Понедельник, 22 августа 1977 года
 
      В понедельник в девять утра Дженни пришла навестить обитателей лагеря, неся огромную, высотой в ярд клетку для канарейки.
      Марк расхохотался, увидев ее за деревьями.
      – Это еще что?
      – Гость всегда приходит с подарком, – заметила она назидательно.
      – А что с этим делать?
      Она вручила клетку мальчику. Пол чмокнул ее в щеку.
      Марк улыбался ей, глядя сквозь тонкие золоченые прутья.
      – Ты говорил, что в эту пятницу хотел бы принести белку с собою в город. Нельзя же позволить ей скакать по машине. У нее должна быть клетка для путешествий.
      – Она не захочет сидеть в заключении.
      – Сначала конечно. Но потом она привыкнет.
      – Зверьку придется привыкнуть к клетке рано или поздно, если ты собираешься приручить его, – заметил Пол.
      Рай слегка подтолкнула брата локтем и напомнила:
      – Ради Бога, Марк, ты разве не собираешься сказать "спасибо"? Дженни, наверное, весь город обегала в поисках клетки.
      Мальчик покраснел:
      – Ах, да, спасибо, большое, большое спасибо, Дженни.
      Девочка сунула нос в сумку и улыбнулась, увидев три переплетенные книжки.
      – Мои любимые авторы, а у меня нет этих книг. Спасибо, Дженни!
      Большинство одиннадцатилетних девочек обожают романтические истории и зачитываются романами Барбары Картланд или Мэри Роберте Райнхарт. Но Дженни совершила бы серьезную ошибку, если бы принесла что-нибудь подобное Рай. Поэтому она выбрала вестерн Луиса Л'Амура, сборник рассказов ужасов и приключенческий роман Элистера Маклина. Рай вовсе не была сорванцом, но и на большинство одиннадцатилетних девочек она тоже не была похожа.
      Оба – и брат, и сестра – были особыми детьми. Именно поэтому – хотя она в общем-то не была без ума от детей – Дженни так быстро сошлась с ними. Она любила в них каждую черточку, так же, как у Пола.
      "Ах, вот как, – подумала она, уличив себя в этом признании. – Ты просто переполнена любовью к Полу, правда?
      Хватит об этом.
      Так, значит, любовь? Тогда почему ты не принимаешь его предложение?
      Хватит.
      Почему ты не выходишь за него замуж?
      Ну, потому что…"
      Она усилием воли прекратила этот спор с собой. Люди, которые втягиваются в подобное самокопание, верные кандидаты стать шизофрениками, Дженни была в этом уверена.
      Некоторое время они вчетвером кормили белку, которую Марк назвал Бастер, наблюдая за ее увертками. Потом мальчик стал рассказывать им, как собирается дрессировать ее. Он хотел научить Бастера кружиться и притворяться мертвым, вставать по команде на задние лапки, просить еду и приносить палочку. Ни у кого не достало мужества объяснить ему, что совершенно невероятно, чтобы белка научилась выполнять хоть какое-нибудь из этих требований. У Дженни, едва сдерживавшей смех, было желание схватить и стиснуть его в своих объятиях – но она лишь кивала и соглашалась с ним, когда он спрашивал ее мнение.
      Потом они поиграли в салки и в бадминтон.
      – В одиннадцать часов Рай заявила:
      – У меня есть объявление. Мы с Марком придумали, какой будет сегодня обед. Мы сами пойдем и все приготовим. Нет, правда, мы приготовим несколько особых блюд. Скажи, Марк?
      – Да, точно. Мое любимое, например…
      – Марк! – быстро перебила Рай. – Это же сюрприз.
      – Да, – отозвался Марк, как будто это и не он чуть не проговорился. – Правда. Это сюрприз.
      Заложив свои длинные темные волосы за уши. Рай сказала, повернувшись к отцу:
      – Почему бы вам с Дженни не прогуляться на вершину горы? Туда ведет множество диких троп. Заодно аппетит нагуляете.
