Барнстейбл, блуждая по морю, долго искал тендер, и, вынужденный сдерживаться в присутствии своих пассажирок, он достиг «Быстрого» далеко не в лучшем расположении духа. Полковник Говард и его племянница в течение всего переезда хранили глубокое молчание: первый — из гордости, а вторая — из-за явного неудовольствия своего дядюшки. Также и Кэтрин, ликуя в душе по поводу столь успешного завершения всех ее планов, все же решила подражать им хоть на некоторое время для соблюдения приличий. Барнстейбл несколько раз обращался к ней, но она отвечала очень кратко, стараясь лишь не обидеть своего возлюбленного. При этом она всем своим поведением ясно давала понять, что предпочитает молчание. Поэтому лейтенант, после того как он помог дамам подняться на борт тендера и предложил такие же услуги полковнику Говарду, который их холодно отверг, отошел с раздражением, свойственным военным морякам ничуть не в меньшей мере, чем всем другим людям, и сорвал свое дурное настроение на тех, с кем мог себе это позволить.
— Что это значит, мистер Болтроп? — закричал он. — Подошла шлюпка с дамами, а вы держите гафель поднятым так, что подветренная шкаторина паруса натянута, как скрипичная струна! Сейчас же потравите дерик-фал, сэр!
— Есть, сэр! — проворчал штурман. — Эй, там, потравите фал! Судно и так не продвинется вперед на десятую часть кабельтова за целый месяц, когда у него все кливера обтянуты! — Сопровождаемый кротким пастором, он с угрюмым видом удалился на бак, добавив: — Я бы скорее мог ожидать, что мистер Барнстейбл привезет с собой живого быка, чем эти юбки! Один бог ведает, что станется теперь с фрегатом! И так мы не знали, куда деваться от всех этих треуголок и прочих пряжек, а теперь эти женщины с их картонками превратят наш фрегат в настоящий Ноев ковчег! Удивительно, как это они не поднялись на борт в карете, запряженной шестеркой лошадей, или, по крайней мере, в одноконном фаэтоне!
Барнстейблу, по-видимому, доставляло большое облегчение изливать свою досаду на других, потому что он еще несколько минут то и дело посылал матросов производить различные манипуляции во всех частях судна, а торопливая смена этих приказаний не столько свидетельствовала об их необходимости, сколько о раздраженном состоянии лейтенанта. Однако вскоре ему пришлось уступить командирские обязанности Гриффиту, прибывшему в тяжело нагруженной шлюпке фрегата, в которой находилось большинство моряков, принимавших участие в экспедиции на берег. То и дело появлялись шлюпка за шлюпкой, и вскоре весь отряд благополучно очутился на тендере под сенью своего национального флага.
Маленькая каюта «Быстрого» была отдана в распоряжение полковника Говарда, его воспитанниц и их служанок.
Шлюпки, каждая под управлением своего рулевого, стали на буксир за кормой катера, и Гриффит отдал приказание вступить под паруса и выходить в открытое море. Больше часа тендер шел этим курсом, грациозно скользя по сверкающим волнам, плавно поднимаясь и опускаясь на их гладких склонах, словно сознавал, какой необыкновенный груз находится у него на борту. Затем его нос был приведен к ветру, и он лег в дрейф в ожидании рассвета, когда легче станет обнаружить местонахождение фрегата, для которого он выполнял лишь скромную обязанность посыльного судна. На небольшом тендере собралось более ста пятидесяти человек, и во мгле казалось, что палуба его усеяна человеческими головами.
