(апрель – август 1992 г.)
 
      Я по-прежнему оставался узником Латифа. Меня удивляло, что он, зная, кто я и зачем прибыл в Афганистан, не предпринимал по отношению ко мне никаких действий. Такое поведение Латифа было для меня большой загадкой. Я предполагал, что он держал меня до подходящего момента, чтобы при случае продать таджикам или обменять на своего человека, находившегося в плену у моих соотечественников.
      Поначалу я еще надеялся, что полковник Филатов не знает о заговоре руководства, продавшего агента врагу, и что он, как только узнает о моих неприятностях, сделает все возможное, чтобы спасти меня. Но проходили дни, которые складывались в бесконечные месяцы, а изменений не было. И я отказался от иллюзий и стал надеяться только на собственные силы. С каждым новым проведенным в заключении днем в моей душе нарастала ненависть к предателям, прямо-таки жаждал мести.
      После второго допроса у Латифа меня стали выводить на прогулку. Она продолжалась всего полчаса, после чего охранник снова возвращал меня под замок. Пользуясь удобным случаем, я оценивал реальные шансы на побег. Я не думал оказывать сопротивление моджахедам, стараясь расположить их к себе или ослабить их внимание.
      Однажды, когда Латифа и его боевиков не было, о чем свидетельствовало отсутствие охраны у дома, я решился бежать.
      Со своим провожатым я надеялся справиться в одну секунду, а, когда завладею оружием, был готов уложить еще до двух десятков моджахедов. Главное, чтобы хватило боеприпасов.
      Охранник не помышлял о моих намерениях. Он уныло плелся метрах в пяти от меня. Я незаметно свернул с обычного пути, по которому всякий раз водил меня охранник, и пошел в сторону изгороди. За ней размещалась техника. Провожатый не сразу отреагировал на изменение маршрута, но, заметив, бросился ко мне, показывая жестами, чтобы я вернулся. Он растерянно огляделся по сторонам, желая найти поддержку, но рядом никого не оказалось. Я не стал медлить и бросился на него. Сильным ударом кулака по голове я повалил его на землю, снял с груди автомат и еще раз стукнул охранника по голове прикладом. Затем я оттащил тело к изгороди. Теперь мне нужно было завладеть техникой. Я побежал вдоль изгороди, стараясь держаться ближе к строениям. Я слышал бешеные удары своего сердца. Момент освобождения казался мне таким близким!
      Но я просчитался. Из-за строения прямо на меня шел Ахмад.
      – Куда это ты так торопишься? – спросил он у меня.
      Он гадко осклабился, видя разочарование на моем лице.
      – С дороги, сука! – наконец пришел я в себя! Ахмад наставил на меня карабин, готовый в любую секунду выстрелить. Казалось бы, ситуация была безвыходной. Но тут я вспомнил первую ночь, проведенную в этом жутком месте. Тогда Шокар и Ахмад издевались надо мной, как хотели. Шокар был убит, теперь очередь была за его приятелем. Я молниеносно метнулся в его сторону и бросился под ноги. Такого маневра Ахмад не ожидал, он повалился на землю. Держа автомат двумя руками, я резким ударом приклада сломал ему челюсть.
      – Гнида вонючая, – зашипел я ему прямо в окровавленное лицо. – Не нравится? На, получи еще, – и я нанес смертельный удар.
      Послышались встревоженные крики моджахедов. «Они нашли труп охранника», – пронеслась в голове догадка.
      Теперь медлить было нельзя. Я побежал к воротам, за которыми находилась техника; позади слышались вопли приближающихся моджахедов. Они не стреляли, уверенные, что возьмут меня живьем. Можно было укрыться за броней танка, но на нем далеко не уедешь. Я бросился дальше. Начали раздаваться редкие выстрелы. Добежав до грузовика, я упал на землю и спрятался за колесами. Я проверил запас боеприпасов и обнаружил, что имею меньше половины рожка патронов, при этом я помянул крепким словом охранника, словно он был виновен в моих неприятностях.
      «Держись, Русич, – приказал я себе. – Это твоя единственная возможность вырваться из ада».
      Я перевел автомат на режим одиночных выстрелов, чтобы экономить патроны, и пополз по-пластунски к последней машине. В этот момент я заметил недалеко бегущего моджахеда и выстрелил, тот упал.
