. — В голосе была незлая усмешка, и она кивнула согласно.

— Я знаю, это глупо. Сейчас знаю. А тогда — телевидение, мои фотографии в газете, так здорово, так красиво. Я думала, обо мне все будут писать, и снимать будут все, я еще потом, может быть, и книгу об этом напишу — или даже фильм решат об этом сделать. И я стану известной и кучу денег заработаю. Глупо, правда? Она сделала паузу. Но он не среагировал — он явно хотел дослушать до конца. Он все еще чего-то ждал. Словно уже вспомнил, где ее видел, и, может, думал, что она вот-вот признается в том, что пыталась получить деньги с соратников покойного, предлагая им свою помощь.

— И когда потом мне звонить начал кто-то и машину сожгли — это нестрашно было, даже интересно — как в кино. А потом, когда эти появились — которые меня на кладбище возили, — уже было страшно. Но я не думала, что они мне сделают что-то плохое, — ведь получалось, что я им помогала. И еще я думала, что мне вот-вот позвонят откуда-нибудь и пригласят. Просто надо немного потерпеть, еще одно интервью дать, еще раз с телевидением связаться — и тот, кого я жду, мне позвонит или появится. Глупо, правда? Но ведь как красиво…

Она мечтательно это произнесла — на секунду забыв о нем, вдруг увидев себя в огромном фуршетном зале, окруженной людьми в смокингах и вечерних платьях, и стопку книг рядом с собой со своей фотографией на обложке, и очередь за автографами, и…

Он смеялся. Не тупо ржал, не во все горло хохотал — но негромко так смеялся, словно она его жутко рассмешила. Словно она ему рассказала анекдот или какой-то забавный случай. И наверное, это было хорошо, что она представила себя на мгновение великой писательницей-бестселлеристкой, забыв о нем, — потому что адресованный ему взгляд был полон искреннего недоумения и легкой обиды.

— Я знаю, вы мне тоже не верите, — констатировала спокойно, когда он замолчал наконец. — Но тогда… Тогда зачем вы меня… спасли?

— Да жалко стало. — Он чуть поморщился, когда запиликал мобильный, и нажал на какую-то кнопку, заставляя его умолкнуть. — Я тут искал тебя — побеседовать хотел, уточнить кой-чего. А человек мой близкий — оттуда, из ментовки, — мне вчера звонит, ну и рассказывает. Так, мол, и так, заперли свидетеля, прессуют, чтоб в отказ пошла. Говорят — не поймет, соучастие пришьем, потому что сверху уже давят так, что того гляди поувольняют всех. Ну я и пожалел. Сама, конечно, виновата — но все равно жалко. Мент на принцип пойдет, прессовать тебя начнет всерьез — а ты подпишешь еще бумагу какую, и все, привет горячий, им же доказательства особо не нужны. Ну так бы, может, и не сделали — ты ж такой шум подняла с газетами да телевидением, что, может, и побоялись бы, — но нервы бы попортили. По себе знаю — как-то полгода почти парился, убийство пришить пытались, хотя доказательств ноль, а…

Он вдруг осекся, умолкая, хмурясь, и ей показалось, что он недоволен собой — потому что сказал то, что, на его взгляд, говорить ей не следовало. И тут же улыбнулся, пряча недовольство.

— Что они там тебе предъявляли — что ты на кнопку нажала? Ну менты, ну артисты! Я так думаю, что это они тебе и звонили, и тачку спалили, и стреляли тоже — пугануть хотели, верили, что поймешь, спрячешься, а без тебя и дело замять втихую можно. А ты непонятливая оказалась. Ты б ментам сказала то, что мне сказала, — да они бы тебя сами в кино впихнули и на телевидение, лишь бы шуметь перестала. Человек мой говорит, что мент, который этим делом занимается, тебя ненавидит просто, боится, что из-за тебя обломается его карьера. Его в министерство переводить собирались — а тут ты. Ну а я как узнал — жалко тебя стало. Молодая, красивая, а в такое дерьмо влезла — надо, думаю, спасать…

— О, вы меня обманываете, — выговорила неуверенно, все время ожидая какого-то подвоха, какой-то фразы, которая покажет, зачем она ему нужна. — То есть вы мне помогли просто так — и…

— Ну что ты за человек, Марина! — Он опустил голову, демонстрируя густую черноту волос. — Другая бы уже вопросами извела — кто, да зачем, да откуда, — а тебе лишь бы к делу поскорей, а потом домой. Ну что со мной, нельзя ни о чем, кроме дел, поговорить? Меня, кстати, Игорь зовут…

Она кивнула, чуть не сказав, что уже знает его имя, — поспешно проглатывая едва не выскочившие из горла слова. Вдруг понимая, что и вправду допустила серьезную ошибку, не задав первым делом таких естественных вопросов, — и ей повезло, что он принял эту ошибку за желание поскорее уйти отсюда. Очень повезло.

