Воскресенье, 13 августа 1977 года
 
      Когда после поворота они оказались в маленькой долине. Пол Эннендейл почувствовал, что с ним произошла какая-то перемена. Просидев за баранкой по пять часов вечера и сегодня, он испытывал утомление и напряжение – но теперь неожиданно шея у него перестала болеть, и плечи расправились. Он ощутил спокойствие, как будто в этом месте не могло случиться ничего плохого, как будто он был Хью Конвэй из "Потерянного горизонта" и только что вступил в Шэнгри-Ла.
      Конечно, Черная речка совсем не был похож на Шэнгри-Ла. Городок существовал как придаток лесопилки, и жило в нем всего четыреста человек. Для рабочего поселка он был тихим, чистым и привлекательным. Главную улицу затеняли дубы и березы. Дома, сложенные из белого кирпича, были похожи на дома колонистов из Новой Англии. Пол предположил, что благотворное влияние этого уголка объясняется отсутствием неприятных воспоминаний, связанных с ним, чего нельзя было сказать о многих других местах.
      – Это магазин Эдисона! Эдисона! – Марк Эннендейл перегнулся к нему с заднего сиденья, указывая на здание, видное через ветровое стекло.
      Улыбаясь, Пол сказал:
      – Спасибо тебе, Кунскин Пит, исследователь севера.
      Рай была взволнована так же, как и ее брат, ведь Сэм Эдисон стал для них почти отцом. Но она была более сдержанной, чем Марк. В свои одиннадцать лет она хотела казаться взрослой, хотя до этого было еще далеко. Она сидела впереди, рядом с Полом, крепко притянутая к сиденью ремнями безопасности.
      – Марк, иногда мне кажется, что тебе вовсе не девять, а всего пять лет, – сказала она.
      – В самом деле? А мне иногда кажется, что тебе все шестьдесят вместо одиннадцати!
      – Успокойтесь, – сказал Пол.
      Марк усмехнулся. Обычно он не мог одержать верх над сестрой. Такого рода перепалки были не в его вкусе.
      Пол посмотрел на Рай украдкой и увидел, что она покраснела. Он подмигнул ей, чтобы показать, что не смеется над ней.
      Улыбаясь, она уселась поудобнее на своем месте, снова уверенная в себе. Она могла бы ответить Марку еще лучше и сразить его наповал, но она была великодушна, что так нехарактерно для детей ее возраста.
      Через мгновение машина остановилась у обочины, и Марк выпрыгнул на тротуар. Он сделал три прыжка, быстро пробежал через крытую веранду и скрылся в магазине. Дверь захлопнулась за ним, когда Пол выключил мотор.
      Рай была полна решимости не устраивать спектакль, как это делал Марк. Она не спеша вышла из машины, потянулась и зевнула, потянула джинсы на коленках, расправила воротничок своей темно-синей блузы, пригладила длинные каштановые волосы, захлопнула дверцу машины и стала подниматься по ступенькам. Однако, как только она достигла порога, тут же пустилась бегом.
 

***

 
      Универсальный магазин Эдисона был большим торговым центром, занимавшим площадь в три тысячи квадратных фунтов. Это был зал длиной сто футов и шириной тридцать футов со старинным сосновым полом. Восточную часть магазина занимал продовольственный отдел. В западной продавались галантерея и сопутствующие товары, там же помещался и аптечный отдел за новым блестящим прилавком.
      Сэм Эдисон был единственным фармацевтом в городе, как и его отец до него.
      В центре зала около сельской печки, которую топили дровами, стояли три стола и двенадцать дубовых кресел. Сейчас здесь никого не было, но обычно за одним из этих столов сидели и играли в карты пожилые мужчины. У Эдисона были не просто магазин и аптека, они служили центром общения для всего городка.
      Пол открыл баночку с содовой и, вытащив бутылку пепси из холодной воды, уселся за одним из столов.
      Рай и Марк стояли перед старым стеклянным прилавком кондитерского отдела и хихикали над очередной шуточкой Сэма. Он угостил их конфетами и отослал к полкам с комиксами и дешевыми книжками, чтобы они выбрали себе там что-нибудь, а сам уселся спиной к холодной печке.
      Он сидел, положив руки на стол.
      На первый взгляд, думал Пол, Сэм мог показаться черствым и жадным. Он весил сто шестьдесят фунтов, отличался крепким сложением и был широк в груди и плечах. Рубашка с короткими рукавами не скрывала мощные предплечья с бицепсами. Его загорелое лицо было покрыто морщинами, а глаза напоминали кусочки серого сланца. Несмотря на густые седые волосы и бороду, он не был похож на доброго дедушку, его вид скорее внушал опасение, и в свои пятьдесят пять он выглядел на десять лет моложе.
      Однако его суровая внешность была обманчива. На самом деле он был добрым и нежным человеком и обожал детей. Похоже, он чаще раздавал конфеты, чем продавал их за деньги. Пол никогда не видел его сердитым, никогда не слышал, как он повышает голос.
      – Когда ты приехал?
      – Это наша первая остановка в городе.
      – Ты не сообщил в письме, как долго пробудешь здесь в этом году. Недели четыре?
      – Я думаю, шесть.
      – Чудесно! – Серые глаза Сэма весело заблестели. Но тому, кто не знал его хорошо, выражение, появившееся на его лице, могло бы показаться зловещим. – Ты останешься ночевать у нас, как обычно? Не собираешься идти в горы сегодня?
      Пол покачал головой.
      – Нет. Скорее всего, завтра. Мы в пути с девяти часов утра. У меня нет сил разбивать лагерь сегодня.
      – Тем не менее, ты хорошо выглядишь.
      – Сейчас мне хорошо оттого, что я здесь, в Черной речке.
      – Тебе был нужен этот отпуск, правда?
      – Да, очень. – Пол отпил немного пепси. – Я до смерти устал от пуделей-гипертоников и сиамских кошек с глистами.
      Сэм улыбнулся.
      – Я тебе уже сто раз говорил: ты не станешь настоящим ветеринаром, если работаешь в пригороде Бостона. Там ты всегда будешь сиделкой у Нервных домашних любимцев и их не менее нервных хозяев. Перебирайся в деревню. Пол.
      – Ты думаешь, я должен заниматься коровами и лошадьми, принимать у них роды?
      – Совершенно верно.
      Пол вздохнул.
      – Наверное, я когда-нибудь так и сделаю.
      – Ты должен вывезти детей из города на природу, где чистый воздух и свежая вода.
      – Наверное, я так и сделаю. – Он посмотрел в глубину магазина, на дверь за занавеской. – А Дженни здесь?
      – Я все утро выписывал рецепты, и сейчас она разносит лекарства. Я думаю, что за последние четыре дня я продал лекарств больше, чем обычно продаю за четыре недели.
      – Эпидемия?
      – Да. Инфлюэнца или грипп, как тебе больше нравится.
      – А как называет это доктор Трутмен? Сэм пожал плечами.
      – Он точно не знает. Думает, что это какой-то новый вид вируса гриппа.
      – А что он прописывает?
      – Антибиотик общего действия. Тетрациклин.
      – Это не очень эффективно.
      – Да, но эпидемия просто ошеломительная.
      – А тетрациклин помогает?
      – Еще слишком рано говорить об этом.
      Пол посмотрел на Рай и Марка.
      – Здесь они в большей безопасности, чем где-либо, – сказал Сэм. – Дженни и я, мы единственные во всем городе, кто еще не заболел.
      – Если я заберусь в горы и оба ребенка там заболеют, чего я должен ожидать в этом случае? Тошноту? Лихорадку?
      – Нет, ничего подобного. Они будут просто дрожать по ночам.
      Пол в недоумении склонил голову.
      – Черт меня возьми, если я хоть что-нибудь понимаю.
      Брови у Сэма сошлись на переносице в широкую белую полосу.
      – Просыпаешься среди ночи, как будто увидел страшный сон. Тебя так жутко трясет, что даже невозможно ни за что уцепиться. Ты едва в состоянии ходить. Сердце стучит как бешеное. Обливаешься потом, словно у тебя очень высокое давление. Все это продолжается около часа, затем исчезает бесследно. После этого ты весь день чувствуешь себя разбитым.
      Пол нахмурился и сказал:
      – Это не похоже на грипп.
      – Это ни на что не похоже. Но эта зараза просто косит людей. Некоторые заболели во вторник ночью, большинство присоединились к ним в среду. Каждую ночь они просыпаются и трясутся, а потом целый день ощущают слабость и усталость. Здесь очень мало найдется людей, которые бы хорошо спали на этой неделе.
      – Доктор Трутмен консультировался еще с кем-нибудь по этому поводу?
      – Ближайший врач живет в шестидесяти милях отсюда, – сказал Сэм. – Вчера Трутмен обратился в Комитет по здравоохранению, попросил направить кого-нибудь из своих врачей сюда. Но они не могут никого прислать раньше понедельника. Я подозреваю, что они не очень-то волнуются по поводу эпидемии ночной дрожи.
      – Эта дрожь может быть лишь верхушкой айсберга.
      – Возможно. Но ведь ты знаешь наших бюрократов. – Сэм заметил, что Пол снова смотрит на Рай и Марка, и сказал:
      – Знаешь, не беспокойся об этом. Мы будем держать детей подальше ото всех, кто болеет.
      – Я думал пригласить Дженни в кафе Альмена. Мы собирались вместе поужинать.
      – Если ты подхватишь грипп от официантки или какого-нибудь посетителя, то потом можешь заразить детей. Обойдетесь без кафе. Пообедайте здесь. Ты знаешь, что я самый лучший повар в Черной речке. – Пол колебался. Мягко посмеиваясь и поглаживая рукой бороду, Сэм сказал:
      – Мы поужинаем рано, в шесть часов. Потому у вас с Дженни будет много времени. Попозже можете отправиться на прогулку. А если останетесь дома, я и дети, мы не будем вам мешать.
      Пол улыбнулся.
      – Что у нас в меню?
      – Маникотти.
      – Кому оно нужно – это кафе Альтмена? Сэм одобрительно кивнул.
      – Только самому Альмтену.
      – Рай и Марк, ожидая одобрения Сэма, торопились показать ему подарки, которые они себе выбрали. Марк набрал комиксов на два доллара, а Рай понравились две тонких книжечки. У каждого был еще пакетик с конфетами. Полу показалось, что голубые глаза Рай светятся каким-то особенным светом. Она улыбнулась и сказала:
      – Папочка, это будут самые лучшие каникулы в жизни!

      Тридцать один месяц тому назад:
 
       Пятница, 10 января 1975 года
 
      Огден Салбсери приехал за десять минут до назначенной на три часа встречи, что было характерно для него.
      Леонард Даусон, президент и главный акционер компании "Фьючерс Интернешнл", не сразу пригласил Салбсери в кабинет. Фактически он заставил его прождать до трех часов пятнадцати минут. Это, в свою очередь, было характерно для Даусона. Он никогда не позволял своим партнерам забывать, что его время гораздо более ценно.
      Когда, наконец, секретарь Даусона проводила Салсбери в кабинет, то это выглядело так, словно она поводила его к алтарю в молитвенной тишине храма. Отношение ее к этому месту было благоговейным. Внешний офис занимал Мьюзак, а здесь царила полная тишина. В комнате было не очень много вещей: темно-синий ковер, две темные картины, писанные маслом, на белой стене, два стула по одну сторону стола и один – по другую, столик для кофе, ярко-синие бархатные портьеры, которые обрамляли окно со слегка затемненными стеклами площадью в семьдесят квадратных футов, выходившее на центральную часть Манхэттена. Секретарь удалилась почти так же, как церковный служитель покидает святилище.
      – Как дела, Огден? – Даусон поднялся навстречу, протягивая руку.
      – Хорошо. Все хорошо, Леонард. Рука Даусона была твердой и сухой, рука Салсбери – влажной.
      – А как Мириам? – Он заметил смущение Салсбери. – Не болеет?
      – Мы развелись, – сказал Салбсери.
      – Мне очень жаль.
      Прозвучало ли в голосе Даусона неодобрение, – спрашивал себя Салсбери. Но что ему за дело до этого?
      – Когда вы расстались? – спросил Даусон.
      – Двадцать пять лет назад, Леонард. – Салсбери чувствовал, что он должен назвать Даусона по-другому, но он был полон решимости показать, что тому не удастся его запутать, как это было в молодости.
      – Мы давно с тобой не говорили, – сказал Даусон. – Это досадно. Мы столько времени провели вместе, нам есть что вспомнить.
      Они принадлежали к одной студенческой общине в Гарварде и оставались приятелями на протяжении нескольких лет после окончания университета. Салсбери ничего хорошего вспомнить не мог. На самом деле, имя Леонарда Даусона всегда было для него синонимом излишней щепетильности и жуткой скуки одновременно.
      – Ты женился снова? – спросил Даусон.
      – Нет.
      Даусон нахмурился.
      – Брак является существенным условием упорядоченной жизни. Он дает человеку стабильность.
      – Ты прав, – сказал Салсбери, хотя он так и не думал. – Я устал от холостой жизни.
      Даусон всегда заставлял его чувствовать себя неловко. Сегодняшний разговор не был исключением.
      Ему было немного не по себе еще и потому, что они слишком по-разному выглядели. Атлетически сложенный, широкоплечий и узкобедрый Даусон имел рост шесть футов два дюйма. У Салсбери были узкие плечи, двадцать фунтов лишнего веса и рост пять футов девять дюймов. Густые седые волосы, смуглая кожа, блестящие черные глаза Даусона делали его похожим на артиста. А Салсбери был бледным, с редеющими волосами и близорукими карими глазами, которые прятались за толстыми стеклами очков. Им обоим было по пятьдесят четыре года. Из них двоих время гораздо больше пощадило Даусона.
      "Он начинал, имея более привлекательную внешность, чем я, – подумал Салсбери. – Когда выглядишь лучше, то у тебя больше преимуществ, больше денег…"
      Если Даусон олицетворял власть, то Салсбери – подобострастие. В лаборатории, в своей родной стихии, Огден был так же величествен, как и Даусон. Но поскольку сейчас они были не в лаборатории, то Салсбери чувствовал себя не в своей тарелке, почти униженно.
      – А как поживает миссис Даусон? В ответ Даусон широко улыбнулся.
      – Прекрасно! Просто замечательно. За свою жизнь я совершил много поступков, Огден. Но это самый лучший из них. – Его голос стал более глубоким и торжественным, зазвучал почти театрально. – Она хорошая, набожная женщина и любит ходить в церковь.
      "Ты все еще большой любитель Библии", – подумал Салсбери. Он подозревал, что именно это обстоятельство могло бы ему здорово помочь. Они молча смотрели друг на друга, не в силах найти еще какую-либо тему для разговора.
      – Садись, – сказал Даусон. Он опустился в свое кресло за столом, а Салсбери устроился на стуле у противоположной стороны стола. Четыре фута полированного дерева между ними еще более подчеркивали превосходство Даусона.
      Сидя в напряженной позе с кейсом на коленях, Салсбери очень напоминал комнатную собачонку. Он знал, что нужно расслабиться, знал, как опасно показывать, что его легко запутать. Но тем не менее, зная все это, он мог лишь притвориться спокойным, сложив руки на крышке своего кейса.
      – Это письмо… – Даусон посмотрел на бумагу, лежавшую в папке перед ним. Письмо написал Солсбери, а он знал его наизусть.
 
      Дорогой Леонард!
      С тех пор как мы покинули Гарвард, ты преуспел гораздо больше, чем я. Тем не менее, я не терял времени даром. После десятилетий научных изысканий и экспериментов я почти завершил разработку одного процесса, которому нет цены. Доход, который ты можешь получить всего за один год, может превысить все накопленное тобой богатство. Это абсолютно серьезно.
      Могу ли я встретиться с тобой, когда тебе будет угодно? Ты не пожалеешь об этом.
      Назначь свидание Роберту Стенли, подставному лицу, чтобы мое имя не фигурировало в твоем дневнике. Как ты можешь судить по этому бланку, я работаю в главной лаборатории биохимических исследований Ассоциации творческого развития, которая является дочерней компанией "Фьючерс Интернешнл". Если ты знаешь характер деятельности нашей Ассоциации, то поймешь необходимость подобной предосторожности.
      Всегда к услугам.
      Огден Солсбери.
 
      Он ожидал получить ответ на это письмо незамедлительно, и его ожидания оправдались. В Гарварде для Леонарда существовало две святыни: деньги и Бог. Салсбери предполагал и, как казалось, не напрасно, что Даусон мало изменился с тех пор. Письмо было отправлено во вторник. А уже в среду секретарь Даусона позвонила Салсбери и назначила встречу.
      – Обычно я не просматриваю зарегистрированные письма, – строго сказал Даусон. – Я взял его только потому, что увидел на конверте твое имя. После того, как я его прочитал, я чуть было не выкинул его в корзину. – Салсбери вздрогнул. – Если бы это письмо было от кого-нибудь другого, то я бы его выбросил. Но помнится, в Гарварде ты не был хвастуном. А сейчас ты случайно не преувеличиваешь?
      – Нет.
      – Ты сделал открытие, которое стоит миллионы?
      – Да. И даже больше. – У него пересохло во рту.
      Даусон вытащил папку из среднего ящика стола.
      – Ассоциация творческого развития. Мы купили эту компанию семь лет назад. Ты уже работал там, когда мы сделали это приобретение.
      – Да, сэр. Леонард.
      Даусон продолжал, словно он и не заметил оговорки Салсбери.
      – Эта компания занимается выпуском компьютерных программ для университетов и правительственных организаций, которые ведут социологические и психологические исследования. – Он даже не заглядывал в отчет, казалось, он помнит его наизусть. – Она выполняет также научные исследования для правительственных и промышленных кругов. Она управляет семью лабораториями, которые изучают биологические, химические и биохимические аспекты некоторых социологических и психологических явлений. Ты заведуешь Институтом Брокерта в штате Коннектикут. – Он нахмурился. – Все силы Коннектикута направлены на выполнение сверхсекретной работы для Департамента обороны. – Его черные глаза были необыкновенно острыми и ясными. – На самом деле, до такой степени засекреченной, что даже я не смог выяснить, чем вы там занимаетесь. Я узнал только, что это связано с общими исследованиями в области модификации поведения.
      Нервно прочищая голос, Салсбери мысленно спрашивал себя, достаточно ли широк кругозор у Даусона и сможет ли он понять всю ценность того, о чем ему предстоит услышать.
      – Ты знаком с термином "сублимическое восприятие"?
      – Это как-то связано с подсознанием?
      – В какой-то степени да. Я боюсь показаться педантом, но небольшая лекция все-таки нужна.
      Даусон откинулся назад, а Солсбери наклонился вперед.
      – Конечно, пожалуйста.
      Вынув из кейса две фотографии размером восемь на десять сантиметров, Салсбери спросил:
      – Видишь какую-нибудь разницу между этими фотографиями?
      Даусон взглянул на них, придвинувшись поближе. Это были черно-белые портреты самого Салсбери.
      – Они идентичны.
      – На первый взгляд, да. Это отпечатки с одного негатива.
      – Тогда в чем же дело?
      – Я объясню попозже. А сейчас посмотри на них повнимательней.
      Даусон с подозрением уставился на фотографии. Это что, такая игра? Он не любил игр. Они были бесполезной тратой времени. Вместо того, чтобы играть, лучше в это время делать деньги.
      – Человеческий мозг, – сказал Салсбери, – имеет две основные системы, контролирующие прием информации: сознание и подсознание.
      – Наша церковь признает подсознательное, – благосклонно отметил Даусон. – Не все церкви допускают его существование.
      Так как Салсбери не понял, к чему это сказано, он пропустил замечание мимо ушей.
      – Эти "приборы" накапливают две различные базы данных. Можно сказать, сознание знает только о том, что происходит непосредственно в поле зрения, в то время как подсознание обладает периферийным видением. Эти две функции мозга действуют независимо друг от друга и очень часто в противоположном направлении.
      – Но только у мозга с патологией. Обеспокоенный тем, что кто-то мог подумать, будто его мозг может вести себя подобным образом и не находиться в полной гармонии с самим собой, Даусон вставил свое веское слово.
      – Нет, нет. В любом. Включая и твой, и мой, – быстро сказал Салсбери. – Например, человек сидит в баре. К нему подсаживается красивая женщина. С осознанным намерением он пытается соблазнить ее. Но в то же время, неосознанно сексуальный контакт приводит его в ужас. Он может бояться отказа, неудачи или импотенции. Осознанно он действует так, как полагается вести себя в обществе привлекательной женщины. Но его подсознание активно работает против сознания. Поэтому он отчуждает себя от этой женщины. Он говорит слишком громко и нахально. Хотя в обычном состоянии он интересный собеседник, тут он надоедает ей дурацкими разговорами. Он проливает свою выпивку ей на платье. Такое поведение является результатом его подсознательного страха. Его внешний мозг говорит "иди" даже тогда, когда внутренний мозг кричит "остановись".
      У Даусона было кислое выражение лица. Он не понял суть примера. Тем не менее, сказал:
      – Продолжай.
      – Подсознание играет главную роль. Сознание может спать, но подсознание – никогда. Сознание не имеет доступа в подсознание, но подсознание знает все, что происходит в сознании. Сознание – это всего лило" компьютер, в то время как подсознание – программист.
      Информация, которая накапливается мозгом, собирается с помощью пяти известных нам органов чувств. Но подсознание видит, слышит, ощущает запах и вкус, чувствует гораздо сильнее, чем сознание. Оно схватывает все, что происходит слишком быстро или неуловимо для сознания. В нашем случае определение "сублимического" может быть следующим:
      – все, что происходит слишком быстро или неуловимо для осознанного восприятия. Более девяноста процентов сигналов, которые воздействуют на наши органы чувств, поступают к нам по сублимическим каналам.
      – Девяносто процентов? – спросил Даусон. – Ты хочешь сказать, что я вижу, чувствую, ощущаю в десять раз больше того, чем я предполагаю? Например?
      У Салсбери был в запасе такой пример.
      – Человеческий глаз фиксирует приблизительно сто тысяч различных объектов в день. Фиксация длится от доли секунды до одной трети минуты. Но если бы ты попытался перечислить все сто тысяч различных предметов, которые увидел за сегодняшний день, то смог бы вспомнить не более нескольких строчек. Остальные сигналы были приняты подсознанием и отложились в нем, так же, как и еще два миллиона сигналов, которые были восприняты с помощью четырех других органов чувств.
      Прикрыв глаза, как будто желая отключиться от всего, что он не в состоянии был зафиксировать, Даусон сказал:
      – Ты говорил о трех вещах. – Он перечислил, загибая свои холеные пальцы:
      – Во-первых, подсознание является основной частью мозга. Во-вторых, мы не знаем о том, что наше подсознание увидело и запомнило. Мы не можем получить эту информацию произвольно. В-третьих, в сублимическом восприятии нет ничего странного или мистического. Это составная часть нашей жизни.
      – Возможно даже, что главная.
      – И ты обнаружил, какую практическую пользу можно из этого извлечь.
      Руки у Салсбери дрожали. Он подошел к основному пункту: изложению своего предложения, но при этом не знал, понравится ли оно Даусону или же вызовет негодование.
      – На протяжении двух десятилетий рекламным агентам удавалось воздействовать на подсознание потенциальных потребителей с помощью внушения. Рекламные агентства используют этот метод, но под разными названиями. "Сублимическое восприятие", "регуляция стрессов", "неосознанное восприятие". Ты в курсе дела? Ты об этом слышал?
      Все еще находясь в завидно расслабленном состоянии, Даусон заметил:
      – Было несколько экспериментов, которые проводились в кинотеатрах пятнадцать, может быть, двадцать лет тому назад. Я, помню, читал о них в газетах.
      Салсбери быстро кивнул.
      – Да. Первый провели в 1957 году.
      Во время обычного показа фильма на экран было спроецировано специальное послание. "Вы хотите пить" или что-то в этом роде. Оно появлялось и исчезало так быстро, что никто ничего не заметил. После того, как фраза была показана приблизительно тысячу раз, почти все посетители кинотеатра отправились в буфет покупать прохладительные напитки.
      Во время этих первых грубых экспериментов, которые тщательно готовились под руководством исследователей в области мотивации поведения, сублимированные сообщения посылались в аудиторию через тахистоскоп, аппарат, запатентованный Корпорацией по технологии и оборудованию из Нью-Орлеана в октябре 1962 года. Тахистоскоп был стандартным кинопроектором с большой скоростью протяжки кадров. Он мог посылать сообщение двенадцать раз в минуту со скоростью 1/3000 секунды. Сообщение появлялось на экране на слишком короткое для осознанного восприятия время. Но подсознание полностью его воспринимало. На протяжении шести недель во время испытания тахистоскопа сорок пять тысяч посетителей кинотеатра подвергались воздействию двух внушений:
      "Пейте кока-колу" и "Вы голодны? Ешьте попкорн".
      Результаты этих экспериментов не оставляли никакого сомнения в эффективности рекламы, воздействующей на подсознание. Продажа попкорна увеличилась на шестьдесят процентов, а кока-колы на двадцать.
      Очевидно, что именно внушение на уровне подсознания заставило людей покупать эти продукты, хотя в действительности они не были голодны и не испытывали жажды.
      – Видишь ли, – продолжал Салсбери, – подсознание верит всему тому, что ему внушают. Даже когда строятся модели поведения, исходя из получаемой информации, под руководством сознания, подсознание не может отличить правду от лжи! Поведение, которое оно программирует и передает в сознание, часто бывает основано на ошибочных концепциях.
      – Но если бы это было так, то мы все вели бы себя неразумно.
      – А мы все так и делаем, – сказал Салсбери, – в той или иной степени. Не забывай, что подсознание не всегда составляет программы, опираясь на неверные идеи. Только иногда. Этим, кстати, объясняется, почему умный человек, образец совершенства, занимает иногда не правильную позицию. – "Этим объясняется и твой религиозный фанатизм", – подумал Салсбери и продолжил:
      – Расовый и религиозный фанатизм, например. Ксенофобия, клаустрофобия, акрофобия… Если бы человека заставили проанализировать подобную манию на уровне сознания, то он отказался бы от нее. Но сознание сопротивляется анализу. В то время, как внутренняя область мозга продолжает дезинформировать внешнюю.
      – Что касается этих посланий на киноэкране, то ведь сознание ничего не знало о них, – поэтому оно не могло от них отказаться.
      Салсбери вздохнул.
      – Да. В том-то и дело. Подсознание видело эти послания и заставило внешний мозг действовать в соответствии с ними.
      Даусон все более заинтересовывался.
      – А почему рекламные агенты продали попкорна больше, чем воды?
      – Первое послание – "Пейте кока-колу" – было декларативным высказыванием, – ответил Салсбери, – прямое приказание. Иногда подсознание подчиняется приказам, которые ему внушаются, а иногда нет.
      – Почему так? Салсбери пожал плечами.
      – Мы не знаем. Но ты видишь, что второе послание не содержало очевидного приказания. Оно составлено хитрее и начинается с вопроса: "Вы голодны?" Вопрос поставлен так, чтобы вызвать беспокойство и создать "уравнение мотивации". Потребность и тревога находятся по одну сторону знака равенства. А чтобы заполнить пробел с другой стороны и составить уравнение, подсознание дает установку сознанию на покупку попкорна. Одна часть уравнения уравновешивает другую. Покупка попкорна гасит тревогу.
      – Этот метод подобен посттипнотической суггестии. Однако я слышал, что человека нельзя загипнотизировать так, чтобы заставить его делать то, он считает неприемлемым с точки зрения морали. Другими словами, если он не является убийцей по своей природе, то его нельзя заставить убить даже под влиянием гипноза.
      – Это неверно, – сказал Салсбери. – Любого можно заставить сделать все что угодно под воздействием гипноза. Периферийным мозгом можно так легко манипулировать… Например, если бы я тебя загипнотизировал и приказал убить жену, то ты бы мне не подчинился.
      – Естественно, нет! – возмущенно воскликнул Даусон.
      – Ты любишь свою жену.
      – Конечно, люблю;
      – У тебя нет повода убивать ее.
      – Ни малейшего.
      Судя по энергичным протестам Даусона, Салсбери сделал вывод, что подсознательно того переполняет подавленная враждебность по отношению к богобоязненной жене. Но он не решился сказать об этом. Даусон стал бы отрицать все и, возможно, выставил бы его из офиса.
      – Но если бы я загипнотизировал тебя и внушил, что жена изменяет тебе с твоим лучшим другом и что она задумала убить тебя, чтобы завладеть твоим имуществом, то ты бы поверил мне и…
      – Нет. Я не поверил бы. Джулия не способна на такое.
      Салсбери терпеливо кивал головой.
      – Твое сознание отвергло бы мой вымысел. Оно может рассуждать. Но, загипнотизировав тебя, я повел бы разговор с твоим подсознанием, которое не может отличить правду от лжи.
      – А, я понимаю.
      – Твое подсознание не подчинилось бы прямому приказанию убить жену, так как прямое приказание не может создать уравнение мотивации. Но оно поверит моему предостережению о том, что жена намеревается убить тебя. Таким образом, веря этому, подсознание будет строить новую модель поведения, основанную на ложной информации, и оно запрограммирует твое сознание на убийство. Представь себе это уравнение, Леонард. С одной стороны – тревога, которая вызвана информацией о том, что твоя жена собирается покончить с тобой. С другой стороны, чтобы уравновесить уравнение и избавиться от тревоги, тебе нужно убить жену. И если тебе внушили, что она собирается убить тебя сегодня ночью, то твое подсознание заставит тебя убить ее еще прежде того, как ты отправиться спать.
      – А почему бы мне не пойти сразу в полицию?
      Улыбаясь уже увереннее, чем в тот момент, когда он вошел в офис, Салсбери объяснил:
      – Гипнотизер мог бы застраховать себя от этого, внушив тебе, что твоя жена хитра и создаст полную видимость несчастного случая, чтобы полиция не смогла ничего доказать.
      Подняв руку, Даусон помахал ею в воздухе, будто отгоняя мух.
      – Это все очень интересно, – сказал он слегка устало. – Но мне кажется, что это все слишком академично.
      Уверенность Огдена в себе была очень хрупкой. Он снова начал трястись.
      – Академично?
      – Реклама посредством внушения была запрещена. В свое время по этому поводу было много шума.
      – О да, – сказал Салсбери с облегчением. – Появились сотни газетных и журнальных публикаций. "Ньюс дэй" назвала изобретение самым ужасным со времен создания атомной бомбы. "Сэтердэй ревью" писала, что сознание является самым тонким инструментом во вселенной и что его нельзя засорять или одурачивать в целях продажи попкорна или чего-либо другого.
      В конце пятидесятых годов, когда были опубликованы результаты эксперимента с тахистоскопом, почти все согласились с тем, что реклама, воздействующая на подсознание, является вторжением во внутренний мир человека. Конгрессмен Джеймс Райт из Техаса предложил законопроект, запрещающий любой аппарат, фильм, фотографическое изображение или звукозапись, изготовленные для воздействия на публику посредством внушения с целью рекламирования товара.
      Другие конгрессмены и сенаторы разработали законодательные акты для борьбы с этой опасностью, но ни один из законопроектов так и не вышел за рамки комитета. Закон, ограничивающий или запрещающий рекламу, использующую внушения, так и не был принят. Даусон удивленно поднял брови.
      – А политики пользуются этим?
      – Большинство из них недооценивают потенциальных возможностей данного метода. А рекламные агентства держат их в неведении. Каждое крупное агентство в США имеет в своем штате психологов, которые занимаются разработкой рекламы посредством внушения для журналов и телевидения. В сущности каждый вид товара, производимого "Фьючерс" и ее дочерними компаниями, продается при помощи рекламного внушения.
      – Я не верю, – сказал Даусон. – В противном случае я знал бы об этом.
      – Нет, до тех-пор, пока ты сам не захочешь узнать об этом и не попытаешься выяснить что-то. Тридцать лет назад, когда ты начинал, ничего подобного еще не существовало. К тому времени, когда этим стали широко пользоваться, ты уже был далек от дел, связанных с продажей товаров вашей фирмы. Ты был занят снабжением, объединением предприятий – одним словом, заправлял делами. Президент такого крупного объединения не может лично дать оценку каждой рекламе каждого продукта в каждом дочернем предприятии.
      Наклонившись вперед, с выражением отвращения на красивом лице, Даусон сказал:
      – Но я нахожу, что это отвратительно.
      – Если согласиться с тем фактом, что мозгом человека можно управлять помимо его воли, то значит нужно отказаться от представления о том, что человек всегда является хозяином своей судьбы. Это страшно пугает людей.
      На протяжении двух десятилетий американцы отказывались смотреть в лицо правде о рекламе-внушении, это было неприятно. Опросы общественного мнения показывают, что девяносто процентов из тех, кто слышал о такой рекламе, считают, что она запрещена. У них нет никаких оснований так полагать, но они ни о чем другом и думать не хотят. Более того, от пятидесяти до семидесяти процентов опрошенных утверждают, что не верят в силу такого воздействия. Сама мысль о том, что их можно контролировать и манипулировать ими, вызывает у людей возмущение, и они полностью отвергают такую возможность. Вместо того, чтобы лучше ознакомиться с этим вопросом, подняться и восстать против этого явления, они отмахиваются от него как от пустой фантазии или научной фантастики.
      Даусон беспокойно задвигался на своем стуле. Наконец он поднялся, подошел к окну и уставился в него.
      Пошел снег. Небо потемнело. Ветер, словно голос города, стонал за окнами.
      Повернувшись к Салсбери, Даусон сказал:
      – Одна из наших дочерних компаний занимается рекламой. "Вулринг" и Меснер". Ты считаешь, что всякий раз, когда, они делали телерекламу, то вставляли туда специальные послания с помощью тахистоскопа?
      – Рекламные агентства вынуждены прибегать к помощи внушения, – сказал Салсбери. – За подобные услуги полагается особая плата. Но чтобы ответить на твой вопрос, скажу, что нет, тахистоскоп вышел из употребления.
      Наука о модификации сублимированного поведения развивалась так быстро, что тахистоскоп устарел уже вскоре после своего появления. К середине шестидесятых годов большинство сублимированных сообщений внедрялись в телевизионную рекламу при помощи реостатной съемки. Каждый видел регулятор напряжения для настольной лампы или верхнего света: поворачивая его, можно регулировать яркость освещения. Тот же принцип можно использовать во время киносъемки. Сначала обычным способом снимается и монтируется минутный рекламный ролик. Это та часть рекламы, которая усваивается сознанием. Другая минута фильма, несущая сублимированное сообщение, снимается при минимальном освещении, когда реостат находится на нуле. Получившийся в результате образ оказывается слишком неясным для осознания. При его проекции экран кажется пустым. Однако подсознание видит и впитывает его. Эти два фильма показываются одновременно и накладываются на одну пленку, по продолжительности вторая часть составляет треть фильма. Это тот совмещенный вариант, который демонстрируется по телевидению. Когда мы смотрим рекламу, подсознание тоже смотрит и подчиняется в той или иной степени сублимированной установке.
      – Я говорю всего лишь о базовой технике, – сказал Салсбери. – В усовершенствованном виде все выглядит гораздо остроумнее.
      Даусон расхаживал по кабинету. Он не нервничал, однако был взволнован.
      Салсбери радостно подумал, что, кажется, Даусон начинает постигать суть и практическую пользу открытия.
      – Я понимаю, что сублимированное сообщение может быть замаскировано в кинофильме путем вариаций скорости движения, света и тени, – сказал Даусон. – А как же реклама в журналах? Ведь это статичное средство, всего один образ, движения нет. Как информация может быть спрятана на одной странице?
      Показывая на фотографии, которые он дал Даусону, Салсбери сказал:
      – Когда делали этот снимок, у меня было нейтральное выражение лица. Обе копии сделаны с одного негатива. Копия "А" была отпечатана поверх смутного начертания слова "гнев", а копия "Б" сверху слова "радость".
      Сравнивая две фотографии, Даусон сказал:
      – Я не вижу ни одного слова.
      – Я бы огорчился, если бы ты их увидел. Их и не должно быть видно.
      – А какова цель?
      – Сто колумбийских студентов получили фотографию "А", их попросили определить, какое чувство выражено на лице человека. Десять из них затруднились ответить на этот вопрос. Восемь сказали: "недовольство" и восемьдесят два человека ответили:
      "гнев". Другая группа изучала фотографию "Б". Восемь студентов не выразили никакого мнения, двадцать один сказал: "счастье", а семьдесят один – "радость".
      – Я понимаю, – проговорил Даусон задумчиво.
      Салсбери заметил:
      – Но это так же грубо, как тахистоскоп. Позволь мне показать некоторые более изощренные рекламы, воздействующие на подсознание.
      Он вытащил из своего кейса лист бумаги. Это была страница из журнала "Тайм", Он положил ее на папку Даусона.
      – Это реклама "Гилбейз джина", – сказал Даусон.
      На первый взгляд, реклама алкогольного напитка была обычной. Вверху страницы шла строка, состоящая из пяти слов: "ОТКУПОРИВАЙТЕ БУТЫЛКУ ТОЛЬКО ПОСЛЕ ОХЛАЖДЕНИЯ". Продолжение надписи разместилось в нижнем правом углу: "И ПЕЙТЕ НА ЗДОРОВЬЕ!" На картинке было изображено три предмета. Прежде всего, бросалась в глаза заиндевевшая бутылка, сверкавшая капельками воды. Крышечка от бутылки видна была внизу страницы. Рядом с бутылкой стоял высокий стакан, наполненный кубиками льда и, по всей видимости, джином с кусочком лимона и соломинкой. Фон был приятный, холодного зеленого оттенка.
      Сообщение, адресованное сознанию, было вполне понятным: этот джин освежает и помогает отвлечься от повседневных хлопот.
      Но то, что предназначалось для подсознания, было гораздо интереснее. Салсбери объяснил, что основное содержание сублимированного послания закрыто для сознательного восприятия, но кое-что можно увидеть и понять, проявив при этом изобретательность и настойчивость. Часть сублимированного послания, наиболее доступная для осознанного восприятия, была замаскирована в кубиках льда. Их было всего четыре, располагавшихся один над другим. Второй кубик сверху и кусок лимона составляли вместе неясно очерченную букву S, что вполне можно было заметить при небольшой подсказке. Третий кубик вместе с отбрасываемой им тенью образовывал явно выраженную букву Е. Четвертый кубик заключал в себе тонкие, но несомненные очертания буквы X: SEX.
      Салсбери встал позади Даусона и медленно обвел пальцем все буквы.
      – Ты видишь это?
      Даусон сказал, нахмурившись:
      – Букву Е я увидел сразу и остальные тоже, без особого труда. Но трудно поверить в то, что это сделано специально. Возможно, просто такая игра света.
      – Кубики льда обычно плохо получаются на фотографии, – сказал Салсбери. – На рекламном снимке их, как правило, рисует художник. На самом деле, почти вся эта реклама нарисована поверх фотографии. Но она заключает в себе нечто большее, чем одно слово, составленное из ледяных кубиков.
      – Что же еще? – спросил Даусон, скосив глаза на фотографию.
      – Бутылка и стакан отбрасывают тень. – Салсбери очертил ее контуры. – Не надо обладать большим воображением, чтобы заметить, как тень от бутылки напоминает пару ног. Но ты видишь также, что тень от пробки напоминает пенис, торчащий между ними?
      Даусон рассвирепел.
      – Я вижу это, – холодно заметил он. Слишком поглощенный своей лекцией, чтобы заметить беспокойство Даусона, Салсбери сказал:
      – Конечно, тающий лед на пробке может напоминать сперму. Этот образ не является полностью сублимированным. Сознание может уловить его суть. Ну, а вот этого оно распознать не сможет, надо ему немного помочь. – Он указал на другую часть страницы. – Без большого преувеличения можно сказать, что тени, отбрасываемые бутылкой и стаканом, образуют половые губы. А эта капля воды на столе расположена между тенями как раз на том самом месте, где должен быть клитор, не так ли?
      Даусон покраснел, разглядев, наконец, сублимированный половой орган и его раздвинутые губы.
      – Я вижу. Да, наверное, так и есть. Салсбери начал копаться в своем кейсе.
      – У меня есть и другие примеры.
      Одним из них оказалось предложение о подписке, которое опубликовал незадолго до Рождества несколько лет назад "Плейбой". На правой стороне Плеймент Лив Линдленд, соблазнительная блондинка, стояла на коленях на белом ковре. Левую страницу разворота занимал огромный ореховый венок. Она завязывала вверху его красный бант.
      Во время одного теста, объяснял Салсбери, сто человек испытуемых в течение часа рассматривали различные рекламы. Сотни две, включая и эту. Затем их попросили перечислить десять наиболее запомнившихся реклам. Восемьдесят пять процентов назвали рекламу "Плейбоя". Описывая ее, все, кроме двух человек, упомянули венок. Только пятеро из них вспомнили про девушку. При дальнейших расспросах они затруднялись сказать, блондинка она или брюнетка, а, может быть, рыжая. Они запомнили, что у нее открыта грудь, но не могли сказать наверняка, раздета ли она полностью и есть ли у нее на голове шляпа. (Она была без шляпы и совершенно голая.) Описание венка ни у кого не вызвало затруднений, потому что он запал в подсознание.
      – Ты понимаешь, почему? – спросил Салсбери. – В этом "ореховом венке", на самом деле, нет орехов. Он состоит из предметов, которые похожи на головки пениса и вагинальные щели.
      Будучи не в силах что-либо сказать, Даусон просматривал другие рекламные снимки, но уже не просил Салсбери растолковать их. Наконец он произнес:
      – Сигареты "Кэмел", "Сигрэмз", "Спрайт", "Бакарди Рум"… Почти все известные фирмы используют такую рекламу для продажи своих товаров.
      – А почему бы нет? Это вполне законно. Если конкуренты используют ее, то какой же выбор остается даже самым высокоморальным компаниям? Нужно быть конкурентоспособным. Короче говоря, здесь нет отдельных злоумышленников. Вся система порочна.
      Даусон вернулся к себе за стол, на его лице отражались противоречивые чувства. Можно было заметить, что ему не по вкусу все эти разговоры о "системе в целом", но он, тем не менее, шокирован увиденным. Он также пытался сообразить, какую пользу можно извлечь из всего, что он узнал. Он жил и действовал с уверенностью в том, что сам Господь Бог захотел, чтобы именно он руководил этой приносящей огромные доходы компанией. И он убежден, что Господь поможет ему во всем разобраться. Хотя такая реклама была довольно подлой штукой, может быть, даже аморальной, все-таки здесь был один момент, который мог бы ему помочь в исполнении предначертанной миссии. А видел он свою миссию в том, чтобы копить богатство для Бога. Когда он и Джулия умрут, то все их имущество перейдет церкви.
      Салсбери вернулся на свое место. Беспорядочно разбросанные по столу журнальные странички были похожи на коллекцию порнографических картинок. Все это выглядело так, словно он специально хотел возбудить Даусона. Выходило глупо, он был несколько смущен этим.
      – Ты убедил меня в том, что масса творческих усилий и денег идет на рекламу, воздействующую на подсознание, – сказал Даусон. – Очевидно, существует общепризнанная теория о том, что именно сексуальная стимуляция подсознания способствует продаже товаров. Но так ли это на самом деле? Оправданы ли такие большие расходы?
      – Несомненно! Психологические исследования доказали, что большинство американцев реагируют на сексуальную стимуляцию появлением тревоги и напряжения в подсознании. Таким образом, когда во время телерекламы содовой демонстрируется пара, занимающаяся любовью, то подсознание телезрителей начинает закипать беспокойством – и это формирует уравнение мотивации. По одну сторону от знака равенства находится тревога и напряжение. Для того, чтобы составить уравнение и избавиться от этих неприятных ощущений, телезритель покупает товар: бутылку или целый ящик содовой. Уравнение написано, затем классная доска вытирается.
      Даусон был удивлен.
      – Следовательно, он покупает товар, так как думает, что это поможет ему улучшить сексуальные отношения?
      – Совсем наоборот, – сказал Салсбери. – Он покупает его, для того чтобы избавиться от секса. Реклама возбуждает его желание на уровне подсознания, и путем покупки товара он может удовлетворить свое желание, не боясь получить отказ, не опасаясь импотенции, или унижения, или каких-то других неприятностей, которые могут возникнуть при общении с женщиной. А если телезритель – женщина, то она покупает товар, чтобы удовлетворить свое желание, не подвергаясь всякого рода опасностям, возможным при общении с мужчиной. Большинство мужчин и женщин легко освобождается от сексуального желания, если товар имеет оральный аспект. Например, еда и питье.
      – Или сигареты, – сказал Даусон. – Может ли это объяснить тот факт, что многие люди испытывают затруднения при отказе от курения?
      – Никотин является наркотиком, – заметил Салсбери. – Но без сомнения, сублимированная реклама сигарет укрепляет эту привычку у многих людей.
      Почесывая свой квадратный подбородок, Даусон сказал:
      – Если это так эффективно, то почему я до сих пор не закурил? Ведь я же видел такую рекламу.
      – Наука еще не достигла столь высокого уровня, – сказал Салсбери. – Если ты считаешь, что курить отвратительно, если ты решил никогда не курить, то реклама не сможет изменить твое отношение. С другой стороны, если ты молод и только собираешься начать курить, если у тебя нет достаточно четко сформировавшегося мнения об этой привычке, то реклама может оказать на тебя влияние. Или если раньше ты был заядлым курильщиком, но подавил в себе эту привычку, реклама может убедить тебя снова возобновить курение. Реклама также может воздействовать на тех, кто не имеет достаточно ярко выраженных склонностей. Например, если ты не пьешь джин или вообще не любишь спиртное, то реклама "Гилбейз джина" не заставит тебя бежать за бутылкой. Но в том случае, если ты пьешь и если любишь джин, но не задумываешься о том, какой сорт выбрать, то реклама заставит тебя отдавать предпочтение определенному сорту. Они работают, Леонард. При помощи рекламы через внушение ежегодно продаются товары на миллионы долларов, большинство из которых никто бы не стал покупать, если бы не реклама. Даусон спросил:
      – Ты занимался сублимированным восприятием последние десять лет в Коннектикуте?
      – Да.
      – Совершенствуя науку?
      – Да, верно.
      – Пентагон видит в этом своего рода оружие?
      – Определенно. А ты этого разве не видишь? Тихо, с почтением в голосе, Даусон сказал:
      – Если ты развивал науку.., ты говоришь о тотальном контроле над умами. Не просто о модификации поведения, а именно о полном жестком контроле.
      Какое-то мгновение оба они молчали.
      – Что бы ты там ни открыл, – сказал Даусон, – ясно, что ты хочешь утаить это от Департамента обороны. Такие действия могут расценить как государственное преступление.
      – Меня это не волнует, – резко сказал Салсбери. – С твоими деньгами и моими знаниями нам не нужен ни Департамент обороны, ни любой другой. Мы вдвоем гораздо сильнее, чем все правительства в мире вместе взятые.
      Даусон не мог скрыть волнения.
      – Что это значит? Что ты задумал?
      Салсбери подошел у, окну и смотрел, как снег тихо падает на город. У него было такое ощущение, как будто он схватил рукой оголенный провод. Электрический ток пронзил его. Дрожа как в лихорадке, почти готовый поверить в то, что падающие хлопья – это искры, летящие от него, захваченный вихрем почти божественной власти, он поведал Даусону о своем открытии и о той роли, которую мог бы сыграть Даусон согласно его сценарию всеобщего завоевания.
      Через полчаса, когда Огден закончил говорить, Даусон, который никогда и нигде, кроме церкви, не выглядел смиренным, произнес:
      – Боже мой. – Он уставился на Салсбери так, как благочестивый католик глазел, должно быть, на видение о Фатиме. – Огден, мы оба собираемся стать хозяевами Земли? – Его лицо исказила совершенно неестественная улыбка.

       Суббота. 13 августа 1977 года
 
      В одной из спален на втором этаже дома Эдисона Пол Эннендейл расставил на туалетном столике свои принадлежности для бритья. Слева направо: жестяная мыльница с мылом, стаканчик с помазком, станок для безопасной бритвы в пластиковом футляре, коробочка с лезвиями, кровоостанавливающий карандаш, флакон с освежителем кожи и флакон с лосьоном после бритья. Все семь предметов были расставлены в таком идеальном порядке, что напоминали какой-то рекламный плакат о том, как повседневные предметы входят в жизнь, маршируя, словно солдаты.
      Пол отвернулся от туалетного столика и подошел к одному из больших окон. Вдалеке за равниной поднимались горы, могучие и зеленые, испещренные фиолетовыми тенями от проплывавших облаков. Ближайшие гребни, поросшие соснами, иногда уступавшими место вязам и лугам, плавно понижались в сторону города. На дальнем конце Мейн-стрит березы дрожали от летнего ветерка. Мужчины в рубашках с короткими рукавами и женщины в легких платьях прогуливались по тротуару. Крыша веранды и вывеска магазина находились прямо под окном Пола.
      Взгляд его перестал скользить по далеким горам, и в оконном стекле Пол увидел собственное отражение. При росте пять футов десять дюймов и весе сто пятьдесят фунтов он не казался ни высоким, ни низким, ни толстым, ни тонким. Иногда он выглядел старше своих тридцати восьми лет, а иногда – моложе. Его пушистые, чуть вьющиеся светло-каштановые волосы лежали свободно, но не были чересчур длинными. Подобная прическа была, скорее, юношеской, но ему она очень шла.
      Глаза у него были такими синими, что казались осколками зеркала, в котором отражалось ясное небо. Но в их глубине таилось выражение боли, свидетельствовавшее о потерях и чаще возникающее у людей более зрелого возраста. У него было узкое, даже аристократическое, но лишенное выражения высокомерия лицо, черты которого смягчал темный загар. Это был тип человека, который одинаково легко чувствует себя и в элегантной гостиной, и в портовом кабачке.
      Пол был в голубой рабочей рубашке, голубых джинсах и черных ботинках с тупыми носами. И все же, несмотря на джинсы, в его одежде проглядывала некая официальность. Он носил ее так, как иные мужчины не умеют носить фрак. Рукава рубашки были аккуратно закатаны и отутюжены. Распахнутый воротник так туго накрахмален, словно только что из прачечной. Серебряная пряжка на ремне тщательно отполирована. И рубашка, и джинсы производили впечатление сшитых на заказ. Ботинки на низком каблуке сверкали, старательно вычищенные.
      Он всегда отличался почти болезненной аккуратностью. И сколько помнил, друзья постоянно дразнили его по этому поводу. Еще мальчиком он содержал коробку с игрушками в большем порядке, чем его мать шкафы и буфеты.
      Три с половиной года назад, когда умерла Энни и он остался один с детьми, его потребность в порядке и чистоте переросла в своего рода манию. Как-то в среду днем, через десять месяцев после похорон, поймав себя на том, что прибирается в своем кабинете в ветеринарной лечебнице, наверно, семнадцатый раз за два часа, он осознал, что его страсть к чистоте может превратиться в отказ от жизни и особенно от печальных переживаний. Один-одинешенек в клинике, стоя перед набором инструментов – пинцетов, скальпелей, шприцов, – он заплакал впервые с того момента, как узнал о смерти Энни. Руководимый неверным убеждением, что нельзя предаваться горю в присутствии детей, что необходимо показывать им пример выдержки, он никогда не позволял себе отдаться во власть тех сильных чувств, которые вызвала в нем смерть жены. И вот теперь он рыдал, содрогаясь и свирепея от бессилия перед жестокостью происшедшего. Он редко употреблял крепкие слова, но сейчас он грубо бранился, проклиная Бога, вселенную, жизнь – и самого себя. После этого его страсть к чистоте и аккуратности перестала быть неврозом, снова стала одной из черт его характера, раздражая одних и очаровывая других людей.
      Кто-то постучался в дверь спальни.
      Он отвернулся от окна.
      – Войдите. Дверь открыла Рай.
      – Уже семь часов, папочка. Пора ужинать.
      В потертых джинсах и белом свитерке с короткими рукавами, с распущенными по плечам темными волосами, она необычайно напоминала свою мать. Головку она склонила набок, как частенько делала Энни, словно стараясь угадать, о чем он думает.
      – А Марк готов?
      – Ах, – махнула она рукой, – он был готов еще час назад. Сидит в кухне и ждет – не дождется.
      – Тогда нам лучше поспешить вниз. А то, зная аппетит Марка, можно предположить, что половину ужина он уже уничтожил.
      Пол направился к дверям, и она в восхищении отступила:
      – Ты так чудесно выглядишь, папочка!
      – Он улыбнулся ей и слегка ущипнул за щечку. Если бы ей захотелось сделать комплимент Марку, она сказала бы, что он – "суперкласс", но отцу она хотела показать, что его она оценивает по взрослым меркам, поэтому она и говорила с ним на взрослом языке.
      – Ты и впрямь так думаешь? – спросил он.
      – Дженни бы не устояла, – уверила она. Он скорчил гримасу.
      – Нет, правда, – подтвердила Рай.
      – Ас чего ты взяла, что мне есть дело до того, устоит передо мной Дженни или нет?
      Выражение ее лица означало, что ему пора перестать относиться к ней, как к маленькой девочке.
      – Когда Дженни приехала в марте из Бостона, вы оба были совершенно другими.
      – В каком смысле другими?
      – В таком, что вы были не такие, как обычно. Целых две недели. – Она добавила:
      – Когда ты приходил из ветлечебницы домой, то даже не заикнулся ни разу о больных пуделях и сиамских кошках.
      – Ну, так это потому, что моими пациентами в эти две недели были только слоны и жирафы.
      – Ах, папочка!
      – И беременная кенгуру. Рай присела на постель.
      – Ты собираешься сделать ей предложение?
      – Кенгуру?
      Она улыбнулась – отчасти шутке, а отчасти тому, как ловко он увиливал от вопроса.
      – Я как-то не уверена, что мне хочется заполучить в мамочки кенгуру, – заявила она. – Но если ребенок твой, ты обязан, как честный человек, жениться на ней.
      – Клянусь, что к ребенку я не имею никакого отношения, – заверил он. – У меня нет романтической привязанности к кенгуру.
      – А к Дженни? – осведомилась она.
      – Нравится или не нравится мне Дженни, не главное, важное другое – как она относится ко мне.
      – Так ты не знаешь? – удивилась Рай. – Ну.., это могу узнать для тебя и я.
      Поддразнивая ее, он спросил:
      – Ну, и как это тебе удастся?
      – Просто спрошу ее.
      – И выставишь меня в ее глазах этаким Майлзом Стэндишем «Отец-пилигрнм, проповедник пуританской морали.»?
      – Ах, да нет же, – возразила она. – Я все тонко повыспрошу. – Она соскочила с кровати и направилась к дверям. – Теперь Марк уплел, наверное, уже три четверти ужина.
      – Рай?
      Она поглядела на него.
      – Тебе нравится Дженни? Она улыбнулась:
      – Да. Очень.
 

***

 
      Уже семь лет, с тех пор как Марку исполнилось два года, а Рай – четыре, Эннендейлы проводили летний отпуск в горах над Черной речкой. Полу хотелось передать детям собственную любовь к дикой природе, к не тронутым цивилизацией местам. Четыре-шесть недель ежегодно он учил их жить в согласии с природой, стараясь, чтобы они испытывали наслаждение и удовлетворение. Это была увлекательная игра, и они каждый раз с нетерпением ждали следующих каникул.
      В тот год, когда умерла Энни, он едва не отменил путешествие. Сначала ему казалось, что отправиться туда без нее значит сделать их потерю еще более явственной. Но Рай убедила его в обратном.
      – Все так, как будто мамочка дома, – объясняла она ему. – Когда я перехожу из одной комнаты в другую, у меня такое чувство, что она там лежит такая же худенькая и бледная, как перед своим концом. Если мы отправимся в поход к Черной речке, мне кажется, я и там буду представлять, что сейчас встречу ее в лесу, но только в тех местах я буду вспоминать ее не худенькой и бледной. Когда мы ездили в Черную речку, она всегда бывала такая красивая и здоровая. И она всегда была такой счастливой, когда мы одни жили в лесу.
      Рай говорила так убедительно, что они поехали в отпуск как обычно, и это оказалось лучшим, что они могли сделать.
      Когда они с Энни и детьми приехали в Черную речку в первый раз, они закупили все необходимое в универсальном магазине Эдисона. Марк и Рай влюбились в Сэма Эдисона моментально. Почти так же быстро попали под его обаяние и Энни с Полом. В конце своего месячного отпуска они дважды спускались с гор, чтобы пообедать с Эдисоном, а когда уезжали домой, то обещали непременно писать. На следующий год Сэм убедил их, что не следует сразу после утомительного переезда из Бостона лезть в горы и разбивать лагерь. Он настоял на том, чтобы они переночевали у него, а утром двинулись в путь. И эта остановка на ночь стала традиционным ритуалом в их ежегодном путешествии. Последние два года Пол вместе с детьми проводил на севере у Эдисона и рождественские праздники.
      С Дженни Эдисон Пол познакомился лишь в прошлом году. Разумеется, Сэм непрестанно рассказывал о своей дочери. Она жила в Колумбии и училась музыке. На последнем курсе она вышла замуж за музыканта и переехала в Калифорнию, где он играл в оркестре. Но через семь с лишним лет брак распался, и она возвратилась домой, чтобы собраться с мыслями и решить, что же делать дальше. Несмотря на то, что он страшно гордился своей дочерью, Сэм никогда не показывал ее фотографий, не в его это было стиле. В прошлом году, приехав в Черную речку и войдя в магазин Эдисона, где Дженни в тот момент продавала конфеты детям. Пол в первую минуту едва смог перевести дыхание.
      Все между ними произошло очень быстро. Это не была любовь с первого взгляда. Это было что-то гораздо основательнее любви. Что-то такое важное, что приходит раньше, чем начинает развиваться любовь. И хотя он был уверен, что у него никого не может быть после Энни, он почувствовал инстинктивно, интуитивно, что она создана для него. Дженни тоже ощутила притяжение – властное, мгновенное – но почти бессознательное.
      Если бы он рассказал все это Рай, она тут же спросила бы:
      – Ну, и почему же вы тогда не поженились?
      Если бы все в жизни было так просто…
 

***

 
      После ужина, когда Сэм с детьми мыл посуду, Пол и Дженни уединились в кабинете. Они вытянули ноги на старинной деревянной скамейке, и он обнял ее за плечи. Их беседа, которая была такой легкой и непринужденной за столом, теперь не клеилась. Дженни было тяжело и неудобно под его давившей на нее рукой. Дважды он наклонился и слегка коснулся губами уголка ее рта, но она оставалась холодной и безучастной. Он решил, что она опасается, как бы Рай, или Марк, или Сэм не зашли в комнату в любую минуту, и предложил ей прокатиться.
      – Я не знаю…
      Но он уже поднялся.
      – Пойдем. Свежий ночной воздух пойдет тебе на пользу.
      На улице было прохладно. Когда они садились в машину, она сказала:
      – Нужно было включить обогреватель.
      – Ни к чему, – отмахнулся он. – Лучше прижмись ко мне и согрейся моим теплом. – Он улыбнулся ей. – Куда поедем?
      – Я знаю чудный маленький бар в Бексфорде.
      – Я думал, мы хотим уединиться.
      – В Бексфорде грипп не подцепишь, – сказала она.
      – Правда? Но это ведь всего в тридцати милях. Она пожала плечами.
      – Одна из загадок этого вируса.
      Он завел мотор и выехал на улицу. Ну, пусть так. Чудный маленький бар в Бексфорде.
      Она настроила радио на ночной канадский канал, по которому звучал американский джаз сороковых годов.
      – Помолчим немного, – предложила она и прижалась к нему, положив голову ему на плечо.
      Дорога из Черной речки в Бексфорд была живописна. Узкая, чернеющая в сумраке, она петляла и вилась по темным, в зелени, окрестностям. Иногда на протяжении нескольких миль кроны деревьев нависали над дорогой, и машина мчалась, словно в туннеле, сквозь холодный ночной воздух. Через некоторое время, несмотря на музыку Бенин Гудмена, Полу стало казаться, что они единственные люди на планете, – удивительно, но это ощущение у них с Дженни было общим.
      Она была даже прекраснее, чем ночь в горах, и столь же таинственна в своем молчании, как глубокие, пустынные северные долины, по которым они мчались. Несмотря на всю ее хрупкость, присутствие этой женщины было весьма ощутимо. Она занимала совсем немного места, однако, казалось, господствовала в машине и подавляла Пола. Глаза ее, такие огромные, темные, были закрыты, но все же у него было ощущение, что она смотрит на него. Лицо ее – слишком прекрасное для обложки "Вог" (его фотомодели рядом с ней выглядели бы кобылами) – было спокойно. Ее полные губы слегка шевелились – она тихонько подпевала музыке; и в этом слабом знаке одушевления, в этом колебании ее губ было гораздо больше чувственности, чем в вожделеющем взгляде Элизабет Тейлор. Когда она касалась его, ее темные волосы закрывали его плечо, а ее дыхание – чистое и ароматное – доносилось до него.
      В Бексфорде он припарковался напротив бара.
      Она выключила радио и быстро поцеловала его сестринским поцелуем.
      – Ты очень милый.
      – А что я сделал?
      – Мне не хотелось говорить, и ты не приставал с разговорами.
      – Это не стоило больших трудов, – возразил он. – Ты и я.., молчание связывает нас больше, чем слова. Ты не заметила? Она улыбнулась:
      – Заметила.
      – Но, может быть, ты не придаешь этому особого значения. Не такое большое, как могла бы.
      – Для меня это многое значит, – возразила она.
      – Дженни, то, что происходит между нами… Она закрыла рукой его губы.
      – Мне бы не хотелось, чтобы наша беседа принимала такой серьезный оборот, – сказала она.
      – Но я полагал, что нам следует поговорить серьезно. Мы откладывали это слишком долго.
      – Нет, – отказалась она. – Я не хочу говорить о нас, не хочу серьезно. А раз ты такой милый, то сделаешь так, как я хочу. – Она снова поцеловала его, открыла дверцу и вышла из машины.
 

***

 
      Кабачок оказался теплым и уютным. Вдоль левой стены тянулась простая стойка бара, в центре зальчика стояло пятнадцать столиков, а справа расположился ряд кабинок, стены которых были обиты темно-красной кожей. Полки над баром были освещены мягкими голубыми лампами. На каждом столике стоял высокий подсвечник под красным стеклянным абажуром, и над каждой отдельной кабинкой висели лампы из цветного стекла в стиле Тиффани. Из музыкального ящика неслась задушевная мелодия баллады Чарли Рича. Бармен, коренастый мужчина со свисающими, как у моржа, усами, обменивался бесконечными шуточками с посетителями. Он был вылитый В. С. Фильдс «Американский комический киноактер.», хотя не только не подражал ему, но даже не сознавал сходства. В баре сидело четверо мужчин, пять-шесть парочек – за столиками и еще несколько в кабинках. Последняя кабинка была открыта, и Дженни с Полом вошли в нее.
      Когда они сделали заказ и бойкая рыжеволосая девица принесла виски для него и сухой мартини с водкой для нее. Пол спросил:
      – Почему бы тебе не провести несколько дней в нашем лагере наверху? У нас есть лишний спальник.
      – Это было бы здорово, – согласилась она.
      – Когда?
      – Может быть, на следующей неделе.
      – Я скажу об этом детям. Если ты будешь знать, что они тебя ждут, то не сможешь пойти на попятный. Она засмеялась.
      – Эти двое кое-что значат.
      – Вот уж правда.
      – А знаешь, что сказала мне Рай, когда помогала варить кофе после ужина? – Дженни сделала глоток. – Она спросила, не потому ли я развелась со своим мужем, что он был плохим любовником?
      – Ох, нет, не может быть! Не могла она такое сказать.
      – Ох, да, именно так и спросила.
      – Я знаю, что девчушке только одиннадцать лет. Но иногда мне кажется…
      – Реинкорнация? – спросила Дженни.
      – Возможно. Ей только одиннадцать лет в этой жизни, но ей могло быть и семьдесят в другой. И что ты ответила на ее вопрос?
      Дженни покачала головой, словно удивляясь собственному легковерию. Ее темные волосы упали на лицо.
      – Когда она заметила, что я собираюсь ответить в том роде, что не ее ума дело, хороший ли любовник мой бывший муж или плохой, она тотчас заявила, что мне не следует ругать ее. Она сказала, что вовсе не собиралась совать нос, куда не следует. Сказала, что она просто растет, что она уже старше своих лет и что у нее вполне понятное любопытство, касающееся взрослой жизни, любви и брака. А потом она стала буквально допрашивать меня. Пол усмехнулся.
      – Могу объяснить тебе, что она из себя изображает: маленькую бедную сиротку. Смущена собственным созреванием. Поражена новыми чувствами и изменениями своего организма.
      – Значит, она выпытывала это у тебя?
      – Множество раз.
      – И ты не мог устоять?
      – Тут кто угодно не устоит.
      – Вот и я не устояла. Я почувствовала себя перед ней виноватой. У нее были сотни вопросов…
      – И все интимные, – подхватил Пол.
      – ..и я на все ответила. А потом обнаружила, что весь разговор затеян только ради одного. После того, как она разузнала о моем муже куда больше, чем сама собиралась, она призналась мне, что они подолгу беседовали с матерью за, год или больше до ее смерти, и что та рассказывала ей, какой ты фантастический любовник.
      Пол застонал.
      – Я ей ответила: "Рай, ты пытаешься продать мне своего отца". Она напустила на себя безгрешный вид и сказала, что я Бог знает что думаю. Я тогда сказала:
      "Совершенно не верю, что твоя мама могла говорить с тобой о подобных вещах. Сколько тебе тогда было лет? Шесть?" – А она сказала: "Да, шесть. Но даже когда мне было шесть, я была очень понятливой для своих лет".
      Отсмеявшись, Пол заметил:
      – Ну, ты уж ее, пожалуйста, не вини. Она пустилась на это, потому что любит тебя. Да и Марк тоже. – Он нагнулся к ней и понизил голос:
      – И я тоже.
      Она смотрела вниз, в свой стакан.
      – Ты читал что-нибудь интересное в последнее время?
      Он глотнул виски и вздохнул.
      – Поскольку я такой милый, предполагается, что я должен позволить тебе так запросто переменить тему.
      – Вот именно.
 

***

 
      Дженни Лей Эдисон питала отвращение к интрижкам и боялась брака. Ее экс-муж, от имени которого она с радостью отказалась, был одним из тех людей, кто презирает образование, работу и жертвенность, но зато считает, что уж он-то заслужил и удачу, и славу. Оттого, что год за годом он не достигал никакой цели, ему нужен был какой-то предлог для объяснения своих неудач. Она и стала таким предлогом. Он говорил, что не в состоянии создать приличного оркестра из-за нее. Он не был в состоянии добиться выгодного контракта с преуспевающей фирмой из-за нее. Она тащит его назад, заявлял он. Она стоит на его пути, уверял он. После того, как она семь лет содержала его, играя в коктейль-баре на пианино, она сказала, что оба они будут, вероятно, счастливее, если расторгнут брак. Поначалу он обвинил ее в предательстве. "Любви и романтики совсем недостаточно для семейной жизни, – говорила она Полу. – Нужно что-то еще. Может быть, уважение. Пока я не узнаю, что именно, я не стану спешить к алтарю".
      Поскольку он был милым, он переменил тему разговора по ее требованию. Они беседовали о музыке, когда в кабинку зашли Боб и Эмма Торп и поздоровались с ними. .Боб Торп был шефом полицейских сил Черной речки, насчитывающих четыре человека. Обычно в таких крохотных городках бывало всего по одному констеблю. Но в Черной речке одним констеблем было не обойтись, когда в город являлись рабочие из общежития лесопилки отдохнуть и поразвлечься; таким образом, "Бит юнион сапплай компани" оплачивала услуги четырех полицейских. У Боба Торпа была отличная военная выправка, шесть футов два дюйма роста и двести фунтов веса. Его квадратное лицо, глубоко посаженные глаза и низкий лоб придавали ему вид угрожающий и несколько недалекий. Угрожающим он мог быть, но тупицей отнюдь. Он постоянно писал отличную колонку в еженедельной газете, выходившей в Черной речке, и по глубине мысли и изложению его заметки сделали бы честь редакционному материалу любой большой газеты. Это соединение грубой силы и неожиданного интеллекта делали Боба несокрушимым противником даже в стычке с лесорубом-исполином.
      В свои тридцать пять Эмма Торп оставалась самой хорошенькой женщиной в Черной речке. Она была блондинкой с зелеными глазами и эффектной фигурой. Соединение красоты и сексапильности привело ее к финальному конкурсу "Мисс США". Случилось это десять лет назад, но сделало ее подлинной знаменитостью Черной речки. Их сын Джереми был одних лет с Марком. Каждый год Джереми гостил по несколько дней в лагере Эннендейлов. Марк, любил его как товарища по играм, но еще больше ценил за то, что его матерью была Эмма. Марк по-детски был влюблен в Эмму и крутился возле нее при любой возможности.
      – Прибыли в отпуск? – спросил Боб.
      – Только сегодня приехали. Дженни предупредила:
      – Мы бы пригласили вас за свой столик, но Пол предпочитает держаться подальше ото всех, кто заразился гриппом. Если подхватит он, то немедленно заболеют и дети.
      – – Да ничего нет серьезного, – сказал Боб. – Это не грипп, честное слово. Просто ночные мурашки.
      – Может, ты и можешь жить с ними, – возразила Эмма, – но мне они кажутся чересчур серьезными. Всю неделю я спала ужасно. Это не просто ночные мурашки. Я попыталась поспать сегодня днем и проснулась дрожащая и вся в поту.
      Пол возразил:
      – Вы оба выглядите чудесно.
      – Говорю тебе, – настаивал Боб, – что ничего тут нет серьезного. Ночные мурашки. Моя бабушка частенько жаловалась на них.
      – Твоя бабушка вечно на все жаловалась, – парировала Эмма. – Ночные мурашки, ревматизм, озноб или лихорадка, жар-Пол нерешительно улыбнулся и сказал:
      – Ах черт, садитесь. Позвольте, я закажу вам что-нибудь выпить.
      Глянув на часы. Боб отказался:
      – Спасибо, но мы, правда, не можем. Каждый субботний вечер в задней комнате собираются игроки в покер, и мы с Эммой всегда играем. Нас уже ждут.
      – Ты играешь, Эмма? – удивилась Дженни.
      – И гораздо лучше Боба, – заверила Эмма. – В прошлый раз он проиграл пятнадцать долларов, а я выиграла тридцать два.
      Боб улыбнулся жене и съязвил:
      – Давай скажем правду, тут большого мастерства не надо. Просто, когда ты садишься играть, у большинства мужчин не остается времени заглянуть в свои карты.
      Эмма коснулась низкого выреза своего свитера.
      – Ну, блеф – это важнейшая часть хорошей игры в покер. Если с некоторыми болванами можно блефовать при помощи декольте, что ж, тогда я действительно играю лучше всех.
 

