– Ясно, – кивнул Клингер. Он снова уселся в кресле и принялся за бренди.
Даусон, соскользнув на самый краешек своего кресла, сказал:
– Эрнст, ты же безоговорочный авторитет для службы безопасности в Брокерте. Ты знаешь об этой системе больше, чем кто-либо. Если в службе безопасности есть какое-то слабое место, то именно ты сможешь обнаружить его или создать.
Изучая Салсбери, как будто он представлял собой опасность, и стараясь быть мудрым, связываясь с таким явно никудышным типом, Клингер откликнулся:
– Так предполагается, что я должен позволить вам протащить около сотни магнитных записей высокосекретной информации и сложнейшие компьютерные программы?
Огден медленно кивнул.
– Ты сможешь это сделать? – спросил Даусон.
– Вероятно.
– И это все, что ты можешь сказать?
– Скорее всего, у меня получится.
– Этого недостаточно, Эрнст.
– Ну, ладно, – сказал Клингер немного раздраженно. – Я могу сделать это. Я смогу найти возможность.
Улыбаясь, Даусон кивнул:
– Я знал, что ты сможешь.
– Но если я сделаю это и меня схватят либо во время, либо после операции, меня сгноят в Ливенворте. Я тут недавно говорил об измене, так вот я вовсе не желал бы, чтобы это относилось ко мне.
– Никто и не говорит, чтобы ты становился изменником, – заверил Даусон. – Тебе не нужно будет даже видеть эти магнитные пленки, а уж тем более дотрагиваться до них. Так рисковать будет лишь сам Огден. Так что тебе нельзя будет обвинить ни в чем более серьезном, чем халатность или недосмотр в охране.
– Даже и в этом случае меня вышибут в отставку или уволят с минимальной пенсией.
Салсбери тяжело, прерывисто дышал. Рубашка у него намокла и прилипла к спине, как холодный компресс. Клингеру он сказал:
– Ты объяснил нам, что сумеешь это сделать. Но главный вопрос в том, сделаешь ли ты это.
Некоторое время Клингер молчаливо рассматривал свой стакан с бренди, наконец поднял глаза на Салсбери и произнес:
– Если ты получила свой наркотик, то каким будет твой первый шаг?
Поднимаясь на ноги, Даусон сказал:
– Мы организуем передовое акционерное общество в Лихтенштейне.
– Почему там?
В Лихтенштейне не требовали, чтобы в списке акционеров значились реальные владельцы общества. Даусон смог бы нанять юристов в Вэдузе и представить их как чиновников акционерного общества, и ни один закон не принудил бы устанавливать подлинные личности акционеров.
– Более того, – продолжал Даусон, – я мог бы снабдить каждого из нас пакетом поддельных документов, включая паспорта, так что мы смогли бы путешествовать и заниматься бизнесом под вымышленными именами. И если вэдузских юристов даже начнут вынуждать раскрыть имена их клиентов, они все же не смогут подвести нас, потому что не знают наших подлинных имен.
Предосторожности, которые планировал Даусон, были вовсе не лишними. Очень быстро такое акционерное общество станет невероятно успешным предприятием, настолько успешным, что самым влиятельным финансистам и политикам нестерпимо захочется узнать, кто же стоит за отвечающими на телефонные звонки людьми в Вэдузе. С наркотиками Салсбери и усиленными программами тщательно разработанных подсознательных команд они трое могли бы организовать сотни бизиесов, и буквально требовать, чтобы продавцы, коллеги, даже конкуренты работали ради их немыслимой прибыли. Каждый заработанный ими доллар казался бы незапятнанным, полученным вследствие самых законных форм коммерческой деятельности. Но, разумеется, множество людей почувствовали бы, что происходит грязное манипулирование конкурентами, и тогда пришлось бы еще покупать и общественное мнение с помощью нового наркотика. В случае, если корпорацию уличат в использовании наркотика, украденного – как это и будет на самом деле – из американских научно-военных разработок, тогда любая предосторожность не покажется преувеличенной.