      – Я уже нагулял, играя в бадминтон, – сообщил Пол.
      Рай скорчила недовольную гримаску.
      – Я не хочу, чтобы ты подсматривал, как мы готовим.
      – Ладно. Мы посидим тут, спиной к вам.
      Рай покачала головой: нет. Она была непреклонна.
      – Все равно вы почувствуете запах. Вот сюрприз и не получится.
      – Но ветер же дует в другую сторону, – не сдавался Пол. – Запах еды далеко не распространится.
      Беспокойно вертя в, руках бадминтонную ракетку, Рай беспомощно взглянула на Дженни.
      Сколько же планов и замыслов роилось в этой головке, скрывалось за невинными голубыми глазами, подумала Дженни. Она стала догадываться, чего хочет малышка.
      С присущей ему прямотой Марк отрезал:
      – Тебе следует пойти погулять с Дженни, папа. Мы же знаем, что вам нужно побыть наедине.
      – Марк, Бога ради! – в ужасе воскликнула Рай.
      – Так ведь мы поэтому собрались сами готовить обед? – защищался мальчик. – Чтобы дать им возможность побыть вместе?
      Дженни рассмеялась.
      – Черт возьми! – проговорил Пол. Рай заявила:
      – Я собиралась приготовить на обед белку. Ужас появился на лице Марка.
      – Гадко, отвратительно так говорить!
      – Я не то имела в виду.
      – Все равно гадко.
      – Прости меня.
      Украдкой поглядывая на нее, словно пытаясь увериться в ее искренности, Марк наконец сказал:
      – Ну, ладно.
      Взяв Пола за руку, Дженни проговорила:
      – Если мы сейчас не пойдем гулять, твоя дочка ужасно расстроится, она такая. Усмехнувшись, Рай кивнула:
      – Это правда. Я такая.
      – Мы с Дженни идем гулять, – объявил Пол. Он наклонился к Рай. – Но на ночь я расскажу тебе леденящую душу историю про то, как судьба карает непослушных детей.
      – Ax, как славно! – обрадовалась Рай. – Люблю истории, которые рассказывают на ночь. Обед будет на столе к часу дня.
      Она повернулась и, словно почувствовав, что Пол кинул ей вслед бадминтонную ракетку, подпрыгнула и шмыгнула в сторону, к палатке.
 

***

 
      Ручей с шумом пенился у валунов, несся меж берегов, поросших кустистыми березами и лавром, сбегал по каменистым порожкам и образовывал широкое глубокое озерцо в конце ущелья, прежде чем обрушиться водопадом на следующий выступ горы. В озерце водилась рыба: неясные тени скользили в темной воде. У озера росли высокие стройные березы и один дуб-великан с мощными перекрученными корнями, которые, словно щупальца, пронизывали прелую листву и черную землю. Вокруг все поросло густым и мягким мхом, словно специально создавая ложе для возлюбленных.
      Через полчаса, поднявшись от лагеря и поляны, где они играли в бадминтон. Пол с Дженни остановились передохнуть у озерка. Она улеглась, закинув руки за спину, он прилег возле. Она сама не поняла, как случилось, что разговор перешел в нежный обмен поцелуями. Ласки. Шепоток. Он прижал ее к себе, обвивая руками, зарывшись лицом в ее волосы, слегка касаясь языком у нее за ушком.
      Внезапно осмелев, она провела рукой по его джинсам, чувствуя, как его тело напрягается под тканью.
      – Я хочу этого, – произнесла она.
      – Я хочу тебя.
      – Тогда мы оба можем получить то, что нам хочется.
      Когда они разделись, он принялся целовать ее грудь, лизать напрягшиеся соски.
      – Я хочу тебя сейчас, – заявила она. – Быстро. Дольше это будет в следующий раз.