— Ладно, давай о делах, раз так торопишься. — Улыбка ушла с лица, оно серьезным стало сразу. — Я тебе нарисую, что мы имеем. Кто-то убрал Никиту — а он хоть и мелочь был, и беспределыцик, и гнилой вдобавок, и всем мешал, но все равно люди знать хотят, кто это сделал. Не о бригаде его разговор — быки, пехота, да и нечего им тут делать без него, — а о серьезных людях. В нашем мире лучше четко знать, кто кого и за что, — свои законы тут. А никто не знает, вот и ползут слухи разные. Кто говорит, что менты убрали, надоел им Никита. Оперу он одному угрожал, который пацана его запер. Прям в кабинет ему позвонил — ну и открытым текстом. Жену, мол, береги да детей, если пацана не отпустишь. А если мент не последний у себя человек, если уважают его — могли с Никитой разобраться. Менты — тот же беспредел, все РУОПы эти. А кто-то твердит, что коммерсант его заказал, беспределом замученный. А кто на кого-то еще кивает.

Он замолчал значимо, словно давал ей понять, на кого именно кивают не уточненные им люди.

— И пока ясно не станет, чья работа, народ не успокоится. А так как темнота тут, непонятка, значит, пальцем ткнут в того, у кого с Никитой проблемы были или кому он мешал. То есть могут не на того повесить, понимаешь? Кому-то такое только в радость — раз про него такое говорят за спиной, значит, крутой он и авторитет растет. Ну а кому-то — совсем лишнее…

Он говорил очень медленно, и ей показалось, что он тщательно подбирает слова — чтобы не дай Бог не проскочило что-то, что выдало бы его профессию. Может, он не хотел ее пугать раньше времени — а может, хотел, чтобы она думала, что он кэгэбешник какой-нибудь, кто его знает. По крайней мере он очень грамотно говорил — как обычный человек, интеллигентный к тому же, образованный. Ну не как Виктор — у этого язык был попроще и отдельные слова проскакивали, говорящие о его, так сказать, профессиональной принадлежности, — но все же.

— Вот ты мне и скажи, Марина, — точно видела кого или показалось? Когда рядом машина взлетает, примерещится все, что хочешь. Так видела? И можешь узнать?

Она прикрыла глаза, а когда открыла, он смотрел на нее задумчиво. Неожиданно кивнув ей на кофе и пирожное, без слов говоря, чтобы она поела, ему нужно время для мыслей. И она послушно подцепила вилочкой половинку киви, увенчивающую маленькую песочную корзиночку, сделала глоток крепкого, остывшего уже кофе, снова втыкая двузубец в пирожное. Вдруг понимая, что и в самом деле голодна.

— Ну допустим, помнишь ты лицо более-менее. — Она быстро вскинула глаза, но он смотрел сквозь нее, думая вслух. — Да даже если память у тебя как фотоаппарат — дальше что? Бегать по всему городу и его искать? Да год ищи — не найдешь. Это Никитины отморозки думать могут, что раз тебя на кладбище да на поминки взяли, значит, кого-то увидишь, — что им, из дыры приехали, где все друг друга знают. Да и кого узнавать — на такое дело гастролера пригласить могли, из Новосибирска какого или Кемерова, он дело сделал и свалил. А могло вообще быть, что тот, кого ты видела, не при делах — бизнесмен какой-нибудь с Никитой хотел втихую перетереть, а в машине уже мина была, кем-то другим подложенная. Нет, это только Никитины придурки верить могут, что ты увидишь кого-то. Что тебя напугать посильнее — и тут же увидишь. А нет, так ты крайняя — твоя вина, что не узнала никого…

Она покивала невесело, показывая ему глазами, что все это уже было — и даже кое-что похуже.

