Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Властители душ

ModernLib.Net / Кунц Дин Рэй / Властители душ - Чтение (стр. 6)
Автор: Кунц Дин Рэй
Жанр:

 

 


      – Отравление?
      – Да. От обычной еды или воды.
      – Когда вы связывались со службой здоровья?
      – Двенадцатого, в пятницу, ближе к вечеру.
      – И они кого-либо прислали?
      – Только в понедельник.
      – Ив это время эпидемия еще наблюдалась?
      – Нет, – ответил Трутмен. – У всех в городе были дрожь, холодный пот и тошнота еще в субботу ночью. Но никто не страдал от этого в воскресную ночь. Что бы это ни было, исчезло оно еще внезапнее, чем появилось.
      – Представитель службы здоровья еще проводит исследования?
      Жадно разглядывая разложенную на салфетке еду, Трутмен поерзал в кресле и ответил:
      – Ах, да. Доктор Иване, один из младших сотрудников, провел весь понедельник и большую часть вторника, расспрашивая людей и проводя обследование.
      – Обследование? То есть вы имеете в виду пищу и воду?
      – Да. И анализы крови и мочи.
      – А брал он пробы воды из городского резервуара?
      – Да. Он наполнил, по крайней мере, двадцать пробирок и пузырьков.
      – Он еще работает над своим отчетом? Трутмен облизал губы и произнес:
      – Да. Вчера вечером он позвонил мне, чтобы рассказать о полученных им результатах.
      – Полагаю, он ничего не обнаружил?
      – Верно. Все результаты отрицательные.
      – У него возникли какие-нибудь предположения? – спросил незнакомец с некоторым беспокойством в голосе.
      Это насторожило Трутмена. "Ключ" не мог быть обеспокоенным. "Ключ" знал все ответы.
      – Он решил, что это случай редкого массового психического заболевания.
      – Эпидемия истерии?
      – Да, точно.
      – Он дал какие-нибудь рекомендации?
      – Нет, насколько мне известно.
      – Он закончил исследования?
      – Так он сказал мне. Незнакомец облегченно вздохнул.
      – Доктор, вначале вы сказали мне, что все в городе ощущали ночью дрожь. Вы говорили буквально или фигурально?
      – Фигурально, – ответил Трутмен. – Были и исключения. Примерно двадцать детей, все младше восьми лет, и двое взрослых. Сэм Эдисон и его дочь Дженни.
      – Эти люди пользовались общей для всех едой?
      – Именно так.
      – Они совсем не пострадали, не испытывали кошмаров?
      – Совсем ничего.
      – А они пользуются городской водой?
      – Конечно, как и все в городе.
      – Ладно. А как насчет дровосеков, которые работают в лесах за фабрикой? Некоторые из них, в общем-то, там и живут. Были ли и они заражены?
      – Да. Это доктор Иване тоже пытался узнать, – ответил Трутмен. – Он их всех расспрашивал. Незнакомец заявил:
      – Я больше не имею к вам вопросов, доктор Трутмен. Но у меня есть для вас приказ. Как только вы опустите трубку на рычаг, вы тотчас сотрете нашу беседу из памяти. Вам понятно?
      – Да. Совершенно понятно.
      – Забудете каждое слово, которым мы обменялись. Сотрете память о разговоре из сознания и подсознания так, чтобы его нельзя было вызвать в памяти, как бы вам этого ни хотелось. Поняли?
      И зомбированный доктор кивнул:
      – Да.
      – Когда вы повесите трубку, вы будете помнить о том, что вам звонили и ошиблись номером. Все ясно?
      – Вполне. Ошиблись номером.
