Лоцман

— Что он обещает? — спросила Сесилия, снова взглянув на жалкого пленника.

— То, что не будет исполнено, — ответила Кэтрин. — Следуй за мной, честный Том, я, по крайней мере, буду верна своему слову.

— Как вы жестоки и упрямы, мисс Плауден!.. Добрая, милая мисс Элис, не откажите молвить слово в мою защиту! Ваше сердце не окаменело от страха за любимого человека, подвергающегося мнимым опасностям…

— Нет, не взывайте ко мне! — ответила Элис, потупив взор. — Не думаю, что жизнь ваша под угрозой. Но я помолюсь всемогущему, чтобы он сжалился над вами.

— Вперед! — скомандовал Том, схватив беспомощного Диллона за шиворот и скорее таща, чем ведя его в коридор. — Если ты, негодяй, издашь хоть один звук, пусть даже в четверть того, какой издает молодой тюлень, впервые глотнув воздуха, ты опять увидишь то, что видел на «Быстром»! Мой гарпун остер, а старая рука еще не разучилась его метать!

После этой угрозы не стало слышно даже тяжелого, прерывистого дыхания пленника. Увлекаемый своим провожатым, он углубился по следам Кэтрин в таинственные лабиринты здания. Еще несколько минут — и они через небольшую дверь выбрались на свежий воздух. Мисс Плауден, не замедляя шага, повела рулевого через парк к калитке (это была совсем не та калитка, через которую он раньше вступил на луг), и, указав на тропинку, еле видимую в увядшей траве, голосом, в котором слышна была ее забота о безопасности Тома, пожелала ему счастливого пути и скрылась во мраке, как воздушное видение.

Теперь, когда дорога была свободна, Тома не нужно было подгонять. Сунув пистолеты за пояс и взяв поудобнее свой гарпун, он с такой скоростью двинулся по полям вперед, что его спутник едва за ним поспевал. Раз или два Диллон порывался заговорить, но грозное «Молчать!» заставляло его сомкнуть уста. Наконец, заметив, что они приближаются к утесам, он сделал последнюю попытку обрести свободу, предложив Коффину большую взятку. Рулевой ничего не ответил, но, когда пленник начал было втайне надеяться, что предложение его будет принято, он вдруг почувствовал, как холодное острие гарпуна пронзило его одежду и даже оцарапало кожу.

— Лжец! — повторил Том. — Еще одно слово — и я проткну тебя насквозь!

С этой минуты Диллон стал молчалив, как могила.

Так и не встретив отряда, который был послан на поиски Барнстейбла, они подошли к краю утесов неподалеку от того места, где недавно совершили высадку. Старый моряк на миг остановился над обрывом и опытным взглядом окинул расстилавшееся перед ним широкое водное пространство. Море уже не дремало, оно волновалось и катило к подножию скал сердитые волны, разбивая их гребни и высоко вскидывая белую пену. Окинув взором весь восточный горизонт, рулевой глухо простонал, а потом, с силой ударив рукояткой гарпуна о землю, пошел дальше по самому краю утесов, бормоча страшные проклятия, которые его спутник со страху не преминул принять на свой счет. Ему казалось, что разгневанный и возбужденный старый моряк с нарочитой отчаянностью шагает над самой пропастью, невзирая на ночной мрак и порывы ветра, который время от времени с яростью набрасывался на них. Беспомощный Диллон был уверен, что жизнь его на волоске. Но, по-видимому, у рулевого были свои причины для такого кажущегося безрассудства. Когда они прошли примерно половину расстояния между местом, где высадился Барнстейбл, и тем, где он договорился встретиться со своим рулевым, в минуту затишья между порывами ветра до них смутно донеслись голоса, и рулевой сразу замер на месте. Некоторое время он напряженно прислушивался и, по-видимому, принял решение. Он повернулся к Диллону и заговорил. И, хотя он произносил слова шепотом, голос его был тверд и решителен:

— Одно слово — и ты умрешь! Мы начинаем спускаться. Тебе придется делать это так, как делают моряки: ложись на брюхо и ползи. Спускайся, приказываю я тебе, не то я сброшу тебя в море, как собаку!