– Но что потом, когда корпорация начнет действовать? – спросил Клингер.
Деньги и бизнес были смыслом жизни и призванием Даусона. Он принялся разглагольствовать на манер баптистского проповедника, полного яростной силы и страсти, наслаждаясь собственными речами.
– Корпорация приобретет участок земли где-нибудь в Германии или во Франции. Для начала сотню акров. Внешне это будет выглядеть как убежище для руководства. Но на самом деле там будут обучать наемных солдат.
– Наемников? – Грубое, широкое лицо Клингера осветилось священным солдатским пренебрежением к штатским.
Корпорация, пояснял далее Даусон, сможет нанять дюжину лучших наемников-солдат, сражавшихся в Азии и Африке. Их доставят в штаб-квартиру корпорации под предлогом нового места назначения и знакомства с командованием. Все запасы воды, вся жидкость в штаб-квартире будут использоваться как средство для накачки их наркотиком. Через сутки после того, как наемники примут первую дозу, когда они будут готовы к промыванию мозгов, три дня, день за днем, им станут показывать четырехчасовые фильмы – о путешествии, новостях промышленности, техническую документацию с детальным разбором использования всех видов оружия и электронных средств. Все это будет представлено, как существенная информация для их последующей службы. Не зная, разумеется, о том, что происходит, они в течение двенадцати часов примут изощренные подсознательные сигналы, убеждающие их без размышлений исполнять любой приказ по определенным кодовым фразам. И по окончании этих трех дней все двенадцать человек уже не будут просто нанятыми руками, а превратятся в нечто вроде запрограммированных роботов.
Но внешне они совершенно не изменятся. Выглядеть и вести себя они будут точно так же, как и всегда. Тем не менее они выполнят любой приказ – солгать, украсть, убить; выполнят без колебаний, пока будет действовать команда, переданная ключевой фразой.
– Как солдаты-наемники, уже начнем с этого, они станут прежде всего профессиональными убийцами, – заметил Клингер.
– Правда, – согласился Даусон. – Но ценность заключается в их безусловном, неукоснительном подчинении. Как простые наемники, они могут отклонить любой приказ или службу, которая им не понравится. Но запрограммированные нами, они выполнят все, что им прикажут.
– Есть и другие преимущества, – вступил в разговор Салсбери, осознавая, что Даусон, начавший обращение в свою веру, обидится, что его отодвигают с амвона. – Итак, вы можете приказать человеку убить, но одновременно вы приказываете ему стереть из своей памяти – из сознания и подсознания – все относящееся к убийству. Его никогда нельзя будет заставить свидетельствовать против корпорации или против нас – он пройдет через все испытательные тесты.
Неандертальское лицо Клингера несколько порозовело. До него дошла важность того, что добавил Салсбери.
– Даже если к ним применят пентотал или гипнотическую регрессию – они все равно не вспомнят?
– Социум пентотал… Его значение сильно преувеличивают, как катализатора правды, – заметил Салсбери. – Что касается остального… Ну, да, они могут ввести его в транс и вернуть гипнотическим воздействием в момент совершения преступления. Но перед ними предстанет пустое место. Раз уж наемнику велели стереть событие из памяти, то из нее ничего уже не выжмешь – это все равно, что искать в компьютере однажды стертый файл.
– Покончив со вторым стаканчиком бренди, Клингер вернулся к тележке с выпивкой. На этот раз в двенадцатиунциевый стакан он бросил лед и налил "Сэвен-Ап".
Он прав, решил Салсбери: каждый, кто не хочет быть самоубийцей, должен здесь, сейчас, сохранять ясность мышления.
Клингер обратился к Даусону:
– А когда у нас будут эти двенадцать роботов, что мы станем с ними делать?