      – Один готов, – радостно прошептал я.
      Послышалась автоматная очередь. Вскоре боевики показались в поле моего зрения, их было много. Я старался экономить патроны, подпускал моджахедов поближе и только тогда открывал «огонь». Я уложил семерых и заметил, что патроны кончились. Теперь следовало надеяться только на чудо.
      Моджахеды окружали меня. Я затаил дыхание и ждал. Живым даваться в руки я не собирался, зная, что не смогу выдержать новых пыток…
      Я пришел в себя от острой боли под лопаткой, попытался открыть глаза, но не увидел света.
      «Наверное, я уже мертв», – подумал я.
      Пошевелившись, я ощутил острую боль во всем теле. Это был верный признак, что я еще жив. Я не знал, где находился и что со мной происходило. Воздуха не хватало.
      Собрав последние силы, я заставил свое тело слушаться приказаний. Превозмогая боль, я приподнялся с земли, но не мог устоять на слабых ногах и снова повалился навзничь. Ощупав рукой пространство вокруг себя, я пришел к выводу, что нахожусь в какой-то пещере. Кругом были камни – большие и маленькие, похожие на щебень.
      Лежа на земле, я продолжал ощупывать перед собой землю и пополз по-пластунски вперед. Вскоре я уперся руками в валун огромных размеров. В полном отчаянии я стал колотить камнем, подвернувшимся под руку, по валуну. Никогда в жизни я еще не испытывал такой безысходности, как сейчас.
      Вдруг я услышал приближающиеся шаги. Еще через несколько секунд пещеру наполнил тусклый свет керосинового фонаря. Я заметил двоих незнакомцев, которых до этого момента никогда не видел, и быстро закрыл глаза.
      Незнакомцы подошли ко мне и осветили лицо фонарем. Мне удалось не выдать себя.
      – Ты посмотри, Ровшан, он еще не пришел в себя, – сказал один.
      – Не мудрено, он потерял много крови, возможно, он вообще не выкарабкается, – ответил тот, которого звали Ровшаном.
      С этими словами он пнул меня ногой. Я едва сдержался, чтобы не вскрикнуть.
      – Может быть, он уже умер? – спросил Ровшан. Второй незнакомец не ответил.
      – Мухиб, – обратился к нему Ровшан, – пойди, доложи хозяину, что наш пленник умер.
      – А если нет? – упрямо спросил Мухиб. – Если он еще жив? Ты что же, хочешь, чтобы хозяин мне голову открутил?
      На некоторое время воцарилось молчание. Я притворялся мертвым, чтобы узнать, где нахожусь.
      – Что же делать? – спросил Ровшан.
      – Сейчас проверим, – ответил Мухиб.
      Я приготовился к очередному пинку ногой и весь сжался, но Мухиб склонился надо мной, взял руку и стал проверять пульс.
      – Да нет, он еще жив, – сказал он приятелю. – Слава Аллаху, ты же знаешь, что Собзали этот русский нужен живым.
      При упоминании этого имени я едва не вскочил. Собзали! Он был полевым командиром таджикской оппозиции, в доверие к которому я должен был втереться, стать одним из его преданных наемных боевиков, а затем выполнить свою миссию – через него выйти на главаря таджикской оппозиции и устранить его.
      – Да, знаю, – сказал Ровшан. – Но он такой слабый, что сомневаюсь, пригодится ли он вообще.
      – Я слышал, – стал говорить шепотом Мухиб, – что для Собзали нет большой разницы, в каком он состоянии. Главное – чтобы русский был живым.
      – Интересно, для чего он ему понадобился?
      – Не знаю.
      Только сейчас до меня дошло, что я нахожусь в руках таджиков. Ровшан и его приятель Мухиб разговаривали на таджикском, который очень похож на афганский язык, упоминали имя Собзали. Я стал судорожно соображать, как мог оказаться в плену у таджиков, но мой уставший мозг не выдвигал ни одной подходящей идеи.
      – Ладно, – произнес Мухиб, – пойдем, доложим Собзали, что русский жив.
      Ответа не последовало. Скоро я услышал удаляющиеся шаги. Таджики ушли, а я открыл глаза. Вокруг была кромешная тьма.
