– Разумеется, сестра! Будьте моими гостями столько, сколько потребуется, – с готовностью предложил свои услуги Ченг. – Идемте! Я вас провожу. Лучшие номера для вас в «Тай-Бэй Паласе», горячая ванна, отличная еда. У нас тут все как в старые добрые времена. Довоенное кино, а не жизнь!

Громов обернулся, окинув взглядом Буферную зону. Потом отошел от остальных, приблизившись к перилам крыши.

Тай-Бэй был окутан золотисто-серой предрассветной дымкой. Загадочная анархистская территория, существование которой хайтек-правительство старается не замечать. Может быть, здесь найдется место и для Макса?

Громов представил себя в одной из нелегальных лабораторий Буферной зоны, производящей пиратский софт или имплантанты. Вполне возможно, что он сможет применить здесь свои знания и получить новые. Громов вздохнул, пытаясь проникнуться мыслью, что здесь теперь его дом… Но не получилось.

Пространство внизу скорее путало, чем притягивало. Уродливые обожженные скелеты небоскребов, поднимавшиеся из утреннего тумана, словно морские утесы из водной глади, походили на призраков. Все здесь дышало прошлым. Развалины некогда большого города.

Дэз встала рядом с Громовым.

– Странное чувство, правда? – спросила она. – Будто смотришь на руины того, к чему привык.

– Да, – согласился Макс и в свою очередь поинтересовался: – Ты еще злишься на Дженни, что она не рассказала тебе о болезни Джокера и помогала ему получить вирус?

Дэз посмотрела на носки своих штурмовых ботинок.

– Я ей этого никогда не прощу, – жестко сказала она. – Больше того, я считаю, что именно она рассказала ему про омега-вирус и убедила им воспользоваться. Больше некому.

– А Хрейдмар?

Дэз посмотрела в сторону горизонта, прямо на восходящее красное солнце.

– Все равно. Если бы не Дженни – он никогда бы… Не хочу об этом говорить.

Она резко развернулась и побежала догонять группу.

Громов вздохнул и пошел следом за Кемпински.

Лифт поднялся на самый верх. Когда его створки открылись, Идзуми увидел перед собой огромный самолетный ангар. Впереди гигантские ворота, через которые сюда въезжали летные машины. Бетонные плиты пола. Вверху, на высоте метров тридцати, – алюпластиковый купол. К нему прикреплена решетка с осветительными прожекторами.

Электричество было. Похоже, резервный генератор снабжал энергией и этот ангар.

Справа стоял тот самый самолет, в который Идзуми садился, чтобы лететь в Эден. Левая стояночная площадка, очерченная красными флюоресцентными линиями, была пуста.

– Черт бы побрал эту проверку. Я еще разберусь, кто послал меня выяснять, зачем доктору Синклеру столько нейрокапсул, – проворчал инспектор.

– Где все люди? – Роджер быстро шагал вперед, озираясь по сторонам. – Почему здесь, кроме учеников, доктора Льюиса и вас, никого нет?!

Идзуми пожал плечами:

– Думаю, с этим нам еще предстоит разобраться, – сказал он. – Вон, кажется, авиадиспетчерская.

Он показал на застекленную пристройку, расположенную на балконе ангара для самолетов, туда вела металлическая лестница. Внутри виднелось табло, светились мониторы.

Инспектор и Роджер поднялись туда.

Три пустых кресла перед огромным пультом управления. Стаканчики с напитками, брошенные карточки, чей-то забытый метчер. Было похоже, что помещение покидали в спешке.

Мониторы с различными показаниями. Множество кнопок, тумблеров и ручек. За креслами, в центре помещения, на столе-подставке прозрачная матрица из органостекла с интерактивной картой атмосферных фронтов. Идзуми положил рядом с ней коробку с капсулами и санитарную винтовку, которые дал им доктор Льюис.

– Мы, должно быть, здесь, – Роджер подошел к полимерной карте, висевшей на стене справа от пульта управления, и ткнул пальцем в крупный красный кружок.

