34

Погруженный в партитуру, Борис по-настоящему не ощущал еще волнения до тех пор, пока не увидел «Альберт-холл», увитый кабелями телевидения Би-би-си. Огромная толпа стояла даже не в надежде купить лишний билетик, а хотя бы для того, чтобы мельком взглянуть на прибытие Гермионы и Раннальдини. В дирижерской уборной он с трудом надевал фрак. Когда руки бьет дрожь, трудно пристегнуть накрахмаленный пластрон. «Вот так бы затвердела и моя верхняя губа», – подумал он. Галстук оказался очень длинным и таким белым, что лицо и зубы на его фоне выглядели желтыми. Надев пиджак, он почувствовал себя, как в сауне.

– Помощь нужна? – в дверях показалась голова Боба с прилизанной прической.

– Если мои руки так трясутся здесь, то мы начнем престиссимо и пробежим все за десять минут, – сказал Борис сквозь зубы, а затем покраснел: – Можно как-нибудь дать знать Рэчел?

– Я уже ей позвонил, – сообщил Боб. Затем, решив, что маленькая ложь в таком случае не грех, добавил: – Она дарит тебе свою любовь и желает удачи.

– Ее любовь, о Господи, а что она скажет, если я провалюсь, и как справиться с Гермионой?

—Гермиона свое откричала, – зловеще произнес Боб.

Кроме того, что его жена напилась в стельку, она еще и наотрез отказалась выступать.

– Господи, кто же будет петь вместо нее? – Я подумал и позвонил Сесилии.

– Боже мой! – Борис побледнел еще больше. – Она же совсем неуправляема. Поднимает юбку во время чужого исполнения, чтобы отвлечь внимание.

Боб захохотал:

– Сегодня вечером она хорошо отыграет. Ведь это же прекрасный шанс сбить спесь с Раннальдини и Гермионы. Только я рискую своей головой и браком.

Тени под глазами Боба были глубокими. «А бедный малый действительно положил голову на плаху», – подумал Борис.

Вечер был удушающе жарким. Леди сидели с переносными вентиляторами, раздувающими их челки. Лондонский «Мет» настраивался, и словно птицы чирикали в лесу. Микрофоны свисали как пауки, выброшенные из окна. В бельэтаже, партере и отделанных золотом и красными занавесями ложах люди возбужденно говорили на многих языках. На площадке променада людей было битком, в основном бородатые молодые люди с яркоглазыми и румяными подружками. Многие из них поднимали знамена с надписями: «РАННАЛЬДИНИ ДИРИЖИРУЕТ О'КЕЙ» и «МЫ ЛЮБИМ ГЕРМИОНУ». В воздухе носились бумажные стрелки. Би-би-си была разгневана заменой. Ричард Бейкер, ведущий променад-концерта по телевидению, и Питер Баркер, ведущий по радио, спешно стали переписывать свои тексты, когда на рострум поднялся Боб и заявил, что Раннальдини и Гермиона выступать не будут.

Послышались протестующие крики, в перерыве которых он успел объявить о замене, назвав имена Бориса Левицки, русского композитора и дирижера, широко известного в своей стране, и одной из величайших оперных див мира – Сесилии Раннальдини.

– Так что, – перекрикивал зрителей Боб, – вы можете не сворачивать знамена Раннальдини.

Аудитория в оцепенении его оглядела, а затем опять поднялся вой. Одни, проделав несколько тысяч миль, требовали деньги обратно. Другие с шумом покидали зал.

– Я их ненавижу, – пробормотал Борис.

– Они еще больше возненавидят себя, когда поймут, что пропустили, – уверял его Боб, поправляя сзади полы фрака Бориса, со спокойным лицом, скрывавшим панику. А вдруг Борис действительно не справится? – «Реквием» был одним из самых сложных музыкальных произведений. Хор за розовым занавесом дружно возмущался. Ведь все юные сопрано и альты сделали прически и купили черные платья. У них, может быть, никогда больше не будет шанса петь или лежать под великим Раннальдини.