      Они ринулись друг к другу с редкостной, мошной и неожиданной чувственностью, которой никто из них до этого еще не испытывал. Удовольствие было упоительным, сильнейшим, оно почти терзало ее, и она видела, что с ним происходит то же самое. Возможно, это было оттого, что они так мучительно давно хотели друг друга и не были вместе с самого марта. Если разлука усиливает стремление сердца к возлюбленному, то равно и тело вопиет о том же, думала она. А может быть, это пронзительное наслаждение было откликом на окружающую природу, на одуряющие звуки, и запахи, и прикосновения дикого леса. Какой бы ни была причина, ему не понадобилась смазка, чтобы войти в нее. Он проник глубже, мощным движением входя и выходя из нее, наполняя ее собою, сливаясь с нею. Она была поражена видом его мускулов: рельефно вылепленные, они перекатывались на его руках, когда, опираясь ладонями, он вздымался над нею. Она положила руки на его ягодицы, твердые, как камень, заставляя его входить в нее еще глубже. Хотя кончила она очень быстро, но так медленно приходила в себя после оргазма, что начинала думать, ему не будет конца. Внезапно, когда ее ощущения стали ослабевать, он тоже мощно закончил, проговорив нежно ее имя.
      Сплетясь с нею, он целовал ее грудь, губы, лоб, а потом откинулся и вытянулся рядом.
      Она повернулась к нему, коснулась животом его живота и приникла губами к вздымающейся жилке на его шее.
      Он держал ее, а она – его. То, что произошло сейчас между ними, казалось, связало их; память словно соединила их пуповиной.
      Несколько минут мир вне его не существовал для нее. Она не слышала никаких звуков, кроме биения собственного сердца и тяжелого общего дыхания. Через некоторое время голоса леса, покрывавшего гору, стали долетать до нее: над головой шептались листья, ручей шумел, падая со склона в озерцо, птички перекликались в ветвях. Поначалу она и чувствовать не могла ничего, кроме слабой боли в груди и теплоты семени Пола. Постепенно, однако, она стала ощущать знойность воздуха и сырость земли, так что в их объятиях было уже больше неудобства, чем романтики.
      Она нехотя оторвалась от него и перекатилась на спину. Грудь и живот были влажными от пота.
      Она проговорила:
      – Невероятно.
      – Невероятно.
      Больше никто из них не мог произнести ни слова. Мягкий ветерок почти обсушил их кожу, когда он, наконец, приподнялся на локте и взглянул на ее.
      – Знаешь что?
      – Что же?
      – Я никогда не знал женщины, которая могла бы так доставлять себе удовольствие, как ты.
      – Ты имеешь в виду секс?
      – Да, именно.
      – Энни это нравилось?
      – Конечно. У нас был чудесный брак. Но она так не наслаждалась этим, как ты. Ты выкладываешься целиком. Ты ничего и никого не замечаешь вокруг и не чувствуешь, кроме наших тел. Ты полностью поглощена любовью.
      – Что же я могу поделать, раз я такая ненасытная.
      – Дело не в этом.
      – Ну, гиперсексуальная.
      – Дело не только в сексе, – возразил он.
      – Ты не собираешься сообщить мне, что ты восхищен моим умом?
      – Как раз об этом я и собирался тебе сказать. Ты умеешь всем наслаждаться. Я видел, как ты смаковала стакан воды – другие так дегустируют хорошее вино. – Он провел пальцем у нее по груди. – У тебя настоящая страсть к жизни.
      – У меня и у Ван Гога.
      – Я серьезно.
      Она немного подумала.
      – В колледже друзья говорили мне то же самое.
      – Ах, вот как?
      – Но если это так, – продолжала она, – то благодарить надо моего папу.
      – Да? – Он подарил мне такое счастливое детство.
      – Твоя мама умерла, когда ты была еще ребенком?
      Она кивнула.
      – Она умерла во сне. Кровоизлияние в мозг. Еще сегодня она была здесь, с нами, – а назавтра ее не стало. Я никогда не видела ее больной, страдающей, а это очень важно для ребенка.