— Пощади, пощади! — умолял его Диллон. — Мне трудно сделать это даже днем, а сейчас я непременно погибну.

— Спускайся! — приказал Том. — Или…

Диллон больше не противился и начал спускаться, дрожа от страха, ибо под ним был отвесный склон. Тотчас же начал спускаться и рулевой, причем сделал он это так поспешно, что столкнул Диллона с выступа утеса, и тело бедняги повисло в воздухе над угрюмым прибоем, грохотавшим внизу. Невольный крик вырвался из груди Диллона, когда он почувствовал, что повис в воздухе, и этот крик прозвучал во мраке, как зловещий вопль духа бурь.

— Еще разинешь рот — и я обрублю буксир, негодяй! — решительно сказал моряк. — Тогда ты канешь в вечность.

Теперь шаги и голоса были отчетливо слышны, а затем на краю обрыва, прямо над ними, показался отряд вооруженных людей.

— Это был голос человека, — сказал один из них. — Так кричат люди в беде.

— Быть не может, чтобы это были те, кого мы ищем, — возразил сержант Дрилл. — Ни один пароль, который мне когда-либо довелось услышать, не звучит так, как этот крик.

— Говорят, такие крики часто можно услышать во время шторма на нашем берегу, — произнес кто-то с гораздо меньшей уверенностью. — Это голоса утонувших моряков.

В ответ послышался негромкий смех, а затем две-три шутки насчет суеверия их товарища. Но, по-видимому, слова его все же произвели впечатление даже на тех, кто не верил в чудеса, ибо после нескольких таких же замечаний весь отряд быстрым шагом удалился с утесов. Рулевой все это время стоял неподвижно, как служившая ему опорой скала, удерживая груз не только собственного тела, но и тела Диллона. Когда солдаты ушли, он высунул голову над обрывом, чтобы разведать обстановку, а затем подняв своего почти бесчувственного пленника, благополучно поставил его на выступ скалы, куда затем ступил и сам. Он не стал тратить время на объяснения, но Диллон почувствовал, как его снова с прежней скоростью толкают вперед. Через несколько минут они достигли расселины, по которой Том спустился со смелостью моряка, таща пленника за собой. Вскоре они уже стояли на берегу. У самых ног их играли волны, с плеском набегая на песок и разбиваясь в пену. Склонившись так низко, что гребни волн очутились на одном уровне с горизонтом, рулевой разглядел качавшуюся за линией прибоя темную шлюпку.

— Эй, ариэльцы! — крикнул Том настолько громко, что крепчавший ветер донес его голос до слуха уходивших солдат.

Но эти звуки показались им сверхъестественными и только заставили их ускорить шаг.

— Кто зовет? — раздался знакомый голос Барнстейбла.

— Бывший ваш учитель и нынешний ваш слуга, — ответил рулевой паролем собственного изобретения.

— Это он! — обрадовался лейтенант. — Травите канат, ребята, травите!.. Входи в прибой, Том!

Том поднял Диллона на руки. Перебросив его через плечо, как пробковый пояс, он вошел в полосу пены, на гребне которой качалась шлюпка, и, прежде чем у пленника хватило времени протестовать или просить, он снова очутился рядом с Барнстейблом.

— Кто это? — спросил лейтенант. — Это не Гриффит?

— Быстрее выбирайте канат и снимайте с якоря! — потребовал возбужденный рулевой. — Если любите «Ариэль», ребята, гребите изо всех сил, не жалея рук!

Барнстейбл знал своего рулевого и не задавал ему вопросов, пока вельбот не миновал буруны. Шлюпка то поднималась на пологие вершины валов, то опускалась в борозды между ними, но неизменно разрезала их носом, как ножом, с удивительной скоростью направляясь к бухте, где стояла на якоре шхуна. И тогда рулевой сам в немногих и горьких словах поведал командиру о предательстве Диллона и об угрожающей шхуне опасности.