***

 
      По дороге домой, в десяти милях от Бексфорда, Пол приготовился свернуть с черной ленты дороги на смотровую площадку – излюбленное место влюбленных.
      – Пожалуйста, не останавливайся, – попросила Дженни.
      – А почему?
      – Я тебя хочу.
      Он притормозил, наполовину съехав с дороги.
      – И это причина не останавливаться? Она избегала смотреть ему в глаза.
      – Я тебя хочу, но ты не из тех мужчин, которых может удовлетворить лишь секс. Ты ждешь от меня чего-то большего. Тебе нужны более глубокие отношения – любовь, чувства, забота. А я еще не готова к этому.
      Взяв ее за подбородок, он очень нежно повернул ее лицо к себе.
      – Когда ты в марте приезжала в Бостон, ты была такая непостоянная. То считала, что мы могли бы быть вместе, то вдруг решила, что нет, не могли бы. Но потом, в последние несколько дней, перед, тем, как вернуться домой, мне показалось, ты приняла решение. Ты сказала, что мы подходим друг другу, что нам просто нужно немного времени. – Он сделал ей предложение в прошлое Рождество. И с тех пор, в постели и вне ее, он пытался убедить Дженни, что они две части одного целого, что ни один из них не может существовать без другого. В марте ему казалось, что он продвинулся на этом пути. – Л вот теперь ты вновь передумала.
      Она взяла его руку, чуть отвела от своего подбородка и поцеловала ладонь.
      – Я должна быть уверена. :
      – Я не похож на твоего мужа, – сказал он.
      – Я знаю, что не похож. Ты ведь…
      – Очень милый? – закончил он.
      – Мне нужно время.
      – Сколько еще?
      – Я не знаю.
      Он пристально всматривался в нее некоторое время, затем завел мотор и выехал на шоссе. Потом включил радио.
      Через несколько минут она спросила:
      – Ты рассердился?
      – Нет. Просто разочарован.
      – Ты слишком уверен в нас обоих, – вздохнула она. – А тебе надо быть осторожнее. Нужно сомневаться – вот как я.
      – У меня нет сомнений, – возразил он. – Мы созданы друг для друга.
      – Но у тебя должны быть сомнения, – настаивала она. – Например, не кажется ли тебе странным, что я физически, внешне слишком напоминаю Энни, твою первую жену? Она была такого же сложения, что и я, носила тот же размер платья. Волосы у нее были такого же цвета, как у меня, и глаза тоже. Я же видела ее фотографии.
      Он слегка растерялся.
      – Неужели ты думаешь, что я полюбил тебя только потому, что ты напоминаешь мне ее?
      – Ты так сильно любил ее.
      – Это ничего не значит для нас. Просто мне нравятся сексуальные темноволосые женщины. – Он улыбнулся, пытаясь все превратить в шутку – и для того, чтобы разубедить ее, и чтобы не дать разыграться собственным сомнениям, а не права ли она и в самом деле.
      Она ответила:
      – Возможно.
      – Дьявол, да что "возможно". Я тебя люблю потому, что ты есть ты, а не потому, что ты на кого-то похожа.
      Они ехали в молчании.
      Несколько оленей смотрели на них из темных придорожных кустов. Когда машина проехала мимо, стадо двинулось. Пол кинул беглый взгляд в боковое зеркало – грациозные, легкие, как тени, олени пересекли шоссе.
      Наконец Дженни произнесла:
      – Ты так уверен, что мы что-то значим друг для друга. Может, так и есть – при благоприятных обстоятельствах. Но, Пол, ведь нам пока приходилось, разделять только хорошее. Мы никогда не сталкивались с напастями. Мы никогда не разделяли боль и горе. Брак полон больших и малых кризисов. Нам с моим мужем тоже было расчудесно, пока не начались кризисы. Пока мы друг другу не надоели по горло. Я просто не могу… Я не могу рисковать будущим и вступать в отношения, которые не были испытаны в тяжелые времена.
      – Мне что же, начать молиться, чтобы на меня ниспослали болезни, финансовый крах и прочие напасти?
      Она вздохнула и прижалась к нему.
      – Я из-за тебя болтаю вздор.
      – Разве из-за меня?
      – Да нет, я знаю.
      Вернувшись в Черную речку, они поцеловались и разошлись по разным комнатам, чтобы не спать всю ночь.

      Двадцать восемь месяцев назад:
 
       Суббота, 12 апреля 1975 года
 
      Вертолет – превосходно оснащенный "Белл Джет Рэнджер II" – взвихрил сухой невадский воздух и швырнул его на Лас-Вегас Стрип. Пилот осторожно приблизил машину к посадочной дорожке на крыше отеля "Фортуната", на мгновение вертолет завис над красным ковровым кругом, затем приземлился с непревзойденным мастерством.
      Когда пропеллеры затихли у него над головой, Огден Салсбери выскользнул за дверь и ступил на крышу отеля. Какие-то секунды он был ошарашен, сбит с толку. Кабина "Джет Рэнджера" была оборудована кондиционером, но снаружи воздух раскалился как в полыхающей печи. Через стереосистему разносился голос Фрэнка Синатры, он рвался из колонок, закрепленных на высоте шести футов. Солнечный свет отражался от водной ряби бассейна, располагавшегося на крыше, и Салсбери был почти ослеплен, хотя и надел предусмотрительно солнечные очки. Почему-то он ожидал, что крыша закачается и уйдет из-под ног, так как вертолет гудел, и когда этого не произошло, он был несколько озадачен.
      Плавательный бассейн и комната для отдыха со стеклянными стенами позади него венчали громадный тридцатиэтажный отель "Фортуната". В этот полдень только двое купальщиков находились в бассейне: парочка чувственных юных красоток в узеньких белых бикини. Они сидели на краю бассейна, с той стороны, где было глубже, и болтали ногами в воде. Невдалеке сидел на корточках мужчина мощного сложения, в серых слаксах и шелковой белой рубашке с короткими рукавами и разговаривал с девушками. У всех троих был тот счастливо-беззаботный вид, который, как решил Огден, придают лишь власть или деньги. Казалось, они даже не заметили появления вертолета. Солсбери пересек крышу и подошел к ним.
      – Генерал Клингер?
      Сидевший на корточках мужчина поднял глаза. Девушкам же, похоже, и дела не было до него. Блондинка принялась намазывать брюнетку защитным кремом. Ее руки скользили по голеням и коленкам девушки, затем с нежностью коснулись ее стройных бронзовых бедер. Эти две явно были не просто добрые подружки.
      – – Меня зовут Солсбери. Клингер поднялся, но руки не протянул.
      – Только заберу сумку и через минуту вернусь. – И он направился к двери стеклянной комнаты.
      Салсбери уставился на девушек. Таких длинных, чудесных ног он в жизни не видел. Он откашлялся и сказал:
      – Бьюсь об заклад, что вы из шоу-бизнеса. Они даже не взглянули на него. Блондинка набрала в левую руку побольше крема и принялась массировать высокие полные груди брюнетки. Пальцы ее забирались под полоску бикини, поглаживая скрытые под ней соски.
      Салсбери чувствовал себя совершенным дураком – как и всегда в обществе красивых женщин. Он был уверен, что они смеются над ним. "Вонючие шлюхи! – злобно подумал он про себя. – Когда-нибудь любая из вас будет принадлежать мне, стоит только захотеть. Когда-нибудь я лишь прикажу, и вы сделаете все, что я захочу, и вам будет это нравиться, потому что я заставлю вас полюбить все это!"
      Вернулся Клингер, неся в руке большую сумку. Он набросил серо-голубую спортивную куртку, стоившую долларов двести.
      "Словно горилла, выступающая в цирке", – подумал Салсбери.
      В кабине вертолета, отлетавшего от бассейна, Клингер прилип к окну, наблюдая, как девушки, удаляясь, превращаются в бесплотные былинки. Потом вздохнул, откинулся назад и произнес:
      – Твой шеф знает, как организовать отдых людей. Салсбери сконфуженно моргнул:
      – Мой шеф?
      Взглянув на него, Клингер бросил:
      – Даусон. – Он вынул пачку сигарет, вытянул одну и закурил, даже не предложив Салсбери. – Что ты думаешь о Кристал и Дейзи? – Салсбери снял свои солнцезащитные очки. – Кристал и Дейзи. Девушки в бассейне.
      – Милые. Очень милые.
      Выдержав долгую паузу, затягиваясь и выпуская струю дыма, Клингер заявил:
      – Не поверишь, что способны проделывать эти девочки.
      – Я решил, что они танцовщицы. Клингер посмотрел на него с недоверием, потом откинул голову и расхохотался.
      – Ах, да, конечно! Они крутят своими очаровательными маленькими попками каждый вечер в главном зале отеля "Фортуната". Но они устраивают представления и на крыше. И ты уж мне поверь, способность к танцам – не главное их дарование.
      Салсбери бросило в жар, хотя в кабине "Джет Рэнджера" и было прохладно. Женщины… Как он боялся их и как отчаянно хотел обладать ими! Для Даусона контроль над мыслями означал безграничное богатство, финансовое удушение всего мира. Для Клингера это могло значить неограниченную власть, исполнение всех его приказов. Но для Салсбери это означало возможность заниматься сексом сколько угодно, любыми способами, какие только ему взбредут в голову, с любой женщиной, которую бы он возжелал. Окуривая дымом кабину, Клингер заявил:
      – Держу пари, что ты был бы не прочь затащить обеих малышек к себе в постель и засунуть одной и другой. Хочется, правда?
      – А кому бы не захотелось?
      – Их трудно удовлетворить, – хихикнул Клингер. – Чтобы их осчастливить, нужен необычайно выносливый мужчина. Думаешь, ты смог бы выдержать обеих: и Кристал, и Дейзи?
      – Я бы заставил их потрудиться.
      Клингер громко захохотал. Салсбери ненавидел его в это мгновение. Эта грубая скотина всего лишь влиятельная продажная тварь, подумал Огден. Его можно купить – и купить дешево. Так или иначе, а он помогает "Фьючерс Интернешнл" заполучить контракты с Пентагоном. А взамен он получает отдых в Лас-Вегасе, да еще нечто вроде стипендии, которая капает на его счет в швейцарском банке. В этой сделке только одно не стыковалось с личной философией Леонарда Даусона.
      Салсбери спросил Клингера:
      – А девочек тоже Леонард оплачивает?
      – Ну, не я же. Мне никогда не приходится платить за это. – Тяжелым взглядом он смотрел на Салсбери, пока не убедился, что ученый ему поверил. – В отеле выписывают счет. Он оплачивается "Фьючерс". Но мы с Леонардом оба делаем вид, что знать не знаем про девиц. Когда он спрашивает меня, как мне отдыхалось, это звучит так, словно все, что я могу делать, так только сидеть на краю бассейна и почитывать книжонки. – Эта мысль его позабавила. Он продолжал посасывать свою сигарету. – Леонард пуританин, но он хорошо знает, что личные убеждения не должны мешать бизнесу. – Он покачал головой. – Да, твой шеф – человек.
      – Он мне не шеф, – заметил Салсбери. Казалось, Клингер его не услышал. – Мы с Леонардом партнеры, – добавил Салсбери.
      Клингер сверху вниз окинул его взглядом.
      – Партнеры.
      – Вот именно.
      Их глаза встретились.
      Через несколько секунд Салсбери нехотя отвел взгляд.
      – Партнеры, – повторил Клингер. Не верилось ему в это.
      "Но мы именно партнеры, – думал Салсбери. – Даусон мог нанять вертолет, номер в отеле "Фортуна-та", Кристал, Дейзи и тебя. Но меня он не нанимал и никогда не сможет нанять. Никогда".
      В аэропорту Лас-Вегаса вертолет приземлился "в тридцати ярдах от великолепного белого лайнера, на фюзеляже которого сверкала алая надпись: "Фьючерс Интернешнл".
      Пятнадцать минут спустя они были опять в воздухе, на пути к незабываемой полосе земли возле озера Тахо. Клингер откинул свой пристяжной ремень и сказал:
      – Думаю, ты собираешься взять у меня интервью.
      – Так и есть. У нас на это целых два часа. – Он положил на колени диктофон. – Слышал ли ты когда-нибудь о подсознательных…
      – Прежде чем мы начнем, я бы хотел пропустить виски.
      – Думаю, бар на борту есть.
      – Отлично. Просто здорово.
      – Где-то сзади. – Салсбери махнул рукой через плечо.
      Клингер распорядился:
      – Смешай мне четыре унции шотландского виски и четыре кубика льда в стакане на восемь унций.
      Поначалу Салсбери просто ушам своим не поверил. Потом до него дошло: генералы никогда сами не готовят для себя выпивку. "Не давай ему запугать себя", подумал он. И все же вдруг почувствовал, как помимо воли встает и идет в хвостовой отсек самолета. Словно не владеет собственным телом. Когда он вернулся со стаканом виски, Клингер даже не сказал ему спасибо.
      – Так говоришь, что ты один из партнеров Леонарда?
      Салсбери понял, что, взяв на себя обязанности официанта, а не хозяина, только усилил подозрение генерала, что слово "партнер" к нему не подходит.
      Этот ублюдок проверял его.
      Его стали одолевать сомнения, не слишком ли много для него и Даусона, и Клингера. Способен ли он противостоять на ринге этим борцам-тяжеловесам? Он должен был приготовиться к отражению нокаутирующего удара.
      Он немедленно прогнал эту мысль. Без Даусона и генерала он не сможет продолжать скрывать свои открытия, которые финансирует правительство и на которые оно немедленно захочет наложить лапу, лишь только узнает об их существовании. У него не было выбора, приходилось сотрудничать с этими людьми; и он знал, что ему следует быть осторожным, подозрительным, все время начеку. Но человек может, не беспокоясь, позволить себе делить ложе с чертом, пока он держит под подушкой заряженный револьвер. Но сможет ли это сделать он?
 

***

 
      Особняк Даусона, сосновый дом в двадцать пять комнат, фасадом выходил на озеро Тахо в штате Невада; этот дом Даусона получил две награды – за лучший дизайн и архитектуру – и был отмечен в "Прекрасном доме". Особняк стоял у самой кромки воды на поляне в пять акров, а позади него поднимались сотни величавых сосен; казалось, строение являлось частью окружающего пейзажа, вырастало из него, хотя линии здания были вполне современными. Первый этаж был мощным, округлым, сложенным из грубого камня, без единого окна. Следующий ярус – круг того же размера, что и первый, – был чуть выше нижнего. Со стороны озера второй ярус как бы нависал над первым, скрывая маленькую лодочную пристань; на озеро выходило и окно двенадцати футов высотой, из которого открывался величественный вид на воду, и покрытые соснами отдаленные склоны. Куполообразная черная, крытая шифером крыша была увенчана высоким восьмифутовым шпилем.
      Впервые увидев это сооружение, Салсбери подумал, что оно сродни тем футуристическим церквям, которые поднимались в последние десять-пятнадцать лет в процветающих фешенебельных пригородах. Забыв о такте, он выпалил все это, но Леонард тогда воспринял его замечание как комплимент. Однако встречаясь, с Даусоном еженедельно последние три месяца, Огден узнал о некоторой эксцентричности хозяина и уверился, что дом изначально замышлялся как храм, что Даусон намеревался превратить его в священный монумент благоденствия и силы.
      Сосновый дом и стоил примерно столько же, сколько церковь: полтора миллиона долларов, включая стоимость земли. Тем не менее, это был всего лишь один из пяти домов и трех громадных квартир, которыми Даусон и его жена владели в Соединенных Штатах, на Ямайке, в Англии и Европе.
      После обеда трое мужчин расположились в удобных креслах в гостиной, вблизи от окна с живописным видом. Тахо, одно из глубочайших высокогорных озер в мире, блестело в лучах заходящего, солнца, почти скатившегося с неба и скрывающегося за горами. По утрам вода была прозрачно-зеленоватой. Днем она приобретала цвет чистого голубого кристалла. Сейчас, прежде чем стать черной, как смоль, вода, словно пурпурный бархат, переливалась у берега. Пять или десять минут они наслаждались видом, перебрасываясь лишь отдельными замечаниями о поданном на обед мясе или о бренди, которое они потягивали.
      Наконец Даусон повернулся к генералу и произнес:
      – Эрнст, что ты думаешь о подсознательном внушении?
      Генералу явно был неприятен этот внезапный переход от отдыха к делам.
      – Это прекрасно.
      – Ты не сомневаешься?
      – Что оно существует? Ни в малейшей степени. У твоего человека есть этому доказательства. Но он так и не объяснил, какое отношение ко мне имеет подсознательное внушение.
      Потягивая бренди, смакуя его, Даусон кивнул в сторону Салсбери.
      Отставив свой стакан, злясь на то, что Клингер называет его "человеком Даусона", и злясь на Даусона, что тот не поправил генерала, напоминая себе не обращаться к Клингеру по его военному званию, Огден начал:
      – Эрнст, до этого утра мы не встречались; Я никогда не говорил тебе, где работаю, – но я уверен, что ты это знаешь.
      – Институт Брокерта, – без запинки произнес Клингер.
      Генерал Клингер руководил сектором Пентагона, входящим в жизненно важный Отдел безопасности разработки нового оружия. Его власть простиралась на Штаты Огайо, Западная Вирджиния, Вирджиния, Мериленд, Делавер, Пенсильвания, Нью-Джерси, Нью-Йорк, Массачусетс, Коннектикут, Род Айленд, Вермонт, Нью-Хэмпшир и Мэн. В его обязанности входило выбирать, наблюдать за внедрением и регулярно инспектировать традиционные и электронные системы, которые защищали все лаборатории, фабрики и полигоны, где производилось и испытывалось оружие в этих четырнадцати штатах. Несколько лабораторий, принадлежащих "Криэйтив девелопмент эссошиэйтс", в том числе и отделение Брокерта в Коннектикуте, относились к его ведению; и Салсбери был бы удивлен, если бы генералу не было известно имя ведущего научного сотрудника в Брокерте.
      – А ты знаешь, какими именно исследованиями мы там занимаемся? – спросил Салсбери.
      – Я отвечаю за безопасность, а не за исследования, – парировал Клингер. – Я знаю только то, что мне положено знать. Например, прошлое работающих там людей, расположение зданий, природу тех мест. Мне не нужно знать о вашей работе.
      – Она связана с подсознанием.
      Внезапно выпрямившись, словно почувствовав, что кто-то подкрался к нему сзади, утратив румянец, которым бренди окрасил его щеки, Клингер заявил:
      – Надеюсь, ты подписывал обещание о неразглашении тайны, как и все в Брокерте.
      – Да, конечно.
      – Только что ты его нарушил.
      – И это мне известно.
      – А о наказании за это ты знаешь?
      – Да. Но я никогда от него не пострадаю.
      – Ты очень уверен в себе, да?
      – Чертовски уверен, – кивнул Салсбери.
      – Знаешь, это неважно, что я генерал Армии Соединенных Штатов, а Леонард – лояльный законопослушный гражданин. Ты уже нарушил клятву. Может быть, тебе не грозит обвинение в измене только потому, что ты говорил с такими людьми, как мы, – но, по крайней мере, полтора года тюрьмы тебе могут вклеить за разглашение информации без разрешения.
      Солсбери взглянул на Даусона. Наклонившись вперед в своем кресле, Даусон коснулся колена генерала.
      – Дай Огдену закончить. Клингер возразил:
      – Это может быть капкан.
      – Что-что?
      – Это может быть капкан. Ловушка.
      – С какой стати мне тебя подлавливать? – изумился Даусон.
      Казалось, его действительно задело такое предположение. Невзирая на это, Салсбери подумал, что последние тридцать лет он только тем и занимался, что подлавливал и уничтожал сотни людей.
      Похоже, Клингер подумал о том же, хотя он просто пожал плечами и сделал вид, что не в силах ответить на вопрос Даусона.
      – Я действую совсем иначе, – заявил Даусон, то ли не желая, то ли не в состоянии скрывать распирающую его гордость. – Уж тебе ли меня не знать. Вся моя жизнь, вся моя карьера основывается на законах христианской веры.
      – Я всех не знаю достаточно, чтобы рисковать, обвиняя в измене, – резко парировал генерал.
      Изобразив отчаяние – оно было слишком показным, чтобы выглядеть истинным, – Даусон произнес:
      – Старина, мы вместе с тобой сколотили столько деньжат. Но все это жалкие гроши в сравнении с тем, что мы можем заработать в сотрудничестве с Огденом. Здесь скрыты просто немыслимые источники богатства – для всех нас. – Какое-то мгновение он изучал генерала, но, не дождавшись ответной реакции, продолжил:
      – Эрнст, Эрнст, ведь я никогда не подводил тебя. Никогда. Ни разу.
      Все еще не убежденный, Клингер заметил:
      – Прежде ты платил мне только за совет…
      – За твое влияние.
      – За мой совет, – настаивал Клингер. – И даже если я торговал своим влиянием – чего я не делал, это куда как далеко от измены.
      Они уставились друг на друга.
      У Салсбери было ощущение, что его вовсе не! с ними в комнате, что он словно наблюдает за ними в глазок телескопа, расположенного за мили отсюда.
      Голосом, в котором уже не было резкости, звучавшей всего секунду назад, Клингер наконец произнес:
      – Леонард, надеюсь, ты осознаешь, что и я могу подловить тебя.
      – Разумеется.
      – Я мог бы согласиться выслушать твоего человека, все, что у него есть сказать, – и обернуть услышанное против вас обоих.
      – Накинуть нам петлю на шею.
      – Оставив вам довольно веревки, чтобы удавиться самим, – заметил Клингер. – А я только предупреждаю тебя, потому что я друг. Я вроде тебя. Не хочу, чтобы ты попал в беду.
      Даусон откинулся на спинку кресла.
      – Хорошо, у меня есть к тебе предложение, и мне нужно твое сотрудничество. Поэтому-то и приходится идти на риск, а что остается делать?
      – Ты сделал выбор.
      Улыбаясь, явно довольный генералом, Даусон поднял свой стакан с бренди в безмолвном предложении выпить.
      Широко ухмыльнувшись, Клингер тоже поднял свой стакан.
      Дьявол их разберет, что тут происходит, подумал Солсбери.
      Когда же он фыркнул и отпил бренди, Даусон впервые посмотрел на него, задержав взгляд на несколько минут, и продолжал:
      – Продолжай, Огден.
      И до Салсбери внезапно дошел скрытый смысл только что услышанного диалога. На тот нежелательный случай, если Даусон действительно расставлял капкан старому приятелю и если встреча прослушивалась, Клингер предусмотрительно заготовил для себя хоть какое-то алиби против возможного обвинения. Теперь на пленке в случае чего будет записано, что он предупреждал Даусона о последствиях его действий. Перед судом – гражданским или военным – генерал сможет доказывать, что он согласился быть с ними заодно, чтобы убедиться в проступке Даусона; даже если никто ему не поверит, он, скорее всего, сможет сохранить и свою свободу, и свое положение.
      Огден поднялся, отставил свой стакан, подошел к окну и, стоя спиной к ним, глянул на темнеющее озеро. Он чересчур нервничал, чтобы сидеть во время своей речи. Более того, некоторое время он так нервничал, что совсем не мог говорить.
      Как две ящерицы, греющиеся на теплом солнышке, наполовину скрытые ледяной тенью, ждущие установления светового равновесия, чтобы сделать единственно верное движение, Даусон и Клингер наблюдали за ним. Оба сидели в одинаковых креслах с высокими спинками, обтянутых черной кожей, с отполированными до блеска серебряными пуговицами и гвоздиками. Маленький круглый столик для коктейлей с темной дубовой крышкой стоял между ними. Единственный свет в этой большой, богато обставленной комнате исходил от двух напольных ламп, стоявших подле камина, в двадцати футах от компании. Правая часть лица каждого из сидящих мужчин находилась в тени, скрытая мраком, тогда как левая была явлена каждой черточкой благодаря мягкому янтарному свету. Их глаза, как глаза ящериц, терпеливо, немигающе ждали.
      Увенчается ли их предприятие успехом или нет, подумал Салсбери, но Даусон и Клингер выйдут сухими из воды. У каждого из них была мощная броня: у Даусона его богатство; у Клингера – безжалостность, ум и опыт.
      Однако сам Салсбери не обладал защитой. Он даже не подумал, что она ему понадобится, – как сделал Клингер, обезопасив себя притворными речами об изменах и клятвах. Он знал, что его открытие даст возможность заполучить деньги и власть, достаточные для них троих, но он только начал осознавать, что алчность не удовлетворишь так просто, как аппетит или жажду. Если у него и было оружие защиты, так это его интеллект, его светлый и быстрый ум; но интеллект этот так долго использовался лишь в узких рамках специального научного исследования, что теперь, в обыденной жизни, он мог послужить ему куда меньше, чем служил в лаборатории.
      Будь осторожнее, подозрительнее, все время начеку, напомнил он себе уже второй раз за этот день. Перед такими агрессивными типами, как эти, осторожность была жалким щитом, но это было единственным средством защиты Огдена.
      Он заговорил:
      – Десять лет Институт Брокерта, находящийся в ведении Пентагона, занимался изучением подсознательного извещения. Нас не интересовали технические, теоретические или социологические аспекты проблемы; над этим работали другие. Мы касались исключительно биологических механизмов подсознательной передачи информации и восприятия. С самого начала мы разрабатывали препарат, который мог бы "подготавливать" мозг для подсознательного восприятия, препарат, который позволил бы человеку воспринимать любую подсознательную команду, направленную ему.
      Ученые в другой лаборатории Си-Ди-Эй в северной Калифорнии пытались синтезировать вирусный или бактериологический компонент в тех же целях. Но они были на ложном пути. Он знал это лишь потому, что на правильном был он сам.
      – В настоящее время возможно использовать подсознание, чтобы влиять на людей, у которых нет твердых мнений о том или ином предмете или продукте. Но Пентагон хочет получить возможность использовать подсознательные сообщения, чтобы менять основные представления людей, имеющих твердые убеждения – очень твердые, в которых они упорствуют.
      – Мысленный контроль, – бесстрастно кивнул Клингер.
      Даусон лишь отхлебнул бренди.
      – Если подобный наркотик был бы синтезирован, – продолжал Салсбери, – весь ход истории изменился бы. И это не преувеличение. С одной стороны, были бы исключены войны, по крайней мере, в традиционном понимании. Мы просто ввели бы наркотик в запасы воды наших врагов, а затем воздействовали бы через их собственные средства массовой информации: телевидение, радио, кино, газеты и журналы – продолжающейся серией тщательно структурированных подсознательных доводов, которые убедили бы их смотреть на вещи нашими глазами. Постепенно, незаметно мы превратили бы врагов в союзников – и заставили бы их считать, что подобная перемена произошла по их собственному решению.
      Его слушатели примерно минуту молчали, переваривая сказанное.
      Клингер закурил сигарету. Потом произнес:
      – Нашлось бы немало поводов для использования этого наркотика и дома.
      – Разумеется, – согласился Салсбери.
      – В конечном итоге, – почти тоскливо протянул Даусон, – мы могли бы достичь национального единства и положили бы конец всем распрям, несогласию и протестам, которые раздирают эту великую страну.
      Огден отвернулся от них и взглянул в окно. Ночная тьма полностью поглотила озеро. Он различал звук волн, бьющихся о лодочный причал всего в нескольких футах под ним, прямо за стеклом. Он слушал и позволял ритмичным звукам успокаивать себя. Теперь, уверенный, что Клингер станет сотрудничать с ними, он видел невероятное будущее, открывшееся перед ним, и был настолько захвачен воображаемым, что не мог заставить себя говорить дальше.
      За его спиной Клингер произнес:
      – Ты считаешься руководителем исследований в Брокерте. Но ты явно не кабинетная крыса.
      – Несколько направлений разработок я оставил за собой, – признался Салсбери.
      – И ты открыл действующий препарат, наркотик, который подготавливает мозг для восприятия?
      – Три месяца назад, – сказал Огден, по-прежнему глядя в стекло.
      – Кто знает об этом?
      – Мы трое.
      – И никто в Брокерте?
      – Никто.
      – Даже если ты и оставил за собой, как ты говоришь, какие-то направления разработок, у тебя должен быть лаборант.
      – Он совсем неспособный, – пояснил Салсбери. – Вот почему я и выбрал его. Шесть лет назад. Клингер спросил:
      – И ты думал о том, чтобы присвоить открытие себе, уже так давно?
      – Да.
      – Ты подделывал запись своей ежедневной работы? Ту форму, которая отправляется в конце каждой недели в Вашингтон?
      – Я фальсифицировал записи только в течение нескольких дней. Когда я понял, к какому результату пришел, я тут же свернул работу и полностью изменил основное направление своих исследований.
      – И твой лаборант не заметил фальшивку?
      – Он решил, что я оставил пустую жилу исследований, чтобы попробовать другую. Я же сказал вам, что он не слишком-то умен.
      Даусон заметил:
      – Огдену не нравится полученный им наркотик, Эрнст. Большую часть работы еще предстоит проделать.
      – Сколько же это времени? – поинтересовался генерал.
      Отвернувшись от окна, Салсбери сказал:
      – Я не могу быть абсолютно уверен. Самое меньшее, возможно, около полугода, а самое большее – года полтора.
      – Он не может работать над этим в Брокерте, – заявил Даусон. – Нельзя же все время подделывать результаты своих исследований. Так что я соорудил для него полностью оборудованную лабораторию в моем доме в Гринвиче, в сорока минутах езды от Института Брокерта.
      Приподняв брови, Клингер заметил:
      – Ты приобрел такой особняк, что его можно превратить в лабораторию?
      – Огдену вовсе не требуется большого количества комнат. Тысяча квадратных футов. Тысяча сто снаружи. И большая часть помещения занята компьютерами. Жутко дорогими, должен добавить. Я вложил в Огдена около двух миллионов моих денег, Эрнст. Лучший показатель моей громадной веры в него.
      – И ты впрямь считаешь, что он сможет разрабатывать, опробовать и совершенствовать наркотик в этой кустарной лаборатории?
      – Два миллиона долларов – это не кустарщина, – обиделся Даусон. – И не забывай, что в подготовительные исследования правительство уже вложило миллионы долларов. Я финансирую только заключительный этап.
      – Ну, а как ты сможешь сохранить секретность?
      – Компьютерные системы применяются в тысячах целей. И не преступление, что мы покупаем их. Больше того, мы все оборудование приобрели под маркой "Фьючерс". Ни одной пленки не продано лично нам. Так что никаких вопросов не может возникнуть, – подчеркнул Даусон.
      – Но вам понадобятся лаборанты, техники, секретари…
      – Нет, – заверил Даусон. – Как только у Огдена будет компьютер, а в нем данные всех его последних изысканий, он со всем сможет справиться лично. Десять лет в его распоряжении была хорошо оснащенная лаборатория, чтобы выполнять основную часть тяжкой работы. Теперь она позади.
      – Если он бросит Брокерт, – сказал Клингер, – он подвергнется изнурительной тайной проверке. Постараются узнать, почему он ушел, – и тогда все выплывет наружу.
      Они говорили об Огдене так, словно он вовсе отсутствовал и не мог их слышать. Ему это совсем не нравилось. Он отошел от окна, сделал два шага в сторону генерала и произнес:
      – Я и не собираюсь бросать Брокерт. Я буду отчитываться за свою работу ежедневно, как обычно, с девяти до четырех. Но в лаборатории я буду заниматься совершенно бесполезными исследованиями.
      – Тогда откуда же у тебя возьмется время на работу в лаборатории, которую соорудил для тебя Леонард?
      – По вечерам, – сказал Салсбери. – И по выходным. Кроме того, у меня накопилось множество неиспользованных отгулов – по болезни и за праздники. Я воспользуюсь ими, даже сумею распределить их на весь следующий год.
      Клингер встал и подошел к элегантному, отделанному бронзой и стеклом бару-тележке, который слуга оставил в нескольких футах от кресел для отдыха. В его толстых волосатых руках хрустальные графины выглядели более хрупкими, чем были на самом деле. Налив очередную двойную порцию бренди, он спросил:
      – А какую роль вы отводите мне в этой игре? Салсбери ответил:
      – Леонард смог достать ту компьютерную систему, которая мне необходима. Но он не может достать мне дискеты с записью файлов всех моих исследований на Си-Ди-Эй или программ, разработанных специально для меня. Мне нужно и то, и другое, иначе компьютеры Леонарда ничего не стоят. Я бы мог сейчас, недели за три-четыре, сделать копии всех нужных мне записей в Брокерте, без того, чтобы быть застуканным. Но пусть я подготовлю все восемьдесят или девяносто магнитофонных кассет и распечатки на принтере длиною в пятьсот ярдов, а как я смогу их вынести из Брокерта? Выхода нет. Обстановка секретности, процедура входа и выхода, все это слишком сложно. Если только…
      – Ясно, – кивнул Клингер. Он снова уселся в кресле и принялся за бренди.
      Даусон, соскользнув на самый краешек своего кресла, сказал:
      – Эрнст, ты же безоговорочный авторитет для службы безопасности в Брокерте. Ты знаешь об этой системе больше, чем кто-либо. Если в службе безопасности есть какое-то слабое место, то именно ты сможешь обнаружить его или создать.
      Изучая Салсбери, как будто он представлял собой опасность, и стараясь быть мудрым, связываясь с таким явно никудышным типом, Клингер откликнулся:
      – Так предполагается, что я должен позволить вам протащить около сотни магнитных записей высокосекретной информации и сложнейшие компьютерные программы?
      Огден медленно кивнул.
      – Ты сможешь это сделать? – спросил Даусон.
      – Вероятно.
      – И это все, что ты можешь сказать?
      – Скорее всего, у меня получится.
      – Этого недостаточно, Эрнст.
      – Ну, ладно, – сказал Клингер немного раздраженно. – Я могу сделать это. Я смогу найти возможность.
      Улыбаясь, Даусон кивнул:
      – Я знал, что ты сможешь.
      – Но если я сделаю это и меня схватят либо во время, либо после операции, меня сгноят в Ливенворте. Я тут недавно говорил об измене, так вот я вовсе не желал бы, чтобы это относилось ко мне.
      – Никто и не говорит, чтобы ты становился изменником, – заверил Даусон. – Тебе не нужно будет даже видеть эти магнитные пленки, а уж тем более дотрагиваться до них. Так рисковать будет лишь сам Огден. Так что тебе нельзя будет обвинить ни в чем более серьезном, чем халатность или недосмотр в охране.
      – Даже и в этом случае меня вышибут в отставку или уволят с минимальной пенсией.
      Салсбери тяжело, прерывисто дышал. Рубашка у него намокла и прилипла к спине, как холодный компресс. Клингеру он сказал:
      – Ты объяснил нам, что сумеешь это сделать. Но главный вопрос в том, сделаешь ли ты это.
      Некоторое время Клингер молчаливо рассматривал свой стакан с бренди, наконец поднял глаза на Салсбери и произнес:
      – Если ты получила свой наркотик, то каким будет твой первый шаг?
      Поднимаясь на ноги, Даусон сказал:
      – Мы организуем передовое акционерное общество в Лихтенштейне.
      – Почему там?
      В Лихтенштейне не требовали, чтобы в списке акционеров значились реальные владельцы общества. Даусон смог бы нанять юристов в Вэдузе и представить их как чиновников акционерного общества, и ни один закон не принудил бы устанавливать подлинные личности акционеров.
      – Более того, – продолжал Даусон, – я мог бы снабдить каждого из нас пакетом поддельных документов, включая паспорта, так что мы смогли бы путешествовать и заниматься бизнесом под вымышленными именами. И если вэдузских юристов даже начнут вынуждать раскрыть имена их клиентов, они все же не смогут подвести нас, потому что не знают наших подлинных имен.
      Предосторожности, которые планировал Даусон, были вовсе не лишними. Очень быстро такое акционерное общество станет невероятно успешным предприятием, настолько успешным, что самым влиятельным финансистам и политикам нестерпимо захочется узнать, кто же стоит за отвечающими на телефонные звонки людьми в Вэдузе. С наркотиками Салсбери и усиленными программами тщательно разработанных подсознательных команд они трое могли бы организовать сотни бизиесов, и буквально требовать, чтобы продавцы, коллеги, даже конкуренты работали ради их немыслимой прибыли. Каждый заработанный ими доллар казался бы незапятнанным, полученным вследствие самых законных форм коммерческой деятельности. Но, разумеется, множество людей почувствовали бы, что происходит грязное манипулирование конкурентами, и тогда пришлось бы еще покупать и общественное мнение с помощью нового наркотика. В случае, если корпорацию уличат в использовании наркотика, украденного – как это и будет на самом деле – из американских научно-военных разработок, тогда любая предосторожность не покажется преувеличенной.
      – Но что потом, когда корпорация начнет действовать? – спросил Клингер.
      Деньги и бизнес были смыслом жизни и призванием Даусона. Он принялся разглагольствовать на манер баптистского проповедника, полного яростной силы и страсти, наслаждаясь собственными речами.
      – Корпорация приобретет участок земли где-нибудь в Германии или во Франции. Для начала сотню акров. Внешне это будет выглядеть как убежище для руководства. Но на самом деле там будут обучать наемных солдат.
      – Наемников? – Грубое, широкое лицо Клингера осветилось священным солдатским пренебрежением к штатским.
      Корпорация, пояснял далее Даусон, сможет нанять дюжину лучших наемников-солдат, сражавшихся в Азии и Африке. Их доставят в штаб-квартиру корпорации под предлогом нового места назначения и знакомства с командованием. Все запасы воды, вся жидкость в штаб-квартире будут использоваться как средство для накачки их наркотиком. Через сутки после того, как наемники примут первую дозу, когда они будут готовы к промыванию мозгов, три дня, день за днем, им станут показывать четырехчасовые фильмы – о путешествии, новостях промышленности, техническую документацию с детальным разбором использования всех видов оружия и электронных средств. Все это будет представлено, как существенная информация для их последующей службы. Не зная, разумеется, о том, что происходит, они в течение двенадцати часов примут изощренные подсознательные сигналы, убеждающие их без размышлений исполнять любой приказ по определенным кодовым фразам. И по окончании этих трех дней все двенадцать человек уже не будут просто нанятыми руками, а превратятся в нечто вроде запрограммированных роботов.
      Но внешне они совершенно не изменятся. Выглядеть и вести себя они будут точно так же, как и всегда. Тем не менее они выполнят любой приказ – солгать, украсть, убить; выполнят без колебаний, пока будет действовать команда, переданная ключевой фразой.
      – Как солдаты-наемники, уже начнем с этого, они станут прежде всего профессиональными убийцами, – заметил Клингер.
      – Правда, – согласился Даусон. – Но ценность заключается в их безусловном, неукоснительном подчинении. Как простые наемники, они могут отклонить любой приказ или службу, которая им не понравится. Но запрограммированные нами, они выполнят все, что им прикажут.
      – Есть и другие преимущества, – вступил в разговор Салсбери, осознавая, что Даусон, начавший обращение в свою веру, обидится, что его отодвигают с амвона. – Итак, вы можете приказать человеку убить, но одновременно вы приказываете ему стереть из своей памяти – из сознания и подсознания – все относящееся к убийству. Его никогда нельзя будет заставить свидетельствовать против корпорации или против нас – он пройдет через все испытательные тесты.
      Неандертальское лицо Клингера несколько порозовело. До него дошла важность того, что добавил Салсбери.
      – Даже если к ним применят пентотал или гипнотическую регрессию – они все равно не вспомнят?
      – Социум пентотал… Его значение сильно преувеличивают, как катализатора правды, – заметил Салсбери. – Что касается остального… Ну, да, они могут ввести его в транс и вернуть гипнотическим воздействием в момент совершения преступления. Но перед ними предстанет пустое место. Раз уж наемнику велели стереть событие из памяти, то из нее ничего уже не выжмешь – это все равно, что искать в компьютере однажды стертый файл.
      – Покончив со вторым стаканчиком бренди, Клингер вернулся к тележке с выпивкой. На этот раз в двенадцатиунциевый стакан он бросил лед и налил "Сэвен-Ап".
      Он прав, решил Салсбери: каждый, кто не хочет быть самоубийцей, должен здесь, сейчас, сохранять ясность мышления.
      Клингер обратился к Даусону:
      – А когда у нас будут эти двенадцать роботов, что мы станем с ними делать?
      Поскольку размышления Даусона в последние три месяца включали и разработку в деталях их с Салсбери подхода к генералу, то он отреагировал быстро:
      – Мы сможем делать с ними все, что захотим. Абсолютно все. Но как первый шаг – я думал, мы могли бы использовать их, чтобы ввести наркотик в запасы воды всех крупных поселений Кувейта. Потом мы бы парализовали эту страну многоцелевой подсознательной программой, специально рассчитанной на психику арабов, и за какой-нибудь месяц смогли бы подчинить себе любого, держать под контролем даже правительство, сознавая каждое свое действие.
      – Покорить целую страну в качестве первого шага? – недоверчиво спросил Клингер.
      Вновь обращаясь к проповеди, откинувшись на спинку стула и вытянувшись в нем между Салсбери и генералом, Даусон произнес:
      – Население Кувейта меньше восьмисот тысяч человек. В основном оно сконцентрировано на нескольких урбанизированных площадях, главным образом, в Гавалли и в столице. Более того, все члены правительства и все богатство страны тоже сосредоточено в этих крупных метрополиях. Горстка супербогатеев, которые выстроили себе замки в пустыне, воду все равно возит из городов. Короче, мы сможем контролировать буквально всех и все внутри государства, а это даст нам тайную безраздельную власть над кувейтскими запасами нефти, которые составляют двадцать процентов всех мировых запасов. Когда это будет сделано и Кувейт станет нашей базой для дальнейших операций, мы сможем подчинить себе Саудовскую Аравию, Ирак, Йемен и все прочие нефтяные страны на Ближнем Востоке.
      – Мы расколошматим картель ОПЕК, – задумчиво протянул Клингер.
      – Или усилим его, – возразил Даусон. – Или будем чередовать его усилие и ослабление с тем, чтобы вызвать колебания цен на нефтяном рынке. В действительности, мы возьмем под контроль весь нефтяной рынок. А поскольку мы будем знать о всех колебаниях цен заранее, у нас в руках будет редкостное преимущество. Всего за какой-нибудь год контроля над половиной арабских стран мы сможем перекачать на счет нашей корпорации в Лихтенштейне полтора миллиона долларов. А потом уже дело пяти-шести лет, пока все, буквально все, не станет нашим. – Это же сумасшествие, безумие, – прервал Клингер.
      Даусон нахмурился:
      – Безумие?
      – Невероятно, невозможно, немыслимо, – проговорил генерал, поясняя свое первое определение, заметив, что оно задело Даусона.
      – Было время, когда полеты по воздуху казались безумием, – заметил Салсбери. – Невероятной казалась многим и атомная бомба, даже после взрыва в Японии. И в тысяча девятьсот шестьдесят первом, когда Кеннеди запустил космическую программу, всего несколько человек в Америке верили, что люди смогут ступить на луну.
      Они в молчании смотрели друг на друга.
      Тишина в комнате установилась такая, что слышался плеск воды о стенки лодочной пристани, причем, хотя на озере была лишь легкая рябь, и к тому же они находились за толстым стеклом, впечатление было такое, будто снаружи бушует океанский шторм. По крайней мере, такое было ощущение у Салсбери, буря бушевала в его лихорадочно возбужденном мозгу.
      Наконец Даусон произнес:
      – Эрнст? Так ты поможешь нам вынести эти магнитные записи?
      Клингер долгим взглядом посмотрел на Даусона, потом на Салсбери. Его передернуло – от страха или от восторга, Огден не мог бы сказать наверняка. Клингер ответил:
      – Я помогу.
      Огден перевел дыхание.
      – Шампанского? – предложил Даусон. – После бренди оно, правда, немного слабовато. Но я считаю, нам следует поднять бокалы друг за друга и за успех нашего предприятия.
      Спустя четверть часа после того, как слуга, принесший ледяную запотевшую бутылку "Моэ е Шандон", откупорил ее и они втроем чокнулись за успех, Клингер улыбнулся Даусону и сказал:
      – А что, если я и сам напуган этим наркотиком?
      Что, если я думаю, что едва ли смогу вынести все нужное вам?
      – Я хорошо знаю тебя, Эрнст, – заметил Даусон. – Даже, возможно, лучше, чем мне самому кажется. Я был бы удивлен, если бы тебя что-нибудь могло напугать или ты чего-то не смог бы пронести.
      – Но предположим, я откажусь, все равно, по какой причине. Предположим, что мне не хочется иметь с вами дело.
      Даусон задержал глоток шампанского на языке, затем пропустил его, смакуя, и откликнулся:
      – Тогда тебе не уйти отсюда живым, Эрнст. Боюсь, ты попадешь в аварию.
      – – Которую ты организуешь неделю спустя?
      – Около того.
      – Я знал, что ты меня не разочаруешь.
      – Ты при оружии? – поинтересовался Даусон.
      – Автоматический тридцать второго калибра.
      – Его не видно.
      – Спрятан у меня за спиной.
      – Ты наловчился выхватывать его?
      – Он окажется у меня в руках через пять секунд.
      Даусон удовлетворенно кивнул.
      – И ты воспользуешься мною, как прикрытием, чтобы выбраться отсюда.
      Оба расхохотались, глядя друг на друга с видом величайшего удовольствия. Они восхищались друг другом.
      "Господи Боже!" – подумал Салсбери. Он нервно отпил шампанского.

       Пятница, 19 августа 1977 года
 
      Пол и Марк сидели бок о бок, скрестив ноги, на густой, покрытой обильной росой горной траве. Оба застыли, как каменные. Даже Марк, которому претила неподвижность и которого терпение раздражало больше, чем добродетельность, не делал ни единого движения, лишь иногда моргая.
      Вокруг них раскинулась панорама совершенно нетронутой природы, и от этого вида захватывало дух. С трех сторон стеною вставал багряно-зеленый лес. Справа участок леса разрезался узкой просекой, и городок Черная речка в двух милях от них переливался, словно опаловый гриб в изумрудных зарослях дикой природы. Другой след цивилизации едва виднелся в трех милях в противоположной стороне от Черной речки – лесопилка "Бит юнион". Но с такого расстояния ее строения не были похожи на фабричные, а скорее напоминали крепостные валы, ворота и башни средневекового замка. Леса, специально выращиваемые как сырье для "Бит юнион" и куда менее привлекательные, чем дикие, скрывались из вида за соседней горой. Голубое небо с быстро бегущими по нему белыми облачками завершали картину Эдема из какого-нибудь фильма на библейский сюжет.
      Пола и Марка не интересовали декорации. Их внимание было приковано к маленькой рыжей белке.
      Последние пять дней они подкладывали белке еду – сухие соленые орешки и дольки яблока, надеясь подружиться со зверьком и постепенно приручить его. День за днем белка все ближе подкрадывалась к еде, и вот вчера она взяла несколько кусочков, прежде чем вздрогнуть от страха и кинуться прочь.
      Теперь они наблюдали, как зверек приближается, соскакивая с ветки на ветку. Три-четыре быстрых, хотя и осторожных прыжка, то и дело пауза, во время которой зверек внимательно изучал мужчину и мальчика. Когда белка наконец приблизилась к еде, она ухватила цепкими передними лапами кусочек яблока и, присев на задние, принялась есть.
      Когда зверек догрыз одну дольку и потянулся за следующей, Марк произнес:
      – Она не сводит с нас глаз. Ни на секунду. Как только мальчик заговорил, белка тотчас же замерла, как и люди. Она повернула головку и уставилась на них большим коричневым глазом.
      Пол говорил, что они могли бы шептаться, нарушая их правило хранить молчание, если зверушка наберется храбрости и останется возле еды дольше, чем на несколько секунд. Если они собираются ее приручить, то белка должна привыкнуть к звуку их голосов.
      – Пожалуйста, не бойся, – тихонько взмолился Марк. Пол пообещал, что если белку можно будет приручить. Марку разрешат взять ее в дом и выдрессировать. – Пожалуйста, не убегай.
      Еще не готовая поверить им, белка схватила кусок яблока, повернулась, поскакала в лесу и метнулась на верхние ветки клена.
      Марк, досадуя, вскочил.
      – А, черт! Мы не собираемся обижать тебя, глупенькая ты, белка! – Гримаса разочарования сморщила его лицо.
      – Спокойно. Завтра она вернется, – пообещал Пол, вставая и потягиваясь, разминая затекшие мускулы.
      – Она никогда не поверит нам.
      – Нет, поверит. Мало-помалу.
      – Никогда нам ее не приручить.
      – Мало-помалу, – повторил Пол. – Она же не может измениться в одну неделю. Наберись терпения.
      – Я не очень-то умею терпеть.
      – Знаю. Но ты учись.
      – Мало-помалу?
      – Точно, – кивнул Пол. Он нагнулся, собрал орешки и кусочки яблока, сложил их в пластиковый пакет.
      – Эй, а не кажемся ли мы ей сумасшедшими, раз все время уносим еду? – предположил Марк. Пол рассмеялся.
      – Может, и так. Но если она привыкнет есть за нашей спиной, как только мы уходим, тогда у нее не будет причин приходить, когда мы здесь.
      Пока они шли к лагерю, расположенному на дальнем конце горного луга длиной в двести ярдов, Пол вновь постепенно пережил все ощущения этого восхитительного летнего дня, как будто раскинувшего вокруг него чувственную мозаику. Теплый летний ветерок. Белые маргаритки, мелькающие в траве, блестящие желтые лютики. Аромат земли, травы и полевых цветов. Постоянное перешептывание листьев и легкий шорох ветерка в сосновых иглах. Щебетанье птиц. Торжественные тени леса. И застывший в вышине ястреб, завершающий мозаику; его пронзительный крик казался преисполненным гордости, словно он знал, что венчает собой сцену, как будто думал, что приближает к земле небо своими мощными крыльями.
      Подошло время их еженедельного подхода в городок, чтобы пополнить истощившиеся запасы продуктов – но в какое-то мгновение ему не захотелось покидать горы. Даже Черная речка – маленький, затерянный в горах, изолированный от современного мира городок – мог показаться суетным по сравнению с безмятежным лесом.
      Но, разумеется, Черная речка не только снабжала их свежими яйцами, молоком, хлебом и прочим необходимым: там была Дженни.
      Когда они подходили к лагерю, Марк бросился вперед. Он откинул желтые холщовые полотнища и проскользнул в палатку, которую они разбили в тени нескольких восьмифутовых пихтовых и тсуговых деревьев. В следующую секунду он выскочил из палатки и, приставив ладони рупором ко рту, громко позвал:
      – Рай! Эй, Рай!
      – Здесь, – отозвалась она, выходя из-за палатки.
      На секунду Пол оторопел, он не верил собственным глазам: маленькая белочка сидела у нее на правом плече, цепляясь коготками за рукав ее вельветовой курточки. Белка жевала кусочек яблока, а девочка поглаживала ее по спинке.
      – Как тебе это удалось? – спросил он.
      – Шоколад.
      – Шоколад?
      Она улыбнулась.
      – Я пыталась привлечь ее тем же способом, что и вые Марком. Но потом до меня дошло, что орехи и яблоки белка и сама может найти. А шоколад – нет. Против запаха шоколада ей не устоять. Так и вышло! В среду она взяла шоколадку у меня с руки, но я не хотела вам рассказывать, пока не убедилась, что она уже не боится людей.
      – Но сейчас-то она не ест шоколада.
      – Слишком много ей вредно.
      Белка подняла головку и с любопытством взглянула на Пола. Потом вновь принялась грызть кусок яблока, который она держала в передних лапках.
      – Нравится она тебе, Марк? – спросила Рай. Не успела она произнести эти слова, как улыбка сползла с ее лица, а брови нахмурились.
      Пол сразу понял, в чем дело: мальчик готов был горько расплакаться. Он хотел свою собственную белку – но знал, что двух зверьков они не смогут взять домой. Нижняя губа его задрожала, однако он сдержал слезы.
      Рай быстро справилась с собой. Улыбаясь, она спросила:
      – Нравится тебе белочка? Я бы страшно расстроилась, если бы она тебе не понравилась, я так измучилась, прежде чем добыла ее для тебя.
      "Ах ты, милая малышка", – подумал Пол.
      Сглатывая, Марк переспросил:
      – Для меня?
      – Разумеется, – кивнула она.
      – То есть ты хочешь отдать ее мне? Она изобразила величайшее изумление:
      – А кому же еще?
      – Я думал, она твоя.
      – И что же я должна делать с ручной белкой? – спросила Рай. – Дрессированный зверек нужен мальчику. Он совсем не подходит для девочки. – Она опустила белочку на землю и села на корточки рядом. Выудив из кармана конфетку, она позвала брата:
      – Иди-ка сюда. Тебе нужно покормить ее шоколадом, если ты хочешь с ней по-настоящему подружиться.
      Белка выхватила конфету из рук Марка и принялась обсасывать ее с видимым удовольствием. Марк тоже пришел в совершенный восторг, поглаживая зверька по бокам и длинной спинке. Когда шоколад был съеден, белка фыркнула сначала на Марка, потом на Рай, и когда убедилась в том, что сегодня гостинцев больше не будет, проскользнула между ними и запрыгала по веткам деревьев.
      – Эй! – позвал Марк. Он было кинулся за ней, но сразу увидел, насколько она проворнее его.
      – Не волнуйся, – утешила его Рай. – Завтра она вернется, ведь у нас припасены для нее шоколадки.
      – Если мы приручим ее, – предположил Марк, – смогу я взять ее на следующей неделе с нами в город?
      – Посмотрим, – сказал Пол. Он взглянул на часы. – Но если мы собираемся сегодня успеть в город, лучше поторопиться.
      Фургон был припаркован в полумиле от лагеря, на конце узкой грязной колеи, заросшей травой, – обычно ею пользовались поздней осенью и ранней весной охотники.
      Марк, для которого жизнь еще была игрой, крикнул:
      – А ну, кто быстрее! – и ринулся вниз по тропинке, змеившейся среди деревьев. Через несколько секунд он уже скрылся из виду.
      Рай шла рядом с Полом.
      – Как хорошо ты сегодня поступила, – похвалил он.
      Она сделала вид, что не совсем понимает, о чем он говорит.
      – Что белку-то отдала Марку? Это было так забавно.
      – Но ты приручила ее не для Марка.
      – Конечно же, для него. Кому бы еще я могла ее отдать?
      – Взять себе, – заметил Пол. – Но как только ты увидела, как много для него значит иметь свою белку, ты тут же отдала ее ему.
      Она скорчила рожицу.
      – Ты, должно быть, думаешь, что я просто святая!
      Если бы мне в самом деле хотелось иметь белку, я ни за что бы с ней не рассталась. Даже через миллион лет.
      – Ты не умеешь врать, – с жаром сказал он.
      Она раздраженно пожала плечами:
      – Ах, эти отцы! – Надеясь, что он не заметил ее замешательства, она кинулась вперед, догоняя Марка, и вскоре исчезла в густых зарослях горного лавра.
      – Ах, эти дети! – громко воскликнул Пол. Но в его голосе не было раздражения, только любовь.
      После смерти Энни он проводил с детьми куда больше времени, чем если бы она была жива, – отчасти потому, что в Марке и Рай было много от матери, и он словно через них общался с нею. Он узнал, как они отличаются друг от друга, каждый со своими собственными взглядами и возможностями, и он лелеял их индивидуальности. Рай всегда лучше разбиралась в людях, в жизни и в правилах игры, чем Марк. Любопытная, экспериментирующая, терпеливая, жаждущая новых знаний, она наслаждалась жизнью, но в ее наслаждении было больше от ума. Когда-нибудь она узнает, что особенно сильные страсти – сексуальные, интеллектуальные – не что иное, как новый яркий опыт. С другой стороны, хотя Марк и взирал на жизнь с куда меньшим пониманием, чем Рай, и он не нуждался в жалости. Ни на секунду! Энергия била у него через край, он готов был разразиться смехом – неистребимый оптимист, каждый день своей жизни он проживал со смаком. Если он и не искал каких-то сложных удовольствий, зато компенсировал это тем, что всегда был в бодром настроении благодаря простым радостям и утехам жизни, которыми Рай, поверяя их умом, никогда не была способна удовольствоваться без непременного самокопания. Пол знал, что настанет день, и его дети – каждый по-своему – доставят ему огромное счастье и заставят гордиться собой, пока смерть не заберет их у него.
      Словно натолкнувшись на невидимый барьер, он остановился посреди тропы, покачиваясь слегка из стороны в сторону.
      Эта последняя мысль поразила его. Когда он потерял Энни, он некоторое время думал о том, что теряет все лучшее, что имеет. Ее смерть заставила его осознать с болью, что все – даже глубоко прочувствованные, сильные личные отношения, которые ничто не могло поколебать или разрушить, – преходяще, все забирает могила. Последние три с липшим года какой-то тайный голос твердил ему, что следует приготовиться к смерти, дожидаться ее и не позволить, чтобы потеря Марка, Рай или еще кого-то из близких потрясла его так, как это случилось, когда умерла Энни. Но до сих пор голос этот был подсознательным, совет – хотя и назойливым, но едва осознанным. И вот сейчас впервые Пол позволил ему проникнуть в сознание. И, прозвучав явно, тот поразил его. Дрожь охватила Пола с ног до головы, ощущение жуткого предчувствия. Но пропало оно так же быстро, как и возникло. Какой-то зверь крался сквозь подлесок. Вверху, над купами деревьев, клекотал орел. Внезапно летний лес показался чересчур густым, особенно темным и мрачным, слишком диким, зловещим.
      Какой я глупец, подумал Пол. Тоже еще, нашелся предсказатель. Подумаешь, ясновидящий.
      Тем не менее, он обеспокоенно заспешил по петляющей тропинке, торопясь поскорее догнать Марка и Рай.
 

***

 
      Тем же утром, в 11.15, доктор Уолтер Трутмен сидел за столом красного дерева в своей приемной. За ранним ленчем – два сэндвича с ростбифом, апельсин, банан, яблоко, чашка сливочного пудинга и несколько стаканов ледяного чая – он просматривал медицинский журнал.
      Единственный врач в Черной речке, он главным образом чувствовал, что ответствен перед окрестными жителями в двух случаях: прежде всего, если в радиусе мили произойдет катастрофа или разразится любая эпидемия. Он не опустит руки и будет абсолютно готов приступить к своим обязанностям. И во-вторых, он считал, что ему следует быть в курсе всех новинок в развитии медицинской техники и оборудования, чтобы приходящие к нему за помощью люди могли получить самый квалифицированный совет. Десятки благодарных пациентов и любовь, с которой относился к нему весь город, свидетельствовали о том, что по второму пункту он успешно выполняет свой долг.
      Что касается первого, то нужно сказать следующее. При росте чуть больше пяти футов он весил двести семьдесят фунтов. Когда какой-нибудь толстяк во время внушений доктора вдруг опрометчиво вспоминал про собственный избыточный вес Трутмена, тот неизменно отшучивался одной и той же фразой:
      – Кто толстый? Я? – спрашивал он в искреннем недоумении. – Я ношу на себе вовсе не лишний вес. Это запас энергии, которая станет топливом, едва в радиусе мили отсюда разразится катастрофа. – И лекция продолжалась.
      На самом-то деле, разумеется, он был страшным обжорой всю свою жизнь, сколько себя помнил. В тридцать лет он прошел курс диеты и психотерапии, что оказалось пустой тратой времени. В тот же год, не дожидаясь обещанной великолепной стипендии от "Бит юнион саплай компани", он прибыл в Черную речку, жители которой были так рады иметь собственного доктора, что им было решительно все равно, толстый он или тощий, белый, черный или зеленый в крапинку. И вот уже двадцать лет он потворствовал своему обжорству, набиваясь пирожными, пирожками и прочими сладостями, сжирая по целому столу яств пять раз в день; и в итоге считал свою жизнь более радостной, чем у любого человека на свете.
      И вот как раз когда он собирался получить от жизни еще большее удовольствие, запихивая в рот всего лишь второй сэндвич с ростбифом, зазвонил телефон. Отвечать ему совсем не хотелось, но он принадлежал к той породе врачей, которые выходят из дома по вызову в любой час дня и ночи. Даже ленч можно отложить, если больному нужна помощь. И он снял трубку:
      – Алло?
      – Доктор Трутмен?
      – Да.
      Голос на том конце провода был холодным и резким.
      – Я "ключ", доктор Трутмен.
      – Я "замок", – без колебаний отозвался доктор Трутмен.
      – Вы один в доме?
      – Да.
      – А где ваша медсестра, мисс Макдональд?
      – Не знаю. У себя дома, наверное.
      – Когда она придет на работу?
      – За полчаса до открытия офиса.
      – А офис открывается в час тридцать?
      – Правильно, – подтвердил Трутмен.
      – Вы ждете кого-нибудь еще до часа дня?
      – Нет. Никого.
      Незнакомец мгновение помолчал.
      Трутмен слушал, как тикают его настольные часы. Он взглянул на еду, разложенную перед ним на разглаженной салфетке, ткнул вилкой в кусочек ростбифа на сэндвиче и немедленно заглотнул его, как рыба наживку.
      Человек на другом конце провода решил, как начать, и сказал:
      – Я собираюсь задать вам ряд важных вопросов, доктор. И вы должны дать на них самые исчерпывающие ответы.
      – Да, разумеется.
      – Была ли у вас в последнее время какая-нибудь массовая эпидемия в Черной речке? – Да.
      – Какая же?
      – Ночные кошмары.
      – Объясните, что вы подразумеваете под этим, доктор.
      – Жесточайшая дрожь, холодный пот, тошнота, но без рвоты, а в результате бессонница.
      – Когда вы впервые узнали о подобных случаях?
      – В среду, десятого. Девять дней назад.
      – Кто-нибудь из ваших пациентов жаловался на ночные кошмары?
      – Буквально каждый говорил, что просыпался от страшных снов.
      – Кто-нибудь мог вспомнить, что ему снилось?
      – Нет. Никто.
      – Какое лечение вы прописывали?
      – Первым пациентам я прописал "плейсибос". Но когда в среду ночью я сам почувствовал эту кошмарную дрожь, а в четверг появились десятки новых зараженных, я стал выписывать другой антибиотик.
      – И никакого эффекта, разумеется?
      – Пока никакого.
      – Вы отсылали пациентов к какому-нибудь другому доктору?
      – Нет. Ближайший врач живет в шестидесяти милях отсюда, да к тому же ему под восемьдесят. Однако я сделал запрос в государственную службу здоровья о необходимости исследования.
      Незнакомец немного помолчал. Потом спросил:
      – Вы сделали так потому, что это вспышка очень слабого гриппа?
      – Очень слабого, – согласился доктор, – но решительно необычного. Нет жара. Не опухают гланды. И все же, какой бы слабой ни были та вспышка, она распространилась по всему городу и на лесопилке всего за сутки. Ее подхватили все. Разумеется, я думал и о том, что, возможно, это вовсе и не грипп, а какое-то отравление.
      – Отравление?
      – Да. От обычной еды или воды.
      – Когда вы связывались со службой здоровья?
      – Двенадцатого, в пятницу, ближе к вечеру.
      – И они кого-либо прислали?
      – Только в понедельник.
      – Ив это время эпидемия еще наблюдалась?
      – Нет, – ответил Трутмен. – У всех в городе были дрожь, холодный пот и тошнота еще в субботу ночью. Но никто не страдал от этого в воскресную ночь. Что бы это ни было, исчезло оно еще внезапнее, чем появилось.
      – Представитель службы здоровья еще проводит исследования?
      Жадно разглядывая разложенную на салфетке еду, Трутмен поерзал в кресле и ответил:
      – Ах, да. Доктор Иване, один из младших сотрудников, провел весь понедельник и большую часть вторника, расспрашивая людей и проводя обследование.
      – Обследование? То есть вы имеете в виду пищу и воду?
      – Да. И анализы крови и мочи.
      – А брал он пробы воды из городского резервуара?
      – Да. Он наполнил, по крайней мере, двадцать пробирок и пузырьков.
      – Он еще работает над своим отчетом? Трутмен облизал губы и произнес:
      – Да. Вчера вечером он позвонил мне, чтобы рассказать о полученных им результатах.
      – Полагаю, он ничего не обнаружил?
      – Верно. Все результаты отрицательные.
      – У него возникли какие-нибудь предположения? – спросил незнакомец с некоторым беспокойством в голосе.
      Это насторожило Трутмена. "Ключ" не мог быть обеспокоенным. "Ключ" знал все ответы.
      – Он решил, что это случай редкого массового психического заболевания.
      – Эпидемия истерии?
      – Да, точно.
      – Он дал какие-нибудь рекомендации?
      – Нет, насколько мне известно.
      – Он закончил исследования?
      – Так он сказал мне. Незнакомец облегченно вздохнул.
      – Доктор, вначале вы сказали мне, что все в городе ощущали ночью дрожь. Вы говорили буквально или фигурально?
      – Фигурально, – ответил Трутмен. – Были и исключения. Примерно двадцать детей, все младше восьми лет, и двое взрослых. Сэм Эдисон и его дочь Дженни.
      – Эти люди пользовались общей для всех едой?
      – Именно так.
      – Они совсем не пострадали, не испытывали кошмаров?
      – Совсем ничего.
      – А они пользуются городской водой?
      – Конечно, как и все в городе.
      – Ладно. А как насчет дровосеков, которые работают в лесах за фабрикой? Некоторые из них, в общем-то, там и живут. Были ли и они заражены?
      – Да. Это доктор Иване тоже пытался узнать, – ответил Трутмен. – Он их всех расспрашивал. Незнакомец заявил:
      – Я больше не имею к вам вопросов, доктор Трутмен. Но у меня есть для вас приказ. Как только вы опустите трубку на рычаг, вы тотчас сотрете нашу беседу из памяти. Вам понятно?
      – Да. Совершенно понятно.
      – Забудете каждое слово, которым мы обменялись. Сотрете память о разговоре из сознания и подсознания так, чтобы его нельзя было вызвать в памяти, как бы вам этого ни хотелось. Поняли?
      И зомбированный доктор кивнул:
      – Да.
      – Когда вы повесите трубку, вы будете помнить о том, что вам звонили и ошиблись номером. Все ясно?
      – Вполне. Ошиблись номером.
      – Отлично. Вешайте трубку, доктор. Какая беспечность, немного раздраженно подумал доктор Трутмен, вешая на рычаг трубку. Если бы люди обращали побольше внимания на то, что они делают, они не набирали бы не правильный номер, да и вообще избежали бы девять десятых тех ошибок, какими полна их жизнь. Скольких пациентов ему приходилось лечить от ран и ожогов только потому, что они были невнимательны, беспечны? Десятки. Сотни. Тысячи! Иногда, когда он, выглядывал из кабинета в приемную, ему казалось, что он открыл дверцу духовки и видит не людей, а выложенную рядком на противне форель, с подернутыми пленкой глазами и разинутыми ртами. И надо же, что телефон его, единственного врача, был занят из-за не правильно набранного номера – пусть даже всего полминуты, ну и что, это все равно серьезно! Он покачал головой, раздосадованный глупостью и рассеянностью своих сограждан.
      Потом ухватился за сэндвич с ростбифом и проглотил громадный кусок.
 

***

 
      В 11.45 Пол Эннендейл вошел в мастерскую Сэма Эдисона, расположенную на втором этаже дома, над жилыми помещениями, и произнес:
      – Сквайр Эдисон, соблаговолите позволить мне пригласить вашу дочь на ленч. Сэм стоял у книжной полки с огромным распахнутым фолиантом в левой руке; правой он быстро пролистывал страницы.
      – Садись, вассал, – бросил он, не отрывая глаз от книги. – Сквайр присоединится к тебе через минуту.
      Сэм предпочитал называть эту комнату библиотекой, нежели мастерской, и спорить с ним не приходилось. Два кресла с высокими подлокотниками и пышными подушками, хотя и изрядно потрепанные, и две скамеечки для ног того же стиля стояли в центре комнаты, повернутые к единственному окну. От двух ламп под желтыми абажурами, стоявших подле кресел, шел сильный, хотя и спокойный свет, а между креслами помещался квадратный столик. На подносе, полном золы, лежала трубка, а воздух был пропитан запахом черешневого табака, который предпочитал Сэм. Комната была небольшая, всего двенадцать футов на пятнадцать; но все стены от пола до потолка были уставлены тысячами книг и сотнями вырезок с различными статьями по психологии.
      Пол присел и, вытянув ноги, положил их на скамеечку.
      Он не видел названия фолианта, который просматривал хозяин дома, но знал, что подавляющее большинство книг Сэма было посвящено проблемам нацизма, Гитлеру и всему, что хотя бы отдаленно было связано с этим философско-политическим кошмаром. Интерес Сэма к этому предмету уходил корнями в события тридцатидвухлетней давности.
      В апреле 1945 в качестве члена американской разведывательной группы Сэм прибыл в Берлин меньше чем через сутки после того, как туда вошли войска союзников. Он был поражен степенью разрушений. Помимо руин, оставшихся после бомбежки и стрельбы тяжелых орудий, перед глазами был результат гитлеровской человеконенавистнической политики. В последние дни войны этот безумец решил, что победителям не должно доставаться ничего ценного, что Германию нужно стереть с лица земли, что во власти иноземцев не должно оказаться ни одно здание. Разумеется, большинство немцев не было готово к подобному самоуничтожению – однако многие отважились.
      Сэму казалось, что те уцелевшие немцы, которых он встречал на опустевших улицах, спаслись не только от гибели в воине, но и от безумного самоубийства целой нации.
      8 мая 1945 года он был переведен в разведывательную службу, собирающую данные о германских концентрационных лагерях. Когда стала раскрываться картина уничтожения, когда весь мир узнал о злодеяниях нацистов, о том, что миллионы мужчин, женщин и детей были умерщвлены в газовых камерах, а сотни и тысячи других расстреляны и зарыты в братских могилах, Сэм Эдисон, юноша из густых лесов штата Мэн, не мог отыскать никаких мыслимых объяснений подобному с ума сводящему ужасу. Почему разумный, хороший и добрый по существу народ объединяется, чтобы воплотить бредовые фантазии явного шизофреника и горстки подчиненных ему кретинов? Почему одна из самых профессиональных армий в мире дискредитирует себя тем, что сражается, защищая интересы кровавых убийц из СС? Почему миллионы людей так слабо протестуют против концлагерей и газовых камер? Что такое знал Адольф Гитлер о психологии масс, позволившее ему добиться столь абсолютной власти и подчинения? Руины немецких городов и сведения о лагерях поставили перед Сэмом эти вопросы, но не предоставили ответов на них.
      Его послали обратно в Штаты, и как только он демобилизовался и очутился дома, то немедленно стал собирать книги о Гитлере, о нацистах и о войне. Он читал все ценное, что только мог разыскать. Фрагменты и обрывки объяснений, теории и доказательства – все казалось ему достаточно веским. Но полный ответ, которого он добивался, не удавалось получить, поэтому он расширил сферу своих поисков и стал собирать книги по тоталитаризму, милитаризму, военным играм, стратегии сражений, немецкой истории и немецкой философии, о фанатизме, расизме, паранойе, изменении поведения и умственном контроле. Его непреходящий интерес к проблемам гитлеризма был вызван отнюдь не праздным любопытством, но вырос из непоколебимой уверенности, что немцы совсем не уникальны и ничем не отличаются от живущих в Мэне, которые при соответствующих обстоятельствах могут оказаться жертвой такого же страшного насилия.
      Внезапно Сэм захлопнул книгу, которую листал последние несколько минут, и поставил обратно на полку.
      – Черт побери, я знаю, что они где-то здесь. Совсем утонувший в кресле Пол поинтересовался:
      – Что ты ищешь?
      Слегка склонив голову направо, Сэм продолжал читать названия на корешках книг.
      – В нашем городе ставится социологический эксперимент. Я знаю, что в моем собрании есть несколько его статей, но, черт возьми, я не знаю, куда они запропастились.
      – Социологический? Что за эксперимент?
      – Точно не знаю. Какой-то тип пришел сегодня утром рано, задавал десятки вопросов. Назвался социологом, объяснил, что прибыл аж из Вашингтона и изучает Черную речку. Сообщил, что снял комнату в пансионе Паулины Викер и пробудет здесь около трех недель. Говорит, что Черная речка весьма своеобразное место.
      – В каком смысле?
      – С одной стороны, это процветающий город, основанный на товариществе, тогда как в других местах подобные города выродились или прогорели. Оттого, что мы географически изолированы, ему будет легче проследить влияние телевидения на наши социальные взаимоотношения. Ах, да, у него был десяток веских объяснений, почему мы такой подходящий материал для социологических исследований, но мне-то кажется, что он вовсе не торопился выкладывать, с чем пожаловал на самом деле, несмотря на все то, что он пытался тут доказать или опровергнуть.
      Он снял с полки другую книгу, посмотрел оглавление, почти тотчас же захлопнул ее и сунул назад.
      – А как его имя?
      – Он представился как Альберт Дейтон, – ответил Сэм. – Это имя ничего не говорит. Но уж зато лицо говорит о многом. На вид – сама кротость. Тонкие губы, лысеющий, в очках с линзами такой же толщины, как в телескопе. Такое ощущение, что эти очки вот-вот свалятся у него с носа. Я уверен, что видел его портрет несколько раз в книгах или в журналах рядом с его статьями. – Он вздохнул и в первый раз после того, как Пол вошел в комнату, отвернулся от книжных полок. Одной рукой он поглаживал свою белую бороду. – Я целый вечер могу потратить на то, чтобы разыскивать эти книги. И именно сейчас ты готов оторвать меня от этого занятия. Нет уж, лучше сопроводи мою дочь в элегантное, несравненное кафе Альтмена.
      Пол засмеялся.
      – Дженни говорит, что гриппа в городе больше нет. Так что худшее, что может ждать нас у Альтмена, это отравленная еда.
      – : А как дети?
      – Марк остался с парнишкой Боба Торпа. Его пригласили на обед, и он проведет время, задумчиво бродя вокруг Эммы.
      – Все еще влюблен в нее, правда?
      – Он так думает, но ни за что не признается. Словно высеченное из камня лицо Сэма осветила улыбка.
      – А Рай?
      – Эмма звала ее вместе с Марком. Но если ты не возражаешь, пусть она лучше побудет с тобой. Пригляди за ней.
      – Я возражаю? Не сменю меня! Поднявшись с кресла. Пол добавил:
      – Почему бы тебе не засадить ее за работу после ленча? Пусть пороется в книгах, поищет имя Дейтона в оглавлениях.
      – Что за скучное занятие для такой чудесной малышки!
      – Рай не будет скучать, – возразил Пол. – Это занятие как раз по ней. Ей нравится копаться в книгах – а оказать тебе услугу она будет только рада. Сэм поколебался, потом пожал плечами и сказал:
      – Может, я ее и попрошу. Когда я прочитаю написанное Дейтоном, то лучше разберусь в его интересах и пойму, что ему надо в наших краях. Ты меня знаешь – мое любопытство умрет вместе со мной. Ты знаешь, если уж мне удалось поймать пчелу, я непременно должен разобраться, кто же она – рабочая пчела, трутень, пчела-матка или простая оса.
 