Экспедиция была завершена, опасность осталась позади, поэтому над безмолвным морем слышались не сдерживаемые начальством шутки и смех бесстрашных моряков. Веселая чарка ходила из рук в руки, и возбужденные матросы посылали грозные проклятия на голову врага. Наконец шум постепенно утих, и большая часть матросов спустилась в трюм, в поисках места для отдыха, как вдруг над волнами полилась любимая песня моряков. Ее затянул красивый мужественный голос, потом подхватили другие. Песня сменялась песней, пока усталость не сморила моряков. Вместо песен кое-где еще слышны были стихи и отрывочные строфы. Но вскоре палубы покрылись спящими людьми, и, пока, убаюканные корабельной качкой, они вкушали покой под открытым небом, сонные грезы, быть может, уносили их в другое полушарие. Сомкнулись и темные глаза Кэтрин, и даже Сесилия, склонив голову на плечо кузины, спала мирным, невинным сном. Болтроп ощупью пробрался среди спящих матросов в трюм, где, сбросив одного из счастливчиков с койки, сам устроился на ней, нисколько не заботясь о том, кого он согнал. Это холодное равнодушие к чужим удобствам выработалось у него с годами, начиная с первых лет службы, когда с ним обращались так же «рыцарственно». Одна голова за другой опускались на корабельные доски, на оружие, на все, что могло служить подушкой, и только Гриффит с Барнстейблом продолжали бодрствовать, расхаживая в надменном молчании по разным сторонам шканцев.
Никогда еще ночная вахта не казалась столь долгой этим молодым морякам, лишенным из-за своей ссоры и неумеренной гордости откровенной и дружеской беседы, которая вот уже много лет скрашивала утомительные часы их долгого и часто унылого бдения. И, словно чтобы увеличить их замешательство, как раз в тот час, когда самый глубокий сон овладел усталыми моряками, из душной, переполненной людьми каюты на палубу подышать свежим воздухом вышли Сесилия и Кэтрин. Они стояли, опершись на поручни и переговариваясь тихими, отрывистыми фразами. Но, зная о ссоре между своими возлюбленными, они инстинктивно воздерживались от лишнего взгляда или жеста, который один из молодых людей мог бы счесть за приглашение подойти, что еще более рассердило бы другого. Десятки раз горячего Барнстейбла охватывало искушение забыть о невидимой преграде и приблизиться к своей возлюбленной, но его неизменно останавливало сознание своей ошибки, а также привычное уважение к старшему по должности, которое становится неотъемлемой особенностью характера морского офицера. Что же касается Гриффита, то он не проявлял намерения воспользоваться безмолвной уступкой товарища и продолжал молча ходить по шканцам более быстрыми, чем всегда, шагами, то и дело бросая нетерпеливые взгляды на ту часть неба, где можно было ожидать первых признаков зарождающегося дня. Наконец Кэтрин, со свойственной ей изобретательностью и, возможно, даже скрытым кокетством, прервала это неловкое положение, обратившись к возлюбленному своей кузины:
— Сколько времени нам суждено просидеть в такой тесной каюте, мистер Гриффит? — спросила она. — Право, вашим морским обычаям присуща вольность, которая, чтобы не сказать большего, не пристала нам, женщинам, привыкшим жить немного дальше от мужчин!
— Лишь только рассвет, и мы увидим фрегат, мисс Плауден, — ответил он, — вас переведут с судна в сто тонн на судно водоизмещением в тысячу двести тонн. Если же вы найдете условия и там менее удобными, чем в стенах аббатства Святой Руфи, то не забудьте, что те, кто живет в море, считают своей заслугой пренебрежение к комфорту, обычному на берегу.
— По крайней мере, сэр, — заметила Кэтрин с приветливой улыбкой, которой она умела пользоваться, когда находила это нужным, — то, чем нам предстоит наслаждаться, будет украшено свободой и гостеприимством моряков… Что касается меня, Сесилия, то я нахожу, что морской ветер так свеж и здоров, будто он веет из нашей далекой Америки!
— Если вам не дана мужественная рука патриота, мисс Плауден, — смеясь, заметил Гриффит, вы, по крайней мере, обладаете самым патриотическим воображением. Этот мягкий бриз дует с голландских болот, а не с широких равнин Америки… Слава богу наконец показалась заря! Если только течение не отнесло фрегат к северу, мы непременно увидим его на рассвете.