Поскольку размышления Даусона в последние три месяца включали и разработку в деталях их с Салсбери подхода к генералу, то он отреагировал быстро:
– Мы сможем делать с ними все, что захотим. Абсолютно все. Но как первый шаг – я думал, мы могли бы использовать их, чтобы ввести наркотик в запасы воды всех крупных поселений Кувейта. Потом мы бы парализовали эту страну многоцелевой подсознательной программой, специально рассчитанной на психику арабов, и за какой-нибудь месяц смогли бы подчинить себе любого, держать под контролем даже правительство, сознавая каждое свое действие.
– Покорить целую страну в качестве первого шага? – недоверчиво спросил Клингер.
Вновь обращаясь к проповеди, откинувшись на спинку стула и вытянувшись в нем между Салсбери и генералом, Даусон произнес:
– Население Кувейта меньше восьмисот тысяч человек. В основном оно сконцентрировано на нескольких урбанизированных площадях, главным образом, в Гавалли и в столице. Более того, все члены правительства и все богатство страны тоже сосредоточено в этих крупных метрополиях. Горстка супербогатеев, которые выстроили себе замки в пустыне, воду все равно возит из городов. Короче, мы сможем контролировать буквально всех и все внутри государства, а это даст нам тайную безраздельную власть над кувейтскими запасами нефти, которые составляют двадцать процентов всех мировых запасов. Когда это будет сделано и Кувейт станет нашей базой для дальнейших операций, мы сможем подчинить себе Саудовскую Аравию, Ирак, Йемен и все прочие нефтяные страны на Ближнем Востоке.
– Мы расколошматим картель ОПЕК, – задумчиво протянул Клингер.
– Или усилим его, – возразил Даусон. – Или будем чередовать его усилие и ослабление с тем, чтобы вызвать колебания цен на нефтяном рынке. В действительности, мы возьмем под контроль весь нефтяной рынок. А поскольку мы будем знать о всех колебаниях цен заранее, у нас в руках будет редкостное преимущество. Всего за какой-нибудь год контроля над половиной арабских стран мы сможем перекачать на счет нашей корпорации в Лихтенштейне полтора миллиона долларов. А потом уже дело пяти-шести лет, пока все, буквально все, не станет нашим. – Это же сумасшествие, безумие, – прервал Клингер.
Даусон нахмурился:
– Безумие?
– Невероятно, невозможно, немыслимо, – проговорил генерал, поясняя свое первое определение, заметив, что оно задело Даусона.
– Было время, когда полеты по воздуху казались безумием, – заметил Салсбери. – Невероятной казалась многим и атомная бомба, даже после взрыва в Японии. И в тысяча девятьсот шестьдесят первом, когда Кеннеди запустил космическую программу, всего несколько человек в Америке верили, что люди смогут ступить на луну.
Они в молчании смотрели друг на друга.
Тишина в комнате установилась такая, что слышался плеск воды о стенки лодочной пристани, причем, хотя на озере была лишь легкая рябь, и к тому же они находились за толстым стеклом, впечатление было такое, будто снаружи бушует океанский шторм. По крайней мере, такое было ощущение у Салсбери, буря бушевала в его лихорадочно возбужденном мозгу.
Наконец Даусон произнес:
– Эрнст? Так ты поможешь нам вынести эти магнитные записи?
Клингер долгим взглядом посмотрел на Даусона, потом на Салсбери. Его передернуло – от страха или от восторга, Огден не мог бы сказать наверняка. Клингер ответил:
– Я помогу.
Огден перевел дыхание.
– Шампанского? – предложил Даусон. – После бренди оно, правда, немного слабовато. Но я считаю, нам следует поднять бокалы друг за друга и за успех нашего предприятия.
Спустя четверть часа после того, как слуга, принесший ледяную запотевшую бутылку "Моэ е Шандон", откупорил ее и они втроем чокнулись за успех, Клингер улыбнулся Даусону и сказал:
– А что, если я и сам напуган этим наркотиком?