– О день гнева, о день бедствия, – пропел виолончелист за передним пюпитром, чуть было не лишившийся вчера Страдивари в квартире Раннальдини. – Боба линчуют, если Борис сорвет концерт.

– Борис хороший, – сказал его сосед, открывая партитуру.

– У него нет опыта публичных выступлений.

– Если не смотреть вниз, высота не страшна.

Ларри Локтон был так взбешен, что уже четвертый раз бежал в бар за виски. В предвкушении спроса «Кетчитьюн» только что предприняла большую кампанию по републикации легендарного исполнения Гермионой и Раннальдини «Реквиема» в 1986 году.

– Единственное, в чем можно быть уверенным, так это в том, что Раннальдини обязательно подведет. Мы в антракте уйдем.

– Его не будет, – сказала Мериголд, посмотрев в программку. – Исполнение длится девяносто минут без перерыва. Бедный Борис. Интересно, что же случилось с Гермионой и Раннальдини?

– Надеюсь, что-нибудь серьезное, – проворчал Ларри.

На часах было семь тридцать. Борис попытался успокоиться, глубоко вздохнув и напрягшись, чтобы очистить мысли.

– Удачи, – пожелал ему Боб. – И может, Господь будет с тобой, – прошептал он.

Участники концерта поднялись. Борис упал на ступеньках, и к нему бросились четверо солистов. Но их растолкала огромная Монализа Уилсон, сверкающая огненно-красным шифоном.

– Я счастлива, что ваш мега-Сталин уже ни на что не способен, – пробормотала певица Борису. – Он пугал меня до смерти.

В зале раздались смешки, когда она по-матерински отряхнула ему брюки и поправила галстук.

– Мы им покажем, что без них даже лучше, – тихо проговорила загорелая Сесилия, одетая в костюм для ночного клуба и усыпанная золотыми блестками. «А мальчик-то очень привлекательный, – подумала она, – и сравнительно нетронутый».

Огромнейшая аудитория из всех когда-либо виденных «Альберт-холлом», была разочарована, но все же заметила, что Борис смертельно бледен, молод, а знатоки к тому же вспомнили о его бегстве из России. К нему начало потихоньку устанавливаться хорошее отношение.

Поднявшись на рострум, Борис увидел ряды и ряды одетых в черное мужчин и женщин под уходящими ввысь трубами органа. Он обратил внимание на жемчужную поверхность барабана и отливающие золотом медные – именно им предстоит играть важную часть в предстоящие девяносто минут. Смычки струнных были готовы наброситься на инструменты.

Борис их торжественно оглядел. Ноты партитуры, казалось, плавали перед его глазами – 278 сложных страниц. Опустив свою темноволосую голову, он поцеловал первую страницу и двинул ее вверх. Соловьи в «Курие элейсон» редко были так тихи и немногословны. Увы, какой-то налетчик после перестрелки сбежал из Кенсингтонского банка, и за ним погнался караван полицейских машин, оглашая своими сиренами все окрестности; это сфорцандо окончательно уничтожило вдохновение и собранность Бориса.

Первые удары грома в «Дне гнева» оказались какими-то рваными. Волосы были мокрыми от пота. Зрители обменивались понимающими взглядами. Два раза Борис терял нить партитуры, а однажды ее страницы просто разлетелись, как вспугнутые бабочки, но лондонский «Мет» спасал его, пока он их собирал.

Его техника владения палочкой была не выигрышна. Когда им овладевали эмоции, он замедлял темп. В «Рекордаре», когда Сесилия и Монализа начали изысканный дуэт, оплетая голос голосом, он был так тронут, что, взяв палочку обеими руками, начал громко подпевать, пока не вспомнил, где он. И постепенно оркестр, хор и спрессованный зрительный зал разделили его страсть и испуг.

Ранним вечером в Парадайзе разбушевавшийся Лизандер звонил из своей машины Джорджии.