Это приятное известие заставило прекрасных сестер обратить взоры к востоку, и они долго любовались великолепным зрелищем восхода над морем солнца. Незадолго до рассвета окружающий мрак стал еще гуще, и в небе блестящими огненными шарами засверкали звезды. Но вот над горизонтом забрезжила полоса бледного света; она становилась все ярче, ширилась с каждой минутой, и там, где прежде ничего не было видно, кроме смутного основания свода, нависшего над темными водами, протянулись длинные перистые облака. Полоса света, сначала казавшаяся лишь серебристым окном в небе, понемногу окрасилась в нежно-розовый цвет. Она алела, разгоралась, и вскоре широкий пояс густого пламени охватил весь восток, бледнея лишь ближе к зениту, где он сливался с жемчужным небом или переменчивым светом играл в легких причудливых облаках. И, в то время как восхищенные зрители любовались этой игрой красок, над ними словно с небес раздался голос:
— Парус! Прямо по носу фрегат, сэр!
— Видим, видим! Ты, наверное, смотрел только одним глазом, а другой у тебя в это время спал, — ответил Гриффит, — не то ты предупредил бы нас раньше! Взгляните немного севернее того места, где поднимается солнце, мисс Плауден, и вы увидите наш красавец фрегат!
Невольный крик радости сорвался с губ Кэтрин, когда она, следуя указаниям Гриффита, в переливах утренних красок увидела гордый корабль. Широкий простор ленивого моря, то вздымающегося, то опускающегося на светлой границе неба, не мог отвлечь взора, обращенного на одинокий фрегат. Он медленно шел по волнам, неся только два паруса. На утреннем небе черными штрихами вырисовывались его высокие мачты и тяжелые реи; и даже самые тонкие тросы в лабиринте его оснастки были выписаны от начала до конца с картинной четкостью. Временами, когда на фоне неба поднимался его огромный корпус, можно было рассмотреть форму и размеры судна. Но оно тотчас опускалось, и снова были видны только его реи, грациозно наклоненные к воде, словно они собирались вслед за корпусом опуститься в пучину моря. По мере того как становилось светлее, иллюзия предрассветных красок исчезла, и к тому времени, когда должны были брызнуть первые лучи солнца, фрегат был уже хорошо виден на расстоянии мили от тендера. Теперь его черный корпус пестрел орудийными портами, а высокие наклонные мачты приняли свои настоящие размеры и оттенки цвета.
Лишь только раздался крик: «Парус!» — резкий свисток боцманской дудки разбудил весь экипаж «Быстрого», и не успели еще молодые девушки налюбоваться тем, как утро гнало с небосвода ночь, тендер уже вновь пришел в движение, направляясь к фрегату. На мгновение девушки испугались: им показалось, что фрегат раздавит маленькое судно, которое действительно подошло очень близко к подветренному борту огромного корабля, чтобы Гриффит мог побеседовать со своим престарелым командиром.
— Очень рад вас видеть, мистер Гриффит! — воскликнул капитан, который стоял на корме корабля и махал шляпой в знак сердечного приветствия. — С возвращением вас, капитан Мануэль!.. С возвращением, ребята! Я ждал вас с таким нетерпением, с каким ждут бриза в тихую погоду! — Но, окинув взглядом палубу «Быстрого», он заметил испуганных девушек, и тень неудовольствия скользнула по его лицу, когда он продолжал: — Что это такое, джентльмены? Фрегат, принадлежащий Конгрессу, не танцевальная зала и не церковь, чтобы на нем толпились женщины.
— Вот-вот, — пробормотал Болтроп, обращаясь к своему приятелю пастору, — теперь старик покажет свою бизань: вы увидите, что он умеет приводиться к ветру. Он разражается бурей не чаще, чем пассаты меняют свое направление, то есть раз в полгода. Но уж когда ему что-либо придется не по нраву, ждите хорошего шторма! А ну-ка послушаем, что ответит первый лейтенант в защиту этой знати в юбках.
Даже на окрашенном пламенем небе не было такого багрянца, какой залил красивое лицо Гриффита, но, преодолев возмущение, он ответил с подчеркнутой выразительностью:
— Мистер Грэй пожелал привезти пленников, сэр.