      – Ты убивалась, я уверен.
      – Какое-то время. Но папа изо всех сил старался, чтобы я не горевала. Он непрестанно делал мне подарки, постоянно исторгал из себя шутки, игры, смешные истории – все двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. Он точно как ты не хотел, чтобы ребенок оплакивал смерть матери.
      – Только бы и мне удалось это так же успешно, как Сэму…
      – Даже, может быть, чересчур успешно, – заметила она.
      – Что это значит? Вздохнув, она отозвалась:
      – Иногда мне кажется, лучше бы он тратил меньше усилий на то, чтобы сделать счастливым мое детство, а больше на то, чтобы приспособить меня к реальной ЖИЗНИ.
      – Ах, нет, не думаю. Счастье – такая редкость в этой жизни. Не отталкивай его. Хватай каждую минуту, которую оно тебе предлагает, и не оглядывайся назад.
      Она покачала головой, совершенно не убежденная в его правоте.
      – Я была слишком наивна. Ну, сущий Божий одуванчик. До самого замужества.
      – Неудачное замужество может быть и у искушенной, и у невинной в равной мере.
      – Конечно. Но искушенная все равно не ощущает такого удара.
      Его рука медленно бродила по ее животу.
      Поглаживания действовали возбуждающе. Она уже снова хотела его.
      Он заметил:
      – Если ты будешь заниматься самокопанием, у тебя совсем опустятся руки. Тебе нужно забыть прошлое.
      – Ах, я могу это запросто сделать. И его забыть, мужа моего. Никакой беды нет, все вопрос времени. Да и времени нужно совсем немного.
      – Тогда в чем же дело?
      – Больше я уже не та невинная простушка. Господи Боже, давно нет! Но наивность? Я не уверена, что кто-нибудь способен за одну ночь превратиться в циника. Или даже стать просто реалистом.
      – Вместе у нас должно получиться, – сказал он, касаясь ее груди. – В этом я уверен.
      – Иногда я тоже в этом уверена. А больше всего на свете мне омерзительна именно уверенность.
      – Выходи за меня, – предложил он.
      – Как это мы опять вернулись к тому же?
      – Я попросил тебя выйти за меня замуж.
      – Не хочу нового разочарования.
      – Я тебя не разочарую.
      – Намеренно – конечно нет.
      – Нельзя же жить, не попытавшись рискнуть.
      – Я пробую.
      – Это будет одинокая жизнь. Она поморщилась.
      – Давай не будем портить день.
      – Для меня он не испорчен.
      – Ну, а для меня очень скоро испортится, если мы не переменим тему.
      – О чем же более серьезном мы можем говорить? Она усмехнулась.
      – По-моему, тебя сводит с ума моя грудь. Может, о ней и поговорим?
      – Дженни, давай серьезно.
      – А разве я не серьезна? Мне кажется, моя грудь вполне заслуживает того, чтобы говорить о ней часами, – Ты невозможна.
      – Ладно, ладно. Не хочешь говорить о моей груди, не будем говорить о ней, как бы чудесна она ни была. Вместо этого – мы поговорим о твоем члене.
      – Дженни.
      – Мне хотелось бы попробовать его. Пока она говорила, его член затвердел, стал упругим.
      – Биология победила, – констатировала она. – – Ты распутница.
      Она рассмеялась и попыталась сесть. Он снова повалил ее на спину.
      – Я хочу его попробовать, – повторила она.
      – Потом.
      – Сейчас.
      – Сначала я отделаюсь от тебя.
      – И, как всегда, сделаешь все по-своему?
      – На этот раз да. Я сильнее тебя.
      – Теория самца!
      – Как скажешь. – Он целовал ее плечи, грудь, руки, ее пупок и бедра. Мягко провел носом по пушистым волосам внизу живота.
