— Он так же ловко орудует флажками, как и ты… Вот теперь над башней появились два: верхний — белый, а нижний — черный.

— Белый над черным, — быстро повторила про себя Кэтрин и начала перелистывать страницы сборника. — «Мой посланный. Видели ли вы его? „ На это нам придется сообщать ему печальную правду. Вот: желтый, белый и красный. Это значит: «Он взят в плен“. Как удачно, что я предусмотрела такие вопросы и ответы! Что он говорит, Сесилия, в ответ на эту новость?

— Он готовит новые флажки, дорогая… Кэтрин, ты так дрожишь, что колеблешь подзорную трубу… Готово. На этот раз желтый над черным.

— «Гриффит или кто? „ — Он не понял нас, но я, составляя сигналы, помнила и о бедном мальчике. Ага! Вот: желтый, зеленый и красный: «Кузен Мерри“. Теперь он непременно поймет.

— Он убрал сигнал. Новость, по-видимому, встревожила его, ибо он что-то замешкался… А вот снова флажки: зеленый, красный и желтый.

— Он спрашивает, в безопасности ли он. Вот, значит, что заставило его медлить, мисс Говард! — продолжала Кэтрин. — Барнстейбл «не любит» думать о своей собственной безопасности. Но как я отвечу ему? Если мы введем его в заблуждение, то никогда себе этого не простим!

— За Эндрю Мерри бояться нечего, — ответила Сесилия. — И я думаю, если бы капитан Борроуклиф подозревал, что неприятель так близко, он не остался бы за столом.

— Он будет сидеть там, пока есть вино и пока он в состоянии пить, — сказала Кэтрин, — но мы на печальном опыте убедились, что при неожиданных обстоятельствах он мгновенно снова становится солдатом. Все же на этот раз я положусь на его неосведомленность. Вот мой ответ: «Вы пока вне опасности, но будьте осторожны».

— Он быстро понял значение твоего сигнала, Кэтрин, и уже приготовил ответ. На этот раз он выставил зеленый флажок над белым. Ты, кажется, меня не слышишь: зеленый над белым. Что с тобой? Ты онемела? Что он говорит, дорогая?

Кэтрин по-прежнему не отвечала, и Сесилия, оторвав взгляд от подзорной трубы, увидела, что кузина ее уставилась в открытую книгу, но румянец на ее щеках стал еще гуще.

— Надеюсь, твои зардевшиеся щечки и его сигналы не говорят ни о чем плохом, Кэт? — спросила Сесилия. — Может ли зеленый означать его ревность, а белый — твою невинность? Что он говорит, сестрица?

— Он говорит, как и ты, одни глупости, — ответила Кэтрин, вновь принимаясь за свои флажки с обиженным видом, которому явно противоречило радостное выражение ее лица. — Но сложившееся положение требует, чтобы я поговорила с Барнстейблом более свободно.

— Я могу уйти, — сказала Сесилия и направилась к двери.

— Боюсь, Сесилия, я не заслуживаю таких укоризненных взглядов! Это ты сейчас легкомысленна… Ты, вероятно, заметила, что уже начало смеркаться, и продолжать разговор прежним способом становится трудно. Вот сигнал, годный при таких условиях: «когда на часах аббатства пробьет девять, осторожно подойдите к калитке, которая выходит на дорогу с восточной стороны луга. До тех пор прячьтесь». Я приготовила этот сигнал на случай, если понадобится свидание.

— Он видит сигнал, — сказала Сесилия, которая снова заняла место у трубы, — и, по-видимому, намерен подчиниться твоему приказанию, потому что больше я не вижу ни флажков, ни его самого.