      – Отлично. Вешайте трубку, доктор. Какая беспечность, немного раздраженно подумал доктор Трутмен, вешая на рычаг трубку. Если бы люди обращали побольше внимания на то, что они делают, они не набирали бы не правильный номер, да и вообще избежали бы девять десятых тех ошибок, какими полна их жизнь. Скольких пациентов ему приходилось лечить от ран и ожогов только потому, что они были невнимательны, беспечны? Десятки. Сотни. Тысячи! Иногда, когда он, выглядывал из кабинета в приемную, ему казалось, что он открыл дверцу духовки и видит не людей, а выложенную рядком на противне форель, с подернутыми пленкой глазами и разинутыми ртами. И надо же, что телефон его, единственного врача, был занят из-за не правильно набранного номера – пусть даже всего полминуты, ну и что, это все равно серьезно! Он покачал головой, раздосадованный глупостью и рассеянностью своих сограждан.
      Потом ухватился за сэндвич с ростбифом и проглотил громадный кусок.
 

***

 
      В 11.45 Пол Эннендейл вошел в мастерскую Сэма Эдисона, расположенную на втором этаже дома, над жилыми помещениями, и произнес:
      – Сквайр Эдисон, соблаговолите позволить мне пригласить вашу дочь на ленч. Сэм стоял у книжной полки с огромным распахнутым фолиантом в левой руке; правой он быстро пролистывал страницы.
      – Садись, вассал, – бросил он, не отрывая глаз от книги. – Сквайр присоединится к тебе через минуту.
      Сэм предпочитал называть эту комнату библиотекой, нежели мастерской, и спорить с ним не приходилось. Два кресла с высокими подлокотниками и пышными подушками, хотя и изрядно потрепанные, и две скамеечки для ног того же стиля стояли в центре комнаты, повернутые к единственному окну. От двух ламп под желтыми абажурами, стоявших подле кресел, шел сильный, хотя и спокойный свет, а между креслами помещался квадратный столик. На подносе, полном золы, лежала трубка, а воздух был пропитан запахом черешневого табака, который предпочитал Сэм. Комната была небольшая, всего двенадцать футов на пятнадцать; но все стены от пола до потолка были уставлены тысячами книг и сотнями вырезок с различными статьями по психологии.
      Пол присел и, вытянув ноги, положил их на скамеечку.
      Он не видел названия фолианта, который просматривал хозяин дома, но знал, что подавляющее большинство книг Сэма было посвящено проблемам нацизма, Гитлеру и всему, что хотя бы отдаленно было связано с этим философско-политическим кошмаром. Интерес Сэма к этому предмету уходил корнями в события тридцатидвухлетней давности.
      В апреле 1945 в качестве члена американской разведывательной группы Сэм прибыл в Берлин меньше чем через сутки после того, как туда вошли войска союзников. Он был поражен степенью разрушений. Помимо руин, оставшихся после бомбежки и стрельбы тяжелых орудий, перед глазами был результат гитлеровской человеконенавистнической политики. В последние дни войны этот безумец решил, что победителям не должно доставаться ничего ценного, что Германию нужно стереть с лица земли, что во власти иноземцев не должно оказаться ни одно здание. Разумеется, большинство немцев не было готово к подобному самоуничтожению – однако многие отважились.
      Сэму казалось, что те уцелевшие немцы, которых он встречал на опустевших улицах, спаслись не только от гибели в воине, но и от безумного самоубийства целой нации.
      8 мая 1945 года он был переведен в разведывательную службу, собирающую данные о германских концентрационных лагерях. Когда стала раскрываться картина уничтожения, когда весь мир узнал о злодеяниях нацистов, о том, что миллионы мужчин, женщин и детей были умерщвлены в газовых камерах, а сотни и тысячи других расстреляны и зарыты в братских могилах, Сэм Эдисон, юноша из густых лесов штата Мэн, не мог отыскать никаких мыслимых объяснений подобному с ума сводящему ужасу. Почему разумный, хороший и добрый по существу народ объединяется, чтобы воплотить бредовые фантазии явного шизофреника и горстки подчиненных ему кретинов? Почему одна из самых профессиональных армий в мире дискредитирует себя тем, что сражается, защищая интересы кровавых убийц из СС? Почему миллионы людей так слабо протестуют против концлагерей и газовых камер? Что такое знал Адольф Гитлер о психологии масс, позволившее ему добиться столь абсолютной власти и подчинения? Руины немецких городов и сведения о лагерях поставили перед Сэмом эти вопросы, но не предоставили ответов на них.