      Она вздрогнула и заметила:
      – Ты прав. Женщина первой должна получить удовольствие.
      Он поднял голову и улыбнулся ей. Улыбка у него была обаятельная, совсем мальчишеская. Глаза такие чистые, такие голубые и теплые, что она почувствовала, что растворяется в них.
      "Какой ты восхитительный мужчина!" – подумала она. Голоса горного леса затихали, она слышала лишь биение своего сердца. Такой прекрасный, такой желанный, такой нежный мужчина. Очень, очень нежный.
 

***

 
      Дом стоял на Юнион-роуд, в одном квартале от городской площади. Бунгало с белой отделкой. Очень миленький домик. Окна с зелеными рамами и такими же ставнями. Под навесом крыльцо со скамейками вдоль перил и ярко-зеленым полом. С одной стороны перила заканчивались частой решеткой до потолка, которую увивал плющ, а с другой росли густые кусты сирени. Выложенная кирпичом дорожка был обсажена ноготками. Перед домом – большая белая керамическая ваза с летуньями. Согласно табличке на декоративном фонарном столбе возле калитки домик принадлежал Маклииам.
      В час дня Салсбери поднялся по трем ступенькам к входной двери. В руках у него был диктофон с прикрепленным к нему блокнотом. Он позвонил.
      Пчелы жужжали в гроздьях цветущей сирени.
      Увидев женщину, открывшую дверь, он удивился. Возможно, из-за того, что во дворе было столько цветов, или оттого, что все вокруг говорило о достатке и ухоженности, непохожей на результат работы одного нервного труженика, он ожидал, что чета Маклннов окажется пожилой. Парочка тощих старичков, которые любят возиться в своем садике, у которых нет внуков, нет нужды проводить время с ними, подозрительно поглядывая на них поверх очков. Однако открывшей дверь стройной блондинке с лицом того типа, который незаменим для рекламы косметики, было лет двадцать пять. Высокого роста, не хрупкая, но очень женственная, с ногами, как у танцовщицы из кордебалета, в шортах и бело-голубом свободном вязаном топике. Даже сквозь переплет дверного окна он разглядел, как она хорошо сложена, он никогда в жизни не касался такого упругого стройного тела.
      Как обычно, столкнувшись с женщиной, похожей на тех, что переполняли его фантазии всю жизнь, он растерялся. Он уставился на нее, облизывая губы, и никак не мог придумать, что бы такое сказать.
      – Я могу вам чем-нибудь помочь? Он откашлялся.
      – Меня зовут… Альберт Дейтон. Я нахожусь в городе с прошлой пятницы. Не знаю, слышали ли вы.., я провожу одно исследование, социологическое исследование. Я разговариваю с людьми…
      – Я знаю, – кивнула она. – Вчера днем вы заходили к Соломанам, это рядом.
      – Правильно. – Несмотря на то, что солнце пекло вовсю, Салсбери даже не вспотел, взяв подряд три интервью, но сейчас он чувствовал, как пот заструился у него по лбу. – Я бы хотел побеседовать с вами и мистером Маклином, если вы уделите мне время. Полчаса было бы вполне достаточно. Там около сотни вопросов…
      – Простите, – перебила она, – но моего мужа нет дома. Он работает весь день на лесопилке. Но в половине шестого он вернется домой.
      Он взглянул на диктофон, решая, что делать.
      – Я всегда смогу застать его дома в удобное время, а сейчас, может быть, поговорю с вами и детьми и покончу с этим…
      – Ах, мы всего только год, как женаты. У нас нет детей.
      – Молодожены?
      – Что-то вроде этого, – улыбнулась она. На щеках у нее появились ямочки.
      Он почувствовал, как проваливается в опасное болото, как его неумолимо влечет к решению, принятие которого уничтожит его.
      – А кто еще с вами живет? Какие-нибудь родственники?
      – Только Ричи и я.
      – Ричи – это ваш муж?
      – Точно.