Что, если я думаю, что едва ли смогу вынести все нужное вам?
– Я хорошо знаю тебя, Эрнст, – заметил Даусон. – Даже, возможно, лучше, чем мне самому кажется. Я был бы удивлен, если бы тебя что-нибудь могло напугать или ты чего-то не смог бы пронести.
– Но предположим, я откажусь, все равно, по какой причине. Предположим, что мне не хочется иметь с вами дело.
Даусон задержал глоток шампанского на языке, затем пропустил его, смакуя, и откликнулся:
– Тогда тебе не уйти отсюда живым, Эрнст. Боюсь, ты попадешь в аварию.
– – Которую ты организуешь неделю спустя?
– Около того.
– Я знал, что ты меня не разочаруешь.
– Ты при оружии? – поинтересовался Даусон.
– Автоматический тридцать второго калибра.
– Его не видно.
– Спрятан у меня за спиной.
– Ты наловчился выхватывать его?
– Он окажется у меня в руках через пять секунд.
Даусон удовлетворенно кивнул.
– И ты воспользуешься мною, как прикрытием, чтобы выбраться отсюда.
Оба расхохотались, глядя друг на друга с видом величайшего удовольствия. Они восхищались друг другом.
"Господи Боже!" – подумал Салсбери. Он нервно отпил шампанского.
Глава 5
Пятница, 19 августа 1977 года
Пол и Марк сидели бок о бок, скрестив ноги, на густой, покрытой обильной росой горной траве. Оба застыли, как каменные. Даже Марк, которому претила неподвижность и которого терпение раздражало больше, чем добродетельность, не делал ни единого движения, лишь иногда моргая.
Вокруг них раскинулась панорама совершенно нетронутой природы, и от этого вида захватывало дух. С трех сторон стеною вставал багряно-зеленый лес. Справа участок леса разрезался узкой просекой, и городок Черная речка в двух милях от них переливался, словно опаловый гриб в изумрудных зарослях дикой природы. Другой след цивилизации едва виднелся в трех милях в противоположной стороне от Черной речки – лесопилка "Бит юнион". Но с такого расстояния ее строения не были похожи на фабричные, а скорее напоминали крепостные валы, ворота и башни средневекового замка. Леса, специально выращиваемые как сырье для "Бит юнион" и куда менее привлекательные, чем дикие, скрывались из вида за соседней горой. Голубое небо с быстро бегущими по нему белыми облачками завершали картину Эдема из какого-нибудь фильма на библейский сюжет.
Пола и Марка не интересовали декорации. Их внимание было приковано к маленькой рыжей белке.
Последние пять дней они подкладывали белке еду – сухие соленые орешки и дольки яблока, надеясь подружиться со зверьком и постепенно приручить его. День за днем белка все ближе подкрадывалась к еде, и вот вчера она взяла несколько кусочков, прежде чем вздрогнуть от страха и кинуться прочь.
Теперь они наблюдали, как зверек приближается, соскакивая с ветки на ветку. Три-четыре быстрых, хотя и осторожных прыжка, то и дело пауза, во время которой зверек внимательно изучал мужчину и мальчика. Когда белка наконец приблизилась к еде, она ухватила цепкими передними лапами кусочек яблока и, присев на задние, принялась есть.
Когда зверек догрыз одну дольку и потянулся за следующей, Марк произнес:
– Она не сводит с нас глаз. Ни на секунду. Как только мальчик заговорил, белка тотчас же замерла, как и люди. Она повернула головку и уставилась на них большим коричневым глазом.
Пол говорил, что они могли бы шептаться, нарушая их правило хранить молчание, если зверушка наберется храбрости и останется возле еды дольше, чем на несколько секунд. Если они собираются ее приручить, то белка должна привыкнуть к звуку их голосов.