– Я, должно быть, за последнее время отупел, – сказал он. – Раннальдини уклонился от променад-концерта, и Борис собирается занять его место – «Рекреация» Верди или что-то в этом роде. Рэчел хотела было записать это в моей машине, а я был настолько глуп, что сослался на предстоящее свидание с тобой и предложил ей убираться подобру-поздорову. И еще я пофлиртовал прошлым вечером с Флорой.

– Все нормально, – Джорджия закрутила кран.

– А вообще нам пора развлечься. С Рэчел уж очень скучно, – заявил Лизандер, успокаиваясь. – Она просто в бешенстве, но пока наблюдает за Борисом, не распространяется о вредности продуктов.

Рэчел была не просто в бешенстве. Ее захлестывала зависть к прекрасному дому Джорджии, богатству, красоте и любовнику, сдерживаемому только Флорой. В общем, она безумствовала. Изводило также переживание за Бориса, выступавшего сейчас перед большой и незнакомой аудиторией, и было стыдно, что из-за ревности она желала ему провала.

Небольшое застолье на террасе в начале вечера сопровождалось руганью, поскольку из ванной, в которой Флора принимала душ, полилась вода, но никто не подумал вылить ее в сад или мыть ею машину. Пытаясь превратить все в шутку, Лизандер сказал, что это похоже на мочеиспускание Артура, и потом смеялся, не прекращая.

Джорджия в старом купальнике и желтом шифоновом шарфе, скрывающем засосы, удивлялась тому, какая же Рэчел хорошенькая. Как девочки, пережившие в старших классах сильное и неразделенное увлечение, она была очень сдержанна в своих оценках.

С ненакрашенными глазами под большими очками, в поношенных черных брюках и длинной кофте с плечиками, скрывавшими фигуру, она выглядела несчастной.

По дороге в гостиную к телевизору Джорджия сделала ошибку, показав ей новые желтые в цветочек обои в столовой.

– Интересно, сколько тропических деревьев было вырублено, чтобы произвести это, – холодно сказала Рэчел. – Я предпочитаю сама разрисовывать стены.

Положение не улучшила и Флора. Она ввалилась с огромной порцией водки с тоником и тут же закурила. Наглухо застегнутая рубашка скрывала от матери следы любви.

– В твоем возрасте не стоило бы курить, – проворчала Рэчел.

Она уже слышала историю про то, как Флору вытошнило в трубу Бориса, и то, как он восхищался ее сексуальностью и талантом, так что никак не была расположена полюбить ее.

– Если я хочу убить себя, то должна это сделать, заявила Флора, целуя Лизандера вместо приветствия.

– Но ты же наносишь вред и легким других. Ну-ка прочь, псина, – приказала Рэчел, пожелавшая смотреть телевизор, сидя на тахте.

Динсдейл злобно заворчал.

– Боюсь, он не послушается, – извиняющимся тоном произнесла Джорджия.

– Блохи, мам, просто ужасны, – Флора хлопнула себя по ляжкам. – Их на лужайке, как капель росы.

Подчеркнуто поджав под себя длинные ноги, Рэчел уселась в кресло. Ричард Бейкер как раз рассказывал зрителям, что Раннальдини и Гермиона, видимо, не появятся.

—Черт побери, как вы думаете, почему Раннальдини отказался? – спросила Джорджия, разливая остатки «Мюскадета» по стаканам.

Одна только Флора могла ответить на этот вопрос, но она молчала.

– Должно быть, получил приглашение, от которого не смог отказаться, – кисло заметила Рэчел. – От какой-нибудь девицы, с которой еще не трахался.

Коснувшись этой темы, она продолжила разговор о неразборчивости Раннальдини.

– Он всегда пытался меня затащить в постель и Хлою трахал, нынешнюю наложницу Бориса.

Лицо Флоры хранило абсолютную невозмутимость, но это была маска. Только теперь, после месяца, проведенного с Раннальдини, она начинала понимать, как скучает без него. Да какого черта она еще и здесь должна подвергаться ограничениям «Багли-холла»? Мысль о невыполненном каникулярном задании действовала угнетающе, а тут еще эта тупая сучка безостановочно поливает Раннальдини.