— Зря ты в это полезла, Марина. — Он снова посерьезнел. — Не уймешься — менты вконец озвереют. И Никитины не отвяжутся — у них ведь ума хватит тебя по городу таскать, а потом тебе и предъявить. Ты знаешь что сделай? Психиатр знакомый есть? Если нет — помогу, чтоб справку дал, что после взрыва с головой у тебя не очень, сотрясение там, шок, галлюцинации. А раз так, то и взять с тебя нечего. Справку ментам кинешь — и уезжать тебе надо, отсидеться пару месяцев. Поняла?

— Я так вам благодарна — правда, — произнесла, когда молчание затянулось. Слишком затянулось, на ее взгляд, — а ей все равно предстояло узнать, зачем она здесь, и уж лучше бы узнать это пораньше. — Но… вы ведь хотели что-то спросить, правда — вы ведь не просто так мне помогли?

— Ну что ты за человек? — Он возмутился, но она видела, что это притворное возмущение. — Я что, просто так помочь не мог? Может, увидел тебя по телевизору, познакомиться захотел — вот и…

— Мне очень лестно, правда, — потому что вы мне очень нравитесь. — Она попробовала изобразить на лице нечто кокетливое, но, кажется, получилось не очень, потому что она все ждала, когда он скажет наконец, ради чего ее вытащил, — и боялась того, что услышит. — Но вы ведь меня обманываете…

— Ну хорошо — посмотреть я на тебя хотел. — Он подмигнул ей, наливая себе минералки. — Интересно стало, что за человек в свидетели идет по своей воле — ему по телефону угрожают, машину сжигают, в милиции напрягают, а он не боится. А тут человек мой и рассказывает вчера — что забрали тебя и прессуют вовсю. Что ты, мол, с Никитой жила, и знаешь того, кто его на тот свет отправил, и чуть ли не сама на кнопку нажала. Ну вот пришлось связи подключить — чтоб самому на тебя посмотреть. Бывают оторвы — ей лет-то всего ничего, а она крутая уже, лезет во все, верит, что раз мужики на нее смотрят, то ей любого мужика окрутить и свои дела провернуть — как делать нечего…

— И какое же у вас впечатление? — поинтересовалась с максимально возможной игривостью, чувствуя, как тяжело вдруг стало дышать. — Пожалуйста, скажите правду — это важно… Неужели я похожа?..

— Была бы похожа — другой бы был разговор. — Он впервые позволил себе жесткую фразу и, наверное, автоматически произнес ее тоже жестко — похолодев глазами и голосом, так что она поежилась. — Совсем другой…

— Но… Мужчины такие практичные — неужели вы потратили столько усилий, просто чтобы на меня посмотреть? — Ей важно было заполнить неприятную паузу, которая действовала ей на нервы. — Поверьте, я немного знаю мужчин, совсем чуть-чуть — и я вам не верю…

— Да был, конечно, другой интерес. — Он усмехнулся, пожимая плечами. — Есть у меня у ментов «друзья» — с них бы сталось фотографию мою показать и на тебя надавить, чтоб узнала. А потом Никитиным придуркам шепнуть. Ментам же только в радость, когда люди друг друга стреляют. Никитина команда — мелочь, конечно, но когда не ждешь… Да и не нужны мне проблемы — они времени стоят и денег. А я их лучше на другое потрачу. На девушку красивую, скажем…

Снова зазвонил мобильный, и он поднес его к уху, бросив короткое «перезвоню» и отключившись — а потом повернулся к ней.

— Ладно, Марина, все понятно с тобой. Ты, короче, сегодня давай в себя приходи — а завтра сделай что я сказал. Я тебе номер свой оставлю — наберешь, скажу, куда подъехать. Врачу не плати — он мне должен кое-что. А от него к ментам — справку отдашь и уезжай куда-нибудь. Или улетай на солнышке погреться. Отсидишься — обратно прилетай и мне звони, пообщаемся нормально…

Он посмотрел на нее, словно размышляя, все ли ей сказал, — а потом направился к двери, показав ей жестом, чтобы она посидела тут.

Кофе кончился, на дне пузатого бокала темнела жалкая капля, пирожное превратилось в пару грустных крошек, в бутылке с минералкой остались только воспоминания о хранившихся в ней мокрых пузырьках. А пачка «Мальборо лайте» после трех выкуренных почти подряд сигарет при взгляде на нее вызывала приступ тошноты. Так что у нее не осталось ничего, чем бы можно было занять себя, чтобы отвлечься от мыслей.