      В прошлую пятницу, в заведении Альтмена, он рисковал провалить весь секретный проект, воспользовавшись кодовой фразой, чтобы поразвлечься с этой официанткой, похожей на Мириам. Все сошло гладко, но он знал, как глупо было позволять эмоциям взять над ним верх. Словно в наказание за такое поведение, он был предельно осторожен в субботу и в воскресенье, даже больше, чем было нужно. Он пользовался кодовой фразой раз двадцать, опрашивая респондентов подробно, отыскивая возможные недочеты в их послушном поведении. Ни к одному из них он не приближался, если была малейшая опасность быть обнаруженным. Однако ему приходилось обуздывать себя. Вкусив полное господство в случае с Элис, этой шлюхой из кафе, он страшно вожделел, мечтая с помощью кода заставить одну из них раздеться и улечься перед ним на полу. Жутко вожделел. А уж эта, стоя перед ним в шортах и маечке, прямо излучала жар, который растапливал всю его волю и осторожность. Он хотел уверить себя, что в отличие от эпизода в кафе, сегодняшняя ситуация не таит в себе угрозы; и само желание поверить было первой ступенькой на пути самообмана.
      – Я "ключ".
      – Я "замок".
      Он облегченно поднял бровь.
      – Ты одна?
      – Да.
      Он начал дрожать, но не от страха, а от возбуждения.
      – Ты кого-нибудь ждешь?
      – Нет. Никого.
      – Кто-нибудь ждет тебя? Ты собиралась навестить кого-нибудь?
      – Нет.
      – Впусти меня.
      Она распахнула дверь.
      Вслед за ней он вошел в холл, где работал кондиционер. Справа под овальным зеркалом стоял туалетный столик, слева на стене висел небольшой пейзаж – отчаянно сражавшийся со штормом кораблик.
      – Закрой дверь. И запри ее.
      Она выполнила то, что он велел.
      Короткий коридор, в котором висели еще две картинки с изображением кораблей, вел из холла в кухню.
      Слева дверь под аркой вела в гостиную. Комната была со вкусом обставлена. На полу – восточный ковер. Две обтянутые вельветом софы и кофейный столик с темной блестящей столешницей образовывали уголок для приятных бесед. В тон обивке мебели были подобраны вельветовые шторы на окнах. Вдоль стены стеллаж для журналов. Музыкальный центр. Две напольные лампы. И гармонировавшие с цветом ковра снова на стене изображения кораблей в китайской гавани.
      – Задерни шторы, – приказал он.
      Она переходила от окна к окну, затем вернулась на середину комнаты. Остановившись, опустила руки, глядя на него с покорной полуулыбкой.
      Она ждала. Ждала приказов. Его приказов. Она была его куклой, его рабой.
      Больше минуты он простоял в проеме арки, не в состоянии решить, что делать дальше. Охваченный страхом, предчувствиями и вожделением, он обливался потом, словно пробежал целую милю. Она была его. Целиком его: ее рот, грудь и бедра, ноги, каждый дюйм ее тела. Более того: ему не приходилось волноваться, удовлетворит ли он ее. Если сказать ей, что она его любит, она будет любить его. И никаких сожалений после. Никаких взаимных упреков. Только сам акт – а там черт с ней. Здесь, сейчас, готовый впервые использовать женщину именно так, как ему хотелось, он обнаружил, что действительность даже более волнующа, чем мечты, единственно которыми ему приходилось довольствоваться долгие годы.
      Она вопросительно взглянула на него:
      – Это все?
      – Нет. – Голос его стал хриплым.
      – Чего ты хочешь?
      Он подошел к ближней лампе, включил ее и присел на софу.
      – Стой, где стоишь, – сказал Солсбери, – отвечай на мои вопросы и делай, что я скажу. – Ладно.
      – Как тебя зовут?
      – Бренда.
      – Сколько тебе лет, Бренда?
      – Двадцать шесть.