Его координаты показывали двадцать один градус восточной долготы, пятьдесят семь градусов северной широты, в точности как сказал доктор Льюис.

Идзуми еще раз попробовал активировать свой биофон:

– Вызов!

И чуть не подпрыгнул от счастья, когда ему ответил электронный секретарь:

– Назовите имя абонента.

– Центр чрезвычайных ситуаций. Интерпол.

– Выполняется соединение.

Потянулись томительные секунды ожидания. Наконец Идзуми ответил приятный женский голос:

– Центр чрезвычайных ситуаций. Вы идентифицированы, инспектор Идзуми. Что у вас произошло?

– Слушайте внимательно, – инспектор глубоко вдохнул. – Я нахожусь в технопарке Эден. Здесь пять тысяч подростков, нуждающихся в срочной эвакуации. Повторяю: срочная эвакуация.

Диспетчер центра некоторое время молчала, потом спросила:

– Технопарк Эден? Вы уверены?

– Абсолютно! – заорал Идзуми.

– Что произошло?

– Долго объяснять. Вы все равно не поверите! Пришлите сюда несколько самолетов. Повторяю! Нужно срочно эвакуировать всех учеников!

– Подождите, не отключайтесь, – сказала диспетчерша.

Идзуми с досадой резанул кулаком по воздуху.

– Идиотка…

Тут у него в ухе раздался мужской голос.

– Инспектор Идзуми? – осведомился он. – Говорит полковник Аракава. Вы можете объяснить внятно, что произошло?

– Эден оказался просто морозилкой! Технопарк – полностью виртуальная среда! – закричал инспектор. – Синклер держал детей в нейрокапсулах по нескольку лет! Сейчас тут все отключилось из-за атаки Джокера. Ученики чуть не задохнулись. Все их воспоминания – сплошной обман! Нам нужна срочная эвакуация! Здесь больше пяти тысяч человек!

Последовало долгое молчание.

– Вы уверены? – в голосе полковника слышалось сильнейшее недоверие.

– Полковник, если вы немедленно не вышлете сюда спасательный самолет, то уже завтра снова станете сержантом! – заорал Идзуми. – Вы что, думаете, я шучу?

На сей раз молчание Аракавы длилось еще дольше. После паузы он неуверенно сказал:

– Назовите ваши координаты. К вам вылетит группа предварительной разведки.

– Двадцать один градус восточной долготы, пятьдесят семь градусов северной широты, – устало сказал Идзуми. – Здесь аэродром.

Полковник тут же заявил с подозрением:

– По нашим данным в этом секторе нет аэродрома.

– Поверьте, он тут есть, – инспектор оглядел авиадиспетчерскую.

– Эта зона заражена. Высылать туда группу опасно, – настаивал полковник.

– Нет никакого заражения! Это все ложь, чтобы скрыть местоположение Эдена! – заорал Идзуми. – Включите же здравый смысл! Или, по-вашему, я шучу?!

Снова долгое молчание.

– Ждите, – сказал наконец полковник.

Электронный секретарь сообщил Идзуми:

– Сеанс связи завершен.

Инспектор тяжело вздохнул.

– Ладно… Ничего другого нам не остается. Будем ждать. Так… Что сказал доктор Льюис? Мы должны найти воду и какие-то автоматы со жратвой. Два я видел под лестницей, когда мы сюда поднимались.

– Вот карточка, – Роджер взял с пульта магнитную карту, – попробую ею воспользоваться. Может, сработает.

Он побежал вниз по лестнице. Идзуми спустился следом за ним.

Внизу под лестницей действительно стояли два шкафа-холодильника.

Роджер поднес карту к датчику на одном из автоматов. Дверь тут же щелкнула. Эксли потянул ее за ручку, она открылась.

Внутри оказалось множество термобанок – консервов, которые достаточно было открыть, и они тут же сами разогревались.

– Хорошо, – кивнул Идзуми и показал Роджеру направо: – Давай ты беги, ищи еще воду и продукты по этой стороне, а я по той, – он махнул рукой налево.