Это было странно — но, кажется, он ее отпускал. Вытащил из милиции, чтобы она не указала на него по их требованию, а заодно чтобы на нее посмотреть. Он, наверное, считал себя хорошим психологом, и у него были на то основания, раз он так высоко поднялся в своем мире. И он на нее посмотрел, с ней поговорил и пришел к выводу, что она не способна на опасную игру. И поверил ей. И в ее историю — которая сейчас даже ей казалась нереальной, может, после бесед с убежденным в ее лживости хамелеоном, что она выглядит нереально, — и в искреннее признание в собственной глупости. И вообще поверил.

А заодно он объяснил в ее присутствии самому себе, что как свидетель она не представляет ценности, потому что не может никого узнать. И наверное, действительно был готов ее отпустить. Если только не припас ей напоследок какой-то сюрприз — ради которого ее и привезли сюда. Ради которого он сейчас специально взял паузу — чтобы как можно неожиданнее его преподнести. Чтобы вернуться в кабинет, улыбаясь, и сказать ей спокойно, что он знает, что ее заставили его узнать. И знает, что она узнала. И…

— Может, еще коньяку? — Он вошел так тихо, что она дернулась, услышав его голос. — Ну что ты нервная такая, Марина, — ты ж не в ментовке, не у Никиты. Сейчас домой поедешь — лучше, конечно, не домой, а к маме с папой, а еще лучше к подруге какой, чьего адреса нет ни у кого. Доедешь сама — или сказать, чтобы отвезли?

— Вы… вы хотите, чтобы я ушла? — Вопрос был лишним, он вырвался из нее сам, помимо ее воли, — он столько времени в ней томился, ожидая ответа, что, дождавшись его, все равно выскочил наружу. — Вам больше ничего от меня не надо — совсем?

— Почему не надо? — Он усмехнулся, глядя ей в лицо, переводя глаза на туго обтянутую платьем маленькую грудь. — Могли бы посидеть где-нибудь вечером, и вообще… Но я так понимаю, что тебе бы сейчас только до ванной добраться, а потом спать. Может, завтра?

Она кивнула, глядя как он вынимает из кармана визитку, протягивая ей.

— Ну что — дать команду, чтоб отвезли? Или коньячку еще на дорожку? Ты не стесняйся, говори. Первый раз в ментовку попасть, да еще тебе, да еще когда прессуют — после этого приличная доза требуется…

Странно — она была свободна, она наконец обрела то, о чем мечтала и во что не верила уже, но не торопилась уходить. Может, потому, что мир, который представлялся ей чем-то фантастически красивым и недосягаемым из милицейской камеры, мир, до которого сейчас было каких-то десять шагов, вдруг показался ей опасным и враждебным. И абсолютно чужим. Потому что у нее в этом мире была масса недоброжелателей и врагов. И еще там была пустая квартира, в которой не хотелось находиться, потому что туда мог наведаться длинный. И Вика, которая фактически сдала ее милиции и ничего не сделала, чтобы ей помочь. И Виктор, который отказался от нее. Или не отказался — а просто принял меры предосторожности, потому что подумал, что милиция проверит, куда она звонила? А сам собирался вытащить ее — это вообще-то в его интересах было, — но его опередили? Ей до сих пор не хотелось думать, что он мог ее предать. Слишком много всего было позади, чтобы он мог так поступить. И он ей нравился, и она не сомневалась, что он к ней испытывает что-то — что-то посильнее обычной симпатии. И сказать себе сейчас, что он просто ее использовал — дал ей заработать, дал ей возможность жить так, как ей хотелось, но при этом использовал, — было все равно что признать, что она, считавшая себя опытной и искушенной, оказалась обычной дурой. Поверившей слепо в чувства человека, который на самом деле их не испытывал. А этого она не могла себе позволить — по крайней мере сейчас. По крайней мере до встречи с ним. А значит, о нем пока следовало забыть — тем более что она и без его помощи была на свободе.

Так что мир за дверью этого ресторана казался ей чужим. Таким же, как и мир внутри его. Но зато в этом мире был очень привлекательный мужчина. Единственный, кто пришел к ней на помощь и спас ее — пусть и в корыстных целях. И еще он готов был помочь выпутаться из всего этого, просто так, уже безо всякой выгоды. А ей нужна была его помощь — и с милицией, и с этими уродами, — и никто, кроме него, тут помочь ей не мог. Ни Вика, ни Виктор — который к тому же не дал бы ей выйти из игры. Который бы уговаривал и убеждал, и напоминал бы про их прошлое и планы на будущее, и…