Мисс Говард отошла от подзорной трубы, но Кэтрин, прежде чем поставить инструмент обратно в угол, бросила еще один долгий, жадный взгляд на необитаемую башню. Интерес и тревога, возбужденные этим коротким разговором, далеко не удовлетворившим мисс Плауден и ее возлюбленного, породили различные мысли в головках обеих девушек и дали им обильный материал для серьезной беседы, но вскоре вошла Элис Данскомб и сообщила, что их ждут внизу. Даже ничего не знавшая Элис, войдя, сразу же заметила перемену в лицах и манерах обеих сестер, которая показывала, что их секретный разговор не обошелся без спора. Лицо Сесилии отражало тревогу, волнение и печаль, в то время как блеск темных глаз, горящие щеки и гордая, решительная осанка Кэтрин выдавали столь же глубокое чувство совсем иного рода. Ни та, ни другая из девушек после появления Элис ничем не обмолвились о предмете своего спора, и она, ни о чем не спрашивая, повела их прямо в гостиную.

Полковник Говард и Борроуклиф приняли дам с подчеркнутой учтивостью. Порой на лице первого, всегда открытом и благородном, мелькала глубокая грусть, несмотря на явные его попытки сохранить веселый вид, в то время как офицер-вербовщик продолжал хранить непоколебимое хладнокровие и спокойствие. Десятки раз он замечал, что проницательный взор Кэтрин останавливается на нем с таким вниманием, которое человек, менее рассудительный, мог бы истолковать самым лестным для себя образом, но даже это не могло поколебать самообладание капитана. Напрасно Кэтрин пыталась прочесть что-либо на его лице, хранившем маску непреклонного воина, хотя все его поведение казалось особенно непринужденным и естественным. Устав наконец от своих бесплодных наблюдений, взволнованная девушка обратила взор на часы и, к своему удивлению, убедилась, что вот-вот пробьет девять. Поэтому, не обращая внимания на укоризненный взгляд кузины, она встала и вышла из комнаты. Борроуклиф поспешил открыть перед ней дверь, и, когда девушка кивком головы поблагодарила его за внимание, их взгляды еще раз встретились. Но она быстро скользнула мимо него и очутилась в галерее. Минуту Кэтрин оставалась в нерешительности, ибо уловила во взоре капитана тень насмешки, свидетельствовавшую о сознании им своего превосходства и некоем тайном умысле. Однако не в ее натуре было медлить, когда обстоятельства требовали быстрых и смелых действий, и поэтому, набросив на плечи приготовленный заранее темный плащ, она осторожно вышла из здания.

Хотя Кэтрин и подозревала, что Борроуклиф располагает сведениями, способными причинить вред ее возлюбленному, выйдя в сад, она напрасно пыталась обнаружить какие-либо изменения в мерах для обороны аббатства, которые могли бы подтвердить ее подозрения и о которых ей следовало бы сообщить Барнстейблу, дабы он мог избежать тайной опасности. Однако вся диспозиция оставалась такой же, какой она была и до пленения Гриффита и его товарищей. Ее слух уловил тяжелую поступь часового, который быстрыми шагами ходил под окнами арестованных, пытаясь согреться на посту, а когда она остановилась, то услышала и бряцание оружия солдата, охранявшего, как всегда, подход к той части здания, где квартировали его товарищи. Ночь была темная, а небо заволокло тучами, и хотя к концу дня буря несколько утихла, все же ветер был довольно силен и временами завывал в стенах большого здания. Требовалась особая тонкость слуха, чтобы среди такого шума различить даже знакомые звуки. Уверившись, что слух все же не обманул ее, Кэтрин обратила тревожный взгляд в ту сторону, где, по выражению Борроуклифа, находились казармы.

Там все было темно и тихо, но само это спокойствие вызывало у нее новые опасения. Может быть, обычно веселые и шумные солдаты теперь спят? А может быть, эта тишина означает коварные приготовления? Однако размышлять было некогда, и Кэтрин, закутавшись в плащ, легкими и осторожными шагами направилась к тому месту, где она назначила свидание Барнстейблу. Когда она приблизилась к калитке, часы пробили девять, и она снова остановилась, прислушиваясь к печальным звукам колокола, которые донес до нее ветер, словно ожидала, что ближайший же новый удар окажется сигналом и откроет ей тайные намерения Борроуклифа. Наконец, когда замер последний звук, она открыла маленькую калитку и вышла на дорогу. Тотчас из-за угла к ней бросился человек. Сердце Кэтрин учащенно забилось при ее внезапном появлении, и она очутилась в объятиях Барнстейбла. Когда несколько утихла первая радость встречи, молодой моряк рассказал возлюбленной с гибели шхуны и о тех, кто спасся от смерти.