— Мистер Грэй? — повторил капитан, и с лица его немедленно сошли все признаки неудовольствия. — Подойдите, сэр, ближе к фрегату, а я прикажу приготовить трап, чтобы принять на борт наших гостей!
Болтроп с удивлением заметил быструю перемену в тоне капитана и, многозначительно покачав головой, как человек, который проник в тайну глубже, чем его соседи, заметил:
— Вы, наверное, думаете, пастор, что, будь у вас в руках календарь, вы могли бы сказать, куда подует ветер на следующий день? Нет, черт возьми, и лучшие предсказатели, чем вы, тут ошибутся! Потому что стоит этому болвану… нет, он опытный моряк, это я должен признать… стоит лоцману сказать: «Взять с собой женщин», — и корабль будет так забит бабьем, что человеку придется половину свободного времени заниматься только своими манерами. Помяните мое слово, пастор, эта история обойдется Конгрессу недешево — парусина для ширм будет стоить годового жалованья матроса первой статьи, да прибавьте к этому износ бегучего такелажа из-за частой уборки парусов, чтобы женщины при каждом шквале не закатывали истерику!
Присутствие мистера Болтропа потребовалось на другом конце тендера, и его собеседник был лишен возможности выразить несогласие с мнением своего грубого приятеля, ибо пастор, как и все другие члены экипажа, кроме тех, кого привычка и косность мысли превратили в безнадежных ворчунов, не остался равнодушен к прелести новых спутниц.
Как только «Быстрый» лег в дрейф носом к фрегату, длинная вереница шлюпок, которые он вел ночью на буксире, подошла к его борту и наполнилась людьми. Ряд сцен необузданного веселья разыгрался, когда матросы переходили с тесного тендера на привычную для них палубу фрегата. Строгая дисциплина была несколько ослаблена. Громкий смех передавался эхом со шлюпки на шлюпку, по мере того как они одна за другой подходили к кораблю. Грубые шутки, хохот и дружеская брань висели в воздухе. Впрочем, весь этот гам вскоре утих. Переход полковника Говарда и его воспитанниц на борт фрегата происходил, правда, с меньшей стремительностью, зато с полным соблюдением этикета. Капитан Мансон после краткого совещания с Гриффитом и лоцманом принял этих неожиданных гостей с незатейливым радушием моряка и с явным желанием быть с ними учтивым. Он отвел им две удобные каюты и предложил пользоваться, когда им будет угодно, своим салоном.
ГЛАВА XXXIII
Яро бьется он с врагами,
Яро он теснит их рать.
Но от ран рука слабеет.
С тысячью не совладать.
Испанская военная песняМы не будем задерживать наше повествование, подробно описывая, с каким восторгом встретили моряки, оставшиеся на судне, рассказы о подвигах их более удачливых товарищей, которые со славой вернулись из экспедиции на берег. Почти час не прекращались шум и хохот во всех отсеках фрегата, и офицеры были снисходительны к этим крикам и веселью. Но после завтрака все пришло в порядок, люди успокоились, была установлена обычная вахта, и большая часть тех, кому, по их обязанностям, не требовалось находиться на палубе, поспешили воспользоваться досугом, чтобы вознаградить себя за недостаток сна в минувшую ночь. На фрегате, однако, не делалось никаких приготовлений для продолжения плавания, хотя младшие офицеры заметили, что капитан, первый лейтенант и загадочный лоцман вели между собой долгую и серьезную беседу, которая, по-видимому, должна была решить, куда направится фрегат. Лоцман не раз кидал тревожные взгляды на восток, внимательно изучая горизонт в подзорную трубу, а затем нетерпеливо переводил глаза на густой туман, который, как дым, стлался над морем с южной стороны. К северу и вдоль берега воздух был чист, а на море не было видно ни единой точки, но на востоке еще с рассвета появился маленький белый парус, который постепенно рос над водой и принимал очертания судна значительной величины. Все офицеры на шканцах поочередно рассматривали этот далекий парус и высказывали свое мнение относительно назначения и характера судна. Даже Кэтрин, которая вместе с кузиной наслаждалась свежим воздухом и любовалась морскими видами, попробовала разглядеть в трубу этот неизвестный корабль.