Когда же зазвучал «Реквием», Рэчел переключила свое презрение на Бориса. За каким дьяволом на нем красные подтяжки? Почему он не постриг ногти? Посмотрите на эти волосы, падающие на спину. Наверняка работа Хлои. Смотрите, как болтаются фалды. А теперь он ведет слишком быстро, ну вот, слишком медленно – он, всегда такой сверхэмоциональный, да почему же он не держит такт?

– Почему бы вам не заткнуться и не послушать? – пробормотала Флора.

– Борис дирижирует изумительно, – сказал Лизандер к концу «Dies irae», – но для меня это звучит как азбука Морзе.

Поцеловав Джорджию и убедившись, что выпивки достаточно, он улизнул в Ратминстер развлечься.

– Я и не думала, что у Сесилии такой чудесный голос и что она так хороша, – вздохнула Джорджия.

– Раннальдини спит с ней всякий раз, когда она приезжает, – встряла Рэчел.

«Я ее убью», – подумала Флора.

– О, да там и Мериголд, – удивилась Джорджия когда камера прошлась по лицам зрителей. – Ну разве она не великолепна?

– Любой может выглядеть великолепно, если столько тратить на одежду, – прошипела Рэчел, – а то, что ее маньяк-муж заливает по ночам дом светом прожекторов, – просто возмутительная трата энергии.

Она была в панике – в любую минуту камера могла показать Хлою, такую белокурую и красивую, как никогда. Но на экране царил бросивший ее муж, который после концерта вернется в объятия Хлои.

«Реквием» близился к концу. Телевизионщики, которые пришли посмеяться, были в экстазе от предчувствия рождения новых звезд. Великолепно поставленный Корделией свет усиливал общее ощущение, хотя сквозь путаницу «Agnus Dei» и «Sanctus» Борису пришлось пробираться почти в полной темноте.

Раскинув руки, словно юный распятый Христос со слезами, заполнившими его библейские черные глаза, опустив взволнованное, бледное, измученное лицо, он как бы просил чуда у оркестра, хора и солистов. А те, хоть и отработали уже более часа без перерыва, так же как и зрители, мечтали, чтобы представление не кончалось.

После раскатов грома, когда вспыхнули юпитеры и вознеслись звуки медных, вновь запела Сесилия, божественно завывая и делая драматически эффектные паузы там, где ее дивный голос был уже бессилен. Завораживающим соловьиным шепотом, подобно жрице, выводила она пианиссимо двадцать девять трелей на ноте до:

«В день страшного суда Господь извлек мою душу со дна вечной смерти»:

Затем на фоне мягко рокочущего барабана хор присоединился в двух последних «Delivera Mes» и Борис, держа палочку как саблю, повел работу к финалу. Когда медные грянули последние трубные аккорды, исполнители напряглись как один громадный тигр. Казалось невероятным, что после возникшей тишины вдруг последует сногсшибательно ревущая овация, когда все: аудитория, музыканты – повскакали со своих мест, крича, вопя и радуясь. Рукоплещущий зал был похож на вспенившееся море. Ричард Бейкер от волнения не мог вымолвить ни слова.

И тут Борис, находившийся, казалось, в трансе, вдруг будто надломился и зарыдал, как раненое животное. Монализа Уилсон прижала его к своему животу, бас передал ему шотландский шейный платок вытереть слезы. И тогда грянуло «браво».

Спотыкаясь, он спустился вниз и замер в ожидании. Его круглое доброе лицо словно спрашивало в экстазе: «Вы не слышали, Джузеппе не плакал от радости на небесах? Ох, мой дорогой». И они обнимались, неистово хлопая друг друга по спинам. А затем Бориса задушили поцелуями. Сесилия едва успела смыть макияж до того, как их пригласили на сцену.

Взбежав на рострум, весь в мозаике губной помады, Борис еще раз пожал руки всем солистам, всем ведущим инструментам и тем, до кого мог дотянуться. Под рев и неистовое топанье он заставлял раз за разом вставать весь хор. Затем настала пора поздравлений руководителю хора.