— А теперь, Кэтрин, — закончил он, — я надеюсь, вы пришли сюда с тем, чтобы никогда больше со мной не расставаться. Если же вы вернетесь в старое аббатство, то лишь для того, чтобы помочь освободить Гриффита и потом соединиться со мной навсегда!

— Ну конечно! В том, что вы мне рассказали о вашем положении, столько соблазнительного для молодой девушки, что она не может не бросить дом и друзей. Я просто не знаю, как отказать вам в вашей просьбе, Барнстейбл! Вы обзавелись весьма приличным жилищем; теперь нужен лишь небольшой грабеж, и тогда руины станут вполне обитаемыми. В аббатстве Святой Руфи есть много вещей, которые нам очень пригодятся. Одного только не знаю: куда нас потом переведут — в Йоркский замок или в Ньюкаслскую тюрьму?

— Сейчас не время шутить, моя прекрасная насмешница, — сказал Барнстейбл. — Время и обстоятельства заставляют нас быть серьезными.

— На женщине лежат заботы о домашних удобствах, — ответила Кэтрин, — и я хотела бы добросовестно исполнять свои обязанности. Ночь так темна, что я не могу рассмотреть вашего загорелого лица, но я чувствую, что вы сердитесь. Когда же мы начнем вести хозяйство, если я соглашусь на ваши предложения?

— Я еще не изложил своих планов, и ваши насмешки мне очень неприятны. Судно, которое я захватил, разумеется, подойдет к берегу, как только утихнет шторм, и мы уйдем на нем после того, как разобьем этого англичанина и освободим вас и мисс Говард… Кстати, покидая скалы, я разглядел в открытом море наш фрегат.

— Вот это действительно приятная новость! — обрадовалась Кэтрин, и видно было, что она полна мыслей о будущем. — Все же могут возникнуть такие затруднения, о которых вы и не догадываетесь.

— Затруднений нет и быть не может!

— Не говорите так легко о препятствиях на путях любви, мистер Барнстейбл! Когда это было известно, чтобы любовь существовала без цепей и без преград? Даже я должна потребовать у вас объяснения, хотя мне совсем не хочется об этом вспоминать.

— У меня? Спрашивайте о чем и сколько хотите! Я беззаботный, легкомысленный человек, мисс Плауден, но перед вами я ни в чем не виноват… если только вы не считаете оскорблением мою преданную любовь к вам.

Барнстейбл почувствовал, что маленькая рука сжала его руку, и Кэтрин заговорила тоном столь отличным от ее прежнего шутливого тона, что он невольно вздрогнул, услышав первые слова.

— Мерри принес нам ужасное известие, — сказала она. — Я не хотела этому верить, но выражение лица юноши и отсутствие Диллона подтверждают его слова.

— Бедный Мерри! Итак, он тоже попал в западню! Но им еще предстоит побороться с человеком, который умнее их!.. Так вы спрашиваете об участи этого негодяя Диллона?

— Он был негодяем, — тем же тоном продолжала Кэтрин, — и заслуживал наказания, так как был очень виновен перед вами, Барнстейбл! Но жизнь — дар божий, и ее нельзя отнять даже тогда, когда мстительность человеческая требует жертвы.

— Жизнь у него отнял тот, кто ему ее дал! — ответил моряк. — Неужели Кэтрин Плауден подозревает меня в столь бесчестном поступке?