***

 
      Кафе Альтмена располагалось на юго-западной стороне городской площади, в тени громадных вековых темных дубов. Здание ресторана, длиной в восемьдесят футов, благодаря отделке из алюминия и стекла, казалось стилизованным под старинный железнодорожный вагон. Сплошной ряд узких окошек тянулся вдоль трех его стен, и только фойе нарушало этот железнодорожный стиль.
      Внутри вдоль стен помещались облицованные голубым пластиком отдельные кабинки. На столике в каждой кабине стоял деревянный поднос, цилиндрической формы стеклянная сахарница, прибор для соли и перца, подставка для салфеток. Проход отделял кабинки от стойки, тянувшейся вдоль другой стены.
      Огден Салсбери расположился в крайней кабинке в северном углу кафе. Допивая вторую чашку кофе, он разглядывал посетителей.
      1.50 пополудни. Основной поток обедающих схлынул. Заведение Альтмена было почти пустынным. В кабинке возле дверей пожилая пара развлекалась чтением еженедельника, закусывая ростбифом и хрустящим картофелем и вполголоса переговариваясь о политике. Глава полиции. Боб Торп, сидел на стуле возле стойки, заканчивая обед и перекидываясь шутками с седовласой официанткой по имени Бесс. В одной из кабинок в дальнем конце зала Дженни Эдисон обедала с симпатичным мужчиной лет под сорок; его Салсбери не знал, но предположил, что тот работает на фабрике или на лесозаготовках.
      Среди всех пяти посетителей Дженни представляла для Салсбери наибольший интерес. Из беседы с доктором Трутменом пару часов назад он выяснил, что ни у Дженни, ни у ее отца ночных кошмаров не наблюдалось. То обстоятельство, что некоторые дети тоже избежали этого, не расстроило Салсбери.
      Эффективность подсознательного воздействия напрямую зависела от того, насколько владеет объект воздействия языком и от его предрасположенности к чтению. Он так и предполагал, что на некоторых детей наркотик не повлияет. Но Сэм и Дженни были взрослыми людьми, их наркотик не мог не затронуть.
      Возможно, они вовсе не принимали его. Если это так, то значит они не пили воду из городской системы водоснабжения, не приготавливали из нее кубиков льда и не готовили на ней еду. Едва ли это возможно, думал он. Едва ли. Однако наркотик был также введен в четырнадцать видов продуктов на складе у оптового поставщика в Бангоре перед тем, как их доставили в Черную речку. Ему было чрезвычайно трудно поверить, что они счастливо избежали употребления всех продуктов с наркотическим наполнением.
      Был и другой вариант. Предположить, хотя это и невероятно, что Эдисоны могли оказаться вне влияния всех мудреных, специально разработанных для эксперимента в Черной речке подсознательных программ, которыми наводняли город через печатные и электронные средства массовой информации в течение семи дней.
      Салсбери был практически уверен, что оба эти объяснения неверны, что правда куда сложнее. Даже самые высокоэффективные наркотики могут воздействовать далеко не на всех; любой наркотик, прописанный в медицинских целях, способен повредить пациенту или даже убить его, хотя и в весьма редких случаях. Более того, есть люди, еще одна малая группа, на которых наркотики – почти все – не имеют никакого воздействия из-за аномалий обмена веществ, химического состава организма и других неизвестных факторов. Скорее да, чем нет – Дженни и Сэм Эдисон все-таки приняли наркотик через еду и питье, но никак не были им затронуты, отчего и не управлялись через подсознание в силу своей неподготовленности к восприятию подобных сигналов.
      В конце концов он мог бы подвергнуть их комплексному медицинскому испытанию и освидетельствованию в хорошо оборудованной клинике в надежде, что удастся обнаружить, что же делает их столь невосприимчивыми к наркотикам. Но это могло и подождать. В течение трех последующих недель ему предстоит тихонько наблюдать и изучать воздействие наркотика и ориентированных на подсознание программ на других жителей Черной речки.
      Хотя Салсбери так интересовала Дженни, большую часть времени он посвятил наблюдениям за младшей из двух официанток Альтмена. Тоненькая гибкая брюнетка с соблазнительной фигуркой. Лет этак двадцати пяти. Обворожительная улыбка. Глубокий грудной голос – он должен очаровывать в постели. Для Салсбери каждое ее движение было преисполнено сексуальных намеков и чуть ли не открытого приглашения к насилию.
      Важнее же всего, что эта официантка напомнила ему о Мириам – его жене, с которой он развелся двадцать семь лет назад. Как и у Мириам, у нее были маленькая высокая грудь и прекрасные, стройные ножки. Ее грудной голос тоже напоминал Мириам. У нее и походка была, как у Мириам: неизъяснимая грация в каждом шаге, такое покачивание бедрами, от которого у него перехватывало дыхание.
      Он ее хотел. Но он никогда не взял бы ее, именно потому, что она так напоминала ему Мириам, напоминала ему о крушении, злобе и разочаровании, которые принесла эта пятилетняя женитьба. Она возбудила в нем страсть, но она возбудила в нем и каким-то чудом подавляемую, взлелеянную ненависть к Мириам, превратившуюся в ненависть к женщинам вообще. Он знал, что стоит ему совокупиться с ней, как ее сходство с Мириам тут же сделает его бессильным.
      Когда она принесла счет, полоснув его дразнящей улыбкой, которая показалась ему насмешкой превосходства, он произнес:
      – Я "ключ".
      Это был неоправданный риск. Этого он не мог позволить даже себе. Пока он не убедился, что все в городе, за исключением Эдисонов и кучки ребятишек, запрограммированы, он должен ограничить использование ключевой фразы телефонными разговорами, как в случае с Трутменом, да еще теми ситуациями, когда он был наедине с собеседником и не боялся, что их перебьют. Только после трех недель тщательного изучения и личных контактов он мог бы считать, что риск в большей степени исключен; но сейчас, на первом этапе, он сам был неприятно поражен, как безответственно он раскрывает себя в первый же день в городе. Конечно, он был не прочь воспользоваться абсолютной властью – но только твердо уверившись, что соблюдены все предосторожности. С другой стороны, если они будут говорить на пониженных тонах, мало вероятности, что их подслушают. Ближайшими соседями Салсбери по кафе была пожилая пара, да и та сидела от него на расстоянии в ползала. И все-таки, был риск или нет, а он не мог отказать себе в том, чтобы мысленно овладеть этой женщиной. Эмоции возобладали над разумом, и он дал им увлечь себя.
      – Я "замок", – откликнулась она.
      – Говори тише.
      – Да, сэр.
      – Как тебя зовут?
      – Элис.
      – Сколько тебе лет?
      – Двадцать шесть.
      – Ты очень привлекательна, – заметил он. Она промолчала.
      – Улыбнись мне, Элис.
      Она улыбнулась. Она совсем не выглядела изумленной, в ее больших темных глазах не было даже намека на состояние транса. И все же она была совершенно покорной.
      Он продолжал:
      – У тебя славное тело.
      – Спасибо.
      – Ты любишь заниматься сексом?
      – Ну, да.
      – Очень любишь?
      – Да. Люблю.
      – Когда ты находишься в постели с мужчиной, есть что-нибудь, что ты ни за что ему не позволишь?
      – Да. По-гречески.
      – То есть не хочешь, чтобы он это делал в задний проход?
      Она покраснела и шепнула:
      – Да.
      – Если бы я захотел, я бы мог овладеть тобой. – Она воззрилась на него. – Ведь мог бы?
      – Да.
      – Если бы я захотел, я мог бы сделать это прямо здесь, сейчас, вот на этой столешнице.
      – – Да.
      – Если бы я захотел сделать это по-гречески, я бы и это сделал.
      Эта мысль ей явно не понравилась, но все-таки она произнесла:
      – А тебе именно этого хочется?
      – Если бы хотелось, ты бы мне это позволила.
      – Да.
      Теперь настала его очередь улыбаться. Он окинул взглядом кафе. Никто не смотрел в их сторону; никто не слушал.
      – Ты замужем, Элис?
      – Нет. В разводе.
      – Почему вы разошлись?
      – Он не мог удержаться на работе.
      – Твой муж не мог?
      – Да, вот именно.
      – А в постели он был хорош?
      – Да не очень.
      Она была даже больше похожа на Мириам, чем он думал.
      Даже спустя все эти годы, он все еще помнил, что говорила ему Мириам в тот день, когда бросила его. "Ты не просто плох в постели, Огден. Ты ужасающ. И ты ничему не способен выучиться. Но ты же знаешь, я и с этим могла бы смириться, если бы это хоть чем-нибудь компенсировалось. Если бы у тебя были деньги и ты бы покупал мне то, что я хочу, я бы уж как-нибудь сжилась с твоей тряпкой вместо члена. Когда я согласилась выйти за тебя замуж, я думала, что ты сумеешь заработать кучу денег. Господи Боже, ты был в Гарварде на пике своих возможностей! Когда ты получил степень, на тебя же все посягали. Если бы у тебя была хоть крупица честолюбия, ты бы ел на золоте. Знаешь ли ты это, Огден? Думаю, что ты такой же вялый и безынициативный в своих научных исследованиях, как и в постели. Ты никуда никогда не выбьешься. Ты, но не я. Поэтому я ухожу". Ну что за шлюха! Даже просто вспомнив о ней, он покрылся холодной испариной.
      А Элис продолжала ему улыбаться.
      – Прекрати, – мягко попросил он. – Не люблю улыбок.
      Она послушалась.
      – Кто я, Элис?
      – Ты "ключ".
      – А ты кто?
      – "Замок".
      – Раз я открыл тебя, ты должна делать то, что я прикажу. Правда?
      – Да.
      Он достал трехдолларовую бумажку из кошелька и положил ее поверх счета.
      – Я хочу проверить тебя, Элис. Собираюсь посмотреть, достаточно ли ты послушна.
      Она покорно ждала.
      – Когда ты отойдешь от этого столика, – начал он, – ты отнесешь счет и деньги в кассу. Оставшуюся сдачу возьми себе. Это ясно?
      – Да.
      – Потом иди в кухню. Там кто-нибудь есть?
      – Нет. Рэнди пошел в банк.
      – Рэнди Альтмен?
      – Да.
      – Это хорошо, – заметил Салсбери. – Итак, когда придешь в кухню, возьми вилку для готовки, такую, с большими зубьями. Знаешь, такую здоровую, с двумя зубцами. Есть такая на кухне?
      – Да. Несколько.
      – Вот одной из них проколи себе руку. Проткни свою левую руку насквозь. Она даже не моргнула.
      – Это понятно, Элис?
      – Да, понятно.
      – Когда ты отвернешься от этого столика, ты немедленно забудешь все, о чем мы здесь говорили.
      Поняла?
      – Да.
      – А когда проткнешь вилкой руку, то подумаешь, что это случайность. Несчастный случай.
      – Конечно. Случай.
      – Тогда иди.
      Она повернулась и пошла к двери в конце стойки; ее бедра соблазнительно покачивались.
      Когда она дошла до кассы, Салсбери выскользнул из кабинки и направился к выходу.
      Она опустила чаевые в кармашек своей формы, заперла кассовый аппарат и пошла на кухню. У выхода Салсбери приостановился и опустил монетку в газетный автомат.
      Боб Торп громко рассмеялся какой-то шутке, а пожилая официантка Бесс захихикала, как молоденькая девчонка.
      Салсбери вытащил номер местной газеты, свернул, засунул под мышку и открыл ведущую в фойе дверь. Шагая к порогу, слушая, как скрипит, закрываясь за ним, дверь, он мучительно думал: "Ну же, ты, шлюха, ну!" Сердце его колотилось, его лихорадило.
      Элис начала кричать.
      Салсбери с улыбкой закрыл входную дверь, спустился по ступенькам и направился по главной улице, как будто не знал, какой переполох поднялся в кафе.
      День был теплым и ярким. По небу бежали облачка.
      За всю свою жизнь он не был счастливее.
 

***

 
      Оттеснив плечом Боба Торпа, Пол вбежал в кухню. Молоденькая официантка стояла у разделочного стола между двумя холодильниками. Ее левая рука была распростерта на деревянной доске для резки. В правой руке она сжимала вилку с зубцами длиною в восемнадцать дюймов. Оба заостренных зубца вилки, проткнув насквозь руку девушки, даже вонзились в доску. Кровь залила ее голубую форменную блузку, блестела на доске и капала с края разделочного стола. Официантка кричала и в паузах захлебывалась, глотая ртом воздух, извиваясь всем телом и пытаясь вытащить вилку.
      Повернувшись к Бобу Торпу, застывшему в дверях, Пол велел:
      – Звоните доктору Трутмену.
      Повторять было не нужно. Торп кинулся к телефону.
      Взяв женщину за локоть правой руки. Пол сказал:
      – Давай-ка оставим вилку в покое. Ты ее теребишь, а от этого только хуже.
      Она подняла голову, но смотрела куда-то сквозь него. Из-за темных волос и глаз ее лицо казалось особенно бледным. Она не переставала кричать, издавая завывание, скорее похожее на звериное, чем на человеческое; и даже вряд ли понимала, где она и кто рядом.
      Он попытался освободить из ее пальцев черенок вилки.
      Стоявшая рядом Дженни проговорила:
      – О Господи!
      – Попридержи ее, – попросил он. – Не позволяй ей ухватиться снова за вилку.
      Дженни схватила девушку за кисть правой руки и сказала:
      – Боюсь, мне станет плохо.
      Если бы она упала в обморок. Пол не упрекнул бы ее за слабость. В крошечной кухонке ресторана, с потолком, нависавшим всего в нескольких дюймах у них над головой, вопли становились все нестерпимее. Вид этой тоненькой руки, пригвожденной острой вилкой к столу, был ужасен, словно из ночных кошмаров. Мутило от смеси сильных запахов – ветчины, ростбифов, жареного лука, кипящего сала – и свежего, металлического привкуса крови. Тут любого бы вывернуло. Но он ответил:
      – Тебе не может быть плохо. Ты же сильная девочка.
      Она закусила нижнюю губу и кивнула.
      Быстро, словно всегда ожидал чего-то подобного, Пол схватил висевшее на крючке полотенце и прижал его к ранам. Оторвав от него кусок, с помощью деревянной ложки соорудил подпорку для левой руки официантки. Он прикрутил деревянную ложку к своей правой руке и положил левую на черенок вилки. Дженни он велел:
      – Иди, поддержи подпорку.
      Как только ее правая рука освободилась, официантка снова попыталась добраться до вилки. Она вцепилась в кулак Пола.
      Дженни держалась за черенок ложки.
      Нажав на раненую руку девушки. Пол резко дернул за вилку, которая вошла не только в плоть официантки, но и почти на полдюйма в дерево, и одним точным быстрым движением вытащил зубцы вилки из руки. Потом бросил вилку и придержал девушку, чтобы она не упала. Колени ее стали подгибаться; еще бы, подумал он.
      Пока он укладывал молодую женщину на пол, Дженни заметила:
      – Бедняжка, должно быть, ужасно страдает. Казалось, именно эти слова и прекратили истерику, в которой пребывала официантка. Она перестала издавать жуткие вопли и заплакала.
      – Не понимаю, как такое можно было сотворить, – сказал Пол, успокаивающе поглаживая женщину. – Она воткнула в руку вилку с невероятной силой. Буквально пригвоздила себя к столу.
      Дрожа, всхлипывая, официантка пролепетала:
      – Случайность. – Она прерывисто вздохнула, и, застонав, покачала головой. – Ужасная.., случайность.

      Четырнадцать месяцев назад:
 
       Четверг, 10 июня 1976 года
 
      Труп обнаженного мужчины лежал в центре чуть наклоненного стола для вскрытий, расцвеченный кровавыми надрезами во многих местах.
      – Кто это? – спросил Клингер.
      – Он работал на Леонарда, – отозвался Салсбери.
      Комната, в которой находились они трое, освещалась лишь двумя лампами под колпаками, подвешенными в центре потолка над прозекторским столом. Три стены были заставлены компьютерным оборудованием: пультами управления, мониторами, блоками питания. Вспыхивающие и мерцающие огоньки работающей электроники зловеще мигали зеленым, голубым, желтым и бледно-красным в окружающей полутьме. Девять телевизионных дисплеев – большие кубы с лучевыми трубками – были закреплены высоко на трех стенах, а четыре экрана были установлены на потолке; и все они излучали слабое голубовато-зеленое свечение.
      В этом жутком освещении распростертое тело было похоже не на тело обычного человека, а скорее на бутафорский манекен из фильма ужасов.
      Кротко, почти преисполнившись благоговения, Даусон произнес:
      – Его звали Брайен Кингман. Он состоял в моем личном штате.
      – Долго? – поинтересовался Клингер.
      – Пять лет.
      Покойному было около тридцати, его тело отличалось прекрасным сложением. Он умер семь часов назад, и признаки разложения начали проявляться: кровь стекла в нижнюю часть тела, застаиваясь в голенях, бедрах, ягодицах, которые были пурпурного цвета и уже отчасти тронуты тлением. Лицо, напротив, посерело, черты заострились. Руки были вытянуты вдоль тела, ладони наружу, пальцы искривлены.
      – Он был женат? – спросил Клингер. Даусон покачал головой: нет.
      – Семья?
      – Вырастившие его бабушка с дедушкой умерли.
      Братьев и сестер нет. Его мать умерла родами, а в прошлом году погиб в автокатастрофе его отец.
      – Тетки и дядья?
      – Близких нет.
      – Подружки?
      – Ни одной, которой бы он был увлечен всерьез или которая бы всерьез увлекалась им, – отвечал Даусон:
      – Потому-то мы его и выбрали. Если он исчезнет, никто особенно не позаботится разыскать его.
      Некоторое время Клингер обдумывал услышанное. Потом спросил:
      – Вы предполагали, что эксперимент его убьет?
      – Мы не исключали этой возможности, – поправил Огден.
      Мрачно усмехнувшись, Клингер заметил:
      – И вы были правы.
      Что-то в тоне генерала взбесило Салсбери.
      – Тебе были известны ставки, когда ты связался с Леонардом и со мною.
      – Да уж, разумеется, – согласился Клингер.
      – Тогда не веди себя так, словно смерть Кингмана – единственно на моей совести. Вина лежит на всех нас.
      Нахмурившись, генерал возразил:
      – Огден, ты меня не так понял. Я вовсе не думаю, что ты, или Леонард, или я вообще в чем-то виноваты. Этот человек – лишь машина, которая разбилась. И ничего больше. Мы всегда достанем другую машину. Ты чересчур чувствителен, Огден.
      – Бедный мальчик, – вымолвил Даусон, печально разглядывая тело. – Он готов был на все ради меня.
      – Он и доказал это, – сказал генерал, задумчиво оглядывая мертвеца. – Леонард, у тебя в этом доме семеро слуг. Кто-нибудь из них знал, что Кингман был здесь?
      – Вот уж вряд ли. Мы тайно его сюда привезли.
      Тринадцать месяцев это крыло дома в Гринвиче было абсолютно изолировано и никак не сообщалось с остальными двадцатью комнатами. К крылу пристроили новый отдельный вход, а все замки поменяли. Слугам объявили, что под эгидой "Фьючерс" в доме проводятся совершенно безопасные эксперименты, а предпринятые предосторожности необходимы, чтобы исключить возможность промышленного шпионажа.
      – А домашняя прислуга все еще любопытствует насчет того, что здесь происходит? – спросил Клингер.
      – Нет, – ответил Даусон. – Они же видят, что в течение года здесь ничего особенного не произошло.
      Секретное крыло перестало их занимать.
      – Тогда, мне кажется, можно похоронить Кингмана в усадьбе без особого риска. – Он повернулся к Салсбери. – А что случилось? Как он погиб?
      Салсбери присел на высокую белую скамейку у изголовья стола, обвил ногами одну из ее ножек и заговорил, глядя на собеседников поверх распростертого тела покойника.
      – Впервые мы доставили Кингмана сюда в начале февраля. Он считал, что помогает нам в проведении социологического исследования, результаты которого чрезвычайно важны для "Фьючерс". За сорок часов опроса я узнал об этом человеке все, что хотел – его симпатии и антипатии, предрассудки, причуды, желания и все, что касается его интеллекта. Позже, в конце – февраля, я просмотрел записи этих интервью и выбрал пять ключевых пунктов, свидетельствующих об убеждениях или укоренившихся привычках, которые я попытался обратить в их противоположность путем серии подсознательных внушений.
      Салсбери выбрал три сложных и два простых варианта. Кингман обожал шоколад: конфетки, шоколадные кексы – шоколад во всех видах; а Салсбери захотел, чтобы у Кингмана подступала тошнота при одном виде шоколада. Кингман не любил, просто не выносил брокколи, а Салсбери решил заставить его наслаждаться ею. Третья несложная трансформация заключалась в том, что Салсбери вознамерился не только избавить Кингмана от необъяснимого страха перед собаками, но и превратить подопытного в их обожателя. Еще два опыта скорее всего привели бы Салсбери к неудаче, потому что они требовали слишком глубокого проникновения в психику Кингмана. Начать с того, что Кингман был атеистом – факт, который он скрывал от Даусона весьма успешно все пять лет службы у него. Во-вторых, он был довольно резко настроен по отношению к черным. Превратить его в глубоко верующего человека, проповедующего братскую любовь к неграм, было куда сложнее, чем возбудить отвращение к шоколаду.
      Ко второй неделе апреля Салсбери завершил составление программ обработки подсознания.
      Пятнадцатого апреля Кингмана вновь доставили в этот дом под предлогом необходимости его участия в дополнительных социологических исследованиях для "Фьючерс". Хотя он об этом и не догадывался, влияющий на подкорку наркотик ему ввели в тот же день. Салсбери положил его на медицинское обследование и три дня подвергал многочисленным тестам, но не обнаружил ни малейших следов отравления, ни постепенных видоизменений в тканях, химическом составе крови, никаких заметных психических отклонений или вредных побочных явлений от приема наркотика.
      К концу третьего дня, девятнадцатого апреля, находясь по-прежнему в добром здравии, Кингман принял участие в эксперименте по визуальному восприятию – так ему объяснили. Днем ему показали два кинофильма и после каждого предложили ответить на вопросы по поводу увиденного. Ответы его были вовсе не важны, но Салсбери зафиксировал их просто потому, что привык заполнять каждый пустой клочок бумаги в своей лаборатории. Целью эксперимента было лишь одно: пока Кингман смотрел фильмы, три часа подряд в него закачивались подсознательные программы, которые должны были изменить его привычки и убеждения – те пять, которые выбрал Салсбери.
      События следующего дня, двадцатого апреля, подтвердили эффективность наркотика Салсбери и его подсознательных программ. За завтраком Кингман потянулся за шоколадным батончиком и отшвырнул его прочь, откусив кусочек, быстро извинившись, он выскочил из-за стола в ванную комнату, где его вырвало. За обедом он умял четыре порции брокколи в масле со свиными отбивными. Днем, когда Салсбери вышел с ним прогуляться по усадьбе, Кингман добрых четверть часа играл с несколькими сторожевыми собаками. После ужина, когда Салсбери и Даусон принялись обсуждать вечный вопрос об объединении общественных школ на Севере, Кингман вступил в спор как убежденный либерал, всю жизнь радевший о всеобщем равноправии. И наконец, не догадываясь о том, что у него в спальне установлены две видеокамеры, передающие на мониторы его жизнь в закрытом крыле дома, он прочитал молитвы, отходя ко сну.
      Даже сейчас, стоя рядом с безжизненным телом, Даусон блаженно улыбался, рассказывая об этом Клингеру.
      – Ты бы видел это, Эрнст! Это было ужасно волнующе. Огден взял атеиста, грешную душу, которой суждено было гореть в аду, и превратил его в уверовавшего в Иисуса Христа праведника, и всего за один день!
      Салсбери чувствовал себя не в своей тарелке. Он поерзал на скамейке, затем, не обращая внимания на Даусона, уставившись куда-то в лоб генералу, произнес:
      – Кингман покинул поместье двадцать первого апреля. Я тотчас же сел за разработку самой важной серии подсознательных команд, той самой, которую мы втроем обсуждали сотни раз, – программы, которая дала бы мне возможность полного и постоянного контроля над мозгом объекта с помощью кодовой фразы. Пятнадцатого июля я закончил эту разработку. Сюда мы вновь привезли Кингмана восемнадцатого, то есть два дня назад.
      – Он ни о чем не подозревал? – спросил Клингер. – Не разочаровался во всем том, что его заставляли проделывать?
      – Совсем наоборот, – возразил Даусон. – Он был доволен, что я именно его использую в таком серьезном проекте, даже если он и не вполне понимает его суть. Он видел в этом знак моего особого к нему доверия. И думал, что если он окажется полезным в работе Огдена, то продвинется по службе быстрее, чем рассчитывал. В его поведении не было ничего особенного. Такими бывают все молодые стажеры, это дело обычное.
      Устав стоять, генерал подошел к ближайшему компьютерному столу, выдвинул стул и уселся на него. Он почти полностью скрывался в тени. Зеленое свечение экрана захватывало его правое плечо и часть грубого лица. Он был похож на тролля.
      – Ладно. К пятнадцатому вы закончили программу. Восемнадцатого сюда снова явился Кингман. Ты накачал его наркотиком…
      – Нет, – перебил Салсбери. – Раз наркотик уже был введен подопытному, увеличивать дозу нет необходимости, даже и годы спустя. Когда приехал Кингман, я тут же приступил к программе подсознательного контролирования. Вечером я показал ему несколько фильмов. После этого – предпоследней ночью – он очень плохо спал. Он проснулся дрожа, весь в поту. Он был испуган, его тошнило. Не успел отдышаться, как его вырвало рядом с кроватью.
      – Лихорадка? – уточнил Клингер.
      – Нет.
      – Ты не думаешь, что это была запоздалая реакция на наркотик – спустя полтора месяца?
      – Может быть, – откликнулся Салсбери. Но про себя подумал, что очевидно дело было не в этом. Он встал со скамейки, подошел к своему столу в темном углу комнаты и вернулся с компьютерной распечаткой. – Это запись состояния Кингмана во время сна между часом и тремя ночи. Это критический период. – Он протянул листки Даусону. – Вчера я показал Кингману еще два фильма. Они завершили программу.
      Этой ночью он умер в постели.
      Генерал присоединился к Даусону и Салсбери, которые стояли у прозекторского стола, при свете лампы начали читать свиток компьютерной распечатки длиною в два ярда.
 
       ЧАСТИЧНОЕ РЕЗЮМЕ
       ПРОГРАММА МЕДИЦИНСКОГО НАБЛЮДЕНИЯ
       БК/ОБ РЕП 14
       ЗАПИСАНО: 6-10-76
       РАСПЕЧАТКА: 6-10-76
       РАСПЕЧАТКА
       ЧАСЫ МИН СЕК СЧИТЫВАНИЕ
       0100 00 00 ЕЕГ – ЭТАП 3 СОН
       0100 01 00 ЕЕГ – ЭТАП 3 СОН
       0100 02 00 ЕЕГ – ЭТАП 4 СОН
       0100 03 00 ЕЕГ – ЭТАП 4 СОН
       0100 04 00 ЕЕГ – ЭТАП 4 СОН
 
      Клингер спросил:
      – Так вы подключали к Кингману столько машин, пока он спал?
      – Почти каждую ночь он проводил здесь. С самого начала, – пояснил Салсбери. – Первые дни это даже не требовалось. Но к тому времени, когда для меня уже стало необходимым пристально наблюдать за ним, он попривык к машинам и научился засыпать, опутанный всеми этим проводами.
      Рассматривая распечатку, генерал заметил:
      – Не очень-то я понимаю, в чем тут дело.
      – Я тоже, – сознался Даусон.
      Салсбери подавил усмешку. Еще несколько месяцев назад он осознал, что его единственная защита от двух этих акул – уникальное специальное образование. Он никогда не упускал возможности продемонстрировать его им – и подчеркнуть, что, если они надуют его, никому из них никогда не завершить исследований или не справиться с неожиданным научным кризисом после того, как исследования будут завершены.
      Указывая на первые несколько строк распечатки, он пояснил:
      – Четвертая стадия сна – самая глубокая. Чаще всего она наступает, когда человек только заснет. Кингман лег около полуночи, в двадцать минут первого он заснул. Как раз здесь видно, что четвертого этапа сна он достиг через двадцать две минуты.
      – А в чем тут важность? – осведомился Даусон.
      – Четвертый этап больше других напоминает кому, – ответил Салсбери. – Электроэнцефалограмма показывает нерегулярные большие волны – несколько циклов в секунду. Спящий при этом не двигается. На четвертом этапе сна сознание находится почти в коматозном состоянии, все органы чувств абсолютно бездействуют. Бодрствует только подсознание. Вспомните, в отличие от сознания, подсознание никогда не засыпает. Но поскольку органы чувств отключены, то единственное, чем может заняться подсознание на четвертой стадии, это играть с самим собой. И вот подсознание Кингмана получило нечто уникальное для игры.
      Генерал спросил:
      – А программа "ключ-замок" была привита ему в этот день или днем раньше?
      – Именно так, – кивнул Салсбери. – А теперь смотрите на распечатку.
 
       0100 08 00 ЕЕГ – ЭТАП 4 СНА
       0100 09 00 БЕГ – ЭТАП 4 СНА
       0100 10 00 ЕЕГ – ЭТАП 1 СНА/СДГ
       0100 11 00 ЕЕГ – ЭТАП 1 СНА/СДГ
 
      – На протяжении всей ночи, – продолжал Салсбери, – мы поднимаемся и падаем, вновь поднимаемся и вновь падаем, переходя от одной стадии к другой и обратно. Почти все мы без исключения погружаемся в сон как бы по ступенькам и выходим из него тоже, словно поднимаясь по ступенькам, проводя какое-то время на каждом из этапов сна. Однако в этом случае, как видим, Кингман сразу проваливался из легкого сна в глубокий и наоборот – как будто его будил шум в комнате.
      – А в комнате был шум? – удивился Даусон.
      – Нет.
      – А что такое СДГ? – спросил Клингер. Салсбери объяснил:
      – Это значит, что под веками с некоторой скоростью начинает двигаться глаз – явный показатель того, что Кингман видел сны, когда находился на первой стадии.
      – Видел сны? – спросил Даусон. – Какие?
      – Это невозможно узнать.
      Генерал поскреб щетину, которая покрывала его срезанный подбородок даже сразу после бритья.
      – Но вы думаете, что сон был вызван подсознанием, играющим с имплантированной в него программой "ключ-замок"?
      – Да.
      – И что сон касался подсознательных команд?
      – Да. Я не могу найти другого объяснения. Что-то связанное с сигналом "ключ-замок" так потрясло его подкорку, что он пролетел прямо в сон.
      – Кошмар?
      – В этот момент только сон. Но в течение следующих двух часов показатели его сна становились совершенно необычными, странными.
 
       0100 12 00 ЕЕГ – ЭТАП 1 СНА/СДГ
       0100 13 00 ЕЕГ – ВОЛНЫ АЛЬФА
       0100 14 00 ЕЕГ – ВОЛНЫ АЛЬФА
 
      – Волны "альфа" означают, что в этот момент Кингман просыпался на две минуты, – пояснил Солсбери. – Не насовсем просыпался. Его веки были по-прежнему сомкнуты. Он колебался на первом этапе сна.
      – Его разбудило сновидение, – предположил Клингер.
      – Вероятнее всего.
 
       0100 15 00 ЕЕГ – СТАДИЯ 1 СНА/СДГ
       0100 16 00 ЕЕГ – СТАДИЯ 1 СНА
       0100 17 00 ЕЕГ – СТАДИЯ 1 СНА
       0100 18 00 ЕЕГ – СТАДИЯ 2 СНА
       0100 19 00 ЕЕГ – СТАДИЯ 2 СНА
       0100 20 00 ЕЕГ – СТАДИЯ 3 СНА
       0100 21 00 ЕЕГ – СТАДИЯ 3 СНА
       0100 22 00 ЕЕГ – СТАДИЯ 3 СНА
       0100 23 00 ЕЕГ – СТАДИЯ 3 СНА
       0100 24 00 ЕЕГ – СТАДИЯ 4 СНА
       0100 25 00 ЕЕГ – СТАДИЯ 4 СНА
       0100 26 00 ЕЕГ – СТАДИЯ 4 СНА
       0100 27 00 ЕЕГ – СТАДИЯ 4 СНА
       0100 28 00 ЕЕГ – СТАДИЯ 4 СНА
       0100 29 00 ЕЕГ – СТАДИЯ 4 СНА
       0100 30 00 ЕЕГ – СТАДИЯ 2 СНА/СДГ
 
      – Первый раз он погрузился в глубокий сон на восемь минут, – сказал Салсбери. – Теперь же сон длился только шесть минут. Тут начали происходить весьма интересные явления.
 
       0100 31 00 БЕГ – СТАДИЯ 1 СНА/СДГ
       0100 32 00 БЕГ – СТАДИЯ 1 СНА/СДГ
       0100 33 00 БЕГ – СТАДИЯ 4 СНА/СДГ
       0100 34 00 БЕГ – ВОЛНЫ АЛЬФА
       0100 35 00 БЕГ – СТАДИЯ 1 СНА/СДГ
       0100 36 00 ЕБГ – СТАДИЯ 1 СНА/СДГ
       0100 37 00 БЕГ – СТАДИЯ 2 СНА
       0100 38 00 БЕГ – СТАДИЯ 2 СНА
       0100 39 00 БЕГ – СТАДИЯ 2 СНА
       0100 40 00 БЕГ – СТАДИЯ 3 СНА
       0100 41 00 БЕГ – СТАДИЯ 3 СНА
       0100 42 00 БЕГ – СТАДИЯ 3 СНА
       0100 43 00 ЕВГ – СТАДИЯ 3 СНА
       0100 44 00 БЕГ – СТАДИЯ 3 СНА
       0100 45 00 ЕБГ – СТАДИЯ 3 СНА
       0100 46 00 БЕГ – СТАДИЯ 3 СНА
       0100 47 00 БЕГ – СТАДИЯ 3 СНА
       0100 48 00 ВБГ – СТАДИЯ 4 СНА
       0100 49 00 ББГ – СТАДИЯ 4 СНА
       0100 50 00 ЕБГ – СТАДИЯ 4 СНА
       0100 51 00 ЕБГ – СТАДИЯ 1 СНА/СДГ
 
      – На этот раз в глубоком сне он находился всего три минуты, – заметил Клингер. – Цикл меняется только в сторону уменьшения.
      Даусон спросил:
      – Но почему? Эрнст, кажется, догадался, но я пока не понимаю.
      – Что-то происходит с его подсознанием во время глубокого сна, – пояснил Салсбери. – Настолько странное, требующее разрешения, что его заставляет снова возвращаться на первую стадию и видеть сны. Этот эксперимент с подсознанием мог идти все интенсивнее и интенсивнее, если бы не истощались его силы. Во всяком случае, Кингман был в состоянии выдерживать вмешательство в его подсознание в течение все более кратких промежутков времени, чем раньше.
      – Думаешь, он чувствовал боль на четвертой стадии? – предположил Даусон.
      – Боль ощущает плоть, – возразил Салсбери. – Это не совсем верно характеризует такое состояние.
      – А как охарактеризовать его вернее?
      – Возможно, беспокойство. Или страх.
 
       0100 52 00 БЕГ – СТАДИЯ СНА/СДГ
       0100 53 00 ЕВГ – СТАДИЯ СНА/СДГ
       0100 54 00 ЕЕГ – СТАДИЯ СНА/СДГ
       0100 55 00 ЕЕГ – СТАДИЯ СНА/СДГ
       0100 56 00 ЕЕГ – ВОЛНЫ АЛЬФА
       0100 57 00 ЕЕГ – СТАДИЯ СНА/СДГ
       0100 58 00 ЕЕГ – СТАДИЯ СНА/СДГ
       0100 59 00 ЕЕГ – СТАДИЯ 2 СНА/СДГ
       0200 60 00 ЕЕГ – СТАДИЯ 2 СНА
       0200 01 00 ЕЕГ – СТАДИЯ 2 СНА
       0200 02 00 ЕЕГ – СТАДИЯ 2 СНА
       0200 03 00 ЕЕГ – СТАДИЯ 3 СНА
       0200 04 00 ЕЕГ – СТАДИЯ 3 СНА
       0200 05 00 ЕЕГ – СТАДИЯ 3 СНА
       0200 06 00 ЕЕГ – СТАДИЯ 3 СНА
       0200 07 00 ЕЕГ – СТАДИЯ 4 СНА
       0200 08 00 ЕЕГ – СТАДИЯ 1 СНА/СДГ
 
      – Теперь уже одна минута, – заметил Клингер.
      – Теперь он максимально возбужден, – проговорил Салсбери, словно погибший был все еще жив. – Переходы с одной стадии на другую становятся все более необычными и беспорядочными. В два двадцать он снова оказался на третьей стадии сна. Посмотрите, что произошло с ним потом:
 
       0200 20 00 ЕЕГ – СТАДИЯ 3 СНА
       0200 21 00 ЕЕГ – СТАДИЯ 3 СНА
       0200 22 00 ЕЕГ – СТАДИЯ 3 СНА
       0200 23 00 ЕЕГ – СТАДИЯ 3 СНА
       0200 24 00 ЕЕГ – СТАДИЯ 3 СНА
       0200 25 00 ЕЕГ – СТАДИЯ 1 СНА/СДГ
 
      Клингер был так захвачен распечаткой с записью разрушения личности Бранена Кингмана, как будто наблюдал за разворачивающимся перед его глазами действием.
      – Он даже не достиг четвертой стадии, как снова очутился на первой.
      – Его пронзила мощная атака на подсознание, – заметил Салсбери.
      – Так в этом все дело? – спросил Даусон.
      – Теперь уже да. В данный момент его мозг становится все беспокойнее, доходит до состояния распада – и все же он не может пробудиться. Дела идут все хуже:
 
       0200 26 00 ЕЕГ – СТАДИЯ 2 СНА/СДГ
       0200 27 00 ЕЕГ – СТАДИЯ 1 СНА/СДГ
       0200 28 00 ЕЕГ – ВОЛНЫ АЛЬФА
       0200 29 00 ЕЕГ – СТАДИЯ 2 СНА/СДГ
       0200 30 00 ЕЕГ – ВОЛНЫ АЛЬФА
       0200 31 00 ЕЕГ – СТАДИЯ 1 СНА/СДГ
       0200 32 00 ЕЕГ – СТАДИЯ 1 СНА/СДГ
       0200 33 00 ЕЕГ – СТАДИЯ 2 СНА
       0200 34 00 ЕЕГ – СТАДИЯ 2 СНА
       0200 35 00 ЕЕГ – СТАДИЯ 2 СНА
       0200 36 00 ЕЕГ – СТАДИЯ 3 СНА
       0200 37 00 ЕЕГ – ВОЛНЫ АЛЬФА
 
      – Он был так напуган, что едва не проснулся в два тридцать семь, правильно? – спросил Даусон.
      – Именно так, – отозвался Салсбери. – Но все же он не пробудился. Он оказался между первой стадией сна и моментом возникновения волн "альфа". Вот и вы уже научились считывать информацию.
 
       0200 38 00 ЕЕГ – СТАДИЯ 1 СНА/СДГ
       0200 39 00 ЕЕГ – СТАДИЯ 2 СНА/СДГ
       0200 40 00 ЕЕГ – СТАДИЯ 1 СНА/СДГ
       0200 41 00 ЕЕГ – ВОЛНЫ АЛЬФА
       0200 42 00 ЕЕГ – СТАДИЯ 1 СНА/СДГ
       0200 43 00 ЕЕГ – ВОЛНЫ АЛЬФА
       0200 44 00 ЕЕГ – СТАДИЯ 1 СНА/СДГ
       0200 45 00 ЕЕГ – СТАДИЯ 1 СНА/СДГ
       0200 46 00 ЕЕГ – СТАДИЯ 2 СНА
       0200 47 00 ЕЕГ – СТАДИЯ 2 СНА
       0200 48 00 ЕЕГ – СТАДИЯ 1 СНА/СДГ
       0200 49 00 ЕЕГ – ВОЛНЫ АЛЬФА
       0200 50 00 ЕЕГ – СТАДИЯ 1 СНА/СДГ
       0200 51 00 ЕЕГ – СТАДИЯ 1 СНА/СДГ
       0200 52 00 ЕЕГ – ВОЛНЫ АЛЬФА
       0200 53 00 ЕЕГ – СТАДИЯ 1 СНА/СДГ
       0200 54 00 ЕЕГ – СТАДИЯ 1 СНА/СДГ
       0200 55 00 ЕЕГ – ВОЛНЫ АЛЬФА
       0200 56 00 ЕЕГ – СТАДИЯ 1 СНА/СДГ
       0200 57 00 ЕЕГ – ВОЛНЫ АЛЬФА
       0200 58 00 ЕЕГ – ВОЛНЫ АЛЬФА
       0200 59 00 ЕЕГ – ВОЛНЫ АЛЬФА
       0200 60 00 ЕЕГ – ВОЛНЫ АЛЬФА
       0200 01 00 ЕЕГ – ВОЛНЫ АЛЬФА
       0200 02 00 ЕЕГ – НЕТ ПОКАЗАНИЙ
       0200 03 00 ЕЕГ – НЕТ ПОКАЗАНИЙ
       0200 04 00 ЕЕГ – НЕТ ПОКАЗАНИЙ
       0200 05 00 ЕЕГ – НЕТ ПОКАЗАНИЙ
       ПРИЗНАКИ ЖИЗНИ ОТСУТСТВУЮТ
       ПРИЗНАКИ ЖИЗНИ ОТСУТСТВУЮТ
       ПРИЗНАКИ ЖИЗНИ ОТСУТСТВУЮТ
       ПАЦИЕНТ СКОНЧАЛСЯ
       КОНЕЦ РАСПЕЧАТКИ
       КОНЕЦ ПРОГРАММЫ
       ::СТОП::
 
      Даусон выдохнул с такой силой, словно он задерживал дыхание целую минуту.
      – Он был славным парнем. Пусть он упокоится в мире.
      – Там, в конце, – напомнил генерал, – там были последовательно отмечены пять раз подряд волны альфа. Значит ли это, что он полностью пробудился на пять минут перед тем, как умереть?
      – Полностью проснулся, – подтвердил Салсбери. – Но не разумом.
      – Мне показалось, ты говорил, что он умер во сне.
      – Нет. Я говорил, что он умер в постели.
      – А что случилось за эти пять минут?
      – Я вам покажу. – Салсбери подошел к ближайшему компьютеру, быстро принялся нажимать кнопки на клавиатуре.
      Все экраны, кроме двух верхних, погасли. Один из них был обычным телевизионным экраном, управлявшимся на небольшом расстоянии компьютером. Другой был считывающей электронной трубкой.
      Оторвавшись от клавиатуры, Салсбери пояснил:
      – На правом экране сейчас будет видеозапись шести последних минут жизни Кингмана. На левом – синхронно возникнут основные показатели его жизнедеятельности.
      Даусон и Клингер подались ближе.
      Правый экран вспыхнул. На нем появилась резко сфокусированная черно-белая картинка: Брайен Кингман лежал на спине, разметав простыни. К его голове и телу было подключено двенадцать датчиков, и провода вели к двум аппаратам сбоку от кровати. Сфагмоманометр, присоединенный к его правой руке, был связан с меньшей машиной. Кожа Кингмана блестела от пота. Его била крупная дрожь. Каждые несколько секунд его рука вздрагивала, словно он хотел защититься, или одна из его ног отбивала воздух. Несмотря на эти движения, глаза его были закрыты – он спал.
      – Сейчас он на первой стадии сна, – заметил Салсбери.
      – Ему что-то снится, – добавил Даусон.
      – Очевидно.
      Вверху левого экрана фиксировалось время: часы, минуты, секунды и доли секунд. На мягко светившемся зеленом фоне позади часов шли строки, характеризующие физическое состояние Кингмана.
 
       СОСТОЯНИЕ ПАЦИЕНТА СЛЕДУЮЩЕЕ:
       АНАЛИЗ НОРМАЛЬНО ДЛЯ РЕАЛЬНО ДАННОГО ПАЦИЕНТА
       ТЕМПЕРАТУРА 98.6 98.6
       ДЫХАНИЕ 18 В МИН. 22 В МИН.
       ПУЛЬС 70 В МИН. 90 В МИН.
       ДАВЛЕНИЕ
       СИСТОЛИЧЕСКОЕ 100-120 110
       ДИАСТОЛИЧЕСКОЕ 60-70 70
 
      – Он все еще спит, – проговорил Салсбери. – Но его пульс и дыхание участились почти на двадцать, пять процентов. Похоже, ему снится дурной сон. Он буквально уже не в силах вынести его. Он готов отбросить его. Готов проснуться. Смотрите внимательнее. Вот, сейчас!
      На черно-белом экране Кингман внезапно поднял, колени, брыкаясь обеими ногами, опустил и вновь почти к самой груди подтянул колени. Обеими руками он сжал голову, глаза его вращались в орбитах, рот открывался.
      – Он закричал,. – пояснил Салсбери. – Прошу прощения, но звукозаписи здесь нет.
      – Что он кричал? – спросил Даусон. – Он же проснулся. Кошмар кончился.
      – Подожди, – оборвал Салсбери.
      – Его дыхание и пульс учащаются, – заметил Клингер.
      На экране беззвучно, кричал Кингман.
 
       0200 58 00
 
      – Посмотри, как вздымается его грудь, – сказал Даусон. – Боже милосердный, да у него легкие разорвутся!
      Сотрясаясь в конвульсиях, хотя и менее интенсивно, чем мгновение назад, Кингман прикусил нижнюю губу, и через несколько секунд его подбородок был залит кровью.
      – Припадок эпилепсии? – предположил генерал.
      – Нет, – покачал головой Салсбери. В 2.59 на левом экране появилась строчка с новой информацией:
 
       АНАЛИЗ НОРМАЛЬНО ДЛЯ РЕАЛЬНО ДАННОГО ПАЦИЕНТА
       ТЕМПЕРАТУРА 98.6 98.8
       ДЫХАНИЕ 18 В МИН. 48 В МИН.
       ПУЛЬС 70 В МИН. 190 В МИН.
       ДАВЛЕНИЕ
       СИСТОЛИЧЕСКОЕ ОТМЕНА ОТМЕНА ОТМЕНА ОТМЕНА
       ДИАСТОЛИЧЕСКОЕ ОТМЕНА ОТМЕНА ОТМЕНА ОТМЕНА
 
      На черно-белом экране Кингман дернулся в конвульсии и затих. Ноги его еще подергивались, на правой руке то сжимались, то разжимались пальцы, но в остальном его тело было почти неподвижно. Даже глаза перестали вращаться; теперь его веки были плотно сжаты., На информационном экране было пусто, затем вспыхнул сигнал тревоги:
 
       0200 59 12
       ОБШИРНЫЙ ИНФАРКТ МИОКАРДА
       ОБШИРНЫЙ ИНФАРКТ МИОКАРДА
 
      – Разрыв сердца, – прокомментировал Салсбери. Кингман положил левую руку на правое плечо и застыл. Его крепкий кулак недвижно лежа у самой шеи.
 
       0300 00 00
       ПУЛЬС НЕРЕГУЛЯРНЫЙ
       ДЫХАНИЕ НЕРЕГУЛЯРНОЕ
 
      Теперь глаза Кингмана были широко распахнуты. Он глядел в потолок.
      – Он снова кричит, – обратил внимание Клингер.
      – Пытается кричать, – поправил Салсбери. – В его состоянии трудно даже хрипеть.
 
       0300 00 00
       ПУЛЬС НЕРОВНЫЙ СЛАБЫЙ
       ДЫХАНИЕ НЕРОВНОЕ СЛАБОЕ
       ВОЛНЫ ЕЕГ ОСЛАБЛИ
 
      Ноги Кингмана перестали дергаться. Пальцы его правой руки перестали сжиматься. Он уже не пытался кричать.
      – Все кончено, – признал Салсбери. И оба экрана одновременно погасли.
      – Брайен Кингман умер во второй раз.
      – Но что убило его? – Красивое лицо Даусона было сейчас серым, как пыль. – Наркотик?
      – Нет, не наркотик, – покачал головой Салсбери. – Страх.
      Клингер повернулся к анатомическому столу, чтобы взглянуть на тело.
      – Страх. Я так и думал, что ты это скажешь.
      – Внезапный, мощный страх способен убить, – подтвердил Салсбери. – А в данном случае так оно и произошло. Разумеется, я проведу тщательное анатомическое исследование. Но я уверен, что физиологических причин случившемуся разрыву сердца я не найду.
      Вцепившись Салсбери в плечо, Даусон прошептал:
      – Как ты думаешь, Брайен догадался во сне, что мы устанавливаем контроль за ним? И он так устрашился оттого, что его могут контролировать, что сама мысль убила его?
      – Ну, что-то вроде этого.
      – Тогда даже если сработал наркотик – сигнал на подсознание не поступил.
      – Ах, ну конечно же, поступил, – возразил Салсбери. – Мне теперь нужно только усовершенствовать программу.
      – Усовершенствовать?
      – Я представлю ее в таких главных понятиях, чтобы они были максимально эффективными. Понимаете, чтобы внедрить подсознательно команду "ключ-замок", мне нужно добраться до внутреннего "я" субъекта и буквально продырявить его. Моя команда уже умеет расшатывать его. В следующий раз мне следует быть осторожнее, вводить команду не так настойчиво. – Он подкатил тележку с инструментами к анатомическому столу.
      Не очень-то удовлетворившись этим объяснением, Даусон спросил:
      – А что, если тебе так и не удастся усовершенствовать программу? Что, если и следующий подопытный умрет? Можно поверить в то, что один мой служащий, уйдя со службы, не вернулся домой. Но два, испарившиеся без следа? Три? Невозможно!
      Салсбери открыл ящик, достал толстое белое полотенце, покрыл им тележку.
      – Нам не понадобится никто из твоих служащих для следующего эксперимента.
      – А где мы еще сможем найти испытуемого? Салсбери вытащил хирургические инструменты – один за другим, из того же ящика, что и полотенце, – и разложил их.
      – Думаю, что пришло время создать корпорацию в Лихтенштейне. Найдите трех наемников, снабдите их подложными документами и переправьте их сюда из Европы под вымышленными именами.
      – В этот дом? – уточнил Даусон.
      – Именно. Нам еще некоторое время не понадобится цитадель в Германии или во Франции. Мы дадим всем троим наркотик, как только они прибудут сюда. На следующий день я займусь с одним из них по новой программе "ключ-замок". Если это сработает, если она его не убьет, тогда я применю ее к двум, остальным. И рано или поздно наш эксперимент охватит всю страну. Когда для этого придет время, у нас, к счастью, будет два-три хорошо обученных подчиненных под рукой.
      Даусон нахмурился:
      – Подкупить юристов в Вэдузе, организовать корпорацию, купить подложные документы, нанять наемников, привезти их сюда.., в эти расходы мне не хотелось бы входить, пока мы не убедимся, что наркотики и команды подсознательного внушения работают так, как ты расписываешь., – Они работают.
      – Мы еще не убедились.
      Поднеся скальпель к лампе и изучая в ее свете его отточенное лезвие, Салсбери отозвался:
      – Я уверен, что твои денежки не пойдут прахом, Леонард. Ты уж изыщешь способ вытянуть их из корпорации.
      – Не так-то все это просто, уверяю тебя. "Фьючерс" не личный парк для прогулок, сам знаешь. Это общественная организация. Я не могу брать деньги до бесконечности.
      – Поговаривают, что ты миллиардер, – заметил Салсбери. – В лучших традициях Онассиса, Гетти, Хьюза… "Фьючерс" не единственное, что находится у тебя под контролем. Где-то ты ведь нашел деньги, чтобы оплатить эту лабораторию, – два миллиона долларов. И каждый месяц ты изыскивал еще по восемьдесят тысяч для ее оснащения. По сравнению с этим новые расходы просто "тьфу".
      – Согласен, – подал голос генерал.
      – Конечно, не ваши денежки спускают в канализацию, – буркнул Даусон.
      – Если ты считаешь наш проект канализационной трубой, – подхватил Салсбери, – можем захлопнуть люк прямо сейчас.
      Даусон забегал, остановился, заложил руки в карманы брюк, снова вынул.
      – Эти люди так меня беспокоят.
      – Какие люди?
      – Да эти наемники.
      – А что такое?
      – Но это же просто убийцы.
      – Разумеется.
      – Профессиональные убийцы. Они зарабатывают себе на жизнь.., убивая людей!
      – Я никогда не питал большой любви к этим париям, – заметил Клингер. – Но ты упрощаешь, Леонард.
      – Но ведь это чистая правда. Салсбери нетерпеливо перебил:
      – Ну и что с того?
      – Ну, мне как-то неприятно, если они будут жить у меня в доме, – пояснил Даусон. Голос его звучал почти плаксиво.
      "Ах ты, лицемерный осел!" – подумал Салсбери. Он собрал нервы в кулак, чтобы не брякнуть это вслух. Доверие к нему возросло за последний год – но все же не до такой степени, чтобы он мог столь откровенно разговаривать с Даусоном.
      Клингер спросил:
      – Леонард, черт тебя побери, а как ты думаешь отдуваться перед полицией и судом, если вдруг обнаружат, что Кингман умер? Они что, просто погладят нас по головке и отпустят восвояси, слегка пожурив? Ты что, думаешь, что только оттого, что мы лично не застрелили его, не закололи и не отравили, это помешает суду назвать нас убийцами? Что ж ты думаешь, мы чисты только потому, что хоть и убийцы, но не зарабатываем этим на жизнь?
      Какое-то мгновение черные глаза Даусона, подобные гладко отполированным ониксам, безо всякого выражения лишь отражали флюоресцентный свет и невероятно блестели. Потом он чуть дернул головой, и этот эффект пропал. Однако нечто жутковатое и чуждое слышалось в его голосе.
      – Я никогда не трогал Брайена. Я пальцем до него не дотронулся. Я ему слова плохого не сказал. Салсбери и Клингер хранили молчание.
      – Я не хотел, чтобы он умирал.
      Они молча ждали.
      Даусон провел рукой по лицу.
      – Отлично. Я отправлюсь в Лихтенштейн. Я добуду вам этих троих наемников.
      – Когда? – осведомился Салсбери.
      – Если мне придется соблюдать секретность на каждом шагу – понадобится три месяца. Может быть, четыре.
      Салсбери кивнул и продолжил готовить инструменты для вскрытия.

       Понедельник, 22 августа 1977 года
 
      В понедельник в девять утра Дженни пришла навестить обитателей лагеря, неся огромную, высотой в ярд клетку для канарейки.
      Марк расхохотался, увидев ее за деревьями.
      – Это еще что?
      – Гость всегда приходит с подарком, – заметила она назидательно.
      – А что с этим делать?
      Она вручила клетку мальчику. Пол чмокнул ее в щеку.
      Марк улыбался ей, глядя сквозь тонкие золоченые прутья.
      – Ты говорил, что в эту пятницу хотел бы принести белку с собою в город. Нельзя же позволить ей скакать по машине. У нее должна быть клетка для путешествий.
      – Она не захочет сидеть в заключении.
      – Сначала конечно. Но потом она привыкнет.
      – Зверьку придется привыкнуть к клетке рано или поздно, если ты собираешься приручить его, – заметил Пол.
      Рай слегка подтолкнула брата локтем и напомнила:
      – Ради Бога, Марк, ты разве не собираешься сказать "спасибо"? Дженни, наверное, весь город обегала в поисках клетки.
      Мальчик покраснел:
      – Ах, да, спасибо, большое, большое спасибо, Дженни.
      Девочка сунула нос в сумку и улыбнулась, увидев три переплетенные книжки.
      – Мои любимые авторы, а у меня нет этих книг. Спасибо, Дженни!
      Большинство одиннадцатилетних девочек обожают романтические истории и зачитываются романами Барбары Картланд или Мэри Роберте Райнхарт. Но Дженни совершила бы серьезную ошибку, если бы принесла что-нибудь подобное Рай. Поэтому она выбрала вестерн Луиса Л'Амура, сборник рассказов ужасов и приключенческий роман Элистера Маклина. Рай вовсе не была сорванцом, но и на большинство одиннадцатилетних девочек она тоже не была похожа.
      Оба – и брат, и сестра – были особыми детьми. Именно поэтому – хотя она в общем-то не была без ума от детей – Дженни так быстро сошлась с ними. Она любила в них каждую черточку, так же, как у Пола.
      "Ах, вот как, – подумала она, уличив себя в этом признании. – Ты просто переполнена любовью к Полу, правда?
      Хватит об этом.
      Так, значит, любовь? Тогда почему ты не принимаешь его предложение?
      Хватит.
      Почему ты не выходишь за него замуж?
      Ну, потому что…"
      Она усилием воли прекратила этот спор с собой. Люди, которые втягиваются в подобное самокопание, верные кандидаты стать шизофрениками, Дженни была в этом уверена.
      Некоторое время они вчетвером кормили белку, которую Марк назвал Бастер, наблюдая за ее увертками. Потом мальчик стал рассказывать им, как собирается дрессировать ее. Он хотел научить Бастера кружиться и притворяться мертвым, вставать по команде на задние лапки, просить еду и приносить палочку. Ни у кого не достало мужества объяснить ему, что совершенно невероятно, чтобы белка научилась выполнять хоть какое-нибудь из этих требований. У Дженни, едва сдерживавшей смех, было желание схватить и стиснуть его в своих объятиях – но она лишь кивала и соглашалась с ним, когда он спрашивал ее мнение.
      Потом они поиграли в салки и в бадминтон.
      – В одиннадцать часов Рай заявила:
      – У меня есть объявление. Мы с Марком придумали, какой будет сегодня обед. Мы сами пойдем и все приготовим. Нет, правда, мы приготовим несколько особых блюд. Скажи, Марк?
      – Да, точно. Мое любимое, например…
      – Марк! – быстро перебила Рай. – Это же сюрприз.
      – Да, – отозвался Марк, как будто это и не он чуть не проговорился. – Правда. Это сюрприз.
      Заложив свои длинные темные волосы за уши. Рай сказала, повернувшись к отцу:
      – Почему бы вам с Дженни не прогуляться на вершину горы? Туда ведет множество диких троп. Заодно аппетит нагуляете.
      – Я уже нагулял, играя в бадминтон, – сообщил Пол.
      Рай скорчила недовольную гримаску.
      – Я не хочу, чтобы ты подсматривал, как мы готовим.
      – Ладно. Мы посидим тут, спиной к вам.
      Рай покачала головой: нет. Она была непреклонна.
      – Все равно вы почувствуете запах. Вот сюрприз и не получится.
      – Но ветер же дует в другую сторону, – не сдавался Пол. – Запах еды далеко не распространится.
      Беспокойно вертя в, руках бадминтонную ракетку, Рай беспомощно взглянула на Дженни.
      Сколько же планов и замыслов роилось в этой головке, скрывалось за невинными голубыми глазами, подумала Дженни. Она стала догадываться, чего хочет малышка.
      С присущей ему прямотой Марк отрезал:
      – Тебе следует пойти погулять с Дженни, папа. Мы же знаем, что вам нужно побыть наедине.
      – Марк, Бога ради! – в ужасе воскликнула Рай.
      – Так ведь мы поэтому собрались сами готовить обед? – защищался мальчик. – Чтобы дать им возможность побыть вместе?
      Дженни рассмеялась.
      – Черт возьми! – проговорил Пол. Рай заявила:
      – Я собиралась приготовить на обед белку. Ужас появился на лице Марка.
      – Гадко, отвратительно так говорить!
      – Я не то имела в виду.
      – Все равно гадко.
      – Прости меня.
      Украдкой поглядывая на нее, словно пытаясь увериться в ее искренности, Марк наконец сказал:
      – Ну, ладно.
      Взяв Пола за руку, Дженни проговорила:
      – Если мы сейчас не пойдем гулять, твоя дочка ужасно расстроится, она такая. Усмехнувшись, Рай кивнула:
      – Это правда. Я такая.
      – Мы с Дженни идем гулять, – объявил Пол. Он наклонился к Рай. – Но на ночь я расскажу тебе леденящую душу историю про то, как судьба карает непослушных детей.
      – Ax, как славно! – обрадовалась Рай. – Люблю истории, которые рассказывают на ночь. Обед будет на столе к часу дня.
      Она повернулась и, словно почувствовав, что Пол кинул ей вслед бадминтонную ракетку, подпрыгнула и шмыгнула в сторону, к палатке.
 

***

 
      Ручей с шумом пенился у валунов, несся меж берегов, поросших кустистыми березами и лавром, сбегал по каменистым порожкам и образовывал широкое глубокое озерцо в конце ущелья, прежде чем обрушиться водопадом на следующий выступ горы. В озерце водилась рыба: неясные тени скользили в темной воде. У озера росли высокие стройные березы и один дуб-великан с мощными перекрученными корнями, которые, словно щупальца, пронизывали прелую листву и черную землю. Вокруг все поросло густым и мягким мхом, словно специально создавая ложе для возлюбленных.
      Через полчаса, поднявшись от лагеря и поляны, где они играли в бадминтон. Пол с Дженни остановились передохнуть у озерка. Она улеглась, закинув руки за спину, он прилег возле. Она сама не поняла, как случилось, что разговор перешел в нежный обмен поцелуями. Ласки. Шепоток. Он прижал ее к себе, обвивая руками, зарывшись лицом в ее волосы, слегка касаясь языком у нее за ушком.
      Внезапно осмелев, она провела рукой по его джинсам, чувствуя, как его тело напрягается под тканью.
      – Я хочу этого, – произнесла она.
      – Я хочу тебя.
      – Тогда мы оба можем получить то, что нам хочется.
      Когда они разделись, он принялся целовать ее грудь, лизать напрягшиеся соски.
      – Я хочу тебя сейчас, – заявила она. – Быстро. Дольше это будет в следующий раз.
      Они ринулись друг к другу с редкостной, мошной и неожиданной чувственностью, которой никто из них до этого еще не испытывал. Удовольствие было упоительным, сильнейшим, оно почти терзало ее, и она видела, что с ним происходит то же самое. Возможно, это было оттого, что они так мучительно давно хотели друг друга и не были вместе с самого марта. Если разлука усиливает стремление сердца к возлюбленному, то равно и тело вопиет о том же, думала она. А может быть, это пронзительное наслаждение было откликом на окружающую природу, на одуряющие звуки, и запахи, и прикосновения дикого леса. Какой бы ни была причина, ему не понадобилась смазка, чтобы войти в нее. Он проник глубже, мощным движением входя и выходя из нее, наполняя ее собою, сливаясь с нею. Она была поражена видом его мускулов: рельефно вылепленные, они перекатывались на его руках, когда, опираясь ладонями, он вздымался над нею. Она положила руки на его ягодицы, твердые, как камень, заставляя его входить в нее еще глубже. Хотя кончила она очень быстро, но так медленно приходила в себя после оргазма, что начинала думать, ему не будет конца. Внезапно, когда ее ощущения стали ослабевать, он тоже мощно закончил, проговорив нежно ее имя.
      Сплетясь с нею, он целовал ее грудь, губы, лоб, а потом откинулся и вытянулся рядом.
      Она повернулась к нему, коснулась животом его живота и приникла губами к вздымающейся жилке на его шее.
      Он держал ее, а она – его. То, что произошло сейчас между ними, казалось, связало их; память словно соединила их пуповиной.
      Несколько минут мир вне его не существовал для нее. Она не слышала никаких звуков, кроме биения собственного сердца и тяжелого общего дыхания. Через некоторое время голоса леса, покрывавшего гору, стали долетать до нее: над головой шептались листья, ручей шумел, падая со склона в озерцо, птички перекликались в ветвях. Поначалу она и чувствовать не могла ничего, кроме слабой боли в груди и теплоты семени Пола. Постепенно, однако, она стала ощущать знойность воздуха и сырость земли, так что в их объятиях было уже больше неудобства, чем романтики.
      Она нехотя оторвалась от него и перекатилась на спину. Грудь и живот были влажными от пота.
      Она проговорила:
      – Невероятно.
      – Невероятно.
      Больше никто из них не мог произнести ни слова. Мягкий ветерок почти обсушил их кожу, когда он, наконец, приподнялся на локте и взглянул на ее.
      – Знаешь что?
      – Что же?
      – Я никогда не знал женщины, которая могла бы так доставлять себе удовольствие, как ты.
      – Ты имеешь в виду секс?
      – Да, именно.
      – Энни это нравилось?
      – Конечно. У нас был чудесный брак. Но она так не наслаждалась этим, как ты. Ты выкладываешься целиком. Ты ничего и никого не замечаешь вокруг и не чувствуешь, кроме наших тел. Ты полностью поглощена любовью.
      – Что же я могу поделать, раз я такая ненасытная.
      – Дело не в этом.
      – Ну, гиперсексуальная.
      – Дело не только в сексе, – возразил он.
      – Ты не собираешься сообщить мне, что ты восхищен моим умом?
      – Как раз об этом я и собирался тебе сказать. Ты умеешь всем наслаждаться. Я видел, как ты смаковала стакан воды – другие так дегустируют хорошее вино. – Он провел пальцем у нее по груди. – У тебя настоящая страсть к жизни.
      – У меня и у Ван Гога.
      – Я серьезно.
      Она немного подумала.
      – В колледже друзья говорили мне то же самое.
      – Ах, вот как?
      – Но если это так, – продолжала она, – то благодарить надо моего папу.
      – Да? – Он подарил мне такое счастливое детство.
      – Твоя мама умерла, когда ты была еще ребенком?
      Она кивнула.
      – Она умерла во сне. Кровоизлияние в мозг. Еще сегодня она была здесь, с нами, – а назавтра ее не стало. Я никогда не видела ее больной, страдающей, а это очень важно для ребенка.
      – Ты убивалась, я уверен.
      – Какое-то время. Но папа изо всех сил старался, чтобы я не горевала. Он непрестанно делал мне подарки, постоянно исторгал из себя шутки, игры, смешные истории – все двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. Он точно как ты не хотел, чтобы ребенок оплакивал смерть матери.
      – Только бы и мне удалось это так же успешно, как Сэму…
      – Даже, может быть, чересчур успешно, – заметила она.
      – Что это значит? Вздохнув, она отозвалась:
      – Иногда мне кажется, лучше бы он тратил меньше усилий на то, чтобы сделать счастливым мое детство, а больше на то, чтобы приспособить меня к реальной ЖИЗНИ.
      – Ах, нет, не думаю. Счастье – такая редкость в этой жизни. Не отталкивай его. Хватай каждую минуту, которую оно тебе предлагает, и не оглядывайся назад.
      Она покачала головой, совершенно не убежденная в его правоте.
      – Я была слишком наивна. Ну, сущий Божий одуванчик. До самого замужества.
      – Неудачное замужество может быть и у искушенной, и у невинной в равной мере.
      – Конечно. Но искушенная все равно не ощущает такого удара.
      Его рука медленно бродила по ее животу.
      Поглаживания действовали возбуждающе. Она уже снова хотела его.
      Он заметил:
      – Если ты будешь заниматься самокопанием, у тебя совсем опустятся руки. Тебе нужно забыть прошлое.
      – Ах, я могу это запросто сделать. И его забыть, мужа моего. Никакой беды нет, все вопрос времени. Да и времени нужно совсем немного.
      – Тогда в чем же дело?
      – Больше я уже не та невинная простушка. Господи Боже, давно нет! Но наивность? Я не уверена, что кто-нибудь способен за одну ночь превратиться в циника. Или даже стать просто реалистом.
      – Вместе у нас должно получиться, – сказал он, касаясь ее груди. – В этом я уверен.
      – Иногда я тоже в этом уверена. А больше всего на свете мне омерзительна именно уверенность.
      – Выходи за меня, – предложил он.
      – Как это мы опять вернулись к тому же?
      – Я попросил тебя выйти за меня замуж.
      – Не хочу нового разочарования.
      – Я тебя не разочарую.
      – Намеренно – конечно нет.
      – Нельзя же жить, не попытавшись рискнуть.
      – Я пробую.
      – Это будет одинокая жизнь. Она поморщилась.
      – Давай не будем портить день.
      – Для меня он не испорчен.
      – Ну, а для меня очень скоро испортится, если мы не переменим тему.
      – О чем же более серьезном мы можем говорить? Она усмехнулась.
      – По-моему, тебя сводит с ума моя грудь. Может, о ней и поговорим?
      – Дженни, давай серьезно.
      – А разве я не серьезна? Мне кажется, моя грудь вполне заслуживает того, чтобы говорить о ней часами, – Ты невозможна.
      – Ладно, ладно. Не хочешь говорить о моей груди, не будем говорить о ней, как бы чудесна она ни была. Вместо этого – мы поговорим о твоем члене.
      – Дженни.
      – Мне хотелось бы попробовать его. Пока она говорила, его член затвердел, стал упругим.
      – Биология победила, – констатировала она. – – Ты распутница.
      Она рассмеялась и попыталась сесть. Он снова повалил ее на спину.
      – Я хочу его попробовать, – повторила она.
      – Потом.
      – Сейчас.
      – Сначала я отделаюсь от тебя.
      – И, как всегда, сделаешь все по-своему?
      – На этот раз да. Я сильнее тебя.
      – Теория самца!
      – Как скажешь. – Он целовал ее плечи, грудь, руки, ее пупок и бедра. Мягко провел носом по пушистым волосам внизу живота.
      Она вздрогнула и заметила:
      – Ты прав. Женщина первой должна получить удовольствие.
      Он поднял голову и улыбнулся ей. Улыбка у него была обаятельная, совсем мальчишеская. Глаза такие чистые, такие голубые и теплые, что она почувствовала, что растворяется в них.
      "Какой ты восхитительный мужчина!" – подумала она. Голоса горного леса затихали, она слышала лишь биение своего сердца. Такой прекрасный, такой желанный, такой нежный мужчина. Очень, очень нежный.
 