Но, в общем, все аплодисменты предназначались ему, и когда принесли два букета желтых гвоздик и лилий для Монализы и Сесилии, все одобрительно засмеялись и завопили, приветствуя жест Сесилии, которая легким поклоном быстро передала их Борису.

– Что у вас будет еще? – прожурчала она.

– Браво, браво, браво! – завывал весь «Альберт-холл», стоя.

– Что я еще сыграю? Но я не взял с собой других партитур. Я не ожидал, – сказал Борис.

Боб улыбнулся:

– Я предусмотрительно прихватил с собой несколько партитур твоих песен.

Как только Борис вновь поднялся на рострум с букетом Сесилии под мышкой, зал затих.

– Я нехорошо говорю по-английски, – произнес он приглушенным голосом, – но я благодарю вас всех. Я чувствовал теплое отношение к себе. Это поддерживало меня. Я хотел бы попросить оркестр сыграть мое сочинение на тему русских народных песен. Дело в том, что по ту сторону забора трава такая же зеленая.

Не только для оркестра и Сесилии, умеющих читать с листа, но и для всех остальных очарование маленькой пьесы было неоспоримо, и вновь на Бориса обрушилось громовое одобрение и аплодисменты до тех пор, пока Ричард Бейкер, извиняясь и сожалея, не попрощался со зрителями.

– Это была самая чудесная программа, которую я когда-либо видела, – Джорджия вытерла глаза. Ты пропустил нечто потрясающее, – заявила она Лизандеру, появившемуся в дверях и увешанному сумками.

– Да я посмотрел немножко в магазине, – сказал Лизандер. Затем, повернувшись к Рэчел, добавил: – Ты, должно быть, взволнована.

Но Рэчел яростно напала на Боба, который не позволил еще раз исполнить одну из самых амбициозных вещей Бориса.

– Вместо этих сентиментальных, второсортных отходов. И вы видели, как Сесилия лапала его? Самое время поговорить о ворующих детей из колыбели.

– Ну, это просто старческое замечание, – ласково проговорила Флора, доставая упаковку от «Макдональдз» из ближайшей сумки. – Ваш экс-муж, без сомнения, один из самых сексуальных мужчин мира. Все, что от него требовалось сегодня вечером – это выстоять, а уж женщины обоих полов просто должны вокруг него падать в обморок. Ведь как бы там ни было, но именно он представил имеющим счастье слышать самую волнующую и прекрасную версию «Реквиема», да и Сесилия тоже пела как ангел. В отличие от вас Борис слышит музыку сердцем, а не ушами, а вы просто сука. И теперь я точно знаю, почему он ушел от вас.

Дорогая, – взмолилась Джорджия. – Вы даже не понимаете, на какие жертвы мы пошли ради вас, – продолжала Флора, доставая бургер и откусывая большой кусок. – Я уже час не могу закурить. Вы не позволили нам с мамой провести вместе последний вечер, а Лизандеру посмотреть «Истэндерз» и «Зе Билл», и он не сможет увидеть их позже, поскольку вы вели запись Бориса.

Ой, Флора, ну заткнись, – Лизандер нагнулся чтобы наполнить стакан Рэчел. – Борис был хорош и жаль, что Ричард Бейкер не взял у него в конце интервью, как у регбистов.

– Я знаю.

Окаменевшее лицо Рэчел сморщилось под лавиной несчастья.

– Он выступал абсолютно волшебно, но я не могу позвонить и сказать ему об этом, потому что там Хлоя.

И Боб успел сказать слово до того, как сцену и артистическое фойе заполнила пресса.

– Позвоните мне утром, – Ларри протягивал свою карточку Борису, наконец сообразив, что же произошло. – Я запишу эту народную песню и что там еще у вас припасено дома.

В прошлом интервьюеры избегали Бориса, поскольку тот не мог толком изъясниться, но сегодня вечером, казалось, он обрел свой язык.

– Почему вы не раскрывались раньше? – спросил «Стандарт».

– Да я просто не знал, как начинать. Рецензии были настолько пугающими, что практически заставили меня замолчать. И я стал помощником Раннальдини. Ведь Раннальдини никогда ничего не искал.