      Дальше была каторжная, изнурительная работа. Я вместе с другими пленниками добывал руду. Сколько времени продолжалось все это, мне было неизвестно. Но однажды ко мне в пещеру привели врача. Он осмотрел все еще не зажившую рану на моем плече, промыл ее и перевязал. Такое внимание насторожило меня, я попытался заговорить с врачом, но тот не пожелал меня слушать. Он ушел. Я недолго оставался один, появился Мухиб, которого я узнал по голосу, с миской шурпы.
      – Ешь, русская собака, – сказал он. – Да побыстрее, тебя ждет Собзали.
      В пещере было светло: к стене прикрепили горящий факел, и теперь я мог разглядеть Мухиба. Ему было около сорока лет, на смуглой щеке виднелся глубокий шрам.
      – А кто такой Собзали? – спросил я у него.
      – Ты скоро с ним познакомишься, – коротко ответил Мухиб.
      Он больше не разговаривал со мной, подождал, пока я поем, забрал посуду и вышел.
      Я ждал встречи с Собзали, человеком, который наверняка знал о моих планах и от которого зависела моя судьба. Из разговора Мухиба и Ровшана я знал, что Собзали хочет использовать меня в своих целях и мучился вопросом, что на этот раз уготовила мне судьба.
      Я лежал на холодном полу пещеры и размышлял, пока за мной не пришли двое вооруженных таджиков, чтобы сопроводить к своему хозяину. Мы вышли из пещеры. На улице была ночь. Я вдохнул полную грудь свежего воздуха и пошатнулся, едва устоял на ногах. У входа в пещеру нас поджидали еще два боевика. Они, как и первые, были вооружены автоматами Калашникова.
      Перед тем как спустить меня с гор и доставить к командиру, боевики связали мне руки за спиной, а на глаза надели плотную повязку. Двое парней подхватили меня под руки, а остальные шли позади. Такие меры предосторожности были лишними – я не имел сил, чтобы убежать сейчас.
      Когда мне развязали руки и разрешили снять повязку, я увидел, что нахожусь в просторной, ярко освещенной пещере, убранной цветастыми коврами. Сопровождавшие боевики удалились по тоннелю-коридору и оставили меня одного.
      Вдруг на одной из стен отвернулся ковер, закрывавший вход в другое помещение, и появился человек среднего роста, с черной густой бородой, одетый в защитный военный костюм офицерского покроя. У него было смуглое лицо, невысокий лоб, густые черные брови и такие же черные, аккуратно уложенные волосы. Я узнал Собзали, портрет которого видел в Москве.
      Пройдя через всю пещеру, он уселся в одно из кресел возле небольшого письменного столика.
      – Виктор Тарасенко? – спросил Собзали.
      Я никак не ожидал такого активного начала и продолжал хранить молчание.
      – Почему ты не отвечаешь на мой вопрос? – он говорил по-русски. – Или за время скитаний ты позабыл свое настоящее имя, Русич?
      Сомнений не было, этому бородатому таджику была известна вся моя подноготная. Я проглотил набежавшую от волнения слюну и сказал:
      – Нет, память не оставила меня.
      – Это очень хорошо, – по-приятельски улыбнулся Собзали. – Значит, мы сумеем договориться.
      – Это о чем? – насторожился я.
      – Об этом узнаешь попозже. Сейчас я хочу услышать кое-что от тебя.
      Он сделал небольшую паузу и продолжил:
      – Или ты собираешься рассказывать мне те же сказки, что сочинял для моих друзей-афганцев?
      – А что я имею в том и другом случае? – поинтересовался я.
      Собзали рассмеялся.
      – Мне говорили, что ты храбрый воин. Оказывается, что ты еще умный человек, обладающий чувством юмора.
      – Значит, меня ждет смерть в любом случае? – высказал я свою догадку.
      Собзали задумался.
      – Возможно, я помогу тебе, если ты ответишь на один вопрос.
      У меня не было выбора, я решил быть откровенным, чтобы взамен получить интересующую меня информацию.
      – Кого из главарей таджикской оппозиции ты должен был убить? Химматзода или Тураджонзода? Отвечай!
      Я растерянно заморгал глазами.
      – Отвечай! – властно повторил Собзали.
      – Не знаю, – честно признался я.
      Не мог же я сказать Собзали, что он выдал, сам того не зная, нужную мне информацию.