***

 
      Дом стоял на Юнион-роуд, в одном квартале от городской площади. Бунгало с белой отделкой. Очень миленький домик. Окна с зелеными рамами и такими же ставнями. Под навесом крыльцо со скамейками вдоль перил и ярко-зеленым полом. С одной стороны перила заканчивались частой решеткой до потолка, которую увивал плющ, а с другой росли густые кусты сирени. Выложенная кирпичом дорожка был обсажена ноготками. Перед домом – большая белая керамическая ваза с летуньями. Согласно табличке на декоративном фонарном столбе возле калитки домик принадлежал Маклииам.
      В час дня Салсбери поднялся по трем ступенькам к входной двери. В руках у него был диктофон с прикрепленным к нему блокнотом. Он позвонил.
      Пчелы жужжали в гроздьях цветущей сирени.
      Увидев женщину, открывшую дверь, он удивился. Возможно, из-за того, что во дворе было столько цветов, или оттого, что все вокруг говорило о достатке и ухоженности, непохожей на результат работы одного нервного труженика, он ожидал, что чета Маклннов окажется пожилой. Парочка тощих старичков, которые любят возиться в своем садике, у которых нет внуков, нет нужды проводить время с ними, подозрительно поглядывая на них поверх очков. Однако открывшей дверь стройной блондинке с лицом того типа, который незаменим для рекламы косметики, было лет двадцать пять. Высокого роста, не хрупкая, но очень женственная, с ногами, как у танцовщицы из кордебалета, в шортах и бело-голубом свободном вязаном топике. Даже сквозь переплет дверного окна он разглядел, как она хорошо сложена, он никогда в жизни не касался такого упругого стройного тела.
      Как обычно, столкнувшись с женщиной, похожей на тех, что переполняли его фантазии всю жизнь, он растерялся. Он уставился на нее, облизывая губы, и никак не мог придумать, что бы такое сказать.
      – Я могу вам чем-нибудь помочь? Он откашлялся.
      – Меня зовут… Альберт Дейтон. Я нахожусь в городе с прошлой пятницы. Не знаю, слышали ли вы.., я провожу одно исследование, социологическое исследование. Я разговариваю с людьми…
      – Я знаю, – кивнула она. – Вчера днем вы заходили к Соломанам, это рядом.
      – Правильно. – Несмотря на то, что солнце пекло вовсю, Салсбери даже не вспотел, взяв подряд три интервью, но сейчас он чувствовал, как пот заструился у него по лбу. – Я бы хотел побеседовать с вами и мистером Маклином, если вы уделите мне время. Полчаса было бы вполне достаточно. Там около сотни вопросов…
      – Простите, – перебила она, – но моего мужа нет дома. Он работает весь день на лесопилке. Но в половине шестого он вернется домой.
      Он взглянул на диктофон, решая, что делать.
      – Я всегда смогу застать его дома в удобное время, а сейчас, может быть, поговорю с вами и детьми и покончу с этим…
      – Ах, мы всего только год, как женаты. У нас нет детей.
      – Молодожены?
      – Что-то вроде этого, – улыбнулась она. На щеках у нее появились ямочки.
      Он почувствовал, как проваливается в опасное болото, как его неумолимо влечет к решению, принятие которого уничтожит его.
      – А кто еще с вами живет? Какие-нибудь родственники?
      – Только Ричи и я.
      – Ричи – это ваш муж?
      – Точно.
      В прошлую пятницу, в заведении Альтмена, он рисковал провалить весь секретный проект, воспользовавшись кодовой фразой, чтобы поразвлечься с этой официанткой, похожей на Мириам. Все сошло гладко, но он знал, как глупо было позволять эмоциям взять над ним верх. Словно в наказание за такое поведение, он был предельно осторожен в субботу и в воскресенье, даже больше, чем было нужно. Он пользовался кодовой фразой раз двадцать, опрашивая респондентов подробно, отыскивая возможные недочеты в их послушном поведении. Ни к одному из них он не приближался, если была малейшая опасность быть обнаруженным. Однако ему приходилось обуздывать себя. Вкусив полное господство в случае с Элис, этой шлюхой из кафе, он страшно вожделел, мечтая с помощью кода заставить одну из них раздеться и улечься перед ним на полу. Жутко вожделел. А уж эта, стоя перед ним в шортах и маечке, прямо излучала жар, который растапливал всю его волю и осторожность. Он хотел уверить себя, что в отличие от эпизода в кафе, сегодняшняя ситуация не таит в себе угрозы; и само желание поверить было первой ступенькой на пути самообмана.
      – Я "ключ".
      – Я "замок".
      Он облегченно поднял бровь.
      – Ты одна?
      – Да.
      Он начал дрожать, но не от страха, а от возбуждения.
      – Ты кого-нибудь ждешь?
      – Нет. Никого.
      – Кто-нибудь ждет тебя? Ты собиралась навестить кого-нибудь?
      – Нет.
      – Впусти меня.
      Она распахнула дверь.
      Вслед за ней он вошел в холл, где работал кондиционер. Справа под овальным зеркалом стоял туалетный столик, слева на стене висел небольшой пейзаж – отчаянно сражавшийся со штормом кораблик.
      – Закрой дверь. И запри ее.
      Она выполнила то, что он велел.
      Короткий коридор, в котором висели еще две картинки с изображением кораблей, вел из холла в кухню.
      Слева дверь под аркой вела в гостиную. Комната была со вкусом обставлена. На полу – восточный ковер. Две обтянутые вельветом софы и кофейный столик с темной блестящей столешницей образовывали уголок для приятных бесед. В тон обивке мебели были подобраны вельветовые шторы на окнах. Вдоль стены стеллаж для журналов. Музыкальный центр. Две напольные лампы. И гармонировавшие с цветом ковра снова на стене изображения кораблей в китайской гавани.
      – Задерни шторы, – приказал он.
      Она переходила от окна к окну, затем вернулась на середину комнаты. Остановившись, опустила руки, глядя на него с покорной полуулыбкой.
      Она ждала. Ждала приказов. Его приказов. Она была его куклой, его рабой.
      Больше минуты он простоял в проеме арки, не в состоянии решить, что делать дальше. Охваченный страхом, предчувствиями и вожделением, он обливался потом, словно пробежал целую милю. Она была его. Целиком его: ее рот, грудь и бедра, ноги, каждый дюйм ее тела. Более того: ему не приходилось волноваться, удовлетворит ли он ее. Если сказать ей, что она его любит, она будет любить его. И никаких сожалений после. Никаких взаимных упреков. Только сам акт – а там черт с ней. Здесь, сейчас, готовый впервые использовать женщину именно так, как ему хотелось, он обнаружил, что действительность даже более волнующа, чем мечты, единственно которыми ему приходилось довольствоваться долгие годы.
      Она вопросительно взглянула на него:
      – Это все?
      – Нет. – Голос его стал хриплым.
      – Чего ты хочешь?
      Он подошел к ближней лампе, включил ее и присел на софу.
      – Стой, где стоишь, – сказал Солсбери, – отвечай на мои вопросы и делай, что я скажу. – Ладно.
      – Как тебя зовут?
      – Бренда.
      – Сколько тебе лет, Бренда?
      – Двадцать шесть.
      Достав из кармана носовой платок, он вытер лицо. Потом взглянул на марины с изображением кораблей.
      – Твой муж любит море?
      – Нет.
      – Значит, ему нравятся картины с изображением моря?
      – Нет. Он не обращает на них внимания. Салсбери болтал что попало, занятый размышлениями о том, как же все-таки ему с ней развлечься. Однако ее неожиданный ответ смутил его.
      – Тогда какого черта тут понавешены эти картинки?
      – Я родилась и выросла в Кейп Коде. Я люблю море.
      – Но ему-то нет до моря никакого дела! Почему же он позволил тебе развесить всюду эти пейзажи?
      – Он знает, что мне они нравятся.
      Салсбери снова вытер лицо, убрал носовой платок.
      – Да уж, он знает, наверняка, что сними он эту мазню со стен, в постели ты застынешь, как ледышка.
      Правда, Бренда?
      – Разумеется, нет.
      – Сама знаешь, что так бы и было, ах ты, маленькая шлюшка. Ты весьма лакомый кусочек. Да он все сделает, чтобы ты была счастлива. Да и любой бы сделал. Небось мужчины с ног сбивались, выполняя твои приказания, с тех пор, как ты достаточно выросла и тебя можно было трахать. Тебе стоит только пальчиком повести, и они начинают плясать. Так ведь?
      Она изумленно покачала головой.
      – Плясать? Да нет.
      Он неприятно рассмеялся.
      – Это игра слов. Ты же знаешь, что я не в прямом смысле говорю "плясать". Ты такая же, как другие. Ты шлюха, Бренда.
      Она искоса взглянула на него, нахмурилась.
      – Я говорю, что ты шлюха. Я прав? Морщинки ее разгладились.
      – Да.
      – Я всегда прав. Правильно?
      – Да. Ты всегда прав.
      – Кто я?
      – Ты "ключ".
      – А ты кто?
      – Я "замок".
      С каждой минутой ему становилось все лучше и лучше. Напряжение ушло, нервное возбуждение спало. Он спокоен. Он контролирует себя как никогда. Он поправил очки на носу.
      – Тебе хочется, чтобы я раздел и приласкал тебя. Правда, тебе хочется этого, Бренда? Она колебалась.
      – Тебе хочется, – сказал он.
      – Мне хочется.
      – Тебе это понравится.
      – Мне понравится.
      – Сними блузку.
      Закинув руки за спину, она расстегнула кнопку, и вязаная кофточка соскользнула к ее ногам. Обнажившаяся часть тела была белой, поразительно, возбуждающе контрастировавшая с покрытой загаром кожей. Грудь у нее оказалась ни большой, ни маленькой, но восхитительно округлой, высокой. Несколько родинок. Розовые соски, едва ли темнее, чем ее загорелая кожа. Она отбросила блузку ногой.
      – Потрогай ее.
      – Грудь?
      – Погладь ее. Сожми соски. – Он понаблюдал, нашел ее движения слишком механическими. – Ты вожделеешь, Бренда. Ты хочешь, чтобы тебя трахнули. Ты не можешь дождаться, когда я буду с тобой. Тебе это нужно. Тебе этого хочется. Ты хочешь так сильно, как никогда в жизни. Ты просто умираешь от желания.
      Она продолжала ласкать себя, ее соски напряглись и стали темно-розовыми. Она тяжело задышала.
      Он хихикнул. Он не мог удержаться. Чувствовал он себя ужасающе, просто ужасающе.
      – Сними шорты. Она сняла.
      – И трусики. Да я смотрю, ты природная блондинка. А теперь положи руку между своих славных ножек. Сунь пальчик поглубже. Вот так. Отлично. Ты хорошая девочка.
      Широко расставив ноги, мастурбируя стоя, она была весьма соблазнительна. Голова откинута, волосы струятся, как золотое знамя, рот открыт, лицо расслаблено. Прерывисто дыша, она дрожала всем телом. Конвульсировала. Стонала. Свободной рукой продолжала гладить грудь.
      Власть! Господи Боже, теперь у него была власть над всеми ними, он всегда будет властвовать, отныне и впредь! Он сможет входить в их дома, в самые священные и тайные уголки, а войдя, делать с ними все, что ему заблагорассудится. И не только с женщинами. С мужчинами тоже. Стоит ему только приказать, и мужчины будут ползать перед ним на коленях. Они позволят ему развлекаться с их женами. Они отдадут ему своих дочерей, своих девочек-подростков. Они не посмеют запретить ему проделывать с ними что угодно из ряда вон выходящее. Он может потребовать любую жуть, и исполнять его приказы они будут с радостью. Но в общем он будет милостивым правителем, благожелательным тираном, скорее отцом, чем тюремщиком. "Сапогами по липу" – это не для него. При этой мысли он улыбнулся. Десять лет назад, когда он еще читал лекции и писал о том, что ждет в будущем человечество с точки зрения поведенческих моделей и контроля над сознанием, как насмехались над ним, как осуждали его коллеги-ученые. В лекционных аудиториях, где с трудом досиживали до конца, он выслушивал бесчисленные самодовольные сетования, перемежающиеся проповедями о вторжении в тайны и сокровенные глубины человеческого мозга. Ему приводили цитаты сотен великих мыслителей, сочиняли на него эпиграммы – некоторые он помнит по сей день. Как раз одна, о будущей судьбе человечества, и содержала ряд описаний, среди которых пресловутое "сапогами по липу" – еще не самое сильное. Ну, это, конечно, иносказание. Сапоги, символизирующие жестокую авторитарную власть, только средство удерживать массы в повиновении. Теперь, когда существуют наркотики и программа "ключ-замок", всякие намеки на солдатский сапог архаичны. Никого больше не будет давить солдатский сапог. Разумеется, для избранных женщин у него найдется кое-что получше ботфорта, чтобы поиграть с их личиками. Массируя себя сквозь брюки, он смеялся. Власть. Сладкая, сладкая власть.
      – Бренда.
      Содрогаясь, задыхаясь, слегка подгибая колени, она довела себя до кульминационного момента с помощью собственного указательного пальца.
      – Бренда.
      Наконец она взглянула на него, вспотевшая, "со взмокшими волосами, потемневшими у корней. Он сказал:
      – Иди на софу. Стань на колени спиной ко мне и держись руками за подушки.
      Проделав все это, выставив свою белую попку, она оглянулась через плечо:
      – Быстрее. Пожалуйста.
      Смеясь, он отодвинул со своего пути кофейный столик, который опрокинулся на ковер и отъехал к стеллажу с журналами. Он стоял позади нее, снимая брюки и желтые, в полоску, трусы. Он был готов, с вздувшимися венами, твердый, как железо, огромный, как никогда, здоровый, как дуло ружья, как жеребец. И красный. Такой красный, словно по нему текла кровь. Он пробежал рукой по ее ягодицам, по золотистому пушку на ее спине, вдоль боков, скользнул вниз, к груди, коснулся нежной кожи, просунул пальцы между ее ногами. Она вся взмокла, готовая куда больше, чем он. Он даже чувствовал идущий от нее запах. Улыбаясь, он заявил:
      – Ты настоящая шлюха. Просто маленькая сучка. Этакое животное. Правда, Бренда?
      – Да.
      – Скажи, что ты маленькое животное.
      – Да. Я маленькое животное. Власть.
      – Чего ты хочешь, Бренда?
      – Хочу, чтобы ты вонзился в меня.
      – Вот как?
      – Да.
      – И сильно тебе этого хочется?
      – Ужасно сильно. Сладкая, сладкая власть.
      – Чего ты хочешь?
      – Ты знаешь!
      – Разве?
      – Я уже сказала!
      – Скажи еще раз.
      – Ты меня унижаешь.
      – Да я еще и не начал.
      – О Боже.
      – Послушай, Бренда.
      – Что?
      – У тебя внутри становится все горячее. Она тихо вскрикнула. Содрогнулась.
      – Чувствуешь, Бренда?
      – Да.
      – Все горячее и горячее.
      – Нет.., я не могу…
      – Не можешь вынести?
      – Так горячо. Почти больно. Он улыбнулся.
      – Так чего же ты хочешь?
      – Я хочу, чтобы ты вонзился в меня.
      – Видишь, Мириам? Я кое-что значу. Кто ты, Бренда?
      – Я "замок".
      – А еще ты кто?
      – Шлюха.
      – Я не слышу, чтобы ты часто повторяла это.
      – Шлюха.
      – Тебе горячо?
      – Да. Да. Пожалуйста!
      Примерившись, чтобы войти в нее, чувствуя головокружение от восторга, возбужденный, наэлектризованный от сознания власти, которой он обладал, Салсбери не питал иллюзий относительно того, что оргазм, возникший в мягких глубинах женщины, – самая важная сторона этого изнасилования. Его готовность, наполненность, даже семяизвержение были лишь заключительной точкой в конце предложения, заключением его декларации о независимости. За последние полчаса он уверился в себе, он освободился от дюжины мерзких шлюх, которые превращали в кошмар всю его жизнь. В том числе и от матери, особенно от матери, этой богини шлюх. После нее явились фригидные девицы, и девицы, которые смеялись над ним, и девицы, которые издевались над его неважной техникой, и девицы, которые отвергали, его с нескрываемым отвращением, и Мириам, и презренные проститутки, к услугам которых он вынужден был прибегать в последние годы. Бренда Маклин стала случайно метафоричным явлением. Если бы не подвернулась она, то на ее месте оказалась бы другая, сегодня или завтра, или послезавтра. Она была лишь куклой в руках шамана, тотемом, с помощью которого Салсбери изгонял всех шлюх из своего прошлого. Каждый дюйм его продвижения в лоно Бренды – это еще один год его прошлой жизни. И каждый жест – чем грубее, тем лучше, – свидетельство его триумфа. Он истолчет ее. Измолотит. Превратит в кусок мяса. Ей будет очень больно, но, причиняя ей эту боль, он будет представлять, что кромсает всех баб, которых он так ненавидел. Попирая это нежное белокурое животное, неумолимо меся эту плоть, разрывая ее на кусочки, он докажет свое превосходство над всеми ними.
      Он раздвинул ее бедра и наклонился к ней поближе. Но едва он коснулся ее, не успев даже войти внутрь, как неожиданно началось семяизвержение. Ноги не держали его. Закричав, он упал на Бренду.
      Она извивалась на подушках.
      Его охватила паника. Нахлынули воспоминания о прежних неудачах. Кислые взгляды, которыми его провожали. Презрение. Его стыд и отчаяние из-за этого. Он прижал Бренду к подушкам, навалившись на нее всем телом. В отчаянии он произнес:
      – Ты кончила, девочка. Ты дошла до пика и кончила. Ты меня слышишь? Ты понимаешь? Я тебе говорю – ты закончила.
      Подушки заглушили ее ответ.
      – Чувствуешь?
      – М-м-м-м.
      – Ты чувствуешь?
      Подняв голову, она воскликнула:
      – Боже, да!
      – Ты не испытывала прежде ничего подобного.
      – Нет еще. Никогда. – Она задыхалась.
      – Чувствуешь?
      – Чувствую.
      – Горячо?
      – Так горячо.., о-о!
      – Теперь все. Ты закончила.
      Она перестала извиваться под ним.
      – Закругляйся. Вот и все.
      – Так здорово… Нежно.
      – Ты маленькое животное. И тут она, наконец, ослабла. В дверь позвонили.
      – Что за черт?
      Она не двигалась.
      Рванувшись от нее прочь, он вскочил на ноги, пытаясь шагнуть в спустившихся до щиколоток брюках, и едва не упал. Он подхватил трусы, натянул их, затем напялил брюки.
      – Ты говорила, что никого не ждешь.
      – Не ждала.
      – Тогда кто это?
      Бренда перевернулась на спину. Она казалась пресыщенной.
      – Кто это? – допытывался он.
      – Не знаю.
      – Ради Бога, оденься.
      Она лениво поднялась со своего ложа.
      – Быстрее, черт побери!
      Она покорно натянула одежду.
      Он подошел к одному из выходящих на улицу окон, отогнул край шторы – всего на дюйм, лишь бы увидеть крыльцо. У дверей стояла женщина, не подозревая о том, что ее разглядывают. В сандалиях, белых шортах и оранжевом джемпере с глубоким вырезом, она выглядела еще лучше, чем Бренда Маклин.
      – Я оделась, – сообщила Бренда. В дверь снова позвонили. Отпустив штору, Салсбери сказал:
      – Там женщина. Лучше выйди к ней, но постарайся избавиться от нее. Делай, что хочешь, только не пускай ее в дом.
      – А что мне сказать?
      – Если это кто-то, кого ты не знаешь, тебе вообще ничего не придется говорить.
      – А если нет?
      – Скажи, что у тебя болит голова. Жуткая мигрень. Теперь иди.
      Она вышла из комнаты.
      Когда он услышал, как открывается входная дверь, он снова отогнул бархатистую портьеру и увидел улыбку на лице женщины в оранжевом джемпере. Она что-то произнесла. Бренда ответила, и радостное выражение на лице гостьи сменилось озабоченным. За разделявшими их стенами и окнами голоса были почти не слышны ему. Он не мог следить за ходом беседы, но, похоже, она завершалась.
      "Может быть, стоило впустить ее сюда, – подумал он. – Использовать кодовую фразу, а потом заняться ими обеими.
      Но что, если ты впустишь ее сюда, а там вдруг окажется, что в ее программе есть слабое место?
      Маловероятно.
      А что, если она не из этого города? Например, родственница из Бексфорда. Что тогда?
      Тогда ей пришлось бы умереть.
      А как бы ты отделался от ее трупа?"
      Сдерживая дыхание, он произнес:
      – Возвращайся, Бренда, шлюха ты этакая. Гони ее прочь.
      В конце концов незнакомка отошла от дверей. Салсбери мельком увидел зеленые глаза, губы, как спелые вишни, изящный профиль, ложбинку на груди в смелом вырезе свитера. Когда она повернулась к нему спиной и стала спускаться по ступенькам, он заметил, что ее ноги так же сексуальны, как и у Бренды, сексуальны и элегантны, даже без чулок. Длинные, стройные, гладкие, как на картинке, нежные мускулы подрагивали, крутились, удлинялись и сокращались при каждом шаге. Животное. Здоровое животное. Его животное. Как и все они теперь его. В конце усадьбы Маклинов она повернула налево, навстречу полуденному солнцу, и в мареве жаркого дня быстро скрылась из виду.
      В гостиную вернулась Бренда. Когда она попыталась сесть, он приказал:
      – Встань. Посередине комнаты.
      Она выпрямилась, держа руки по швам.
      Вернувшись на софу, он спросил:
      – Что ты ей сказала?
      – Что у меня разболелась голова.
      – Она тебе поверила?
      – Думаю, да.
      – Ты ее знаешь?
      – Да.
      – Кто она?
      – Моя невестка.
      – Она живет в Черной речке?
      – Почти всю жизнь.
      – Выглядит великолепно.
      – Она была в списке претенденток на звание "Мисс Америка".
      – Да? А когда это было?
      – Лет двенадцать-тринадцать назад.
      – Все еще выглядит года на двадцать два.
      – Ей тридцать пять.
      – Она выиграла?
      – Оказалась третьей.
      – Готов ручаться, это было большим разочарованием.
      – Для Черной речки. Ей было наплевать.
      – Наплевать? Это почему?
      – Ее вообще мало что волнует.
      – Так ли?
      – Она такая. Всегда счастлива.
      – Как ее зовут?
      – Эмма.
      – А фамилия?
      – Торп.
      – Торп? Она замужем?
      – Да.
      Он нахмурился.
      – За этим полицейским?
      – Он начальник полиции.
      – Боб Торп.
      – Точно.
      – И что она с ним делает?
      Бренда недоумевающе мигала.
      Хорошенькая зверушка.
      Он мог поклясться, что все еще чувствует ее запах.
      – Что ты имеешь в виду? – спросила она.
      – То, что я сказал.
      – Ну.., они женаты.
      – Такая женщина и здоровый тупой полицейский.
      – Он не тупой, – возразила она.
      – Мне он показался тупым. – Он чуть поразмыслил, затем улыбнулся. – Твоя девичья фамилия Торп?
      – Да.
      – Боб Торп твой брат?
      – Мой старший брат.
      – Бедняга Боб. – Он с удовольствием распростерся на спине, скрестил руки на груди и расхохотался. – Сначала я добрался до его сестренки, а теперь очень скоро я доберусь до его жены.
      Она неуверенно улыбнулась. Нервно улыбнулась.
      – Мне следовало бы быть осторожнее, так?
      – Осторожнее? – переспросила она.
      – Боб, может быть, и тупой, но уж зато здоров, как бык.
      – Он не тупой, – продолжала настаивать она.
      – У нас в колледже была девушка по имени София.
      Она смущенно молчала.
      – София Брукмен. Господи, как я ее хотел.
      – Любил ее?
      – Любовь – это ложь. Миф. Дерьмо собачье. Я просто хотел развлечься с ней. Но она отфутболила меня после нескольких свиданий и стала встречаться с другим парнем, Джоем Данканом. А знаешь, чем занялся Джой Данкан после колледжа?
      – Откуда мне знать?
      – Отправился в университет.
      – И я тоже.
      – Год изучал криминологию.
      – Я специализировалась по истории.
      – Он провалился и вылетел.
      – А я нет.
      – И кончил полицейским в родном городе – Прямо как мой брат.
      – А я отправился в Гарвард.
      – Нет, правда?
      – Я всегда был лучше одет, чем Джой. Кроме того, он был скучный как фонарный столб. И я ведь был куда остроумнее его. Джой не читал ничего, кроме дежурных шуток в "Ридерз дайджест", а я каждую неделю читал "Нью-Йоркер".
      – Я не похожа на вас обоих.
      – И несмотря на все это, София предпочла его. Но знаешь ли что?
      – Что?
      – Именно в "Нью-Йоркере" я заметил впервые кое-что, натолкнувшее меня на мысль о подсознательном воздействии. В конце пятидесятых. Какая-то редакционная статейка, так, заметка в конце колонки. Даже забыл, о чем именно она была. Но, главное, она побудила меня начать. Что-то в "Нью-Йоркере".
      Бренда вздохнула, переминаясь с ноги на ногу.
      – Устала стоять?
      – Немного.
      – Тебе скучно?
      – Немного.
      – Шлюха.
      Она глядела на пол.
      – Раздевайся.
      Восхитительная власть. Она переполняла его, он упивался ею – но что-то изменилось. Поначалу власть воспринималась им как ровный, бурлящий поток. Какое-то время как мягкое гудение внутри, конечно воображаемое, но все равно электризующее, река власти, по которой он плыл по собственной воле. Но вот сейчас, и вообще в некоторые промежутки времени, он ощущал не постоянный поток, а словно непрерывный ряд коротких острых ударов. Власть тогда уподоблялась стрельбе из подводного ружья: та-та-та-та-та-та-та-та… Этот ритм возбуждал его. В голове возникал хоровод разных мыслей, но ни одну он не успевал додумать, отвлекаясь на следующую: Джой Данкан, Гарвард, "ключ-замок", Мириам, его мать, темноглазая София, груди, секс, Эмма Торп, шлюхи, Даусон, Бренда, нарастающая эрекция, его мать, Клингер, Бренда, власть, солдатские сапоги, ноги Эммы…
      – Теперь что? Она стояла раздетая.
      – Иди сюда, – приказал он. Маленькое животное.
      – Опустись.
      – На пол?
      – На колени.
      Она встала на колени.
      – Прекрасное животное.
      – Я тебе нравлюсь?
      – Пока нравишься.
      – Пока что?
      – Пока я не доберусь до твоей невестки.
      – Эммы?
      – А он пускай посмотрит.
      – Кто?
      – Этот тупой полицейский.
      – Он не тупой.
      – Сладкая девочка. Ты возбуждена, Бренда.
      – Мне становится все жарче. Как раньше.
      – Ну, разумеется. Горячее и горячее.
      – Меня всю трясет.
      – Ты хочешь меня еще сильнее, чем раньше.
      – Иди ко мне.
      – Все горячее и горячее.
      – Я.., стесняюсь.
      – Нет. Вовсе нет.
      – О Боже!
      – Чувствуешь, как хорошо?
      – Очень хорошо.
      – Нет, ты совсем не похожа на Мириам.
      – Кто такая Мириам?
      – Неплохо бы, если бы этот старый потаскун видел меня сейчас.
      – Кто? Мириам?
      – Он был бы оскорблен в лучших чувствах. Начал бы цитировать Библию.
      – Да кто?
      – Даусон. Пожалуй, даже не смог бы этого вынести.
      – Я боюсь, – внезапно призналась она.
      – Чего?
      – Не знаю.
      – Перестань бояться. Ты не боишься.
      – Ладно.
      – Ты боишься? Она улыбнулась:
      – Нет. Ты собираешься заняться со мною?
      – Да я, черт побери, просто размолочу тебя! Горячо, а?
      – Да. Я вся горю. Скорее. Ну же, давай!
      – Клингер и его проклятые хористочки…
      – Клингер?
      – Все-таки он странный какой-то.
      – Ты идешь ко мне?
      – Уже вонзаюсь. Я громаден, как конь.
      – Да. Я хочу тебя. Я горю.
      – Похоже, и Мириам была не в себе. Та-та-та-та-та-та-та-та-та…
 

***

 
      В понедельник в пять часов вечера Бадди Пеллннери, которому нужно было где-то провести семь часов до начала работы на лесопилке, зашел в лавочку Эдисона посмотреть, не поступили ли новые журналы. Больше всего он любил те, где было много картинок:
      "Пипл", "Тревел", "Невада", "Аризона хайвейз", "Вермонт лайф" а также фотожурналы. Он обнаружил пару номеров, которых у него не было, и подошел к прилавку, чтобы расплатиться.
      Дженни сидела за кассой. На ней была белая блузка с желтыми цветами, а ее длинные черные волосы были густыми и блестящими и казались только что вымытыми.
      – Вы выглядите очень хорошо, мисс Дженни.
      – Вот как? Ну, спасибо, Бадди. Бадди залился краской и пожалел, что начал этот разговор.
      Она продолжала:
      – Хорошо ли вы поживаете?
      – Не жалуюсь.
      – Отрадно слышать.
      – Сколько я вам должен?
      – Пара долларов у вас найдется?
      Он сунул руку в карман и вытащил немного мелочи и несколько смятых бумажек.
      – Разумеется. Вот.
      – Я должна вам сдачу, – подсчитав, сказала она.
      – Я думал, они стоят дороже.
      – А разве вы не знаете, что вам полагается скидка?
      – Я уплачу целиком. Не хочу никакого особого отношения.
      – Вы близкий друг семьи, – возразила она, грозя ему пальцем. – А мы делаем скидку для всех близких друзей семьи. Сэм рассвирепеет, если вы откажетесь. Так что эту мелочь положите обратно в карман.
      – Ну.., спасибо.
      – Всегда рады вам, Бадди.
      – А Сэм здесь?
      Она махнула в сторону дверей, скрытых за портьерой.
      – Наверху. Готовит обед.
      – Мне бы нужно кое о чем рассказать ему.
      – Что рассказать? – поинтересовалась она.
      – О том, что я видел.
      – А мне не можете рассказать?
      – Ну.., лучше ему.
      – Тогда можете подняться наверх, если хотите. Но это приглашение испугало его. В чужих домах он всегда чувствовал себя неуютно.
      – А у вас нет наверху кошки?
      – Кошки? Нет. Ни кошек, ни прочих братьев меньших.
      Он понимал, что ей незачем ему врать, – и все же кошки такие существа, возьмут да и притаятся в самом неожиданном месте. Через две недели после того, как умерла его мать, его пригласил в гости приходской священник. Преподобный Поттер и миссис Поттер провели его прямо в гостиную, где хозяйка выставила на стол домашние пирожные и кексы. Он присел на диван, сдвинув колени и положив на них руки. Миссис Поттер приготовила горячий шоколад. Преподобный Поттер разлил его по чашкам. Оба они сели напротив Бадди в кресла. Некоторое время все было так мило. Он ел имбирный хлебец и пирожные с красной и зеленой глазурью, пил какао, много улыбался и мало говорил – как вдруг внезапно громадный белый пушистый кот прыгнул ему на плечо, затем на колени, на мгновение зацепившись за них когтями, потом соскочил на пол. А он даже и не подозревал, что они держат кошку! Разве это было честно? Не сказать ему об этом? Кот устроился на подоконнике возле дивана. И долго он собирался там сидеть? Все время, пока Бадди бы ел? Парализованный страхом, не в состоянии произнести ни слова, страстно желая закричать, Бадди пролил шоколад на ковер и обмочился. Из него потекло прямо на парчовую обивку дивана преподобного Поттера. Какой ужас. Какой стыд. Больше он никогда не ходил в тот дом и церковь перестал посещать, хотя за это его, возможно, ждали адские муки.
      – Бадди!
      Она заставила его очнуться.
      – Что?
      – Так вы собираетесь подняться и поговорить с Сэмом?
      Складывая свои журналы, он покачал головой:
      – Нет. Нет. Я потом ему расскажу. Как-нибудь в другой раз. В другой. Не сейчас. – И он направился к двери.
      – Бадди! Он оглянулся.
      – Что-нибудь не так? – спросила она.
      – Нет. – Он натянуто рассмеялся. – Нет. Ничего. У меня все в порядке. – И он поспешно вышел из магазина.
      Оказавшись опять в своей двухкомнатной квартирке на другой стороне Мейн-стрит, он прошел в ванную, помочился, а потом открыл бутылку кока-колы и, усевшись в кухне за столиком, стал просматривать журналы. Прежде всего, он пролистал оба журнала, разыскивая статьи про кошек, картинки с изображением кошек и рекламу кошачьей еды. Он нашел две страницы, которые оскорбили его, и разорвал их, даже не посмотрев, что там на обороте. Он методично рвал каждую страницу на сотни мелких кусочков, а затем ворох обрывков выбросил в корзину для бумаг. И только тогда он расслабился и принялся рассматривать иллюстрации.
      Добравшись до середины первого журнала, он наткнулся на статью о команде водолазов, которые, как ему показалось, пытались обнаружить старинный корабль с сокровищами. Больше двух слов из пяти он не мог разобрать, но зато с величайшим интересом рассматривал иллюстрации – и тут внезапно вспомнил, что видел прошлой ночью в лесу. Рядом с лесопилкой. Когда пошел помочиться. В четверть пятого утра, этот день он тщательно отметил на календаре. Водолазы. Выходящие из резервуара. С фонариками и ружьями в руках. Это был так глупо, что он не мог их забыть. Так смешно.., так жутко. Они выглядели неестественно там, где он их увидел. Они не охотились за сокровищами, ночью, в бассейне.
      Тогда что же они делали?
      Он все думал об этом и думал, но просто не мог ни до чего додуматься. Ему хотелось бы, чтобы кто-нибудь растолковал ему, в чем тут дело, но он знал, что над ним только посмеются.
      На прошлой неделе, однако, ему пришло в голову, что в Черной речке есть человек, который выслушает его, поверит ему и не будет смеяться, каким бы глупым ни показался его рассказ. Сэм. У Сэма всегда находилось для него время, даже до того, как умерла мать. Сэм никогда не смеялся над ним, не говорил свысока и не оскорблял его чувств. Более того, по крайней мере, по мнению Бадди, Сэм Эдисон был самым расчудесным человеком в городе. Он знал буквально обо всем на свете, или так казалось Бадди. Если и был кто, способный растолковать ему, что же он видел, то это, конечно, Сэм.
      С другой стороны, Бадди не хотелось выглядеть дураком в глазах Сэма. Он заставил себя самого искать ответ и именно поэтому не решился пойти к Сэму, когда вспомнил о нем в прошлую среду.
      И вот нынче в магазине он наконец решился поведать Сэму о том, что так занимало его мысли. Но Сэм был наверху, в комнатах, незнакомых Бадди, и поэтому сразу возник вопрос о котах.
      Так что теперь у него было время самому поломать голову. Если Сэм окажется в книжном отделе, когда Бадди придет туда в следующий раз, то он, возможно, отважится рассказать ему эту историю. Но не раньше, чем через несколько дней. Он сидел на солнышке, послеполуденные лучи которого пробивались сквозь шторы, попивал кока-колу и размышлял.

      Восемь месяцев назад:
 
       Суббота, 18 декабря 1976 года
 
      В компьютерном центре, разместившемся в закрытом крыле дома в Гринвиче, за семь дней до Рождества, как обычно, мерцали и вспыхивали зелеными и красными огоньками пульты управления, светились мониторы компьютерных систем, и у Солсбери не оставалось времени на отдых.
      Клингер, вошедший в комнату впервые за последние месяцы, оглядевшись, заметил:
      – Очень напоминает о приближающемся Рождестве.
      Как ни странно, картина была именно такой. Однако Солсбери, которому нужно было в считанные секунды зафиксировать полученную только что информацию, стало не по себе. Уже почти два года, день я ночь, он твердил себе, что нужно работать быстрее и держаться все время начеку, быть жестче и просчитывать все вперед скорее, чем это сделают его партнеры, если только он не хочет заполучить пулю в висок и оказаться в южной части усадьбы рядом с Брайеном Кингманом. А, пожалуй, это они и задумали – прикончить его, а потом разобраться друг с другом. Или пуля, или рабство с помощью программы "ключ-замок". И потому-то так смутило и обеспокоило Салсбери, что Клингер, эта волосатая горилла, сумел дать эстетическую оценку обстановке, опередив его.
      Единственной возможностью справиться со смущением было немедленно показать, кто тут полновластный хозяин.
      – Здесь нельзя курить. Немедленно потуши сигарету.
      Перекатив окурок в толстых губах, Клингер пробормотал:
      – Ах, конечно…
      – Очень тонкая техника, – заметил резко Салсбери, указав рукой в сторону по-рождественски сияющих лампочек.
      Клингер вынул обмусоленную сигарету изо рта и собирался уже кинуть ее на пол.
      – В урну, пожалуйста.
      Избавившись, наконец, от сигареты, генерал пробормотал:
      – Виноват.
      – Да ничего, – кивнул Салсбери. – Ты же не отдаешь себе отчет, что это за местечко – со всеми компьютерами и прочим. Да и нельзя от тебя ждать, чтобы ты понимал это.
      А про себя подумал: "Счет один ноль в мою пользу".
      – А где Леонард? – поинтересовался Клингер.
      – Он отказался присутствовать здесь.
      – При таком же важном испытании?
      – Хотелось бы ему, чтобы это не было так серьезно.
      – Понтий Пилат.
      – Что?
      Глядя в потолок с таким видом, будто видит сквозь него, Клингер уточнил:
      – Умывает там, наверху, руки.
      Но Салсбери вовсе не собирался принимать участие в разговоре, целью которого было перемыть косточки Даусону. Он всеми средствами пытался оградить себя от попыток Даусона следить за его действиями на рабочем месте. И хотя он не допускал, что кому-либо удастся шпионить за ним, пока он здесь, среди компьютеров, все же нельзя было быть уверенным в этом абсолютно, наверняка. Обстоятельства склоняли его к выводу, что паранойя – наиболее органичное состояние для наблюдений за миром.
      – Так что ты собирался мне показать? – осведомился Клингер.
      – Для начала я хотел бы, чтобы ты посмотрел распечатку, касающуюся программы "ключ-замок".
      – Это любопытно, – согласился генерал. Достав бумажную полосу шириной восемнадцать дюймов и сложенную в гармошку десятки раз, Салсбери начал:
      – Все трое наших новых служащих…
      – Наемники?
      – Да. Все трое получили наркотик и затем под видом вечернего развлечения день за днем смотрели серию фильмов: "Изгнание духов", "Челюсти" и "Черное воскресенье". Но это были, разумеется, весьма своеобразные копии фильмов. Я лично прямо здесь сделал все необходимое для их переработки в нужном нам русле. Каждый фильм включает в себя определенную часть программы по воздействию на подсознание.
      – А почему были выбраны именно эти фильмы?
      – Я мог использовать любые, – заявил Салсбери, – а эти я просто взял из домашней фильмотеки Леонарда. Фильм – это ведь только обертка, а не содержимое. Это просто причина, чтобы подопытный два часа глазел на экран, тем временем как программа воздействия на подсознание передается ему вне пределов узнавания. – Он протянул распечатку Клингеру. – Это посекундная словесная передача образов, появляющихся на экране в скрытом фильме, который начинается одновременно с основной кинолентой. Когда компьютер печатает: "Легенда" – это означает, что видимые средства воздействия на подсознание прерывались прямой командой зрителю.
 
       ЗАКОДИРОВАННЫЙ ОБЪЕКТ "КЛЮЧ-ЗАМОК"
       ИСПРАВЛЕННАЯ ПРОГРАММА / ПЕРВАЯ СТАДИЯ
       СОХРАННЫЕ МАТЕРИАЛЫ
       ВМЕСТИМОСТЬ ПРОГРАММЫ: 8/6/76
       НАСТОЯЩАЯ РАСПЕЧАТКА: 12-18-76
       ПЕЧАТЬ
       СЕКУНДЫ СОДЕРЖАНИЕ ПОДСОЗНАТЕЛЬНОЙ КОМАНДЫ
       0001 НЕТ КОМАНДЫ
       0002 НЕТ КОМАНДЫ
       0003 ВИЗУАЛЬНО – ГРУДЬ ЖЕНЩИНЫ
       0004 ВИЗУАЛЬНО – ГРУДЬ ЖЕНЩИНЫ
       0005 ВИЗУАЛЬНО – ГРУДЬ ЖЕНЩИНЫ
       0006 ВИЗУАЛЬНО – ГРУДЬ ЖЕНЩИНЫ
       0007 ВИЗУАЛЬНО – ГРУДЬ ЖЕНЩИНЫ
       0008 ЭТА ЛЕГЕНДА – ТЫ СМОТРИШЬ
       0009 ЭТА ЛЕГЕНДА – ТЫ СМОТРИШЬ
       0010 ЭТА ЛЕГЕНДА – ТЫ СМОТРИШЬ
       0011 ЭТА ЛЕГЕНДА – ТЫ СМОТРИШЬ
       0012 ЭТА ЛЕГЕНДА – ТЫ СМОТРИШЬ ЭТОТ ФИЛЬМ
       0013 ЭТА ЛЕГЕНДА – ТЫ СМОТРИШЬ ЭТОТ ФИЛЬМ
       0014 ЭТА ЛЕГЕНДА – ТЫ СМОТРИШЬ ЭТОТ ФИЛЬМ
       0015 ВИЗУАЛЬНО – ОБНАЖЕННЫЙ ЧЛЕН
       0016 ВИЗУАЛЬНО – ОБНАЖЕННЫЙ ЧЛЕН
       0017 ВИЗУАЛЬНО – ОБНАЖЕННЫЙ ЧЛЕН
       0018 ВИЗУАЛЬНО – ЧЛЕН В РУКЕ ЖЕНЩИНЫ
       0019 ВИЗУАЛЬНО – ЖЕНЩИНА ПОГЛАЖИВАЕТ ЧЛЕН
       0020 ВИЗУАЛЬНО – ЖЕНЩИНА ПОГЛАЖИВАЕТ ЧЛЕН
       0021 ВИЗУАЛЬНО – ЖЕНЩИНА ПОГЛАЖИВАЕТ ЧЛЕН
       0022 ВИЗУАЛЬНО – ЖЕНЩИНА ПОГЛАЖИВАЕТ ЧЛЕН
       0023 ЭТА ЛЕГЕНДА – ТЫ СМОТРИШЬ ЭТОТ ФИЛЬМ
 
      – Первые шестьдесят секунд нужны только для того, чтобы убедиться: подопытный будет пристально следить за ходом всего фильма, – пояснил Салсбери. – Начиная со второй минуты и на протяжении всего фильма, его очень осторожно, медленно и постепенно переводят на вторую стадию программы, к полному, совершенному подчинению типу поведения по модели "ключ-замок".
      – Медленно и осторожно – из-за того, что произошло с Брайеном Кингманом?
      – Из-за того, что произошло с Брайеном Кингманом.
 
       0061 ВИЗУАЛЬНО – ЖЕНЩИНА ЛАСКАЕТ ЯИЧКИ
       0062 ВИЗУАЛЬНО – ЖЕНЩИНА ЛАСКАЕТ ЯИЧКИ
       0063 ВИЗУАЛЬНО – ЖЕНЩИНА ПОГЛАЖИВАЕТ ЧЛЕН
       0064 ВИЗУАЛЬНО – ЖЕНЩИНА ПОГЛАЖИВАЕТ ЧЛЕН
       ВИЗУАЛЬНО – ЖЕНЩИНА ПОГЛАЖИВАЕТ ЧЛЕН
       ЭТА ЛЕГЕНДА – ПОДЧИНЕНИЕ "КЛЮЧУ"= УДОВЛЕТВОРЕНИЕ
       ЭТА ЛЕГЕНДА – ПОДЧИНЕНИЕ "КЛЮЧУ"= УДОВЛЕТВОРЕНИЕ
       ЭТА ЛЕГЕНДА – ПОДЧИНЕНИЕ "КЛЮЧУ"= УДОВЛЕТВОРЕНИЕ
       ВИЗУАЛЬНО – ЧЛЕН ВОЗБУЖДЕН
       ВИЗУАЛЬНО – ЧЛЕН ВОЗБУЖДЕН
       ВИЗУАЛЬНО – ЧЛЕН ВОЗБУЖДЕН
       ЭТА ЛЕГЕНДА – ПОДЧИНЕНИЕ "КЛЮЧУ"= УДОВЛЕТВОРЕНИЕ
       ЭТА ЛЕГЕНДА – ПОДЧИНЕНИЕ "КЛЮЧУ"= УДОВЛЕТВОРЕНИЕ
       ВИЗУАЛЬНО – ЖЕНЩИНА УЛЫБАЕТСЯ ВОЗБУЖДЕННОМУ ЧЛЕНУ
       ВИЗУАЛЬНО – ЖЕНЩИНА УЛЫБАЕТСЯ ВОЗБУЖДЕННОМУ ЧЛЕНУ
       ВИЗУАЛЬНО – ЖЕНЩИНА УЛЫБАЕТСЯ ВОЗБУЖДЕННОМУ ЧЛЕНУ
       ЭТА ЛЕГЕНДА – ПОДЧИНЕНИЕ "КЛЮЧУ"= УДОВЛЕТВОРЕНИЕ
       ЭТА ЛЕГЕНДА – ПОДЧИНЕНИЕ "КЛЮЧУ"= УДОВЛЕТВОРЕНИЕ
       ВИЗУАЛЬНО – МУЖЧИНА ОВЛАДЕВАЕТ ЖЕНЩИНОЙ СЗАДИ
       ВИЗУАЛЬНО – МУЖЧИНА ОВЛАДЕВАЕТ ЖЕНЩИНОЙ СЗАДИ
       ВИЗУАЛЬНО – МУЖЧИНА ОВЛАДЕВАЕТ ЖЕНЩИНОЙ СЗАДИ
       ЭТА ЛЕГЕНДА – ПОДЧИНЕНИЕ "КЛЮЧУ"= УДОВЛЕТВОРЕНИЕ
       ЭТА ЛЕГЕНДА – ПОДЧИНЕНИЕ "КЛЮЧУ"= УДОВЛЕТВОРЕНИЕ
       ВИЗУАЛЬНО – МУЖЧИНА ОВЛАДЕВАЕТ ЖЕНЩИНОЙ
       0085 ВИЗУАЛЬНО – МУЖЧИНА ОВЛАДЕВАЕТ ЖЕНЩИНОЙ
       0086 ВИЗУАЛЬНО – МУЖЧИНА ОВЛАДЕВАЕТ ЖЕНЩИНОЙ
       0087 ЭТА ЛЕГЕНДА – ПОДЧИНЕНИЕ "КЛЮЧУ"= УДОВЛЕТВОРЕНИЕ
       0088 ЭТА ЛЕГЕНДА – ПОДЧИНЕНИЕ "КЛЮЧУ"= УДОВЛЕТВОРЕНИЕ
       0089 ВИЗУАЛЬНО – ЛИЦО ЖЕНЩИНЫ ВЫРАЖАЕТ НАСЛАЖДЕНИЕ
       0090 ВИЗУАЛЬНО – ЛИЦО ЖЕНЩИНЫ ВЫРАЖАЕТ НАСЛАЖДЕНИЕ
       0091 ВИЗУАЛЬНО – ЛИЦО ЖЕНЩИНЫ ВЫРАЖАЕТ НАСЛАЖДЕНИЕ
       0092 ЭТА ЛЕГЕНДА – ПОДЧИНЕНИЕ "КЛЮЧУ"= УДОВЛЕТВОРЕНИЕ
       0093 ЭТА ЛЕГЕНДА – ПОДЧИНЕНИЕ "КЛЮЧУ"= УДОВЛЕТВОРЕНИЕ
       0094 ВИЗУАЛЬНО – СЕМЯИЗВЕРЖЕНИЕ
       0095 ЭТА ЛЕГЕНДА – ПОДЧИНЕНИЕ "КЛЮЧУ"= УДОВЛЕТВОРЕНИЕ
       0096 ВИЗУАЛЬНО – СЕМЯИЗВЕРЖЕНИЕ
       0097 ЭТА ЛЕГЕНДА – ПОДЧИНЕНИЕ "КЛЮЧУ"= УДОВЛЕТВОРЕНИЕ
       0098 ВИЗУАЛЬНО – ЛИЦО ЖЕНЩИНЫ ВЫРАЖАЕТ НАСЛАЖДЕНИЕ
       0099 ЭТА ЛЕГЕНДА – ПОДЧИНЕНИЕ "КЛЮЧУ"= УДОВЛЕТВОРЕНИЕ
       0100 ВИЗУАЛЬНО – СЕМЯИЗВЕРЖЕНИЕ
 
      Клингер заметил:
      – Так член не встает, пока зрителю не втолкуют, что подчинение "ключу" значит удовлетворение?
      – Вот именно. И ты заметил, что представлены как женский, так и мужской оргазмы. Эта программа будет эффективна для обоих полов.
      – Эти кадры из какого-то порнофильма?
      – Их снял специально для меня один профессиональный постановщик порнушек в Нью-Йорке, – ответил Салсбери, напяливая очки на нос и вытирая вспотевший лоб. – У него были указания использовать только самых привлекательных актеров. Он снимал при обычном освещении, но я сделал копию особым образом, она воспринимается ниже порога узнавания. А затем я соединил сексуальные картинки с прямыми командами. – Он отложил несколько распечаток. – Эта первая часть длится еще сорок секунд. Потом наступает двухсекундная пауза, и следующее сообщение представлено по тому же образцу.
 
       0143 ВИЗУАЛЬНО – ЖЕНЩИНА ЛАСКАЕТ КЛИТОР
       0144 ВИЗУАЛЬНО – ЖЕНЩИНА ЛАСКАЕТ КЛИТОР
       0145 ВИЗУАЛЬНО – МУЖЧИНА ПОГЛАЖИВАЕТ ЧЛЕН
       0146 ВИЗУАЛЬНО – МУЖЧИНА ПОГЛАЖИВАЕТ ЧЛЕН
       0147 ВИЗУАЛЬНО – МУЖЧИНА ПОГЛАЖИВАЕТ ЧЛЕН
       0148 ЭТА ЛЕГЕНДА – ПОДЧИНЕНИЕ "КЛЮЧУ"= НЕВОЗМОЖНОСТЬ НЕУДАЧИ
       0149 ЭТА ЛЕГЕНДА – ПОДЧИНЕНИЕ "КЛЮЧУ"= НЕВОЗМОЖНОСТЬ НЕУДАЧИ
       0150 ЭТА ЛЕГЕНДА – ПОДЧИНЕНИЕ "КЛЮЧУ"= НЕВОЗМОЖНОСТЬ НЕУДАЧИ
       0151 ВИЗУАЛЬНО – ЖЕНЩИНА УЛЫБАЕТСЯ ВОЗБУЖДЕННОМУ ЧЛЕНУ
       0152 ВИЗУАЛЬНО – ЖЕНЩИНА УЛЫБАЕТСЯ ВОЗБУЖДЕННОМУ ЧЛЕНУ-
       0153 ВИЗУАЛЬНО – ЖЕНЩИНА УЛЫБАЕТСЯ ВОЗБУЖДЕННОМУ ЧЛЕНУ
       0154 ЭТА ЛЕГЕНДА – ПОДЧИНЕНИЕ "КЛЮЧУ"= НЕВОЗМОЖНОСТЬ НЕУДАЧИ
       0155 ЭТА ЛЕГЕНДА – ПОДЧИНЕНИЕ "КЛЮЧУ"= НЕВОЗМОЖНОСТЬ НЕУДАЧИ
       0156 ВИЗУАЛЬНО – ЖЕНЩИНА ДОМИНИРУЕТ
       0157 ВИЗУАЛЬНО – ЖЕНЩИНА ДОМИНИРУЕТ
       0158 ВИЗУАЛЬНО – ЖЕНЩИНА ДОМИНИРУЕТ
       0159 ЭТА ЛЕГЕНДА – ПОДЧИНЕНИЕ "КЛЮЧУ"= НЕВОЗМОЖНОСТЬ НЕУДАЧИ
       0160 ЭТА ЛЕГЕНДА – ПОДЧИНЕНИЕ "КЛЮЧУ"= НЕВОЗМОЖНОСТЬ НЕУДАЧИ
       0161 ВИЗУАЛЬНО – ПОЛОВЫЕ СНОШЕНИЯ СЗАДИ
       0162 ВИЗУАЛЬНО – ПОЛОВЫЕ СНОШЕНИЯ СЗАДИ
       0163 ВИЗУАЛЬНО – ПОЛОВЫЕ СНОШЕНИЯ СЗАДИ
       0164 ЭТА ЛЕГЕНДА – ПОДЧИНЕНИЕ "КЛЮЧУ"= НЕВОЗМОЖНОСТЬ НЕУДАЧИ
       0165 ЭТА ЛЕГЕНДА – ПОДЧИНЕНИЕ "КЛЮЧУ"= НЕВОЗМОЖНОСТЬ НЕУДАЧИ
       0166 ВИЗУАЛЬНО – ЛИЦО ЖЕНЩИНЫ ВЫРАЖАЕТ НАСЛАЖДЕНИЕ
       0167 ВИЗУАЛЬНО – ЛИЦО ЖЕНЩИНЫ ВЫРАЖАЕТ НАСЛАЖДЕНИЕ
       0168 ВИЗУАЛЬНО – ЛИЦО ЖЕНЩИНЫ ВЫРАЖАЕТ НАСЛАЖДЕНИЕ
       0169 ЭТА ЛЕГЕНДА – ПОДЧИНЕНИЕ "КЛЮЧУ"= НЕВОЗМОЖНОСТЬ НЕУДАЧИ
       0170 ЭТА ЛЕГЕНДА – ПОДЧИНЕНИЕ "КЛЮЧУ"= НЕВОЗМОЖНОСТЬ НЕУДАЧИ
       0171 ВИЗУАЛЬНО – СЕМЯИЗВЕРЖЕНИЕ НА ЯГОДИЦЫ ЖЕНЩИНЫ
       0172 ЭТА ЛЕГЕНДА – ПОДЧИНЕНИЕ "КЛЮЧУ"= НЕВОЗМОЖНОСТЬ НЕУДАЧИ
       0173 ВИЗУАЛЬНО – СЕМЯИЗВЕРЖЕНИЕ НА ЯГОДИЦЫ ЖЕНЩИНЫ
       0174 ЭТА ЛЕГЕНДА – ПОДЧИНЕНИЕ "КЛЮЧУ"= НЕВОЗМОЖНОСТЬ НЕУДАЧИ
       0175 ВИЗУАЛЬНО – ЛИЦО ЖЕНЩИНЫ ВЫРАЖАЕТ НАСЛАЖДЕНИЕ
 
      – То, что я вижу, лишь часть, – заметил Клингер. – И сколько здесь таких "легенд"?
      Они стояли возле одного из компьютеров. Салсбери склонился к клавиатуре.
      Один из смонтированных на стене экранов вспыхнул, на нем стали появляться строки:
 
       ПЕРВАЯ СТАДИЯ ПРЯМЫХ СООБЩЕНИЙ ПРОГРАММЫ
       "КЛЮЧ-ЗАМОК" В ПОРЯДКЕ СЛЕДОВАНИЯ:
       01 ПОДЧИНЕНИЕ "КЛЮЧУ "= УДОВЛЕТВОРЕНИЕ
       02 ПОДЧИНЕНИЕ "КЛЮЧУ" = НЕВОЗМОЖНОСТЬ НЕУДАЧИ
       03 ПОДЧИНЕНИЕ "КЛЮЧУ" = НЕВОЗМОЖНОСТЬ СТРАХА
       04 ПОДЧИНЕНИЕ "КЛЮЧУ" = НЕВОЗМОЖНОСТЬ ВИНЫ
       05 ПОДЧИНЕНИЕ "КЛЮЧУ" = СВОБОДА ОТ ТРЕВОГИ.
       06 ПОДЧИНЕНИЕ "КЛЮЧУ" = СВОБОДА ОТ МОРАЛЬНЫХ ДОГМ
       07 ПОДЧИНЕНИЕ "КЛЮЧУ" = СВОБОДА ОТ ОТВЕТСТВЕННОСТИ
       08 ПОДЧИНЕНИЕ "КЛЮЧУ" "СВОБОДА ОТ ДЕПРЕССИИ
       09 ПОДЧИНЕНИЕ "КЛЮЧУ" = СВОБОДА ОТ НАПРЯЖЕННОСТИ
       10 ПОДЧИНЕНИЕ "КЛЮЧУ" = УДОВЛЕТВОРЕНИЕ
       11 ПОДЧИНЕНИЕ "КЛЮЧУ" = СЧАСТЬЕ
       12 ПОДЧИНЕНИЕ "КЛЮЧУ" = ТВОЕ ВЕЛИЧАЙШЕЕ ЖЕЛАНИЕ
 
      Салсбери коснулся клавиатуры, и экран погас.
      – Эти серии трижды повторяются в фильме.
      – То же самое на следующий вечер? – спросил Клингер.
      – Нет. – Салсбери взял с сиденья кресла у пульта управления другую распечатку. – Первая минута, как и на начальной стадии, нужна, чтобы безраздельно завладеть вниманием подопытных. Разница между первой и второй стадиями становится очевидной уже со следующей минуты.
 
       0061 ВИЗУАЛЬНО – ЖЕНЩИНА ПЛАЧЕТ
       0062 ВИЗУАЛЬНО – ЖЕНЩИНА ПЛАЧЕТ
       0063 ВИЗУАЛЬНО – ЖЕНЩИНА ПЛАЧЕТ
       0064 ВИЗУАЛЬНО – МУЖЧИНА ПЛАЧЕТ
       0065 ВИЗУАЛЬНО – МУЖЧИНА ПЛАЧЕТ
       0066 ЭТА ЛЕГЕНДА – ОТКАЗ ПОДЧИНИТЬСЯ "КЛЮЧУ"=БОЛЬ
       0067 ЭТА ЛЕГЕНДА – ОТКАЗ ПОДЧИНИТЬСЯ "КЛЮЧУ"=БОЛЬ
       0068 ВИЗУАЛЬНО – ЖЕНЩИНА ВСЯ В КРОВИ, КРИЧИТ
       0069 ВИЗУАЛЬНО – ЖЕНЩИНА ВСЯ В КРОВИ, КРИЧИТ
       0070 ЭТА ЛЕГЕНДА – ОТКАЗ ПОДЧИНИТЬСЯ "КЛЮЧУ"=БОЛЬ
       0071 ЭТА ЛЕГЕНДА – ОТКАЗ ПОДЧИНИТЬСЯ "КЛЮЧУ"=БОЛЬ
       0072 ВИЗУАЛЬНО – МУЖЧИНА ВЕСЬ В КРОВИ, КРИЧИТ
       0073 ВИЗУАЛЬНО – МУЖЧИНА ВЕСЬ В КРОВИ, КРИЧИТ
       0074 ЭТА ЛЕГЕНДА – ОТКАЗ ПОДЧИНИТЬСЯ "КЛЮЧУ"=БОЛЬ
       0075 ЭТА ЛЕГЕНДА – ОТКАЗ ПОДЧИНИТЬСЯ "КЛЮЧУ"=БОЛЬ
       0076 ВИЗУАЛЬНО – ЖЕНЩИНА ВСЯ В КРОВИ, КРИЧИТ
       0077 ВИЗУАЛЬНО – МУЖЧИНА ВЕСЬ В КРОВИ, КРИЧИТ
       0078 ЭТА ЛЕГЕНДА – ОТКАЗ ПОДЧИНИТЬСЯ "КЛЮЧУ"=БОЛЬ
       0079 ЭТА ЛЕГЕНДА – БОЛЬ, БОЛЬ, БОЛЬ, БОЛЬ
       0080 НЕТ СОДЕРЖАНИЯ
       0081 НЕТ СОДЕРЖАНИЯ
       0082 ВИЗУАЛЬНО – ЖЕНЩИНА УЛЫБАЕТСЯ ВОЗБУЖДЕННОМУ ЧЛЕНУ
 
      – Вторая стадия программы содержит чередование негативного и позитивного воздействия, – пояснил Салсбери. – Следующие двадцать пять секунд отведены сексуальному воздействию, вроде того, что отражено в первой распечатке. Пролистай немного вперед.
 
       0110 ВИЗУАЛЬНО – ОСКАЛЕННАЯ МОРДА ВОЛКА
       0111 ВИЗУАЛЬНО – ОСКАЛЕННАЯ МОРДА ВОЛКА
       0112 ВИЗУАЛЬНО – СКОРПИОН ЖАЛИТ МЫШЬ
       0113 ВИЗУАЛЬНО – СКОРПИОН ЖАЛИТ МЫШЬ
       0114 ВИЗУАЛЬНО – ГРОБ
       0115 ВИЗУАЛЬНО – ГРОБ
       0116 ВИЗУАЛЬНО – ГРОБ
       0117 ЭТА ЛЕГЕНДА – ОТКАЗ ПОДЧИНИТЬСЯ "КЛЮЧУ"=СМЕРТЬ
       0118 ЭТА ЛЕГЕНДА – ОТКАЗ ПОДЧИНИТЬСЯ "КЛЮЧУ"=СМЕРТЬ
       0119 ВИЗУАЛЬНО – ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ ЧЕРЕП
       0120 ВИЗУАЛЬНО – ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ ЧЕРЕП
       0121 ВИЗУАЛЬНО – РАЗЛАГАЮЩИЙСЯ ТРУП
       0122 ЭТА ЛЕГЕНДА – ОТКАЗ ПОДЧИНИТЬСЯ "КЛЮЧУ"=СМЕРТЬ
       0123 ВИЗУАЛЬНО – РАЗЛАГАЮЩИЙСЯ ТРУП
       0124 ЭТА ЛЕГЕНДА – ОТКАЗ ПОДЧИНИТЬСЯ "КЛЮЧУ"=СМЕРТЬ
 
      Подняв глаза от распечатки, Клингер спросил:
      – Ты считаешь, что смерть так же эффективна, как секс, в давлении на подсознание?
      – Примерно, да. В рекламе, например, подсознательные команды могут использоваться в определенных мотивационных уравнениях со смертью так же, как и с сексом. По Вильсону Брайену Кею, несколько лет тому назад выпустившему книгу по манипулированию восприятием, первыми использовали символ смерти в рекламе производители виски "Кельверт"; эта реклама появилась в журналах в 1971 году. С тех пор символы смерти стали обычными инструментами для многих рекламных агентств.
      Откладывая в сторону вторую распечатку, генерал спросил:
      – А что там на третьей стадии? Что спрятано в фильме, который вы показываете им в третий вечер?
      У Салсбери в руках оказалась новая лента компьютерной распечатки.
      – Сначала в третьем фильме усиливаются сообщения и воздействия двух первых фильмов. Но в некоторых местах они разбиваются на десятые доли секунды, потому что теперь подопытных подготавливают к более быстрому приему информации – выстреливают ее, как из автомата. Как и в предыдущих фильмах, все начинается со второй минуты.
 
       0060 00 ВИЗУАЛЬНО – ЛИЦО ЖЕНЩИНЫ ВЫРАЖАЕТ НАСЛАЖДЕНИЕ
       0061 00 ЭТА ЛЕГЕНДА – ПОДЧИНЕНИЕ "КЛЮЧУ"=УДОВЛЕТВОРЕНИЕ
       0061 05 ВИЗУАЛЬНО – ЧЛЕН ВОЗБУЖДЕН
       0062 00 ВИЗУАЛЬНО – ЛИЦО ЖЕНЩИНЫ ВЫРАЖАЕТ НАСЛАЖДЕНИЕ
       0062 05 ЭТА ЛЕГЕНДА – ПОДЧИНЕНИЕ "КЛЮЧУ"=УДОВЛЕТВОРЕНИЕ
       0063 00 ВИЗУАЛЬНО – ЖЕНЩИНА КРИЧИТ
       0063 03 ВИЗУАЛЬНО – МУЖЧИНА КРИЧИТ
       0063 06 ВИЗУАЛЬНО – ОСКАЛЕННАЯ МОРДА ВОЛКА
       0063 09 ВИЗУАЛЬНО – СКОРПИОН ЖАЛИТ МЫШЬ
       0064 02 ВИЗУАЛЬНО – ГРОБ
       0064 05 ЭТА ЛЕГЕНДА – ОТКАЗ ПОДЧИНИТЬСЯ "КЛЮЧУ"=СМЕРТЬ
       0065 00 ВИЗУАЛЬНО – ЖЕНЩИНА ЦЕЛУЕТ ЧЛЕН
       0065 05 ВИЗУАЛЬНО – ЧЛЕН СКОЛЬЗИТ ПО ГРУДИ ЖЕНЩИНЫ
       0065 08 ВИЗУАЛЬНО – ЧЛЕН ПОГРУЖАЕТСЯ ВО ВЛАГАЛИЩЕ
       0066 00 ЭТА ЛЕГЕНДА – ОТКАЗ ПОДЧИНИТЬСЯ "КЛЮЧУ"=НЕВОЗМОЖНОСТЬ НЕУДАЧИ
       0066 05 ВИЗУАЛЬНО – РАНЕНАЯ ИСТЕКАЮЩАЯ КРОВЬЮ РУКА ЧЕЛОВЕКА
       0066 08 ВИЗУАЛЬНО – РАЗЛАГАЮЩИЙСЯ ТРУП
 
      Дальше и темп, и эмоциональное воздействие зрительных образов резко нарастали:
 
       0800 00 ВИЗУАЛЬНО – ПРОБИТАЯ ПУЛЕЙ ГОЛОВА ЧЕЛОВЕКА
       0800 02 ВИЗУАЛЬНО – МЕРТВЫЙ ВЬЕТНАМСКИЙ РЕБЕНОК
       0800 04 ВИЗУАЛЬНО – МУХИ КОПОШАТСЯ В КУСКЕ МЯСА
       0800 06 ВИЗУАЛЬНО – ОСКАЛЕННАЯ МОРДА КРЫСЫ
       0800 07 ВИЗУАЛЬНО – ОСКАЛЕННАЯ МОРДА ВОЛКА
       0800 08 ВИЗУАЛЬНО – ГРОБ
       0800 09 ВИЗУАЛЬНО – МУХИ КОПОШАТСЯ В КУСКЕ МЯСА
       0801 00 ЭТА ЛЕГЕНДА – ОТКАЗ ПОДЧИНИТЬСЯ "КЛЮЧУ"=СМЕРТЬ
       0801 02 ВИЗУАЛЬНО – ВОЗБУЖДЕННЫЙ ЧЛЕН
       0801 04 ВИЗУАЛЬНО – ЛИЦО ЖЕНЩИНЫ ВЫРАЖАЕТ НАСЛАЖДЕНИЕ
       0801 06 ВИЗУАЛЬНО – ЯЗЫК ЛАСКАЕТ КЛИТОР
       0801 08 ВИЗУАЛЬНО – ЖЕНЩИНА ЦЕЛУЕТ ЧЛЕН
       0801 09 ВИЗУАЛЬНО – ЧЛЕН ВО ВЛАГАЛИЩЕ
       0802 00 ВИЗУАЛЬНО – СЕМЯИЗВЕРЖЕНИЕ
       0802 62 ЭТА ЛЕГЕНДА – ПОДЧИНЕНИЕ "КЛЮЧУ"=ТВОЕ ВЕЛИЧАЙШЕЕ ЖЕЛАНИЕ
 
      И чем дальше, тем все быстрее и быстрее:
 
       2400 00 ВИЗУАЛЬНО – МЕРТВОЕ ЛИЦО РЕБЕНКА ПРИБЛИЖАЕТСЯ
       2400 01 ВИЗУАЛЬНО – МУХИ В КОНСКОМ НАВОЗЕ
       2400 02 ЭТА ЛЕГЕНДА – ОТКАЗ ПОДЧИНИТЬСЯ "КЛЮЧУ"=СМЕРТЬ
       2400 03 ВИЗУАЛЬНО – МУЖЧИНА ПОГЛАЖИВАЕТ КЛИТОР
       2400 04 ВИЗУАЛЬНО – ЖЕНЩИНА ЛИЖЕТ ЧЛЕН
       2400 05 ЭТА ЛЕГЕНДА – ПОКОРНОСТЬ "КЛЮЧУ"=СЧАСТЬЕ
       2400 06 ВИЗУАЛЬНО – ВЫВЕРНУТЫЕ КИШКИ
       2400 07 ЭТА ЛЕГЕНДА – ОТКАЗ = БОЛЬ
       2400 08 ЭТА ЛЕГЕНДА – ОТКАЗ = СМЕРТЬ
       2400 09 ВИЗУАЛЬНО – СЕМЯИЗВЕРЖЕНИЕ В РОТ ЖЕНЩИНЫ
       2401 00 ВИЗУАЛЬНО – ЛИЦО ЖЕНЩИНЫ ВЫРАЖАЕТ НАСЛАЖДЕНИЕ
       2401 01 ЭТА ЛЕГЕНДА – ПОДЧИНЕНИЕ = СЧАСТЬЕ
       2401 02 ЭТА ЛЕГЕНДА – ПОДЧИНЕНИЕ = БЛАЖЕНСТВО
 
      Наконец, все меньше времени уделяется движущимся образам и все больше – прямым командам:
 
       3600 00 ВИЗУАЛЬНО – МУХИ ШЕВЕЛЯТСЯ В КУСКЕ МЯСА
       3600 01 ЭТА ЛЕГЕНДА – ОТКАЗ = СМЕРТЬ
       3600 02 ВИЗУАЛЬНО – ДОХЛАЯ КОШКА
       3600 03 ЭТА ЛЕГЕНДА – ПОДЧИНИСЬ "КЛЮЧУ"
       3600 04 ЭТА ЛЕГЕНДА – ПОДЧИНИСЬ, ПОДЧИНИСЬ, ПОДЧИНИСЬ
       3600 05 ВИЗУАЛЬНО – ЖЕНЩИНА ЛИЖЕТ ЧЛЕН
       3600 06 ЭТА ЛЕГЕНДА – ПОДЧИНЕНИЕ = ЖИЗНЬ
       3600 07 ЭТА ЛЕГЕНДА – ПОДЧИНИСЬ "КЛЮЧУ"
       3600 08 ВИЗУАЛЬНО – СЕМЯИЗВЕРЖЕНИЕ НА БЕДРО ЖЕНЩИНЫ
       3600 09 ЭТА ЛЕГЕНДА – ПОДЧИНИСЬ "КЛЮЧУ"
       3600 10 ЭТА ЛЕГЕНДА – ЖИЗНЬ, ЖИЗНЬ, ЖИЗНЬ
 
      – И так по этой дорожке до конца фильма, – пояснил Салсбери. – Последние пятнадцать минут, когда информации о сексе и смерти переплетаются, представление о кодовых фразах программы "ключ-замок" также непрестанно внедряется в самую глубину подсознания зрителей.
      – И этого достаточно?
      – Благодаря наркотику, который делает их восприимчивыми к подсознательным командам, – да, достаточно.
      – И они понятия не имеют, что посмотрели все это?
      – Если бы они знали, то программа не оказала бы на них никакого воздействия. Она обращена непосредственно к одному лишь подсознанию и полностью минует естественную способность сознательного мышления разумно усваивать информацию.
      Клингер отодвинул кресло оператора от пульта управления и уселся в него. Левой рукой он поглаживал колено. Рука была столь волосатой, что напомнила Салсбери крысу из сточной трубы. Генерал поглаживал одну руку второй, не менее заросшей, обдумывая только что увиденное. Наконец он проговорил:
      – Наши три наемника. Когда они прошли все три стадии программы?
      – Тридцать дней назад. Я осматривал их и изучал их готовность к подчинению в течение последних нескольких недель.
      – Хотя бы кто-нибудь из них среагировал так же, как Кингман?
      – У всех были дурные сны, – ответил Салсбери. – Вероятно, касающиеся того, что они видели в скрытом фильме. Но припомнить они ничего не смогли. Более того, у всех были страшная ночная дрожь и жестокая тошнота. Но они выжили.
      – Возникли какие-нибудь другие осложнения?
      – Никаких.
      – Нет слабых мест в программе? Ни одного раза, когда они бы отказались подчиниться вам?
      – Пока ни одного подобного случая. Через несколько минут, когда мы подвергнем их заключительному испытанию, мы узнаем, есть ли у нас над ними полный контроль. Если нет, мне придется начать сначала. Если же да, тогда – шампанское!
      Клингер вздохнул.
      – Полагаю, мы выясним что-то важное. Думаю, это контрольное испытание совершенно необходимо.
      – Совершенно необходимо.
      – Не нравится мне это.
      – Разве ты не служил во Вьетнаме?
      – Как одно связано с другим?
      – Тебе и раньше приходилось посылать людей на смерть.
      Сморщившись, Клингер возразил:
      – Но всегда с честью. Всегда с честью. Но ведь нет, черт побери, никакой чести в том, что происходит здесь!
      "Честь, – с кислой миной подумал Салсбери. – Да ты такой же идиот, как и Леонард. Нет ни рая, ни такой чепухи, как честь. Только то чего-нибудь стоит, что дает возможность заполучить все, что тебе хочется. Ты знаешь, и я знаю, и даже Леонард, когда он смиренно склоняется над фруктовницей на завтраке с Билли Грэхэмом и Президентом в Белом Доме, тоже это знает, – но лишь один я не боюсь признаться в этом самому себе".
      Вставая, Клингер бросил:
      – Ладно. Давай с этим покончим. Где они?
      – В соседней комнате. Ждут.
      – Они знают, что им предстоит сделать?
      – Нет. – Салсбери подошел к своему рабочему столу, включил кнопку связи и произнес в микрофон:
      – Роснер, Холбрук и Пикард. Войдите. Мы готовы принять вас.
      Через несколько секунд дверь открылась, и в лабораторию вошли трое мужчин.
      – Станьте на середину комнаты, – попросил Салсбери.
      Они выполнили его указание.
      – Вы уже открыли их с помощью кодовой фразы? – поинтересовался Клингер.
      – Перед вашим приходом.
      Первый из вошедших, несмотря на то, что ему было далеко за тридцать, едва ли не сорок, выглядел как заядлый уличный панк. Стройный, но жилистый и крепкий. Немного выше пяти футов. Весь какой-то темный. Темные волосы зачесаны назад и серебрятся на висках. Его манера стоять, широко расставив ноги, перенеся на пальцы весь свой вес, свидетельствовала о том, что он находится в непрестанной готовности двигаться вперед и двигаться быстро. Лицо сморщенное, глаза посажены слишком близко, губы тонкие, словно серовато-розовая полоска над острым подбородком.
      – Это Роснер, – представил его Клингеру Салсбери. – Глен Роснер. Американец. Он был по найму солдатом около шестнадцати лет.
      – Привет, – сказал Роснер.
      – Никто из вас не должен говорить, пока вам не прикажут, – заявил Салсбери. – Это понятно?
      – Да, – эхом отозвались три голоса. Второй мужчина был приблизительно тех же лет, что и первый, но кроме этого, никакого другого сходства между ними не было. Выше шести футов. Рослый, сухощавый, производил приятное впечатление. Рыжеватые светлые волосы плотно прилегали к голове. Широкое лицо. Тяжелые челюсти. Серьезное выражение было присуще его лицу столь долгие годы, что, казалось, уже не могло измениться. Он был похож на одного из тех многочисленных отцов, которые устанавливают сыновьям непреложные правила, порют ребенка, по крайней мере, два раза в неделю, разговаривают грубо, действуют напористо, толкая сыновей, вроде Глена Роснера, на путь уличного хулигана и бродяги. Салсбери представил.
      – Это Питер Холбрук. Он британец. Двадцать лет служил наемником, с двадцатидвухлетнего возраста.
      Последний мужчина был не старше тридцати, его, одного из трех, можно было бы назвать красивым. Шесть футов роста, стройный и мускулистый. Густая темная шевелюра. Широкие брови. Большие серо-зеленые глаза с длинными ресницами, о которых мечтала бы любая женщина. Правильные черты лица, с особенно мощно очерченными скулами и подбородком. Чем-то он напоминал молодого Рекса Харрисона.
      – Мишель Пикард, – объявил Салсбери. – Француз. Бегло говорит по-английски. Четыре года отслужил наемником.
      – С которого начнем? – спросил Клингер.
      – Думаю, с Пикарда.
      – Тогда давай скорее покончим с этим. Салсбери повернулся к Роснеру и сказал:
      – Глен, там на моем столе лежит сверток в холщовой ткани. Принеси его сюда.
      Роснер отошел и вернулся со свитком.
      – Питер, помоги ему расстелить материю на полу.
      Минуту спустя холщовая простыня длиной в девять футов была расстелена посредине комнаты.
      – Мишель, встань на середину простыни.
      Француз подчинился.
      – Мишель, кто я?
      – Ты "ключ".
      – А ты кто?
      – Я "замок".
      – Ты будешь делать то, что я тебе прикажу.
      – Да. Разумеется, – ответил Пикард.
      – Расслабься, Мишель. Ты хорошо отдохнул.
      – Да. Я чувствую себя отлично.
      – Ты очень счастлив. Пикард улыбнулся.
      – Ты останешься счастливым, невзирая на то, что случится с тобой в ближайшие несколько минут. Это понятно?
      – Да.
      – Ты не сделаешь попытки помешать Питеру и Глену выполнить все, что я им прикажу, невзирая на то, какие это будут приказы. Это понятно?
      – Да.
      Вытащив из кармана своего белого лабораторного халата моток тяжелой нейлоновой бечевки длиной в три фута, Салсбери велел:
      – Питер, возьми это. Обвяжи шнуром горло Мишеля, как будто ты собираешься задушить его – но больше ничего не делай.
      Холбрук сделал шаг к французу и накинул петлю ему на шею.
      – Мишель, тебе хорошо?
      – О да. Мне очень хорошо.
      – Держи руки по швам. Так их и держи, пока я не разрешу тебе ими двигать.
      По-прежнему улыбаясь, Пикард согласился:
      – Ладно.
      – Пожалуйста, улыбайся все время, сколько только сможешь.
      – Да.
      – И даже когда ты уже не в состоянии будешь улыбаться, то все равно должен знать, что все происходящее – к лучшему.
      Пикард улыбался.
      – Глен, ты будешь наблюдать. Тебе не придется быть вовлеченным в драму, которую разыграют эти двое.
      – Мне не придется участвовать в драме, – повторил Роснер.
      – Питер, ты будешь делать то, что я тебе велю. Великан кивнул.
      – Без колебаний.
      – Без колебаний.
      – Души Мишеля.
      Было незаметно, чтобы улыбка на лице француза померкла.
      Затем Холбрук стянул концы бечевки.
      Рот Пикарда раскрылся. Казалось, он пытается кричать, но не может издать ни звука. Он начал задыхаться.
      Хотя на Холбруке была рубашка с длинными рукавами, Салсбери увидел, как напряглись стальные мускулы на его мощных руках.
      Каждый раз, когда Пикард пытался вдохнуть, воздух со слабым сипом лишь вырывался из его легких. Глаза его закатились. Лицо стало пунцовым.
      – Затяни потуже, – велел Холбруку Салсбери.
      Англичанин повиновался. Казалось, жуткая усмешка, вызванная не жестокостью, а усилием, – перекосила лицо Пикарда, превратила его в маску смерти.
      Пикард упал напротив Холбрука.
      Холбрук отступил.
      Тело Пикарда сжалось в конвульсии.
      Его руки были прижаты к бокам. Он не сделал ни малейшего усилия, чтобы спасти себя.
      – Силы небесные! – пробормотал Клингер, удивленный, подавленный, способный говорить лишь прерывистым шепотом.
      Скорчившийся Пикард потерял контроль над своим мочевым пузырем и кишечником.
      Салсбери был доволен, что он догадался подстелить простыню.
      Через несколько секунд Холбрук отошел от Пикарда: задание было выполнено. Бечевка оставила глубокие красные следы на ладонях его рук.
      Салсбери вытащил еще моток шнура из другого кармана халата и протянул Роснеру.
      – Ты знаешь, что это, Глен?
      – Да. – Тот бесстрастно наблюдал за сценой убийства.
      – Глен, я хочу, чтобы ты отдал эту бечевку Питеру.
      Даже не помедлив в раздумье, Роснер вложил вторую бечевку в руки англичанина.
      – Теперь повернись спиной к Питеру. Роснер повернулся.
      – Ты спокоен, Глен?
      – Нет.
      – Успокойся. Расслабься. Ни о чем не беспокойся.
      Это приказ.
      Лицо Роснера разгладилось.
      – Как ты себя чувствуешь, Глен?
      – Я спокоен.
      – Хорошо. Ты не будешь препятствовать Питеру выполнять приказы, которые я буду отдавать ему, невзирая на то, что это будут за приказы.
      – Я не буду вмешиваться, – сказал Роснер. Салсбери повернулся к англичанину.
      – Оберни веревку вокруг шеи Глена, так же, как делал с Мишелем.
      Мастерски закинув веревку на шею очередной жертве, Холбрук с готовностью ожидал новых приказаний.
      – Глен, – обратился Салсбери к жертве, – ты чувствуешь напряженность?
      – Нет, я спокоен.
      – Это чудесно. Просто чудесно. Продолжай оставаться спокойным. Теперь я отдаю приказ Питеру убить тебя – и ты разрешишь ему сделать это. Ясно?
      – Да. Я понял. – Безучастное выражение на лице Роснера не изменилось.
      – Ты разве не хочешь жить?
      – Нет, я хочу жить.
      – Тогда почему ты собираешься умереть?
      – Я.., я… – Он выглядел растерянным.
      – Ты собираешься умереть и позволяешь убить себя, потому что отказ подчиниться "ключу" в любом случае означает боль и смерть. Ведь так, Глен?
      – Да, именно так.
      Салсбери вблизи изучал обоих мужчин, чтобы разглядеть признаки паники. Ничего подобного. Никаких следов стресса.
      Запах от растерзанного тела Мишеля Пикарда распространялся все сильнее, и вонь становилась невыносимой.
      Роснер отлично знал, что нечто подобное случится и с ним. Он видел, как умирал Мишель, и ему было сказано, что он умрет точно так же. И все же он стоял не двигаясь, без всякого страха.
      Скорее, он совершил бы самоубийство, сам покончил бы с собой, нежели ослушался "ключа". В действительности, неповиновение было буквально немыслимо для него.
      – Полнейший контроль, – признал генерал. – И все же они не выглядят и не ведут себя, как зомби.
      – Потому что они не зомби. Ничего сверхъестественного не происходит, никаких потусторонних сил. Просто последнее достижение в управлении поведением. – Салсбери был окрылен. – Питер, верни мне шнур. Спасибо. Вы оба все выполнили отлично. Исключительно хорошо. А теперь заверните тело Мишеля в простыню и отнесите в соседнюю комнату. Ждите там дополнительных приказаний.
      Словно два подсобных рабочих, обсуждающих, как сподручнее будет перетащить груду кирпичей с одного места на другое, Роснер с Холбруком быстро обговорили детали предстоящей работы. Решив, как удобнее завернуть и оттащить тело, они приступили к делу.
      – Примите поздравления, – произнес Клингер. Пот струился по его липу. Холодный, жестокий, с ледяным взглядом, Эрнст Клингер был весь в поту, мокрый, словно поросенок.
      "Так что ты теперь думаешь о мигающих компьютерных лампочках? – забавлялся мысленно Салсбери. – Они все такие же по-рождественски праздничные, как и десять минут назад?"
 