— Солдат не так легко собрать в ночную пору, — заключил Том, — а из тех разговоров, что мне довелось услышать, я понял, что нарочному придется сделать порядочный крюк и обогнуть бухту. Если бы не этот проклятый норд-ост, мы бы успели> порядком опередить их. Но сейчас судьба наша в руках провидения! Гребите, ребята, гребите! Нынче все зависит от вашей гребли.

Барнстейбл в глубоком молчании выслушал этот неожиданный рассказ, который для Диллона прозвучал погребальным звоном, а затем, стиснув зубы, вполголоса произнес обращаясь к пленнику:

— Подлец! Кто посмеет упрекнуть меня, если я брошу тебя в море на съедение рыбам?! Но если шхуне суждено будет лечь на дно морское, то и у тебя не будет иной могилы!

ГЛАВА XXIV

Будь я могучий бог, я вверг бы море

В земные недра, но не дал ему

Такой корабль прекрасный поглотить.

Шекспир. «Буря»

Когда вельбот вошел в полосу прибоя, рулевой, из соображений гуманности, развязал Диллону руки на тот случай, если со шлюпкой приключится беда. Закутавшись в плащ, пленник стал размышлять о событиях последних часов с той коварной злобой и трусливостью, которые были основными чертами его характера. Ни Барнстейбл, ни Том не были склонны мешать ему, так как оба они были слишком заняты собственными мрачными мыслями, чтобы тратить время на лишние слова. Среди угрюмого рокота волн и мрачного свиста ветра, носившегося над широкими просторами Северного моря, время от времени звучали только короткие приказания лейтенанта, который, окидывая взглядом разбушевавшуюся стихию, казалось, пытался умилостивить злого духа бури, и окрики рулевого, подбадривавшего гребцов. Целый час моряки усиленно боролись со все растущими валами, и наконец вельбот, обогнув северный мыс нужной бухты, благополучно миновал буруны и вошел в ее спокойные уединенные воды. Еще слышно было, как свистел ветер над высокими берегами бухты, но в ней самой над спокойной поверхностью воды царило безмолвие глубокой ночи. Тени береговых холмов, казалось, собрались вместе в середине бухты, создавая пелену непроглядного мрака. Шхуны нигде не было видно.

— Все тихо, точно вымерло, — с тревогой заметил Барнстейбл, когда вельбот заскользил по спокойной поверхности бухты.

— Не дай бог такой тишины! — воскликнул рулевой. — Смотрите, смотрите! — продолжал он, понизив голос, словно боялся, что их могут подслушать. — Вот шхуна, сэр… Смотрите правее. Видите полосу чистого неба над морем, справа от леса, вон там? Длинная черная линия — это грот-стеньга нашей шхуны. Я узнаю ее по наклону. А вот и вымпел ее полощется около той яркой звезды. Да, сэр, наши звезды еще пляшут в выси среди звезд небесных! Шхуна покачивается легко и спокойно, как спящая чайка.

— Наверное, на «Ариэле» все спят, — сказал командир. — Ха! Честное слово, мы пришли вовремя! Солдаты начинают шевелиться!

Зоркий взгляд Барнстейбла заметил мелькание фонарей в амбразурах батареи, и сейчас же донесся заглушённый, но явственный шум возни на палубе шхуны. Лейтенант потирал руки от восторга, который подавляющее большинство наших читателей, вероятно, не поймет, а Длинный Том, когда слух убедил его, что «Ариэль» в безопасности и команда его начеку, залился тихим, беззвучным смехом. Неожиданно весь корпус и рангоут их плавучего жилища выступили из тьмы; тихая бухта и окружающие холмы озарились вспышкой света, внезапного и ослепительного, как самая яркая молния. Барнстейбл и рулевой вперили взгляды в шхуну, как бы пытаясь увидеть больше, чем доступно человеческому глазу. Но не успело еще с вершин холмов прогрохотать эхо от выстрела тяжелой пушки, как над шлюпкой, подобно стону урагана, просвистело ядро» затем последовал тяжелый всплеск и лязг чугунной массы, когда ядро, отскочив рикошетом от воды, со страшной яростью запрыгало по скалам на противоположной стороне бухты, раскалывая камень и дробя его на куски.