      На крик вбежали двое боевиков. Они уставились на хозяина, готовые по его приказу разорвать меня на части.
      – Позовите ко мне Чавхора.
      Один из охранников выбежал исполнять поручение. Второй остался на месте.
      – Ты тоже можешь идти, – сказал Собзали, показывая ему на дверь.
      – Итак, ты собираешься отвечать на мой вопрос? – снова обратился он ко мне.
      Я пошел на хитрость:
      – Ответь сначала на мой вопрос.
      – Что?! – вскричал Собзали. – Как ты осмелился просить меня об этом?
      Я молчал. Он успокоился наконец:
      – Что ты хотел от меня узнать?
      – Кто меня выдал?
      – Ах, это… – улыбнувшись, сказал он, словно речь действительно шла о пустяке. – Пожалуйста: твое московское руководство.
      – Но зачем?
      – Это уже второй вопрос. Теперь отвечай на мой, как мы и условились.
      – Я не знаю, – произнес я.
      Собзали был в бешенстве. Он набросился на меня и ударил кулаком в лицо. Я почувствовал запах крови, которая ручьем полилась из разбитого носа. В этот момент вошел Чавхор. Он бросился на помощь хозяину, но Собзали остановил его жестом.
      – Сделай этому паршивцу укол, – приказал он Чавхору.
      – У меня есть только аминазин, но он…
      – Я тебе сказал, – перебил его хозяин, – сделай ему укол. Меня не волнует, как он называется. Главное – развязать ему язык, – он ткнул пальцем в мою сторону.
      Чавхор быстро наполнил шприц и направился ко мне. Я кричал, сопротивлялся, но прибежавшие на шум боевики навалились на меня и помогли Чавхору. Как только тот ввел раствор в вену, я почувствовал слабость, и у меня подкосились ноги. Боевики отпустили меня, я грохнулся на пол.
      – Что ты сделал? – испугался Собзали. – Ты умертвил его?
      – Нет, – ответил Чавхор. – Но теперь он несколько дней не сможет передвигаться. Спрашивайте его скорее, а то отключится.
      Собзали наклонился ко мне и заглянул в глаза.
      – Кого ты хотел убить, Виктор? – спросил он ровным и даже каким-то ласковым голосом. – Химматзода или Тураджонзода?
      Мне казалось, что я присутствую на спиритическом сеансе.
      – Кого прикажут, мне все равно, – ответил я безразлично и провалился в небытие.

      (23–24 августа)
 
      Через несколько дней боевики снова привели меня на допрос к Собзали.
      – Знаешь, какой сегодня день? – спросил он.
      – Я давно потерял счет времени.
      – Сегодня двадцать третье августа, – сказал Собзали, но я не мог понять, зачем.
      Собзали сделал небольшую паузу, потом снова спросил:
      – Хочешь работать на меня?
      – Что? – я был сильно удивлен.
      Поверить в такое было невозможно. Чтобы сам Собзали, который знал, с какой миссией я прорывался в Таджикистан, предложил работу – такое казалось нереальным.
      – Почему ты молчишь? – снова спросил он.
      – Я думаю.
      – По-моему, в твоем положении думать – глупо. В прошлый раз ты сказал, что тебе все равно, кого убивать. Ведь это правда, Русич? – он уставился на меня своими маленькими злыми глазами.
      Я молча кивнул в ответ. Хотя в этот момент мне хотелось убить его.
      – У меня появилась для тебя неплохая работа. Если справишься с ней, я подумаю, что можно для тебя сделать, – он на минуту задумался и продолжал:
      – Сейчас выезжаем в один город, а завтра, если повезет, возвратимся обратно. Может быть, даже не все.
      И он довольно улыбнулся.
      Я поразмыслил. У меня было мало оснований думать, что Собзали говорит правду. Скорее всего, он хотел подставить меня и именно для этого выкупил у афганцев.
      – А кого нужно убрать? – поинтересовался я.
      – Там посмотрим, – уклонился он от ответа.
      Сейчас у меня не было сомнений, что Собзали предлагает мне грязное дело, хочет повесить на меня совершенное оппозицией или им лично преступление. Им нужен живой убийца, да к тому же русский. Смотри, мол, кто здесь работает. Оппозиционеры останутся чистыми, а меня отдадут в руки правосудия. Но кого же собирается убить Собзали? Президента? Нет, это слишком рискованно. Кого-нибудь из высокопоставленных чиновников? Эта версия показалась мне более логичной.