      Его послали обратно в Штаты, и как только он демобилизовался и очутился дома, то немедленно стал собирать книги о Гитлере, о нацистах и о войне. Он читал все ценное, что только мог разыскать. Фрагменты и обрывки объяснений, теории и доказательства – все казалось ему достаточно веским. Но полный ответ, которого он добивался, не удавалось получить, поэтому он расширил сферу своих поисков и стал собирать книги по тоталитаризму, милитаризму, военным играм, стратегии сражений, немецкой истории и немецкой философии, о фанатизме, расизме, паранойе, изменении поведения и умственном контроле. Его непреходящий интерес к проблемам гитлеризма был вызван отнюдь не праздным любопытством, но вырос из непоколебимой уверенности, что немцы совсем не уникальны и ничем не отличаются от живущих в Мэне, которые при соответствующих обстоятельствах могут оказаться жертвой такого же страшного насилия.
      Внезапно Сэм захлопнул книгу, которую листал последние несколько минут, и поставил обратно на полку.
      – Черт побери, я знаю, что они где-то здесь. Совсем утонувший в кресле Пол поинтересовался:
      – Что ты ищешь?
      Слегка склонив голову направо, Сэм продолжал читать названия на корешках книг.
      – В нашем городе ставится социологический эксперимент. Я знаю, что в моем собрании есть несколько его статей, но, черт возьми, я не знаю, куда они запропастились.
      – Социологический? Что за эксперимент?
      – Точно не знаю. Какой-то тип пришел сегодня утром рано, задавал десятки вопросов. Назвался социологом, объяснил, что прибыл аж из Вашингтона и изучает Черную речку. Сообщил, что снял комнату в пансионе Паулины Викер и пробудет здесь около трех недель. Говорит, что Черная речка весьма своеобразное место.
      – В каком смысле?
      – С одной стороны, это процветающий город, основанный на товариществе, тогда как в других местах подобные города выродились или прогорели. Оттого, что мы географически изолированы, ему будет легче проследить влияние телевидения на наши социальные взаимоотношения. Ах, да, у него был десяток веских объяснений, почему мы такой подходящий материал для социологических исследований, но мне-то кажется, что он вовсе не торопился выкладывать, с чем пожаловал на самом деле, несмотря на все то, что он пытался тут доказать или опровергнуть.
      Он снял с полки другую книгу, посмотрел оглавление, почти тотчас же захлопнул ее и сунул назад.
      – А как его имя?
      – Он представился как Альберт Дейтон, – ответил Сэм. – Это имя ничего не говорит. Но уж зато лицо говорит о многом. На вид – сама кротость. Тонкие губы, лысеющий, в очках с линзами такой же толщины, как в телескопе. Такое ощущение, что эти очки вот-вот свалятся у него с носа. Я уверен, что видел его портрет несколько раз в книгах или в журналах рядом с его статьями. – Он вздохнул и в первый раз после того, как Пол вошел в комнату, отвернулся от книжных полок. Одной рукой он поглаживал свою белую бороду. – Я целый вечер могу потратить на то, чтобы разыскивать эти книги. И именно сейчас ты готов оторвать меня от этого занятия. Нет уж, лучше сопроводи мою дочь в элегантное, несравненное кафе Альтмена.
      Пол засмеялся.
      – Дженни говорит, что гриппа в городе больше нет. Так что худшее, что может ждать нас у Альтмена, это отравленная еда.
      – : А как дети?
      – Марк остался с парнишкой Боба Торпа. Его пригласили на обед, и он проведет время, задумчиво бродя вокруг Эммы.
      – Все еще влюблен в нее, правда?
      – Он так думает, но ни за что не признается. Словно высеченное из камня лицо Сэма осветила улыбка.
      – А Рай?
      – Эмма звала ее вместе с Марком. Но если ты не возражаешь, пусть она лучше побудет с тобой. Пригляди за ней.