— Это угольщик, — сказал Гриффит. — Он, наверное, во время последнего шторма ушел подальше от берега и сейчас снова стал на прежний курс. Если ветер с юга не переменится и туман не скроет его от нас, мы можем подождать его здесь и, раньше, чем пробьет восемь склянок, пополнить свои запасы.
— Мне кажется, что он держит курс на север и идет в полный бакштаг, — задумчиво заметил лоцман. — Если нарочный, посланный Диллоном, успел добраться до нужного места, там уже подняли тревогу, и нам следует быть начеку. Балтийский конвой сейчас находится в Северном море, поэтому известие о нашем пребывании здесь легко может быть передано одним из судов береговой охраны. Хорошо бы нам уйти к югу хоть до самого Хелдера…
— Но тогда мы потеряем попутное течение! — нетерпеливо воскликнул Гриффит. — Нам обязательно нужно выслать в дозор тендер. Кроме того, войдя в туман, мы потеряем противника, если это действительно противник. А пристало ли американскому фрегату прятаться от неприятеля?
Презрительное выражение, которое скользнуло во взоре лоцмана подобно лучу солнца, осветившему на мгновение темную лощину и обнажившему ее тайны, тотчас угасло в обычном его спокойствии. Но, прежде чем ответить, он еще поколебался, словно борясь с собой.
— Если того требует благоразумие и польза Соединенных Штатов, даже гордый фрегат должен отступить и укрыться от самого слабого из своих врагов. Мой совет, капитан Мансон, — поставить паруса и выходить на ветер, а тендер, как предложил мистер Гриффит, выслать вперед, с тем чтобы он держался ближе к берегу.
Старый капитан, который до сих пор не отдавал приказаний лишь потому, что дожидался советов лоцмана, немедленно велел своему молодому помощнику распорядиться об исполнении этих маневров. Итак, «Быстрый», отданный под командование самому младшему из офицеров фрегата, поставил паруса, легко двинулся против ветра и, войдя в полосу тумана, скрылся из виду. Тем временем на фрегате тоже начали ставить паруса, но делали это медленно, не желая будить свободных от вахты матросов. Через несколько минут фрегат тяжело двинулся вперед, пользуясь слабым ветром и идя в крутой бейдевинд за своим маленьким спутником.
После суеты, неизбежной при постановке парусов, на корабле наступила обычная тишина. Когда лучи солнца стали падать менее косо на далекий берег, до Гриффита доносились восклицания Кэтрин и Сесилии, которые тщетно пытались узнать округленные холмы, лежавшие вблизи аббатства Святой Руфи. Барнстейбл, снова вступивший в свою прежнюю должность второго лейтенанта фрегата, шагал по противоположной стороне шканцев, держа под мышкой рупор, который должен был означать, что молодой человек находится на вахте, и внутренне проклиная обстоятельства, не позволявшие ему приблизиться к возлюбленной. И в эту минуту всеобщего спокойствия, когда не слышно было ничего, кроме тихих разговоров да плеска волн, лениво ударявших о борт корабля, в тумане грянул выстрел легкой пушки и прокатился по ветру мимо фрегата, эхом отзываясь в волнах.
— Это тендер! — воскликнул Гриффит, как только раздался выстрел.
— Не может быть, — ответил капитан. — Сомерс не настолько безрассуден, чтобы палить из пушек, когда ему приказано идти, соблюдая тишину!
— Это не пальба вхолостую, — заметил лоцман, стараясь пронизать взглядом туманную мглу. Но вскоре он разочарованно отвернулся, ничего не увидев. — Пушка была заряжена ядром, и выстрел означал какой-то сигнал. Вахтенные ничего не видят, мистер Барнстейбл?