      – Я вижу, что ты согласен, – прервал мои размышления Собзали.
      Он не получил ответа и, по всей видимости, не был огорчен этим обстоятельством. Он знал, в каком безвыходном положении я нахожусь. Я же подумал о том, что, возможно, мне удастся предотвратить преступление, предупредить жертву. И в награду тот поможет мне бежать из Таджикистана.
      Двое боевиков связали мне руки и подтолкнули вперед. Глаза мне больше никто не закрывал. Это был верный признак того, что здесь меня больше не рассчитывали увидеть.
      «Моя карта бита, – думают они. Но мы еще посмотрим, кто возьмет верх».
      Пройдя ущельем, мы спустились к подножию горного склона и попали на равнину, поросшую травой и деревьями, которых я не видел целую вечность. Здесь нас ждала «Волга». Меня затолкнули на заднее сидение, и скоро мы тронулись в путь. Один из боевиков сидел рядом с водителем, двое других расположились слева и справа от меня.
      Вечером мы приехали в Душанбе. Проехав весь город, машина остановилась. Это была окраина Душанбе – старые заброшенные кварталы.
      Хозяин, встретивший нас, был суетлив и немногословен. Он определил места, где и кому спать, и быстро исчез из дома, оставив за боевиками полное право распоряжаться его собственностью. Боевики дали мне поужинать, а потом надели" на ногу колодку с цепью, прикованной к стене, указали на циновку, предназначавшуюся для сна, сами устроились рядом со мной. Учитывая эти обстоятельства, я даже не помышлял о побеге.
      Утром боевики, переодетые в милицейскую форму, разбудили меня и приказали быстро собираться. Я не стал спрашивать, куда они собираются меня отвезти, зная, что они все равно не ответят.
      Сначала мы шли по узким улочкам пешком, а потом сели в «Волгу», которая вчера доставила нас в город. Машина остановилась у большого здания.
      – Выходи, – приказал мне один из боевиков.
      Я повиновался, и мы направились к зданию. Остальные боевики тоже покинули машину и пошли за нами следом. По лестнице черного хода мы поднялись на третий этаж здания. Боевики держались подальше от окон, стараясь быть незамеченными. Я не находил в их поведении ничего подозрительного, пока один из парней не подозвал меня к себе. Он стоял у окна, но не смотрел на улицу.
      – Смотри, – сказал он, когда я подошел, и указал на противоположную сторону улицы.
      Я увидел двухэтажный особняк, утопающий в зелени. Усадьба была обнесена высоким кирпичным забором. Во дворе и возле дома никого не было видно. Мне почему-то подумалось, что он принадлежит какому-нибудь министру или одному из приближенных к президенту людей. Первоначальное предположение о том, кого я должен был убить, оправдывалось.
      – Сможешь отсюда попасть с первого выстрела? – спросил боевик.
      – Смотря из чего, – деловито ответил я.
      – Карабин с оптикой. Я утвердительно кивнул.
      – Хорошо, теперь отойди от окна, – снова приказал он мне и посмотрел на часы. – Будем дожидаться клиента.
      «На что рассчитывает Собзали? – думал я. – Он не показался мне глупым человеком. А если так, то он не мог полагаться на пленника в решении такой важной проблемы. А что, если я вдруг нарочно промахнусь? Тогда дело провалится». В моих размышлениях отсутствовало одно очень важное звено, которое я никак не мог нащупать.
      Боевик, с которым я только что разговаривал, снова посмотрел на часы и выглянул в окно. Я последовал его примеру.
      В этот момент к особняку подъехала черная «Волга». У меня возникли нехорошие предчувствия. Я наклонился вперед, чтобы разглядеть человека, выходившего из машины. В следующее мгновение я прямо-таки остолбенел. Водителем «Волги» был не кто иной, как наш вчерашний хозяин, в доме которого мы останавливались на ночь. Я хотел было повернуться к боевикам, но в тот же миг получил сильный удар чем-то тяжелым по голове и упал на пол с рассеченным затылком.

      (конец августа – сентябрь)
 
      В тюремном изоляторе было невыносимо душно. Человек в белом халате совал мне под нос нашатырь. Я открыл глаза. Очень болела голова. Я дотронулся до нее рукой. Она была перебинтована.