— Если с первого раза прицел плох, для противника это хорошее предзнаменование, — заметил рулевой. — Дым мешает смотреть, а перед рассветом всегда особенно темно.

— Мальчуган для своих лет творит чудеса! — вскричал восхищенный лейтенант. — Смотри-ка, Том, он в темноте переменил позицию, англичане же стреляли по тому месту, где «Ариэль» стоял днем: помнишь, мы оставили его на створе между батареей и вот тем холмом? Что бы осталось от нас, если бы эта тяжелая штука пробила палубу шхуны и вышла ниже ватерлинии?

— Мы навсегда завязли бы в английском иле — железо и балласт потянули бы нас на дно, — ответил Том. — Такой выстрел прямой наводкой разнес бы в щепы нашу обшивку, и вряд ли даже наши пехотинцы успели бы прочесть молитву!.. Гребите к носу, ребята!

Не следует думать, что в продолжение этого обмена мнениями между лейтенантом и рулевым гребцы сидели без дела. Напротив, вид их судна подействовал на них подобно заклинанию, и, считая, что всякую осторожность уже можно отбросить, они удвоили усилия. Как раз в ту минуту, когда Том произнес последние слова, вельбот подошел к борту «Ариэля». Хотя Барнстейбл, вздохнувший легче после томительной тревоги и уверенный, что сумеет уйти от врага, весь дрожал, охваченный возбуждением, тем не менее он принял на себя командование шхуной с суровой уверенностью, которую моряки считают необходимой в минуты наибольшей опасности. Он отлично знал, что любое тяжелое ядро из тех, которыми неприятель продолжал осыпать бухту с высоты, может оказаться роковым, если пройдет через легкую обшивку «Ариэля» и откроет доступ воде, от которой нет достаточной защиты. Вполне сознавая критическое положение шхуны, он отдавал приказания тем твердым, спокойным тоном, который гарантирует беспрекословное послушание. Повинуясь общему порыву, команда «Ариэля» быстро выбрала со дна якорь, а затем мощными усилиями, с помощью длинных весел, направила судно прямо к батарее, под прикрытие высокого обрыва, увенчанного облаком пушечного дыма, которое при каждом новом залпе с берега окрашивалось в разные цвета, как окрашиваются облака на закате солнца. Пока моряки могли удерживать свою маленькую шхуну под покровом берега, они были в безопасности. Но, когда они начали выходить из спасительной тени, приближаясь к открытому морю, Барнстейбл заметил, что весла не в силах двигать судно против ветра, а темнота больше не скрывает его от глаз неприятеля, который тем временем выслал вперед наблюдателя, чтобы определить местонахождение шхуны. Поэтому он решил теперь уже не прятаться и своим обычным бодрым голосом отдал приказание поставить все паруса.

— Теперь пусть делают все, что хотят, Мерри! — добавил он. — Мы отошли на такое расстояние, что выстрелы уже не так опасны для нас.

— Чтобы помешать «Ариэлю» стать на ветер, им следовало бы иметь более искусных пушкарей, чем эти ополченцы, добровольцы и тыловики… или как там еще они себя называют, — ответил бесстрашный юноша. — Но скажите, зачем вы привезли с собой обратно этого Иону, сэр? Взгляните на него при свете каютной лампы. Он закрывает глаза при каждом выстреле, будто ждет, что ядро попадет прямо в его уродливую желтую физиономию. И что слышно, сэр, о мистере Гриффите и капитане пехотинцев?

— Не напоминайте мне о нем, — ответил Барнстейбл, с такой силой сжав плечо юноши, на которое слегка опирался, что тот даже присел от боли. — Не напоминайте о нем, Мерри! В эти минуты мне нужны все мои душевные силы, а когда я думаю об этом Диллоне, мне трудно выполнять свои обязанности. Но время еще придет. Ступайте, сэр, ветер посвежел, а мы входим в узкий фарватер.