Они встретились минут через двадцать у дверей южного лифта. К дверям северного лифта тянулся длинный узкий коридор, видимо проходивший над всей шахтой с нейрокапсулами.

Роджер оперся руками о колени, выдохнул и показал рукой назад:

– Там есть кран от водного резервуара с питьевой водой и большой склад-холодильник.

Идзуми кивнул:

– Да, с этой стороны тоже – один кран и склад. Еще я нашел жилое помещение. Что-то вроде казармы с двухъярусными кроватями. Здесь были люди, и они очень торопились, когда уходили. Что же тут произошло?

– Как думаете, – спросил Роджер, – скоро эта группа прибудет, чтобы проверить, правду мы сказали или нет?

Идзуми посмотрел на часы.

– Ближе всего от нас Лондон-Парижский хайтек-мегаполис. Думаю, группа предварительной разведки вылетит оттуда. Значит, ждать еще минут сорок. Начнем принимать учеников сами, а потом… Потом прибудут эвакуационные самолеты.

Роджер кивнул. Его лицо стало очень взрослым и серьезным.

– Хорошо. Я готов.

Он чуть помолчал, приложил руку к виску и тряхнул головой:

– Все думаю, почему не помню ничего, кроме самого первого дня нахождения в Эдене. Помню, как прилетел сюда, как прошел процедуру идентификации, видел доктора Льюиса, зашел в свою комнату… И больше ничего! Что это значит? Интересно, это только со мной так или с остальными тоже?

Идзуми покачал головой:

– Прости, я не разбираюсь во всем этом. Если бы собственными глазами только что не увидел, то никогда бы не поверил, что такое возможно. Бюро информационной безопасности наверняка пришлет сюда чертову кучу личностных анализа тиков. Может быть, они найдут объяснение тому, что ты ничего не помнишь. Сочувствую.

Командор сдержал слово, поселив гостей в номерах «люкс» на предпоследнем этаже. Таких гостиниц, как «Тай-Бэй Палас», в мире сохранилось, наверное, штук десять, не больше. Деревянная мебель с шикарной обивкой, мягкие плотные шторы, множество старинных безделушек на полках комодов, столах и подоконниках. Даже точки входа в Сеть были оборудованы старыми жидкокристаллическими мониторами в металлической оправе.

Вместо рваной грязной одежды Громову дали мягкие голубые джинсы, светлую льняную рубашку и легкие ботинки из самой настоящей кожи. До войны на территории Буферной зоны находилось множество фабрик. Похоже, Ченгу достались все их склады. Теперь он потихоньку распродавал их содержимое. В хайтек-пространстве за вещи довоенного производства, сделанные из натуральных материалов, были готовы платить огромные деньги.

Макс лег на кровать и обнаружил, что потолок над ней зеркальный. Он долго смотрел на себя, пытаясь привыкнуть к новому отражению. Громов провел в Эдене почти два года. Его тело успело вырасти, а лицо измениться. Черты как будто заострились. Темные, почти черные волосы отросли, скулы стали шире, рот крупнее. Карие глаза смотрели еще внимательнее. Только грусть и усталость в них сменились тревогой.

Громов чувствовал перемены. Но они произошли не только в его внешности. В нем самом, вернее, в его сознании что-то неуловимо менялось.

Вспомнилась фраза из дневника Аткинса:

«Нет ничего более странного, чем интуиция. Иногда у меня бывает сумасшедшее чувство, что я знаю волю Вселенной, я не понимаю ее цели и не могу охватить всю глубину Великого Замысла, но непостижимым образом ЗНАЮ, что он есть, и, более того, ощущаю собственную причастность. Все мои открытия пришли ко мне в этом состоянии. Будто кто-то неведомый, единственный знающий все, наконец позволил заглянуть за край горизонта».

Взгляд Громова упал на точку входа, монитор которой тускло поблескивал в углу номера. Тут до него впервые дошло, что он может выйти в Сеть и беспрепятственно связаться с миром.