– А что случилось с Раннальдини этим вечером? – задал вопрос «Мейл»..

Борис усмехнулся:

– Я думаю, он сбежал через балконную дверь.

– Почему он не включал в программу вашу музыку?

– Она ему не нравится. Он не понимает авангардной музыки. – Борис немного подумал: – Да и вообще Раннальдини просто собиратель пустых бутылок.

Представители прессы покатились со смеху.

– Ну довольно, – нетерпеливо сказал Боб. – Борис уже достаточно потрудился этим вечером, а у него утром несколько важных звонков.

– У меня днем должна быть лекция о Малере.

– Попозже узнаешь, что у тебя должно быть. – Осторожно извлекая Бориса из объятий Сесилии, Боб повез его на ужин в «Лисички» на Старой Бромптонской дороге. Кисти Бориса так болели, что он с трудом управлялся с мясом – да он и не был особенно голоден, но пил много красного вина и долго говорил о Рэчел.

– Она же была очень холодна со мной. Она не спала со мной, поскольку думала, что я чересчур озабочен, а я и был чересчур озабочен, ведь она же не спала со мной. Это какой-то заколдованный круг. Она, конечно, сука, но я люблю ее. Я ненавижу Раннальдини за то, что он подбирался к ней. И ты знаешь, он одно время жил с Хлоей.

– Она потому сука, что чувствует неуверенность, – вставил Боб.

– Хлоя приходит домой, когда я ухожу, – мрачно продолжал Борис. – И вообще она приходит домой только тогда, когда устала или у нее грязные волосы. А Рэчел могла наплевать на все. Но мне было тяжело с ней, потому что она боялась за меня. Я-то думал, что по ту сторону трава зеленее, а оказалось, что она просто перегружена пестицидами. А этот вечер был великолепен. Спасибо тебе, Боб, но я хотел бы, чтобы и Рэчел и дети были там. А моя новая симфония посвящена Хлое. Когда я писал ее карандашом, Хлоя переписывала чернилами по линейке.

– Зачем скрывать свой выбор? – сказал Боб. – Почему бы не посвятить ее Хлое? Твоя симфония – это просто фантастика. Я не знаю более волнующего произведения. Я уже отправил ее Саймону Раттлу. Рэчел несчастлива и любит тебя. Почему бы не попробовать еще раз? У тебя теперь есть деньги, а после сегодняшнего вечера ты будешь твердо стоять на ногах, так что ситуация изменилась.

– Можно я возьму эту партитуру? – спросил Борис, когда они, пошатываясь, вышли в красновато-коричневую ночь. – Я бы хотел пройтись по ней и исправить ошибки.

– Оставь все себе, – сказал Боб. – Ты должен войти в историю. Точно так же Ленни Бернстайн принял эстафету от Бруно Вальтера.

Это было подтверждено экстатическими обозрениями и колонками новостей во всех газетах, вышедших на следующее утро. Самая лучшая статья появилась в «Таймс», жену критика которой Раннальдини увлек в постель за неудачное интервью. Весь день сыпались приглашения дирижировать, сочинять, появиться на телевидении и дать интервью прессе. Вместо намеченной лекции о Малере Борис сидел на передней парте и излагал студентам события прошлой ночи в «Альберт-холле».

Раннальдини, мрачно наблюдавший все эти записи, сходил с ума от зависти. Позвонив Бобу, он наорал на него, что его заменили таким безнадежным любителем.

– Он был блестящ, – возражал Боб. – Я еще никогда не слышал таких долгих оваций.

– На променад-концертах публика всегда доброжелательна. Если бы даже Таблоид вышел в белом галстуке, и ему бы аплодировали, потеряв голову.

Раннальдини обозлился еще больше, когда обнаружил, что просочившаяся история ссоры с Сесилией и Гермионой была размазана по страницам «Скорпиона».