Молодой моряк тотчас повиновался приказанию, отданному, как всегда, решительным голосом и означавшему, как Мерри хорошо понимал, что он снова должен помнить о разнице в возрасте и служебном положении, о которых Барнстейбл, разговаривая с юношей, сам часто забывал. Паруса к этому времени были поставлены, и, как только шхуна приблизилась к выходу из бухты, ветер, который все крепчал, подхватил легкое суденышко. Рулевой, который, за отсутствием большинства младших офицеров, действовал на баке как человек, чьи годы и опытность дают ему право если не командовать, то хотя бы советовать при таких обстоятельствах, подошел к тому месту, где стоял командир.

— Ну, мистер Коффин, — сказал Барнстейбл, который хорошо понимал стремление старого моряка во всех трудных случаях быть рядом с ним, — что вы думаете о наших делах? Эти джентльмены на холме подняли большой шум, я более не слышу даже свиста их ядер. А ведь они, наверное, видят наши паруса на фоне широкой полосы света, которая идет по горизонту со стороны моря.

— Да, сэр, они видят нас и норовят получше прицелиться. Сейчас мы идем поперек линии их огня, да еще при ветре в десять узлов. Но, как только мы повернем и окажемся на одной линии с их пушками, мы увидим, а то и почувствуем их работу. Пушку тридцатидвухфунтового калибра не так легко наводить, как охотничье ружье.

Барнстейбл сразу понял всю справедливость этого замечания, но, так как судну неизбежно нужно было занять то положение, о котором говорил рулевой, капитан тотчас отдал соответствующие распоряжения, и за столь же короткое время, какое потребовалось нам, для того чтобы об этом рассказать, шхуна сделала поворот и обратилась носом к морю.

— Либо они доконают нас сейчас, либо уж никогда! — воскликнул лейтенант по окончании маневра. — Если, миновав северный мыс, мы выйдем на ветер, то окажемся в открытом море, и через десять минут нам нипочем будет и карманная пушка королевы Анны, которая, как ты знаешь, посылала ядра из Дувра в Кале! note 58

— Да, сэр, я слышал об этой пушке, — спокойно ответил рулевой. — Это, наверное, была хорошая штучка, если пролив и раньше был такой ширины, как сейчас. Но я предвижу, капитан Барнстейбл, кое-что пострашнее дюжины самых тяжелых пушек, будь они от нас на расстоянии хоть в полмили. Вода уже пузырится в подветренных шпигатах, сэр!

— Ну и что из этого? Разве вода не окатывала частенько наши пушки и даже рангоут, не причиняя «Ариэлю» ни малейшего вреда?

— Да, сэр, да! Все это так, и нам нечего бы опасаться, будь это в открытом море, — чего еще нужно человеку в жизни! Но, когда мы выйдем из этого канала, нас сильным норд-остом может прижать к берегу. Вот чего я боюсь, капитан Барнстейбл, больше, чем всех английских ядер и всего английского пороха!

— И все же, Том, об этих мячиках тоже не следует забывать. Ребята на батарее теперь знают дистанцию и могут как следует целиться. Мы идем довольно быстро, мистер Коффин, но тридцатидвухфунтовые ядра могут догнать нас даже при самом благоприятном ветре.

Том бросил беглый взгляд на батарею, где солдаты снова открыли огонь с такой яростью, которая свидетельствовала о том, что они видят свою цель, и ответил:

— Нет ничего хуже попыток увильнуть от ядра, ибо оно предназначено для выполнения своей работы точно так же, как каждый корабль назначается крейсировать в тех или иных широтах. Что же касается ветра и погоды, то за ними моряку нужно всегда смотреть в оба глаза — он должен знать, ставить ему паруса или убирать их. Этот южный мыс выдается на целых девять миль в море, а на севере лежат мели, среди которых не дай бог нашему судну очутиться снова!

— Мы выберемся из этой бухты, старина, — воскликнул лейтенант, — и для этого нам хватит галса длиной в три мили!

— Бывало, что и более длинные галсы оказывались слишком коротки, — ответил рулевой, покачивая головой. — Бурное море, противный прилив да берег под ветром могут привести к беде.