      – Где я? – спросил я у врача.
      – А ты что же, не знаешь, куда за такие дела отправляют?
      – За какие дела?
      – За убийство Генерального прокурора! – разъяснил мне ситуацию врач.
      – Это не я, – испуганно произнес я.
      – Мне ты можешь ничего не рассказывать. На это есть следователи, прокурор. Кстати, тебя уже дожидается следователь по особо важным делам.
      В маленьком кабинете, куда меня привели на допрос, стояли один стол и два стула. За столом сидел следователь и делал какие-то записи. Он даже не взглянул в мою сторону, когда я вошел в кабинет. Я стоял у входа около двадцати минут и смотрел на следователя. Он так ни разу и не поднял головы, продолжал усердно писать.
      Наконец мне это надоело, и я произнес:
      – Долго будет продолжаться это безобразие? Следователь поднял на меня свои маленькие рыбьи глазки поверх очков и некоторое время внимательно рассматривал. Потом он снова вернулся к своему занятию.
      Я решил, что оказался в незавидном положении, и этот безмозглый чиновник никогда не поверит в то, что я не совершал преступления. Я прошел к стулу и без разрешения сел. Следователь уставился на меня испепеляющим взглядом.
      – Простите, вы были так заняты, что я не решился вас беспокоить, – нагло сказал я.
      – Заткнись, – остановил он меня. – Не то позову охрану… Ты прибыл в Душанбе около двух недель назад, – начал излагать факты следователь. – В тот же вечер, как свидетельствует протокол милиции, ты устроил драку в нетрезвом состоянии в общественном месте. Ты засветился, дорогой мой.
      – И что из этого следует? Кто докажет, что это был я?
      – У нас есть свидетели.
      – Их можно купить. Возможно, у вас найдутся свидетели, которые покажут, что я ограбил ювелирный магазин, убил шесть стариков и двадцать беззащитных младенцев, только эти сказки не понравятся серьезным вершителям правосудия.
      Следователь протянул руку к кителю, достал из кармана пачку сигарет, вынул одну и закурил.
      – Дальше… – он выпустил в потолок облачко дыма. – Несколько дней о тебе ничего не было слышно. Предполагается, что ты ездил по своим делам в южные районы страны, – он перелистал несколько страниц и продолжал: – За три дня до совершения преступления ты встречался со своей жертвой на его загородной даче. Нам еще предстоит узнать, зачем.
      Вдруг я понял, почему он не ведет допрос, а несет всякую чушь – он просто хочет рассказать мне мою легенду.
      – Есть предположения, что ты ездил в Нурек или же в Яван, – продолжал следователь. – Кстати, Нурек – родина покойного Генерального прокурора.
      – Спасибо за информацию, – вставил я.
      – Ты что же это, умник, разговариваешь со мной в таком тоне? Думаешь, у меня нет против тебя доказательств?
      Я нисколько не сомневался, что эти доказательства у него были, тщательно задокументированные и выведенные каллиграфическим почерком.
      – Вот, пожалуйста, – начал нервничать следователь. – Это – протокол твоего допроса в отделении милиции, – он потряс в воздухе исписанным листом бумаги.
      – И на нем есть моя подпись?
      – На нем есть твое описание, заверенное патрульным и дежурным по отделению, а также засвидетельствован твой отказ подписаться. И эти конкретные люди в суде дадут показания не в твою пользу.
      Я слабо улыбнулся, стараясь скрыть волнение.
      – А вот это, – следователь достал из пухлой папки другой лист, – показания водителя прокурора, где он пишет, что за три дня до убийства отвозил прокурора на его загородную дачу, где тот должен был встретиться с важным человеком… Этим человеком, между прочим, был ты, – указал на меня пальцем следователь. – Ты думаешь, что такому почтенному человеку, каким является водитель покойного прокурора, меньше поверят, чем тебе, дебоширу и хулигану, наемному убийце?
      Некоторое время он сверлил меня глазами.
      – Признайся, сколько тебе заплатили, чтобы ты убил Генерального прокурора?
      – А почему ваш водитель не написал о нашей с ним встрече, – вместо ответа на его вопрос спросил я.
      – Это когда? – заволновался следователь.