Единственным человеком, с которым ему хотелось поговорить еще в Эдене и которому он пытался послать сообщение, но, разумеется, не смог, был учитель Гейзенберг, пожилой преподаватель квантоники из Накатоми.

Громов встал с кровати, подошел к точке входа и щелкнул по адресной книге Сети. Набрал имя учителя и его электронный адрес на кафедре Накатоми. Написал сообщение:

«Это Максим Громов. Я учился у вас. Мне надо поговорить с вами».

Сообщение исчезло в Сети. Томительные секунды ожидания ответа показались Максу такими длинными, что в груди все заныло.

Наконец экран мигнул:

Гейзенберг: Здравствуйте, ученик Громов. Уже не чаял с вами связаться. Долго же вы не давали о себе знать! Впрочем, все, кто уезжает в Эден, пропадают там как в черной дыре. Очень рад, что вы не забыли меня, старика. С нетерпением жду вас в своей Сетевой гостиной. Приходите непременно! Хоть сейчас!

Адрес прилагался.

У Громова сердце подпрыгнуло от радости. Он тут же написал ответ.

Максимус Гром: Сейчас буду. Спасибо!

Рядом на столе лежал одноразовый набор силиконовых контактов. Громов надел их на кончики пальцев, вставил в глаза линзы.

Загрузка прошла стандартно, но после пришлось на двадцать минут задержаться в идентификаторе, пока система обновляла параметры трехмерной репликации. Все-таки Громов сильно изменился за прошедшие два года.

Наконец система считала его новые параметры, изменила параметры репликации и позволила идти дальше.

Макс набрал адрес в строке адресной книги и мгновенно оказался перед коричневой лакированной дверью с золотым молоточком. Постучал.

Дверь тут же распахнулась. Перед ним стоял старый квантоник и удивленно улыбался. Было очень непривычно видеть учителя Гейзенберга без инвалидного кресла, с которым в реальной жизни он не расставался. В остальном квантоник нисколько не изменился. Все те же глубокие морщины, делающие учителя похожим на черепаху, лысая голова в старческих темных пятнах, ясные водянисто-голубые глаза. Учитель был в домашнем костюме – брюках, желтой рубашке, галстуке-бабочке и плюшевом шлафроке с вышитым поясом.

– Проходите, – сказал он.

Макс вошел и оказался в уютной гостиной, чем-то напоминавшей его собственный номер в «Тай-Бэй Паласе». Та же темная лакированная мебель, те же мягкие диваны.

– Я изрядно потратился в Сетевых мебельных магазинах, приобретая репликации этих чудных старинных образчиков, – Гейзенберг обвел рукой свою гостиную. – А во что мне обошлась репликация камина, вы и представить себе не можете. Что ж… Зато теперь я провожу тут гораздо больше времени, чем в своей собственной тесной и безликой конуре в Накатоми.

– Вы живете в школе? – удивился Макс.

– Да, представьте, – печально вздохнул Гейзенберг. – По правде говоря, я бы с удовольствием находился здесь все время, выходя только на уроки, да и уроки, пожалуй, можно было бы проводить здесь… К сожалению, в Сети пока нельзя ни есть, ни спать. Так что одиноким биологическим существам приходится время от времени покидать это замечательное пристанище и выходить в реальность.

Макс удивленно смотрел на Гейзенберга.

– Вы бы согласились быть постоянно подключенным к Сети? Добровольно?

– Конечно, – кивнул тот, – причем с большим удовольствием. Здесь у меня уютный кабинет, друзья, с которыми можно пойти посидеть в какой-нибудь Сетевой ресторанчик. Можно сыграть в виртуальный покер, мгновенно переместившись на ресурсы Лас-Вегаса. А что в реале? Унылая спичечная коробка из вторичного пластика, по ошибке именуемая квартирой, да соевый белок на завтрак, обед и ужин. Увы, мой дорогой ученик Громов, Сеть стала единственным местом, где сохранился привычный и такой милый мне мир.