Не успел лейтенант ответить веселым смехом на это замечание, как над головой у них раздался свист ядра, и тотчас послышался треск расщепленного дерева. Верхушка грот-мачты, мгновение покачавшись на штормовом ветру, рухнула на палубу, увлекая за собой парус и стеньгу, на которой, как говорил рулевой, красовался среди звезд небесный вымпел с американской эмблемой.

— Вот несчастье! — не удержавшись, воскликнул Барнстейбл, но тут же, собравшись с духом, отдал приказание очистить палубу от обломков и закрепить хлопавшую на ветру парусину.

Как только пришла необходимость действовать, мрачность Тома как рукой сняло, и он первым бросился исполнять приказания командира. Из-за потери всех парусов на грот-мачте «Ариэль» был настолько снесен со своего прежнего курса, что для него оказалось нелегким делом снова выйти на ветер и обогнуть мыс, который выдавался в море с подветренной стороны. Однако благодаря искусству Барнстейбла и отличным качествам судна необходимый маневр все же был выполнен, и шхуна, увлекаемая ветром, от ярости которого она уже не была защищена, как прежде, тяжело поползла вдоль берега, держась как можно дальше от бурунов. Матросы тем временем прилагали все усилия, чтобы лучше укрепить и поднять парус на остатках грот-мачты. Огонь батареи прекратился, как только «Ариэль» обогнул мыс, но Барнстейбл, который не спускал глаз с моря, заметил, что впереди, как и предсказывал рулевой, их ждет еще более грозная опасность. Когда повреждения были по возможности устранены, Том Коффин, проследив за тем, как укрепляют паруса, снова подошел к лейтенанту и возобновил разговор:

— Нам было бы лучше, если бы это ядро оторвало руку или ногу у кого-либо из наших лучших матросов, чем лишило «Ариэля» мачты. Полностью зарифленный грот-парус может оказаться большим подспорьем при попутном ветре, но он не помогает держать судно в бейдевинд.

— Что тебе еще нужно, Том Коффин? — спросил Барнстейбл. — Ты видишь, шхуна идет вперед, удаляясь от берега. Не можешь же ты требовать, чтобы судно летело прямо в зубы шторму? Или прикажешь мне сдаться и выкинуться тотчас же на берег?

— Ничего мне не нужно, капитан Барнстейбл, — ответил старый моряк, задетый неудовольствием командира. — Я уверен, что вы лучше многих можете вывести корабль в открытое море. Но, сэр, когда офицер в аббатстве рассказал мне о намерении потопить «Ариэль» на якорной стоянке, признаюсь, я испытал такую тревогу, какой никогда не знавал. Я так ясно увидел шхуну погибшей, как вы сейчас видите этот остаток мачты. И, признаюсь откровенно, мужество мое дало сильный крен на подветренный борт, потому что, само собой разумеется, корабль, на котором я плаваю, я люблю, как самого себя.

— Перестань каркать, старый морской ворон! Ступай-ка да присмотри, чтобы передние паруса стояли как следует… Подожди! Подойди сюда, Том. Если тебе снова померещатся крушения, акулы и другие столь же приятные вещи, храни их в своей глупой голове и не превращай мой бак в гостиную для привидений. Ребята начинают посматривать в подветренную сторону чаще, чем мне бы хотелось. Отправляйся, дурак, и бери пример с мистера Мерри, который сидит на твоей пушке и поет, будто он в церкви своего отца!

— Ах, капитан Барнстейбл, мистер Мерри еще ребенок! Он мало знает и поэтому ничего не боится. Но я подчиняюсь вашим приказаниям, сэр, и если кто-нибудь из команды оробеет во время шторма, то уж, верно, не потому, что услышит плохие слова от старого Тома Коффина.

Однако, несмотря на обещанную покорность, рулевой замешкался и снова подошел к командиру.

— Капитан Барнстейбл, пожалуйста, велите мистеру Мерри слезть с пушки: я сам из многолетнего опыта знаю, что петь во время шторма — это значит навлечь на корабль еще более сильный ветер, ибо тот, кто правит бурями, не бывает доволен, когда слышит голос человека в минуту, избранную им самим, для того чтобы дохнуть на воду.