– Пожалуйста, не бойся, – тихонько взмолился Марк. Пол пообещал, что если белку можно будет приручить. Марку разрешат взять ее в дом и выдрессировать. – Пожалуйста, не убегай.
Еще не готовая поверить им, белка схватила кусок яблока, повернулась, поскакала в лесу и метнулась на верхние ветки клена.
Марк, досадуя, вскочил.
– А, черт! Мы не собираемся обижать тебя, глупенькая ты, белка! – Гримаса разочарования сморщила его лицо.
– Спокойно. Завтра она вернется, – пообещал Пол, вставая и потягиваясь, разминая затекшие мускулы.
– Она никогда не поверит нам.
– Нет, поверит. Мало-помалу.
– Никогда нам ее не приручить.
– Мало-помалу, – повторил Пол. – Она же не может измениться в одну неделю. Наберись терпения.
– Я не очень-то умею терпеть.
– Знаю. Но ты учись.
– Мало-помалу?
– Точно, – кивнул Пол. Он нагнулся, собрал орешки и кусочки яблока, сложил их в пластиковый пакет.
– Эй, а не кажемся ли мы ей сумасшедшими, раз все время уносим еду? – предположил Марк. Пол рассмеялся.
– Может, и так. Но если она привыкнет есть за нашей спиной, как только мы уходим, тогда у нее не будет причин приходить, когда мы здесь.
Пока они шли к лагерю, расположенному на дальнем конце горного луга длиной в двести ярдов, Пол вновь постепенно пережил все ощущения этого восхитительного летнего дня, как будто раскинувшего вокруг него чувственную мозаику. Теплый летний ветерок. Белые маргаритки, мелькающие в траве, блестящие желтые лютики. Аромат земли, травы и полевых цветов. Постоянное перешептывание листьев и легкий шорох ветерка в сосновых иглах. Щебетанье птиц. Торжественные тени леса. И застывший в вышине ястреб, завершающий мозаику; его пронзительный крик казался преисполненным гордости, словно он знал, что венчает собой сцену, как будто думал, что приближает к земле небо своими мощными крыльями.
Подошло время их еженедельного подхода в городок, чтобы пополнить истощившиеся запасы продуктов – но в какое-то мгновение ему не захотелось покидать горы. Даже Черная речка – маленький, затерянный в горах, изолированный от современного мира городок – мог показаться суетным по сравнению с безмятежным лесом.
Но, разумеется, Черная речка не только снабжала их свежими яйцами, молоком, хлебом и прочим необходимым: там была Дженни.
Когда они подходили к лагерю, Марк бросился вперед. Он откинул желтые холщовые полотнища и проскользнул в палатку, которую они разбили в тени нескольких восьмифутовых пихтовых и тсуговых деревьев. В следующую секунду он выскочил из палатки и, приставив ладони рупором ко рту, громко позвал:
– Рай! Эй, Рай!
– Здесь, – отозвалась она, выходя из-за палатки.
На секунду Пол оторопел, он не верил собственным глазам: маленькая белочка сидела у нее на правом плече, цепляясь коготками за рукав ее вельветовой курточки. Белка жевала кусочек яблока, а девочка поглаживала ее по спинке.
– Как тебе это удалось? – спросил он.
– Шоколад.
– Шоколад?
Она улыбнулась.
– Я пыталась привлечь ее тем же способом, что и вые Марком. Но потом до меня дошло, что орехи и яблоки белка и сама может найти. А шоколад – нет. Против запаха шоколада ей не устоять. Так и вышло! В среду она взяла шоколадку у меня с руки, но я не хотела вам рассказывать, пока не убедилась, что она уже не боится людей.
– Но сейчас-то она не ест шоколада.
– Слишком много ей вредно.
Белка подняла головку и с любопытством взглянула на Пола. Потом вновь принялась грызть кусок яблока, который она держала в передних лапках.