      – Вчера вечером. Он дал ночлег мне и нескольким вооруженным боевикам.
      На смуглом азиатском лице следователя появились бисеринки пота, он нервничал:
      – У тебя нет другого выхода, только признаться.
      – В чем? – удивился я. – Ведь мне даже не представили обвинения.
      – Он порылся в своих бумагах и зачитал:
      – «В связи с изложенным выше следует: подозреваемый вошел в контакт с Генеральным прокурором и, скорее всего, шантажируя его какими-то фактами, склонял к содействию и оказании помощи в провозе через нашу республику большой партии наркотиков на территорию России, что в значительной степени подтверждается фактами пребывания подозреваемого на протяжении последних двух недель в городе Душанбе, а затем в Нуреке и снова в Душанбе»…
      Я слушал весь этот бред, и мне становилось не по себе при одной мысли, что кто-то мог состряпать на меня подобную глупость, и что, скорее всего, остальные стражи закона примут ее за чистую правду.
      – Если будет нужно, мы найдем в Москве твоих приятелей, которые переправили тебя в Таджикистан, – добавил следователь.
      Дела мои были плохи. Я едва выбрался из одной передряги, как попал в другую, еще более опасную.
      – Так ты согласен с изложенными фактами? – нетерпеливо спросил следователь.
      – Нужно быть ненормальным или самоубийцей, чтобы пойти на такое, – ответил я.
      – Через день-другой ты будешь сожалеть о своих словах, – угрожающе посмотрев на меня, сказал следователь.
      Он встал из-за стола и, подойдя к двери, открыл ее. Я увидел широкоплечего охранника двухметрового роста и догадался, что будет дальше.
      Потянулись бесконечно долгие дни допросов и пыток. На смену первым двоим амбалам пришли новые, затем их сменили другие. В промежутках между «процедурами» в камеру пыток заглядывал уже знакомый мне следователь, один или за компанию с прокурором, и предлагал мне подписать протокол с признанием в том, что я убил Генерального прокурора Таджикистана.
      Мои палачи, казалось, наслаждались разнообразием пыток. Они подвешивали меня за ноги, а руки привязывали к полу и устраивали «растяжки»; жгли пятки, загоняли иглы под ногти на ногах и руках, сажали в камеру с металлическим полом и заливали его кипятком, прострелили мне обе руки из пистолета. Я терял сознание, приходил в себя и снова погружался в пустоту. Всякий раз, как мой разум возвращался к способности рассуждать, я удивлялся, насколько живуч человек. Казалось бы, столько, сколько вынес я, не могло вынести ни одно живое существо.
      Так и не сумев сломить моего сопротивления, палачи, сами измученные пытками и бессонными ночами, отправили меня на специальную коллегию по особо важным делам. Судебное заседание длилось всего сорок минут, оно проводилось за закрытыми дверями и походило скорее на ознакомление с толстой папкой моего уголовного дела, чем на серьезное разбирательство. Весь этот спектакль разыгрывался на таджикском языке, и мне не предоставили даже адвоката, положенного для самых отпетых преступников.
      Суд удалился для вынесения приговора. Через пять минут я уже знал его – меня приговорили к тринадцати годам строгого режима.

      (годы заточения: 1992–1995 гг.)
 
      Тюрьма находилась в предгорьях Гиссарского хребта, северо-восточнее Душанбе. Заключенные работали в каменоломнях, расчищая площадки для добычи руд цветных и редких металлов. Изнурительная работа продолжалась весь световой день, от восхода и до заката солнца. Охранники с автоматами вели себя не лучше моджахедов Латифа или боевиков Собзали, строго наказывая заключенных за малейшую провинность или задержку в работе.
      Сначала нас держали в затхлых бараках в предгорьях, но когда работы начались в высокогорных каменоломнях, тюремщики устроили камеры прямо в пещерах, в которые были врезаны решетки. Ночное понижение температуры загоняло узников в глубь пещер, но и это не спасало. В скором времени большое количество пленников заболело и умерло без достаточного медицинского обслуживания.
      В бесконечном ожидании избавления от кошмарных мучений проходили дни, которые складывались затем в месяцы, а месяцы незаметно стали составлять год, второй, третий…
      Однажды, в начале весны, на третьем году моего заключения, привезли партию новичков.