— Нет-нет, я не подозреваю вас, — воскликнула Кэтрин, — и я никогда не поверю, чтобы вы могли поступить недостойно! Не сердитесь! Вы не должны сердиться на меня, Барнстейбл! Если бы вы слышали жестокие подозрения кузины Сесилии и знали, как воображение рисовало мне ваши обиды и искушение отбросить милосердие, в то время как я решительно отрицала ваше участие в этом деянии, вы бы… вы бы, по крайней мере, поняли, что гораздо легче защищать того, кого любишь, от открытых нападок других, чем от собственного ревнивого чувства.

— Эти слова о любви и ревности оправдывают вас! — вскричал Барнстейбл.

Он как мог утешил Кэтрин, возбуждение которой нашло себе исход в слезах, а потом коротко поведал ей об обстоятельствах смерти Диллона.

— Я надеялся, что мисс Говард лучшего мнения обо мне и не способна на подобные подозрения, — в заключение сказал он. — Гриффит оказался плохим представителем нашего ремесла, если он не сумел изобразить его в лучшем свете.

— Не знаю, избег бы подобных подозрений с моей стороны мистер Гриффит, будь он командиром погибшей шхуны, а вы пленником, — ответила Кэтрин. — Вы и представить себе не можете, сколько нам пришлось слышать о военных обычаях, о заложниках, о карательных экспедициях и казнях! Но теперь у меня словно гора с плеч свалилась, и я почти готова сказать, что согласна пройти долину жизни об руку с вами.

— Вот мудрое решение, милая моя Кэтрин, да благословит вас за него бог! Быть может, спутник ваш и не так хорош, как вы заслуживаете, но вы увидите, что он будет стремиться заслужить ваше одобрение. А теперь давайте подумаем, как нам достигнуть наших целей.

— Вот тут и скрыто одно из препятствий. Боюсь, Гриффит не убедит Сесилию следовать за ним против ее… ее… как это назвать, Барнстейбл?.. Против ее каприза или убеждения. Она не оставит дядюшку, а я не смогу собраться с духом, чтобы покинуть бедную кузину на произвол судьбы даже ради мистера Ричарда Барнстейбла!

— Вы говорите сейчас от чистого сердца, Кэтрин?

— Почти, если не совсем.

— Значит, я жестоко обманут! Легче найти дорогу без карты и компаса в огромном океане, нежели в лабиринте женского сердца!

— Нет-нет, безумец! Вы забываете, что я мала ростом и, значит, сердце у меня близко от головы. Слишком близко, боюсь я, для благополучия их владелицы! Но неужели нет способа заставить Гриффита и Сесилию сделать то, к чему они оба давно стремятся, не применяя, конечно, излишнего насилия?

— Такого способа нет. Он старше меня по чину и в ту же минуту, как я его освобожу, заявит о своих правах командира. В досужее время можно было бы поднять вопрос, обоснованы ли такие права, но сейчас мои люди — вы знаете, это лишь часть экипажа фрегата — не колеблясь, подчинятся приказаниям первого лейтенанта, который не любит шутить там, где дело касается службы.

— Досадно, право, — сказала Кэтрин, — что все мои так славно задуманные планы должны рухнуть из-за упрямства этой своенравной пары; Но прежде всего, Барнстейбл: справедливо ли вы оценили свои силы? Уверены ли вы, что вас ждет успех, что вам не грозит опасность, если вы рискнете осуществить свое предприятие?

— Я совершенно уверен в воинском духе и физических силах моих матросов. Они спрятаны поблизости в таком месте, где никто не вздумает искать неприятеля, и с нетерпением ждут той минуты, когда смогут начать действия. Внезапная атака не только обеспечит победу, но и даст нам ее без кровопролития. Вы поможете нам проникнуть в здание, Кэтрин! Сначала я постараюсь захватить этого офицера-вербовщика, и тогда весь его отряд сдастся без выстрела. Быть может, тогда Гриффит не будет упрямиться. А если нет, я не уступлю командования освобожденному пленнику без борьбы!