      – Я возражаю? Не сменю меня! Поднявшись с кресла. Пол добавил:
      – Почему бы тебе не засадить ее за работу после ленча? Пусть пороется в книгах, поищет имя Дейтона в оглавлениях.
      – Что за скучное занятие для такой чудесной малышки!
      – Рай не будет скучать, – возразил Пол. – Это занятие как раз по ней. Ей нравится копаться в книгах – а оказать тебе услугу она будет только рада. Сэм поколебался, потом пожал плечами и сказал:
      – Может, я ее и попрошу. Когда я прочитаю написанное Дейтоном, то лучше разберусь в его интересах и пойму, что ему надо в наших краях. Ты меня знаешь – мое любопытство умрет вместе со мной. Ты знаешь, если уж мне удалось поймать пчелу, я непременно должен разобраться, кто же она – рабочая пчела, трутень, пчела-матка или простая оса.
 

***

 
      Кафе Альтмена располагалось на юго-западной стороне городской площади, в тени громадных вековых темных дубов. Здание ресторана, длиной в восемьдесят футов, благодаря отделке из алюминия и стекла, казалось стилизованным под старинный железнодорожный вагон. Сплошной ряд узких окошек тянулся вдоль трех его стен, и только фойе нарушало этот железнодорожный стиль.
      Внутри вдоль стен помещались облицованные голубым пластиком отдельные кабинки. На столике в каждой кабине стоял деревянный поднос, цилиндрической формы стеклянная сахарница, прибор для соли и перца, подставка для салфеток. Проход отделял кабинки от стойки, тянувшейся вдоль другой стены.
      Огден Салсбери расположился в крайней кабинке в северном углу кафе. Допивая вторую чашку кофе, он разглядывал посетителей.
      1.50 пополудни. Основной поток обедающих схлынул. Заведение Альтмена было почти пустынным. В кабинке возле дверей пожилая пара развлекалась чтением еженедельника, закусывая ростбифом и хрустящим картофелем и вполголоса переговариваясь о политике. Глава полиции. Боб Торп, сидел на стуле возле стойки, заканчивая обед и перекидываясь шутками с седовласой официанткой по имени Бесс. В одной из кабинок в дальнем конце зала Дженни Эдисон обедала с симпатичным мужчиной лет под сорок; его Салсбери не знал, но предположил, что тот работает на фабрике или на лесозаготовках.
      Среди всех пяти посетителей Дженни представляла для Салсбери наибольший интерес. Из беседы с доктором Трутменом пару часов назад он выяснил, что ни у Дженни, ни у ее отца ночных кошмаров не наблюдалось. То обстоятельство, что некоторые дети тоже избежали этого, не расстроило Салсбери.
      Эффективность подсознательного воздействия напрямую зависела от того, насколько владеет объект воздействия языком и от его предрасположенности к чтению. Он так и предполагал, что на некоторых детей наркотик не повлияет. Но Сэм и Дженни были взрослыми людьми, их наркотик не мог не затронуть.
      Возможно, они вовсе не принимали его. Если это так, то значит они не пили воду из городской системы водоснабжения, не приготавливали из нее кубиков льда и не готовили на ней еду. Едва ли это возможно, думал он. Едва ли. Однако наркотик был также введен в четырнадцать видов продуктов на складе у оптового поставщика в Бангоре перед тем, как их доставили в Черную речку. Ему было чрезвычайно трудно поверить, что они счастливо избежали употребления всех продуктов с наркотическим наполнением.
      Был и другой вариант. Предположить, хотя это и невероятно, что Эдисоны могли оказаться вне влияния всех мудреных, специально разработанных для эксперимента в Черной речке подсознательных программ, которыми наводняли город через печатные и электронные средства массовой информации в течение семи дней.