Ну а потом он нарвался на лондонский «Мет», который вместо репетиции «Мисс Солемнис» вдруг запустил «Два любимых черных глаза», а когда он заорал на них, они наотрез отказались пугаться и еще раз сыграли это. Когда же они вышли на зрителя, то сидящий за передним пультом виолончелист, Страдивари, которому Раннальдини угрожал увольнением, намеренно заиграл «Боже, храни Королеву» фальшиво.

35

Макиавеллист по натуре, Раннальдини решил отомстить Борису, начав ухаживать за Рэчел. Акция предполагала доведение до сумасшествия не только Гермионы и Сесилии, на которых он был все еще зол, но и Флоры, которая вообще не принимала черноглазый инцидент серьезно. Она настойчиво именовала его Панда и имела наглость заявлять, что «Реквием» Бориса был лучшим исполнением, которое она когда-либо слышала.

К решительным действиям Раннальдини подвигала и откровенная враждебность Рэчел, которая упорно рассылала в местные газеты письма с обвинениями Раннальдини в охоте, перекрывании прогулочных троп и использовании пестицидов.

Игнорируя эту бомбардировку, Раннальдини начал заходить в Жасминовый коттедж, по уик-эндам сталкиваясь от случая к случаю с Лизандером, болтающимся без дела, поскольку Гай был дома, а сезон поло закончился. Раннальдини уговаривал «Кетчитьюн» Подписать контракт с Рэчел на запись одного из фортепианных концертов Рахманинова в сопровождении его оркестра. Он знал, что для нее это слишком большое искушение, чтобы отказаться. Но к его изумлению, несмотря на такой щедрый подарок, Рэчел хранила холодную дистанцию. И точно так же, как мужья Парадайза состязались в приготовлении шоколадного торта к церковному празднику, теперь они по примеру Раннальдини тайком от жен стали состязаться, кто больше угодит Рэчел.

Лизандер счел это веселой шуткой и быстренько схватил телефон.

– Ферди, Ферди, ты ни за что не догадаешься. Рэчел, моя приятельница с гелем для глаз, объявилась в Парадайзе, и теперь все здешние мужья сходят по ней с ума. Они забивают свои полки здоровыми, по ее мнению, продуктами, а свои тачки переводят на бензин, не содержащий свинца. Теперь они приходят к ней с целыми подносами. Сначала то были томаты для чатни[1], на следующей неделе – морковки с двумя хвостиками, а на той неделе – яблоки. Ее коттедж теперь похож на выставку во время Праздника урожая. Ну а поскольку Рэчел все это в основном выбрасывает как недостаточно натуральное, то Артур и Тини чертовски довольны.

– И кто же за ней ухлестывает? – спросил потный Ферди.

– Ну, Раннальдини, Гай, Ларри, Боб и священник – вот список стартовавших.

– Черт, Ларри и Гай – это плохо, – проворчал Ферди, думая о ежемесячных жирных чеках Мериголд и Джорджии. – Какого же черта ты там тогда делаешь? Ведь твоя задача заставить мужей быть при женах. Уж лучше возвращайся в Лондон да серьезно займись заработками. У меня для тебя есть ударная работенка в Кении, прекрасная богатая женушка, муж, мерзкий от паразитов, игра в поло, скачки.

– Но я счастлив в Парадайзе, – заблеял Лизандер, боясь потерять Джорджию. – Да ведь у них же это несерьезно с Рэчел. Просто не хотят, чтобы она досталась другому. Рэчел же ворчунья, хоть и очень неплохо выглядит. Я как-то не подумал ею заняться.

– Так вот, если ты не прекратишь это безобразие, я тоже не буду думать, – неодобрительно сказал Ферди. – Я вчера еле успокоил твоего папашу, который примчался в панике, что ты не пишешь. И оставил письмо для тебя.

– Не хочу его читать. Наверняка очередная лекция на тему приличной работы для меня. Я буду работать с лошадьми Раннальдини, – сказал Лизандер, чтобы хоть как-то успокоить себя. – Он хочет, чтобы я объезжал их зимой.

– Этого тебе не хватит даже на сигареты.

– Я знаю путь к спасению – священник просил меня сходить в Святую Землю.