– Нравится она тебе, Марк? – спросила Рай. Не успела она произнести эти слова, как улыбка сползла с ее лица, а брови нахмурились.
Пол сразу понял, в чем дело: мальчик готов был горько расплакаться. Он хотел свою собственную белку – но знал, что двух зверьков они не смогут взять домой. Нижняя губа его задрожала, однако он сдержал слезы.
Рай быстро справилась с собой. Улыбаясь, она спросила:
– Нравится тебе белочка? Я бы страшно расстроилась, если бы она тебе не понравилась, я так измучилась, прежде чем добыла ее для тебя.
"Ах ты, милая малышка", – подумал Пол.
Сглатывая, Марк переспросил:
– Для меня?
– Разумеется, – кивнула она.
– То есть ты хочешь отдать ее мне? Она изобразила величайшее изумление:
– А кому же еще?
– Я думал, она твоя.
– И что же я должна делать с ручной белкой? – спросила Рай. – Дрессированный зверек нужен мальчику. Он совсем не подходит для девочки. – Она опустила белочку на землю и села на корточки рядом. Выудив из кармана конфетку, она позвала брата:
– Иди-ка сюда. Тебе нужно покормить ее шоколадом, если ты хочешь с ней по-настоящему подружиться.
Белка выхватила конфету из рук Марка и принялась обсасывать ее с видимым удовольствием. Марк тоже пришел в совершенный восторг, поглаживая зверька по бокам и длинной спинке. Когда шоколад был съеден, белка фыркнула сначала на Марка, потом на Рай, и когда убедилась в том, что сегодня гостинцев больше не будет, проскользнула между ними и запрыгала по веткам деревьев.
– Эй! – позвал Марк. Он было кинулся за ней, но сразу увидел, насколько она проворнее его.
– Не волнуйся, – утешила его Рай. – Завтра она вернется, ведь у нас припасены для нее шоколадки.
– Если мы приручим ее, – предположил Марк, – смогу я взять ее на следующей неделе с нами в город?
– Посмотрим, – сказал Пол. Он взглянул на часы. – Но если мы собираемся сегодня успеть в город, лучше поторопиться.
Фургон был припаркован в полумиле от лагеря, на конце узкой грязной колеи, заросшей травой, – обычно ею пользовались поздней осенью и ранней весной охотники.
Марк, для которого жизнь еще была игрой, крикнул:
– А ну, кто быстрее! – и ринулся вниз по тропинке, змеившейся среди деревьев. Через несколько секунд он уже скрылся из виду.
Рай шла рядом с Полом.
– Как хорошо ты сегодня поступила, – похвалил он.
Она сделала вид, что не совсем понимает, о чем он говорит.
– Что белку-то отдала Марку? Это было так забавно.
– Но ты приручила ее не для Марка.
– Конечно же, для него. Кому бы еще я могла ее отдать?
– Взять себе, – заметил Пол. – Но как только ты увидела, как много для него значит иметь свою белку, ты тут же отдала ее ему.
Она скорчила рожицу.
– Ты, должно быть, думаешь, что я просто святая!
Если бы мне в самом деле хотелось иметь белку, я ни за что бы с ней не рассталась. Даже через миллион лет.
– Ты не умеешь врать, – с жаром сказал он.
Она раздраженно пожала плечами:
– Ах, эти отцы! – Надеясь, что он не заметил ее замешательства, она кинулась вперед, догоняя Марка, и вскоре исчезла в густых зарослях горного лавра.
– Ах, эти дети! – громко воскликнул Пол. Но в его голосе не было раздражения, только любовь.