– Но ведь это все не настоящее, – нахмурил брови Макс, дотронувшись до одной из книг на полке, – когда вы переворачиваете страницы, то считываете электронный текст, просто в другом формате. Когда вы едите пирожное – это просто иллюзия вкуса, в ваш организм ничего не поступает.

Квантоник хитро прищурился:

– Ну хорошо. А вот вы, ученик Громов, настоящий? Ведь вы пришли сюда и говорите со мной. Вы дотрагиваетесь до предметов, ощущаете это прикосновение, слышите мой голос, видите меня. Я настоящий?

– Ну… – Макс замялся. – Трехмерная репликация – это… это… Но ведь тело-то мое за тысячи километров от вас!

– Тело – да, а вы? – настаивал квантоник.

– Я не знаю, – сдался Громов.

– Вот-вот, – квантоник поставил на столик поднос с чаем и печеньем, – садитесь. Мне не терпится узнать, каков, по-вашему, Эден.

Громов улыбнулся:

– С учетом того, что вы только что мне сказали, учитель Гейзенберг, думаю, вам бы там очень понравилось…

Макс сел, отпил из виртуальной чашки виртуального Сетевого чаю и спокойно и сжато выложил Гейзенбергу все, что случилось с ним в Эдене.

Как жил той же виртуальной жизнью, что и все. Ходил на занятия, участвовал в проектной группе «Моцарт». На беду, ему удалось достигнуть каких-то результатов. Поэтому Джокер напал на Эден и выстрелил Максу в голову пушкой квантового генератора. Все паттерны памяти за прошедшие восемь месяцев были уничтожены.

Некоторое время доктор Синклер пытался восстановить память Громова. Макс очнулся и увидел себя в медицинском изоляторе. Однако после его жизнь в Эдене началась как будто заново. Он долго не мог понять, что означают его странные сны. Ему стало казаться, что в них будущее.

Тем временем Джокер узнал о своей болезни. Она медленно убивала его тело. Времени оставалось мало. В отчаянии отец Дэз попросил о помощи загадочного Хьюго Хрейдмара – тринадцатого ученика Синклера и отступника, чье существование упорно отрицается. Неизвестно почему, но Хрейдмар ответил на просьбу Джокера. Он согласился передать ему омега-вирус – вершину биоцифровой эволюции. Благодаря этому сознание Джокера смогло бы существовать в Сети и после того, как погибнет тело, сохранив все мыслительные функции.

Для передачи был нужен архив данных, где уже бы существовало упоминание о вирусе. От Дэз Джокер знал, что в архивах Громова оно точно есть. Хьюго должен был положить туда формулу своего вируса, а Джокер – незаметно скачать ее.

Но Дэйдра МакМэрфи успела их опередить. Она изъяла Макса из цифровой среды Эдена и в течение почти года пыталась дешифровать файл Хьюго. Дэйдра прокручивала воспоминания Макса раз за разом, заставляя его переживать одно и то же. Все с одной целью – вытянуть через его память файл Хьюго с формулой омега-вируса. Но это было невозможно сделать без ключа – специальной программы, замаскированной в среде Эдена под склянку с чипом, которую Громов положил в карман джинсов. Он не успел вынести его из Эдена, когда Джокер напал на бункер. Громова забрали, но вируса так и не получили. Пришлось возвращаться. Пройти через «Вторжение», которое когда-то создала Дженни. Принцип идентичности в этой игре был соблюден неукоснительно. Точно так же, как и в виртуальной среде Эдена, где ученики жили годами, даже не подозревая правды. Эта синхронизация и позволяла Дженни, или Электре, как ее называли в Сети, переходить из «Вторжения» в Эден таким образом, чтобы система безопасности не могла обнаружить ее сразу.

Макс вернулся за склянкой и встретил Тайлера Бэнкса – своего толстого приятеля. Сначала тот был изгоем в школьном сообществе, а затем вдруг проявился как гений киберорганики и один из лучших игроков «Вторжения». Оказалось, что Хьюго прятался в его образе. Он лично передал Громову склянку с чипом, программу-ключ, для Джокера. Каким образом Хрейдмару удавалось использовать чужие трехмерки, «вселяясь» в них как мифический демон, Макс так и не понял.

Джокер воспользовался омега-вирусом и ушел в Сеть.

Благодаря всем этим странным событиям, в которых закон квантовых случайностей проявился наиподлейшим для Громова образом, он теперь сидит в «Тай-Бэй Палас» и не знает, как ему жить дальше.

Гейзенберг не перебил его ни разу. Больше того, он так и не смог донести до рта свою чашку с чаем, который остывал с такой же скоростью, как и настоящий.

– Вот такие впечатления у меня об Эдене, – сказал Макс, хлопнув себя руками по коленям.

– Невероятно… – только и смог выговорить Гейзенберг. – То есть… То есть…

– Да, – кивнул Громов, – физически Эдена не существует. Он как ваша гостиная, только гораздо больше.

– То есть Синклеру удалось каким-то образом решить проблему сна и еды? – глаза квантоника жадно вспыхнули. – Хотя о чем это я спрашиваю… Если он погружал всех учеников в анабиоз, то жизненно важные функции могли сохраняться очень долго и без обычной подпитки. Так-так-так…

Гейзенберг нервно грохнул чашку обратно на блюдечко, вскочил и начал ходить туда-сюда.

– Но если ему удалось замедлить обменные процессы до физиологического минимума… – какая-то мысль озарила лицо квантоника. – Как вы думаете, Громов, он собирается применить свое изобретение более широко?

– Я не знаю, – пожал плечами тот.

– Ведь это… – Гейзенберг поднял вверх свою морщинистую руку. – Это ведь гениально! Люди могли бы жить сколь угодно долго! Состояние анабиоза позволило бы продлить жизнь как минимум на триста лет!

– Но ведь это не жизнь! – возмутился Громов.

– Кто вам сказал? Ну кто вам это сказал? – запальчиво воскликнул Гейзенберг. – Реальность – это то, что видишь. Реальность – это то, что чувствуешь. А мы чувствуем Сеть. Мы осознаем ее. На уровне ощущений она абсолютно реальна. И даже более чем реальна, потому что наш собственный мир был убит во время войны! Громов, разве вы до сих пор не поняли, что все составлявшее соль нашей жизни, ее радость и смысл, все перешло в Сеть? Познание, общение, жажда нового, творчество – все здесь. А что снаружи? Там – что считается реальным? Только бесконечная муштра, борьба за власть, ресурсы и так далее. Человечество изо всех сил пытается протянуть подольше, но это агония. Цивилизация задохнется. И это случится очень скоро, это неизбежно. Громов, разве вы не видите этого?

– Сеть не реальна, – упрямо повторил Макс. – Даже Синклер мечтал вырваться из виртуальной среды Эдена. Он хотел завершить «Моцарта», чтобы снова обрести способность к творчеству. Интуиция и фантазия, то, что делает нас совершеннее компьютера, есть у нас только до тех пор, пока мы люди. Мое тело может быть очень далеко отсюда, но оно должно быть!

– Судя по тому, что вы рассказали о Джокере и Синклере, это совсем не обязательно, – пробормотал квантоник, пытаясь унять лихорадочную дрожь в своих руках. – Интуиция… Да, Аткинс много внимания уделял этому свойству человеческого сознания… Но ведь если вы, ученик Громов, все же закончите программу «Моцарт», то даже в цифровой форме эти свойства останутся. Громов, вы хотя бы понимаете, о чем мы сейчас говорим?

Макс скривил рот.

– О бессмертии? – ответил он, не задумываясь.

– Именно! – воскликнул Гейзенберг. – Именно! Громов, сознание нематериально! Это то, чего мы так и не смогли понять! Нанотехнологии, сверхпроводимость, интуитивный код Аткинса, на котором работает «Ио» – квантовый компьютер, основа Сети, ее душа, – мы создали все это, но до сих пор не знаем, что есть наше сознание! Когда Аткинс создал квантонику, он особо отмечал, что сознание – есть нечто бесконечное и непознаваемое, принадлежащее к чему-то большему, чем известный нам мир. Большему, чем даже известный нам микромир. Целью Аткинса было понять, что же это такое – откуда оно пришло и какова его цель. Разработка Синклера вместе с вашей программой, с «Моцартом», могут дать ответ на этот вопрос. Если удастся отделить сознание человека от физической оболочки, полностью перевести его в пространство Сети – возможно, мы наконец получим ответ на самый главный вопрос.

– Какой?

– Кто мы такие, – развел руками Гейзенберг. – Почему эволюция пошла именно так, и никак иначе. Понимаете?

Громов потер лоб и вздохнул.

– Честно говоря, на мой главный вопрос это не дает ответа. Для меня лично пока не ясны простые вещи. Как мне жить, зная то, что я знаю? Получается, что Синклер не совершил никакого преступления, а всего лишь сделал следующий шаг в эволюции, – в голосе Максима ясно звучало разочарование. – Как выяснилось, вы мечтаете, чтобы Эден стал общедоступной новой реальностью, где люди смогут жить вечно.

Гейзенберг виновато улыбнулся.

– Бедный, бедный мальчик, – вздохнул он, – как же хорошо я тебя понимаю… Ты не можешь жить в хайтек-пространстве, оно тебя душит. Ты не можешь оставаться с лотеками, потому что слишком умен, слишком много знаешь и слишком многого хочешь от жизни. Буферная зона тоже не для тебя. Она населена отщепенцами, там нет закона, там нет морали – полное торжество человеческих звериных инстинктов. И вот ты стоишь здесь, передо мной, тебе всего четырнадцать лет, но ты уже знаешь тоскливое и беспросветное чувство безысходности. Отчаянье. Я вижу его в твоих глазах, слышу в твоем голосе, чувствую его присутствие. Ты чувствуешь, что тебе нигде нет места. Ты не принимаешь систему такой, какая она есть, но и в хаосе существовать не можешь. Твое заветное желание разрешить это противоречие. Я угадал?

– Если я скажу, что да, вы назовете правильный ответ?

– Я не фея-крестная, чтоб исполнять заветные желания, – ответил квантоник. – И вообще это все сказки, будто есть где-то один правильный ответ на все вопросы. Помнишь, что говорил Аткинс по этому поводу? На любой вопрос можно дать неограниченное множество правильных ответов. Так что дело не в том, чтобы найти ответ вообще, а в том, какой именно вариант решения выбрать…

– Таким образом, в мире существует только одна проблема – проблема выбора, – закончил фразу Громов. – Все остальное – частные проявления ее.

– Именно так, – кивнул учитель Гейзенберг. – Поэтому перед тобой сейчас стоит выбор. Правда, тебе он кажется тупиком. Есть три готовые дороги. Ты можешь пойти по одной из них.

– Вы же сами сказали, что ни одна мне не подойдет, – Макс склонил голову набок.

– Думай, – велел ему квантоник. – Сейчас редкий случай, когда ты можешь не торопиться. Я дам тебе подсказку. Разве нет ничего больше, кроме дорог? Разве они висят в пустом пространстве?

– Вы хотите сказать, что я могу построить дорогу сам? – уголки губ Громова печально дрогнули. – Будете убеждать, что надо только в это поверить?

– Вот чего я точно не собираюсь делать, так это в чем-то тебя убеждать, – нахмурился Гейзенберг. – Мне абсолютно все равно, какой дорогой ты пойдешь – решишь жить среди лотеков, хайтеков или в Буферной зоне. Это ты не хочешь жить ни в одном из трех предложенных тебе миров. Ни один тебя не устраивает, и ни к одному из них ты не желаешь приспосабливаться. Какой выход, спрашиваю я тебя? Выход – строить свою собственную дорогу в чистом поле. Это единственный шанс идти туда, куда ты хочешь прийти. Вопрос только в том, куда именно тебе хочется попасть.

– Не уверен, что мне по силам идти собственным путем, не оглядываясь на систему.

– Я понятия не имею, по силам тебе это или нет, – пожал плечами квантоник. – И не говорю, что идти собственным путем легко. Посмотри на меня. Я хотел продолжить работу Аткинса, но мне не хватило таланта. У меня не было его интуиции и природного чутья. Аткинс был младше меня, но обладал чем-то непостижимым, пришедшим извне. Тем, что достается единицам, по странной прихоти природы. Тебе это тоже досталось, я вижу. Так используй это! Не дай собственному дару уничтожить тебя! Не погружайся в сомнения, не поддавайся отчаянью. Ищи свою дорогу, делай ее такой, какая подойдет именно тебе. Кто знает, может, она станет выходом для всех нас из того тупика, где мы оказались.

– Вы всерьез считаете, что мне это по силам? – печально усмехнулся Громов.

– Я знаю, что доктор Синклер выбрал тебя одного из многих тысяч. Из твоего рассказа я понял, что тебе почти удалось закончить программу «Моцарт», – ответил квантоник. – Если ты смог все это, почему бы не предположить, что тебе по силам и большее?

– Например? – спросил Максим.

– Например, выяснить, что такое наш разум, победить смерть, начать новый виток эволюции, – Гейзенберг сел напротив Максима, не отводя от него живых внимательных глаз.

Громов смотрел на него недоверчиво.

– Я не думаю…

Квантоник перебил его:

– Думать тут бесполезно. Узнать, можешь ты сделать что-то или нет, можно только в процессе. Знать дорогу и идти по ней собственными ногами – не одно и то же.

Взгляд Громова упал на часы.

– О, уже так поздно! – воскликнул он.

Гейзенберг только вздохнул.

– Надеюсь, наш разговор вам чем-нибудь поможет, ученик Громов, – сказал он. – Буду рад увидеть вас еще.

– Спасибо, – кивнул Максим.

– Пишите и навещайте меня, как будет время или просто захочется поговорить, – улыбнулся квантоник. – Признаюсь, ваши вести потрясли меня настолько, что вряд ли я смогу сегодня уснуть.

Громов вышел за дверь, поднял руку и дотронулся до зеленого шарика, висевшего над его головой. Развернулась загрузочная панель. Макс привычным движением, почти не глядя на кнопки, коснулся значка «Дом».

В следующее мгновение он уже был в загрузочной зоне и вышел из Сети.

Сняв контакты, Громов доплелся до кровати и просто упал на нее.

Происшедший разговор взволновал не только учителя Гейзенберга. При всей чудовищной усталости и желании поспать Громов никак не мог этого сделать. Сон бежал с глаз. Тяжелое, тревожное чувство давило на грудь, мешая дышать. Концентрированная смесь волнения, тревоги, беспомощности проникала в каждую клеточку организма, не давая уснуть, не позволяя нервным центрам отключиться, чтобы хоть немного разрядиться.

Макс закрыл глаза и почему-то подумал про Образца, своего школьного робота, с которого и началась вся эта история. Программа, которую он сам написал и не смог оценить всех ее возможностей. Та программа, что впечатлила Синклера настолько, что он пригласил Громова в Эден и доверил ему работу над «Моцартом» – программой, способной писать музыку, потому что способность к сочинению музыки Синклер считал квинтэссенцией главного превосходства человека над машиной, способность фантазировать он ставил выше всего.

Именно интуитивный софт Макса, его собственная разработка «оживили» Образца, заставили его принимать собственные решения. Если бы Громов сразу поверил, что это его личное достижение, а не странный вирус, неведомым образом попавший к Образцу, – ничего бы не случилось. Хотя кто знает…

Максим вдруг понял, что больше всего на свете ему хочется вернуться в Накатоми. В его старую тесную квартирку. Вернуться, чтобы начать все сначала. Будто не было этих странных и страшных двух лет, когда он оказался пешкой в бесконечной и беспощадной войне Джокера и доктора Синклера.