– Не будь дураком. Как там Наташа?

Даже одно упоминание ее имени делало ему больно.

– Вернулась в школу. Но в воскресенье они вместе с Флорой приедут на знаменитый теннисный турнир Раннальдини. Не хочешь поиграть?

– О'кей. Я приеду на уик-энд.

Под предлогом проверки финансовых дел он мог поехать повидать Наташу.

Между тем у бедной Китти выдалось просто убийственное лето. Желание иметь ребенка все возрастало, и она все с таким трудом сэкономленные деньги тратила, переходя от одного гинеколога к другому, смущаясь от бесконечных тестов и внутренних исследований. Даже когда ей прочистили трубы, никаких отклонений найдено не было.

– Но ведь не в моем же муже дело, у него уже есть дети, – твердила Китти докторам.

Раннальдини, которому чрезвычайно не нравились отлучки Китти, полагал, что она должна быть удовлетворена семью пасынками или даже восемью, если считать маленького Козмо.

– Сосредоточься на том, чтобы быть матерью для них и секретаршей для меня.

«Да ведь мне почти столько же, сколько твоим старшим», – думала Китти. И все же эти дети заставляли ее чувствовать себя виноватой в упорном желании завести своего собственного.

Ее шансы, казалось, уменьшались с каждым днем, поскольку Раннальдини спал с ней так редко. Китти все лето терпела роман Раннальдини с Флорой; она была очень огорчена фурором черноглазого соперника и старалась не читать газет, где говорилось об этом концерте, но все это давало ей слабую надежду, что Раннальдини будет больше времени проводить с ней, поскольку Гермиона и Сесилия вышли из фавора, а Флора вернулась в «Багли-холл».

Но внезапно возникла Сесилия – она солировала в «Фиделио», и Раннальдини вынужден был примириться с ней. Да вдобавок Гермиона, все еще исключенная из кружка маэстро, сделалась невыносимо истеричной.

Сесилия жила легче Гермионы, поскольку не настолько была тупа, чтобы разыгрывать из себя матрону, и в конце концов еще имела и чувство юмора. Но, будучи самонадеянной и нарциссичной натурой, считала, что Раннальдини нуждается в ее любви.

– Я просто не могу понять, Китти, почему он так навязчиво ревнует меня к моим поклонникам. Он вырвал у меня телефон, когда я вчера разговаривала с Карло, и я даже не осмелилась сказать ему, что Луиджи хочет пригласить меня в Таиланд.

Сесилия то и дело выскакивала из своей комнаты, чтобы пригласить Китти на совет, что надеть, хотя на самом деле она просто хотела продемонстрировать, насколько эффектно она выглядит в том или ином платье. Часто, к смущению Китти, она встречала ее в своей комнате обнаженной, дразня своим телом, хоть и полногрудым, но девически стройным – для женщины за сорок оно было просто великолепным. Ну как в таком окружении Раннальдини заметит Китти?

Был канун теннисного турнира «Валгаллы». Сесилия милостиво удалилась в Париж в очаровательных розовых шортах и в вертолете Раннальдини. Сам маэстро, который на сей раз был дома, скрылся в башню просмотреть наскоро «Фиделио». Китти надеялась во время этой передышки вдоволь наготовить на завтра печенья и сандвичей и сделать перманент, но увы, появилась Рэчел в сопровождении двух раздраженных детишек, которые тут же принялись мастерить крепость из коробок для яиц, спасаясь от скуки этого знойного полудня.

Китти всегда была добра к Рэчел, бесконечно выслушивая ее жалобы и присматривая за детьми, когда Рэчел нужно было поупражняться или встретиться с адвокатами. Рэчел считала, что она справедливо расплачивается с Китти, давая ей советы, как не отравить себя и окружающую среду.

– Ну зачем делать клубничный пирог теперь, – объясняла она, – когда для клубники уже не сезон, но зато в избытке яблоки? А тунец – тунец – взвизгнула Рэчел. – Разве ты не знаешь, что тунцы присоединяются к косякам дельфинов и следуют за ними?