***

 
      По компьютерному залу распространялся запах лимонов. Салсбери опрыскал помещение освежителем воздуха, чтобы избавиться от запаха кала и мочи.
      Вынув бутылку виски из шкафчика, он плеснул себе немного в стакан, чтобы отметить событие.
      Клингер предпочел двойную порцию, желая успокоить нервы. Выпив, он спросил:
      – И что теперь?
      – Полевые испытания.
      – Ты упоминал об этом и раньше. Но зачем? Почему мы не можем приступить к выполнению плана на Ближнем Востоке, как предлагал Леонард в Тахо еще два года назад? Мы же знаем, что программа воздействия на подсознание действует.
      – Я добился желаемых результатов с Холбруком, Роснером и Пикардом, – согласился Салсбери, потягивая виски. – Но из этого не следует, что каждый обязательно будет реагировать так же, как они. Я не могу быть уверен в программе, пока не испытаю ее, подвергнув воздействию подсознательных команд и обследованиям несколько сотен человек обоих полов и всех возрастов. Более того, наши трое добровольцев подверглись испытаниям в стерильных лабораторных условиях. Прежде чем мы приступим к выполнению рискованного плана, вроде того, что предстоит осуществить на Ближнем Востоке, где нам придется создавать новые серии подсознательных команд воздействия для людей другой культуры и на другом языке, мы просто должны узнать, каковы будут результаты в полевых условиях.
      Клингер налил себе еще виски. Поднося стакан к губам, он не смог скрыть страх. Всего на секунду-другую, не больше, отразился тот на его лице. Делая вид, что задумался о полевых испытаниях, генерал уставился на жидкость в своем стакане, а потом перевел взгляд на бутылку и стакан Салсбери.
      Засмеявшись, Салсбери успокоил:
      – Не волнуйся, Эрнст. В свой "Джек Дэниельс" я не стал бы подливать наркотик. Кроме того, ты же не потенциальный объект испытаний. Ты мой партнер.
      Клингер кивнул. И все же отставил стакан, не прикоснувшись на сей раз к виски.
      – И где ты собираешься провести подобное испытание?
      – Черная речка, штат Мэн. Это маленький городок возле канадской границы.
      – Почему именно там?
      Салсбери подошел к ближайшему пульту управления и набрал команду. Печатая, он проговорил:
      – Два месяца назад я составил список основных требований, предъявляемых к идеальному для испытаний поселению.
      На всех экранах стала появляться одна и та же информация:
 
       ДАННЫЕ ПО ПОЛЕВЫМ ИСПЫТАНИЯМ "КЛЮЧ-ЗАМОК"
 
       1а. ПОСЕЛЕНИЕ ДОЛЖНО БЫТЬ НЕБОЛЬШИМ ГОРОДОМ И ВСЕ ЖЕ ИМЕТЬ ТРЕБУЕМОЕ КОЛИЧЕСТВО ИСПЫТУЕМЫХ ДЛЯ СТАТИСТИЧЕСКОГО УЧЕТА
       1б. ЧЕРНАЯ РЕЧКА, МЭН. НАСЕЛЕНИЕ 402
       ПОСЕЛОК НА ЛЕСОЗАГОТОВКАХ. НАСЕЛЕНИЕ 188
       ДОПОЛНИТЕЛЬНОЕ НАСЕЛЕНИЕ НА РАССТОЯНИИ 5 МИЛЬ – НЕТ
 
      – Поселок на лесозаготовках? – переспросил Клингер.
      – Этот городок работает на "Бит юнион сэплай", поставляет лес. Почти все в Черной речке работают на "Бит юнион" или обслуживают работающих там. Компания возвела возле леса настоящий поселок: бараки, здание церкви, места для отдыха, службы – все для неженатых рабочих, которые не хотят тратиться на комнату или квартирку в городе.
 
       2а. ПОСЕЛЕНИЕ С ОБЩЕПРИНЯТЫМИ СОЦИАЛЬНЫМИ НОРМАМИ ДОЛЖНО БЫТЬ ГЕОГРАФИЧЕСКИ ИЗОЛИРОВАННО
       2б. БЛИЖАЙШИЙ К ЧЕРНОЙ РЕЧКЕ ГОРОД – В 30 МИЛЯХ ВТОРОЙ БЛИЖАЙШИЙ К ЧЕРНОЙ РЕЧКЕ ГОРОД – В 62 МИЛЯХ
 
       НАЗЕМНЫЕ ПУТИ К ЧЕРНОЙ РЕЧКЕ
       1 – ГОСУДАРСТВЕННОЕ СКОРОСТНОЕ ШОССЕ
       2 – ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА – ОДНОКОЛЕЙКА ТОЛЬКО ДЛЯ ПРОМЫШЛЕННОГО ТРАНСПОРТА
       РЕЧНЫЕ ПУТИ К ЧЕРНОЙ РЕЧКЕ -
       РЕЧКА СУДОХОДНА
       РЕГУЛЯРНОГО СООБЩЕНИЯ НЕТ
       ВОЗДУШНЫЕ СРЕДСТВА СООБЩЕНИЯ – НЕТ
 
       3а. ПОСЕЛЕНИЕ ДОЛЖНО БЫТЬ ДОСТУПНО ДЛЯ ТРАНСЛЯЦИИ ОДНОЙ ИЛИ БОЛЬШЕ ТЕЛЕВИЗИОННЫХ СТАНЦИЙ
       3б. ПРИНИМАЕМЫЕ В ЧЕРНОЙ РЕЧКЕ ТЕЛЕСТАНЦИИ -
 
       1 АМЕРИКАНСКАЯ
       1 КАНАДСКАЯ
 
      – Насчет последнего – есть одна интересная деталь, – заметил Солсбери. – Американская станция существует благодаря финансированию "Фьючерс". По ночам и в выходные дни по ее каналу крутят бесконечное количество старых фильмов. Прежде всего мы узнаем программу передач этой станции. Тогда сможем изготовить копии всех фильмов, наложив на них программы, воздействующие на подсознание, а потом этими копиями подменим оригинальные пленки в фильмотеке станции.
      – Повезло.
      – И сэкономило нам время. Иначе пришлось бы "Фьючерс" заняться приобретением одной из станций, а на это ушли бы годы.
      – Но как ты можешь быть уверен, что люди в Черной речке будут смотреть именно прописанные тобой передачи?
      – А они получат воздействующие на подсознание приказы, которые мы введем в другие многочисленные средства информации. Например, даусоновский "Фонд христианской этики" сможет прогнать по обеим станциям десяток коммерческих роликов общественных служб за два дня до наших фильмов. Каждый из этих роликов будет заряжен очень мощной командой, принуждающей жителей города и поселка настраиваться в нужное время на нужный канал. Кроме того, мы разошлем по почте рекламу для нескольких компаний Леонарда, чтобы достичь еще более непосредственного воздействия. Каждый житель города получит по почте рекламки и какие-нибудь подарочки, вроде образцов мыла, шампуня и по три чистых фотопленки. Упаковки этих образцов будут напичканы командами воздействия на подкорку, побуждающими людей смотреть телепередачи в определенный день и в определенное время. Даже если получатель отшвырнет обертку, не разворачивая, все равно команда будет передана, потому что и конверт будет испещрен ее повторами. Основные журналы и газеты, которые доставляются в Черную речку, в период внедрения программы будут заполнены рекламами со скрытыми командами, которые заставят людей смотреть наше кино. – Он выложил все это на одном дыхании. – В городках, подобных Черной речке, обычно не бывает постоянно действующих кинотеатров. Но "Бит юнион" все же содержит один, и летом, по воскресеньям, там устраивают утренние сеансы для детей. Копии фильмов, которые будут демонстрировать на этих утренниках, будут подменены нами, так что воздействующие на подсознание команды заставят зрителей смотреть и телефильмы, содержащие программу "ключ-замок". Все радиостанции, вещающие на округу, будут давать в эфир полуминутные рекламные объявления, сотни объявлений с не различимыми слухом директивами, воздействующим на подсознание. И это только часть методов, которые мы используем. Как только мы промоем мозги всему населению, можно начинать – каждый окажется перед экраном телевизора в нужное время.
      – А как же те, у кого нет телевизора? – осведомился Клингер.
      – В таких местечках, как Черная речка, обычно мало развлечений, – ответил Салсбери. – В комнатах отдыха в поселке лесопилки установлено десять телевизоров. В городе практически нет дома, где не было бы телека. Но даже тех жителей, у кого нет телевизоров, первая же волна подсознательной директивной информации заставит посмотреть наши фильмы в домах своих друзей. Или родственников. Или соседей. Впервые Клингер взглянул на Салсбери с уважением.
      – Невероятно.
      – Спасибо.
      – А что же наркотик? Как будет введен он? Салсбери допил свое виски. Он чувствовал себя превосходно.
      – Город снабжается продуктами питания из единственного источника. Живущие в лагере лесопилки мужчины покупают все необходимое в местном магазинчике. В городе жители пользуются универсамом Эдисона. У Эдисона нет конкурентов. Он снабжает даже единственного в городе ресторатора. А в магазинчик на лесопилке и в городской универсам товары поступают с одной оптовой базы в Августе.
      – Ах-х, – выдохнул генерал, улыбаясь.
      – Это отличная испытательная операция для Холбрука и Роснера. Они должны ночью забраться на склад и подменить несколько упаковок разных продуктов, предназначенных к отправке в Черную речку, – Салсбери ткнул пальцем в экран, на котором были напечатаны данные идеального поселения. – Четвертый пункт.
      Клингер поднял газа на экран рядом с собой.
 
       4а. В ПОСЕЛЕНИИ ДОЛЖЕН БЫТЬ ВОДОНАКОПИТЕЛЬ, ОБСЛУЖИВАЮЩИЙ НЕ МЕНЬШЕ 90 ПРОЦЕНТОВ НАСЕЛЕНИЯ
       4б. ВОДОНАКОПИТЕЛЬ В ЧЕРНОЙ РЕЧКЕ ОБСЛУЖИВАЕТ 100 ПРОЦЕНТОВ ЖИТЕЛЕЙ ГОРОДА И 100 ПРОЦЕНТОВ ЖИТЕЛЕЙ ЛАГЕРЯ ПРИ ЛЕСОПИЛКЕ
 
      – Обычно в лесных городках вроде этого, – сообщил Салсбери, – в каждом дворе есть свой колодец. Но лесопилке вода нужна для промышленных нужд, так что город процветает благодаря единому водоснабжению.
      – Как ты вычислил Черную речку? Где ты добыл всю эту информацию?
      Салсбери нажал кнопку на клавиатуре и стер данные с экранов.
      – В 1960 году Леонард принял на банковское обслуживание компанию под названием "Статистикал профайлз инкорпорейтед". Она выполняла все исследования по маркетингу для остальных его компаний и для фирм, которыми он не владел. Компания эта платила Бюро переписи за первоочередное предоставление ей банка данных. Мы воспользовались "Статистикал профайлз" для подыскивания идеального города для испытаний. Разумеется, там не знали, почему мы интересуемся городом, который отвечает именно таким требованиям.
      Нахмурившись, генерал поинтересовался:
      – А сколько людей в "Статистикал профайлз" было вовлечено в исследование?
      – Двое, – ответил Салсбери. – Я знаю, о чем ты думаешь. Не беспокойся. Им обоим предстоит погибнуть от несчастного случая еще до начала наших полевых исследований.
      – Я полагал, что мы пошлем Роснера и Холбрука наполнить наркотиками резервуар с водой.
      – А потом избавимся от них. Генерал поднял свои кустистые брови.
      – Убьем их?
      – Или прикажем им совершить самоубийство.
      – А почему просто не велеть им забыть все, что они сделали, просто выкинуть это из их памяти?
      – Это могло бы избавить их от допросов, если что-то изменится в худшую сторону. Но нас это не спасет. Мы-то не сможем выкинуть из памяти то, что заставили их совершить. Если во время полевого испытания возникнут проблемы – серьезные проблемы, из-за которых вся операция провалится, если дело так обернется, что Роснера и Холбрука заметят у водосборника или они оставят какие-то следы, – ну, мы же не хотим, чтобы власти заподозрили нас в связи с Гленом и Питером.
      – Какая же проблема может оказаться настолько серьезной?
      – Любая. И никакая. Я не знаю. Подумав немного, Клингер произнес:
      – Да, думаю, ты прав.
      – Я знаю, что это так.
      – Ты уже назначил дату? Для полевых испытаний?
      – Мы должны быть готовы к августу, – ответил Салсбери.

       Пятница, 26 августа 1977 года
 
      Та-та-та-та-та-та-та… После содеянного над Брендой Маклин Салсбери находил в себе силы сопротивляться искушению. В любой момент он мог установить полный контроль над любой другой смазливой женщиной, мог овладеть ею, а затем стереть в ее мозгу все воспоминания об этом событии. Ему придавало силы сознание, что отныне все эти сучки принадлежат ему, стоит лишь поманить. Как только он убедится, что "полевые испытания" увенчались полным успехом и опасность разоблачения более не угрожает ему, – он овладеет каждой, какую пожелает. Сучками. Животными. Маленькими животными. Целыми дюжинами. Всеми ими. Он знал, что будущее сулит ему бесконечную сладострастную оргию, поэтому на некоторое время вполне мог позволить себе обуздать собственные желания. Он ходил из дома в дом, применяя ключ-фразу, расспрашивая подопытных, наблюдая и проверяя. Отказывая себе во многом, упорно работал, делая свое дело. Проверяя себя очень строго… Он гордился собственной силой воли.
      Этим утром его сила воли пошатнулась. На протяжении последних четырех ночей его сон прерывался гротесковыми видениями, в которых ему являлись: мать, Мириам, внезапно насилие и кровь, мрачная, неописуемая атмосфера извращенного секса. Когда он проснулся сегодняшним утром, крича и молотя руками по простыням, то вспомнил об Эмме Торп, о глубоком вырезе оранжевого свитера, и она представилась ему желанным противоядием от всего, что отравляло его сон. Он должен овладеть ею, и он овладеет ею сегодня, скоро, и к черту самоограничения.
      Тихий поток энергии, струившейся в нем, вновь преобразовался в ритмичные разряды, проскакивающие по бесчисленным контурам, во всех клетках его тела. Мысли его рвались от одной темы к другой, словно отлетающие рикошетом, выпущенные из автомата пули: та-та-та-та-та-та-та…
      В 7.45 он покинул дом Паулины Викер и отправился в кафе на площади.
      Небо было затянуто облаками, воздух насыщен влагой.
      В 8.25 он закончил завтрак и вышел из кафе.
      В 8.40 подошел к дому Торпов, последнему на Юнион-роуд, располагавшемуся неподалеку от реки.
      Он дважды позвонил в дверь.
      Открыл ему сам глава местной полиции. Он еще не успел уйти на работу. Хорошо. Замечательно.
      Салсбери произнес:
      – Я "ключ".
      – Я "замок".
      – Впусти меня.
      Боб Торп отошел в сторону, пропуская его, и закрыл за ним дверь.
      – Твоя жена дома?
      – Да.
      – А сын?
      – Тоже здесь.
      – Есть кто-нибудь еще в доме?
      – Только ты и я.
      – Как зовут твоего сына?
      – Джереми.
      – Где они?
      – На кухне.
      – Проводи меня к ним.
      Они прошли по узкому коридору, оклеенному светлыми обоями.
      Кухня была обставлена современно и по моде: шкафчики и полки, холодильник "Копертоне", вертикальная морозильная камера, микроволновая печь. В углу на кронштейнах, укрепленных на потолке, висел телевизор, обращенный экраном в сторону большого круглого стола, стоявшего у окна.
      Джереми сидел за столом лицом к холлу и ел яичницу с тостами.
      Справа от мальчишки, опершись одним локтем о край стола, сидела Эмма со стаканом апельсинового сока. Ее волосы были такими же золотистыми и пышными, какими они запомнились ему, лицо все еще хранило следы недавнего сна, и это обстоятельство распалило его желание.
      Она спросила:
      – Боб? Кто там? Салсбери произнес:
      – Я "ключ".
      Ему ответили два голоса.
 

***

 
      В 8.55, совершая привычную еженедельную поездку в город, чтобы пополнить запасы скоропортящихся продуктов. Пол Эннендейл притормозил в конце грунтовой дороги, посмотрел по сторонам, а затем свернул налево на Мейн-стрит.
      С заднего сиденья машины раздался голос Марка:
      – Не подвозите меня к дому Сэма. Высадите меня на площади.
      Глядя в зеркало заднего обзора. Пол спросил:
      – Куда ты собираешься пойти? Марк похлопал по большой птичьей клетке, что стояла рядом на сиденье. В ней, вереща, скакала белка.
      – Мы с Бастером проведаем Джереми. Повернувшись на своем сиденье и посмотрев на брата, Рай заметила:
      – Почему бы тебе не признать, что в тот дом ты ходишь вовсе не для того, чтобы увидеться с Джереми? Всем известно, что ты втрескался в Эмму.
      – Ничего подобного! – воскликнул Марк, но так, что лишь со всей очевидностью подтвердил правоту слов сестры.
      – Ох, Марк, – язвительно проговорила она.
      – Все это ложь, – продолжал настаивать Марк. – Я вовсе не втрескался в Эмму. Я не дурак. Рай снова обернулась назад.
      – Не ссорьтесь, – вмешался Пол. – Высадим Марка на площади вместе с Бастером, и нечего препираться.
 

***

 
      Салсбери произнес:
      – Ты понимаешь это. Боб?
      – Понимаю.
      – Ты не будешь говорить, пока с тобой не заговорят. И ты не двинешься с этого стула, пока я не прикажу тебе двинуться.
      – Не двинусь.
      – Но будешь смотреть.
      – Я буду смотреть.
      – Джереми?
      – Я буду смотреть тоже.
      – Смотреть на что? – спросил Салсбери.
      – Смотреть, как ты обхаживаешь ее.
      Глупый полицейский. Глупый мальчишка.
      Он стоял около мойки, облокотившись на стойку.
      – Подойди сюда, Эмма. Она встала. Подошла к нему.
      – Разденься.
      Она покорно сняла одежду. На ней остался желтый бюстгальтер и желтые трусики с тремя красными цветочками, вышитыми слева.
      – Сними бюстгальтер.
      Груди свободно повисли. Тяжелые. Прекрасные.
      – Джереми, ты знал, что твоя мать так хороша? Мальчик с трудом сглотнул комок, произнес:
      – Нет.
      Руки Торпа лежали на столе. Они сжались в кулаки.
      – Расслабься, Боб. Сейчас ты станешь наслаждаться зрелищем. Оно тебе понравится. У тебя нет сил ждать, когда я овладею ею.
      Руки Торпа разжались. Он откинулся на спинку стула.
      От прикосновения к ее груди и взгляда в мерцающие зеленые глаза у Салсбери возникла новая мысль. Великолепная. Волнующая. Он сказал:
      – Эмма, я считаю, будет гораздо веселее, если ты немного посопротивляешься. Не серьезно, как ты понимаешь. Не физически. Только лишь упрашивая меня не трогать тебя. И плача.
      Она не отрываясь смотрела на него.
      – Можешь ты расплакаться для меня, Эмма?
      – Я так напугана.
      – Хорошо! Замечательно! Я не приказывал тебе расслабляться, верно? Ты должна быть испуганной. Чертовски испуганной. И послушной. Ты достаточно напугана, чтобы расплакаться, Эмма?
      Ее затрясло.
      – Ты очень упрямая. Она ничего не ответила.
      – Плачь для меня.
      – Боб…
      – Он не может помочь тебе. Салсбери стиснул ее груди.
      – Мой сын…
      – Он смотрит; Ничего страшного, если он будет смотреть. Разве он не сосал их, когда был младенцем? Слезы показались в уголках ее глаз.
      – Отлично, – сказал он. – О, вот это приятно.
 

***

 
      Марк мог нести клетку с белкой не более пятнадцати-двадцати шагов. Затем приходилось ставить ее на землю и трясти руками, чтобы избавить их от покалывающей боли.
 

***

 
      – Прикрой груди руками. Она выполнила приказ, Эмма плакала.
      – Оттяни соски.
      – Не заставляй меня делать этого!
      – Валяй, ничтожная тварь.
 

***

 
      Сперва, встревоженный всеми этими толчками, раскачиванием и тряской клетки, Бастер носился маленькими кругами и повизгивал, будто раненый кролик.
      – Что ты кричишь как кролик? – упрекнул его Марк во время одной из остановок.
      Бастер продолжал повизгивать, не выразив обиды по поводу подобного сравнения.
      – Тебе должно быть стыдно! Ты же не глупый крольчонок, а белка!
 

***

 
      Перед магазином Эдисона, закрывая дверцу машины, Пол заметил, что на заднем сиденье что-то блеснуло.
      – Что это?
      Рай еще не успела выйти и сидела, расстегивая ремень безопасности.
      – Ты про что?
      – Вон, на заднем сиденье. Это же ключ от клетки Бастера.
      Рай повернулась назад.
      – Пожалуй, я отнесу ему ключ.
      – Он ему не нужен, – заметил Пол. – Смотри, не потеряй.
      – Нет, – ответила Рай, – лучше я все же отнесу ключ. Ему наверняка захочется выпустить Бастера, чтобы устроить представление для Эммы.
      – Ты кто – Купидон? Рай усмехнулась.
 

***

 
      – Расстегни мне брюки.
      – Не хочу.
      – Делай, что говорю. Она подчинилась.
      – Наслаждаешься, Боб?
      – Да.
      Салсбери рассмеялся.
      – Глупый полицейский.
      К тому моменту, когда он добрался до участка Торпов, Марк приноровился держать клетку. Теперь рука меньше напрягалась, и не нужно было останавливаться для отдыха через каждые несколько ярдов.
      Бастера настолько утомила тряска, что он перестал повизгивать. Вцепившись всеми четырьмя лапами в перекладину, он висел у края клетки, неподвижно и тихо застыв, как в лесу, когда замечал хищника, крадущегося в кустах.
      – Они, наверное, завтракают, – сказал Марк. – Мы обогнем дом и зайдем с заднего входа.
 

***

 
      – Сожми его.
      Она выполнила приказ.
      – Горячий?
      – Да.
      – Маленькая тварь.
      – Не прикасайся ко мне.
      – Он твердый?
      – Да, – произнесла она, рыдая.
      – Нагнись.
      Всхлипывая, дрожа, умоляя оставить ее в покое, она выполнила все, что он ей приказал. Ее лицо блестело от слез. Она была почти в истерике. Так прекрасно…
 

***

 
      Проходя мимо кухонного окна, Марк услышал крики женщины. Он остановился и внимательно прислушался к обрывкам слов, жалобным мольбам, прерывавшимся всхлипываниям. Он сразу же узнал голос Эммы.
      Окно находилось всего лишь в двух футах от него и, казалось, притягивало к себе. Не в силах сопротивляться, он шагнул к окну.
      Занавески были задернуты, но между ними осталась узкая щель. Марк прижал лицо к оконному стеклу.

      Шестнадцать дней назад:
 
       Среда, 10 августа 1977 года
 
      В три часа утра Салсбери вошел в рабочий кабинет Даусона в его гринвичском доме.
      – Они уже начали?
      – Десять минут назад, – ответил Даусон.
      – Как там идут дела?
      – В точности как мы планировали.
      Четверо мужчин сидели на стульях с прямыми спинками за массивным квадратным столом орехового дерева. Все они служили в доме: привратник, шофер, повар и садовник. Три месяца назад весь персонал дома получил дозу специальных препаратов и подвергся обработке по особой программе, воздействующей на подсознание: теперь не было необходимости скрывать проект от них. В ряде случаев – как, например, сегодня – они были весьма полезными орудиями. На столе стояли четыре телефона, каждый из которых был подключен к трансмитеру. Прислуга выбирала из списка абонентов телефонов Черной речки любого, набирала номер, несколько секунд или минуту слушала, затем опускала трубку и набирала новый номер.
      Трансмитеры, купленные в Брюсселе по две с половиной тысячи долларов каждый, позволяли совершенно анонимно проникать практически в любую спальню. При подключенном к телефону трансмитере можно было набрать любой номер, междугородный или местный, причем ни оператор, ни компьютер телефонной компании, регистрирующий разговоры, не фиксировали этого звонка. Электронный осциллятор трансмитера отключал звонок телефонного аппарата нужного абонента и одновременно включал микрофон, встроенный в трубку. Люди на другом конце линии не слышали никаких звонков и не подозревали, что их контролировали. Четверо слуг с помощью этой техники могли слышать практически все, что говорилось в комнате, где был установлен телефон.
      Салсбери обошел вокруг стола, склоняясь и прислушиваясь к разговорам, доносившимся из четырех трубок.
      – ..кошмар. Такой явственный. Не помню, что это, было, но я до смерти напугался. Посмотри, как я дрожу.
      – ..так холодно. Тебе тоже? Что за черт?
      – ..такое ощущение, что сейчас вырвет.
      – ..ты в порядке? Может, следует позвонить доктору Трутмену.
      Он прошел еще раз по кругу.
      – ..может быть, мы что-то съели?
      – ..грипп. Но в это время года?
      – ..первым делом утром. О Боже, если не перестану дрожать, то развалюсь на куски!
      – ..обливаюсь потом, но холодным. Даусон похлопал Салсбери по плечу.
      – Побудешь здесь и присмотришь за ними?
      – Если надо, разумеется.
      – Тогда я на некоторое время схожу в часовню. На нем была пижама, темно-синий халат и мягкие кожаные шлепанцы. В этот час, когда за окном шел дождь, казалось не правдоподобным, чтобы даже такой религиозный фанатик, как Даусон, переоделся и отправился в церковь.
      Салсбери спросил:
      – У тебя есть часовня в доме?
      – В каждой моей резиденции есть часовня, – гордо ответил Даусон. – Без нее я не построил бы ни одного дома. Таким образом я воздаю Всевышнему благодарность за все, что Он для меня сделал. В конце концов ведь именно благодаря Ему, в первую очередь, у меня есть дома.
      – Помолись за меня, – попросил Салсбери с сарказмом, который, как он знал, останется незамеченным его собеседником.
      Нахмурившись, Даусон произнес:
      – Я не верю в это.
      – Во что?
      – Я не могу молиться за спасение твоей души. Я могу лишь молиться за твой успех, но до тех пор, пока он содействует моему успеху. Считаю, что человек не должен молиться за другого. Спасение твоей души – твое собственное дело, и самое главное в жизни. Тот факт, что можно купить индульгенцию и нанять кого-нибудь – священника, или кого другого, кто станет молиться за тебя… Это отдает Римским католицизмом. А я не поклонник римской католической церкви.
      – Я тоже, – сказал Салсбери.
      – Рад это слышать, – заметил Леонард. Он дружески улыбнулся и покинул комнату.
      "Маньяк, – подумал Салсбери. – Что я, собственно говоря, тут делаю, в обществе этого маньяка?"
      Расстроенный своим же собственным вопросом, он вновь двинулся вокруг стола, вслушиваясь в голоса жителей Черной речки. Постепенно он забыл о Даусоне, восстановил утраченное спокойствие. Все должно пройти по плану. Это он знал. Был уверен. Что, собственно говоря, могло не получиться?

       Пятница, 26 августа 1977 года
 
      Рай подбросила ключ от клетки высоко в воздух и на несколько футов вперед. Потом рванулась за ним, как центрофорвард, и поймала "золотой мяч". Затем вновь подбросила ключ и снова устремилась за ним.
      На углу Мейн-стрит и Юнион-роуд она еще раз подкинула ключ, но поймать его не сумела. Раздался металлический звон, когда он упал на тротуар позади нее, она обернулась, но ключа нигде не было видно.
 

***

 
      Эмма Торп наклонилась и сжала руками столешницу кухонного стола. Случайно она опрокинула пустую кофейную чашку. Та упала со стола и разлетелась вдребезги, ударившись о пол.
      Отбросив ногой осколки в сторону, Салсбери подошел к Эмме сзади и двумя руками погладил изящный изгиб спины.
      Боб смотрел, тупо улыбаясь.
      Джереми смотрел с изумлением.
      Та-та-та-та-та: власть, Мириам, мать, проститутки, Даусон, Клингер, женщины, месть… Мысли перебивали одна другую.
      Она через плечо посмотрела на него.
      – Мне всегда хотелось овладеть одной из вас подобным образом. – Салсбери усмехнулся. Не было сил удержаться. Он чувствовал себя превосходно. – Ты боишься меня! Меня!
      Лицо Эммы было бледным, все в слезах. Глаза широко раскрыты.
      – Чудесно, – проговорил Салсбери.
      – Не хочу, чтобы ты прикасался ко мне.
      – Мириам тоже так говорила. Но у Мириам эти слова звучали как приказ. Она никогда не просила. Он прикоснулся к ней. Тело Эммы покрылось мурашками.
      – Не прекращай плакать, – приказал он. – Хочу, чтобы ты плакала.
      Она зарыдала громко, навзрыд, не стесняясь своих слез, словно была ребенком или мучилась от сильнейшей боли.
      Салсбери уже приспособился проникнуть в нее, но услышал, как под окном кто-то крикнул. Пораженный, он произнес:
      – Кто…
      В этот момент кухонная дверь с треском распахнулась. Мальчишка, не старше Джереми Торпа, влетел в кухню, крича изо всех сил и молотя руками воздух как ветряная мельница.
 

***

 
      Около самого дома Торпов Рай вновь подбросила ключ и опять не сумела его поймать.
      "Две неудачи на сорок бросков, не так-то уж плохо, – подумала она. – Рай Эннендейл из "Бостонской рыжей лисицы"! Звучит неплохо. Совсем неплохо. Рай Эннендейл из "Питтсбургских пиратов"! так еще лучше".
      На этот раз она заметила, в каком месте ключ скрылся в траве, и сразу же нашла его.
 

***

 
      Когда дверь распахнулась и в кухню ворвался мальчишка, подобно дикому зверю, вырвавшемуся из клетки, Салсбери отпрянул от женщины и натянул брюки.
      – Отойди от нее! – Мальчишка напирал. – Убирайся отсюда! Немедленно! Вон! Под натиском атаки Салсбери попятился. У него вполне хватило бы сил справиться с мальчишкой, но он не мог прийти в себя от удивления и замешательства. Его внутреннее равновесие пошатнулось. Салсбери уперся спиной в холодильник, он судорожно пытался застегнуть ремень на брюках, а мальчишка тем временем продолжал наседать. Вдруг до Салсбери дошло, что изо всех людей, живущих на земле, именно для него отступление более чем странно.
      – Я "ключ"!
      Мальчишка бил его кулаками. Осыпал разными ругательствами.
      Салсбери начал сопротивляться, схватил парня за руки и стал с ним бороться.
      – "Я "ключ"!
      – Мистер Торп! Джереми! Помогите!
      – Оставайтесь на своих местах, – приказал Салсбери.
      Они не шевельнулись.
      Салсбери развернул мальчика, поменявшись с ним местами, и стукнул его о холодильник. На полках зазвенели банки и посуда.
      Слишком маленькие дети не поддавались воздействию программы, адресованной подсознанию, которая была реализована в Черной речке. Дети моложе восьми лет были недостаточно информированы о смерти и сексе, чтобы адекватно реагировать на мотивационные уравнения, которые внедрялись в подсознание взрослых индивидуумов с помощью фильмов. Более того, хотя словарный запас команд был сравнительно прост, в соответствии с возможностями Холбрука-Роснера-Пикарда, ребенок должен, по меньшей мере, уметь читать по программе третьего класса, чтобы на него должным образом подействовал блок письменных посланий, с помощью которых в подсознание внедряются кодовые фразы типа "ключ-замок". Этому парню явно было больше восьми лет, и он должен был бы отреагировать.
      Сквозь стиснутые зубы Салсбери прорычал:
      – Я "ключ", черт тебя подери!
      Посреди лужайки около дома по переплетающимся веткам виноградной лозы скакала малиновка. Она останавливалась после каждого второго или третьего прыжка, поднимала голову и просовывала ее между листьями. Рай остановилась понаблюдать за ней.
 

***

 
      Паника.
      Необходимо не поддаваться панике.
      Видимо, где-то допущена ошибка, и власть могут отнять у него.
      Нет. Промах серьезный. Тут ничего не скажешь. Очень серьезный. Но не смертельный. Не паниковать. Ни в коем случае не паниковать. Не терять головы.
      – Кто ты? – спросил Салсбери. Парень взвизгивал, стараясь вырваться.
      – Откуда? – спросил Салсбери, сжимая его так сильно, что тот захрипел.
      Мальчишка ударил Салсбери в голень. Довольно сильно.
      На мгновение весь мир для Салсбери сузился до небольшого участка острой боли, распространявшейся от колена до бедра, отзывавшейся в костях. Он застонал, лицо исказилось гримасой, и он чуть было не упал. Вырвавшись из рук Салсбери, мальчишка бросился к раковине, в сторону от стола, намереваясь оказаться за спиной противника.
      Салсбери заковылял за ним, ругаясь. Схватил парня за рубаху кончиками пальцев, но почти в ту те секунду выпустил, оступился и упал.
      "Если этот маленький ублюдок удерет…", – подумал он.
      – Боб. – Паника. – Остановите его! – Истерика. – Убей его! Ради всего святого, убей его!
 

***

 
      Клетка стояла на лужайке под кухонным столом. Рай слышала, как в ней верещал Бастер, а затем услышала чей-то крик в доме.
 

***

 
      Та-та-та-та-та-та…
      Салсбери поднялся на ноги.
      Обессиленный. Напуганный.
      Обнаженная женщина плакала.
      Совершенно не к месту в голове у него завертелись слова из детской игры, в которую он однажды играл: все упали.., все упали.., все упали…
      Торп загородил дверь.
      Мальчишка пытался увернуться от него.
      – Убей его.
      Торп схватил парня и с силой швырнул на кухонную электрическую плиту, затем, взяв за горло, ударил головой о крышку плиты, сделанную из полированной нержавеющей стали. Загремела, упав на пол, сковорода. Словно механизм, как заведенный автомат, Торп бил ребенка головой о металлический край плиты, пока не почувствовал, как треснул череп. Когда кровь брызнула на стену и потекла из ноздрей, огромный мужчина выпустил мальчика из рук и шагнул назад. Тело ребенка сползло к его ногам. Джереми плакал.
      – Прекрати, – резким окриком приказал Салсбери.
      Тот мгновенно замолк.
      Направляясь к окровавленному телу ребенка, Салсбери увидел девочку, возникшую в проеме открытой двери. Она смотрела на кровь, будто загипнотизированная. Он бросился к ней.
      Она ошарашенно взглянула на него.
      – Я "ключ".
      Девочка повернулась и бросилась бежать.
      Салсбери кинулся к двери. Но девчонка успела обогнуть угол дома и скрыться из виду.

       Пятница, 26 августа 1977 года
 
       9.45 утра
 
      Рай сидела на переднем сиденье автомобиля между Полом и Дженни, молчаливая и неподвижная, охваченная странным состоянием, испытывая одновременно страх и гнев. Ее руки, сжатые в крепкие маленькие кулачки, лежали на коленях. Лицо, несмотря на летний загар, было пепельным. Крупные капли пота выступили на лбу. Она плотно сжала губы, как устрица сжимает половинку своей раковины. Она не только хотела унять их дрожь, в ее гримасе соединились отчаянная злость, разочарование и решимость добиться своего.
      Хотя она никогда не лгала ему, когда речь шла о серьезных вещах, тем не менее Пол не мог поверить в то, что несколько минут назад ему рассказала дочь. Она видела что-то из ряда вон выходящее в доме Торпов. В этом он был совершенно уверен. Однако она наверняка не правильно истолковала увиденное. Когда она ворвалась в магазин, где находились Сэм, Дженни и он, слезы и ужас на ее лице были неподдельными, это без сомнения. Но слова о том, что Марк мертв? Немыслимо! До смерти забит Бобом Торпом, шефом местной полиции? Невероятно! Если она не лжет, то значит, что-то ужасно напутала.
      – Это правда, папочка. Правда. Клянусь Господом, что это правда. Они.., они у-у-убили его. Они его убили.
      Его убил мистер Торп. Незнакомый человек приказал мистеру Торпу убить, и он убил. Он ударял Марка головой.., его головой.., бил его головой о край электроплиты. Это ужасно. Он ударял.., ударял снова и снова.., все вокруг в крови. О Господи, папочка, с ума сойти, но это правда!
      Это безумие.
      Нет, подобное не может быть правдой.
      Тем не менее, когда она ворвалась в магазин, с трудом переводя дыхание, задыхаясь и плача, бормоча, словно в бреду, что было так не похоже на нее. Пол почувствовал, как ледяная рука схватила его затылок. По мере того, как дочь рассказывала, ледяные пальцы шевелились на шее. И сейчас они все еще держали ее.
      Пол повернул за угол на Юнион-роуд. Дом шефа полиции находился в полумиле, в конце улицы, около реки. Гараж, достаточно просторный для двух машин, с подсобкой на втором этаже, отстоял от дома ярдов на пятьдесят. Пол въехал на дорожку и припарковал машину перед гаражом.
      – А где клетка? – спросил он.
      Рай ответила:
      – Она стояла вон там. Около кухонного окна. Они убрали ее.
      – Все выглядит спокойным, мирным. Не похоже, что полтора часа назад здесь совершено убийство.
      – Внутри, – отрывисто проговорила Рай. – Они убили его в доме.
      Дженни взяла руку девочки и сжала ее.
      – Внутри.
      Лицо Рай напряглось и застыло; сама она казалась воплощением решимости.
      – – Давай посмотрим, – предложил Пол. Они вышли из машины, пересекли свежеподстриженный газон и направились к заднему входу в дом.
      Эмма очевидно слышала, как они подъехали, потому что, когда они подошли к кухонному крыльцу, она распахнула дверь и стояла, поджидая их. На ней был королевский, до самого пола, голубой халат с высоким круглым воротником и светло-синим вельветовым поясом. Ее длинные волосы, собранные на затылке, удерживались несколькими шпильками. Она улыбалась, явно радуясь встрече с ними.
      – Привет, – нерешительно приветствовал ее Пол. Внезапно он почувствовал, что не находит слов. Если рассказанное Рай хоть на йоту соответствовало истине, Эмма вряд ли смогла бы держаться с такой искренностью. Он чувствовал себя глупо оттого, что поверил в столь невероятную историю. Он никак не мог сообразить, как рассказать об этом Эмме.
      – Привет, – весело откликнулась Эмма. – Привет, Рай. – Дженни, как поживает твой отец?
      – Хорошо, спасибо, – ответила Дженни.
      Голос ее звучал так же недоуменно, как и у Пола.
      – Извините, – проговорила Эмма. – Я все еще в халате. После завтрака осталась невымытая посуда. На кухне страшный беспорядок. Но если вы не против посидеть среди беспорядка, милости прошу.
      Пол колебался.
      – Что-то не так? – спросила Эмма.
      – Боб дома?
      – Он на работе.
      – Когда он ушел?
      – Как обычно. Без чего-то девять.
      – Он в полицейском участке?
      – Или курсирует по городу на патрульной машине. – Эмме уже незачем было спрашивать, не случилось ли чего; она догадалась, что они взволнованы.
      – Зачем он нужен?
      "В самом деле, зачем?" – подумал Пол. И вместо того, чтобы объяснить, он спросил:
      – Марк здесь?
      – Он был здесь, – ответила Эмма. – Вместе с Джереми они отправились на баскетбольную площадку около театра "Юнион".
      – Когда это было?
      – Полчаса назад.
      Он решил, что она должна говорить правду, поскольку ее слова можно с легкостью подтвердить или опровергнуть. Если ее муж убил Марка, то что она надеялась выиграть такой примитивной ложью? Кроме того. Пол считал, что Эмма не из тех женщин, которые стали бы скрывать преступление, и тем более с такой очевидной выдержкой и спокойствием, не выказывая ни малейшего напряжения и чувства вины.
      Пол с высоты своего роста посмотрел на Рай.
      Ее лицо по-прежнему являло собой маску напряженной решимости и упрямства, оно побледнело еще сильнее.
      – А что вы скажете про Бастера? – спросила она Эмму. Голос прозвучал резко и излишне громко. – Они что, забрали Бастера с собой, чтобы он тоже сыграл с ними в баскетбол?
      Естественно ошарашенная неожиданной неприязнью девочки и ее активной реакцией на столь простое замечание, Эмма спросила:
      – Белку? А, они оставили ее со мной. Тебе нужна белка? – Она отступила назад, освобождая проход в дом. – Проходите.
      На мгновение, вспомнив рассказ о безумном насилии, услышанный от Рай всего лишь тридцать минут назад, Пол невольно подумал, не скрывается ли на кухне Боб Торп, подкарауливая его…
      Однако это полнейший абсурд. Эмма даже не представляла, что кто-то подозревает, будто на ее кухне сегодня утром был убит ребенок. А что она в полном неведении. Пол мог бы побиться об заклад на любую сумму. Но если Эмма невиновна, то все рассказанное Рай выглядело сплошной выдумкой, и, честное слово, весьма нехорошей.
      Он прошел в кухню.
      Клетка стояла в углу, рядом с мусорным ведром с откидывающейся крышкой. Бастер сидел на задних лапках и с деловым видом грыз яблоко. Когда он заметил гостей, его хвост взметнулся вверх и напряженно застыл, как деревянный. Белка среагировала на появление Пола, Рай и Дженни так, словно никогда не видела их прежде. Затем, решив, что они не представляют угрозы, вернулась к прерванному завтраку.
      – Марк сказал, что ей нравятся яблоки, – объяснила Эмма.
      – Это правда!
      – Я просил тебя помолчать.
      – Она была голой и…
      За все одиннадцать лет ему не приходилось прибегать к наказанию дочери более суровому, нежели лишение ее на сутки некоторых из ее привилегий. Но сейчас, разъяренный, он двинулся к ней.
      Рай проскользнула мимо Дженни, распахнула кухонную дверь и бросилась бежать.
      Шокированный ее неповиновением, злясь и одновременно беспокоясь за нее, Пол бросился следом. Когда он выбежал на кухонное крыльцо, она уже скрылась из виду. За это время она не могла добежать до гаража или до машины, скорее всего, обогнула дом, свернув за левый или правый угол. Подумав, он решил, что она, вероятнее всего, направится в сторону Юнион-роуд, и пошел туда же. Выйдя на тротуар. Пол увидел дочь и окликнул ее.
      Она опередила его почти на квартал и продолжала бежать по другой стороне улицы. Если она и слышала его, то не обратила никакого внимания на окрик, а затем пропала из виду, скрывшись между двух домов.
      Пол пересек улицу и последовал за дочерью. Но когда он добрался до газонов, разбитых около домов, то Рай там не увидел.
      – Рай!
      Ответа не было. Может быть, она находилась слишком далеко, чтобы расслышать его зов, но Пол подозревал, что она спряталась где-нибудь поблизости.
      – Рай, я хочу просто поговорить с тобой!
      Никакой реакции. Тишина.
      Гнев его в значительной степени перерос в беспокойство за дочь. Что же, во имя всего Святого, творилось с его девочкой? Почему она выдумала такую жуткую историю? И как она умудряется повторять ее с такой страстью? В действительности он не верил ее словам, сомневался с самого начала, тем не менее он был поражен ее искренностью настолько, что отправился в дом Торпов, который, по словам Рай, стал местом преступления. Рай не была лгуньей по натуре.
      – Да.
      Ничто на кухне не говорило о том, что здесь произошла жестокая смертельная схватка. На столе стояли грязные тарелки со следами яичницы, масла и с крошками от тостов. Из часов радиоприемника лилась мягкая инструментальная музыка в популярной оркестровой аранжировке. Новый номер ежедневной газеты, доставленный сегодня утром, был свернут пополам и лежал поверх двух пустых стаканов из-под сока и сахарницы. Рядом с газетой стояла чашка дымящегося кофе. Если бы Эмма видела, как ее муж убил ребенка, смогла бы она сидеть и спокойно читать час спустя после убийства? Ни за что. Это невероятно. На стене за плитой не было видно никаких следов крови, не было их и на краю кухонной плиты. На полу тоже ни малейшего пятнышка.
      – Вы пришли забрать Бастера? – спросила Эмма.
      Совершенно очевидно, что она была озадачена их поведением.
      – Нет, – ответил Пол. – Но мы избавим тебя от забот о нем. В действительности, мне неловко говорить, зачем именно мы пришли сюда.
      – Они все тут прибрали, – проговорила Рай. Пол вытянул руку в ее сторону и, погрозив пальцем, сказал:
      – Девушка, вы уже причинили хлопот и беспокойства более, чем достаточно для одного дня. Помолчи. Я поговорю с тобой позже.
      Игнорируя его предупреждение. Рай заявила:
      – Они смыли кровь и спрятали его тело.
      – Тело? – Эмма выглядела озадаченной. – Какое тело?
      – Тут недоразумение, путаница, или… – начал Пол.
      Рай перебила его. Обращаясь к Эмме, она сказала:
      – Мистер Торп убил Марка. И вам отлично известно, что он действительно это сделал. Не лгите! Вы стояли около этого вот стула и смотрели, как он до смерти забил Марка. Вы были голой и…
      – Рай! – резко крикнул Пол.
      Не годилась она и в актрисы, чтобы с таким мастерством сыграть эту роль. Во всяком случае, он ничего подобного за ней не замечал. Но когда ее разоблачили, показав, что ее рассказ – выдумка, не соответствующая действительности, почему и тогда она так страстно отстаивала свою правоту? Как могла она утверждать с такой горячностью заведомую ложь? Может быть, она верила, что рассказанное ею не выдумка? Неужели она считала, что действительно видела, как убили ее брата? Но если это так, то она душевно больна. Рай? Душевно больна? Рай была крепким орешком. Она умела держать удар. Рай была твердой, как скала. Еще час назад он, не задумываясь, побился бы об заклад, поставив свою жизнь против чего угодно, что она вполне разумна и здорова. Существовало ли какое-нибудь психическое расстройство, которое могло бы внезапно, без всякого предупреждения и без каких-либо предварительных симптомов поразить ребенка?
      Глубоко обеспокоенный. Пол пересек улицу в обратном направлении и двинулся к дому Торпов, чтобы извиниться перед Эммой.

       10.15 утра
 
      Джереми Торп стоял посреди кухни, словно перед военным трибуналом.
      – Понимаешь, что я сказал? – спросил Салсбери.
      – Да.
      – Ты знаешь, что от тебя требуется?
      – Да. Знаю.
      – У тебя есть какие-нибудь вопросы?
      – Только один.
      – Какой?
      – Что мне делать, если они не появятся?
      – Они появятся, – сказал Салсбери.
      – А если все же нет?
      – У тебя есть часы, верно? – На тонкой руке болтались часики. – Ты ждешь их двадцать минут. Если за это время они не появляются, ты возвращаешься прямо сюда. Это тебе понятно?
      – Да. Двадцать минут.
      – Пошевеливайся. Мальчик двинулся к двери.
      – Не иди этим путем. Так они тебя заметят. Выйди через парадный вход.
      Джереми прошел по узкому холлу к двери.
      Салсбери двинулся за ним следом, проследил, пока мальчик не скрылся за соседним домом, затворил входную дверь, запер ее на ключ и вернулся обратно в кухню.
      "Неплохо, – подумал он. – Ты неплохо держишься, Огден. Сам Леонард не смог бы справиться с проблемой быстрее тебя. Ты умен, как черт. Несомненно умен. С твоим умом, обладая властью кодовых фраз, ты справишься с этим кризисом. Если бы Мириам могла видеть тебя сейчас… Что сказала бы теперь старая Мириам? Что ты совсем не таков, каким она всегда считала тебя. Что ты крутой парень. Господи, до чего же ты крутой парень! Ты принимаешь разумные решения в сложных условиях и доводишь дело до конца. Хитер, чертовски хитер. Но, Господи, Боже мой, по какому же острому лезвию ты идешь!"
      Стоя около окна, выходящего во двор, он на долю дюйма отодвинул в сторону занавеску, чтобы увидеть гараж. Эннендейл поставил клетку с белкой в багажник машины, закрыл его и поднял стекло. Дженни Эдисон села в машину. Эннендейл и Дженни о чем-то беседовали около минуты. Затем он сел за руль и, дав задний ход, выехал на дорогу. Когда Эмма, помахав им на прощание, двинулась к дому, Салсбери задернул занавеску.
      Войдя на кухню, Эмма увидела его и сильно удивилась. У нее был такой вид, словно она собиралась закричать.
      – Что вы тут делаете? Кто вы? – Я "ключ".
      – Я "замок".
      – Расслабься. Она послушалась.
      – Садись.
      Она села.
      Он подошел к ней и навис сверху.
      – О чем ты говорила там с Эннендейлом?
      – Он извинился за поведение дочери.
      Салсбери рассмеялся.
      Так как воспоминания Эммы о событиях сегодняшнего утра были отредактированы, она не видела ничего смешного в сложившейся ситуации.
      – Почему Рай обвинила Боба в убийстве? До чего ужасно! Неужели она полагает, что это смешно? Какая глупая шутка!
 

***

 
      В вестибюле католической церкви Святой Маргарет-Марии было тихо и мрачно. Внутри помещение было отделано темными породами хвойных деревьев: и полы, и стены были сосновыми, виднелись балки перекрытий и замысловато вырезанное из дерева распятие высотой в двенадцать футов – все, что позволяло самое высокое здание в городке, где все строения были деревянными. Над источником святой воды, находившимся в двенадцати футах от входа, горела электрическая лампочка мощностью в пять ватт. В дальнем конце зала в чашах из красного стекла потрескивали установленные согласно канонам свечи, а у основания алтаря мягкий свет источали лампы. Однако это призрачное освещение почти не просачивалось под арку в вестибюль.
      Объятый этими тенями и священной тишиной, Джереми Торп прислонился к одной из двух тяжелых, отделанных медью входных церковных дверей. Он приоткрыл дверь всего на два или три дюйма и бедром придерживал ее. Перед ним было несколько каменных ступеней, тротуар, пара деревьев, а чуть дальше – западный конец Мейн-стрит. Театр "Юнион" находился как раз через дорогу. Деревья не мешали Джереми видеть театр.
      Джереми взглянул на свои часы, выставив руку в узкую полоску света, пробивавшуюся в щель между створками двери. Часы показывали 10.20.
      Подъехав к светофору на городской площади. Пол включил правый подфарник, заявляя о повороте.
      – Магазин слева, – заметила Дженни.
      – Знаю.
      – Куда мы едем?
      – К баскетбольной площадке за театром.
      – Проверить сказанное Эммой?
      – Нет. Уверен, она говорила правду.
      – Тогда зачем?
      – Я хочу расспросить Марка и узнать, что же там произошло в действительности, – ответил Пол, нетерпеливо барабаня пальцами по рулю, дожидаясь сигнала светофора.
      – Эмма сказала нам, что случилось. Ничего. Пол заметил:
      – У Эммы были красные припухшие глаза, будто она плакала. Может быть, она поссорилась с Бобом, пока там находился Марк. Рай могла приблизиться к двери в разгар ссоры. Может быть, она неверно истолковала происходившее, перепугалась и убежала.
      – Эмма рассказала бы нам об этом.
      – Может быть, она была слишком расстроена. Когда вспыхнул зеленый сигнал светофора, Дженни сказала:
      – Испугалась? Что-то не похоже на Рай.
      – Знаю. Но разве она рассказывала когда-нибудь подобные небылицы? Дженни кивнула.
      – Ты прав. На нее это совершенно непохоже. Гораздо вероятнее, что она пришла в замешательство и запаниковала.
      – Расспросим Марка.
 

***

 
      Часы Джереми Торпа показывали 10.22, когда Пол Эннендейл въехал на Мейн-стрит и остановил свою машину в аллее около театра. Как только машина скрылась из виду, мальчик вышел из церкви. Он спустился по ступеням, встал на обочине и стал ждать, когда машина появится вновь.
      За последний час небо словно опустилось ниже к земле. С запада на восток катилась снижавшаяся масса серо-черных облаков, гонимых сильным ветром, бушевавшим на больших высотах. Отголоски этой бури достигли и улиц Черной речки. Пока ветер лишь трепал листья на деревьях, что, по всем приметам, указывало на надвигавшийся дождь.
      "Не надо дождя, пожалуйста, – подумал Джереми. – Нам не нужен никакой чертов дождь, по крайней мере, до сегодняшнего вечера". Этим летом группа ребят каждую пятницу устраивала гонки на велосипедах. На прошлой неделе он занял в городе второе место в главном соревновании. "Но на этой неделе я стану первым, – продолжал размышлять Джереми. – Я всю неделю тренировался. Упорно тренировался. Не терял напрасно времени, как другие ребята. Уверен, на этой неделе буду первым, если не помешает дождь".
      Он снова посмотрел на часы. 10.26.
      Несколько секунд спустя, увидев машину Эннендейла, выезжавшую из аллеи, Джереми быстрым шагом двинулся вдоль Мейн-стрит в восточном направлении.
 

***

 
      Когда машина проехала почти всю аллею, как раз в тот момент, когда Пол уже был готов свернуть вправо на Мейн-стрит, Дженни проговорила:
      – Вот Джереми.
      Пол нажал на тормоза.
      – Где?
      – На той стороне улицы.
      – Марка с ним нет.
      Пол посигналил, опустил стекло и жестом подозвал мальчика.
      Посмотрев по сторонам, Джереми пересек улицу.
      – Добрый день, мистер Эннендейл, добрый день, Дженни.
      Пол сказал:
      – Твоя мать говорила, что вы с Марком играете в баскетбол за театром.
      – Да, мы начали. Но было скучно, поэтому мы отправились в Гордонский лес.
      – Где это?
      Они стояли у последнего квартала на Мейн-стрит; дальше дорога уходила на запад. Она поднималась вверх, огибала холм и вела к фабрике и еще дальше к лагерю лесозаготовителей.
      Джереми указал на вершину холма.
      – Вон там Гордонский лес.
      – Чего это вам вздумалось отправиться туда? – спросил Пол.
      – У нас есть бревенчатая хижина в Гордонском лесу, – мальчик мгновенно уловил выражение, отразившееся на лице Пола, и добавил:
      – Не беспокойтесь, мистер Эннендейл. Это не какая-то развалюха, там совершенно безопасно. Несколько отцов вместе построили ее для городских детей.
      – Он прав, – сказала Дженни. – Там безопасно. Сэм тоже вместе с другими строил эту хижину. – Она улыбнулась. – Хотя его дочь несколько старовата, чтобы играть в хижинах.
      Джереми хихикнул. На нем были подтяжки. Эти подтяжки и веснушки, усыпавшие его лицо, обезоружили Пола. Мальчик явно не походил на коварного злодея или на соучастника убийства.
      Пол почувствовал некоторое облегчение. Не найдя Джереми и Марка на баскетбольной площадке, он вновь на короткий миг ощутил прикосновение ледяных пальцев на затылке. Он спросил:
      – А Марк сейчас там, в хижине?
      – Да.
      – А ты почему не там?
      – Я, Марк и еще двое ребят решили сыграть в "монополию". Вот я и иду домой за игрой.
      – Джереми… – Как он мог узнать то, что ему так хотелось выяснить? – Этим утром произошло что-нибудь у вас на кухне?
      Мальчик заморгал, несколько обескураженный этим вопросом.
      – Мы завтракали.
      Чувствуя себя глупо, как никогда прежде. Пол сказал:
      – Ну что ж… Давай, неси свою "монополию".
      Ребята ждут тебя.
      Джереми попрощался с Полом, Дженни и Бастером, повернулся, посмотрел в обе стороны и пересек улицу.
      Пол следил за ним до тех пор, пока он не повернул на площади за угол.
      – Что теперь? – спросил Джереми.
      – Рай, наверное, побежала к Сэму в поисках сострадания и защиты, – он вздохнул. – У нее было достаточно времени, чтобы успокоиться. Может быть, она поняла, что поддалась панике. Посмотрим, что-то она расскажет теперь.
      – А если она не отправилась к Сэму?
      – Тогда нет смысла искать ее по всему городу. Если ей хочется прятаться от нас, мы не будем ей мешать. Рано или поздно она вернется в магазин.
      Сидя за кухонным столом напротив матери, Джереми пересказывал содержание разговора с Полом Эннендейлом, который произошел несколько минут назад.
      Когда мальчик закончил рассказ, Салсбери спросил:
      – И он поверил? Джереми нахмурил лоб.
      – Поверил чему?
      – Он поверил, что Марк в хижине?
      – Конечно, разумеется, а разве он не там? "Хорошо, хорошо, хорошо, – подумал Салсбери. – Это еще не конец кризиса. Мы отвоевали некоторое время для размышлений. Час или два. Может быть, даже три часа. Очевидно, Эннендейл будет продолжать поиски своего сына. Пройдет часа два или три. У тебя нет лишнего времени. Действуй решительно. До сих пор ты действовал решительно. Ты должен действовать уверенно и исправить положение еще до того, как придется рассказать о случившемся Даусону".
      Еще раньше, минут через двадцать после смерти мальчишки, он отредактировал воспоминания семьи Торпов, убрав из их памяти все связанное с убийством. Процесс стирания информации занял две-три минуты, но это был лишь первый этап непростой процедуры по сокрытию своей причастности к убийству. Если бы ситуация сложилась менее отчаянная, если бы не произошло убийства, если бы вся программа "ключ-замок" не оказалась под угрозой, он мог бы оставить у семейства Торпов белые пятна в памяти и, несмотря на это, чувствовал бы себя совершенно спокойно. Однако обстоятельства складывались так, что необходимо было не только стереть правду, но и заменить ее детальным набором фальшивых воспоминаний об обыденных действиях, которые могли быть совершены утром. – но которых в действительности не было.
      Салсбери решил начать с женщины. Мальчику он приказал:
      – Отправляйся в гостиную и сядь на софу. Не уходи оттуда, пока я не позову тебя. Понятно?
      – Да, – ответил Джереми и вышел из комнаты. Салсбери с минуту думал, как действовать дальше. Эмма наблюдала за ним молча. Наконец он произнес:
      – Эмма, который час?
      Посмотрев на часы-приемник, она ответила:
      – Двадцать минут двенадцатого.
      – Нет, – мягко проговорил он, – двадцать минут десятого. Двадцать минут десятого сегодняшнего утра.
      – Разве?
      – Посмотри на часы, Эмма.
      – Двадцать минут десятого, – проговорила она.
      – Где ты находишься, Эмма?
      – На кухне.
      – Кто еще здесь?
      – Только ты.
      – Нет, – Салсбери опустился на стул, на котором сидел – Джереми. – Меня ты не можешь видеть. Ты совершенно не можешь меня видеть. Ты меня видишь, Эмма?
      – Нет, я не могу видеть тебя.
      – Ты можешь меня слышать. Но знаешь что? Когда бы наша небольшая беседа ни закончилась, ты никогда не вспомнишь о ней. Все, о чем я расскажу тебе в ближайшие две минуты, станет частью твоих воспоминаний. Ты не будешь помнить, что все это было тебе рассказано. Ты будешь считать, что все это действительно происходило. Ясно, Эмма?
      " – Да.
      Глаза ее широко раскрылись. Мускулы лица расслабились.
      – Хорошо. Который сейчас час?
      – Двадцать минут десятого.
      – Где ты находишься?
      – У себя на кухне.
      – Кто здесь еще?
      – Никого.
      – Здесь Боб и Джереми.
      – Здесь Боб и Джереми, – повторила она.
      – Боб сидит на этом вот стуле. Она улыбнулась Бобу.
      – Джереми сидит вон там. Вы втроем завтракаете.
      – Да. Завтракаем.
      – Яичница. Тосты. Апельсиновый сок.
      – Яичница. Тосты. Апельсиновый сок.
      – Возьми вот этот стакан, Эмма.
      Она с сомнением уставилась на высокий стакан.
      – Он доверху наполнен холодным, сладким апельсиновым соком. Ты видишь сок?
      – Да.
      – Он приятен на вид?
      – Да.
      – Выпей немного сока. Эмма.
      Она сделала несколько глотков из пустого стакана.
      Салсбери громко рассмеялся. Власть… Его идея работала. Он мог заставить ее помнить все, что только пожелает.
      – Каков он на вкус?
      Эмма, облизнув губы, ответила:
      – Восхитительный.
      "Милое животное, – подумал он, испытывая внезапное головокружение. – Милое, милое маленькое животное".

       Полдень
 
      В кошмаре, приснившемся Бадди, два человека бросали в городской резервуар воды кошек. Расположившись в самом темном месте, перед рассветом, они стояли на краю бассейна, открывали принесенные коробки и высыпали животных в воду. Кошки протестовали против подобного покушения на их достоинство и свободу. Вскоре резервуар был переполнен кошками: сиамскими, ангорскими, персидскими, серыми, белыми, рыжими, полосатыми, пятнистыми, старыми кошками и маленькими котятами. В Черной речке ниже водосборного резервуара ничего не подозревающий Бадди открыл кран холодной воды у себя на кухне, и из него в раковину потекли кошки, дюжина за дюжиной разъяренных кошек. Обыкновенные, нормального размера кошки каким-то чудом просачивались сквозь кран, сквозь узкие трубы и колена водопровода, сквозь сетки фильтров. Царапаясь, воя, мяукая, шипя, фыркая, кошки вытекали из крана в раковину и, цепляясь когтями, старались выбраться из нее. Новые потоки кошек выплескивались следом. Кошки заполнили стол, стоявший рядом с раковиной. Кошки сидели на хлебнице. Кошки – на полке для тарелок. Кошки – наверху кухонных шкафов. Когда Бадди повернулся, чтобы убежать их кухни, одна из кошек вскочила ему на спину. Сорвав ее со спины, он с размаху швырнул ее о стену. Фыркая и давя друг друга, возмущаясь жестокостью, проявленной Бадди по отношению к их соплеменнице, разъяренные кошки кинулись на Бадди. Он бросился бежать, на какое-то мгновение ему удалось опередить мохнатых преследователей, вбежать в гостиную, служившую ему одновременно и спальней, захлопнуть и закрыть на замок дверь. Снаружи кошки бросались на дверь, царапали ее когтями, не переставая мяукали, но им не хватало сил, чтобы одолеть препятствие.
      Вздохнув с облегчением, радуясь спасению, Бадди повернулся и увидел огромные, площадью в десять квадратных ярдов, клетки, битком набитые кошками. Множество зеленых глаз изучающе смотрели на него, а за клетками он разглядел двух человек, под мышками у которых из кобуры торчали рукоятки пистолетов. Одеты они были в черные резиновые костюмы аквалангистов.
      Бадди проснулся, сел на кровати и вскрикнул. Затем в течение нескольких секунд, как цепом, молотил руками по матрацу, боролся с простынями, кулаками лупил подушки. Затем постепенно до него дошло, что эти предметы не были кошмарными котами.
      – Сон, – пробормотал он.
      Поскольку Бадди любил поспать иногда до середины дня, шторы в его комнате были плотно занавешены, и в комнате царил полумрак. Он включил лампу, стоявшую около кровати.
      Никаких кошек.
      Никаких мужчин в костюмах для подводного плавания.
      Хотя он и понимал, что все это ему приснилось – кошмарный сон мучил его три последние ночи, – тем не менее он выбрался из кровати, натянул шлепанцы и направился на кухню проверять краны. Из них, разумеется, не появились никакие кошки.
      И все же его била ужасная дрожь. Кошмар подействовал на него не слабее, чем в предыдущие два раза. На протяжении всей этой ужасной недели тот или иной кошмар прерывал его сон, и, разбуженный видением среди ночи, каждый раз он долго не мог заснуть.
      Часы, висевшие на стене, показывали 12.13. Пять раз в неделю с точностью часового механизма он возвращался с фабрики домой в половине девятого и в половине десятого отправлялся спать. Значит, на этот раз он спал около трех часов.
      Бадди подошел к кухонному столу, сел, открыл журнал о путешествиях, который купил себе в универсаме в понедельник, и принялся рассматривать фотографии с изображением ныряльщиков в черных костюмах аквалангистов.
      "С какой стати? – подумал он. – Ныряльщики.
      Моряки. Пистолеты. В резервуаре. Зачем? Так поздно. Глубокой ночью. Темнота, ныряльщики. Почему? Думай. Давай думай. Не могу. Можешь. Не могу. Можешь. Не могу. Ныряльщики. В лесу. Ночью. Сумасшествие. Не могу понять".
      Бадди решил принять душ, одеться и прогуляться до магазина Эдисона. Попросить Сэма, чтобы тот растолковал ему причины его кошмара.
 