      Достав из кармана носовой платок, он вытер лицо. Потом взглянул на марины с изображением кораблей.
      – Твой муж любит море?
      – Нет.
      – Значит, ему нравятся картины с изображением моря?
      – Нет. Он не обращает на них внимания. Салсбери болтал что попало, занятый размышлениями о том, как же все-таки ему с ней развлечься. Однако ее неожиданный ответ смутил его.
      – Тогда какого черта тут понавешены эти картинки?
      – Я родилась и выросла в Кейп Коде. Я люблю море.
      – Но ему-то нет до моря никакого дела! Почему же он позволил тебе развесить всюду эти пейзажи?
      – Он знает, что мне они нравятся.
      Салсбери снова вытер лицо, убрал носовой платок.
      – Да уж, он знает, наверняка, что сними он эту мазню со стен, в постели ты застынешь, как ледышка.
      Правда, Бренда?
      – Разумеется, нет.
      – Сама знаешь, что так бы и было, ах ты, маленькая шлюшка. Ты весьма лакомый кусочек. Да он все сделает, чтобы ты была счастлива. Да и любой бы сделал. Небось мужчины с ног сбивались, выполняя твои приказания, с тех пор, как ты достаточно выросла и тебя можно было трахать. Тебе стоит только пальчиком повести, и они начинают плясать. Так ведь?
      Она изумленно покачала головой.
      – Плясать? Да нет.
      Он неприятно рассмеялся.
      – Это игра слов. Ты же знаешь, что я не в прямом смысле говорю "плясать". Ты такая же, как другие. Ты шлюха, Бренда.
      Она искоса взглянула на него, нахмурилась.
      – Я говорю, что ты шлюха. Я прав? Морщинки ее разгладились.
      – Да.
      – Я всегда прав. Правильно?
      – Да. Ты всегда прав.
      – Кто я?
      – Ты "ключ".
      – А ты кто?
      – Я "замок".
      С каждой минутой ему становилось все лучше и лучше. Напряжение ушло, нервное возбуждение спало. Он спокоен. Он контролирует себя как никогда. Он поправил очки на носу.
      – Тебе хочется, чтобы я раздел и приласкал тебя. Правда, тебе хочется этого, Бренда? Она колебалась.
      – Тебе хочется, – сказал он.
      – Мне хочется.
      – Тебе это понравится.
      – Мне понравится.
      – Сними блузку.
      Закинув руки за спину, она расстегнула кнопку, и вязаная кофточка соскользнула к ее ногам. Обнажившаяся часть тела была белой, поразительно, возбуждающе контрастировавшая с покрытой загаром кожей. Грудь у нее оказалась ни большой, ни маленькой, но восхитительно округлой, высокой. Несколько родинок. Розовые соски, едва ли темнее, чем ее загорелая кожа. Она отбросила блузку ногой.
      – Потрогай ее.
      – Грудь?
      – Погладь ее. Сожми соски. – Он понаблюдал, нашел ее движения слишком механическими. – Ты вожделеешь, Бренда. Ты хочешь, чтобы тебя трахнули. Ты не можешь дождаться, когда я буду с тобой. Тебе это нужно. Тебе этого хочется. Ты хочешь так сильно, как никогда в жизни. Ты просто умираешь от желания.
      Она продолжала ласкать себя, ее соски напряглись и стали темно-розовыми. Она тяжело задышала.
      Он хихикнул. Он не мог удержаться. Чувствовал он себя ужасающе, просто ужасающе.
      – Сними шорты. Она сняла.
      – И трусики. Да я смотрю, ты природная блондинка. А теперь положи руку между своих славных ножек. Сунь пальчик поглубже. Вот так. Отлично. Ты хорошая девочка.
      Широко расставив ноги, мастурбируя стоя, она была весьма соблазнительна. Голова откинута, волосы струятся, как золотое знамя, рот открыт, лицо расслаблено. Прерывисто дыша, она дрожала всем телом. Конвульсировала. Стонала. Свободной рукой продолжала гладить грудь.