Лейтенант окликнул марсового и спросил, не видит ли он чего-нибудь с наветренной стороны, но матрос ответил, что за туманом ровно ничего не видно, а парус на востоке — это судно, идущее в бакштаг или на фордевинд. Услышав это, лоцман с сомнением покачал головой, но продолжал настаивать на том, чтобы идти дальше к югу. В ту минуту, как он снова отвел в сторону командира фрегата, чтобы еще раз с ним посоветоваться, раздался второй выстрел. Теперь уже не приходилось сомневаться, что стреляет «Быстрый», стараясь привлечь их внимание.
— Быть может, — сказал Гриффит, — он извещает нас о своем местонахождении или желает уяснить себе наше. Он, может быть, думает, что мы, как и он, заблудились в тумане.
— У нас есть компасы! — возразил капитан. — Нет, Сомерс, конечно, пытается что-то сообщить нам.
— Взгляните! — с детской радостью воскликнула Кэтрин. — Взгляните, кузина, взгляните, Барнстейбл! Какими кудрявыми облаками клубятся водяные пары над дымчатой полосой тумана! Они поднимаются высоко к небу, как величественные пирамиды!
— Пирамиды из тумана! Кудрявые облака! — повторил Барнстейбл, легко вскочив на пушку. — Боже мой, — воскликнул он, — да это высокобортное судно под бом-брамселями, трюмселями и лиселями! Оно находится в миле от нас и мчится с попутным ветром, как скаковая лошадь. Теперь мы знаем, почему Сомерс так разговорился в тумане!
— А вот и «Быстрый» выходит из тумана, направляясь к берегу! — закричал Гриффит.
— Под таким облаком парусов должен идти крупный корабль, капитан Мансон, — спокойно сказал лоцман, внимательно глядя вперед. — Пора, джентльмены, увалиться под ветер.
— Что? Прежде чем мы узнаем, от кого бежим? — вскричал Гриффит. — Клянусь жизнью, у короля Георга нет ни одного судна, которое не устало бы раньше, чем окончит партию в кегли с нами, и я…
Суровый взгляд лоцмана укротил пыл молодого человека, и тот замолчал, хотя душа его пылала негодованием.
— Тот же взор, который заметил паруса над туманом, мог бы разглядеть вице-адмиральский флаг, реющий еще выше в небе, — хладнокровно сказал лоцман. — Англичане, хотя они и делают много ошибок, все же не настолько глупы, чтобы дать военное время офицеру такого чина под команду всего один фрегат или назначить простого капитана командовать целым флотом. Они умеют ценить тех, кто проливает кровь за их страну, поэтому Англии и служат с таким усердием! Поверьте мне, капитан Мансон, этот флаг и многочисленные паруса означают не что иное, как линейный корабль!
— Увидим, сэр, увидим! — ответил старый моряк, поведение которого, по мере того как опасность усиливалась, становилось все более решительным. — Прикажите бить боевую тревогу, мистер Гриффит! У этих берегов мы можем встретить только неприятеля.
Гриффит отдал необходимые распоряжения, а затем, значительно умерив свой пыл, заметил:
— Если мистер Грэй прав, нам остается только благодарить бога за легкость нашего фрегата на ходу.
Известие о том, что поблизости находится неприятельское судно, уже разнеслось по всем отсекам фрегата. Поэтому, как только загремела барабанная дробь, матросы вскочили с коек и, свернув их в длинные плотные свертки, выбежали на палубу, где ловко уложили их в ряд на бортовые сетки, чтобы лучше предохранить верхние части судна. Пока шли эти приготовления, Гриффит что-то тихо сказал Мерри, который тотчас исчез, уводя дрожащих кузин в наиболее безопасное место, то есть в самый глубокий трюм.