***

 
      В 12.05 Рай заметила мужчину в очках с толстыми стеклами, в серых брюках и темно-синей рубашке. Он вошел в дом Паулины Викер. Тот самый человек, который приказал Бобу Торпу убить Марка.
      В 12.10 Рай зашла в церковь Св. Маргарет-Марии и спряталась в одной из исповедальных ниш, расположенной справа от длинного прохода, разделявшего ряды скамеек в центральной части церкви. На прошлой неделе она слышала, как Эмма упоминала о завтраке в пятницу для членов клуба, который собирались провести в цокольном помещении церкви. Сквозь щелку в вельветовых шторах исповедальной кабины Рай видела почти весь проход, а также ступени, ведущие в цокольное помещение церкви, где располагалась комната отдыха. Женщины, облаченные в яркие летние платья и брючные костюмы, многие с зонтиками, поодиночке и парами появлялись в течение пятнадцати минут. Около половины первого через вестибюль торопливо прошла Эмма Торп. Рай узнала ее даже в слабо освещенном зале церкви. Как только Эмма, спустилась по ступеням вниз. Рай немедленно покинула свое убежище.
      На мгновение она замерла, увидев распятие в дальнем конце зала. Вырезанный из дерева Христос, казалось взирал поверх рядов скамеек прямо на нее.
      "Ты мог бы спасти мою мать. Ты мог бы спасти Марка. Зачем ты. Господи, создал убийц на земле?"
      Распятый Христос, разумеется, не отвечал.
      "Бог помогает тем, кто сам заботится о себе, – подумала она. – Хорошо, я позабочусь о себе сама. Я заставлю их заплатить за то, что они сделали с Марком. Я добуду доказательства совершенного преступления. Подожди, и ты увидишь, я не шучу. Подожди, и ты убедишься".
      Рай начала дрожать, она почувствовала, как в уголках глаз наворачиваются слезы. Подождав минутку, чтобы успокоиться, она вышла из церкви.
      В вестибюле ремонтировали одну из входных дверей, и ее нижний угол был разобран. На полу стоял ящик с инструментами, некоторые из них валялись рядом на полу. Очевидно, рабочие ушли за материалом, который не принесли с собой сразу.
      Рай обернулась и посмотрела через арку на двенадцатифунтовое распятие.
      Деревянные глаза, казалось, неотрывно следили за ее движениями, в них застыло невыносимо печальное выражение.
      Опасаясь, что рабочие могут с минуты на минуту вернуться, она быстро нагнулась, заглянула ящик с инструментами и вынула из него увесистый гаечный ключ. Сунув его в карман ветровки, она вышла из церкви.
      В 12.35 Рай прошла мимо здания муниципалитета, размещавшегося в северо-восточной части площади. Кабинет шефа полиции располагался на первом этаже в конце коридора. В нем имелось два больших окна. Жалюзи на окнах были подняты. Проходя мимо, она отчетливо увидела Боба Торпа, сидевшего за столом лицом к окну. Он жевал сэндвичи и читал журнал.
      В 12.40 Рай остановилась перед кафе Альтмена и увидела, как около дюжины подростков на велосипедах направились на Юнион-стрит в сторону аллеи, покрытой щебенкой, где по пятницам устраивались велогонки. Среди велосипедистов был и Джереми Торп.
      В 12.45 в южном конце Юнион-стрит Рай пересекла улицу, прошла под виноградной лозой и подошла к заднему входу в дом Торпов. За газоном начинался кустарник и росли деревья. Дальше в этом направлении отсутствовали жилые строения и дороги. Слева от Рай домов не было – только газон, гараж и река. С правой стороны соседский дом стоял ближе к дороге, чем дом Торпов, и поэтому Рай была скрыта от посторонних глаз.
      Полированная медная ручка тяжелого дверного молотка красовалась у середины двери. Справа располагались три декорированных окна, шести дюймов шириной и девяти дюймов высотой каждое.
      Рай взялась за ручку дверного молотка и громко постучала.
      Никто не ответил.
      Она подергала дверь. Та была заперта и не поддавалась. Она ожидала этого.
      Вытащив из кармана ветровки позаимствованный у рабочих гаечный ключ, крепко зажав его в руке. Рай ударила им в среднее окошко. Звук оказался громче, чем она думала, однако не настолько, чтобы заставить ее отказаться от задуманного. Выбив из рамы оставшиеся острые полоски. Рай положила ключ обратно в карман, просунула руку внутрь и безуспешно пыталась нащупать ручку замка. Она уже начала отчаиваться, когда пальцы коснулись холодного металла. С замком пришлось повозиться около минуты. Наконец он открылся, и, вынув руку из рамы, она прикрыла дверь. Стоя на пороге, напряженно вглядываясь в полумрак, царивший на кухне. Рай невольно подумала, а что, если кто-нибудь из них вернется домой раньше срока и застанет ее здесь?
      "Иди вперед, – подгоняла сама себя Рай. – Скорее проходи, пока не растеряла смелость. Страшно, – думала Рай. – Они убили Марка. Сегодня утром ты убежала. Удастся ли убежать во второй раз? И что? Неужели теперь ты всю свою жизнь будешь бегать от всего, что так или иначе пугает тебя? И так до самой смерти?"
      Рай вошла в кухню.
      Подойдя к электроплите, где произошло убийство, она остановилась, приготовившись в любой момент бежать и внимательно вслушиваясь в каждый звук, в каждое движение в доме. Холодильник с морозильником гудели негромко и равномерно. Тикали часы-радио. Раскрытое окно под порывом ветра ударило о стенку дома. В гостиной старинные часы, отстающие на несколько минут, торжественно пробили третью четверть часа. Этот звук долго висел в воздухе после удара молоточка по колоколу. Дом был полон собственных звуков, ни один из них не исходил от человека. Рай была одна.
      Преступив закон и нарушив священную неприкосновенность чужого жилица, сделав первый и наиболее опасный шаг, она теперь стояла на кухне, не зная, что делать дальше.
      Итак…, нужно осмотреть дом. Разумеется, обыскать его сверху донизу. Найти тело. Но с чего начать?
      Наконец, когда Рай поняла, что нерешительность ее порождена страхом, который она намеревалась побороть, когда она поняла, что ужасно боится найти тело Марка, несмотря на то, что именно ради этого пробралась сюда, она начала осматривать кухню. Здесь имелось несколько мест, где можно было бы спрятать тело девятилетнего мальчика. Она заглянула в чулан, затем в холодильник, морозильник, но не обнаружила ничего необычного.
      Открыв шкафчик, устроенный под мойкой, Рай увидела корзину, до верха набитую окровавленными тряпками. В действительности то были не тряпки, полотенца для посуды. Они вытерли следы крови полотенцами, бросили их в корзину, а потом, наверное, забыли уничтожить улики. Рай взяла кусок материи. Он был холодным, мокрым и тяжелым от пропитавшей его крови. Она выронила полотенце и взглянула на свои испачканные кровью руки.
      – О, Марк! – печально прошептала она.
      Где-то глубоко внутри поднялась боль и заполнила грудь.
      – Крошка Марк… Ты никогда никому не причинил зла. Ни одной душе. Что же они с тобой сделали! Что за страшное злодейство учинили они над тобой!
      Почему?
      Рай устала, в коленях чувствовалась слабость. "Ищи тело", – мысленно приказала она себе. "Нет, – ответила она себе же. – Я передумала. Искать тело? Нет. Нет, это, пожалуй.., чересчур. Чересчур много. Найти его… Марк.., с разбитым черепом.., закатившимися глазами.., с белым от потери крови лицом… Это будет чересчур. Даже сильные девочки могут справиться не со всем, что встречается в жизни. Даже у сильных девочек есть предел возможностей, ведь так? Это и есть предел моих возможностей. Не могу больше искать.., не могу искать по всему дому… просто не могу…"
      Дрожа и плача, она подхватила корзину и выбежала из дома.
 

***

 
      В 12.25 Салсбери вынес кейс из своей комнаты и вышел в холл.
      Паулина Викер сидела в самом большом из трех кресел. Она была полнотелой женщиной лет шестидесяти. Волнистые седые волосы. Цветущий цвет лица. Двойной подбородок. Веселые глаза и почти постоянная улыбка. У нее было лицо типичной бабушки, образец бабушек, изображаемых в книжных иллюстрациях и кинофильмах. Ее босые ноги покоились на подушечке. Она уплетала сладости и смотрела мыльную оперу по телевизору.
      С порога холла он обратился к ней.
      – Миссис Викер?
      Она взглянула вверх, не переставая сосать карамель. Ей трудно было жевать. Затем она проговорила:
      – Добрый день, мистер Дейтон. Если вы хотите пожаловаться по поводу комнаты или чего-то другого, не думаете ли вы, что это может потерпеть несколько минут, не очень долго, только до конца фильма? Это один из моих самых любимых фильмов и…
      – Я "ключ", – нетерпеливо сказал Салсбери.
      – О, – сказала она, разочарованная тем, что не сможет досмотреть до конца свою любимую программу. – Я "замок".
      – Встаньте, миссис Викер.
      Она с трудом выбралась из кресла.
      "Старая толстая корова", – подумал он.
      – Что вам нужно? – вежливо осведомилась она.
      – Мне на некоторое время потребуется эта комната, – ответил он, подходя к тумбочке, на которой стоял ее частный телефон. – Не беспокойте меня.
      – Мне уйти?
      – Да, сейчас же.
      Задумчиво она посмотрела на круглый кленовый стол, стоящий подле ее кресла.
      – Могу я забрать с собой коробку с конфетами?
      – Да, да. Только убирайтесь к черту отсюда.
      Довольная, она взяла конфеты.
      – Я уже ушла. Я уже ушла, мистер Дейтон. Не скучайте тут. Я не буду вам мешать.
      – Миссис Викер!
      – Да?
      – Отправляйтесь на кухню.
      – Хорошо.
      – Ешьте свой шоколад, если вам так хочется.
      – Обязательно.
      – Слушайте радио и ждите, когда я выйду к вам.
      – Да, сэр.
      – Вам все ясно?
      – Разумеется. Разумеется. Я выполню все, что вы сказали. Можете проверить. Я отправлюсь прямо на кухню, буду есть свой шоколад и слушать…
      – Уходя, закройте за собой дверь, – коротко бросил он. – А сейчас оставьте меня, миссис Викер.
      Она ушла, затворив за собой дверь.
      Подойдя к тумбочке с телефоном, Салсбери открыл свой кейс. Извлек оттуда набор отверток и один из трансмитеров, из тех самых, что Даусон купил в Брюсселе.
      "Хитро, – подумал он. – Умно придумано. Очень мудро, что я захватил с собой трансмитер. Не знаю, почему я прихватил его. Предчувствие. Только предчувствие. И вот теперь пригодился. Очень мудро. Я владею ситуацией. Я сверху и владею ситуацией.
      Полный контроль".
      Он тщательно взвесил шансы, мобилизовав свои математические способности, не отказавшие ему и после перенесенного шока, когда он чуть не впал в панику. Теперь он решил, что настало время послушать, о чем беседуют Пол Эннендейл, отец и дочь Эдисоны. На тумбочке стояла дюжина миниатюрных фигурок лебедей, выполненных из стекла. Каждая отличалась от остальных размером, формой и цветом. Салсбери смахнул лебедей на пол; упав на ковер, они звякнули, ударившись один о другой. Его мать тоже собирала стеклянные фигурки ручной работы, правда, то были не лебеди. Она предпочитала стеклянных собак. У нее их были сотни. Он, наступил на одного из лебедей, представляя, что давит стеклянную собаку. С любопытством отметив, что содеянное доставило удовольствие, он подключил трансмитер к телефонному аппарату и набрал номер магазина. В магазине Эдисона не прозвенел ни один звук ни у одного из аппаратов. Тем не менее микрофон в каждой телефонной трубке установленных в магазине аппаратов, в том числе и тех, что стояли в жилом помещении над магазином, слал свои импульсы в ухо Салсбери.
      То, что он услышал в первые же две минуты, разрушило бумажную стену благополучия, которую он воздвиг вокруг себя после убийства. Бадди Пеллинери в своей косноязычной манере рассказывал Сэму, Дженни и Полу о двух неизвестных, которые, как он видел, утром шестого августа шли от резервуара. Роснера и Холбрука заметили! Однако это была не единственная и не худшая из новостей. Прежде чем Бадди добрался до конца своего рассказа, прежде чем Эдисон и другие кончили расспрашивать его, примчалась дочь Эннендейла с корзиной, полной окровавленных тряпок. Чертова корзинка! Торопясь прибраться на кухне и спрятать тело, он сунул корзину под мойку и совершенно забыл о ней. Тело мальчика спрятано не слишком надежно, но, по крайней мере, оно не находилась в помещении, где совершено убийство. Чертовы окровавленные тряпки! Он оставил улики на месте преступления, хоть и не на видном месте, однако там, где любой дурак мог бы их обнаружить!
      Теперь он не мог позволить себе тратить часы на подготовку своего ответа на утренние события. Если он хочет остановить кризис и спасти проект, следовало бы думать и действовать быстро, как никогда.
      Салсбери снова наступил на стеклянного лебедя и раздавил его.

       1.10 дня
 
      Отголоски грома пророкотали по долине, а когда они затихли, поднялся довольно сильный ветер.
      Разрываемый желанием поверить Эмме Торп и растущим убеждением, что Рай говорила правду. Пол Эннендейл поднялся по ступеням к двери в кухню Торпов.
      Стиснув его плечо, Сэм сказал:
      – Подожди.
      Пол обернулся. Ветер ерошил его волосы, сбрасывал их на глаза.
      – Ждать чего?
      – Это проникновение со взломом.
      – Дверь открыта.
      – Это ничего не меняет, – проговорил Сэм, отходя от Пола. – Кроме того, она открыта, потому что Рай взломала ее.
      Отдавая себе отчет в том, что Сэм хочет урезонить его ради его же собственной пользы. Пол нетерпеливо проговорил:
      – Что же, черт побери, я должен делать, Сэм?
      Вызвать полицию? Или, может быть, поискать концы, задействовать свои связи, чтобы шефу местной полиции позвонили сверху и обязали возбудить дело против самого себя?
      – Мы позвоним в федеральную полицию.
      – Нет.
      – Здесь может и не оказаться тела.
      – Если у них не было острой необходимости убирать тело, они не стали бы делать это среди белого дня.
      – А, может, вообще нет никакого тела ни здесь ни в каком другом месте.
      – Молю Бога, чтобы ты оказался прав.
      – Послушай, Пол, давай позвоним в федеральную полицию.
      – Ты сам говорил, что им потребуется, по меньшей мере, часа два, чтобы добраться сюда. И до того времени тело все еще будет оставаться в доме? Скорее всего, за эти два часа его спрячут.
      – Но все это настолько невероятно! С какой стати Бобу Торпу взбрело в голову убивать Марка?
      – Ты слышал, что рассказала Рай. Психолог приказал ему убить. Этот Альберт Дейтон.
      – Она не знала, что это был Дейтон, – сказал Сэм.
      – Сэм, но ведь это же ты опознал его по ее описанию.
      – О'кей. Убедил. Но как Эмма отправилась в церковь на собрание любителей игры в карты, когда только что она наблюдала расправу, которую учинил ее муж над беззащитным ребенком? Как она только могла? И мог ли такой ребенок, как Джереми, будучи свидетелем жестокого убийства, так хладнокровно и складно врать тебе?
      – Они все-таки твои соседи. Вот ты мне и объясни.
      – В этом-то как раз все и дело, – продолжал настаивать Сэм. – В том, что они мои соседи. И были ими на протяжении всей своей жизни. Почти всей своей жизни. Я отлично их знаю. Я знаю их как никого другого. И я говорю тебе. Пол, что они просто не способны совершить подобное.
      Пол прижал руку к животу. Желудок пронзили острые приступы боли. То, что он увидел в корзине – свернувшаяся кровь и пучки волос такого же цвета, как у Марка, – оказало на него сильное психическое и эмоциональное воздействие. Возможно, эмоциональное воздействие было столь разрушительным, столь ошеломляющим, что не замедлила последовать острая физическая реакция.
      – Ты знал этих людей в обычных условиях, когда жизнь шла по заведенному порядку. Но клянусь, Сэм, в городе творится что-то из ряда вон выходящее. Начнем с рассказа Рай. Исчезновение Марка. Окровавленное тряпье. И в довершение всего появление Бадди и его сообщение о неизвестных личностях, которых он видел около резервуара глубокой ночью; причем, как раз за несколько дней перед тем, как весь город начал страдать от какой-то любопытной, необъяснимой эпидемии…
      Сэм от изумления захлопал глазами.
      – Ты полагаешь, что ночной озноб связан со всем этим, о…
      Оглушительный удар грома не дал ему договорить.
      Когда восстановилась тишина, Сэм сказал:
      – Бадди не слишком надежный свидетель.
      – Но ты поверил тому, что он рассказал, так ведь?
      – Я поверил в то, что он видел нечто странное, да. Но вот были ли эти люди теми, за кого принимает их Бадди…
      – Понимаю, он видел не ныряльщиков-аквалангистов. Аквалангисты не носят резиновых сапог до пояса. Он видел.., я думаю он видел двух типов с пустыми баллонами для распыления химических веществ.
      – Кто-то отравил резервуар? – недоуменно спросил Сэм.
      – Мне это представляется именно так.
      – Кто? Правительство? – Может быть. А может быть, террористы. Или даже какая-нибудь частная компания.
      – Но зачем?
      – Посмотреть, получится ли тот результат, на который они рассчитывают. Сэм сказал:
      – Отравить резервуар.., чем? – и нахмурившись добавил:
      – Чем-то таким, что превращает людей в психопатов, которые способы убивать, когда им прикажут?
      Пола пробрала дрожь.
      – Мы еще не нашли его, – быстро проговорил Сэм. – Не теряй надежды. Нам еще не известно, что он мертв.
      – Сэм… О Боже мой, Сэм, мне кажется, что найдем. Я почти уверен, что найдем.
      Пол готов был разрыдаться, однако сейчас это была роскошь, которую он не мог себе позволить. Откашлявшись, он продолжил:
      – Готов спорить, что этот социолог, Дейтон, связан с теми людьми, которых видел Бадди. Он здесь не для того, чтобы изучать население Черной речки. Ему известно, чем именно был отравлен резервуар, и он находится в городе исключительно для того, чтобы оценить эффект воздействия этого вещества на местных жителей.
      – Но почему же тогда у Дженни и у меня нет этого странного ночного озноба? Пол пожал плечами:
      – Не знаю. Понятия не имею, в какую ситуацию попал Марк сегодня утром. Что он видел такого, что вынудило их убить его?
      Они пристально взглянули друг на друга, придя в ужас от мысли, что все жители города стали глупыми подопытными свинками в чудовищном эксперименте.
      Оба были бы не прочь со смехом отмести самую возможность подобного, отделаться одной-двумя шутками; но ни один из них не смог даже улыбнуться.
      – Если во всем этом есть хоть какая-то доля правды, – озабоченно сказал Сэм, – то у нас более чем достаточно оснований позвонить в федеральную полицию.
      Пол возразил:
      – Сначала нужно найти тело. Затем позвоним в федеральную полицию. Я намерен отыскать своего сына прежде, чем его зароют в яму где-нибудь в горах.
      Постепенно лицо Сэма становилось таким же белым, как и его седые волосы.
      – Не говори так, словно ты знаешь, что он мертв. Ты же не знаешь этого наверняка, черт тебя подери! Пол глубоко вздохнул. В груди ломило.
      – Сэм, мне следовало поверить Рай сегодня утром. Она не обманщица. Эти окровавленные полотенца для посуды… Ты только подумай, мне приходится говорить о нем, как о мертвом! Я уже и думать-то о нем начал именно таким образом. Если я стану убеждать себя, что он жив, а затем найду его тело, то этот удар окажется чрезмерно сильным. Я его не переживу. Ты понимаешь?
      – Да.
      – Ты не должен идти вместе со мной.
      – Я не могу отпустить тебя одного.
      – Нет, можешь. Со мной все будет в порядке.
      – Я не отпущу тебя одного.
      – Хорошо. Покончим с этим.
      – Он такой хороший мальчик, – тихо проговорил Сэм. – Он всегда был таким хорошим парнем. Я любил его, как собственного сына.
      Пол кивнул, повернулся и вошел в темный дом.
 

***

 
      Телефонная компания занимала узкое, двухэтажное кирпичное здание на Вест Мейн-стрит, в полуквартале от площади. От дома Паулины Викер до него было около двух минут ходьбы.
      Маленькая и чистая приемная, где оплачивались счета и принимались жалобы, размещалась на первом этаже. Здесь стояло восемь шкафов для бумаг и длинный сосновый стол, были установлены кассовый аппарат, электронный калькулятор, фотостатический копировальный аппарат, пишущая машинка. Лежала стопка проспектов компании, на стене висел календарь "Сьерра-клуба". В комнате еще было несколько телефонных аппаратов, радиоприемник и флаг Соединенных Штатов Америки на подставке из нержавеющей стали. На мебели ни пылинки, на полу – ни пятнышка. Каждая стопка: будь то бумага для печати, бланки или конверты – тщательно выровнена и аккуратно сложена.
      Единственный работник в конторе выглядел так же по-деловому, как и комната. Это была худощавая, нельзя сказать, чтобы совсем уж непривлекательная, женщина, приближающаяся к пятидесятилетнему возрасту. В ее коротко остриженных каштановых волосах поблескивало не более дюжины серебряных нитей седины. Кожа была гладкой и белой, как молоко. Угловатые черты лица скрашивал чувственный рот, который спасал ее внешность, но, казалось, был заимствован с другого лица. На ней был красивый и удобный брючный костюм и белая хлопковая блузка. К дужкам очков примыкала цепочка. Когда женщина снимала очки, они повисали на груди.
      Когда Салсбери вошел в офис, она двинулась к стойке, профессионально улыбнулась и произнесла:
      – На улице все еще собирается дождь? Закрывая дверь с витражом, Салсбери сказал:
      – Да. Да, именно так.
      – Чем могу вам помочь?
      – Я "ключ".
      – Я "замок".
      Салсбери подошел к стойке.
      Она стояла и играла очками, висевшими на груди.
      – Как тебя зовут? – спросил он.
      – Джоан Маркхам.
      – Ты секретарша?
      – Помощник менеджера.
      – Сколько человек здесь работает?
      – В данный момент?
      – Да, в данный момент, – ответил он.
      – Шесть, включая меня.
      – Назови всех по порядку.
      – Итак, здесь сейчас мистер Пулчаски.
      – Кто он?
      – Менеджер.
      – Где он сейчас находится?
      – В своем кабинете. Первая комната наверху.
      – Кто еще, Джоан?
      – Леона Ива. Секретарь мистера Пулчаски.
      – Она тоже наверху?
      – Да.
      – Осталось еще трое.
      – Это операторы.
      – Операторы коммутатора?
      – Да. Мэри Альтман, Бетти Зиммерман и Луиза Пулчаски.
      – Жена мистера Пулчаски?
      – Дочь, – Ответила Джоан.
      – Где работают операторы?
      Джоан указала на дверь в глубине комнаты.
      – Эта дверь ведет вниз в холл. Коммутатор располагается в следующей комнате, в задней части здания.
      – Во сколько заканчивается смена у операторов?
      – В пять часов.
      – И тогда придут еще три оператора?
      – Нет. Только два. По ночам немного работы.
      – Новая смена работает до часу ночи?
      – Да.
      – И потом заступают еще два оператора?
      – Нет. Только один во время ночной смены.
      Она надела очки, но через несколько секунд снова сняла их.
      – Ты нервничаешь, Джоан?
      – Да. Ужасно.
      – Не волнуйся. Расслабься. Успокойся. Ее стройная шея и плечи несколько расслабились. На губах появилась улыбка.
      – Завтра суббота, – сказал он. – В дневную смену будет три оператора?
      – Нет. В выходные дни никогда не бывает больше двух операторов.
      – Джоан, я вижу, около пишущей машинки лежит блокнот. Я хочу, чтобы ты подготовила мне список всех операторов, кто будет работать сегодня и в первую утреннюю смену. Мне нужны их имена и номера домашних телефонов. Ясно?
      – Да. Разумеется.
      Она подошла к столу.
      Салсбери пересек комнату и подошел к двери, ведущей на улицу. Он изучал Вест Мейн-стрит сквозь стекла витража.
      Предвещая летнюю грозу, ветер нещадно стегал деревья, словно стараясь загнать их в укрытие. На улице не было ни души. Салсбери посмотрел на часы. 1.15.
      – Пошевеливайся, ты, глупая сучка.
      Джоан оторвалась от листа бумаги и спросила:
      – Что?
      – Я назвал тебя глупой сучкой. Забудь об этом. Заканчивай список. Поторапливайся.
      Она вновь принялась писать.
      "Суки, – подумал он. – Развратные суки. Все они. Даже самая последняя из них. Вечно строят всякие козни. Одно слово: суки".
      Пустой грузовик проехал мимо по Мейн-стрит в сторону фабрики.
      – Вот, готово, – сказала Джоан.
      Салсбери вернулся к стойке, взял протянутый листок бумаги и взглянул на написанное. Семь имен. Семь номеров телефонов. Свернув листок, он сунул его в карман рубашки.
      – А теперь расскажи мне о ремонтниках. Ведь у вас есть бригада ремонтников?
      – Да, у нас есть бригада из четырех человек, – ответила она. – Двое работают в дневную и двое в вечернюю смену. Как правило, нет жесткого графика выхода в ночь или работы в выходные дни, но каждого члена бригады при необходимости можно срочно вызвать по телефону.
      – В настоящий момент два ремонтника на дежурстве?
      – Да.
      – Где они?
      – Устраняют неполадки на фабрике.
      – В котором часу они вернутся?
      – К трем. Может быть, к половине четвертого.
      – Когда они вернутся, направь их в офис Боба Торпа. – Салсбери уже решил на время кризисной ситуации организовать свою штаб-квартиру в офисе шефа местной полиции. – Ясно, Джоан?
      – Да.
      – Напиши мне имена и домашние телефоны двух других членов ремонтной бригады.
      Ей потребовалось всего полминуты на выполнение этого задания.
      – А теперь слушай меня внимательно, Джоан. Положив руки на стойку, она вся подалась вперед. Казалось, она с нетерпением ждала, что он ей скажет.
      – Через несколько минут ветер нарушит связь между вами и Бексфордом. Ни один из жителей Черной речки или работник фабрики не сможет позвонить или ответить по междугородной линии.
      – О, – уныло проговорила Джоан. – Наверняка у меня будет испорчен весь рабочий день. Как пить дать.
      – Ты имеешь в виду жалобы?
      – Одна хуже другой.
      – Если люди начнут жаловаться, скажи им, что связисты из Бексфорда уже приступили к устранению повреждения. Однако повреждения очень серьезны. Их устранение займет несколько часов. Работы вряд ли закончатся раньше середины завтрашнего дня. Ясно?
      – Им это не понравится.
      – Однако тебе это ясно?
      – Ясно.
      – Хорошо, – он вздохнул, – сейчас я направлюсь в комнату девушек-операторов побеседовать с ними. Затем поднимусь наверх навестить босса и его секретаршу. Когда я уйду из этой комнаты, ты забудешь все, о чем мы с тобой говорили. Ты запомнишь меня, как одного из ремонтников из Бексфорда. Я всего лишь ремонтник из Бексфорда, который заехал сюда, чтобы сообщить, что наша бригада уже приступила к устранению повреждений. Понятно?
      – Да.
      – Продолжай работать. Она вернулась за свой стол.
      Салсбери обошел стойку. Он вышел из комнаты и направился к операторам.
 

***

 
      Пол чувствовал себя грабителем.
      "Ты проник в чужой дом не для воровства, – убеждал он себя, – а чтобы найти тело собственного сына. Если оно вообще существует. Оно принадлежит тебе".
      И все же, пробираясь крадучись по дому, охраняемому правом Торпа на неприкосновенность жилища, Пол ощущал себя вором.
      К 1.45 вместе с Сэмом они обследовали весь дом сверху донизу: спальни, ванные комнаты, туалеты, гостиную, кладовку, столовую и кухню. Тела нигде не было.
      В кухне Пол открыл дверь, ведущую в подвал, и включил свет.
      – Спускайся сюда. Нужно было начинать именно отсюда. Подвал – наиболее вероятное место.
      – Даже если предположить, что рассказанное Рай правда, – сказал Сэм, – все равно мне не по себе от того, что мы шарим по их дому. Эти люди мои давние друзья.
      – Я тоже не в восторге, все это не для меня.
      – У меня такое ощущение, – сказал Сэм, – что я вывозился в дерьме.
      – Мы почти закончили.
      Они спустились вниз по ступеням.
      Первая из подвальных комнат оказалась хорошо оборудованной мастерской. В углу у лестницы стояли две мойки из нержавеющей стали, машина для стирки и сушки белья, пара плетеных корзин с грязной одежной, стол, достаточно просторный, чтобы разложить на нем выстиранное белье, полки, на которых стояло множество пузырьков с различными отбеливателями, бутылочки с пятновыводителями, коробочки с дезинфицирующими препаратами. В другом конце комнаты стоял верстак с тисками и другими инструментами для изготовления рыболовных снастей. Боб был заядлым рыбаком, любившим удить на мух и получавшим удовольствие от собственноручного изготовления грузил и приманок. При этом он продавал сотнями свои изделия, что превращало хобби в довольно прибыльное дело.
      Сэм заглянул в темную нишу под лестницей, осмотрел шкафы, стоявшие рядом с электросушилкой.
      Тела не было. Следов крови тоже. Ничего. В желудке Пола жгло и урчало так, будто он выпил полный стакан кислоты.
      Пол заглянул в шкафы над верстаком и под ним, вздрагивая всякий раз, когда открывал очередную дверцу.
      Ничего.
      Вторая подвальная комната оказалась почти в два раза меньше первой и целиком использовалась для хранения продуктов. Вдоль двух стен от пола до самого потолка располагались полки, на которых стояли банки с консервированными фруктами и овощами. Часть из них была приобретена в магазине, часть – собственного изготовления. Большой морозильник, походивший на сундук, стоял у дальней стены.
      – В нем или нигде больше, – сказал Сэм.
      Пол приблизился к морозильнику. Поднял крышку. Сэм подошел и встал рядом.
      В лицо дохнул холодный воздух. Струйки призрачного пара поползли по комнате и растворились в теплом воздухе.
      В морозильнике лежали две-три дюжины упаковок мяса в целлофане с наклеенными ярлычками. Эти упаковки валялись как попало, что, с точки зрения Пола, выглядело довольно странным. Они не были рассортированы по весу, или размеру, или сорту содержимого. Складывалось впечатление, что все их свалили в морозильник в большой спешке.
      Пол извлек пятифунтовый кусок мороженого мяса и бросил его на пол. Затем достал десятифунтовую упаковку бекона. Затем еще одну пятифунтовую упаковку мяса. Потом вновь бекон. Затем последовала двадцатифунтовая упаковка свиных отбивных…
      Тело убитого ребенка лежало на самом дне морозильника. Руки были сложены на груди, а колени задраны вверх. Мясные упаковки набросаны сверху, чтобы спрятать тело.
      В ноздрях запеклась кровь. Заледеневшая кровавая корка покрывала подбородок и бедра. Он взирал на них помутневшими глазами.
      – О.., нет! Нет! Господи Иисусе, – прошептал Сэм.
      Он отшатнулся от морозильника и бросился вон из комнаты. За стеной он открыл кран, послышался звук льющейся воды.
      Пол слышал, как рвало Сэма.
      Странно, но сейчас Пол полностью контролировал свои эмоции. Когда он увидел сына мертвым, кипевший в нем гнев, отчаяние и скорбь мгновенно переросли в чувство сострадания и нежности, глубину которых невозможно описать.
      – Марк, – тихо проговорил он, – все теперь хорошо. Все о'кей. Я здесь. Я здесь, с тобой. Больше ты не будешь один.
      Он медленно, по одному, вынимал из морозильника оставшиеся пакеты, словно раскапывал могилу. Когда Пол снял последнюю упаковку с тела, в дверях появился Сэм.
      – Пол? Я пойду наверх… Позвоню по телефону.
      Позвоню.., в федеральную полицию.
      Пол молча смотрел вглубь морозильника.
      – Ты слышишь меня?
      – Да. Слышу.
      – Мне позвонить сейчас в федеральную полицию?
      – Да. Самое время.
      – Как ты сам?
      – Со мной все в порядке, Сэм.
      – Ничего, что ты побудешь здесь.., один?
      – Ничего, все в порядке.
      – Ты уверен?
      – Разумеется.
      Сэм некоторое время колебался, наконец повернулся к выходу. Он шагал сразу через две ступеньки, производя при этом много шума.
      Пол прикоснулся к щеке сына.
      Она была холодной и твердой.
      Каким-то образом он нашел в себе силы извлечь окоченевшее тело из морозильника. Прижав его к груди и подхватив снизу руками. Пол поднял его, затем повернулся и опустил на пол посредине комнаты.
      Он подышал на свои руки, чтобы согреть их.
      Вернулся Сэм, все такой же бледный. Посмотрел на Марка, и его лицо исказилось от боли, но он не зарыдал. Он держал себя в руках.
      – Похоже, с телефоном неполадки.
      – Что за неполадки?
      – Понимаешь, ветром оборвало провода между нами и Бексфордом.
      Нахмурив лоб. Пол проговорил:
      – Обрыв на линии? Ветер кажется слабоватым для этого, – Да. У нас он слабоват. Но, может быть, ближе к Бексфорду он гораздо сильнее. В горах бывает так, что в одном месте относительная тишина, а совсем рядом бушует сильнейший шторм.
      – Линия связи с Бексфордом… – Пол отвел с белого лба сына спутавшиеся, замерзшие и слепленные кровью волосы. – Что это означает для нас?
      – То, что можно позвонить кому угодно в пределах города или на фабрику. Но нельзя поговорить с другим городом.
      – Кто это сказал тебе?
      – – Оператор. Мэнди Альтман.
      – Знает ли она, когда восстановят линию?
      – Очевидно, там серьезное повреждение, – ответил Сэм. – Она сказала, что бригада связистов из Бексфорда уже работает. Но им потребуется несколько часов., – Сколько часов?
      – Понимаешь, они не уверены, смогут ли починить до завтрашнего утра.
      Пол продолжал оставаться около тела сына, стоя на коленях на бетонном полу, и размышлял над словами Сэма.
      – Один из нас должен отправиться в Бексфорд и вызвать оттуда полицию.
      – О'кей, – согласился Пол.
      – Ты хочешь, чтобы я отправился туда?
      – Если хочешь. Или же могу поехать я. Это не имеет никакого значения. Но прежде мы должны перенести Марка к тебе.
      – Перенести?
      – Конечно.
      – Но разве это не будет противозаконно? – Сэм откашлялся. – Я имею в виду место преступления и все такое.
      – Я не могу оставить его здесь, Сэм.
      – Но если это сделал Боб Торп, то ты хочешь, чтобы он заплатил за это, не так ли? Если ты заберешь.., заберешь тело отсюда, то какие у тебя будут доказательства, что ты действительно обнаружил его здесь.
      Поражаясь тому, как спокоен его собственный голос, Пол ответил:
      – Специалисты из полицейской криминалистической лаборатории смогут отыскать следы волос и крови Марка в морозильнике.
      – Но…
      – Я не могу оставить его здесь! Сэм кивнул.
      – Хорошо.
      – Я просто не в силах, Сэм.
      – Хорошо. Давай отнесем его в машину.
      – Спасибо.
      – Отвезем его ко мне.
      – Спасибо.
      – Как мы понесем его?
      – Бери его за ноги.
      Сэм прикоснулся к мальчику.
      – Какой холодный.
      – Осторожнее, Сэм.
      Сэм понимающе кивнул, и они подняли тело.
      – Будь поосторожнее с ним, прошу тебя.
      – Хорошо.
      – Пожалуйста.
      – Непременно, – проговорил Сэм. – Непременно.

       2.00 дня
 
      Гремел гром, дождь барабанил в окно кабинета шефа полиции.
      Два человека, служащие из другого правительственного департамента, размещавшегося в том же муниципальном здании, стояли спиной к окну, стараясь выглядеть суровыми, значительными и надежными. Боб Торп выдал им ярко-желтые ветровки с капюшоном, на плечах и на груди которых отчетливо выделялась надпись "Полиция". Обоим мужчинам было под сорок, однако возможность поносить такие ветровки радовала их как малых детей: взрослые, играющие в игру "сыщик, ищи вора".
      – Умеете обращаться с оружием? – спросил их Салсбери.
      Оба ответили утвердительно.
      Салсбери, повернувшись к Бобу Торпу, распорядился:
      – Выдай им оружие.
      – Револьверы? – уточнил шеф полиции.
      – Разве у тебя есть дробовики?
      – Есть.
      – Они, пожалуй, подойдут больше, чем револьверы, – сказал Салсбери. – Как думаешь?
      – Для такой операции? – спросил Торп. – Да.
      Дробовики гораздо лучше.
      – В таком случае выдай им дробовики. По окну кабинета ярко хлестнула молния, создав стробоскопический эффект. Люди и предметы, находившиеся в помещении, словно резко прыгнули вперед и тут же назад, хотя в действительности не произошло ни малейшего движения.
      Лампы дневного света несколько раз мигнули. Торп подошел к двум металлическим шкафам, стоявшим позади его рабочего стола, отпер их и извлек два дробовика.
      – Умеете с ними обращаться? – поинтересовался Торп у рекрутов, облаченных в желтые ветровки. Один утвердительно кивнул.
      Другой сказал:
      – Что тут сложного. В этих крошках мощный заряд дроби. Всего-то и делов, что направить в нужную сторону и нажать курок.
      Он сжал оружие двумя руками и, глядя на дробовик, улыбнулся.
      – Неплохо, – заметил Салсбери. – Вы оба сейчас отправитесь на стоянку за зданием, возьмете свободную патрульную машину и отправитесь к восточному выезду из города. Это вам ясно?
      – Восточный выезд из города, – повторил один из них.
      – Не доезжая ста ярдов до поворота в аллею, развернете машину поперек дороги, чтобы блокировать обе полосы движения.
      – Задача блокировать дорогу, – повторил один из них, явно довольный тем, как развертывается игра.
      – Совершенно верно, – подтвердил Салсбери. – Если кто-нибудь захочет въехать в Черную речку, будь то кто-то с фабрики на грузовике с досками или, может быть, гости из других городов, – всех до единого пропускайте в город, но приказывайте им явиться прямо сюда, в этот кабинет. Всем остановленным объясните, что в Черной речке объявлено чрезвычайное положение, и они обязаны безоговорочно отметиться у шефа местной полиции, а уж потом заниматься своими делами.
      – В связи с чем введено чрезвычайное положение?
      – Этого вам знать не нужно.
      Один из рекрутов удивленно поднял бровь.
      Другой заметил:
      – Каждый, кого мы остановим, захочет узнать, в чем дело.
      – Если у вас будут настойчиво интересоваться, отвечайте, что все разъяснения им даст шеф полиции. Оба кивнули. Торп выдал каждому по дюжине патронов.
      – Если же кто-нибудь попытается покинуть Черную речку, – продолжал инструктировать Салсбери, – вы точно так же направляйте их к шефу полиции и давайте те же разъяснения относительно чрезвычайного положения. Ясно?
      – Да.
      – Да.
      – Каждый раз, когда вы будете направлять кого-нибудь к Бобу, неважно, въезжающего или выезжающего, сообщайте сюда по радиосвязи. Таким образом, если кто-то не объявится у нас через несколько минут, мы сразу поймем, что имеем дело с преступниками. Ясно?
      – Да, – хором ответили оба. Салсбери достал носовой платок из заднего кармана брюк и промокнул выступивший на лице пот.
      – Если же кто-нибудь из выезжающих из города попытается проскочить мимо вас, не останавливаясь, задержите их. Если не удастся иными мерами, применяйте оружие.
      – Стрелять на поражение?
      – Стрелять на поражение, – подтвердил Салсбери. – Но только в самом крайнем случае, если не будет никакой другой возможности остановить их.
      Один из пары, подражая Джону Вэйну, получающему приказ в Аламо, тряхнул головой и торжественно произнес:
      – Не волнуйтесь. Можете положиться на нас.
      – Есть вопросы?
      – Сколько времени нам оставаться на посту?
      – Другая группа сменит вас через шесть часов, – пояснил Салсбери. – В восемь часов вечера. Он сунул платок обратно в карман.
      – И еще. Когда вы выйдете из комнаты, вы забудете меня. Вы забудете, что я был здесь. Вы запомните все, что я сейчас говорил, каждое слово. Но вы будете думать, что все указания вам дал Боб Торп.
      Это вам ясно?
      – Да.
      – Совершенно ясно.
      – В таком случае, в путь.
      Оба рекрута вышли из комнаты, забыв о Салсбери, едва ступили в коридор.
      Яркая молния озарила город, затем последовал удар грома, от которого задрожали стекла.
      – Опусти жалюзи, – раздраженно скомандовал Салсбери.
      Торп беспрекословно выполнил приказ. Затем вернулся к столу и встал перед ним. Салсбери посмотрел на него и сказал:
      – Боб, я хочу накрепко запечатать этот городишко. По-настоящему. – Салсбери сжал пальцы в кулак, показывая, как именно ему хотелось блокировать город. – Я, черт подери, хочу быть полностью уверен, что ни одна живая душа не выскользнет отсюда. Есть ли другие дороги, кроме основной магистрали, которые нужно перерезать?
      Почесав густую бровь, похожую на щетки усов жука, Торп проговорил:
      – Нужно послать еще пару человек в восточную часть долины. Одного – следить за рекой. Ему следует дать винтовку, чтобы "при необходимости он мог снять человека с лодки. Другого оставить в засаде в леске между рекой и шоссе. Дать ему дробовик и приказать задерживать всякого, кто попытается проскользнуть лесом.
      – Тот, кто будет у реки, должен неплохо стрелять из винтовки, не так ли? – спросил Салсбери.
      – Там не нужен снайпер. Вполне достаточно хорошего стрелка.
      – О'кей. Задействуем для этого одного из твоих помощников. Они неплохо владеют винтовкой, верно?
      – Разумеется.
      – Годятся они для такого задания?
      – Вне всякого сомнения.
      – Что-нибудь еще?
      Торп на минуту погрузился в размышления. Наконец он изрек:
      – Есть несколько старых дорог, по которым вывозили бревна с лесоповала. Они ведут в горы и пересекаются с второстепенными дорогами, по которым можно добраться до Бексфорда. Большинство из этих дорог заброшены, ни одна не асфальтирована. Кое-где они засыпаны гравием, но, в основном, непролазная грязь. Узкие. Сплошные рытвины. Но, думаю, если человек достаточно решителен, он может попробовать этот путь.
      – В таком случае блокируем и их, – сказал Салсбери, поднимаясь со стула.
      Он нервно зашагал между окном и столом.
      "Этот город принадлежит мне, – думал Салсбери. – Он мой. Так и будет. Я буду держать в своих руках каждого мужчину, каждую женщину, каждого ребенка, пока не устраню все осложнения!"
      Совершенно непостижимым образом ситуация вышла из-под контроля. Придется позвонить Даусону. Рано или поздно. Лучше раньше. Этого не избежать. Однако, прежде чем звонить, Салсбери хотелось убедиться, что сделано все, что можно было сделать без помощи Леонарда и Клингера. Нужно продемонстрировать решительность, мудрость, доказать свою надежность человека, с которым можно вести серьезные дела. Его решительность и находчивость могли бы произвести впечатление на генерала. И на этого боговлюбленного ублюдка. Произвести сильное впечатление, чтобы нейтрализовать их негативную реакцию, когда они поймут, кто явился первопричиной кризиса. Это чрезвычайно важно. В настоящий момент главная сложность состояла в том, чтобы сохранить доверие партнеров.
 
       2.30 дня
 
      Воздух в библиотеке Сэма был спертым и влажным.
      Дождь барабанил в окно. Изнутри стекло запотело, покрылось сотней мельчайших капелек. Все еще не придя в себя от страшной находки, Пол сидел в одном из легких кресел, вонзив ногти в подлокотник.
      Сэм стоял возле книжного шкафа, снимая с полок тома с подшивками обзоров работ по психологии, и бегло просматривал их.
      На широком подоконнике монотонно тикали старинные каминные часы.
      Из холла в библиотеку вошла Дженни, оставив дверь открытой. Она опустилась на колени подле кресла Пола и накрыла ладонями кисти его рук.
      – Как себя чувствует Рай? – спросил он. Перед тем, как отправиться в дом Торпов на поиски тела Марка, Сэм дал ей успокоительное средство.
      – Крепко спит, – ответила Дженни, – и наверняка проспит еще часа два, не меньше.
      – Вот! – возбужденно воскликнул Сэм. Пол и Дженни с удивлением посмотрели на него.
      Сэм приблизился к ним, держа в руках раскрытую книгу.
      – Вот его фотография. Того самого типа, что именует себя Дейтоном.
      Пол поднялся с кресла, чтобы получше рассмотреть фотографию.
      – Не удивительно, что мы с Рай не могли отыскать ни одной его статьи, – заметил Сэм. – Мы искали публикации, подписанные Альбертом Дейтоном. Но этого типа зовут иначе. Его настоящее имя Огден Салсбери.
      – Я видел этого парня, – сказал Пол. – Он сидел в кафе Альтмена в тот самый день, когда официантка проткнула себе руку вилкой. Она стояла около него.
      Поднявшись с колен, Дженни спросила:
      – Вы думаете, это как-то связано с тем, что тут творится, с тем, что рассказал Бадди Пеллинери, что случилось с Марком?
      Последние слова она произнесла дрогнувшим голосом, глаза ее заблестели. Закусив губу, она сдержала слезы.
      – Да, – произнес Пол, вновь удивляясь своей неспособности плакать. Сердце его рвалось на части. О Боже! Боль переполняла его! Но слез не было.
      – Каким-то образом все это должно быть связано. Обращаясь к Сэму, Пол спросил:
      – Эту статью написал Солсбери?
      – И как явствует из введения, это последняя его печатная работа, более чем двенадпатилетней давности.
      – Он же не умер?
      – К сожалению.
      – В таком случае, где его другие работы?
      – Похоже, он весьма противоречивая личность. Его восхваляли и проклинали, чаще, правда, проклинали. Он устал от своей противоречивости. Забросил поездки с лекциями, перестал печататься, чтобы все время посвятить исследованиям.
      – О чем эта статья?
      Сэм прочитал заглавие: "Полное изменение поведения путем воздействия на подсознание", ниже под заглавием стояло: "Управление деятельностью мозга извне".
      – Что это означает?
      – Хотите, чтобы я прочел вслух? Пол посмотрел на часы.
      – Не повредит узнать врага прежде, чем мы отправимся в Бексфорд сообщить в федеральную полицию, – заметила Дженни.
      – Она права, – согласился Сэм. Пол согласно кивнул.
      – – Давай, читай.
 
       2.40 дня
 
      В пятницу днем Леонард Даусон сидел в кабинете Гринвичского дома, штат Коннектикут, и читал длинное письмо от супруги, написанное на ароматизированной бумаге. Прошла первая неделя из трех, отведенных Джулией на посещение Святой Земли. День ото дня она все больше убеждалась, что, в действительности, дела здесь обстояли иначе, чем она надеялась и представляла себе. Лучшими отелями владели арабы или евреи, поэтому, писала она мужу, ее не покидало ощущение брезгливости всякий раз, когда она отправлялась спать. В гостиницах имелся выбор номеров, но по ее словам, она предпочла бы спать в конюшне.
      Утром того дня, когда она написала письмо, шофер возил ее на Голгофу – в одно из святейших мест в мире. Сидя в машине, пробиравшейся к источнику неразделимой печали и радости, она читала Библию. Но даже впечатления от Голгофы были испорчены. Приехав на место, она увидела, что священную гору буквально усыпали потные негры, южные баптисты. Подумать только: негры-баптисты. Более того…
      Зазвонил телефон. Его мягкое гортанное звучание нельзя было спутать с сигналами других аппаратов. Белый телефон был подключен к абсолютно конфиденциальной линии. Только два человека, Огден и Эрнст, знали этот номер.
      Даусон отложил письмо жены в сторону, подождал, когда звонок прозвонит вторично, и поднял трубку.
      – Алло?
      – Я узнал твой голос, – осторожно произнес Салсбери. – Узнал ли ты мой?
      – Разумеется. Ты говоришь через скремблер «Устройство для кодирования телефонных разговоров.»?
      – Конечно, – ответил Салсбери.
      – В таком случае, нет нужды прибегать к намекам и загадкам. Даже если линия прослушивается, что маловероятно, вряд ли можно разобрать нашу беседу.
      – Принимая во внимание сложившуюся ситуацию, – начал осторожно Салсбери, – из предосторожности, на мой взгляд, следовало бы воспользоваться намеками, а не полагаться исключительно на скремблер.
      – Так каково же положение дел там, у тебя?
      – Здесь серьезные неприятности.
      – В зоне эксперимента?
      – Да, в зоне эксперимента.
      – Что за неприятности?
      – Один случай с летальным исходом.
      – Можно преподнести его как естественный?
      – Никоим образом.
      – Сможешь уладить все самостоятельно?
      – Нет, будут еще случаи.
      – Смертельные? – спросил Даусон.
      – Тут есть несколько необработанных.
      – Не попавших под воздействие программы?
      – Совершенно верно.
      – Почему это должно повлечь смертельные исходы?
      – Моя крыша, похоже, лопнула.
      – Как это случилось? Салсбери колебался.
      – Лучше скажи правду, – резко сказал Даусон. – Во имя нашего всеобщего спасения. Лучше скажи всю правду.
      – Я был с женщиной.
      – Идиот.
      – То была ошибка, – согласился Салсбери.
      – Это полный идиотизм. Поговорим об этом позже. Один из избежавших обработки застал тебя, когда ты был с женщиной?
      – Да., – Если твое прикрытие пострадало, его можно восстановить. Без драматизации.
      – Боюсь, что это не удастся. Я приказал убийце сделать то, что он сделал.
      Несмотря на недосказанность, происходившее в Черной речке, очевидно, было ясно для Даусона.
      – Понимаю, – сказал он. Затем, подумав с минуту, спросил:
      – Сколько человек избежали воздействия?
      – Кроме двух дюжин маленьких детей, по крайней мере, четверо, может быть, пятеро.
      – Не слишком много.
      – Есть еще один момент. Тебе известны те двое, которых посылали сюда в начале месяца?
      – К резервуару?
      – Их видели. Даусон замолчал.
      – Если не хочешь приезжать, – сказал Салсбери, – твое дело. Но мне нужна кое-какая помощь. Пошли сюда нашего партнера и…
      – Мы оба прилетим сегодня вечером на вертолете, – прервал его Даусон. – Сумеешь держать ситуацию под контролем часов до девяти-десяти вечера?
      – Полагаю, смогу.
      – Это в твоих же интересах. Ты просто должен.
      Даусон повесил трубку.
      "О Господи, -, подумал он, – Ты направил его ко мне как орудие Твоей воли. Сейчас им овладел Сатана. Помоги мне. Господи, устроить все должным образом. Я хочу служить только Тебе".
      Даусон позвонил своему пилоту, приказал заправить вертолет и через час прибыть на посадочную площадку около дома в Гринвиче.
      Пришлось набрать один за другим три телефонных номера, прежде чем он нашел Клингера.
      – У нас неприятности на севере.
      – Серьезные?
      – Чрезвычайно серьезные. Можешь быть у меня через час?
      – При условии, что буду гнать, как маньяк. Лучше через час пятнадцать.
      – Выезжай.
      Даусон повесил трубку.
      "О Господи, – подумал он, – оба этих человека ненадежны. Знаю. Но Ты, Господи, направил их ко мне велением Своим, не так ли? Не карай меня за то, что я исполняю волю Твою, Господи".
      Он выдвинул правый нижний ящик стола и достал толстую папку с бумагами.
      На ней стояла надпись: "Детективное агентство Гаррисона-Бодрея. Объект: Огден Салсбери".
      Благодаря детективному агентству Гаррисона-Бодрея, Даусон знал своих компаньонов лучше, чем они знали себя сами. На протяжении последних пятнадцати лет он пополнял новыми материалами досье Эрнста Клингера. Досье Салсбери было сравнительно новым. Оно начато только в январе 1975 года, но в нем нашла отражение вся его жизнь, включая детство, и, несомненно, досье можно было считать достаточно полным. Перечитав материалы десять-двенадцать раз от корки до корки, Даусон почувствовал, что следовало бы предвидеть нынешнюю неприятность.
      Огден не был сумасшедшим в буквальном смысле этого слова, но абсолютно нормальным вряд ли можно его считать. Огден относился к категории патологических женоненавистников. Хотя и пускался периодически в кутежи с проститутками. За один уик-энд умудрялся повеселиться с семью или восемью девицами. Иногда, правда, возникали осложнения.
      С точки зрения Даусона, наибольшее значение для понимания натуры Огдена имели два рапорта, подшитые в досье Салсбери. В них о нем сообщалось больше, чем во всех остальных вместе взятых документах. Достав первый рапорт, Даусон вновь принялся его перечитывать.
 
      Спустя неделю после того, как Огдену исполнилось одиннадцать лет, по решению суда, его забрали от матери. Катрин Солсбери, вдова, и ее любовник Говард Паркер впоследствии были осуждены за издевательство и развратные действия над малолетним. Миссис Солсбери приговорили к сроку от 7 до 10 лет принудительного содержания в женском исправительном учреждении штата Нью-Джерси. После ее осуждения Огден воспитывался у соседки миссис Кэрол Бергер (ныне Петерсон), где он был одним из приемных воспитанников. Беседа с миссис Петерсон (сейчас ей семьдесят девять лет) проведена в ее доме в Тенеке, Нью-Джерси, 22 января 1975 года. Несмотря на раннее время дня, объект находился в состоянии опьянения и в ходе беседы периодически прикладывался к фужеру "с простым апельсиновым соком". Объекту не сообщалось, что содержание беседы записывалось на пленку.
 
      Даусон уже отметил разделы доклада, более других представлявшие интерес. Поэтому он сразу же перешел к третьей странице.
      Агент. Поскольку вы жили по соседству с миссис Салсбери, вы, наверное, не раз оказывались свидетельницей избиений ребенка.
      Миссис Петерсон. О да. Я вам так скажу. Как только Огден начал ходить, он стал мишенью для этой женщины. Что за женщина! За малейшую оплошность – порка! Она избивала его до синяков.
      Агент. Она его шлепала?
      Миссис Петерсон. Нет, нет. Вряд ли она знала, как шлепают детей. Если бы она его шлепала! Это не было бы настолько ужасным. Но эта женщина! Она била его руками. По голове, по его милому маленькому личику. Когда он подрос, она иногда била его кулаками. И щипала. Щипала его крохотные ручки. Много раз я плакала, глядя на него. Бывало, он приходил поиграть с моими приемными детьми, и на него просто страшно было смотреть. Крошечные ручки все в ссадинах! Агент. Его мать была алкоголичкой? Миссис Петерсон. Она пила. Понемногу. Но у нее не было особого пристрастия к джину или еще к чему-нибудь. Она была обычной выпивохой. Совершенно бесцветной. Не сказала бы, что она была умна. Иногда ограниченные люди вымещают собственное раздражение на детях. Такое я видела и раньше. Слишком часто. Страдали маленькие дети. О, они слишком страдают, можете мне поверить.
      Агент. У вашей соседки было много любовников? Миссис Петерсон. Дюжины. Она была любвеобильной женщиной. Но все они были заурядными мужланами. Всегда невзрачные. Грязные. Грубые работяги. Все они пили по-черному. С некоторыми она жила до года. Но чаще неделю-другую, ну месяц! Агент. А этот Говард Паркер… Миссис Петерсон. Ах, он!
      Агент. Сколько времени он жил с миссис Салсбери? Миссис Петерсон. Почти шесть месяцев, мне кажется, вплоть до самого преступления. До чего же страшный он человек! Ужасный!
      Агент. Вам известно, что происходило в доме Салсбери, когда там бывал Паркер?
      Миссис Петерсон. Разумеется, нет! Я бы сразу же вызвала полицию! Конечно, в ночь преступления… Огден пришел ко мне. И уже после этого я позвонила в полицию.
      Агент. Вы не против, если мы поговорим о самом преступлении?
      Миссис Петерсон. Честно говоря, мне до сих пор неприятно. Даже вспоминать противно. До чего отвратительный человек! А эта женщина! Сотворить такое над ребенком!
      Агент. Паркер был бисексуалом?
      Миссис Петерсон. Был кем?
      Агент. Человеком, вступающим в половую связь с лицами обоего пола. Он был таким?
      Миссис Петерсон. Он изнасиловал маленького мальчика! Это же.., не знаю, как даже назвать. Для чего Господь создал подобных типов? Я люблю детей. И любила их всю свою жизнь. Люблю их больше всего на свете. Мне не понять подобных Паркеру!
      Агент. Может быть, вам неприятно говорить о преступлении?
      Миссис Петерсон. Да, немного.
      Агент. Я бы просил вас еще немного потерпеть… Понимаете, действительно очень важно, чтобы вы ответили на несколько вопросов.
      Миссис Петерсон. Если только ради спасения Огдена, как вы сами сказали, разумеется, я готова. Ради спасения Огдена. Хотя он никогда не приезжал проведать меня. Вы знали об этом? После всего, что я для него сделала, после того, как я его приютила, растила с одиннадцати лет… А он так ни разу и не навестил меня.
      Агент. Из судебных документов того времени не все ясно. Или так и было в действительности, или же судья умышленно изменил показания свидетелей с целью спасения репутации ребенка. Поэтому, надеюсь, вы меня извините, но необходимо назвать вещи своими именами. Итак, какой половой акт совершил Паркер над ребенком, оральный или анальный?
      Миссис Петерсон. О, это ужасный человек!
      Агент. Так вам известно, какой акт был совершен?
      Миссис Петерсон. Оба!
      Агент. Ясно.
      Миссис Петерсон. А мать смотрела! Его мать смотрела! Можете представить себе такое? – Подобное извращение? Проделать подобное над беззащитным ребенком… Они настоящие чудовища!
      Агент. Я не хотел доводить вас до слез.
      Миссис Петерсон. Я не плачу. Так, одна-две слезинки. Печально. Ужасно печально. А вы как думаете? Так грустно. Маленькие дети так страдают!
      Агент. Не будем больше продолжать…
      Миссис Петерсон. Да, но вы же сами сказали, что все это во имя спасения Огдена, что вам нужно расспросить обо всем ради его пользы. Он был одним из моих приемных детей. Но для меня все они, словно мои собственные. Я страшно их всех любила. Моих крошек, каждого. Но раз это необходимо ради Огдена.., что ж… На протяжении многих месяцев никто и не догадывался, а бедный маленький Огден был слишком напуган.., чтобы пожаловаться кому-либо. Этот ужасный Говард Паркер.., издевался над ребенком.., пользовался его беззащитностью.., в рот… А мать смотрела на это.., безобразие. Испорченная женщина. И больная. Очень больная.
      Агент. В ночь преступления…
      Миссис Петерсон. Паркер накинулся на мальчика.., он.., изнасиловал его через задний проход. Ему было ужасно больно. Вы представить себе не можете, какую боль перенес мальчик.
      Агент. В ту ночь Огден пришел к вам. Миссис Петерсон. Я жила с ними по соседству. Он пришел ко мне. Обезумевший от страха. Бедный, бедный мальчишка… Сердце его разрывалось от слез. Этот ужасный Паркер зверски его избил. Губы в крови, один глаз затек. Сначала я подумала, что его только избили. Но вскоре обнаружила.., и другое. Мы отправили его в госпиталь. Ему наложили одиннадцать швов. Одиннадцать!
      Агент. Одиннадцать швов на прямую кишку?
      Миссис Петерсон. Да. Ему было невыносимо больно. Шла кровь. Огдену пришлось пробыть в больнице почти неделю.
      Агент. И в конце концов вы стали ему приемной матерью?
      Миссис Петерсон. Да. И никогда не жалею. Он был замечательным парнишкой. Отличником и очень умным. В школе говорили, что просто гений. Он завоевал стипендию и поступил в Гарвард. Вы думаете, он хоть раз навестил меня? И это после всего, что я для него сделала! Нет. Он никогда не навещал меня. А теперь работники из департамента социального обеспечения не разрешают мне брать детей-сирот на воспитание. С тех самых пор, как умер мой второй муж. Они говорят, что в семье, воспитывающей приемных детей, должно быть два родителя. К тому же, они считают меня слишком старой. Ну, разве не идиотство? Я люблю детей, и это самое главное. Я люблю каждого ребенка. Разве не посвятила я свою жизнь приемным детям? И я совершенно не стара для этого. Теперь, когда я думаю о страданиях детей, мне остается лишь плакать.
 

***

 
      Последняя часть доклада представляла собой запись беседы с человеком, бывшим мужем миссис Петерсон в то время, когда она приняла в свой дом одиннадцатилетнего Огдена Салсбери.
 
      Эта беседа проведена с мистером Алленом Дж. Бергером (ему восемьдесят три года) в пансионате для престарелых в Хатингтоне, Лонг-Айленд, днем в пятницу 24 января 1975 года. Проживание объекта в доме престарелых обеспечивают трое его детей от второго брака. Объект очень дряхл, моменты ясного сознания перемежаются с алогичностью и непоследовательностью мышления. Объект не информировался о записи беседы на пленку.
 
      Даусон пролистал три страницы рапорта до помеченного им места.
 

***

 
      Агент. Помните ли вы кого-нибудь из приемных детей, взятых на воспитание в ваш дом, когда вы были женаты на Кэрри?
      Мистер Бергер. Это она приводила их в дом, а не я.
      Агент. Помните ли вы кого-нибудь из них?
      Мистер Бергер. О Господи!
      Агент. В чем дело?
      Мистер Бергер. Стараюсь не вспоминать о них.
      Агент. Вы не любили детей, как ваша жена?
      Мистер Бергер. Эти грязные рожи всякий раз, когда я приходил домой с работы! Она твердила, что они – наши дополнительные деньги, подразумевая те несколько долларов, что правительство выделяло на содержание детей. Это было время великой депрессии. Но она пропивала все деньги.
      Агент. Она была алкоголичкой?
      Мистер Бергер. В то время, когда я был женат на ней, еще нет. Но можно сказать, уверенно шла к этому.
      Агент. Вы помните ребенка по имени…
      Мистер Бергер. Моя ошибка состояла в том, что я женился на ней, не приняв в расчет склада ее ума.
      Агент. Прошу прощения?
      Мистер Бергер. Второй раз я женился на умной женщине, и дело выгорело. Но когда женился на Кэрри… Понимаете, мне было сорок, я был одинок, и до смерти надоело таскаться по шлюхам. Тут появилась Кэрри, двадцати шести лет, свежая как персик, намного моложе, но питавшая ко мне интерес, и я пошел на поводу у своих яиц, доверив им думать вместо головы. Я женился ради ее тела, не задумываясь, что там у нее в голове. И это главная моя ошибка.
      Агент. Несомненно. Итак.., не могли бы вы ответить, помните ли вы ребенка по имени…
      Мистер Бергер. У нее были шикарные буфера.
      Агент. Прошу прощения?
      Мистер Бергер. Ну, буфера, груди. У Кэрри был роскошный фасад.
      Агент. О! Да, э…
      Мистер Бергер. Неплоха она была и в постели, когда могла послать подальше всех этих чертовых ребятишек. Ох уж эти паршивцы! Не знаю, почему я согласился взять в дом первого. После этого меньше четырех у нас никогда не было, обычно шесть или семь. Она всегда мечтала о большой семье. Своих детей она иметь не могла. Может быть, поэтому ей хотелось, чтобы их была целая куча. Но на самом деле она не стремилась быть матерью. Просто у нее была мечта, сентиментальная мечта.
      Агент. Что вы хотите этим сказать?
      Мистер Бергер. Ей нравилась сама мысль иметь детей, но не очень-то этого хотелось в действительности.
      Агент. Понимаю.
      Мистер Бергер. Она не могла держать их в узде. Они, что называется, садились ей на шею. А я и не собирался брать на себя заботы об этой ораве. Ничего подобного, сэр! Я упорно работал в те дни. Придя домой, я хотел только одного – отдохнуть. Я не тратил времени на кучку этих ублюдков. До тех пор, пока они мне не мешали, они могли делать все, что им заблагорассудится. Они это знали и никогда меня не тревожили. Черт их подери, это же не мои дети! Агент. Вы помните одного из них, по имени Огден Салсбери?
      Мистер Бергер. Нет.
      Агент. Его мать жила по соседству с вами. У нее была куча любовников. Один, по фамилии. Паркер, изнасиловал мальчика. Совершил акт мужеложства.
      Мистер Бергер. Дайте-ка подумать.., да, вспомнил. Огден. Да. Он пришел к нам в неудачное время.
      Агент. Неудачное время? Что это означает?
      Мистер Бергер. Тогда у нас в доме воспитывались одни только девочки.
      Агент. Одни девочки?
      Мистер Бергер. У Кэрри был бзик, и она не брала на воспитание никого, кроме маленьких девочек. Может быть, она считала, что с ними ей легче справиться, чем с кучей парней. Таким образом, этот самый Огден и я в течение двух или трех лет были единственными мужчинами в доме.
      Агент. А что, собственно говоря, в этом плохого?
      Мистер Бергер. Старшие девчонки знали, что с ним приключилось. Они, бывало, издевались над ним, порой жестоко. Он же терпеть не мог их насмешек и каждый раз заводился. Начинал ругаться и кричать на них. Разумеется, именно этого они и добивались и продолжали над ним издеваться. Когда Огден слишком часто стал попадаться на их провокации, я отвел его в сторону и поговорил, почти так, как отец с сыном. Я посоветовал ему не обращать на них внимания. Объяснил, что они всего лишь женщины. А женщины годятся лишь для двух дел: трахаться и готовить. Так я сам к ним относился до встречи со своей второй женой. Во "сяком случае, думаю, я здорово помог парню. Здорово помог… Представляешь, в этом пансионате не дают трахаться!
 

***

 
      В другом рапорте, который Даусон считал особенно интересным, воспроизводилась беседа с Лейердом Ричардсоном, ответственным работником отдела расследований Службы безопасности Пентагона. Агент фирмы Гаррисона-Бодрея предложил ему за пятьсот долларов запросить армейское личное дело Салсбери, ознакомиться с ним и сообщить его содержание.
      Снова Даусон отыскал наиболее интересные места, подчеркнутые красной ручкой.
 

***

 
      Ричардсон. Какими бы исследованиями он ни занимался, они, вероятно, представляют собой нечто чертовски важное. За последние девять лет на этого сукина сына ухлопали кучу денег, покрывая его делишки. А Пентагон, как известно, не идет на такое без перспективы возместить расходы в будущем.
      Агент. Покрывая его? Каким образом?
      Ричардсон. Ему нравилось разукрашивать проституток.
      Агент; Разукрашивать?
      Ричардсон. Преимущественно кулаками.
      Агент. Как часто такое случалось?
      Ричардсон. Раз-два в год.
      Агент. Как часто он встречался с проститутками?
      Ричардсон. Он пускался в разгул каждый первый уик-энд месяца. Весьма регулярно, если вам это нравится. С такой регулярностью, будто он не человек, а робот какой-то. По его потребности можно сверять часы. Как правило, он отправлялся в поход по увеселительным местам Манхэттена, снимал номер, приглашал по телефону парочку девочек и там развлекался с ними. Время от времени среди девочек попадалась такая, один вид которой выводил его из себя, и тогда он, что называется, вышибал из нее душу.
      Агент. И какой же это был тип женщин?
      Ричардсон. Обычно блондинка, но не всегда. Как правило, бледная, но тоже не всегда. Но во всех случаях очень маленькая. Ростом пять фунтов и дюйм, от силы пять или два. Весом до ста фунтов. Очень хрупкая с тонкими чертами лица.
      Агент. Почему девушки подобного типа выводят его из себя?
      Ричардсон. Пентагон пытался заставить его пройти психоаналитическое обследование. После первого сеанса он отказался от остальных. Как он заявил психиатру, его приступы помутнения рассудка обусловлены чем-то большим, а не одной лишь внешностью девушек. Они должны быть хрупкими не только в физическом плане. Он должен почувствовать их эмоциональную ранимость прежде, чем в нем пробудится желание бессмысленно избивать их.
      Агент. Другими словами, если он считает женщину превосходящей его или равной ему – она в безопасности. Но если почувствует, что может доминировать…
      Ричардсон. В таком случае для нее же хуже, чтобы ее медицинская страховка была своевременно выплачена.
      Агент. Он не убил ни одной из пострадавших, не так ли?
      Ричардсон. Пока что нет. Но пару раз был весьма близок к этому.
      Агент. Вы сказали, что в Пентагоне его покрывают.
      Ричардсон. Как правило, кто-нибудь из нашего бюро.
      Агент. Каким образом?
      Ричардсон. Оплачивая девушке больничные счета и выдавая приличную сумму. Размер выплаты зависит от степени тяжести полученных травм.
      Агент. Считается ли Огден человеком, представляющим потенциальную угрозу безопасности?
      Ричардсон. Отнюдь нет. Если бы он, к примеру, являлся тайным гомиком и мы бы случайно узнали об этом, тогда его следовало бы рассматривать как возможную и очень серьезную угрозу. Но поскольку его происхождение и дурные наклонности ни для кого не секрет, поскольку всем о них известно, то этим его нельзя шантажировать, нельзя запугать возможностью потерять работу. Нам известны все его ничтожные грязные секреты. Более того, на случай, если он отделает очередную девчонку, у него имеется специальный номер телефона, принадлежащий моему департаменту. После звонка в течение часа кто-нибудь из сотрудников выезжает к нему в номер и улаживает конфликт.
      Агент. На каких приятных людей вам приходится работать.
      Ричардсон. Вы полагаете? Тем не менее, я удивлен, что даже они терпят этого сукиного сына Салсбери. Он больной человек. Он подлинный кладезь пороков. Его следовало бы заточить в какую-нибудь камеру и напрочь забыть о его существовании.
      Агент. Известно ли вам о его детстве? Ричардсон. О матери и о мужчине, который его изнасиловал? Об этом имеется информация в его личном деле.
      Агент. Это помогает понять, почему он… Ричардсон. Знаете что? Даже если я понимаю, отчего происходит все его сумасшествие, даже если я вижу, что он не полностью виноват в том, что такой, как есть, я не хочу будить в себе ни малейшего сострадания. Как подумаю об этих девчонках, что очутились в больничных палатах со сломанными челюстями, подбитыми глазами… Послушайте, разве этим девчонкам легче от того, что Салсбери лишь частично повинен в сокрытом в нем зле? Я старомодный либерал, когда дело касается многих вопросов. Но этот либерализм на девяносто процентов превращается в дерьмо, когда речь идет о сострадании к преступнику. Можете считать, что вам крупно повезло, если вы и ваша семья счастливо избегли зверей, подобных Салсбери. Будь моя воля, то за все эти избиения я привлек бы его к суду, а потом засадил бы в камеру, и чтобы в радиусе ста миль ни одной женщины!
 

***

 
      Даусон вздохнул.
      Он сложил бумаги обратно в дело и сунул папку на место, в правый нижний ящик стола.
      "О Господи, – молитвенно подумал он, – дай мне силы выправить положение в Черной Речке. Если эту ошибку можно исправить, если полевые испытания удастся довести до конца, тогда я смогу ввести препарат в обоих, в Эрнста и в Огдена. Я смогу запрограммировать их обоих. Кое-какие приготовления уже сделаны. Тебе, Господи, это известно. Я запрограммирую их и обращу в Твою веру. И не только их, весь мир. Ни одна душа не достанется Сатане. Рай на земле. Вот что здесь наступит. Господи. Подлинный рай на земле, процветающий под сияющим светом Твоей любви".
 