Барнстейбл не знал, смеяться ли ему над суеверием рулевого или уступить впечатлению, которое произвели на него его серьезные, торжественные слова. Но через секунду лейтенант забыл о них, заставив себя прогнать тот суеверный страх, который, он чувствовал, подползает к самому его сердцу. Тем не менее он подозвал легкомысленного юношу к себе, и тот из уважения к священности шканцев немедленно перестал напевать. Том не торопясь отправился на бак, по-видимому весьма довольный тем, что ему удалось осуществить столь важное мероприятие.

Еще несколько часов «Ариэль» продолжал бороться с ветром и волнами; когда же проснулся день, измученные моряки получили возможность лучше уяснить себе, насколько опасно их положение. По мере усиления шторма на шхуне постепенно убавляли парусов, пока не осталось столько, сколько было необходимо, чтобы корабль не выбросило на берег. С самого рассвета Барнстейбл с растущей тревогой следил за погодой, тем самым доказывая, что он уже более не пренебрегает предчувствиями рулевого. С наветренной стороны он видел огромные массы зеленой воды, увенчанные хребтами пены; они катились к берегу с силой, которой, казалось, ничто не могло противиться. Были минуты, когда лучи восходящего солнца пронизывали сметаемые ветром с волны на волну водяные брызги, и тогда казалось, что весь воздух насыщен сверкающими жемчужинами. А в сторону берега смотреть было еще страшнее. Скалы, высившиеся на расстоянии полумили с подветренного борта шхуны, были почти все время скрыты от глаз пирамидами воды, которые буйная стихия, встречая внезапную преграду, бросала высоко в воздух, как бы стремясь прорвать границы, поставленные природой ее господству. Весь берег, начиная от дальнего мыса на юге и кончая уже знакомыми нам мелями, простиравшимися далеко от курса шхуны в противоположном направлении, был окаймлен широкой полосой пены, войти в которую было бы гибелью для самого могучего корабля.

Однако «Ариэль» легко и уверенно скользил по волнам, хотя и поддавался их мощным толчкам, так что казалось — вот-вот он исчезнет в бездне, которая то и дело разверзалась под ним, словно намереваясь поглотить маленькое судно. Среди команды уже прошел слух об опасном положении шхуны, и моряки поминутно обращали взоры то на маленький клочок паруса, с помощью которого судно еще продолжало сопротивляться шторму, то на страшные берега, сулившие столь мрачную перспективу. Даже Диллон, до которого дошли разговоры о грозящей опасности, выполз из каюты, где он скрывался, и бродил по палубе, жадно ловя каждое слово, срывавшееся с губ не обращавших на него внимания угрюмых моряков. В эти минуты тревожного ожидания лишь рулевой оставался совершенно спокойным. Он знал, что использованы все средства, чтобы увести судно от берега, и ясно видел тщетность этих усилий. Но, считая себя как бы принадлежностью шхуны, он приготовился разделить ее участь, какова бы она ни была. Барнстейбл был мрачен, но мрачность эта проистекала не из боязни за самого себя, а из чувства ответственности за весь экипаж, какое испытывает всякий командир корабля в минуты опасности. Тем не менее на шхуне по-прежнему царила строжайшая дисциплина. Правда, два-три старых матроса стали шушукаться, предлагая потопить страх перед грядущей смертью в вине, но Барнстейбл таким тоном приказал принести пистолеты, что люди тотчас же отказались от своего намерения, и, хотя смертоносное оружие так и осталось лежать нетронутым на шпиле, куда его положил вестовой, других попыток неповиновения среди экипажа обреченного судна не наблюдалось. Напротив, моряки выполняли свои повседневные обязанности с особым вниманием, и человек, незнакомый с морскими обычаями, нашел бы просто странным, что люди, которые, казалось, должны быть поглощены мыслями, внушаемыми этим грозным часом, то и дело занимались какими-то мелочами: свертывали канаты, устраняли малейшие повреждения, причиняемые поминутно заливавшими низкую палубу «Ариэля» волнами, трудясь с такой тщательностью и усердием, будто корабль все еще стоял в бухте. Властная рука была простерта над молчаливым экипажем, но не из тщеславного желания командовать во что бы то ни стало, а для сохранения единства действий, которое одно только могло дать людям хотя бы слабый луч надежды.