      Салсбери был практически уверен, что оба эти объяснения неверны, что правда куда сложнее. Даже самые высокоэффективные наркотики могут воздействовать далеко не на всех; любой наркотик, прописанный в медицинских целях, способен повредить пациенту или даже убить его, хотя и в весьма редких случаях. Более того, есть люди, еще одна малая группа, на которых наркотики – почти все – не имеют никакого воздействия из-за аномалий обмена веществ, химического состава организма и других неизвестных факторов. Скорее да, чем нет – Дженни и Сэм Эдисон все-таки приняли наркотик через еду и питье, но никак не были им затронуты, отчего и не управлялись через подсознание в силу своей неподготовленности к восприятию подобных сигналов.
      В конце концов он мог бы подвергнуть их комплексному медицинскому испытанию и освидетельствованию в хорошо оборудованной клинике в надежде, что удастся обнаружить, что же делает их столь невосприимчивыми к наркотикам. Но это могло и подождать. В течение трех последующих недель ему предстоит тихонько наблюдать и изучать воздействие наркотика и ориентированных на подсознание программ на других жителей Черной речки.
      Хотя Салсбери так интересовала Дженни, большую часть времени он посвятил наблюдениям за младшей из двух официанток Альтмена. Тоненькая гибкая брюнетка с соблазнительной фигуркой. Лет этак двадцати пяти. Обворожительная улыбка. Глубокий грудной голос – он должен очаровывать в постели. Для Салсбери каждое ее движение было преисполнено сексуальных намеков и чуть ли не открытого приглашения к насилию.
      Важнее же всего, что эта официантка напомнила ему о Мириам – его жене, с которой он развелся двадцать семь лет назад. Как и у Мириам, у нее были маленькая высокая грудь и прекрасные, стройные ножки. Ее грудной голос тоже напоминал Мириам. У нее и походка была, как у Мириам: неизъяснимая грация в каждом шаге, такое покачивание бедрами, от которого у него перехватывало дыхание.
      Он ее хотел. Но он никогда не взял бы ее, именно потому, что она так напоминала ему Мириам, напоминала ему о крушении, злобе и разочаровании, которые принесла эта пятилетняя женитьба. Она возбудила в нем страсть, но она возбудила в нем и каким-то чудом подавляемую, взлелеянную ненависть к Мириам, превратившуюся в ненависть к женщинам вообще. Он знал, что стоит ему совокупиться с ней, как ее сходство с Мириам тут же сделает его бессильным.
      Когда она принесла счет, полоснув его дразнящей улыбкой, которая показалась ему насмешкой превосходства, он произнес:
      – Я "ключ".
      Это был неоправданный риск. Этого он не мог позволить даже себе. Пока он не убедился, что все в городе, за исключением Эдисонов и кучки ребятишек, запрограммированы, он должен ограничить использование ключевой фразы телефонными разговорами, как в случае с Трутменом, да еще теми ситуациями, когда он был наедине с собеседником и не боялся, что их перебьют. Только после трех недель тщательного изучения и личных контактов он мог бы считать, что риск в большей степени исключен; но сейчас, на первом этапе, он сам был неприятно поражен, как безответственно он раскрывает себя в первый же день в городе. Конечно, он был не прочь воспользоваться абсолютной властью – но только твердо уверившись, что соблюдены все предосторожности. С другой стороны, если они будут говорить на пониженных тонах, мало вероятности, что их подслушают. Ближайшими соседями Салсбери по кафе была пожилая пара, да и та сидела от него на расстоянии в ползала. И все-таки, был риск или нет, а он не мог отказать себе в том, чтобы мысленно овладеть этой женщиной. Эмоции возобладали над разумом, и он дал им увлечь себя.
      – Я "замок", – откликнулась она.
      – Говори тише.
      – Да, сэр.
      – Как тебя зовут?
      – Элис.
      – Сколько тебе лет?
      – Двадцать шесть.
      – Ты очень привлекательна, – заметил он. Она промолчала.
      – Улыбнись мне, Элис.
      Она улыбнулась. Она совсем не выглядела изумленной, в ее больших темных глазах не было даже намека на состояние транса. И все же она была совершенно покорной.
      Он продолжал:
      – У тебя славное тело.
      – Спасибо.
      – Ты любишь заниматься сексом?
      – Ну, да.
      – Очень любишь?