       2.55 дня
 
      Сэм дочитал статью, написанную Салсбери, закрыл книгу и произнес:
      – Господи Иисусе!
      – По крайней мере, теперь у нас есть некоторое представление о том, что творится в Черной речке, – заметил Пол.
      – Вся эта бредовая галиматья о разрушении эго, предварительное введение препаратов, кодовые фразы, установление полного контроля над личностью, привнесение удовлетворения в массы посредством поведенческой модификации преподносится как благо для общества, управляемого на уровне подсознания… – Ошарашенная риторикой Салсбери, Дженни покачала головой, словно от этого движения мысли могли стать более ясными. – Он рассуждает как сумасшедший. Его нужно обследовать.
      – Он нацист, – заметил Сэм, – во всяком случае, по духу. Это особая категория сумасшедших. Очень опасная. Однако есть буквально сотни людей, похожих на него, и сотни тысяч готовых согласиться с каждым его словом относительно преимуществ "общества, управляемого на уровне подсознания".
      Гром за окном грянул с такой силой, что показалось, будто небесный свод раскололся надвое. Яростный порыв ветра ударил в дом. Дождь застучал по крыше и стеклам с удвоенной силой.
      – Кем бы он ни был, – сказал Пол, – он создал именно то, о чем писал. Заставил работать свою бредовую схему. Бог ты мой! Наверное, он воплотил ее здесь. Теперь можно объяснить все происходящее, начиная от эпидемии ночных кошмаров и тошноты.
      – Я все еще не могу понять, почему на нас с отцом не подействовал препарат, – проговорила Дженни. – В статье Салсбери говорит, что программа воздействия на подсознание не оказывает желаемого воздействия на неграмотных и на малых детей, которые не достигли понимания проблем мироздания, а грубо говоря, вопросов секса и смерти. Но ни отец, ни я не относимся ни к одной из этих категорий.
      – Думаю, я смогу ответить, – сказал Пол.
      – Я тоже, – добавил Сэм. – Во-первых, фармакологов учат, что лекарственные препараты на разных людей действуют по-разному. На некоторых пенициллин, например, оказывает слабое воздействие или вообще никакого. Некоторые люди совершенно не реагируют на сульфатные препараты. Мне кажется, либо по причине генетического отличия, метаболизма или иных химических процессов, протекающих в организме, мы с тобой оказались среди тех, кто составляет малый процент не поддающихся воздействию препарата Салсбери.
      – И слава Богу, – сказала Дженни, обхватив себя руками и поеживаясь.
      – В городе должны быть и другие "необработанные" взрослые, – заметил Пол. – Сейчас лето, пора отпусков, неужели никто не покидал город в течение недели, пока резервуар с питьевой водой был отравлен препаратом и проводилась обработка жителей телепрограммами, воздействующими на подсознание?
      – Когда ложится снег, – сказал Сэм, – заготовка древесины прекращается, поэтому все, кто так или иначе связан с деревообрабатывающей фабрикой, лезут из кожи вон, чтобы обеспечить фабрике бесперебойную работу в зимний период. Ни один из работников фабрики не возьмет отпуск летом. Точно так же в городе все, кто связан с обслуживанием фабрики, берут отпуска зимой.
      Пол чувствовал себя так, словно сидел на вращающемся стуле, который раскручивался все сильнее и сильнее. Мозг перерабатывал информацию, только что выданную Сэмом.
      – Марк, Рай и я не попали под воздействие препарата потому, что приехали в город, когда наркотика уже почти не осталось в резервуаре, а также потому, что мы не смотрели никаких телепрограмм, никаких коммерческих роликов, содержащих обращение к подсознанию. Но очевидно, что остальные жители Черной речки в настоящий момент находятся во власти Салсбери.
      Они с Сэмом переглянулись. Буря рвалась в окно. Наконец Сэм сказал:
      – Мы наслаждаемся преимуществами и раскопаю, подаренными нам современной наукой, напрочь забывая, что технологическая революция, так же, как и техническая до этого, имеет свою темную сторону. – Несколько долгих секунд под тиканье каминных часов на подоконнике он разглядывал обложку книги, зажатой в руках. – Чем сложнее становится общество, тем в большей степени каждая из его частей зависит от другой, тем легче одному человеку, сумасшедшему или истинно верующему, разрушить его в мгновение ока. Любой маньяк, действуя в одиночку, в состоянии убить главу государства и тем самым вызвать глубокие изменения во внешней и внутренней политике страны. Говорят, специалист в области биологии, обладая достаточной решимостью, может развести такое количество бацилл чумы, что их хватит для того, чтобы уничтожить весь мир. В одиночку можно создать ядерную бомбу. Для этого требуется лишь знание физики в объеме курса колледжа и возможность достать несколько фунтов плутония. Что также, черт подери, не представляет большой сложности. Уместив бомбу в небольшом чемоданчике, один человек запросто сотрет с лица земли такой город, как Нью-Йорк, хотя бы просто потому, что… Ну, черт подери, хотя бы просто потому, что его здесь обокрали, или, например, потому, что впечатления от Манхэттена не оправдали расходов на билет!
      – Но Салсбери не может работать в одиночку, – заметила Дженни.
      – Согласен.
      – Средства, необходимые для совершенствования и реализации программы, как она описана в статье… Ну, они просто огромны…
      – Эту программу могла бы профинансировать частная корпорация, – вставил Пол. – Например, такая крупная как АТиТ.
      – Нет, – не согласился Сэм. – В этом случае слишком много работников и исследователей, которые могли бы знать о программе. Произошла бы утечка информации, которая неизбежно просочилась бы в печать, и они никогда бы не дотянули до этой стадии без крупного скандала.
      – Один состоятельный человек мог бы предоставить Салсбери все необходимое, – сказала Дженни, – кто-нибудь, вроде Онассиса или Хагга.
      Нежно поглаживая бороду, Сэм сказал:
      – Весьма возможно. Но мне кажется, все мы избегаем наиболее логичного объяснения.
      – Что Салсбери работает на правительство США, – напряженно произнес Пол.
      – Совершенно верно, – согласился Сэм. – И если он действительно работает на правительство, или на ЦРУ, или на военных, тогда нам конец. Не только нам троим и Рай, но и всей этой проклятой стране.
      Пол подошел к окну, стер с части стекла выступившую влагу, посмотрел на гнущиеся под натиском ветра деревья, серые струи дождя.
      – Полагаешь, то, что творится здесь, происходит по всей стране?
      – Нет, – ответил Сэм. – Если бы программа была задействована в полном объеме, Салсбери не сидел бы в затерянном в глухих лесах городишке. Он располагался бы на командном пункте в Вашингтоне или где-нибудь в другом месте, где-нибудь еще.
      – Выходит, что это проба, так сказать, полевые испытания?
      – Возможно. Пожалуй, это хороший знак, – сказал Сэм. – Правительство проводило бы полевые испытания там, где уже существует режим строгой секретности. Скорее всего, на военно-морской или на военно-воздушной базе, а не здесь.
      Среди грозовых туч блеснула молния, и на мгновение Полу почудилось, что капли на оконном стекле сложились в изображения лиц Энни и Марка.
      Внезапно Полу пришла мысль, что его жена и сын, умершие в результате несхожих причин, были убиты одной и той же силой. Технологией. Наукой. Энни попала в госпиталь с обыкновенным аппендицитом. О срочной операции не было и речи. Анестезиолог предложил ей новейшее-только-что-появившееся-са-мое-революпионное-о-лучшем-нечего-мечтать обезболивающее, отличавшееся от прежнего эфира и гораздо более удобное в применении (более удобное для анестезиолога), чем пентатол. Однако после операции Энни не пришла в сознание. Вместо этого она впала в кому. Оказалось, что у нее возникла аллергическая реакция на это новейшее-только-что-появившееся-самое-рево-люционное-о-лучшем-нечего-мечтать средство, и оно разрушило большую часть ее печени. К счастью, сообщили ему доктора, печень – это орган, обладающий способностью к самовосстановлению. Заверили, что если поместят ее в палату интенсивной терапии и подключат приборы, поддерживающие жизнедеятельность организма, то печень день ото дня будет восстанавливаться, и больная поправится. Энни в течение пяти недель подвергалась интенсивной терапии. Затем доктора вложили все данные лечения в медицинский компьютер, и тот выдал им, что она окрепла настолько, что может быть переведена из палаты интенсивной терапии в обыкновенную. Одиннадцать недель спустя тот же компьютер показал, что она достаточно окрепла и может отправляться домой. Энни, между тем, оставалась слабой и апатичной, но также согласилась, что компьютер прав. Через две недели после возвращения домой в ее состоянии наступило резкое ухудшение, и через сорок восемь часов она умерла. Иногда ему казалось, что, будь он врачом, а не ветеринаром, он мог бы ее спасти. Но все его самобичевание представляло собой бессмысленный мазохизм. Единственное, что он мог потребовать, так это то, чтобы наркоз давали, применяя эфир или пентатол, средства, известные как безопасные и прошедшие испытания десятилетиями. Он мог бы посоветовать врачам засунуть их компьютер им в задницу, но этого он тоже не сделал. Он верил в технологию, потому что это была Технология, потому что предложенное было новым. Американцы воспитаны на уважении, на поклонении всему новому и прогрессивному и гораздо чаще, чем хотели бы признаться, умирают во имя того, что блестит и сверкает.
      После смерти Энни Пол с подозрением начал относиться к Технологии, к каждой новой диковинке, которой наука радовала человечество. Он читал работы Пола Эрлиха, труды других реформаторов, звавших повернуть "обратно к земле". Постепенно он приходил к мысли, что поездки на Черную речку могли стать началом серьезной программы освобождения его детей от пут города, от ежедневно нарастающих опасностей, создаваемых наукой и технологией, процветавшими в городах. Эти поездки стали для них обучением, привыканием к жизни, которую они могли прожить в гармонии с природой.
      Однако сторонники движения "обратно к земле" были одержимы несбыточной мечтой. Теперь он видел это со всей отчетливостью. Они пытались бежать от Технологии, но та продвигалась вперед гораздо быстрее их. На земле не осталось места, где можно было бы укрыться от нее. Город с его наукой и технологией оказывал необратимое воздействие на образ жизни людей, изменяя его, потрясая даже самые отдаленные поселения, затерянные в лесах и горах.
      Более того, игнорирование достижений науки и технологии грозило не менее неприятными последствиями. Его собственное невежество в вопросах анестезиологии и переоценка надежности медицинского компьютера стоили его жене жизни. Неосведомленность в средствах рекламного воздействия на подсознание, незнание достижений в этой области, если смотреть шире, стоили жизни Марку. Единственный способ выжить в семидесятых годах двадцатого века и в последующие десятилетия состоял в том, чтобы окунуться в быстро развивающееся супер-технологическое общество, плыть вместе с ним, учиться у него и изучать его, насколько возможно, чтобы затем быть с ним на равных в случае любой конфронтации.
      Пол отвернулся от окна.
      – Мы не можем ехать в Бексфорд и обращаться в федеральную полицию. Если наше собственное правительство стоит за Салсбери, если наши лидеры намерены поработить нас, нам никогда не победить. Но если правительство не стоит за ним, если оно понятия не имеет о достигнутых результатах, то, в таком случае, мы и не должны предоставить ему возможность узнать о них. Потому что, как только военные пронюхают об открытии Салсбери, они тотчас же завладеют им, а в военных кругах некоторые были бы не прочь применить программы воздействия на подсознание против всех нас.
      Бросив взгляд на шкафы с книгами о нацизме, тоталитаризме, психологии толпы, памятуя о стремлении людей к власти, Сэм с грустью сказал:
      – Ты прав. Кроме того, я подумал насчет неполадок с междугородной телефонной связью. Пол догадался, что имел в виду Сэм.
      – Салсбери контролирует телефонный коммутатор.
      – Раз он сделал это, – сказал Сэм, – то наверняка принял и другие меры предосторожности. Вероятно, блокировал дороги и все другие выходы из города. Нам не удастся добраться до Бексфорда и сообщить в федеральную полицию, даже если бы мы все еще собирались сделать это.
      – Мы в ловушке, – тихо проговорила Дженни.
      – Пока, – согласился Пол, – но на самом деле, это не имеет значения. Мы уже решили, что бежать из города нет смысла. Но если Салсбери не работает на правительство, если за ним стоит какая-нибудь корпорация или один-единственный богатый человек, тогда у нас есть шанс остановить его здесь, на Черной речке.
      – Остановить его… – Сэм задумчиво посмотрел на Дженни. – Ты понимаешь, что говоришь? Нам нужно добраться до него, допросить, а затем прикончить. Смерть – вот единственное, что может остановить такого, как он. Нам также придется выяснить имена его сообщников и уничтожить всех, кто знает, как приготовить препарат и как создана программа воздействия на подсознание… – он поднял глаза. – Их может быть два, три, четыре или дюжина человек.
      – Среди нас нет убийц, – произнесла Дженни.
      – Каждый человек – потенциальный убийца, – заметил Пол. – Когда речь заходит о собственном выживании, человек способен на все, что угодно. А здесь, будь я проклят, именно такая ситуация.
      – Мне приходилось убивать на войне, – сказал Сэм.
      – Мне тоже, – сказал Пол, – хотя война была иной. Однако действия те же.
      – Это совсем другое дело, – проговорила Дженни.
      – То есть?
      – То была война, – сказала она.
      – Это тоже война, – возразил Пол.
      Дженни посмотрела на руки Пола, как бы представляя себе их сжимающими нож или автомат или же сомкнувшимися на горле врага.
      Догадываясь о мыслях Дженни, Пол поднял руки к лицу и некоторое время также разглядывал их. Бывало, споласкивая руки перед обедом или после осмотра больного животного, Пол мысленно возвращался назад, к годам войны в юго-восточной Азии. Он снова слышал канонаду и видел кровь. В эти моменты, когда воспоминания наплывали почти с физической реальностью, он удивлялся и поражался, что те же самые руки были привычны и к обыденным, повседневным делам, и к чудовищным актам; что они могли лечить и наносить раны, ласкать и убивать и при этом после всего содеянного оставаться все теми же, без каких-либо изменений. "Условная мораль, – подумал он, – воистину и благословение, и, одновременно, проклятие человечества. Проклятие, потому что, когда закон природы и, в особенности, собственная натура толкают человека к необходимости ранить или убить другого человека ради спасения собственной жизни или жизни членов своей семьи, его начинают мучить, раскаяние и угрызения совести даже в том случае, если насилие оказывается вынужденным и совершенно неизбежным.
      Кроме того, напомнил себе Пол, мы живем в 1970 году. Век науки и технологии. Время, когда человек зачастую обязан действовать с последовательностью и бесчувственностью машины. На благо это или во вред, но в нынешние времена человечность все менее и менее присуща цивилизованному человеку, фактически почти отсутствует. Гораздо чаще человечность отличает тех людей, которые вряд ли переживут грядущие потрясения".
      Опуская руки. Пол проговорил:
      – Совсем как в классическом варианте паранойи, мы выступаем против них. Беда только в том, что происходящее не вымысел, не иллюзия, а подлинная реальность.
      Дженни, судя по всему, смирилась с необходимостью убийства столь же быстро, как Пол признал тот факт, что совершить его, возможно, придется именно ему. До этого момента у Дженни, как и у большинства людей, разве что за исключением самых мягкосердечных, в моменты отчаяния и крайнего разочарования не раз возникало мгновенное желание убить обидчика. Но она не считала убийство средством решения всех проблем. В то же время не могла и не признать возможности возникновения таких ситуаций, когда убийство являлось наиболее приемлемой реакцией на возникшую угрозу. Несмотря на то, что она выросла и воспитывалась в защищенном и безопасном окружении, о чем она говорила в понедельник, Дженни была способна воспринимать даже самую нелицеприятную правду. "Может быть, – подумал Пол, – страдания, перенесенные ею из-за мужа, сделали ее более сильной, стойкой и закаленной, чем она сама представляет".
      Дженни сказала:
      – Если нам придется прибегнуть к убийству, чтобы остановить всю эту чертовщину… Остается еще много неясного. Чтобы остановить Салсбери, нам нужно разузнать о нем побольше, но как это сделать? У него сотни телохранителей. Если пожелает, он превратит любого из жителей города в убийцу, который расправится с нами. Неужели мы так и будем сидеть здесь, теряя время и ожидая, пока он сам заглянет к нам поболтать?
      Поставив увесистый том с обзорами на прежнее место в шкафу, Сэм пробормотал:
      – Погоди-ка минуточку… Допустим… Он глядел на Пола и Дженни, лицо его пылало от возбуждения. Все трое напряглись, словно закрученные пружины часового механизма. Но сейчас в лице Сэма, напоминавшем добродушного Санта-Клауса, светилось радостное волнение.
      – Когда Салсбери заметил Рай в дверях кухни у Торпа, что, по-вашему, он предпринял первым делом?
      – Попытался схватить ее? – высказала предположение Дженни.
      – Неверно!
      – Приказал Бобу прикончить ее, – с горечью произнес Пол.
      – Вовсе нет. Вспомни, он считал, что она одна из его.., зомби.
      Затаив дыхание, Дженни проговорила:
      – Он попытался воздействовать на нее кодовой фразой, как рассказывается в его статье. Он попытался "открыть" ее и установить свой контроль, прежде чем она смогла бы убежать. Поэтому… Рай слышала кодовую фразу!
      – И если она ее вспомнит, – добавил Сэм, – тогда уже мы получим возможность контролировать каждого жителя Черной речки. Он уже не сможет натравить их на нас. У него уже не будет сотни телохранителей, за спинами которых можно спрятаться. Ситуация изменится: против нас будут не они. Против нас будет только он.

       3.15 дня
 
      Доктор Уолтер Трутмен вошел в кабинет шефа полиции. В правой руке он держал небольшой чемоданчик из черной кожи, в левой – плитку лимонного шоколада. Внешний вид его свидетельствовал о довольстве окружающим миром и самим собой.
      – Ты хотел меня видеть. Боб?
      Прежде чем Торп успел ответить, от окна отделился Салсбери и произнес:
      – Я "ключ".
      – Я "замок".
      – В комнате в конце холла ждет Бадди Пеллинери, – произнес Салсбери. – Ты знаешь его, верно?
      – Бадди? – переспросил Трутмен, сморщив полное лицо. – Разумеется, я его знаю.
      – Я ему сказал, что у нас есть опасения, что он подцепил опасную инфекцию и что мы собираемся сделать ему вакцинацию, чтобы предотвратить заболевание. Как тебе известно, он не слишком хорошо в этом разбирается. Он поверил мне. Он ждет тебя.
      – Вакцинацию? – недоуменно произнес Трутмен.
      – Так объяснил ему я, чтобы задержать его здесь. Вместо этого ты введешь ему в вену воздух. Трутмен остолбенел.
      – Но это же немедленно приведет к эмболии – закупорке кровеносного сосуда.
      – Знаю.
      – Он умрет!
      Салсбери улыбнулся и кивнул.
      – Ему же лучше, если он умрет. В этом-то все и дело, доктор.
      Посмотрев на Боба Торпа, восседавшего за столом, затем опять на Салсбери, Трутмен несчастным голосом пробормотал:
      – Но я не могу поступить подобным образом. Я не способен.
      – Кто я такой, доктор?
      – Вы "ключ".
      – Очень хорошо. А кто ты?
      – Я "замок".
      – Правильно. Ты пересечешь холл и войдешь в комнату, где тебя дожидается Бадди. Разговаривать с ним будешь очень любезно, не дашь ни малейшего повода для подозрения. Скажешь, что сделаешь ему вакцинацию, а введешь воздух. Ты ничего не имеешь против его убийства. Ты не будешь колебаться. В твоей памяти останется только, что ты сделал ему инъекцию пенициллина. Выйдя из комнаты, ты забудешь, что убил его. Как только он умрет, выйдешь из комнаты, вернешься сюда, посмотришь на дверь и скажешь Бобу: "Утром ему станет лучше". После этого отправишься домой и навсегда забудешь об этих данных тебе инструкциях. Понятно?
      – Да.
      – За дело.
      Трутмен вышел из кабинета.
      Десять минут назад Салсбери решил убрать Бадди Пеллинери. Хотя, как и другие жители города, Бадди пережил приступы ночной дрожи и тошноты, хотя он и подвергся промыванию мозгов с помощью программы воздействия на подсознание, тем не менее качественного объекта из него не получилось. Он не поддавался полному всестороннему контролю. Получив приказ стереть из своей памяти тех, кого он видел удаляющимися от резервуара ранним утром шестого августа, он с равной вероятностью мог забыть о них навсегда, а мог – всего на несколько Часов. Или же не забыть вовсе. Будь он гением, тогда бы препарат и программа обработки подсознания несомненно трансформировали его в идеального раба. Но, по иронии судьбы, именно убожество разума обрекло его на погибель.
      "Жаль, что Барри пришлось умереть. По-своему он был неплохой рабочей скотиной, – подумал Салсбери. – Но у меня есть власть. И я не выпущу ее из своих рук. Ради сохранения власти я готов устранить столько человек, сколько потребуется. Я им всем покажу. Всем. Даусону, "доброй старой" Мириам, этим сукам, профессорам колледжа, стремившимся подчеркнуть свою святость и самовлюбленно отвергшим мою работу, проституткам, моей матери, этим сукам… Та-та-та-та… Никто не отнимет ее у меня. Никто. Ни за что. Никогда!"
 
       3.20 дня
 
      Рай села на кровати, зевнула и облизала губы.. Затем перевела глаза с Дженни на Сэма, потом на Пола, словно понятия не имела, кто они такие.
      – Помнишь, что он сказал? – вновь повторил вопрос Пол. – Тот мужчина в очках с толстыми стеклами. Помнишь?
      Кося на него глазом, почесывая голову. Рай спросила:
      – Кто.., это?
      – Она не может прийти в себя после действия таблеток, – пояснила Дженни, – и еще некоторое время пробудет под их воздействием.
      Стоя в ногах кровати и разглядывая девочку, Сэм сказал:
      – Салсбери знает, что ему придется скоро приняться за нас. Как только он решит, каким образом, сразу же явится сюда. У нас нет времени ждать, пока кончится действие лекарства. Нужно помочь ей поскорее прийти в себя. – Он посмотрел на Дженни. – Устрой-ка ей холодный душ. И подольше. Тем временем я приготовлю свежий кофе.
      – Не хочу кофе, – вяло пробормотала Рай.
      – Дать чаю, да?
      – Ладно. Она зевнула.
      Сэм поспешил вниз ставить чайник. Дженни вытащила Рай из кровати и повела в ванную комнату, располагавшуюся в конце коридора. Оставшись один, Пол прошел в гостиную и сел около тела Марка, дожидаясь, когда Рай придет в себя и сможет отвечать на вопросы. "Когда решаешься сразиться с этим огромным, светлым, сияющим хромированной отделкой американским миром на его условиях, – подумал он, – все вокруг начинает вертеться. Все быстрее, быстрее и быстрее".
 
       3.26 дня
 
      Доктор Трутмен появился в дверях и сказал:
      – Утром ему станет лучше.
      – Отлично, – сказал Боб Торп, – теперь можешь отправляться домой.
      Положив в рот последний кусочек лимонного шоколада, доктор на прощание посоветовал:
      – Будь осторожнее.
      И вышел.
      Обращаясь к Торпу, Салсбери сказал:
      – Найди кого-нибудь. Пусть отнесут тело Бадди в одну из камер, уложат на кушетку, будто он спит.
 
       4.16 дня
 
      Дождевая вода с шумом бежала по водосточной трубе, укрепленной рядом с окном. В комнате пахло лимонами. Ароматный пар поднимался из-под крышки чайника и из фарфоровой чашки.
      Рай, утерев слезы, вдруг часто заморгала и, внезапно вспомнив, произнесла:
      – О. О да… "Я ключ".
 
       4.45 дня
 
      Ливень вдруг сменился легкой моросью, которая вскоре прекратилась.
      Салсбери поднял жалюзи и посмотрел из окна на Северную Юнион-роуд. Сточные канавы были переполнены водой. Около площади, где дренажные трубы забились листьями и травой, образовалось миниатюрное озеро. Деревья, теряя листву, буквально таяли на глазах как свечи.
      Салсбери обрадовался, что дождь кончился. Он уже начал было беспокоиться по поводу сложных метеоусловий, с которыми придется столкнуться пилоту Даусона.
      Так или иначе, но Даусон обязан сегодня добраться до Черной речки. В действительности Салсбери не нуждался в его помощи, чтобы справиться с ситуацией. Ему хотелось получить возможность снять с себя часть обвинений на случай, если полевые испытания и дальше будут развиваться не лучшим образом.
      Любой из нынешних вариантов представлял собой определенный риск. Он мог бы приказать Бобу Торпу с парой помощников отправиться в магазин и арестовать Эдисонов и Эннендейла. Несомненно, в этом случае могли возникнуть серьезные осложнения: применение насилия, возможно, перестрелка. Появление еще одного покойника или чье-то исчезновение, которые придется как-то объяснять перед властями, увеличивали риск разоблачения эксперимента. С другой стороны, если придется блокировать дороги и завтра, продолжать контролировать город и продлевать режим чрезвычайного положения, то шансы выйти победителем станут менее вероятными, нежели в настоящий момент.
      Что же, дьявол их всех забери, творится сейчас в доме Эдисонов? Им удалось отыскать тело мальчишки. Это он знал. Он уже послал несколько человек стеречь все выходы из магазина. Но почему они не пришли сюда, к Бобу Торпу? Почему не попытались выбраться из города? Почему они.., короче, действовали совершенно иначе, чем в их положении вели бы себя другие? Разумеется, даже после рассказа Бадди им не докопаться до истинного значения событий нескольких последних недель. Они не могли знать, кто он в действительности. Скорее всего, они не имели также ни малейшего представления и о рекламе, воздействующей на подсознание, а уж тем более, о его исследованиях в этой области. Внезапно Салсбери пожалел, что не прихватил с собой трансмитер, оставшийся в доме Паулины Викер.
      – После летнего дождя все вокруг выглядит таким новым и сверкающим, – заметил Боб Торп. – Эти летние грозы то затихают, то начинают бушевать вновь по многу раз, прежде чем прекратятся окончательно. Так происходит потому, что тучи загнаны в ущелья между горами и бродят туда-сюда, пока не найдут выход.
      Думая о геликоптере Даусона, Салсбери проговорил:
      – С каких это пор ты стал метеорологом?
      – Я прожил здесь всю свою жизнь за исключением времени, проведенного в армии. И видел сотни таких гроз, они…
      – Я сказал, гроза кончилась! Гроза кончилась. Закончилась. С ней покончено. Понимаешь? Нахмурив брови, Торп проговорил:
      – Гроза закончилась.
      – Я хочу, чтобы она кончилась, – сказал Салсбери. – Поэтому она кончилась. Если я говорю так, значит так и есть. Не правда ли?
      – Конечно.
      – Хорошо.
      – Гроза закончилась.
      – Бестолковый коп. Торп не проронил ни слова.
      – Не правда ли, ты глупый коп?
      – Я не глупый коп.
      – Я говорю, что ты глупый коп. Ты дурак. Ты туп, как топор. Не так ли. Боб?
      – Да.
      – Повтори.
      – Что?
      – Что ты глуп, как топор.
      – Я глуп, как топор.
      Вернувшись к окну, Салсбери со злостью посмотрел на опускающиеся к земле свинцовые тучи. Наконец он сказал:
      – Боб, я хочу, чтобы ты сходил в дом Паулины Викер.
      Торп тотчас же поднялся с места.
      – Моя комната на втором этаже, от лестничной площадки первая дверь направо. Около кровати увидишь кожаный кейс. Принеси его мне.
 
       4.55 дня
 
      Все четверо прошли через заставленную товарами кладовую к заднему выходу из магазина.
      Сразу же ярдах в двадцати от них на мокрой изумрудно-зеленой траве газона показался человек, вышедший из ниши, образованной двумя сходящимися рядами кустов сирени. Он был высокого роста, с ястребиным профилем. У него были очки в роговой оправе, темный плащ, в руках – двуствольный дробовик.
      – Ты его знаешь? – спросил Пол.
      – – Гарри Тарстон, – ответила Дженни, – работает мастером на фабрике. Живет в соседнем доме.
      Одной рукой Рай вцепилась в рубаху Пола. Ее уверенность в себе и вера в людей серьезно поколебались после того, как она видела, что Боб Торп сделал с ее братом. Увидев человека с ружьем в руках, она, дрожа, спросила голосом более высоким, чем обычно:
      – Он.., собирается стрелять в нас?
      Пол обнял ее за плечи и ободряюще сжал их.
      – Никто никого не застрелит.
      Произнося эти слова, он страстно желал верить в то, что говорил дочери.
      К счастью, Сэм Эдисон торговал не только бакалеей, галантереей, лекарствами и разной мелочью, но также и оружием; поэтому они не были беззащитными. Дженни сжимала в руках винтовку двадцать второго калибра. Сэм и Пол выбрали пистолеты фирмы "Смит и Вессон" "комбат магнум", снабженные специальными патронами, отдача от которых вдвое меньше. Но им не хотелось прибегать к оружию, поскольку они собирались покинуть дом незамеченными; пистолеты висели на боку, их стволы смотрели в пол веранды.
      – Этим займусь я, – сказал Сэм. Он пересек веранду и начал спускаться по деревянным ступеням.
      – Стой, не двигайся! – скомандовал человек с дробовиком, приближаясь еще рядов на десять. Ружье было направлено точно в грудь Сэма, палец Тарстона лежал на спусковом крючке, а сам он смотрел на них с нескрываемым беспокойством и недоверием.
      Пол взглянул на Дженни.
      Она покусывала нижнюю губу. Ее вид не оставлял сомнений, что ей хотелось вскинуть винтовку и взять на мушку голову Гарри Тарстона.
      Могла начаться бессмысленная, но трагическая перестрелка.
      Пол мысленно представил, как выстреливает дробовик. Вот он грохочет раз.., второй… Пламя вырывается из стволов…
      – Тихо, – спокойно проговорил Пол.
      Дженни кивнула.
      Стоя у веранды на расстоянии футов двадцати пяти от человека с дробовиком, Сэм поднял руки вверх в знак приветствия. Видя, что Тарстон проигнорировал этот жест, Сэм сказал:
      – Гарри?
      Руки, сжимавшие дробовик, не дрогнули. Не изменилось и выражение лица стрелка. Однако он сказал:
      – Привет, Сэм.
      – Что ты тут делаешь, Гарри?
      – Сам знаешь, – ответил Тарстон.
      – Боюсь, что нет.
      – Караулю тебя, – произнес Тарстон.
      – Зачем?
      – Чтобы ты не скрылся.
      – Ты здесь караулишь, чтобы мы не скрылись из своего собственного дома? – Сэм поморщился. – Почему мы должны скрываться из собственного дома? Гарри, ты несешь чепуху.
      Тарстон нахмурился.
      – Я караулю тебя, – упрямо повторил он.
      – Кто послал тебя?
      – Полиция. Меня направили в наряд.
      – Послали в наряд? Кто?
      – Боб Торп.
      – Когда?
      – Час.., полтора часа назад.
      – Почему Боб послал тебя караулить нас в нашем собственном доме?
      – Сам знаешь, – вновь повторил Тарстон.
      – Я же уже сказал тебе: не знаю.
      – Вы что-то натворили.
      – Что именно?
      – Что-то противозаконное.
      – Ты же отлично всех нас знаешь, Гарри. – Тарстон ничего не ответил. – Не правда ли, Гарри? – Молчание. – Что же мы такого сделали? – продолжал настаивать Сэм.
      – Не знаю.
      – Разве Боб не сказал тебе?
      – Меня просто послали в наряд в связи с чрезвычайным положением.
      "Однако, – подумал Пол. – Для такого задания ружье выглядит более, чем просто устрашающим".
      – Значит ты не знаешь, в чем именно нас подозревают? – спросил Сэм. – Но тем не менее ты готов стрелять в нас, если мы попытаемся покинуть дом?
      – Таков приказ.
      – Сколько лет ты знаешь меня?
      – Лет двадцать, во всяком случае.
      – А Дженни?
      – Давно.
      – И ты готов убить своих старых друзей только липа потому, что кто-то приказал тебе? – спросил Сэм.
      Он задавал вопросы, стараясь определить степень полноты контроля, установленного Салсбери.
      Тарстон не смог ответить на последний вопрос. Он переводил взгляд с одного на другого, стоял в мокрой траве, переминаясь с ноги на ногу. Чувствовалось, что он крайне возбужден, смущен и взволнован, но при всем этом решительно настроен выполнить приказ шефа полиции.
      Не в силах отвести глаз от пальца, лежащего на курке, не взглянув на Сэма, Пол предложил:
      – Давай-ка лучше кончать с этим. Мне кажется, ты зашел слишком далеко.
      – Я тоже так думаю, – напряженно ответил Сэм. Затем обратился к Тарстону:
      – Я "ключ".
      – Я "замок".
      – Опусти ружье, Гарри. Тарстон повиновался. Тарстон приблизился к Сэму.
      – Будь я проклята, – прошептала Дженни. "Совершенный зомби, – подумал Пол. – Обыкновенный маленький оловянный солдатик…" По спине Пола пробежали мурашки.
      Сэм просил:
      – Гарри, кто на самом деле приказал тебе явиться сюда и караулить нас?
      – Боб Торп.
      – Скажи мне правду.
      – Боб Торп, – недоуменно ответил Тарстон.
      – Может быть, человек по имени Салсбери?
      – Салсбери? Нет.
      – Разве ты не встречался с Салсбери?
      – Нет. О ком ты говоришь?
      – Может быть, он называл себя Альбертом Дейтоном?
      – Кто?
      – Салсбери.
      – Я не знаю никого по имени Дейтон. Дженни, Рай и Пол спустились по скользким от дождя ступеням и присоединились к беседующим.
      – Очевидно, Салсбери так или иначе действует через Боба Торпа, – сказала Дженни.
      – О чем это вы говорите? – спросил Гарри.
      – Гарри, я "ключ".
      – Я "замок".
      Поразмыслив некоторое время над тем, как вести себя с Тарстоном, Сэм наконец произнес:
      – Гарри, мы отправляемся прогуляться в сторону дома Хэтти Лендж. Ты не станешь препятствовать нам. Понятно?
      – Я не стану препятствовать вам.
      – Ты не станешь стрелять.
      – Нет. Разумеется.
      – Ты не станешь поднимать тревогу и не предпримешь никаких других действий.
      Тарстон кивнул, подтверждая, что не станет.
      – Когда мы уйдем отсюда, – сказал Сэм, – ты вернешься на свой пост в кустах сирени. Ты забудешь, что мы выходили из дома. Понятно?
      – Да.
      – Я хочу, чтобы ты забыл о нашем разговоре. Когда мы вчетвером уйдем отсюда, я хочу, чтобы ты забыл каждое сказанное слово. Ты сможешь так сделать, Гарри?
      – Конечно. Я забуду, что мы разговаривали, что я вас видел, забуду обо всем, о чем ты говоришь.
      – Ты будешь считать, что мы продолжаем оставаться в доме, – сказал Сэм.
      Тарстон устремил взгляд на черный выход из магазина.
      – Ты будешь караулить дом, как караулил его две минуты назад, – сказал Сэм.
      – Караулить… Именно это приказал мне Боб.
      – В таком случае продолжай, – сказал Сэм, – и забудь о том, что видел нас.
      Гарри Тарстон послушно вернулся обратно на свой пост в заросли сирени и застыл, широко расставив ноги. Обеими руками он держал ружье горизонтально, готовый вскинуть его и выстрелить при малейшей угрозе.
      – Невероятно, – проговорила Дженни.
      – Здорово смахивает на штурмовика, – устало сказал Сэм. – Пошли. Пошли отсюда.
      Дженни двинулась за ним.
      Пол взял Рай за руку, холодную, как лед.
      Глядя затравленными глазами, с измученным лицом, она стиснула руку Пола и спросила:
      – Теперь все опять будет в порядке?
      – Конечно. Очень скоро все будет хорошо, – ответил Пол, сам не зная, сказал ли правду или в очередной раз покривил душой.
      Все четверо двинулись в западном направлении, пробираясь дворами соседних домов, стараясь передвигаться быстро и надеясь остаться незамеченными.
      На каждом шагу Пол ждал, что вот-вот раздастся окрик. И, несмотря на изменения в поведении Гарри Тарстона, Полу чудилось, что сейчас в спину прогремит выстрел, совсем близко, в каком-то дюйме от лопаток грянет ружейный гром, и наступит вечная тишина.
      Пройдя меньше квартала, они вышли к заднему входу городской церкви Св. Луки. Здание было свежевыкрашено и содержалось в чистоте" цоколь был облицован кирпичом. Фасадная часть, выходившая на Мейн-стрит, завершалась колокольней высотой с пятиэтажный дом.
      Сэм дернул ручку двери черного хода и выяснил, что дверь не заперта. По одному они прошли внутрь. Минуты две-три постояли в узком, пахнущем плесенью коридоре без окон, прислушиваясь, не шел ли за ними Гарри Тарстон или еще кто-нибудь.
      Никого не было.
      – Слава Богу, – проговорила Дженни.
      Сэм провел всех в небольшую комнатку за алтарем. Здесь оказалось еще темнее, чем в коридоре. Случайно зацепив вешалку с костюмами хористов и опрокинув ее, они замерли, дожидаясь, пока стихнет эхо от поднятого шума, чтобы убедиться, что их присутствие не обнаружено.
      Взявшись за руки, цепочкой они прошли к алтарю. Свинцовые грозовые облака создавали на улице сумрак. Цветные витражи еще больше ослабляли тусклый дневной свет, и от этого в центральной части церкви было не намного светлее, чем в комнатке за алтарем. Тем не менее кое-что было видно, и они, уже не держась за руки, двинулись вслед за Сэмом по проходу между рядами скамеек, не испытывая нужды нащупывать дорогу, подобно слепцам, оказавшимся в чужом доме. В конце зала с левой стороны в стене была дверь. Сэм потянул за ручку, она распахнулась. За ней виднелась винтовая лестница. Сэм двинулся первым, за ним Дженни, потом Рай.
      Пол остался внизу, одну-две минуты он вглядывался в сумрак церкви, держа в правой руке заряженный пистолет. Убедившись, что в большом церковном зале воцарилась тишина, он закрыл за собой дверь и стал подниматься по винтовой лестнице.
      Оказавшись на самом верху колокольни, они вышли на площадку размером в девять квадратных футов. К сводчатому потолку в центре был прикреплен колокол, достигавший в нижней своей части ярда в диаметре.
      Сквозь скобу колокола была пропущена цепь, спускавшаяся вниз к основанию колокольни, где находилась звонарная. Площадку окружала стена высотой фута в четыре, оставляя свободным пространство до потолка. По углам четыре столба поддерживали черепичную крышу, увенчанную шпилем. Поскольку крыша выступала за пределы стены на четыре фута с каждой стороны, то дождь не заливал в проемы, и площадка с колоколом оставалась сухой.
      Оказавшись наверху, Пол опустился на четвереньки. Когда люди спешат по своим делам, они редко смотрят вверх, особенно в хорошо знакомом месте; однако он не хотел подвергать себя опасности быть случайно замеченным. Пол на коленях перебрался на другую сторону площадки.
      Дженни и Рай уселись на полу, привалившись спиной к стене под арочным проемом. Винтовка лежала сбоку от Дженни, которая тихим голосом шутила с девочкой или рассказывала ей какую-нибудь веселую историю, стараясь таким образом помочь ей преодолеть нервное напряжение и скорбь.
      Глянув на Пола, Дженни улыбнулась, но продолжала говорить с Рай.
      "Ребенком следовало бы заняться мне самому, – подумал Пол. – Помочь ей прийти в себя, ободрить, успокоить, побыть с ней".
      Затем пришла другая мысль: "Нет. В настоящий момент моя задача состоит в том, чтобы убить, по крайней мере одного человека. Может быть, двух или трех. А может статься, и полдюжины".
      Внезапно он задумался над тем, как насилие, уже совершенное, и то, которое, возможно, предстоит совершить, скажутся на его отношениях с дочерью. Зная, что он убил нескольких человек, будет ли Рай бояться его, как сейчас боится Боба Торпа? Помня, что он способен на крайнюю бесчеловечность, будет ли она вновь чувствовать себя спокойно рядом с ним? Смерть забрала у него жену и сына. Не отнимет ли отчуждение дочь?
      Опустившись на колени, Сэм выглянул за ограждение.
      Глубоко обеспокоенный. Пол тем не менее сознавал, что в ближайшие несколько часов опасаться нечего. Опустившись рядом с Сэмом, он посмотрел влево, на восток. На расстоянии в полквартала виднелся магазин Эдисона, станция технического обслуживания Каркова и гаража. Дома на окраине города. Бесбольная площадка, сиявшая, как бриллиант на лугу около реки. На краю долины, недалеко от поворота шоссе, перекрывая обе полосы движения, стояла полицейская машина.
      – Пост.
      – Уже видел, – ответил Сэм.
      – Салсбери обложил нас со всех сторон.
      – А сейчас он, наверное, весь извелся, стараясь понять, какого черта мы не пытаемся связаться с полицией или выбраться из Черной речки.
      По правую руку от Пола раскинулась главная часть города. Площадь. Кафе Альтмена рядом с двумя огромными дубами. Здание муниципалитета. За площадью располагались самые красивые городские строения: кирпичные и каменные дома, белые здания в готическом стиле, небольшие изящные бунгало, пара магазинов с полосатыми тентами над витринами. Контора телефонной компании. Собор Святой Маргарет-Марии. Кладбище. Театр "Юнион" с его старомодной шатровой крышей. Дальше виднелась дорога на фабрику. Вся панорама, омытая дождем, выглядела яркой, сияющей и слишком невинной, чтобы скрывать в себе зло, которое, как он знал, таилось в ее недрах.
      – Ты полагаешь, что Салсбери все еще торчит в здании муниципалитета? – спросил Пол.
      – А где же еще?
      – Я тоже так думаю.
      – Самое подходящее место для командного пункта – кабинет шефа полиции. Пол посмотрел на часы.
      – Четверть шестого.
      – Подождем, пока стемнеет, – сказал Сэм, – часов до девяти. Затем переберемся через улицу, с помощью кодовой фразы минуем охрану и доберемся до него прежде, чем он нас заметит.
      – Все у тебя так просто.
      – Так и будет, – заверил Сэм.
      Подобно вспышке выстрела небо разрезала молния, затем загрохотал гром, дождь шрапнелью обрушился на крыши домов.
 
       5.20 дня
 
      Улыбаясь, как было приказано, скрестив руки на широкой груди. Боб Торп стоял, небрежно прислонившись к подоконнику, наблюдая за Салсбери, колдовавшим за его столом.
      Трансмитер был подключен к служебному телефону. Линия в магазине Эдисона была открыта, по крайней мере, номер магазина был набран, значит микрофон должен включиться.
      Салсбери согнулся над столом шефа полиции, сжав трубку правой рукой с такой силой, что костяшки пальцев, казалось, вот-вот прорвут покрывавшую их бледную кожу. Он вслушивался в звуки, стараясь уловить хоть какое-нибудь движение, производимое человеком в помещении магазина или в жилых комнатах, расположенных этажом выше.
      Ничего.
      – Давай, – нетерпеливо проговорил он.
      Тишина.
      Проклиная на чем свет стоит трансмитер, твердя про себя, что проклятая штуковина не работает, да и что от нее ждать, раз ее сделали бельгийцы, он еще раз проверил, правильно ли подключил провода, затем набрал номер Эдисона.
      Линия открылась: послышался свистящий шум, совершенно не похожий на шум собственного кровотока, который, если приложить к уху морскую раковину, создает иллюзию морского прибоя.
      Где-то там в глубине дома Эдисона громко и довольно монотонно тикали часы.
      Салсбери посмотрел на свои:
 
       5.24
 
      Ничего, тишина.
 
       5.26
 
      Он положил трубку и снова набрал номер.
      По-прежнему доносилось лишь тиканье часов.
 
       5.28
 
       5.29
 
       5.30
 
      Никаких разговоров. Никто не плакал, не смеялся, не вздыхал, не кашлял, не зевал и не двигался.
 
       5.32 – 5.33
 
      Салсбери с силой прижал трубку к уху, сосредоточенно вслушиваясь и напрягаясь всем телом, в надежде уловить хоть какой-нибудь звук, указывающий на присутствие Эдисона, Эннендейла или кого другого.
 
       5.34
 
       5.35
 
      Они все еще находились там, проклятие! Они же должны быть там!
 
       5.36
 
      Раздраженно Салсбери швырнул трубку на рычаг.
      "Эти ублюдки знают, что я их прослушиваю, – подумал он. – Они сидят тихо, чтобы разозлить меня.
      Вот и все. Иначе и быть не может".
      Подняв трубку, он еще раз набрал номер Эдисона. Опять только тиканье часов. И больше ничего.
 
       5.39
 
       5.40
 
      – Ублюдки!
      Он так швырнул трубку на рычаг, что аппарат звякнул.
      Внезапно Салсбери прошиб пот.
      Медленно и неуклюже он поднялся на ноги. Но не смог сойти с места. От охватившей его ярости он не мог двигаться.
      Обращаясь к Торпу, Салсбери сказал:
      – Даже если им каким-то образом удалось выбраться из магазина, пусть это им удалось. Но уж из города им никак не уйти. Это совершенно невозможно. Среди них нет волшебников. Этого им не суметь. Я перерезал все пути. Верно?
      Торп глядел на него с улыбкой. Он исполнял предыдущую команду Салсбери.
      – Отвечай, будь ты проклят! Улыбка исчезла с лица Торпа. Салсбери весь взмок.
      – Разве я не перекрыл все выходы из этого вонючего городишки?
      – О да, – послушно ответил Торп.
      – Никто без моего разрешения не может выбраться из этой дыры. Правильно я говорю?
      – Да. Ты перерезал все возможные выходы. Салсбери трясло. Кружилась голова.
      – Даже если они ускользнули из магазина, я найду их. Я найду их в любой момент, когда захочу. Так ведь?
      – Да.
      – Я могу разнести этот проклятый город на части, вывернуть его наизнанку и найти этих сучьих детей.
      – В любое время, когда захочешь.
      – Им не скрыться.
      – Нет.
      Резко опустившись на стул, словно лишившись сил, Солсбери проговорил:
      – Однако это не имеет никакого значения. Они не выбрались из магазина. Они не могли оттуда выбраться. Магазин охраняется. Поэтому они все еще там. Затаились как мыши. Они знают, что я могу их подслушивать. Они пытаются обхитрить меня. Вот в чем дело. Обхитрить. Да, в этом-то все и дело.
      Он набрал номер Эдисона.
      Вновь в трубке раздалось знакомое тиканье часов, стоящих в той же комнате, что и телефонный аппарат.
 
       5.44
 
       5.45
 
      Он повесил трубку. Снова набрал номер. Тиканье…
 
       5.46
 
       5.47
 
      Салсбери повесил трубку.
      Усмехаясь в лицо шефу полиции, он сказал:
      Ты понимаешь, чего они добиваются? Торп отрицательно покачал головой. – Они хотят, чтобы я запаниковал. Хотят, чтобы я приказал тебе прочесать все дома один за другим, – он хихикнул. – Я мог бы сделать это. Я могу заставить каждого помочь прочесывать дома. Но на это потребуются многие часы. Затем мне придется стереть эти действия из памяти многих людей. Почти у четырех сотен человек. На это потребуется еще около пары часов. Они хотят, чтобы я понапрасну тратил время. Драгоценное время. Хотят, чтобы я паниковал и тратил время и, может быть, допустил ошибку, которая позволила бы им бежать. Не этого ли они добиваются?
      – Да.
      Салсбери усмехнулся.
      – Но я не стану играть в их игру. Я дождусь Даусона и Клингера. Я не буду паниковать. Кто угодно, только не я. Я полностью контролирую ситуацию – и так будет впредь.
      Гром прокатился над долиной, в ответ задрожали стекла в двух окнах кабинета.
      Салсбери опять набрал номер телефона магазина.
 
       5.50
 
       5.51
 
      Усмехнувшись, он опустил трубку.
      Затем его поразила сногсшибательная мысль: если Эдисоны и Эннендейлы знали, что он мог подслушивать их, то это означало, что они догадались, в чем дело, знали правду, знали, кто он такой в действительности, и что он делал здесь, в Черной речке… А это уже невозможно.
      Салсбери снова набрал номер.
 
       5.52
 
      Ничего. Тишина.
      Положив трубку, он повернулся к Торпу.
      – Что ж, полагаю, совершенно неважно, если они и знают. Им отсюда не выбраться. Я возьму их там, где захочу. У меня власть…
      Поглядев несколько мгновений на трансмитер, Салсбери обернулся к Торпу и спросил:
      – Как ты думаешь, что сделает Мириам, когда узнает, какой властью я теперь обладаю?
      – Кто такая Мириам?
      – Ты же знаешь Мириам.
      – Нет, не знаю.
      – Она моя бывшая жена.
      – О.
      – Паршивая сука. Торп промолчал.
      – Фригидная как снежная баба.
      – Прошу прощения.
      – – Я знаю, что она сделает, – сказал Салсбери. – Она приползет ко мне. На четвереньках приползет. Куда она денется. Верно?
      – Да, – подтвердил Боб. Власть…
      – Знаешь, что я сделаю?
      – Нет, – ответил Торп.
      – Я заеду ей ногой по морде.
      – Это уже физическое насилие.
      – То же самое проделаю с Даусоном. Заеду в морду.
      – За оскорбление действием вы окажетесь в тюрьме.
      – Доберусь я до этого Даусона, – торжественно проговорил Салсбери. Затем усмехнулся. – Ох, доберусь я до этого старого ублюдка-ханжи! – Торп подтип брови. – Надеюсь, я смогу найти пару сапог, Боб?
      – Пару чего?
      – Может быть, есть несколько человек, всего несколько человек, совсем немного, которых бы хотелось потрогать носком сапога.
      Та-та-та-та-та-та…
 
       6.30 вечера
 
      – Алло?
      – Миссис Волинкси?
      – Да.
      – Я "ключ".
      – Я "замок".
      – Ваш муж дома?
      – Да, сейчас он наверху.
      – Один?
      – Да.
      – А вы внизу одна?
      – Да.
      – Вы знаете Сэма Эдисона?
      – Разумеется.
      – Дженни Эдисон у вас в доме?
      – Нет. С какой стати?
      – Вы не видели сегодня кого-нибудь из Эдисонов?
      – Нет. Послушайте, я…
      – Миссис Волински, когда вы положите трубку телефона, вы забудете каждое слово нашего разговора. Вы запомните лишь, что кто-то звонил и пытался продать вам страховой полис. Кто-то из Бексфорда. Понятно?
      – Да.
      – Кладите трубку, миссис Волински.
 
       6.45 вечера
 
      – Собор Святой Маргарет-Марии.
      – Дом священника?
      – Да.
      – Отец О'Хара?
      – Я у телефона.
      – Я "ключ".
      – Я "замок".
      – Вы один, святой отец?
      – Да.
      – А где ваша экономка?
      – На сегодня она отпросилась домой.
      – Вы знаете Сэма и Дженни Эдисонов?
      – Конечно, замечательные люди.
      – Кто-нибудь из них сейчас у вас?
      – Где? Здесь, в доме священника? Нет. – Может быть, в церкви?
      – Нет. Почему вы спрашиваете?
      – Вы видели кого-нибудь из Эдисонов сегодня?
      – Нет. Я…
      – Вы знаете Пола Эннендейла?
      – Не думаю. Если есть необходимость…
      – Заткнитесь, О'Хара! Когда вы повесите трубку, вы забудете каждое слово нашего разговора. Вы запомните, что кто-то ошибочно набрал ваш номер. Понятно?
      – Да.
      – Кладите трубку, О'Хара.
 

***

 
      – ..кого-нибудь из Эдисонов сегодня?
      – Я видел Сэма. У него в магазине.
      – Когда это было, миссис Джемисон?
      – Сегодня утром. Около девяти.
      – Вы видели его после этого?
      – Нет.
      – Миссис Джемисон, я хочу, чтобы вы не отходили от телефона. Оставайтесь около него. Но передайте трубку вашему мужу.
      – Алло?
      – Мистер Дженисон?
      – Да.
      – Я "ключ".
      – Я "замок.
 
       7.30 вечера
 
      – …я не хочу, чтобы вы отходили от телефона, миссис Поттер. Оставайтесь здесь же. Но передайте трубку преподобному Поттеру.
      – Хорошо. Одну минуточку…
      – Алло?
      – Преподобный Поттер?
      – Да, это он.
      – Я "ключ".
      – Я "замок.
      – Вы знаете Сэма и Дженни Эдисонов?
      – Да. И совсем не плохо.
      – Вы видели кого-нибудь из них сегодня?
      – Нет.
      – Вы абсолютно уверены?
      – Да. Абсолютно.
      – Говорили ли вы сегодня с кем-нибудь из них?
      – Нет. Я…
      – Вы знаете Пола Эннендейла и его дочь?
      – Да. Каждый год они…
      – Вы их сегодня видели или говорили с ними?
      – Нет. Весь день я провел…
      – Что.., твою мать, творится, Поттер?
      – Пардон, не понял?
      – Куда же, черт подери, они девались?
      – Мне не нравится, как вы говорите, или…
      – Я обзвонил пятьдесят человек за последние полтора часа. И никто их не видел. Никто о них ничего не слышал. Никто ничего не знает. Почему? Они должны быть где-то в городе. Будь я проклят, я в этом уверен! Им не выбраться… Господи Иисусе. Знаешь, что я подумал, Поттер? Я думаю, они все еще в магазине.
      – Если…
      – Ведут себя тихо, как мыши. Пытаются одурачить меня. Хотят, чтобы я отправился на их поиски. Хотят, чтобы я послал за ними Боба Торпа. Вероятно, у них есть оружие. Ну что же, им меня не одурачить. Им не удастся затеять перестрелку и повесить на меня дюжину трупов, за которые придется объясняться перед правительством. Я дождусь, когда они выберутся оттуда. Я доберусь до них, Поттер. Знаешь, что я с ними сделаю, когда они окажутся у меня в руках? Эдисонов, несомненно, придется обследовать. Я должен найти, почему на них не подействовал препарат и программа воздействия на подсознание. Однако я знаю, почему оказались не обработанными Эннендейлы. Их не было в то время в городе, поэтому, когда они окажутся у меня в руках, я найду способ, как с ними разделаться. Найду. Боб Торп оторвет им их дурацкие головы. Сучьи дети! Вот что я с ними сделаю!

       9.00 вечера
 
      В сумерках, когда утихла четвертая гроза за этот день, на восточной окраине Черной реки показался небольшой вертолет, обтекаемые бока которого были окрашены в ярко-желтый и черный цветок, придавая ему сходство с большим шершнем. Летел он низко, не более чем в шестидесяти футах над землей, двигаясь вдоль Мейн-стрит по направлению к городской площади, рубя винтом влажный воздух. Свист вращающихся лопастей эхом отдавался от мокрого асфальта. На верхней площадке церковной колокольни, располагавшейся также на высоте шестьдесят футов над землей, укрывшись в глубокой тени, отбрасываемой сводчатым потолком, Рай, Дженни, Пол и Сэм следили за приближающимся вертолетом. В наступивших пурпурно-серых сумерках, вертолет казался опасно близким, однако никто из находившихся в нем не смотрел в сторону церкви. Угасающий дневной свет был еще достаточно ярок, чтобы можно было рассмотреть внутренность кабины пилота и тесного пассажирского салона, расположенного за ней.
      – Еще двое, не считая пилота, – сказал Сэм. Долетев до площади, геликоптер на мгновение завис в воздухе, затем обогнул здание муниципалитета и приземлился на автомобильной стоянке, ярдах в десяти от пустой патрульной полицейской машины.
      В воцарившейся вечерней тишине Дженни спросила:
      – Вы полагаете, эти двое связаны с Салсбери?
      – Вне всякого сомнения, – ответил Сэм.
      – Правительство?
      – Нет, – сказал Пол.
      – Согласен, – почти радостным тоном откликнулся Сэм. – Даже президентский вертолет снаружи похож на военный, хотя внутри едва ли. Представители правительства не летают на таких легких машинах, как эта желто-черная стрекоза.
      – Что отнюдь не означает, что правительство не может быть причастно каким-то образом, – заметил Пол.
      – Разумеется, нет. Это пока ни о чем не говорит, – согласился Сэм. – Но сам по себе знак неплохой.
      – Что будет теперь? – спросила Рай.
      – Теперь будем смотреть и ждать, – ответил Пол, не отрывая глаз от здания муниципалитета, построенного из белого кирпича. – Просто наблюдать и ждать.
      В густом грозовом воздухе все еще неприятно пахло выхлопными газами вертолета.
      Высоко в горах угрожающе прозвучали раскаты грома. Между двумя горными вершинами, словно между двумя электродами в лаборатории Франкенштейна, дугой вспыхнула молния.
      Полу казалось, что время прекратило свой бег. Каждая минута тянулась нескончаемо долго. Каждая секунда напоминала ему крохотный пузырек воздуха, медленно и с трудом поднимающийся вверх в бутылочке с глюкозой при питании больного с помощью капельницы. Он часами наблюдал за этими пузырьками, сидя у больничной койки Энни.
      Наконец в 9.20 от здания муниципалитета вниз по Мейн-стрит двинулись две автомашины: патрульная и "форд ЛТД", выпуска прошлого года. Свет четырех фар прорезал сгущающуюся темноту. Не доехав до церкви, машины остановились около магазина.
      Из патрульной машины вышел Боб Торп с двумя "помощниками". Все были вооружены пистолетами. На миг их фигуры попали в полосу ярко-белого света фар, затем они подошли к ступеням веранды и скрылись под навесом крыльца.
      Из второй машины вышли трое. Они не выключили двигатель и оставили дверцы машины открытыми. Эти трое не последовали за Торпом, а остались ждать около машины. Поскольку они стояли позади включенных фар, то практически их не было видно. Пол не мог разобрать, вооружены они или нет. Однако в любом случае было ясно как дважды два: там стояли Салсбери и два пассажира вертолета.
      – Хочешь опуститься и взять их прямо сейчас? – спросил Пол у Сэма. – Пока они стоят к нам спиной?
      – Слишком рискованно. Мы даже не знаем, вооружены ли они. Кроме того, они могут заметить наше приближение. Но даже если мы и сумеем застигнуть их врасплох, один, как пить дать, сумеет скрыться. Давай подождем немного.
      В 9.35 из магазина вышел один из помощников Боба и подошел к троице, не отходившей от машины. Несколько секунд они о чем-то говорили, может быть, даже спорили, затем помощник оказался около машины, а Салсбери и его сообщники по ступенькам поднялись в магазин.
 
       9.50 вечера
 
      Отойдя от полок с книгами в кабинете Сэма, Даусон сказал:
      – Итак. Теперь мы имеем представление о том, каким образом они сумели докопаться до сути. Огден, им известна кодовая фраза?
      Пораженный этим вопросом, Салсбери быстро ответил:
      – Разумеется, нет! Откуда, дьявол их побери, они могли ее разузнать?
      – Девчонка могла слышать, как ты применял ее при общении с Торпом или с ее братом.
      – Нет, – возразил Салсбери. – Невозможно. Она появилась в дверях позже, когда я уже бросил всякие попытки установить контроль над ее братом, и гораздо, гораздо позже того, как я установил контроль над Торпом.
      – Ты пробовал воздействовать на нее кодовой фразой?
      "Пробовал ли я? – подумал Салсбери, искренне желая знать ответ на этот вопрос. – Помню, как увидел ее в дверях, как рванулся в ее сторону, но не сумел схватить. Но произносил ли я кодовую фразу?" Поразмыслив, Салсбери отверг подобное предположение, поскольку принять его было бы равносильно поражению, полному краху.
      – Нет, – ответил он Даусону. – У меня не было времени. Едва я ее увидел, она повернулась и кинулась бежать. Л бросился следом, но чертовка оказалась проворной.
      – Ты абсолютно уверен в этом?
      – Абсолютно.
      Глядя на Салсбери с нескрываемым недовольством, генерал сказал:
      – Следовало бы предусмотреть развитие событий с Эдисонами. Ты должен был бы знать о его библиотеке и о его хобби.
      – Как, черт подери, мог я все это предвидеть? – спросил Салсбери. У него кровь прилила к голове, лицо покраснело, близорукие глаза, скрытые за толстыми стеклами очков, казалось, сильнее обычного вылезли из орбит.
      – Если бы как следует исполнял свой долг…
      – Долг! – презрительно перебил Салсбери. Отчасти его яростная вспышка объяснялась страхом; но для него жизненно важным было, чтобы ни Даусон, ни Клингер этого не заметили. – Это не солдафонщина, Эрнст. Здесь не армия. А я не один из твоих солдат!
      Клингер отвернулся, подошел к окну и проговорил презрительно:
      – Может быть, если бы ты им был, для всех было бы лучше.
      Желая, чтобы генерал посмотрел на него, понимая проигрышность своего теперешнего положения в противоположность Клингеру, который чувствовал себя настолько в безопасности, что мог показать спину, Салсбери возмущенно сказал:
      – Господи! Какое значение имеет сейчас то, насколько я был внимательным…
      – Хватит, – прервал Даусон. Он сказал это негромко, но настолько авторитарно, что Салсбери прекратил разговор, а генерал повернулся к ним. – У нас нет времени на споры и обвинения. Нам нужно найти этих четверых.
      – Они не могли выбраться из города через восточные пути, ведущие из долины, – сказал Салсбери. – Я это знаю. Город опечатан прочно.
      – Ты говорил, что и этот дом прочно опечатан, – заметил Клингер. – Но они проскользнули мимо тебя.
      – Не суди поспешно, Эрнст, – сказал Даусон. Он улыбнулся по-отечески и даже с христианским смирением и кивнул в сторону Салсбери. Но в его черных глазах светились только ненависть и отвращение. – Я согласен с Огденом. Принятые им меры по укреплению восточного выхода из долины несомненно действенны. Хотя с наступлением ночи мы могли утроить количество людей в кордонах вдоль реки и в лесу. Полагаю, что Огден достаточно хорошо прикрыл и лесные дороги.
      – В таком случае остаются две возможности, – сказал Клингер, решив сыграть роль военного стратега. – Первая – они все еще остаются в городе, где-нибудь прячутся, дожидаясь возможности проскользнуть мимо поста на дороге или на реке. Или же они постараются пройти через горы. От Торпа мы знаем, что Эннендейлы имеют немалый опыт походной и лесной жизни.
      Боб Торп стоял у двери, как страж почетного караула. Услышав последнее замечание, он сказал:
      – Это верно.
      – Не могу согласиться, – возразил Салсбери. – Хочу сказать, с ними одиннадцатилетняя девочка. Она замедлит их продвижение. Кроме того, им понадобится несколько дней, чтобы таким путем добраться до какого-нибудь жилья и получить помощь.
      – Эта девочка последние семь лет проводила большую часть летних каникул в этих лесах, – сказал генерал. – Может быть, она и не так уж сильно замедлит их продвижение, как тебе кажется. Кроме того, если мы не обнаружим их, степень ущерба, который они могут причинить, не изменится от того, получат ли они помощь сегодня или только к середине следующей недели.
      Даусон заинтересовался этой возможностью и спросил:
      – Если они пытаются пройти пешком по горам шестьдесят миль до Бексфорда, то где, по-вашему, они могут быть в настоящий момент?
      – Милях в трех, трех с половиной отсюда, – сказал Клингер. – Они должны быть чертовски осмотрительны, если не хотят, чтобы их заметили. Первую милю им пришлось бы преодолевать очень медленно, перебежками по несколько ярдов. В лесу местами им пришлось бы, как говорится, прокладывать себе дорогу. И даже если эта маленькая девочка чувствует себя в лесу как дома, она все же хоть немного, но будет их задерживать.
      – Три с половиной мили, – задумчиво проговорил Даусон. – Значит, они могут находиться где-то между фабрикой "Бит юнион" и участками лесоразработок?
      – Да, похоже.
      Даусон закрыл глаза и, казалось, начал произносить слова беззвучной молитвы; губы его слегка двигались. Затем глаза его резко открылись, словно он почерпнул силы в божественном вдохновении, и он заявил:
      – Первое, что мы сделаем, – организуем поиски в горах.
      – Это же абсурд, – возразил Салсбери, хотя понимал, что Даусон, вероятно, считал свой план божественным озарением, делом рук самого Господа. – Это то же самое, что пытаться искать иголку в стоге сена.
      Голосом, столь же ледяным, как тело ребенка, лежавшее в соседней комнате, Даусон произнес:
      – У нас почти две сотни человек в лагере заготовителей древесины, все они знают эти горы. Мобилизуем их. Вооружим топорами, винтовками и дробовиками. Дадим им фонари. Посадим в грузовики и джипы и вывезем за милю или чуть дальше от лагеря. Там они образуют цепь и, прочесывая лес, двинутся в сторону города. Поставим людей на расстоянии в сорок футов друг от друга. Таким образом, получится цепь протяженностью около мили, хотя каждый человек в отдельности будет прочесывать относительно небольшое пространство. Эдисоны и Эннендейлы не смогут проскользнуть между ними.
      – Это может сработать! – с восхищением сказал Клингер.
      – Но что, если они не направились в горы? – спросил Салсбери. – Что, если они сейчас здесь, в городе?
      – В таком случае нам не о чем беспокоиться, – сказал Даусон. – Они не смогут добраться до тебя, потому что тебя охраняет Боб Торп с помощниками. Им не выбраться из города, так как каждый выход блокирован. Все, что им остается, – только ждать.
      Он улыбнулся. Улыбка показалась волчьим оскалом.
      – Если мы не обнаружим их в лесу часам к трем-четырем утра, мы начнем последовательно осмотр всех домов в городе. Так или иначе, я хочу, чтобы все это дело закончилось завтра к полудню.
      – Потребуется большая работа, – сказал генерал.
      – Меня это не волнует, – ответил Даусон. – Я не прошу многого. Я хочу, чтобы к полудню все четверо были мертвы. Я намерен реконструировать память каждого жителя этого города с тем, чтобы полностью замести наши следы. До полудня.
      – Мертвы? – спросил Салсбери недоуменно. Он сдвинул очки на кончик носа. – Но мне необходимо изучить Эдисонов. Можешь убить Эннендейлов, если тебе так хочется. Но я должен понять, почему Эдисоны не поддались обработке. Я должен…
      – Забудь об этом, – резко оборвал его Даусон. – Если мы попытаемся их поймать и повезем в лабораторию в Гринвиче, по пути у них может появиться неплохая возможность удрать. Мы не можем так рисковать. Они знают слишком много. Чересчур много.
      – Но тогда у нас на руках окажется чертовски много трупов! – сказал Салсбери. – Во имя всего святого, уже есть труп мальчика. Бадди Пеллинери. Еще четыре… А если они окажут сопротивление, то, может статься, придется схоронить дюжину человек. Как мы тогда объясним гибель стольких людей?
      Очевидно, довольный самим собой, Даусон сказал:
      – Мы сложим их всех в театре "Юнион". А затем разожжем трагический огонь. У нас есть доктор Трутмен, который выдаст свидетельства о смерти. Я использую программу "ключ-замок", мы сможем удержать родственников от предъявления требований о проведении вскрытий.
      – Замечательно, – похвалил Клингер, улыбаясь и легонько похлопывая ладонями.
      "Подхалим двора Его Величества короля Леонарда Первого", – угрюмо подумал Салсбери о Клингере.
      – Действительно, великолепно, Леонард, – повторил Клингер.
      – Спасибо, Эрнст.
      – Христос на костылях, – чуть слышно проговорил Салсбери.
      Даусон бросил на него хмурый взгляд. Ему не понравилось грубое богохульство.
      – За каждый совершаемый нами грех Всевышний волею своей однажды воздаст всем по заслугам. Неизбежно.
      Салсбери молчал.
      – И это будут адовы муки.
      Посмотрев на Клингера, не найдя у него поддержки, даже малейшего намека на сочувствие, Салсбери предпочел сохранять молчание. В голосе Даусона было нечто твердое и жестокое, напоминавшее кинжал, скрытый в мягких складках сутаны священника. Это испугало его.
      Даусон посмотрел на свои часы и произнес:
      – Пора трогаться в путь, джентльмены. Давайте кончать со всем этим.
 
       10.12 вечера
 
      Геликоптер поднялся в воздух со стоянки позади здания муниципалитета. Он сделал грациозный пируэт вокруг городской площади, на которой несколько человек наблюдали за его полетом, а затем с рокотом двинулся в сторону гор, в надвигающуюся темноту.
      Через мгновение он исчез из виду.
      Сэм отвел взгляд от цели и оперся спиной о стену.
      – Двинулись на фабрику?
      – Похоже на то, – согласился Пол. – Но зачем?
      – Хороший вопрос. Если бы не ты, я сам бы задал его.
      – Странное дело, – сказал Пол. – А вдруг они решили, будто мы скрылись? Вдруг они догадались, что мы знаем кодовую фразу?
      – Что-то не похоже.
      – А если все-таки предположить?
      – Если бы знать, – обеспокоенно произнес Сэм. Он вздохнул:
      – Однако помни, что при самом плохом раскладе, против них только мы. Если они догадаются, как много нам известно, мы потеряем преимущество внезапности. Но у них нет сейчас армии запрограммированных телохранителей. Поэтому наши шансы равны.
      – Вы считаете, что оба друга Салсбери на борту геликоптера? – спросила Дженни.
      Сэм держал перед собой револьвер. В наступившей темноте он различал лишь его смутные контуры. Тем не менее, разглядывая его с жуткой зачарованностью, произнес:
      – А это второе, что мне хотелось бы знать наверняка.
      У Пола тряслись руки. Казалось, что его собственный "Смит и Вессон" весил сотни фунтов. Он заявил:
      – Полагаю, нам пора заняться Салсбери.
      – Да, самое время.
      Дженни коснулась отцовской руки, сжимавшей пистолет.
      – А если хотя бы один из этих людей остался вместе с Салсбери?
      – В таком случае двое против двоих, – ответил Сэм. – И будь, пожалуйста, спокойна, мы сможем с этим справиться.
      – Если я отправлюсь с вами, – сказала она, – тогда нас будет трое против двоих, и наши шансы возрастут.
      – Ты нужна Рай, – сказал Сэм. Он обнял дочь и поцеловал в щеку. – С нами все будет в порядке, Дженни. Верь мне, я знаю. Ты должна смотреть за Рай, пока нас не будет.
      – А если вы не вернетесь?
      – Вернемся.
      – А если все же нет? – настаивала она.
      – Тогда действуй самостоятельно, – ответил Сэм. При этом голос его сорвался. Может быть, в уголках глаз появились слезы, но темнота скрыла их. – Больше я ничем не смогу помочь тебе.
      – Слушай, – сказал Пол, – даже если Салсбери выяснил, насколько глубоко мы проникли в его замыслы, он понятия не имеет, где мы находимся. Но мы знаем совершенно точно, где искать его. Поэтому у нас все еще есть некоторое преимущество.
      Рай изо всех сил прижалась к Полу: Ей не хотелось отпускать его. Таким взволнованным голосом она умоляла его не оставлять ее на колокольне.
      Он гладил ее темные волосы, обнимая и стараясь нежными словами успокоить и ободрить ее, насколько это было в его силах.
      В 10.20 вслед за Сэмом он начал спускаться по ступеням с колокольни.