— Дай бог, чтобы дело обошлось без кровопролития! — прошептала Кэтрин, немного встревоженная той картиной, которая возникала в ее воображении во время речи моряка. — И я торжественно заклинаю вас, Барнстейбл, именем вашей любви ко мне и ко всему тому, что для вас священно, защитить от опасности полковника Говарда! Я не прощу даже оскорбления моему горячему, упрямому, но вместе с тем доброму опекуну. Мне кажется, я и без того доставила ему много хлопот, и боже избави, чтобы я оказалась для него причиной серьезного несчастья!

— Не только он сам, но и все вокруг него будут вне опасности, Кэтрин! Вы в этом убедитесь, когда услышите мой план. Не пройдет и трех часов, как я стану хозяином старого аббатства. ЕР Гриффиту… да, Гриффиту… придется подчиняться мне до тех пор, пока мы снова не выйдем в море.

— Не предпринимайте ничего, покуда не будете окончательно уверены, что сумеете взять верх не только над врагами, но и над друзьями, — заметила встревоженная Кэтрин. — Помните, и Гриффит и Сесилия так носятся со своими тонкими чувствами, что ни тот, ни другая не будут вашими союзниками.

— Вот что значит провести лучшие годы жизни в четырех стенах, корпя над латинской грамматикой и тому подобной чепухой! Лучше бы он провел их на борту славного корабля да учился самое большее тому, как составлять отчет о дневной работе да определять, где находится корабль после шторма. Обучение в колледже годится лишь для человека, который должен как-то изворачиваться, но оно не приносит большой пользы тому, кто не боится изучать человеческую природу, глядя людям прямо в лицо, и чья рука всегда так же готова действовать, как язык — говорить. И вообще я заметил, что глаза, привыкшие читать по-латыни, плохо читают показания компаса и плохо видят сквозь ночной шквал. Тем не менее Гриффит — настоящий моряк, хотя мне доводилось слышать, как он читал Новый завет по-гречески! Слава богу, у меня хватило соображения сбежать из школы на второй день после того, как там попытались учить меня иностранному языку, и я уверен, что не стал из-за этого менее честным человеком и менее искусным моряком!

— Неизвестно, кем вы могли бы стать при иных обстоятельствах, Барнстейбл, — сказала его возлюбленная, которая не могла не подтрунивать даже над тем, кого горячо любила, — но я не сомневаюсь, что при надлежащем воспитании из вас вышел бы недурной пастор!

— Уж если вы заговорили о пасторах, Кэтрин, могу напомнить вам, что у нас на фрегате тоже есть слуга божий… Но выслушайте мой план. О служении господу мы поговорим позже, когда представится случай.

И затем Барнстейбл изложил свой план нападения на аббатство. План этот — его предстояло претворить в жизнь в ту же ночь — казался так легко осуществимым, что Кэтрин, при всех своих подозрениях насчет Борроуклифа, вынуждена была согласиться, что он должен увенчаться успехом. На возникшие у нее возражения молодой моряк ответил с пылом человека, твердо идущего к цели, и привел ряд доводов, показывавших, что в деле, требующем смелости и находчивости, он может быть очень серьезным противником. В стойкости и верности Мерри он не сомневался. Что же касается мальчишки-разносчика, то он полагал, что, кроме него и гардемарина, тот не видел никого из отряда и, несомненно, принял их за простых грабителей.

Так как изложение этих планов часто прерывалось маленькими отступлениями, вызванными чувствами влюбленных, прошло более часа, прежде чем они решили расстаться. И, только когда Кэтрин напомнила молодому лейтенанту о том, как быстро летит время и как много еще нужно сделать, он не очень охотно согласился закончить свидание и проводил ее до калитки.

Мисс Плауден на обратном пути в аббатство соблюдала те же меры предосторожности, что и тогда, когда покидала его. И она уже поздравляла себя с успехом, как вдруг заметила, что на некотором расстоянии за ней идет человек, повторявший все ее движения. Она остановилась, чтобы бросить опасливый взгляд на незнакомца, который тоже остановился, а затем медленно возвратился на край луга. Решив, что это был Барнстейбл, пожелавший убедиться в ее безопасности, Кэтрин вошла в аббатство, растеряв все свои опасения в приятных мыслях о заботливости возлюбленного.