— Под таким лоскутком парусины «Ариэль» не может двигаться вперед, — мрачно заметил Барнстейбл, обращаясь к рулевому, который, сложив на груди руки, балансировал на самом краю шканцев и хладнокровно взирал на безумные прыжки шхуны среди волн, готовых похоронить ее в пучине. — Бедняга, встречая волну, дрожит, как испуганный ребенок.

— Если бы мы еще хоть на час уберегли грот-мачту, — ответил Том, глубоко вздохнув и покачав головой, — то успели бы выбраться в открытое море и пройти в стороне от мелей. А в теперешнем нашем положении, сэр, ни одному смертному не дано вести судно против ветра. Шхуну несет к берегу, и, если только богу не угодно будет прекратить этот ветер, не пройдет и часа, как мы окажемся в бурунах.

— Нам остается только отдать якорь. Это средство еще может спасти нас.

Том повернулся к командиру и торжественно возразил ему с той уверенностью, которая возникает только из долголетнего опыта в минуты большой опасности:

— Привяжи мы самый толстый канат к самому тяжелому якорю, и это не удержало бы нас, хотя судно-то у нас легкое! Норд-ост на Северном море унимается лишь тогда, когда сам исчерпает себя, а перелом к затишью наступает только с заходом солнца. Вот тогда, вероятно, станет тихо, потому что ветры слишком уважают славу небес, чтобы дуть изо всей силы им прямо в лицо.

— Мы должны выполнить свой долг перед родиной и перед собой, — сказал Барнстейбл. — Ступай приготовь два якоря и самые прочные канаты. Мы отдадим якоря один за другим и вытравим, на худой конец, двести сорок саженей каната. Это еще может спасти шхуну. Пригляди, чтобы все было готово к постановке на якорь. Придется также срубить оставшуюся мачту. Пусть ветер гуляет по голому корпусу!

— Если бы вся опасность была только от ветра, мы, пожалуй, могли бы еще продержаться до заката солнца, — ответил рулевой. — Но какой канат удержит судно, которое временами окунается в воду по фок-мачту?

Однако после необходимых приготовлений приказание было выполнено с покорным подчинением воле командира. В ту же минуту, как оба якоря и добавленный к ним стоп-анкер достигли грунта, «Ариэль» повернулся на ветер, и матросы топорами начали рубить остатки длинных наклонных мачт шхуны. Треск падавшего на палубу рангоута, по-видимому, не волновал сознававших всю опасность моряков, и они с прежней молчаливой безнадежностью очистили палубу от обломков. С каким-то лихорадочным любопытством провожали они взглядами уносимые волнами куски дерева, желая увидеть их столкновение с близлежащими скалами. Но еще задолго до того, как эти обломки доплывали до широкой полосы пены, разгневанная стихия скрывала их из виду. Теперь весь экипаж «Ариэля» понимал, что использовано последнее средство для спасения судна. И всякий раз, когда шхуна погружалась в волны, которые заливали ее бак, встревоженным морякам казалось, что якоря вырываются из грунта, а в канате, удерживающем их на якоре, с треском лопается за прядью прядь.

И все это время, пока моряки хватались за последние соломинки надежды, зародившейся в них после того, как были отданы якоря, Диллон беспрепятственно слонялся по палубе. Никто не обращал внимания на его дико блуждающие глаза, прерывистое дыхание и стиснутые руки, ибо люди на шхуне думали только о спасении судна. Но, когда он, в отчаянии и тоске, проследив за отхлынувшими с палубы волнами, решился подойти к группе моряков, которые собрались вокруг рулевого возле большой пушки, его встретили злобные, мрачные взоры, таившие немую угрозу. Однако Диллон был слишком взволнован, чтобы понять их значение.