      – Да. Люблю.
      – Когда ты находишься в постели с мужчиной, есть что-нибудь, что ты ни за что ему не позволишь?
      – Да. По-гречески.
      – То есть не хочешь, чтобы он это делал в задний проход?
      Она покраснела и шепнула:
      – Да.
      – Если бы я захотел, я бы мог овладеть тобой. – Она воззрилась на него. – Ведь мог бы?
      – Да.
      – Если бы я захотел, я мог бы сделать это прямо здесь, сейчас, вот на этой столешнице.
      – – Да.
      – Если бы я захотел сделать это по-гречески, я бы и это сделал.
      Эта мысль ей явно не понравилась, но все-таки она произнесла:
      – А тебе именно этого хочется?
      – Если бы хотелось, ты бы мне это позволила.
      – Да.
      Теперь настала его очередь улыбаться. Он окинул взглядом кафе. Никто не смотрел в их сторону; никто не слушал.
      – Ты замужем, Элис?
      – Нет. В разводе.
      – Почему вы разошлись?
      – Он не мог удержаться на работе.
      – Твой муж не мог?
      – Да, вот именно.
      – А в постели он был хорош?
      – Да не очень.
      Она была даже больше похожа на Мириам, чем он думал.
      Даже спустя все эти годы, он все еще помнил, что говорила ему Мириам в тот день, когда бросила его. "Ты не просто плох в постели, Огден. Ты ужасающ. И ты ничему не способен выучиться. Но ты же знаешь, я и с этим могла бы смириться, если бы это хоть чем-нибудь компенсировалось. Если бы у тебя были деньги и ты бы покупал мне то, что я хочу, я бы уж как-нибудь сжилась с твоей тряпкой вместо члена. Когда я согласилась выйти за тебя замуж, я думала, что ты сумеешь заработать кучу денег. Господи Боже, ты был в Гарварде на пике своих возможностей! Когда ты получил степень, на тебя же все посягали. Если бы у тебя была хоть крупица честолюбия, ты бы ел на золоте. Знаешь ли ты это, Огден? Думаю, что ты такой же вялый и безынициативный в своих научных исследованиях, как и в постели. Ты никуда никогда не выбьешься. Ты, но не я. Поэтому я ухожу". Ну что за шлюха! Даже просто вспомнив о ней, он покрылся холодной испариной.
      А Элис продолжала ему улыбаться.
      – Прекрати, – мягко попросил он. – Не люблю улыбок.
      Она послушалась.
      – Кто я, Элис?
      – Ты "ключ".
      – А ты кто?
      – "Замок".
      – Раз я открыл тебя, ты должна делать то, что я прикажу. Правда?
      – Да.
      Он достал трехдолларовую бумажку из кошелька и положил ее поверх счета.
      – Я хочу проверить тебя, Элис. Собираюсь посмотреть, достаточно ли ты послушна.
      Она покорно ждала.
      – Когда ты отойдешь от этого столика, – начал он, – ты отнесешь счет и деньги в кассу. Оставшуюся сдачу возьми себе. Это ясно?
      – Да.
      – Потом иди в кухню. Там кто-нибудь есть?
      – Нет. Рэнди пошел в банк.
      – Рэнди Альтмен?
      – Да.
      – Это хорошо, – заметил Салсбери. – Итак, когда придешь в кухню, возьми вилку для готовки, такую, с большими зубьями. Знаешь, такую здоровую, с двумя зубцами. Есть такая на кухне?
      – Да. Несколько.
      – Вот одной из них проколи себе руку. Проткни свою левую руку насквозь. Она даже не моргнула.
      – Это понятно, Элис?
      – Да, понятно.
      – Когда ты отвернешься от этого столика, ты немедленно забудешь все, о чем мы здесь говорили.
      Поняла?
      – Да.
      – А когда проткнешь вилкой руку, то подумаешь, что это случайность. Несчастный случай.
      – Конечно. Случай.
      – Тогда иди.
      Она повернулась и пошла к двери в конце стойки; ее бедра соблазнительно покачивались.