Привели в боевую готовность пушки. Сняли лишние переборки, освободили от мебели командирский салон. Палубные орудия расставили в один непрерывный ряд, образовав грозную морскую батарею, которая по первому сигналу готова была открыть огонь. Открыли ящики с оружием, вывалили на палубу пики, тесаки, пистолеты и прочее необходимое для абордажа снаряжение. Одним словом, с готовностью и ловкостью, поистине удивительными, выполнили необходимые приготовления к бою, хотя со стороны все это могло показаться лишь путаницей и суматохой — настоящим вавилонским столпотворением на корабле. Через несколько минут все было окончено, не стало слышно даже голосов матросов, которые умолкли, как только закончились перекличка и размещение по постам. Наступила гробовая тишина, и, когда Гриффит или командир отдавали приказания, они могли говорить даже тише и спокойнее, чем обычно. Курс корабля изменили: он шел теперь под углом к курсу противника, хотя до последней минуты тщательно старались не показать своего намерения уйти от неприятеля. Поскольку все приготовления были закончены, взоры людей теперь были устремлены на огромные надутые паруса, которые, как облако за облаком, поднимались из тумана, направляясь к северу. Но вот сразу раздвинулась в стороны нависшая над морем пелена густого тумана, и из нее выступил бушприт, а затем и остальной рангоут неизвестного корабля, несущий огромные паруса, против которых мачты казались лишь хрупкими прутьями. Еще с минуту пары тумана цеплялись за реи плавучего гиганта, но быстроходный корабль очень скоро стряхнул их с себя, и тогда перед взорами наших моряков предстал весь его огромный черный корпус.
— Один, два… три ряда зубов! — сказал Болтроп, подсчитывая ряды пушек, ощетинившихся вдоль бортов. — Трехпалубное судно! Сам Джек Мэнли показал бы корму перед таким молодцом, и даже Шотландский пират бежал бы от него!
— Держи по ветру, старшина! — крикнул капитан Мансон. — Когда неприятель в четверти мили от нас, медлить нельзя! Пошлите всех наверх, мистер Гриффит. Распорядитесь поднять все паруса, от клотика до нижних лиселей. Скорее, сэр, скорее!.. Уваливайся больше под ветер, рулевой! Уваливайся, будь ты проклят!
Необычная суровость старого командира подействовала на команду, как зов из морских глубин, и они, не ожидая привычных сигналов боцмана и барабанщика, сами бросились от орудий на помощь тем, кто поднимал паруса. Снова минута суматохи, которая неопытному глазу показалась бы полным нарушением порядка на корабле, где все руки и языки пришли в движение. Но вот раскрылись глубокие складки легкой парусины, и она взвилась по всей линии мачт фрегата в дополнение к обычным парусам, широко нависая над водой по обеим сторонам судна. Минута бездействия сменила единодушные усилия, и ветер, который подгонял трехпалубный корабль неприятеля, заиграл также в парусах фрегата. Ход последнего ускорился, и он начал заметно выигрывать расстояние у своего опасного противника.
— Поднимается туман! — воскликнул Гриффит. — Если ветер продержится еще час, мы уйдем от англичанина дальше, чем на пушечный выстрел!
— Эти девяностопушечные корабли очень легки на ходу, — тихо сказал капитан, чьи слова предназначались только для первого лейтенанта и лоцмана. — Нам предстоит борьба!
Пристально следя за всеми движениями неприятельского корабля, лоцман сказал:
— Он заметил, что мы хотим уйти от него, и готовится к бою. Наше счастье, если нас минует его залп!.. Немного отклонитесь от курса, мистер Гриффит. Легонько поверните руль… Если он накроет нас своим огнем, мы погибли!
Капитан с легкостью юноши вскочил на фальшборт и тотчас убедился в справедливости догадки лоцмана.