      Власть! Господи Боже, теперь у него была власть над всеми ними, он всегда будет властвовать, отныне и впредь! Он сможет входить в их дома, в самые священные и тайные уголки, а войдя, делать с ними все, что ему заблагорассудится. И не только с женщинами. С мужчинами тоже. Стоит ему только приказать, и мужчины будут ползать перед ним на коленях. Они позволят ему развлекаться с их женами. Они отдадут ему своих дочерей, своих девочек-подростков. Они не посмеют запретить ему проделывать с ними что угодно из ряда вон выходящее. Он может потребовать любую жуть, и исполнять его приказы они будут с радостью. Но в общем он будет милостивым правителем, благожелательным тираном, скорее отцом, чем тюремщиком. "Сапогами по липу" – это не для него. При этой мысли он улыбнулся. Десять лет назад, когда он еще читал лекции и писал о том, что ждет в будущем человечество с точки зрения поведенческих моделей и контроля над сознанием, как насмехались над ним, как осуждали его коллеги-ученые. В лекционных аудиториях, где с трудом досиживали до конца, он выслушивал бесчисленные самодовольные сетования, перемежающиеся проповедями о вторжении в тайны и сокровенные глубины человеческого мозга. Ему приводили цитаты сотен великих мыслителей, сочиняли на него эпиграммы – некоторые он помнит по сей день. Как раз одна, о будущей судьбе человечества, и содержала ряд описаний, среди которых пресловутое "сапогами по липу" – еще не самое сильное. Ну, это, конечно, иносказание. Сапоги, символизирующие жестокую авторитарную власть, только средство удерживать массы в повиновении. Теперь, когда существуют наркотики и программа "ключ-замок", всякие намеки на солдатский сапог архаичны. Никого больше не будет давить солдатский сапог. Разумеется, для избранных женщин у него найдется кое-что получше ботфорта, чтобы поиграть с их личиками. Массируя себя сквозь брюки, он смеялся. Власть. Сладкая, сладкая власть.
      – Бренда.
      Содрогаясь, задыхаясь, слегка подгибая колени, она довела себя до кульминационного момента с помощью собственного указательного пальца.
      – Бренда.
      Наконец она взглянула на него, вспотевшая, "со взмокшими волосами, потемневшими у корней. Он сказал:
      – Иди на софу. Стань на колени спиной ко мне и держись руками за подушки.
      Проделав все это, выставив свою белую попку, она оглянулась через плечо:
      – Быстрее. Пожалуйста.
      Смеясь, он отодвинул со своего пути кофейный столик, который опрокинулся на ковер и отъехал к стеллажу с журналами. Он стоял позади нее, снимая брюки и желтые, в полоску, трусы. Он был готов, с вздувшимися венами, твердый, как железо, огромный, как никогда, здоровый, как дуло ружья, как жеребец. И красный. Такой красный, словно по нему текла кровь. Он пробежал рукой по ее ягодицам, по золотистому пушку на ее спине, вдоль боков, скользнул вниз, к груди, коснулся нежной кожи, просунул пальцы между ее ногами. Она вся взмокла, готовая куда больше, чем он. Он даже чувствовал идущий от нее запах. Улыбаясь, он заявил:
      – Ты настоящая шлюха. Просто маленькая сучка. Этакое животное. Правда, Бренда?
      – Да.
      – Скажи, что ты маленькое животное.
      – Да. Я маленькое животное. Власть.
      – Чего ты хочешь, Бренда?
      – Хочу, чтобы ты вонзился в меня.
      – Вот как?
      – Да.
      – И сильно тебе этого хочется?
      – Ужасно сильно. Сладкая, сладкая власть.
      – Чего ты хочешь?
      – Ты знаешь!
      – Разве?
      – Я уже сказала!
      – Скажи еще раз.
      – Ты меня унижаешь.