После смерти Энни он проводил с детьми куда больше времени, чем если бы она была жива, – отчасти потому, что в Марке и Рай было много от матери, и он словно через них общался с нею. Он узнал, как они отличаются друг от друга, каждый со своими собственными взглядами и возможностями, и он лелеял их индивидуальности. Рай всегда лучше разбиралась в людях, в жизни и в правилах игры, чем Марк. Любопытная, экспериментирующая, терпеливая, жаждущая новых знаний, она наслаждалась жизнью, но в ее наслаждении было больше от ума. Когда-нибудь она узнает, что особенно сильные страсти – сексуальные, интеллектуальные – не что иное, как новый яркий опыт. С другой стороны, хотя Марк и взирал на жизнь с куда меньшим пониманием, чем Рай, и он не нуждался в жалости. Ни на секунду! Энергия била у него через край, он готов был разразиться смехом – неистребимый оптимист, каждый день своей жизни он проживал со смаком. Если он и не искал каких-то сложных удовольствий, зато компенсировал это тем, что всегда был в бодром настроении благодаря простым радостям и утехам жизни, которыми Рай, поверяя их умом, никогда не была способна удовольствоваться без непременного самокопания. Пол знал, что настанет день, и его дети – каждый по-своему – доставят ему огромное счастье и заставят гордиться собой, пока смерть не заберет их у него.
Словно натолкнувшись на невидимый барьер, он остановился посреди тропы, покачиваясь слегка из стороны в сторону.
Эта последняя мысль поразила его. Когда он потерял Энни, он некоторое время думал о том, что теряет все лучшее, что имеет. Ее смерть заставила его осознать с болью, что все – даже глубоко прочувствованные, сильные личные отношения, которые ничто не могло поколебать или разрушить, – преходяще, все забирает могила. Последние три с липшим года какой-то тайный голос твердил ему, что следует приготовиться к смерти, дожидаться ее и не позволить, чтобы потеря Марка, Рай или еще кого-то из близких потрясла его так, как это случилось, когда умерла Энни. Но до сих пор голос этот был подсознательным, совет – хотя и назойливым, но едва осознанным. И вот сейчас впервые Пол позволил ему проникнуть в сознание. И, прозвучав явно, тот поразил его. Дрожь охватила Пола с ног до головы, ощущение жуткого предчувствия. Но пропало оно так же быстро, как и возникло. Какой-то зверь крался сквозь подлесок. Вверху, над купами деревьев, клекотал орел. Внезапно летний лес показался чересчур густым, особенно темным и мрачным, слишком диким, зловещим.
Какой я глупец, подумал Пол. Тоже еще, нашелся предсказатель. Подумаешь, ясновидящий.
Тем не менее, он обеспокоенно заспешил по петляющей тропинке, торопясь поскорее догнать Марка и Рай.
***
Тем же утром, в 11.15, доктор Уолтер Трутмен сидел за столом красного дерева в своей приемной. За ранним ленчем – два сэндвича с ростбифом, апельсин, банан, яблоко, чашка сливочного пудинга и несколько стаканов ледяного чая – он просматривал медицинский журнал.
Единственный врач в Черной речке, он главным образом чувствовал, что ответствен перед окрестными жителями в двух случаях: прежде всего, если в радиусе мили произойдет катастрофа или разразится любая эпидемия. Он не опустит руки и будет абсолютно готов приступить к своим обязанностям. И во-вторых, он считал, что ему следует быть в курсе всех новинок в развитии медицинской техники и оборудования, чтобы приходящие к нему за помощью люди могли получить самый квалифицированный совет. Десятки благодарных пациентов и любовь, с которой относился к нему весь город, свидетельствовали о том, что по второму пункту он успешно выполняет свой долг.
Что касается первого, то нужно сказать следующее. При росте чуть больше пяти футов он весил двести семьдесят фунтов. Когда какой-нибудь толстяк во время внушений доктора вдруг опрометчиво вспоминал про собственный избыточный вес Трутмена, тот неизменно отшучивался одной и той же фразой:
– Кто толстый? Я? – спрашивал он в искреннем недоумении. – Я ношу на себе вовсе не лишний вес. Это запас энергии, которая станет топливом, едва в радиусе мили отсюда разразится катастрофа. – И лекция продолжалась.