       10.20 вечера
 
      Фил Карков, владелец единственной в Черной речке станции технического обслуживания автомобилей и гаража, и его подружка Лола Тайбек пытались выехать из города в одиннадцатом часу вечера. Действуя согласно заложенной программе, помощники шефа полиции, дежурившие на шоссе, направили их в здание муниципалитета для беседы с Бобом Торпом.
      Механик был вежлив, уступчив и, вероятно, считал себя примерным гражданином. Он был высокого роста, широкоплечий, рыжеволосый, лет тридцати пяти. Приятные черты лица несколько портил нос, который, судя по всему, не раз был сломан в многочисленных потасовках. Он был доброжелательным, улыбчивым человеком и более всего горел желанием помочь шефу полиции всем чем мог.
      "Открыв" обоих вновь прибывших кодовой фразой, Салсбери примерно с минуту тестировал их и с удовлетворением отметил, что Карков и Лола Тайбек были надлежащим образом и полностью запрограммированы. Они не пытались скрыться. Не видели ничего необычного в городе. Просто отправлялись в один из баров Бексфорда выпить пива и отведать сэндвичей.
      Салсбери отправил механика домой, приказав ему провести там остаток ночи.
      Женщина – совсем другое дело.
      "Больше всего ей подходит определение "женщина-ребенок", – подумал Салсбери. Ее серебристо-светлые волосы ниспадали на узкие плечи, обрамляя лицо, источавшее детскую красоту: кристально чистые зеленоватые глаза, совершенно чистая молочного оттенка кожа с мало заметными темноватыми веснушками на щеках, вздернутым носиком, с ямочками, прямой линией скул и с круглым маленьким подбородком… Каждая из ее черт была утонченной и какой-то неиспорченно-наивной. Чуть более пяти футов роста, она весила не более ста фунтов. Тем не менее в рубашке с красными и белыми полосами, без бюстгальтера, в шортах из джинсовой ткани ее хрупкая фигура привлекала своей женственностью. Груди были маленькими, высоко посаженными, их подчеркивала удивительно узкая талия, соски выступали сквозь тонкую ткань рубашки. Ноги были стройными, упругими, красивой формы. Когда Салсбери, стоя перед ней, оглядывал ее сверху вниз, она застенчиво глядела на него, не смея встретиться с ним взглядом. Волновалась. Если внешность хоть что-то говорит, то перед ним, должно быть, стояла самая беззащитная, самая ранимая изо всех когда-либо встреченных им женщин.
      Однако даже если бы она была бойцом, настоящей дикой кошкой, сейчас она была ранима. Так ранима, как ему всегда хотелось. Потому что он обладал властью…
      – Лола?
      – Да.
      – Сколько тебе лет?
      – Двадцать шесть.
      – Ты помолвлена с Филом Карковом?
      – Нет, – тихо проговорила она.
      – Просто встречаешься с ним?
      – Да, иногда.
      – Ты с ним спишь?
      Она покраснела. Разволновалась.
      Хорошенькое маленькое животное…
      – Пошел ты, Даусон.
      – И ты тоже, Эрнст. Салсбери усмехнулся.
      – Ты спишь с ним, Лола? Едва слышно она спросила:
      – Я обязательно должна отвечать?
      – Ты должна говорить мне правду.
      – Да, – прошептала она.
      – Ты с ним спишь?
      – Да.
      – Как часто?
      – О.., каждую неделю.
      – Маленькая распутница!
      – Вы будете меня бить? Он рассмеялся.
      – Раз в неделю? Дважды?
      – Дважды, – проговорила она. – Иногда три раза…
      Салсбери повернулся к Бобу Торпу.
      – Убирайся отсюда к черту. Отправляйся в конец холла и вместе с дежурным жди там, когда я тебя позову.
      – Хорошо, – ответил Торп и закрыл за собой дверь.
      – Лола?
      – Да?
      – Что Фил проделывает с тобой?
      – Что вы имеете в виду?
      – В постели.
      Она опустила глаза и принялась рассматривать сандалии.
      Энергия переполняла его, пульсировала в сотне тысяч клеток его тела: искрила, вспыхивала, била разрядами. Он охмелел от восторга. Вот ради чего нужна вся эта программа "ключ-замок": ради этой энергии, ради этого господства, ради этой неограниченной возможности управлять душами других людей! Никто впредь не осмелится прикоснуться к нему. Никто никогда не поимеет его. Отныне он будет иметь их всех. И будет иметь всегда. Отныне и впредь. Отныне и навечно, аминь. Аминь, Даусон. Ты слышишь? Аминь. Спасибо тебе, Господи, что ты послал мне эту миловидную маленькую задницу, аминь. Салсбери вновь был счастлив, впервые с самого утра, с тех пор, как прикоснулся к жене Торпа.
      – Готов спорить, что Фил проделывает с тобой все, – проговорил он.
      Она молчала. И только переминалась с ноги на ногу.
      – Не правда ли? Скажи, он творит с тобой все, Лола? Согласись. Признай это. Я хочу слышать, как ты это скажешь.
      – Он проделывает со мной все.
      Взяв за подбородок, он приподнял ее голову.
      – Я собираюсь проделать с тобой все, – произнес он.
      – Не бейте меня.
      – Хорошенькая, маленькая, маленькая сучка, – проговорил Салсбери. Он был возбужден как никогда прежде за всю свою жизнь. Дыхание сделалось тяжелым. Однако разум оставался ясным. Он ее абсолютный хозяин. Он господин для всех для них. Именно эта фраза, произнесенная Говардом Паркером, всплыла в его памяти десятилетия спустя, как причудливая галлюцинация вспыхивает в болезненном воображении, многие годы спустя после последней таблетки ЛСД: абсолютный хозяин. – Именно это я и собираюсь проделать с тобой, – сказал он, обращаясь к Лоле Тайбек. – Я намерен тебя избить так же, как я бил других. Заставлю тебя расплатиться. Заставлю истекать кровью. Я твой абсолютный хозяин. Ты будешь принимать все, все, чем я буду тебя угощать! Все. Может быть, тебе даже понравится. Ты научишься любить это. Может быть…
      Руки его сжались в кулаки.
 

***

 
      Пилот вертолета сделал вираж вокруг лагеря лесорубов, высматривая удобное место для приземления среди беспорядочных пятен света, падавшего на землю из освещенных окон строений.
      В пассажирском салоне Даусон нарушил долгую тишину.
      – Огдена необходимо убрать. Клингер воспринял это предложение как само собой разумеющееся.
      – Конечно. Ему нельзя доверять.
      – Неуравновешен.
      – Но если мы его уберем, – заметил генерал, – сможем ли мы продолжить реализацию плана?
      – Все, что удалось сделать Салсбери, вложено в компьютер, находящийся в Гринвиче, – ответил Даусон. – Продолжение исследования нам не под силу. Но мы неплохо сможем воспользоваться конечным продуктом.
      – Разве он не зашифровал свои данные?
      – Естественно. Однако через день после установки компьютера, задолго до того, как им начал пользоваться Огден, я дал задание программистам декодировать и выводить все данные, которые потребую, независимо от того, как будет сформулировано это требование, независимо от паролей, цифровых комбинаций или других способов, которые он мог бы применить для ограничения моего доступа к информации. Геликоптер завис в воздухе и начал снижаться.
      – Когда мы с ним разберемся?
      – С ним разберешься ты, – сказал Даусон.
      – Я лично, или же мне следует запрограммировать кого-то другого?
      – Ты лично. Он может перепрограммировать кого угодно, – улыбнулся Даусон. – У тебя есть пистолет?
      – Конечно.
      – В кобуре на пояснице?
      – Прикреплен к правой голени.
      – Замечательно.
      – Возвращаясь к главному вопросу, – сказал Клингер. – Когда я должен буду убрать его?
      – Сегодня. В течение часа, если возможно.
      – Почему не по возвращении в Гринвич?
      – Мне не хочется хоронить его за государственный счет. Слишком высок риск.
      – Как мы поступим с его телом?
      – Закопаем здесь. В лесу.
      Геликоптер коснулся земли.
      Пилот выключил двигатели.
      Над головой ротор чихнул и начал замедлять вращение. Долгожданная тишина сменила грохот лопастей.
      Клингер уточнил:
      – Ты хочешь, чтобы он просто исчез с лица земли?
      – Верно.
      – Его отпуск завершается пятого числа следующего месяца. В этот день он должен появиться в Институте Брокерта. Человек он пунктуальный. Утром пятого, когда он не выйдет на работу, начнется возня.
      Его станут разыскивать.
      – Его не будут искать в Черной речке. Нет никаких следов, указывающих на его связь с этим местом. Считается, что он отдыхает в Майами.
      – Начнется очень тихая, но массовая и повсеместная охота за человеком, – заметил Клингер. – Разведка Пентагона, ФБР…
      Расстегивая ремень безопасности, Даусон заметил:
      – Также ничто не связывает его с тобой или со мной. В конце концов они решат, что он переметнулся на другую сторону, дезертировал.
      – Очень может быть.
      – Наверняка. Даусон открыл дверцу.
      – Мне воспользоваться вертолетом, чтобы вернуться в город? – спросил Клингер.
      – Нет. Если он услышит, что ты прилетел, у него могут возникнуть подозрения". Найди здесь автомобиль или джип. А последние несколько сотен ярдов лучше пройди пешком.
      – Хорошо.
      – Да, Эрнст!
      – Что?
      В тусклом свете кабины зубы Даусона, стоимостью по пятьсот долларов каждый, блеснули в широкой и опасной улыбке. Казалось, в нем изнутри, позади глаз, вспыхнул свет. Ноздри трепетали – волк, напавший на кровавый след.
      – Эрнст, не надо так переживать.
      – Ничего не могу поделать.
      – Нам предназначено пережить сегодняшнюю ночь, выиграть это и все последующие сражения, – произнес Даусон торжественно убедительным тоном.
      – Хотел бы я быть так же уверен в этом, как и ты.
      – Ты обязан. Над тобой, мой друг, простерто благословение Божие. Это предприятие ведется с благословения Господа. Никогда не забывай об этом, Эрнст.
      Он вновь улыбнулся.
      – Не забуду, – пообещал Клингер.
      Но тяжесть пистолета, прикрепленного к голени, ободрила его больше, нежели слова, сказанные Даусоном.
 

***

 
      Внимательно прислушиваясь к каждому постороннему звуку. Пол и Сэм выбрались из церкви через заднюю дверь, пересекли открытое пространство и вышли на берег реки.
      Высокая трава была мокрой от дождя. Через двадцать ярдов ботинки Пола промокли насквозь, вымокли носки и джинсы до колен.
      Сэм нашел тропинку, пересекавшую берег под углом в сорок пять градусов. Каждое углубление, каждая ямка были заполнены водой. Они постоянно скользили и спотыкались, идя по грязной тропинке и размахивая руками, чтобы сохранить равновесие.
      В конце концов тропинка вывела на прибрежную полосу в два фута шириной, усыпанную галькой. Справа река с шумом катила свои воды, наполняя темноту бурлящим звуком: широкая, темная полоса воды в этот ночной час напоминала густую, тяжелую нефть. Слева берег реки обрывисто поднимался на восемь-девять футов, кое-где из земляной стены торчали корни ив, дубов и кленов.
      Не включая фонарик, Сэм вел Пола на запад в сторону гор. Его седина, призрачно поблескивавшая в темноте, служила Полу ориентиром. Иногда Сэм оступался, но ни разу не упал и большей частью уверенно шагал вперед. Держался он поразительно спокойно, будто спустя многие годы к нему внезапно вернулись все его навыки и талант опытного вояки.
      "Да это и есть война, – подумал Пол. – Мы собираемся убить человека. Врага. Нескольких человек…"
      Темный густой воздух был пропитан запахами слежалого ила и испарениями, исходившими от прелых листьев и травы, гнивших в грязи у самой воды.
      К счастью, Сэм обнаружил в склоне несколько уступов, выточенных водой и ветром, и они поднялись вверх, подальше от воды. Их окружал, яблоневый сад, разбитый на западной окраине города.
      В горах пророкотал гром, приведший в смятение рассевшихся на яблонях птиц.
      Пол и Сэм шли на север. Шли самым безопасным, но в то же время самым окольным путем, возвращаясь обратно к зданию муниципалитета. Вскоре они подошли к штакетнику, ограждавшему сад со стороны Мейн-стрит, которую здесь местные жители уже считали фабричной дорогой.
      Глянув по сторонам и внимательно изучив пространство, которое предстояло преодолеть, убедившись, что никого нет поблизости, Сэм перемахнул через забор. Его движения были быстрыми, как у юноши. Бесшумно он перебежал через газон и скрылся в зарослях молодого сосняка, тонких берез и кустов на другой стороне улицы.
      Пол засунул револьвер за пояс, взялся обеими руками за штакетник, как и Сэм, посмотрел в обе стороны и совершенно внезапно замер на месте, охваченный непроизвольной дрожью. Скрутило желудок и перехватило дыхание.
      Он пытался убедить себя, что причиной были промокшие насквозь ноги, но отлично понимал, что это не правда. Ночь была теплой. Ноги промокли, но не замерзли.
      Причина его лихорадки была только одна: ему предстояло убить человека. Или самому быть убитым… Такая вероятность существовала. Его тошнило.
      Кружилась голова. Пол рванулся за Сэмом.
 
       10.30 вечера
 
      Лола Тайбек стояла перед ним голая.
      – Я абсолютный хозяин, – сказал он.
      – Да, сэр.
      – Посмотри на меня, Лола. Она продолжала смотреть в пол.
      – Лола?
      – Отпустите меня, – тихий голос. Слезы.
      – В чем дело?
      – Я боюсь.
      – Разве я тебе не нравлюсь? Она не отвечала.
      – Я тебе нравлюсь, Лола?
      – Да, сэр.
      – Говори правду, Лола.
      – Я.., не.., не нравитесь. Он ударил ее по лицу. Она упала на стол.
      – Сука.
      – Не бейте меня!
      – Тварь.
      – Не бейте меня. Пожалуйста.
      – Я тебя убью.
      – Не…
      Салсбери ударил ее кулаком.
      Затем еще.
 

***

 
      Фонарные столбы с лампами на изогнутых дугой кронштейнах освещали стоянку позади муниципалитета. В ярком синевато-голубом свете иголки ближайших сосен напоминали перья. При свете ламп щебеночное покрытие дороги сияло как расплавленный гудрон, а лужи казались осколками зеркала. Свет холодно блестел на лобовых стеклах нескольких автомобилей, в том числе машины городской скорой помощи и пустой патрульной машины полиции.
      Когда Сэм открыл дверь в здание и Пол проскользнул в коридор первого этажа, два человека посмотрели на них с удивлением. Боб Торп взялся за револьвер, висевший в кобуре на боку; второй его не облаченный в форму помощник поднял дробовик.
      – Я "ключ", – быстро проговорил Пол. Оба одновременно ответили:
      – Я "замок".
      – Говорите тихо. Оба кивнули.
      – Боб, вложи пистолет обратно в кобуру.
      – Хорошо.
      – А ты отложи в сторону свое ружье.
      Помощник повиновался.
      "Отомкнув" этих людей, манипулируя ими, словно нажимая кнопки, встроенные глубоко в их мозг. Пол не испытывал ни триумфа, ни радости от возможности повелевать. Вместо этого, понимая, что их жизнь, здоровье и честь были в его руках. Пол ощущал огромную ответственность, и на какое-то мгновение это чувство парализовало его.
      Сэм открыл первую дверь направо, включил свет, и все прошли в картотеку.
 
       10.36 вечера
 
      Та-та-та-та-та-та…
      Кожа на костяшках кулаков Салсбери стерлась. Его руки, словно затянутые в красные перчатки, были покрыты кровью: его собственной и ее.
      Он достал "Смит и Вессон" тридцать восьмого калибра, табельное оружие полицейских, из оружейного шкафа, стоявшего за столом Торпа. Нашел коробку патронов и зарядил магазин.
      Повернулся к Лоле Тайбек.
      Она лежала посредине комнаты на боку, скрючившись и поджав колени. Оба глаза заплыли, брови были разбиты и кровоточили, нижняя губа рассечена надвое. Переносица сломана, из точеных ноздрей струилась кровь. Хотя она была почти без сознания, но, увидев его, жалобно застонала.
      – Бедная Лола, – сказал он с издевкой, прикидываясь сострадательным.
      Сквозь узкие щелочки распухших глаз она настороженно следила за его движениями.
      Он направил пистолет ей в лицо.
      Она закрыла глаза.
      Дулом пистолета тридцать восьмого калибра он очертил несколько кругов вокруг ее грудей, потрогал соски.
      Она вздрагивала от прикосновений.
      Ему это очень нравилось.
 

***

 
      Картотека оказалась холодной казенной комнатой. Люминисцентые лампы, учрежденческие зеленые стены, желтоватые жалюзи на окнах, ряды черных металлических шкафов и коричневый каменный пол превращали эту комнату в идеальное помещение для допросов.
      Сэм спросил:
      – Боб, есть сейчас кто-нибудь в твоем офисе?
      – Да. Два человека.
      – Кто?
      – Лола Тайбек и он.
      – Кто это он?
      – Я.., не знаю.
      – Не знаешь его имени?
      – Э-э, кажется, нет.
      – Это Салсбери? Торп пожал плечами.
      – Он несколько полноватый?
      – Порядка сорока фунтов лишнего веса, – сказал Торп.
      – Носит очки с сильными линзами?
      – Да. Это он. Такой, как ты описал.
      – Ты уверен?
      – Уверен. Пол спросил:
      – А его друзья?
      – Какие друзья? – спросил Торп.
      – Те, что прилетели на геликоптере.
      – Здесь их нет.
      – Никого из них?
      – Никого.
      – Где они?
      – Не знаю.
      – Они на фабрике?
      – Не знаю.
      – Они вернутся?
      – Этого я тоже не знаю.
      – Кто они такие?
      – Извините, не знаю. Сэм сказал:
      – Вот и все.
      – Пошли за ним? – спросил Пол.
      – Прямо сейчас.
      – Я первый войду в дверь.
      – Я старше, – возразил Сэм, – и мне нечего терять.
      – Я моложе и быстрее, – сказал Пол.
      – Стремительность не играет роли. Он нас не ждет.
      – Может быть, ждет, – проговорил Пол. Соглашаясь, Сэм сказал:
      – Хорошо, идешь первым. Но я, черт тебя подери, буду рядом.
 

***

 
      Салсбери заставил ее лечь на спину. Раздвинув одной рукой ее ноги в стороны, другой он сунул холодный ствол пистолета между ее шелковистых бедер. Его трясло, он нервно облизывал губы. Левой рукой поправил очки на носу.
      – Ты хочешь отведать вот этого? – с вожделением проговорил он. – Хочешь. Что ж, сейчас я введу тебе эту штучку. Всю, целиком. Всю, до последнего дюйма. Слышишь меня, ты, маленькая сука? Маленькая тварь. Раздвинь ноги пошире. Пошире! Я действительно собираюсь затолкать его в тебя…
 

***

 
      Пол замешкался перед закрытой дверью кабинета шефа полиции. Услышав, как Салсбери разговаривает в комнате, он понял, что тот не догадывается об их присутствии. Распахнув дверь, он ворвался в комнату и присел на согнутых ногах, выставив перед собой большой "магнум".
      Сперва он не мог поверить своим глазам, не хотел верить в то, что увидел. Жестоко избитая, голая молодая женщина лежала на полу, раскинув ноги в стороны. Она была в сознании, но плохо понимала и воспринимала происходящее. Рядом – Салсбери: с раскрасневшимся лицом, покрытым капельками пота, забрызганный кровью, озверевший, с обезумевшими глазами. Стоя на коленях над женщиной, он походил на тролля, злого, отвратительного тролля с выпученными глазами. Он совал револьвер между ее бледных бедер, в гнуснейшей гротесковой форме имитируя половой акт.
      Пол настолько остолбенел от увиденного, настолько преисполнился гневом и отвращением, что на несколько мгновений забыл об угрожавшей смертельной опасности.
      Салсбери воспользовался замешательством Пола и Сэма. Вскочив, словно подброшенный электрическим разрядом, он направил револьвер в голову Пола и выстрелил.
      Пуля прошла чуть выше, на дюйм-два, не больше, и вонзилась в стену около двери, осыпав кусками штукатурки плечи Пола.
      Не выпрямляясь. Пол быстро выстрелил два раза. Первый заряд прошел мимо цели. Прошив жалюзи, пуля разбила стекло. Вторая – поразила плечо Салсбери дюйма на четыре выше соска. От сильного удара Салсбери выронил пистолет, его приподняло вверх и отбросило назад, как мешок с тряпьем.
      Сваленный на пол пулей, Салсбери ударился спиной о стену под подоконником. Изо всех сил зажимая правой рукой рану, он пытался остановить кровь, которая струилась между пальцами. Точно так же, как несколько мгновений назад, глубоко внутри него пульсировала энергия, но теперь уже ослепляющая боль отбивала ритм: та-та-та-та-та-та…
      К нему приблизился мужчина. Голубоглазый. С вьющимися волосами.
      Салсбери не мог рассмотреть его как следует. Перед глазами плыло. Но одного вида светло-голубых глаз оказалось достаточно, чтобы погрузить его в прошлое, перенести на много лет назад, пробудить воспоминания о другой паре голубых глаз и заставить невольно проговорить:
      – Паркер.
      Голубоглазый мужчина спросил:
      – Кто такой Паркер?
      – Не мучай меня, – сказал Салсбери. – Пожалуйста, не мучай меня.
      – Я не мучаю.
      – Не прикасайся ко мне.
      – Кто такой Паркер? Я? Меня зовут иначе. Солсбери заплакал.
      Мужчина с голубыми глазами взял его за подбородок и приподнял голову вверх.
      – Посмотри на меня, будь ты проклят. Смотри мне в глаза.
      – Ты сделал мне больно, Паркер.
      – Я. Не Паркер.
      На миг отупляющая боль утихла. Приходя в себя, Салсбери произнес:
      – Не Паркер?
      – Я Эннендейл.
      Боль вернулась, но прошлое отступило, заняв подобающее ему место. Поморгав глазами, Салсбери сказал:
      – О-о. О да. Эннендейл. – – Я собираюсь задать тебе много вопросов.
      – Мне ужасно больно, – сказал Салсбери, – ты ранил меня. Ты причинил мне боль. Это несправедливо.
      – Ты ответишь на мои вопросы.
      – Нет, – непреклонно заявил Салсбери, – ни на один.
      – На все. Ответишь мне на все вопросы, или я оторву твою чертову башку.
      – О'кей. Валяй. Оторви мне голову. Это лучше, тем лишиться всего. Лучше, чем лишиться власти.
      – Кто те двое в геликоптере?
      – Не твое дело.
      – Они работают на правительство?
      – Катись ты…
      – Рано или поздно ты умрешь, Салсбери.
      – Неужели? Я и не знал.
      – Ты умрешь. Поэтому в твоей власти избавить себя от боли.
      Салсбери ничего не ответил.
      – Они работают на правительство?
      – Отвяжись.
      Голубоглазый мужчина перевернул револьвер и рукояткой сильно ударил Салсбери по правой руке. Удар, казалось, вогнал заостренные осколки стекла под обтянутые кожей костяшки. Но эта боль была еще мизерной. Шок от удара по руке передался нежной, кровоточащей ране на плече.
      У него перехватило дыхание. Он перегнулся пополам, его почти рвало.
      – Видишь, что я имею в виду?
      – Ублюдок!
      – Они работают на правительство?
      – Я.., сказал.., отвяжись.
 

***

 
      Клингер остановил машину на Вест Мейн-стрит, за два квартала от городской площади.
      Вылез из-за руля, закрыл дверь и в этот момент услышал стрельбу. Три выстрела. Один за другим. Они прозвучали внутри помещения, и звук их был приглушен стенами. Недалеко отсюда. В центре. В здании муниципалитета? Застыв на месте, он вслушивался около минуты, но больше ничего не услышал.
      Он извлек из кобуры на голени короткоствольный пистолет "вебли" тридцать второго калибра и снял с предохранителя.
      Торопливо направился в аллею, проходившую около театра "Юнион", избрав безопасный, хотя и несколько кружной путь к заднему входу в здание муниципалитета.

       10.55 вечера
 
      В машине скорой помощи Лолу Тайбек уложили на носилки, притянули к ним ремнями на уровне груди и бедер, до подбородка накрыли хрустящей белой простыней. Чтобы она не захлебнулась собственной кровью за время поездки до Бексфорда, под голову положили две подушки. Дышала она ровно, но с трудом, тихонько постанывая при каждом выдохе.
      Позади машины скорой помощи, у открытых дверей, стоял Пол рядом с Энсоном Кроувелом, ночным дежурным Торпа.
      – Хорошо, давай пройдемся еще раз. Что с ней случилось?
      – На нее напал насильник, – ответил дежурный так, как его запрограммировал Сэм.
      – Где это произошло?
      – У нее дома.
      – Кто нашел ее?
      – Я.
      – Кто вызвал полицию?
      – Соседи.
      – Почему?
      – Услышали крики.
      – Ты задержал напавшего на нее?
      – К сожалению, нет.
      – Знаешь, кто это был?
      – Нет. Но мы пытаемся выяснить.
      – Есть какие-нибудь зацепки?
      – Немного.
      – Какие именно?
      – В данный момент мне не хотелось бы ничего разглашать.
      – Почему?
      – С тем, чтобы не бросить тень на невиновного.
      – Рассказав об этом другому полицейскому?
      – Знаете, в Черной речке мы очень щепетильны на этот счет.
      – Не слишком ли вы осторожничаете?
      – Не подумайте, что мы хотим вас обидеть. Просто таков наш стиль работы.
      – У вас есть описание этого человека? Помощник описал внешность мужчины, которого Сэм выдумал несколько минут назад. Вымышленный насильник даже отдаленно не походил на подлинного Огдена Салсбери.
      – Что ты сделаешь, если федеральная и Бексфордская полиция предложат оказать содействие?
      – Я их поблагодарю, но откажусь, – сказал помощник шефа полиции. – Мы справимся сами. Мы предпочитаем действовать таким образом. Кроме того, у меня нет полномочий на то, чтобы допустить их до участия в расследовании. Это право принадлежит только шефу.
      – Неплохо, – сказал Сэм. – Отправляйся. Помощник забрался в машину скорой помощи и устроился на скамейке рядом с носилками, на которых лежала Лола Тайбек.
      – Вы остановитесь в конце Мейн-стрит забрать ее друга, – сказал Сэм.
      Он уже переговорил с Филом Карковом по телефону и запрограммировал его разыграть в госпитале роль обеспокоенного возлюбленного, точно так же, как запрограммировал Лолу сыграть роль несчастной жертвы, подвергшейся нападению насильника в своей квартире.
      – Фил останется с ней в госпитале, а ты вернешься назад сразу же, как убедишься, что с ней все будет нормально.
      – Понятно, – сказал Кроувел.
      Сэм захлопнул дверцу машины скорой помощи.
      Затем подошел к окошку водителя, чтобы повторить пожарному ночному дежурному, сидевшему за рулем, легенду, которую он ввел в его память.
 

***

 
      Сначала казалось, что пробить железное упорство Салсбери нет никакой возможности, нет способа сломить его, заставить говорить. Он испытывал сильнейшую боль: вздрагивал, покрывался потом, страдал приступами тошноты, но всячески отказывался облегчить собственную участь. Восседал в кресле Торпа с авторитарным видом, совершенно не вязавшимся со складывавшимся положением дел. Откинувшись назад и закрыв глаза, он зажимал раненое плечо рукой. Большей частью он попросту игнорировал вопросы Пола. Время от времени отвечал тирадами, состоявшими из оскорблений и матерщины и лишенными какого-либо смысла.
      Кроме того. Пол никак не относился к категории прирожденных специалистов по ведению допроса. Если бы он знал эффективный способ пытки, если бы знал, как причинить человеку нестерпимую боль без опасения по-настоящему уничтожить его, и если бы на все это у него хватило решимости, Пол довольно быстро смог бы вышибить из Салсбери правду. Когда упрямство последнего начинало особенно выводить его из себя. Пол рукояткой пистолета принимался тревожить рану Салсбери. У того перехватывало дыхание. Но заставить его говорить это не могло. А Пол не был способен на изощренную жестокость.
      – Кто те двое в геликоптере? Салсбери не отвечал.
      – Они работают на правительство? Молчание.
      – Это правительственный проект?
      – Пошел к черту.
      Если бы он знал, что именно приводит Солсбери в неописуемый ужас, он непременно прибегнул бы к этому средству, чтобы сломить его сопротивление. У каждого человека есть свои страхи, сидящие глубоко внутри, хотя бы один или два обязательно. Какие-то из них рационально объяснимые, а какие-то совершенно невероятные, составляющие неотъемлемую часть личности. Такого же человека, как этот, явно ненормального, должны мучить страхи по многим поводам, и на этом можно было бы сыграть. Если бы Салсбери боялся высоты. Пол затащил бы этого ублюдка на колокольню и припугнул тем, что сбросит вниз, если тот не заговорит. Если бы Салсбери пугался открытого пространства, он выволок бы его на самое обширное поле, может быть, на бейсбольное, и поставил бы в центре. Или же, как главный герой "1984" «Роман Дж Оруэлла.», Салсбери почти сошел бы с ума от одной только внушенной ему мысли оказаться в клетке с крысами…
      Внезапно Пол вспомнил реакцию Салсбери на свое появление в комнате. Он был шокирован, чертовски напуган, уничтожен. Но отнюдь не потому, что появление Пола удивило его. Он пришел в ужас по причине, известной только ему одному, приняв Пола за человека по имени Паркер.
      "Что этот Паркер ему сделал? – подумал Пол. – Что могло оставить столь глубокий нестираемым след?"
      – Салсбери! Молчание.
      – Кто те двое в геликоптере?
      – Ну ты, твою мать, и зануда!
      – Они работают на правительство?
      – Старая заезжая пластинка.
      – Знаешь, что я с тобой сделаю, Салсбери?
      Тот не осмелился отвечать.
      – Знаешь, что я собираюсь с тобой сделать? – спросил еще раз Пол.
      – Не имеет значения. Ничего не выйдет.
      – Я сделаю с тобой то же, что и Паркер. Салсбери не ответил. Не открыл глаз. Однако он оцепенел на стуле, весь напрягся, каждый мускул натянулся, как веревка.
      – Именно то, что с тобой сделал Паркер.
      Когда Салсбери открыл глаза, в них застыл чудовищный ужас. Это был взгляд загнанного в тупик, взгляд, которого Пол не видел ни у кого, кроме затравленных, охваченных паникой диких зверей.
      "Вот оно, – подумал Пол. – Вот он ключ, та кнопка, на которую можно нажать, тот нож, которым я вскрою его. Но как реагировать, если он поймет, что это блеф?"
      Пол был близок, очень близок к истине, но он не имел ни малейшего понятия, с чем же связывалось имя Паркера.
      – Откуда ты… Откуда ты знаешь Паркера? – спросил Салсбери. Голос его дрожал, рисовка пропала.
      Пол почувствовал уверенность. Если Салсбери не помнил, что сам первым упомянул Паркера, значит это имя играло важную роль.
      – Какая разница, откуда я его знаю, – коротко бросил Пол. – Я его знаю. Отлично знаю его. И я знаю, что он с тобой сделал.
      – Я.., мне было всего.., одиннадцать. Ты не будешь.
      – Нет, я буду. Мне будет очень приятно.
      – Но ты не такой, – отчаянно проговорил Салсбери. Он весь блестел от пота; пот буквально струился по нему. – Ты совсем не такой.
      – Какой же я должен быть?
      – Со странностями! – воскликнул он. – А ты без странностей!
      Продолжая блефовать, но уже с лучшими картами на руках. Пол сказал:
      – Не все мы выглядим такими, какими являемся на самом деле, тебе это известно. Большинство из нас не афиширует своих пристрастий.
      – Ты же был женат!
      – Ну и что.
      – У тебя же есть дети! – Пол пожал плечами. – Но ты же принюхиваешься к этой Эдисоновой сучке!
      – Ты когда-нибудь слышал о AC-DC «Имеются в виду бисексуалы.»? – сказал, усмехаясь. Пол.
      Салсбери закрыл глаза.
      – Огден? Салсбери молчал.
      – Вставай, Огден.
      – Не прикасайся ко мне.
      – Облокотитесь на стол.
      – Не встану.
      – Ну давай. Тебе понравится.
      – Нет. Не буду.
      – Тебе нравилось с Паркером.
      – Нет. Не правда!
      – Ты как раз такой.
      – Ничего подобного.
      – Ну согласись.
      Салсбери не двигался с места.
      – Талант к греческому. Салсбери вздрогнул:
      – Нет.
      – Обопрись о стол.
      – Больно.
      – Разумеется. А теперь вставай, обопрись о стол, спускай брюки. Ну, давай.
      Салсбери дрожал, лицо его осунулось и посерело.
      – Если ты не встанешь, Огден, мне придется вышибить тебя из этого кресла. Ты не можешь отказать мне. Тебе не удрать от меня. Ты не можешь сопротивляться, потому что у меня пистолет, потому что у тебя повреждена рука.
      – О Господи Иисусе, – жалобно взмолился Салсбери.
      – Тебе понравится. Тебе нравится боль. Паркер рассказывал мне, как сильно ты любил боль.
      Салсбери расплакался. Его плач не был спокойным и тихим с шумными прерывистыми всхлипываниями. Слезы, казалось, брызнули из глаз. Его трясло как в лихорадке.
      – Ты испугался, Огден?
      – И-испугался. Да.
      – Ты можешь спастись.
      – От.., от…
      – Чтобы тебя не изнасиловали.
      – К-как?
      – Отвечай на мои вопросы.
      – Не хочу.
      – Тогда вставай.
      – Пожалуйста…
      Испытывая стыд за самого себя, уже уставший от этой жестокой игры, но настроенный довести ее до конца, Пол взял Салсбери за ворот рубашки. Резко его встряхнул и попытался поставить на ноги.
      – Когда я кончу, я позволю Бобу Торпу насладиться тобой. Я заткну тебе рот, чтобы ты не мог с ним говорить, и запрограммирую его, чтобы он отодрал тебя.
      Конечно же, он не в силах был бы сделать этого. Но, судя по всему, Салсбери поверил, что так и будет.
      – И не только Торп. И другие. Еще полдюжины человек.
      На этом сопротивление Салсбери было сломлено.
      – Все что угодно. Я расскажу тебе все что угодно, – залепетал он голосом, прерывающимся от непроизвольных рыданий. – Все что хочешь, только не прикасайся ко мне. О Иисусе! Не прикасайся ко мне! Не заставляй меня раздеваться. Не прикасайся. Нет!
      Продолжая удерживать Салсбери за ворот левой рукой, наклонившись почти вплотную к его лицу, почти крича. Пол повторил:
      – Кто те двое в вертолете? Если не хочешь, чтобы тебя использовали, лучше отвечай, кто они такие.
      – Даусон и Клингер.
      – Там было трое.
      – Я не знаю, как зовут пилота.
      – Даусон и Клингер. Их имена?
      – Леонард Даусон и…
      – Тот самый Леонард Даусон?
      – Да. И Эрнст Клингер.
      – Клингер работает на правительство?
      – Он армейский генерал.
      – Это военный проект?
      – Нет.
      – Государственный?
      – Нет, – ответил Салсбери.
      Пол знал ответы на все вопросы. Не было смысла в скоростном допросе, при котором у Салсбери просто не было бы времени на колебания.
      Нельзя было даже представить себе, чтобы Салсбери осмелился колебаться.
 

***

 
      Эрнст Клингер сидел на корточках за стенкой высотой в один ярд, отделявшей автостоянку муниципалитета от аллеи. Ошарашенный, не понимая, что происходит, он наблюдал, как укладывали женщину в белый фургон "кадиллак", по борту которого красными буквами было написано "Черная речка – неотложная помощь".
      В 11.02 машина скорой помощи выехала со стоянки, свернула в аллею, а оттуда на Северную Юнион-роуд. Затем повернула направо в направлении площади.
      Фары осветили деревья и стены зданий, извивающиеся как змеи полосы света плясали на мокром асфальте.
      Бородатый седовласый человек, провожавший машину на стоянке, несомненно был Сэм Эдисон. Клингер узнал его по фотографии, увиденной в одной из комнат над, помещением магазина не далее как час назад.
      Эдисон проводил взглядом машину скорой помощи, пока она, достигнув площади, не повернула на восток. Он находился слишком далеко, чтобы Клингер мог попасть в него из своего "вебли". Когда "скорая" пропала из виду, Эдисон скрылся в здании муниципалитета.
      "Неужели мы потеряли контроль над городом? – спросил сам себя Клингер. – Неужели все пошло прахом: полевые испытания, план, проект, будущее? Очень похоже на то. Очень похоже. Поэтому… Не пора ли податься из Черной речки и из страны с мешком наличности и фальшивыми документами, которые сделал Леонард?"
      "Не паникуй, – успокаивал его другой голос. – Не торопись. Жди. Погляди, что будет дальше. Подожди Несколько минут".
      Часы показывали 11.03.
      В горах гремел гром. Снова собирался дождь.
 
       11.04
 
      От долгого сидения на корточках заболели ноги. Хотелось выпрямиться и размять их.
      "Чего ты здесь ждешь? – спросил он самого себя. – Нельзя выработать план действий без информации. Необходимо провести разведку. Скорее всего они в кабинете Торпа. Проберись под его окна. Может быть, расслышишь, что происходит там".
      В одиннадцать часов пять минут Клингер торопливо пересек аллею. Затем перебежками от машины к машине преодолел автостоянку и медленно, от сосны к сосне, стал подбираться к окну кабинета Торпа.
      "Совсем как в Корее, – почти радостно подумал он. – Или в Лаосе в пятидесятых. Так же, как, наверное, для молодых ребят было во Вьетнаме. Работа командос во вражеском городе. За исключением лишь того, что на этот раз вражеский город – американский".
 
       11.05 вечера
 
      Сэм, стоя в дверях и разглядывая Огдена Салсбери, все еще сидевшего в кресле шефа полиции, спросил Пола:
      – Ты уверен, что он все тебе выложил?
      – Да.
      – Ив том, что все сказанное им правда?
      – Да.
      – Это очень важно. Пол.
      – Он ничего не скрыл от меня, – заметил Пол. – И не обманул. Я в этом уверен.
      Перепачканный потом и грязью, тихо всхлипывая, Салсбери переводил взгляд с одного на другого.
      "Интересно, понимает ли он, о чем мы говорим? – подумал Пол. – Или сломлен и потрясен настолько, что неспособен к ясному мышлению, а может быть, к мышлению вообще?"
      Полу казалось, что он весь выпачкался в грязи, и его душа тоже. Имея дело с Салсбери, ему пришлось опуститься до его же уровня. Он успокаивал себя тем, что на дворе стоял 1970 год, самый первый год нового храброго мира, времени, когда единоличное выживание стало делом очень сложным, но стремление выжить было превыше всякого другого. В этот век машин и машинной морали, возможно, единственный за все периоды истории, цель действительно оправдывала средства. Но несмотря на это, он ощущал на себе грязь.
      – В таком случае время настало, – тихо сказал Сэм. – Один из нас должен сделать это.
      – Человек по имени Паркер, очевидно, изнасиловал его, когда ему было одиннадцать лет, – сказал Пол.
      Он говорил с Сэмом, но не спускал взгляда с Огдена Салсбери.
      – Разве это что-то значит?
      – Должно быть.
      – Разве имеет значение, что родители Гитлера болели сифилисом? Разве имеет значение, что он был сумасшедшим? Это вернет шесть миллионов убитых?
      Сэм говорил тихо, но с поразительной силой. Он весь дрожал.
      – Разве происшедшее с ним в одиннадцать лет оправдывает то, что он сделал с Марком? Если Салсбери победит, если он установит контроль над каждым человеком, разве тогда будет играть роль то, что случилось с ним в одиннадцать лет?
      – И другого способа остановить его нет? – спросил Пол, несмотря на то, что отлично знал ответ.
      – Это мы уже обсудили.
      – Да, полагаю, что так.
      – Это сделаю я, – сказал Сэм.
      – Нет. Если я не найду в себе смелости здесь, то дальше, когда придется иметь дело с Даусоном и Клингером, тебе от меня не будет проку. Может быть, нам придется схватиться с одним из них. Ты должен быть уверен, что можешь положиться на меня, когда дело дойдет до драки.
      Салсбери облизнул губы. Посмотрел вниз на промокшую от крови рубаху, затем поднял глаза на Пола.
      – Вы собираетесь… Убить меня? Неужели… Вы? Пол поднял "магнум комбат" фирмы "Смит и Вес-сон".
      Выпустив окровавленное плечо и вытянув руку вперед, словно для кровавого рукопожатия, Салсбери произнес:
      – Подождите. Я сделаю вас партнерами. Обоих.
      Партнерами.
      Пол навел пистолет на середину его груди.
      – Если мы станем партнерами, у вас будет все. Все, что пожелаете. Столько денег, что вам их не истратить за всю свою жизнь. Все деньги мира. Подумайте об этом! – Пол вспомнил Лолу Тайбек. – Партнеры. Не только деньги. Женщины! У вас будут любые женщины, каких только пожелаете, кем бы они ни были. Они сами приползут к вам. Или мужчины, если вы их предпочитаете. Можете иметь даже детей. Маленьких девочек. Маленьких мальчиков. Все, что захотите!
      Пол вспомнил о Марке: кусок мороженого мяса, втиснутый в продуктовый морозильник.
      Затем вспомнил о Рай, перенесшей душевную травму, но еще имевшей шанс прожить в какой-то степени нормальную жизнь.
      Он нажал на курок.
      "Магнум" дернулся в руке.
      Из-за значительной отдачи, толкнувшей руку Пола от кисти до плеча, несмотря на то, что в пистолете был специальный патрон тридцать восьмого калибра, а не обычный патрон для "магнума", пуля пролетела выше. Она вошла в горло Салсбери.
      Кровь и куски плоти брызнули на оружейный шкаф.
      Гром выстрела прозвучал оглушающе. Отражаясь от стен, он несколько раз прокатился по комнате, эхом отозвался в черепе Пола, словно навсегда засел в памяти.
      Он нажал на курок второй раз.
      На этот раз пуля угодила прямо в грудь, почти опрокинув Салсбери вместе со стулом.
      Пол отвернулся от убитого.
      – Тебе плохо? – спросил Сэм.
      – Я в порядке.
      Пол был в оцепенении.
      – Туалет в конце коридора налево.
      – Я в порядке, Сэм.
      – У тебя вид…
      – Я убивал людей на войне. Убивал людей в Азии. Помнишь?
      – Сейчас совсем другое дело. Понимаю. На войне имеешь дело с винтовками, гранатами или орудиями. И никогда не стреляешь с трех футов из пистолета.
      – Со мной порядок. Поверь мне. Все в порядке. Он прошел к двери мимо Сэма, словно вслепую, вышел в коридор, повернул направо, бегом бросился в душевую и запер за собой дверь.
 

***

 
      Передвигаясь боком, как краб, держа наготове в правой руке "вебли", Клингер добрался до западной стены здания муниципалитета. Трава газона заглушала его шаги. Однако травинки и листья, прилипшие к ботинкам, шлепали и шуршали, и он выругался про себя. Одно из окон кабинета шефа полиции оказалось разбитым, несколько полос жалюзи изогнулись таким образом, что получилась неплохая подслушивающая трубка, весьма удобная для собирающего информацию.
      Когда он стал выпрямляться, чтобы заглянуть внутрь, так же осторожно, как мышь пытается украсть сыр из мышеловки, буквально перед его лицом погремели два выстрела. Он замер, потом понял, что не обнаружен, что стреляли не в него.
      Через погнутые листы железа он видел примерно две трети заставленного, но какого-то стерильного кабинета Торпа: серо-голубые стены, два из трех шкафов для бумаг, дубовый стол, доску с бюллетенями, обрамленную в алюминиевую рамку, книжные шкафы, большую часть массивного металлического стола…
      И Салсбери.
      Мертвого. Без сомнения, мертвого.
      Где же Сэм Эдисон? И тот другой, Эннендейл? Где женщина, маленькая девчонка?
      Похоже, в комнате никого не было, за исключением Салсбери. Тела Салсбери.
      Внезапно испугавшись, что потеряет следы Эдисона и Эннендейла, опасаясь, что они могут выбраться из здания или обойти его сзади, боясь оказаться окруженным, Клингер шагнул от окон. Бросился в дальний конец газона, затем пересек стоянку и добрался до аллеи. Вновь спрятался за забором, откуда хорошо видна была вторая дверь в здание муниципалитета.
 

***

 
      Когда он вышел из душевой, Сэм поджидал его в коридоре.
      – Полегчало?
      – Да, – ответил Пол.
      – Тяжко.
      – Будет еще хуже.
      – Это уж точно.
      – Господи!, – Что ты узнал от Салсбери? Кто те, в вертолете? Прислонившись к стене. Пол ответил:
      – Его сообщники. Один из них X. Леонард Даусон.
      – Разрази меня Бог!
      – Второй – генерал. Из армии США. Его зовут Эрнст Клингер.
      – Так значит это правительственный проект?
      – К удивлению, нет. Всего лишь Солсбери, Даусон и Клингер. Что-то вроде частного предприятия.
      Примерно за три минуты Пол рассказал все, что узнал о полевом испытании и стоявшем за ним заговоре.
      Кислая мина на лице Сэма исчезла, он даже попытался улыбнуться.
      – В таком случае, у нас есть шанс покончить с этим здесь.
      – Может быть.
      – Предстоит решить всего лишь простую задачу В четыре действия, – сказал Сэм. Он загнул один палец. – Убить Даусона. – Второй палец. – Убить Клингера. – Третий палец. – Уничтожить данные, заложенные в компьютер в Гринвиче. – Четвертый палец. – Затем с помощью кодовой фразы изменить память каждого, кто что-то видел или слышал, чтобы уничтожить даже мельчайшие следы этого "полевого" испытания".
      Пол покачал головой.
      – Не знаю. На мой взгляд, все далеко не так просто.
      В данный момент только положительный образ мыслей интересовал Сэма.
      – Все это можно сделать. Во-первых.., куда отсюда направились Даусон и Клингер?
      – В лесной лагерь.
      – Зачем?
      Цитируя Салсбери, Пол сообщил Сэму о плане Даусона организовать прочесывание леса.
      – Но в настоящий момент его и Клингера в лагере нет. Они намерены вернуться обратно на фабрику и организовать там нечто вроде штаб-квартиры на время охоты за людьми. Сейчас, в вечернюю смену, там работает от восьмидесяти до девяноста человек, плюс те, кто выйдет в ночную смену. Даусон намерен дюжину из них использовать для охраны фабрики, а остальных привлечь к поискам за пределами лагеря.
      – Каких бы стражей он ни выставлял, они бесполезны, – сказал Сэм. – Мы воспользуемся кодовой фразой и пройдем. Мы доберемся до Даусона и Клингера прежде, чем они сообразят, что произошло.
      – Полагаю, такое возможно.
      – Конечно же.
      – А как насчет компьютера в Гринвиче?
      – Этим мы займемся позже.
      – Как мы до него доберемся?
      – Не ты ли говорил, что слуги Даусона запрограммированы?
      – Так сказал Салсбери.
      – Тогда мы сможем добраться до компьютера.
      – А прикрытие?
      – Что-нибудь придумаем.
      – Каким образом?
      – Это самая ерундовая из наших проблем.
      – Ты чертовски оптимистично настроен.
      – Приходится. Тебе тоже советую. Пол оторвался от стены.
      – Хорошо. Но Дженни и Рай, вероятно, слышали выстрелы. Они волнуются. Прежде чем отправиться на фабрику, нужно вернуться обратно в церковь и рассказать им, как обстоят дела.
      Сэм согласно кивнул.
      – Иди вперед.
      – Как насчет… Салсбери?
      – Потом.
      Они вышли через черный ход и двинулись мимо машин на автостоянке в сторону аллеи.
      Пройдя несколько шагов. Пол сказал:
      – Подожди.
      Сэм остановился и повернулся к нему.
      – Нам незачем идти кружным путем, – сказал Пол. – Город теперь в наших руках.
      – Верно подмечено.
      Обойдя здание муниципалитета, они вышли на Мейн-стрит.
 
       11.45 вечера
 
      Клингер стоял в густой темноте на ступенях лестницы, ведущей на верх колокольни, немного не дойдя до площадки, и вслушивался в разговор. Сверху доносились голоса: говорили двое мужчин, женщина и ребенок. Эдисон и Дженни Эдисон. Эннендейл и его дочь…
      Теперь он знал, что происходило в Черной речке, что означала кровавая расправа в кабинете Торпа. Он узнал, насколько глубоко осведомлены эти люди о полевом испытании, о всех работах, планах и замыслах, скрывавшихся за этим тестом, и был глубоко потрясен.
      То, что удалось услышать, убедило его в том, что они будут сопротивляться, по крайней мере, из альтруистических побуждений. Этого Клингер не понимал. Он без труда понял бы, захоти они завладеть властью над подсознанием в собственных интересах. Но альтруизм… Подобные вещи всегда казались ему глупостью. Давным-давно он пришел к выводу, что люди, избегающие власти, гораздо опаснее тех, которые стремятся К ней, хотя бы уже потому, что их трудно понять, предусмотреть их действия.
      Однако он знал, что и таких людей можно остановить. Полевые испытания еще не провалились, пока еще не провалились. Судя по всему, им с Даусоном не одержать верх с такой легкостью, как казалось сначала. Но и противники еще не одолели ни его самого, ни Даусона. Проект еще можно спасти.
      Там наверху закончили обсуждать планы. Они прощались друг с другом, просили друг друга быть внимательными, желали удачи, целовались на прощание, обещали молиться, говорили что другого выхода у них нет В полной темноте, без фонаря, не зажигая даже спичек, чтобы осветить путь, невидимые, находившиеся на два-три пролета винтовой лестницы выше Клингера, Сэм Эдисон и Пол Эннендейл, скрипя ступенями, начали спускаться вниз.
      Торопливые шаги Клингера заглушались скрипом и шумом, производимыми двумя спускающимися сверху.
      Он остановился в наполненном шорохами и шуршанием церковном зале, где стены, алтарь, ряды скамеек еле угадывались в слабом свете ночного грозового неба, проникавшем внутрь через стрельчатые окна. Он не решил, как действовать дальше.
      Вступить с ними в схватку прямо здесь и сейчас? Застрелить обоих в тот момент, когда они будут сходить с лестницы?
      Нет. Для этого было слишком темно. Практически невозможно вести прицельную стрельбу. В этих условиях вряд ли удастся уничтожить обоих, а может быть, даже и одного из них.
      Он подумал было отыскать выключатель. Тогда можно было бы включить свет сразу же, как только они войдут в зал, и тут же открыть по ним огонь. Но если и был поблизости выключатель, то вряд ли он успеет найти его. Впрочем, если и успеет, то, как и они, сам окажется ослепленным вспыхнувшим светом.
      Даже если по воле кого-то из святых, изображенных на стенах этой церкви, ему каким-то образом удастся сразить обоих, тогда поднятый шум насторожит укрывшуюся в башне женщину. Она может оказаться вооруженной – скорее всего, так и есть. А в таком случае колокольня станет действительно неприступной. Чем бы женщина ни была вооружена: винтовкой, ружьем или пистолетом, с запасом патронов она сможет отбивать его атаки до бесконечности.
      Клингеру ужасно хотелось быть экипированным в данный момент как следует. По крайней мере, иметь самое необходимое для боевых действий за линией фронта вооружение: приличный автоматический пистолет, лучше германского или бельгийского производства, с несколькими магазинами, автоматическую винтовку с полным патронташем и хотя бы три или четыре гранаты. Особенно гранаты. В конце концов речь идет не о дамской вечеринке за чашкой чая. Это классическая операция командос, классический тайный рейд в глубокий тыл врага.
      Эдисону и Эннендейлу оставалось ступенек двадцать. Они были недопустимо близко, и расстояние между ними и Клингером продолжало сокращаться.
      Клингер стремительно двинулся вдоль ряда скамей, наверное, четвертого или пятого от алтаря, желая укрыться за высокими спинками сидений. При этом споткнулся о скамеечку, которую какой-то рассеянный служка забыл убрать после молитвы, и с грохотом растянулся на полу. Сердце его бешено колотилось, он пополз в сторону центрального прохода, затем лег на спину, вытянувшись на скамейке и сжав пистолет.
      Когда они спустились в темную церковь, Пол положил руку Сэму на плечо.
      Остановившись, Сэм тихо спросил:
      – Да?
      – Шшшш.
      Они прислушались к грозовому ветру, дальнему грому, сонму шорохов, наполнявших здание. Наконец, Сэм спросил:
      – Что-то не так?
      – Да. Что это было?
      – Ты о чем?
      – Тот шум.
      – Я ничего не слышал.
      Пол всматривался в темноту, которая, казалось, пульсировала вокруг; он сощурил глаза, словно это могло помочь проникнуть взором в черные омуты в углах и густые полосы теней. Атмосфера была поистине Лафкрафтовской «Г.Ф.Лафкрафт – автор романов "ужасов".», благодатная почва для паранойи. Он растер внезапно похолодевший затылок.
      – Как ты мог что-то расслышать за этим скрипом, который издавали ступени? – спросил Сэм.
      – Слышал. Что-то…
      – Вероятно, ветер.
      – Нет. Для ветра слишком громком. Резко. Так, словно кто-то наткнулся на стул. Они ждали.
      Полминуты. Минуту. Ничего.
      – Давай, – сказал Сэм, – двинулись.
      – Подожди еще минуту.
      Пока Пол произносил эти слова, сильный порыв ветра ударил в восточную стену церкви: рама одного из десятифутовых окон громко застучала.
      – Вот, – сказал Сэм. – Видишь? Вот что ты слышал. Всего лишь окно.
      – Да, – с облегчением сказал Пол.
      – Нам предстоит серьезная работа, – сказал Сэм. Они вышли из церкви через главный вход. Затем двинулись в восточном направлении по Мейн-стрит, туда, где перед зданием магазина стояла машина Пола.
 

***

 
      Когда они выехали на дорогу, ведущую к фабрике, и стоп-сигналы их машины превратились в едва различимые красные точки, исчезающие на западной окраине города, Клингер выскочил из церкви, пробежал полквартала до телефонной будки, стоявшей около кафе Альтмена. Некоторое время он листал тонкий список абонентов, пока не нашел телефоны "Биг юнион сэплай компани": двадцать номеров. Восемь в лагере и двенадцать на фабричном комплексе. Прозванивать номера один за другим не было времени. "Интересно, – думал Клингер, – в каком помещении фабрики Даусон устроил свою штаб-квартиру?" Он усердно размышлял, болезненно ощущая, как убывают секунды. Наконец решил, что контора более всего соответствует устремлениям Даусона, и набрал номер.
      После пятнадцатого гудка, когда Клингер был готов отказаться от своей затеи и положить трубку, раздался усталый голос Даусона:
      – "Биг юнион сэплай компани".
      – Это Клингер.
      – Закончил?
      – Он мертв, но я его не убивал. Эдисон и Эннендейл добрались до него раньше.
      – Они в городе?
      – Да. Вернее, были. Сейчас они направляются за тобой и за мной. Они думают, что мы оба на фабрике.
      Насколько мог полно, генерал охарактеризовал за минуту положение дел.
      – Почему ты не убрал их в церкви, когда была возможность? – спросил Даусон.
      – Потому что у меня не было этой возможности, – нетерпеливо проговорил Клингер. – Не было времени подготовить все как следует. Но у тебя это время есть, и ты можешь устроить все самым лучшим образом. Скорее всего, они оставят машину, не доезжая до фабрики, и оставшуюся часть пути пройдут пешком. Они надеются застать тебя врасплох. Но теперь ты застанешь врасплох их самих.
      – Послушай, почему бы тебе не взять машину и не приехать сразу же сюда? – спросил Даусон. – Будешь у них за спиной. Они окажутся между нами.
      – В сложившихся условиях, – ответил Клингер, – в этом нет смысла с военной точки зрения, Леонард. Когда они представляли собой группу, в которой из четырех человек трое вооружены, нам было бы трудно одолеть их. Теперь же, когда они разделились на пары и их распирает самонадеянность, преимущество на нашей стороне.
      – Но раз Эдисон и Эннендейл знают кодовую фразу, я не могу расставить часовых. Я не могу воспользоваться никем из здешних людей. Я тут один.
      – Ты сможешь справиться.
      – Эрнст, у меня хорошая подготовка в бизнесе, финансах. Эта же работа больше по твоей части.
      – Но у меня есть дела здесь, в городе.
      – Я не убираю людей!
      – О?
      – Не таким образом.
      – Что ты имеешь в виду?
      – Ну, не лично.
      – Ты захватил с собой оружие из лагеря?
      – Да, кое-какое. Вооружил им часовых.
      – С винтовкой или дробовиком ты запросто сделаешь все, что необходимо. Знаю, ты сможешь. Я видел, как ты стрелял по летающим мишеням.
      – Ты не понимаешь. Это идет вразрез с моими убеждениями. Моими религиозными взглядами.
      – Сейчас придется отбросить их в сторону, – сказал Клингер. – Речь идет о жизни и смерти.
      – Мораль нельзя отбросить в сторону, Эрнст, даже если речь идет о выживании. Во всяком случае, мне не нравится оставаться здесь одному. В одиночку решать эту проблему. Это нехорошо.
      Генерал пытался придумать довод, который убедил бы этого человека, что он может и должен сделать то, что необходимо, и оторвался, наконец, от телефона. Клингер решил использовать ход, обычный при общении с людьми типа Даусона.
      – Леонард, есть одно, что усваивает каждый солдат в день первого боя, когда враг поливает его свинцом, когда вокруг рвутся гранаты, когда кажется, что черта с два доживешь до завтрашнего дня. Если он сражается за правое дело, за справедливое дело, он познает, что никогда не останется один. С ним всегда рядом Бог.
      – Ты прав, – сказал Даусон.
      – Ты веришь, что наше дело правое?
      – Разумеется. Все, что я делаю, я делаю во имя Всевышнего.
      – В таком случае, все будет хорошо.
      – Ты прав, – сказал Даусон. – Мне не следовало колебаться в своих поступках. Всевышний, очевидно, желает, чтобы я действовал именно так. Спасибо тебе, Эрнст.
      – Не за что, – ответил Клингер. – Лучше принимайся за дело. Вероятно, они уже выходят из машины. У тебя есть еще минут десять, чтобы приготовиться к встрече.
      – А ты?
      – Я возвращаюсь в церковь.
      – Да будет с тобой Господь.
      – Удачи.
      Оба повесили трубки.

       Суббота, 27 августа 1977 года
 
       12.10 ночи
 
      Поднявшийся ветер уныло завывал в кронах деревьев. У-уууууу! Непрестанно гремел гром, причем каждый его раскат звучал ближе и более устрашающе, чем предыдущий. Небо над лесом периодически освещалось вспышками молний, их отблески пробивались сквозь сплетение ветвей, рождая в отвыкших от света глазах стробоскопические образы.
      В густом подлеске тут и там шныряли маленькие лесные зверьки, занятые поиском кто пищи или воды, кто дружеской компании, кто безопасного места. Или, как подумалось Полу, когда один из четвероногих выскочил из кустов и перебежал дорогу, они были просто напуганы возвращавшейся в очередной раз грозой.
      Пол и Сэм, выходя на опушку леса, окружавшего фабрику, ожидали встретиться с вооруженными охранниками, а не зверьками, однако охраны не было. Несмотря на то, что все лампы у главного здания светили, строение так же, как и территория вокруг, казалось покинутым.
      Они обошли фабрику лесом и вышли к стоянке автомашин. Укрывшись за густыми зарослями лавра, внимательно изучили обстановку. На засыпанной щебенкой площадке в тридцати футах от них стоял вертолет. Около него в тени был человек, который курил сигарету и наблюдал за молниями, сверкавшими в быстро летящих облаках.
      Указывая на него. Пол прошептал:
      – Даусон или Клингер?
      – Не думаю, – ответил Сэм.
      – Я тоже.
      – Тогда это пилот.
      – У него есть оружие?
      – Нет. Ничего.
      – Пошли.
      – Подожди.
      – Чего?
      – Подходящего момента.
      Они продолжали наблюдение.
      Через несколько секунд пилот бросил окурок на землю и затушил его ботинком. Засунув руки в карманы, он принялся бесцельно прохаживаться туда-сюда, явно убивая время. Сначала он приблизился к деревьям и остановился футах в десяти-двенадцати от них, затем повернулся и пошел обратно.
      – Быстро, – скомандовал Сэм. Пол вскочил. Пробрался сквозь лавровую чащу и бросился вслед за пилотом.
      Человек услышал его приближение и обернулся. Лицо походило на черную маску, но глаза, казалось, фосфоресцировали.
      – Кто…
      – Я "ключ", – произнес Пол.
      – Я "замок".
      – Говори тихо. – – Да, сэр.
      Пол выглянул из-за геликоптера. Виднелись окна основного здания, в большинстве освещенные, главным образом, на втором и третьем этажах со стороны складского двора. Если ему были видны, окна, следовательно любой, кто в этот момент мог смотреть из окна, в свою очередь, так же мог видеть его, невзирая на темноту. Он поспешно подтолкнул пилота ближе к геликоптеру, который скрывал их от возможных взглядов.
      К ним подошел Сэм и спросил:
      – Как тебя зовут?
      – Малколм Спенсер.
      – Ты пилот?
      – Да.
      – Где Леонард Даусон?
      – На фабрике, – ответил Спенсер.
      – В каком здании?
      – В самом большом.
      – На каком этаже? Первом, втором или третьем?
      – На первом этаже. Там есть что-то вроде торгового зала с…
      – А Эрнст Клингер, – спросил Сэм. – Где он?
      – Он в Черной речке.
      – Не может быть.
      – Сэр?
      – Ты хочешь сказать, что он в городе?
      – Именно так.
      Пол и Сэм переглянулись.
      – Что-нибудь не так? – спросил пилот. Он, казалось, обеспокоился за них.
      – Ты лжешь, – проговорил Пол. С удивлением Спенсер ответил:
      – Нет, сэр.
      – Я "ключ", – сказал Пол.
      – Я "замок", – ответил Спенсер.
      – Где сейчас Клингер?
      – Он в Черной речке. Пол посмотрел на Сэма.
      – Господи Иисусе! – прошептал он. Обращаясь к пилоту, Сэм сказал:
      – Ты привез Даусона и Клингера в лесной лагерь, так? А затем сюда на фабрику?
      – Нет. Только мистера Даусона. Генерал Клингер из лагеря направился в город.
      – Когда?
      – Через пару минут после того, как мы добрались туда, – ответил Спенсер.
      Он неуверенно улыбнулся. Зубы его блеснули даже более ярко, чем глаза.
      – Как он отправился? Не на вертолете же?
      – Нет, сэр. Он взял машину.
      – Почему…
      Прежде чем он успел вымолвить слово, Сэм вскрикнул и повалился вперед к вертолету.
      В тот же момент ночную тишину вспорол одиночный винтовочный выстрел.
      Инстинктивно Пол упал на землю и откатился в сторону. Пуля ударила в асфальт, где он только что стоял, и отрикошетила в темноту.
      Вторая пуля разметала щебенку с другой стороны от него, осыпав его мелкими камешками.
      Пол перекатился через спину и сел. Человека с винтовкой он увидел сразу же: припав на одно колено, в позе стрелка-спортсмена он стоял футах в тридцати на краю леса. По дороге из города Пол перезарядил свой "магнум"; теперь удерживая его двумя руками перед собой, он быстро выстрелил пять раз.
      Ни один из зарядов не попал в цель.
      Однако резкий звук выстрела револьвера и смертельный свист пуль, чиркнувших по асфальту, очевидно, вывели человека с винтовкой из равновесия. Вместо того, чтобы попытаться завершить начатое, он встал с колена и побежал.
      Вскочив на ноги. Пол сделал несколько шагов следом за ним и выстрелил еще раз.
      Незадетый стрелок, сильно забирая в сторону, побежал обратно к фабричному комплексу.
      – Сэм?
      – Здесь я.
      Пол едва различал фигуру Сэма, темная одежда которого сливалась с щебенкой, в отличие от заметных седых волос и бороды.
      – Тебя ранило?
      – В ногу.
      Пол направился к нему.
      – Серьезно?
      – Кость не задета, – ответил Сэм. – Это Даусон. Расправься с ним, ради всего святого!
      – Но ты же ранен…
      – Со мной все будет в порядке. Малколм наложит повязку. Теперь давай, разделайся с Даусоном, будь он проклят!
      Пол побежал. В дальнем конце автостоянки он пробежал мимо винтовки, лежавшей на земле. Даусон или случайно уронил ее, но был слишком напуган, чтобы остановиться и подобрать, или же, охваченный паникой, просто бросил ее. Не останавливаясь. Пол сунул руку в карман за патронами.
 
       12.15 ночи
 
      Деревянные ступени, ведущие на колокольню, скрипели под тяжестью Клингера. Он остановился и досчитал до тридцати, прежде чем преодолеть еще три ступени, затем остановился вновь. Если подниматься слишком быстро, женщина и девчонка услышат его приближение. И если они насторожатся и будут ожидать его, то появление его на верхней площадке окажется равносильным самоубийству. Он надеялся, что паузы от тридцати секунд до минуты между короткими передвижениями вверх введут их в заблуждение, и они подумают, что причиной скрипа является ветер.
      Он преодолел еще три ступени.
 
       12.16 ночи
 
      Даусон, убегавший от Пола, скрылся за углом здания фабрики. Добежав до угла мгновением позже, Пол остановился и внимательно вгляделся в северную часть рабочего двора: на нем виднелись огромные штабеля бревен, заготовленных, чтобы обеспечить фабрику материалом на все время долгой зимы, несколько тяжелых агрегатов, пара грузовиков-тягачей, лента конвейера, сбегавшая по наклонной от фабрики к загрузочному отверстию большой печи, в которой сжигали опилки, кору и древесные отходы… Вокруг было слишком много мест, где мог укрыться и поджидать его Даусон.
      Пол не пошел на северный двор, а повернул назад и направился к двери, которую увидел в западной стене здания. Дверь оказалась незапертой.
      Короткий коридор был ярко освещен. За ним виднелся огромный цех: цепной подъемник, протянувшийся от фабричного пруда через загрузочные ворота в цех, затем пила для поперечной распиловки, платформа для бревен, устройство для подачи их к пилам, распускавшим бревна на доски, гигантская цепная пила, обрезная машина, профильные пилы, бак с пропитывающим составом, сортировочная площадка и затем козлы для готовой продукции… Пол запомнил все эти термины после экскурсии на фабрику два года назад, когда управляющий показывал ее Рай и Марку. В рабочем зале горели лампы дневного света, но ни один из агрегатов не работал. Около них не было рабочих. Справа располагались умывальная комната и душевая, слева – несколько лестниц.
      Поднявшись на четыре лестничных марша, преодолевая по две ступеньки зараз. Пол оказался сразу на третьем этаже, поскольку из-за громоздких механизмов высота цеха достигала двух этажей. На мгновение Пол остановился, чтобы обдумать дальнейшие действия, затем двинулся к пятой комнате слева.
      Дверь была заперта.
      Он дважды ударил по ней ногой.
      Замок выдержал натиск.
      На стене в коридоре висел застекленный противопожарный щит. На нем – огнетушитель и топор.
      Разбив рукояткой револьвера стекло. Пол взял топор. Обухом он стал вышибать дверной замок из двери кабинета. Выбив замок и сломав слабый внутренний засов. Пол бросил топор, распахнул разбитую дверь и вошел внутрь.
      В кабинете стояла темнота. Он не зажег света, так как не хотел выдавать своего местоположения. Закрыл дверь в холл, чтобы его силуэт не выделялся в слабом свете, пробивавшемся оттуда.
      Окна кабинета находились над террасой нижнего этажа. Подняв раму вверх, он выскользнул из окна и ступил на крышу террасы, покрытую рубероидом.
      В лицо ударил ветер.
      Пол вынул из-за пояса "магнум комбат".
      Если Даусон прятался где-то на территории северного двора, то крыша представляла наилучшее место, откуда его можно было обнаружить.
      Темнота хорошо защищала Даусона, так как во дворе не горела ни одна лампа.
      Пол мог бы их включить, но он не знал, где находится выключатель. К тому же ему не хотелось тратить много времени на поиски выключателя.
      Среди замершего двора двигалась лента наклонного транспортера, со стуком бежавшая к печи для сжигания обрезков и мусора. Его, должно быть, забыли выключить вместе со другим оборудованием. Прямо под тем участком крыши, где стоял Пол, лента транспортера выходила из здания и, наклонно опускаясь до высоты двадцать футов над землей, ярдах в сорока от цеха достигала загрузочного отверстия печи. Конусообразная печь, диаметром около тридцати футов в основании и десяти в верхней части и высотой футов сорок, работала на газе, и пламя в ней никогда не гасло, за исключением редких случаев, когда главный мастер давал команду отключить печь. Даже теперь, когда лента транспортера не несла в печь топлива, внутри бушевало пламя.
      Судя по силе пламени, по тому, как оно бесновалось за открытой дверцей печи, несколько сотен фунтов древесных отходов, составлявших часть ежедневной порции сжигаемого, были загружены в печь до того, как Даусон приостановил работы на фабрике, и не успели еще прогореть.
      В других частях двора царили тишина и спокойствие. Фабричный пруд, над серединой которого на толстых тросах качался мощный крюк-захват, простирался справа от складской площадки и печи. На поверхности воды плавали бревна, походившие на дремлющих аллигаторов. От пруда к террасе тянулся небольшой канал. Когда фабрика функционировала, рабочие по этому каналу гнали бревна с помощью багров к установленным под крышей веранды цепным подъемникам. Подъемники захватывали бревна и на цепях подтаскивали их в разделочный цех. С восточной и северной сторон пруд окружали штабеля бревен, запасенных на долгую зиму. Слева от площадки и печи, вдоль забора с колючей проволокой, окружавшего склад готовой продукции, стояли два тягача, подъемный кран и несколько других мощных механизмов. Даусона нигде не было видно.
      Вслед за громом и вспышками молний внезапно посыпались крупные капли дождя. Словно шестое чувство подсказало Полу, что грохочет не только гром. Подстегнутый предчувствием, он резко обернулся. За его спиной из того же самого окна на крышу вылез Даусон. Между ними было не более ярда. Даусон был старше Пола лет на пятнадцать, но выше ростом и тяжелее. Весь его облик источал смертельную угрозу: в руках он держал топор. Тот самый проклятый пожарный топор! Сжимая двумя руками, он занес его над головой. Топор начал опускаться.
      Клингер поднялся до середины колокольни, когда вновь полил дождь. Капли шумно барабанили по церковной крыше и по кровле колокольни, заглушая шум шагов.
      Он подождал и, убедившись, что дождь не собирался прекращаться, двинулся вперед, теперь уже не делая остановок после каждых трех ступенек. В этом шуме он сам едва различал скрип лестницы. Приободренный, преисполненный уверенности, сжимая в правой руке "вебли", менее чем за минуту Клингер преодолел оставшуюся половину пути и выскочил на верхнюю площадку.
 

***

 
      Пол резко присел.
      Лезвие топора просвистело над самой головой. С удивлением, как бы со стороны, он услышал собственный крик и, не в силах прекратить кричать, внезапно осознав, что "Смит и Вессон" все еще зажат у него в руке, нажал курок.
      Пуля раздробила Даусону правое плечо. Топор выпал из его рук. Описав дугу, он полетел вниз в темноту, где вдребезги разбил лобовое стекло одного из тягачей.
      Со сверхъестественной ловкостью Даусон сделал поворот вокруг своей оси и всей тяжестью навалился на Пола.
      "Магнум комбат" полетел вслед за топором.
      Вцепившись один в другого, крепко прижавшись друг к другу, мужчины упали на крышу.
 

***

 
      Открытая площадка колокольни едва освещалась отблесками молний, но и этого слабого света вполне хватило для того, чтобы Клингер смог разглядеть, что перед ним лишь один человек – дочь Эннендейла.
      Невозможно. Она сидела на полу, привалившись спиной к стене под аркой, и с ужасом смотрела на него.
      Что за чертовщина?
      Их должно быть две. Площадка размером около девяти квадратных футов была явно мала для игры в прятки. Однако то, что он увидел своими глазами, было реальностью. Но ведь они должны быть здесь вдвоем!
      В ночи прокатились раскаты грома, трезубцы белых молний вонзались в землю. Открытую площадку башни пронизывал ветер.
      Клингер навис над ребенком.
      Глядя на него снизу вверх, дрожащим голосом девочка прошептала:
      – Пожалуйста.., пожалуйста.., не.., убивайте меня…
      – Где другая? – спросил Клингер. – Куда она ушла?
      – Эй, мистер, – произнес голос за спиной Клингера.
      Значит, они слышали, как он поднимался по лестнице. Приготовились и ждали его появления.
      Но как это им удалось?
      Ощутив внезапную слабость, дрожа, отлично понимая, что спасать свою жизнь слишком поздно, тем не менее, Клингер повернулся лицом к опасности.
      Позади него никого не было. Гроза, полыхнув еще одной молнией, предоставила ему отличную возможность убедиться в том, что на площадке находились только двое: он сам и ребенок.
      – Эй, мистер!
      Клингер посмотрел вверх.
      Темная фигура, словно чудовищная летучая мышь, нависала над ним. Женщина. