Через секунду лицо миссис Бримскомб засияло, но потом приняло испуганное выражение.

– Ты не должен сюда приходить. Ох, славный маленький дурашка, – она протянула красную жесткую руку, чтобы погладить щенка.

– Где Китти? Пожалуйста, пожалуйста, миссис Б, я должен увидеть ее.

– Она отправилась по магазинам в Ратминстер.

– Так я подожду.

– Нет.

Она отшатнулась от него:

– Кливу платят за то, чтобы он следил за ней, а он негодяй. Пожалуйста, не рискуй. Раннальдини уволит меня и мистера Б, да и Китти достанется.

– У нее все в порядке?

Миссис Бримскомб любила Лизандера, и ей очень больно было видеть его таким бледным и тощим. Она столько натерпелась от неразборчивой развратности мистера Бримскомба, что испытывала к Китти огромную симпатию.

– Внешне все хорошо. – Миссис Бримскомб на секунду задумалась. – Но она вроде тех военнопленных, которых Саддам Хусейн демонстрирует по телевидению, в синяках, избитых, оглушенных, но которые в один голос твердят, какой же хороший человек Саддам и как плохо поступают те, кто объединились, чтобы сражаться против него. В общем, она выглядит неестественно.

– О Господи, – Лизандер обезумел. – Он изводит ее?

– Нет. И в этом-то все и дело. Он хорошо к ней относится.

– Ну тогда отдайте ей это и вот это.

Он передал щенка и письмо в неприветливые руки миссис Бримскомб. – Скажете Кливу, что собачка бродила в лесу, но, пожалуйста, проследите, чтобы Китти забрала ее.

Пошатываясь от отчаяния, он побрел к машине, напоминая миссис Бримскомб тех морских птиц на берегах Персидского залива, которые попали в нефтяной плен и теперь беспомощны и парализованы. С одной мыслью – забыться, Лизандер направился к «Жемчужным воротам».

Вернувшаяся из Ратминстера Китти была встречена крайне взволнованной миссис Бримскомб, которая тут же вручила ей письмо:

– Ой, дурочка, да сунь же его за лифчик, – и успела шепнуть, что щенок – от Лизандера, прежде чем зашел Клив, сгибающийся под тяжестью двух корзин с «Баунс» для сторожевых собак Раннальдини.

– А это еще что? – спросил он, когда щенок доверчиво подбежал к нему. – Симпатичная зверюшка. – Он протянул руку, сжав ладонь, словно держа кастет. – Откуда же он взялся?

– Заблудился. Миссис Б нашла его, когда тот бродил по двору, – быстро сказала Китти.

– Не похоже. – Клив прихватил ему шкуру на шее, щенок взвизгнул. – Откормленный, и лапы неиспачканные. Отнесу-ка я его в местный приют для бродяжек.

– Не надо, – с необычной резкостью возразила Китти.

– Да ведь вы же боитесь собак, – грубо заметил Клив.

– Эту – нет. Дайте ее мне.

– Раннальдини не нравится, когда собаки в доме. – Худое и бледное лицо Клива светилось злобой. Тусклые серые глаза смотрели на нее с невинностью психопата. – Бешеные собаки.

– Я разберусь с Раннальдини, – Китти почувствовала прилив мужества. – И хватит об этом. Теперь идите.

Она забрала у Клива щенка, и тот быстро стал лизать ее лицо. Закрыв глаза, она вдыхала сладкий, свежий запах овсянки. Это была самая лучшая «валентинка» из всех, полученных ею.

Только после того, как щенка накормили и вымыли, они вдвоем для пущей безопасности скрылись в спальне Китти и уже тут открыли письмо, надиктованное отзывчивым Ферди.

«Дорогая Китти!

Это щенок Мегги, Лесси II, который заменит тебе игрушечного, разрезанного тем ублюдком на таможне. И пока у тебя будет собака, ты будешь выходить гулять с ней по ночам. И тогда посмотришь вверх и увидишь Большую Медведицу и охотника Ориона с собаками. И вспоминай меня и Джека, которые любят тебя. Лизандер».

Китти всхлипнула. Ее маленькая темная комната, обращенная окнами на север, к лесу, сегодня освещалась букетиком подснежников, которые неотвязно напоминали ей о спуске для начинающих лыжников в Монто. Ей следовало бы сжечь письмо Лизандера, но она перечитывала его снова и снова, а затем спрятала под пачки бумаг на дне ящика письменного стола.

Вздрогнув от стука в дверь, она быстро захлопнула дверцу стола. Явился Клив, нагруженный огромным букетом красных роз и драгоценной коробочкой в ярко-красной бумаге. Внутри была рубиновая брошь в форме сердца.

«Моей Валентине, – гласила приложенная карточка, – которая гораздо дороже рубинов, со всей моей любовью, Раннальдини».

Мериголд была в отчаянии. Хотя Ларри и пытался со всей страстью наладить хоть какое-то дело – он всегда любил говорить, что, имея десять пенсов, вы не сделаете десяти миллионов, если будете сидеть на месте да гладить кошку, – но никто не хотел покупать ни «Парадайз-Грандж», ни коттедж «Магнит», ни виллу во Франции, а все картины ушли по бросовым ценам.

Но что хуже, гораздо хуже – Ларри ничего не прислал ей на Валентинов день. А ведь он забыл об этом только один раз, когда связался с Никки. Может быть, он опять у нее, чтобы утвердить свое я. Мериголд никак не могла избавиться от подозрительности, малейший знак заставлял ее паниковать. Ей бы следовало сохранять спокойствие, но когда как раз перед обедом позвонил Ларри, она вдруг обнаружила, что кричит на него:

– Ах ты урод, а я-то думала, что у нас с тобой все нормально, – и ударилась в громкие всхлипывания.

– Принцесса, Принцесса, – Ларри наконец удалось вставить слово. – Если ты сейчас посмотришь за зеркалом в холле, то найдешь то, что тебя вылечит.

Рванув со всех ног, Мериголд обнаружила там большую коробку шоколада, открытку с красным сердцем и внутри – множество поцелуев. Было там и письмо.

«Дорогой миссис Локтон», – читала Мериголд недоверчиво и чувствовала, как постепенно ее охватывает радость.

На том конце провода Ларри услышал вопль восхищения.

– О, я люблю вас, сэр Лоуренс, – она взволнованно схватила трубку. – Ты больше, чем кто-либо, заслужил рыцарские доспехи.

– Я так и думал, что вам это будет приятно, леди Локтон. Но, пока бумаги еще не оформлены, никому ни слова.

Внешне ведущий себя как самый идеальный муж на Земле Раннальдини, тем не менее, отправил в «Индепендент» зашифрованную «валентинку»: «Маленькая зверюшка, большой леопард ждет тебя».

Поскольку он всех своих любовниц называл «маленькими зверюшками», то Гермиона, Хлоя, Рэчел, Сесилия, на какую-то головокружительную секунду – Флора и большинство женщин из лондонского «Мет» решили, что именно им Раннальдини подает условный сигнал.

Вернувшись с севера Шотландии, где он вместе с Камерон искал натуру для съемок «Макбета», Раннальдини не нашел решительно ничего забавного в том, что в доме поселилась Лесси. Она постоянно с шумом бегала за Китти, повсюду оставляя за собой маленькие лужицы.

– Пусть Клив отнесет ее на конюшню.

– Нет, она моя, – Китти сделала испуганные глаза.

Лесси проснулась, потянулась, откидывая назад задние лапы, чуть потягиваясь вперед, а затем атаковала красно-желтый, покрытый розами обюссонский ковер и принялась его яростно трясти.

– Ну-ка прекрати, – заворчал Раннальдини и собрался пнуть ее.

Лесси, мгновенно прижав уши и став, кажется, чуть ли не в два раза меньше, скользнула под защиту Китти.

Уже прочитав письмо Лизандера, которое отыскал и переснял Клив, пока Китти была на почте, Раннальдини предположил, что тут не обошлось без руки Руперта Кемпбелл-Блэка. Вездесущий Клив, который частенько устраивал потасовки с торговцами цветами в Ратминстере, узнал, что розы, полученные сегодня утром Рэчел, были посланы Борисом, только что вернувшимся после успешного турне по бывшей родине. Должность в Нью-Йорке пока еще была недостижима, и потому Раннальдини не облаял, как бывало, Китти, которая забыла дать ему белую гардению для вечернего концерта в фонд войны в Персидском заливе, и даже разрешил оставить Лесси.

Вернувшись из столь же успешного, но очень нервного турне по Израилю, когда она посреди концерта то и дело ожидала, что ее накроет ракета «Скат», Рэчел впала в ужасную депрессию.

Война становилась все ужаснее. Союзные войска нанесли бомбовый удар по бункеру, где находились гражданские лица. Американцы собирались применить напалм для поджигания иракских нефтяных терминалов, и тогда иракские госпитали лишились бы электричества, не смогли бы работать установки по выхаживанию грудных детей. Одноразовые шприцы приходилось использовать по нескольку раз.

Рэчел знала, что должна бы пойти на митинг сторонников мира в Ратминстере, но тогда пришлось бы детей, которых она забрала у Гретель, опять куда-то пристраивать, а она чувствовала себя очень уставшей.

Наверное, самое кошмарное в одинокой родительской судьбе – невозможность поделиться своими успехами, а ведь только за один прошлый вечер ее семь раз вызывали на поклон.

– Тут есть кое-что для тебя, – сказала Гретель, передавая Рэчел огромный букет бледно-розовых роз.

«Раннальдини или Гай», – подумала Рэчел утомленно.

«Самой дорогой Рэчел, в седьмую годовщину нашей свадьбы, со всей любовью, Борис».

К изумлению Гретель, Рэчел залилась слезами.

– О Гретель, он помнит, – всхлипывала она. – Он на самом деле помнит.

В Валентинов день после напряженной работы прошлым вечером Джорджия встала поздно и теперь гуляла в саду. Озеро было серым и плоским, словно вода в стиральной машине. В бочонке под кухонным окном мотался на ветру одинокий грязный нарцисс. После оргии их отношения с Гаем намного улучшились. Он сбрил свою бороду, поэтому Джорджия больше не думала, что он преследует Рэчел. Но в последнюю пятницу он вдруг принялся за старое. Приехал в Парадайз пораньше, чтобы пойти к врачу с головной болью. Вернувшись в «Ангельский отдых» спустя полтора часа, он объяснил, что к врачу была слишком большая очередь и он не смог дождаться; при этом вид у него был ликующий, якобы оттого, что летавшие на бомбардировку самолеты вернулись без потерь.

Джорджия уже не могла выносить прежней неопределенности. Надо было что-то предпринимать. Работа над «Ант и Клео» подходила к концу, и она строила новые планы. Бросив взгляд на кухонные часы, она решила, что пора приниматься за работу, но тут же вспомнила, что обещала покрошить остатки бараньей ноги для пастушьего пирога. Она почувствовала, что растеряет все свои супружеские навыки, живя так долго одна или если хотя бы денек не проведет с кем-нибудь менее домашним, чем Гай. Из-за кофемолки она не сразу услышала телефон.

– Джорджия, это Дэвид Хоукли. Алло, алло, это ты?

– Секундочку, – пробормотала Джорджия, вытирая руки о джинсы.

– Спасибо тебе за «валентинку». Она прелестная. Ведь это ты ее отправила?

– Ну если у тебя больше нет другой знакомой Джорджии. Послушай, я очень виновата, что наврала тебе обо мне и Лизандере, но я так боялась потерять тебя.

– Да ничего, ничего. Как Лизандер?

– Я так его и не видела, знаю, что он влюбился. Она замужем и еще проще, чем я, но, по крайней мере, она того же возраста, что и он, и очень славная по характеру.

– Я не могу разыскать его по телефону, а коттедж «Магнит» пустует.

Джорджия помрачнела. Значит, Дэвид приезжал в Парадайз и не заглянул к ней. И позвонил только затем, чтобы поинтересоваться Лизандером.

– Где же он сейчас живет?

– У Руперта Кемпбелл-Блэка.

– Боже милостивый! – взорвался Дэвид. – Да это хуже, чем торговать наркотиками.

– Он вчера замечательно выиграл заезд, ты не читал «Скорпион»?

– Я не читаю «Скорпион», – ядовито заметил Дэвид. А затем стал заикаться. – Я соскучился по тебе... Очень. Давай пообедаем вместе.

Оцепенев от счастья, Джорджия безучастно наблюдала, как Динсдейл тащит со стола баранью ногу.

– Ты меня слышишь?

– Я обожаю тебя. Как насчет конца недели?

Ей нужно было время, чтобы бросить пить, похудеть на семь фунтов и закончить «Ант и Клео».

– Отлично. А куда бы ты хотела пойти?

– Может, в «Д'Эскарго»?

Это был ресторан, куда они с Гаем частенько захаживали в первые годы после женитьбы.

– Хорошая мысль. Я закажу столик. А не знаешь ли ты адрес Руперта Кемпбелл-Блэка?

На следующее утро Диззи проснулась от звонка будильника. Было еще темно, в тумане голосили петухи, да лошади позвякивали своими ведрами. Переходя из бокса в бокс, Диззи осмотрела лошадей, ища отеки или ушибы, прежде чем выдать ведро свежей воды и ковш орехов. Обычно этим занимался Руперт, попутно решая, какую лошадь погонять галопом, какую прогулять вокруг деревни, а какую оставить отдыхать в боксе. Но он должен был вернуться из Лондона только днем, хотя сияющая Тегти уже прибыла из Парижа прошлой ночью. К семи тридцати явились другие конюхи, пересмеиваясь и распределяя, кому на какой лошади выезжать в восемь часов.

Но перед выездом в конюшню влетела Тегти, одетая только в красное шелковое кимоно с золотыми драконами.

– Ох, Диззи, постель Лизандера не тронута, а сам он не появлялся с прошлой ночи.

– И люди пропадают, – сказала Диззи, подражая бюллетеням о войне в Персидском заливе.

– Черт возьми, что же скажет Руперт? – продолжила она. – У нас и так хватило забот убирать за него вчера, а тогда, на скачках, он забыл отвезти Гордеца в Уорчестер. В общем, плевал он на свои обязанности.