      Когда она дошла до кассы, Салсбери выскользнул из кабинки и направился к выходу.
      Она опустила чаевые в кармашек своей формы, заперла кассовый аппарат и пошла на кухню. У выхода Салсбери приостановился и опустил монетку в газетный автомат.
      Боб Торп громко рассмеялся какой-то шутке, а пожилая официантка Бесс захихикала, как молоденькая девчонка.
      Салсбери вытащил номер местной газеты, свернул, засунул под мышку и открыл ведущую в фойе дверь. Шагая к порогу, слушая, как скрипит, закрываясь за ним, дверь, он мучительно думал: "Ну же, ты, шлюха, ну!" Сердце его колотилось, его лихорадило.
      Элис начала кричать.
      Салсбери с улыбкой закрыл входную дверь, спустился по ступенькам и направился по главной улице, как будто не знал, какой переполох поднялся в кафе.
      День был теплым и ярким. По небу бежали облачка.
      За всю свою жизнь он не был счастливее.
 

***

 
      Оттеснив плечом Боба Торпа, Пол вбежал в кухню. Молоденькая официантка стояла у разделочного стола между двумя холодильниками. Ее левая рука была распростерта на деревянной доске для резки. В правой руке она сжимала вилку с зубцами длиною в восемнадцать дюймов. Оба заостренных зубца вилки, проткнув насквозь руку девушки, даже вонзились в доску. Кровь залила ее голубую форменную блузку, блестела на доске и капала с края разделочного стола. Официантка кричала и в паузах захлебывалась, глотая ртом воздух, извиваясь всем телом и пытаясь вытащить вилку.
      Повернувшись к Бобу Торпу, застывшему в дверях, Пол велел:
      – Звоните доктору Трутмену.
      Повторять было не нужно. Торп кинулся к телефону.
      Взяв женщину за локоть правой руки. Пол сказал:
      – Давай-ка оставим вилку в покое. Ты ее теребишь, а от этого только хуже.
      Она подняла голову, но смотрела куда-то сквозь него. Из-за темных волос и глаз ее лицо казалось особенно бледным. Она не переставала кричать, издавая завывание, скорее похожее на звериное, чем на человеческое; и даже вряд ли понимала, где она и кто рядом.
      Он попытался освободить из ее пальцев черенок вилки.
      Стоявшая рядом Дженни проговорила:
      – О Господи!
      – Попридержи ее, – попросил он. – Не позволяй ей ухватиться снова за вилку.
      Дженни схватила девушку за кисть правой руки и сказала:
      – Боюсь, мне станет плохо.
      Если бы она упала в обморок. Пол не упрекнул бы ее за слабость. В крошечной кухонке ресторана, с потолком, нависавшим всего в нескольких дюймах у них над головой, вопли становились все нестерпимее. Вид этой тоненькой руки, пригвожденной острой вилкой к столу, был ужасен, словно из ночных кошмаров. Мутило от смеси сильных запахов – ветчины, ростбифов, жареного лука, кипящего сала – и свежего, металлического привкуса крови. Тут любого бы вывернуло. Но он ответил:
      – Тебе не может быть плохо. Ты же сильная девочка.
      Она закусила нижнюю губу и кивнула.
      Быстро, словно всегда ожидал чего-то подобного, Пол схватил висевшее на крючке полотенце и прижал его к ранам. Оторвав от него кусок, с помощью деревянной ложки соорудил подпорку для левой руки официантки. Он прикрутил деревянную ложку к своей правой руке и положил левую на черенок вилки. Дженни он велел:
      – Иди, поддержи подпорку.
      Как только ее правая рука освободилась, официантка снова попыталась добраться до вилки. Она вцепилась в кулак Пола.
      Дженни держалась за черенок ложки.
      Нажав на раненую руку девушки. Пол резко дернул за вилку, которая вошла не только в плоть официантки, но и почти на полдюйма в дерево, и одним точным быстрым движением вытащил зубцы вилки из руки. Потом бросил вилку и придержал девушку, чтобы она не упала. Колени ее стали подгибаться; еще бы, подумал он.