Еще несколько минут оба судна шли полным ходом, внимательно присматриваясь друг к другу, словно два искусных бойца. Иногда английский корабль чуть отклонялся от курса, а когда замечал, что его маневр разгадан, вновь осторожно менял направление. Наконец он сделал внезапный решительный поворот, и американцам стало ясно, с какой стороны ожидать нападения. Капитан Мансон молча — в эту минуту слова не были нужны, — выразительным жестом указал Гриффиту направление, которым должен был идти фрегат, чтобы избежать грозной опасности. Оба судна сделали поворот оверштаг, обратив носы к берегу, и представший перед фрегатом черный борт огромного трехпалубного линейного корабля с тремя ярусами батарей изрыгнул поток огня и дыма с таким страшным ревом, что за ним уже не был слышен угрюмый рокот спящего океана. Даже самые храбрые на фрегате содрогнулись, когда на них обрушилась эта лавина чугуна, и взоры всех в тупом оцепенении следили за быстрым полетом страшных разрушительных снарядов. Но вот среди грохота послышался голос капитана Мансона, который рукой указывал, куда следовало держать.
— Навстречу ему! Поворачивайте навстречу! Навстречу, мистер Гриффит, навстречу!
Гриффит настолько предвидел его приказание, что уже велел встать на прежний курс, но, пораженный страшным выкриком капитана, он повернул голову и увидел, что почтенный моряк взлетел на воздух, причем рука его все еще махала шляпой, волосы развевались по ветру, а в глазах уже отразилось сознание смерти.
— О боже! — воскликнул молодой человек, бросаясь к борту, где он успел лишь увидеть, как исчезло в окрашенных кровью волнах безжизненное тело командира. — В него попало ядро! Спустить шлюпку на воду! Спустить катер, «Тигра», что угодно…
— Это бесполезно, — прервал его спокойный низкий голос лоцмана. — Он умер как солдат и будет спать в могиле, достойной моряка! Фрегат снова катится на фордевинд, и противник тоже приспускается под ветер.
После этих слов, оторвав взгляд от кровавого пятна на волнах, которое осталось за кормой, молодой лейтенант усилием воли овладел собой и вернулся к исполнению своих обязанностей, с должным спокойствием приняв на себя командование кораблем.
— У нас сорвало часть бегучего такелажа, — доложил штурман, который не отрывал взгляда от рангоута и снастей судна. — И от грот-стеньги отлетел такой кусок, что из него впору сделать целый шлагтов! Да и сквозь паруса кое-где видно небо, но в целом шквал прошел, причинив не так уж много вреда… Я слышал, что капитана Мансона порядком прищемило ядром?
— Он убит! — ответил Гриффит, голос которого все еще был хриплым от волнения. — Его выбросило за борт, сэр! Поэтому нам должно приложить еще больше усердия в эту тяжкую минуту.
— Убит! — удивленно повторил Болтроп, перестав катать во рту табачную жвачку. — И погребен в море! Что делать, могло быть и хуже. Будь я проклят, если не думал, что на всем фрегате не останется ни одной целой планки!
С этим утешительным замечанием штурман медленно удалился и начал весьма толково распоряжаться починкой повреждений. Этот человек, несмотря на грубый нрав, был незаменим на своем посту.
Не успел еще Гриффит обрести полное душевное равновесие, столь необходимое в новой должности, которая была возложена на него при таких неожиданных и ужасных обстоятельствах, как вдруг кто-то слегка тронул его за локоть. Это был лоцман, незаметно приблизившийся к нему.
— Неприятель, по-видимому, удовлетворен достигнутым, — сказал он. — А так как мы гораздо легче на ходу, ему теперь уж довольно трудно повторить то же самое. Капитан должен это понимать, если он настоящий моряк.
— И все же, если он заметит, что мы так быстро уходим от него, — возразил Гриффит, — он поймет, что единственная его надежда — это сбить у нас снасти. Боюсь, он снова пойдет в бейдевинд, и тогда мы опять окажемся у него под бортовым залпом. Вот если бы он постоял так с четверть часа на месте, мы бы успели скрыться!
— Он ведет с нами более верную игру. Разве вы не заметили, что судно, которое мы оставили восточнее, — фрегат? Они, несомненно, принадлежат к одной эскадре. Нарочный успел пустить их по нашему следу. Английский адмирал сначала растянул боевую линию, мистер Гриффит, а теперь он собирает свои корабли, чтобы обеспечить себе выгодную игру.