Диззи с грохотом захлопнула дверь в бокс Гордеца Пенскомба.

– Но он же славный, – взмолилась Тегти. – И потом он так поддерживает Руперта, а тот дорожит им. Ведь Руперт был расстроен ребеночком, – заикнулась она.

– Я знаю, – Диззи обняла Тегги за трясущиеся шелковые плечи. – Но Руперт обязан уволить его, если он не вернется. Он не может допустить такой безответственности в обращении с лошадьми.

Тут она обратила внимание на синие от холода ноги Тегги.

– Иди оденься, пока я закончу кормить лошадей. А потом мы его поищем.

И вдруг они вздрогнули. Из бокса Артура через обитые металлом двери доносился богатырский храп. Открыв одну створку, Диззи и Тегги обнаружили раскинувшихся Артура и Лизандера. Лизандер спал. Артур – нет, просто храпом намекал на завтрак.

Громкогласно заржав, он махнул им копытом. Артур был так ленив, так талантливо изображал усталость от этих бесконечных пробежек туда-сюда по глостерширским холмам, что частенько вынуждал конюхов кормить его орехами и даже поить лежа. Из дальнего конца стойла Тини глядела на этих двух дебоширов примерно так же, как жена священника на оргию в «Валгалле».

– Я надеюсь, он не заболеет после такой ночи. Он просто ужасен, – в тревоге произнесла Тегти.

– Не заболеет, – фыркнула Диззи. – Выпьет и согреется. Вставай, обормот.

Поскольку встряхивание не дало эффекта, Диззи направила на Лизандера шланг.

– Иди и приготовь теплую одежду и крепкий кофе, – попросила она Тегги. – Постараемся отрезвить его настолько, чтобы мог держаться в седле.

– Китти не оставит Раннальдини, – пробормотал Лизандер.

– Я ее и не упрекаю в этом, если ты о ней заботишься подобным образом, – ядовито сказала Диззи.

К сожалению, у Руперта возникли трудности с двигателем вертолета, и никто особо не бдил, не слыша знакомого чух, чух, чух, возвещающего о его прибытии. Он подъехал в темно-голубом «Астон Мартине», тщетно стараясь определить, кто на выездке – Джимми Жарден или Блей Чартерис, и перво-наперво отправился взглянуть на свою красавицу-жену, которая в промокшем, измазанном кимоно тщетно пыталась одеть полуголого и пьяного Лизандера в кухне. У Руперта просто не оставалось выбора, кроме как уволить его сразу же.

День Руперт провел, давая волю гневу на владельцев лошадей, которые задолжали ему без малого миллион и которые оправдывали задержку чеков загруженностью почты в Валентинов день. Он уже принял слезную делегацию от всех девушек-конюхов и сельскохозяйственных рабочих, мистера и миссис Бодкин, даже Джимми и Блея. Его собственная жена теперь рыдала в тесто, которое собиралась заморозить до вторника на масляной неделе для оладий. Оставалось ожидать, что в любую минуту под знаменами с маршем протеста пройдут Бивер, Гертруда, Джек и остальные собаки, конюший кот и все лошади.

На землю его вернула стучащая в дверь Тегти.

– Твой журнал интересуется, от чего ты собираешься отказаться в Великий пост?

– От Лизандера Хоукли, – взвыл Руперт. Затем, когда Тегти ударилась в слезы, сказал: – О, Христа ради, вы что, все, и ты, и команда, и даже все животные, околдованы, что ли, этим кретином?

– Нет, – всхлипнула Тегги. – Но ведь у него нет матери, отец к нему относится по-свински, и, если мы его выгоним, ему просто некуда будет податься.

Бросившись через комнату, уронив по дороге все стоящее на его столе, Руперт обнял ее.

– Сердце ты мое, прости. Ну конечно, пусть остается.

Положив ее голову себе на плечо, он погладил ее волосы. Ведь она держалась таким молодцом после смерти младенца. Ей нужен был кто-то, о ком бы она заботилась, и именно Лизандер оказывал ей эту моральную поддержку.

– Я тоже его люблю, – пробормотал он. – Но он же такой дурачок.

В этот момент в двери возник Лизандер с поникшей головой и огромной бутылкой виски, как с предложением мира. Он с трудом двигался от похмелья и несчастья.

– Извини меня, Руперт. Я вел себя как дурак.

– Пошел вон, – раздраженно сказал Руперт.

И потом, когда Лизандер побрел одиноко прочь, добавил: – Иди в постель, и чтобы завтра был в строю к восьми часам.

Лизандер обернулся в отчаянной надежде.

– С Гордецом надо побольше поработать, – продолжил Руперт. – И Артур уже готов к тому, чтобы завтра погонять его галопом.