      Пока он укладывал молодую женщину на пол, Дженни заметила:
      – Бедняжка, должно быть, ужасно страдает. Казалось, именно эти слова и прекратили истерику, в которой пребывала официантка. Она перестала издавать жуткие вопли и заплакала.
      – Не понимаю, как такое можно было сотворить, – сказал Пол, успокаивающе поглаживая женщину. – Она воткнула в руку вилку с невероятной силой. Буквально пригвоздила себя к столу.
      Дрожа, всхлипывая, официантка пролепетала:
      – Случайность. – Она прерывисто вздохнула, и, застонав, покачала головой. – Ужасная.., случайность.

Глава 6

      Четырнадцать месяцев назад:
 
       Четверг, 10 июня 1976 года
 
      Труп обнаженного мужчины лежал в центре чуть наклоненного стола для вскрытий, расцвеченный кровавыми надрезами во многих местах.
      – Кто это? – спросил Клингер.
      – Он работал на Леонарда, – отозвался Салсбери.
      Комната, в которой находились они трое, освещалась лишь двумя лампами под колпаками, подвешенными в центре потолка над прозекторским столом. Три стены были заставлены компьютерным оборудованием: пультами управления, мониторами, блоками питания. Вспыхивающие и мерцающие огоньки работающей электроники зловеще мигали зеленым, голубым, желтым и бледно-красным в окружающей полутьме. Девять телевизионных дисплеев – большие кубы с лучевыми трубками – были закреплены высоко на трех стенах, а четыре экрана были установлены на потолке; и все они излучали слабое голубовато-зеленое свечение.
      В этом жутком освещении распростертое тело было похоже не на тело обычного человека, а скорее на бутафорский манекен из фильма ужасов.
      Кротко, почти преисполнившись благоговения, Даусон произнес:
      – Его звали Брайен Кингман. Он состоял в моем личном штате.
      – Долго? – поинтересовался Клингер.
      – Пять лет.
      Покойному было около тридцати, его тело отличалось прекрасным сложением. Он умер семь часов назад, и признаки разложения начали проявляться: кровь стекла в нижнюю часть тела, застаиваясь в голенях, бедрах, ягодицах, которые были пурпурного цвета и уже отчасти тронуты тлением. Лицо, напротив, посерело, черты заострились. Руки были вытянуты вдоль тела, ладони наружу, пальцы искривлены.
      – Он был женат? – спросил Клингер. Даусон покачал головой: нет.
      – Семья?
      – Вырастившие его бабушка с дедушкой умерли.
      Братьев и сестер нет. Его мать умерла родами, а в прошлом году погиб в автокатастрофе его отец.
      – Тетки и дядья?
      – Близких нет.
      – Подружки?
      – Ни одной, которой бы он был увлечен всерьез или которая бы всерьез увлекалась им, – отвечал Даусон:
      – Потому-то мы его и выбрали. Если он исчезнет, никто особенно не позаботится разыскать его.
      Некоторое время Клингер обдумывал услышанное. Потом спросил:
      – Вы предполагали, что эксперимент его убьет?
      – Мы не исключали этой возможности, – поправил Огден.
      Мрачно усмехнувшись, Клингер заметил:
      – И вы были правы.
      Что-то в тоне генерала взбесило Салсбери.
      – Тебе были известны ставки, когда ты связался с Леонардом и со мною.
      – Да уж, разумеется, – согласился Клингер.
      – Тогда не веди себя так, словно смерть Кингмана – единственно на моей совести. Вина лежит на всех нас.
      Нахмурившись, генерал возразил:
      – Огден, ты меня не так понял. Я вовсе не думаю, что ты, или Леонард, или я вообще в чем-то виноваты. Этот человек – лишь машина, которая разбилась. И ничего больше. Мы всегда достанем другую машину. Ты чересчур чувствителен, Огден.
      – Бедный мальчик, – вымолвил Даусон, печально разглядывая тело. – Он готов был на все ради меня.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20