— Ты заснула, что ли, Марина? Вот коньяк твой! — Она очнулась от мыслей, глядя с удивлением на стоящий перед ней фужер, а потом на его ухмыляющееся лицо. — Ну даешь — я тебе, понимаешь, встретиться предлагаю, жду ответа, а ты спишь тут! Ты прям как эта, старуха Шапокляк, — кто людям помогает, тот тратит время зря. Я тебя, понимаешь, вытаскиваю, надеюсь, что отблагодаришь, а ты…

Она посмотрела на него кокетливо — зная, что это лишь жалкое подобие того взгляда, которым бы она окинула его, будь она в форме. Удивляясь, что нравится ему такой, какой он ее видит сейчас. Понимая, что и он ей нравится — с каждой минутой все больше и больше. Причем нравится вопреки всему — зато нравится всем. И ярким смуглым лицом — хотя ей никогда не были по вкусу кавказцы и прочие восточные люди. И резкими властными жестами — совсем не обтекаемыми и плавными, как у Виктора, но рубящими и режущими. И тем, кто он, — несмотря на то что она сторонилась таких.

Ей надо было уходить — тем более что она так ждала этой минуты и не верила уже, что она наступит. Но что-то мешало. И она чувствовала, что именно, — и знала, что не надо испытывать судьбу, а надо одернуть себя, выругать зло и тут же встать и уйти. Но…

— О, как вы практичны! Между прочим, я совсем не против того, чтобы вас отблагодарить. Хотя я вас уже отблагодарила — заранее. Эти бандиты — они хотели, чтобы я вас узнала. Они мне вас в ресторане показывали — позавчера. Я отказывалась, а они настаивали. И так разозлились, что отвезли меня в какой-то парк или лес, и грозили пистолетом, и предлагали рыть могилу. И все предлагали вас узнать. А я отказалась. А вы…

Она замолчала, продолжая улыбаться, стараясь не думать, зачем сказала это, и как он отреагирует, и что теперь будет с ней. С чертовой идиоткой, которая при всей своей бездушности вдруг расчувствовалась и решила отплатить добром за добро. И смотрела в его похолодевшие и потяжелевшие вмиг глаза, рассматривающие ее очень внимательно, испытующе. Словно проверяющие, не сошла ли она с ума и не ослышался ли он, — и не находящие никаких признаков ее безумия и своей глухоты.

— Ну придурки!.. — произнес наконец после долгой паузы, скрипнув зубами в конце предложения, словно пытаясь удержаться от более резких слов. — Ты прикинь — ну в натуре придурки. Ну как в башку прийти может, что я бы сам такое делать стал? Да было б мне надо, Никиту бы еще весной похоронили, когда он сдуру на банк мой наехал, а потом извинялся, — и никто б не узнал, и крайний бы еще нашелся. А я, понимаешь, козла этого не трогаю, потому что мелковат он для меня, — а эти… И ведь Никита-то обычный отморозок был, а бригада его — вообще никто и звать никак, а ведь приходит в башку, что я с ним один на один разбираться буду. Дела…

Он смотрел сквозь нее, когда это говорил, он не видел ее и вообще, кажется, о ней забыл — и наконец спохватился, убирая с лица холод, ухмыляясь, хотя и с усилием.

— А ты что раньше не сказала — боялась? А я все думаю — ну видел тебя, точно недавно видел, а вспомнить не могу…

Ей казалось, что он говорит это просто так — просто чтобы замазать пустыми, ничего не значащими словами свой долгий монолог, и успокоиться, и показать ей, что известие не произвело на него никакого особого эффекта. Не потому, что она ему важна, — а потому, что он не хотел, чтобы даже посторонний человек видел, что он подвержен вспышкам эмоций и теряет контроль.

— Мне очень лестно, что вы меня запомнили, — начала было, но он махнул рукой.

— Да, отблагодарила — нечего сказать. Я думал, что приятное услышу — а ты… Ну ладно, благодарность за благодарность, в расчете мы, выходит…

— О, ну зачем же так? — Она посмотрела ему в глаза открытым, откровенным взглядом. — Я просто подумала, что вам важно это знать. А что касается благодарности, то я готова вас отблагодарить. Мне надо только принять душ и привести себя в порядок — и я…

Она намеренно сделала паузу, не отводя глаз, показывая, что за кокетливым тоном стоит нечто большее. Улыбаясь ему двусмысленно, смешивая на лице смущение и порочность, наивность и опыт.

— И я буду готова сделать это так, как вы захотите. Потому что я тоже этого хочу. Так лучше?