На самом-то деле, разумеется, он был страшным обжорой всю свою жизнь, сколько себя помнил. В тридцать лет он прошел курс диеты и психотерапии, что оказалось пустой тратой времени. В тот же год, не дожидаясь обещанной великолепной стипендии от "Бит юнион саплай компани", он прибыл в Черную речку, жители которой были так рады иметь собственного доктора, что им было решительно все равно, толстый он или тощий, белый, черный или зеленый в крапинку. И вот уже двадцать лет он потворствовал своему обжорству, набиваясь пирожными, пирожками и прочими сладостями, сжирая по целому столу яств пять раз в день; и в итоге считал свою жизнь более радостной, чем у любого человека на свете.
И вот как раз когда он собирался получить от жизни еще большее удовольствие, запихивая в рот всего лишь второй сэндвич с ростбифом, зазвонил телефон. Отвечать ему совсем не хотелось, но он принадлежал к той породе врачей, которые выходят из дома по вызову в любой час дня и ночи. Даже ленч можно отложить, если больному нужна помощь. И он снял трубку:
– Алло?
– Доктор Трутмен?
– Да.
Голос на том конце провода был холодным и резким.
– Я "ключ", доктор Трутмен.
– Я "замок", – без колебаний отозвался доктор Трутмен.
– Вы один в доме?
– Да.
– А где ваша медсестра, мисс Макдональд?
– Не знаю. У себя дома, наверное.
– Когда она придет на работу?
– За полчаса до открытия офиса.
– А офис открывается в час тридцать?
– Правильно, – подтвердил Трутмен.
– Вы ждете кого-нибудь еще до часа дня?
– Нет. Никого.
Незнакомец мгновение помолчал.
Трутмен слушал, как тикают его настольные часы. Он взглянул на еду, разложенную перед ним на разглаженной салфетке, ткнул вилкой в кусочек ростбифа на сэндвиче и немедленно заглотнул его, как рыба наживку.
Человек на другом конце провода решил, как начать, и сказал:
– Я собираюсь задать вам ряд важных вопросов, доктор. И вы должны дать на них самые исчерпывающие ответы.
– Да, разумеется.
– Была ли у вас в последнее время какая-нибудь массовая эпидемия в Черной речке? – Да.
– Какая же?
– Ночные кошмары.
– Объясните, что вы подразумеваете под этим, доктор.
– Жесточайшая дрожь, холодный пот, тошнота, но без рвоты, а в результате бессонница.
– Когда вы впервые узнали о подобных случаях?
– В среду, десятого. Девять дней назад.
– Кто-нибудь из ваших пациентов жаловался на ночные кошмары?
– Буквально каждый говорил, что просыпался от страшных снов.
– Кто-нибудь мог вспомнить, что ему снилось?
– Нет. Никто.
– Какое лечение вы прописывали?
– Первым пациентам я прописал "плейсибос". Но когда в среду ночью я сам почувствовал эту кошмарную дрожь, а в четверг появились десятки новых зараженных, я стал выписывать другой антибиотик.
– И никакого эффекта, разумеется?
– Пока никакого.
– Вы отсылали пациентов к какому-нибудь другому доктору?
– Нет. Ближайший врач живет в шестидесяти милях отсюда, да к тому же ему под восемьдесят. Однако я сделал запрос в государственную службу здоровья о необходимости исследования.
Незнакомец немного помолчал. Потом спросил:
– Вы сделали так потому, что это вспышка очень слабого гриппа?
– Очень слабого, – согласился доктор, – но решительно необычного. Нет жара. Не опухают гланды. И все же, какой бы слабой ни были та вспышка, она распространилась по всему городу и на лесопилке всего за сутки. Ее подхватили все. Разумеется, я думал и о том, что, возможно, это вовсе и не грипп, а какое-то отравление.
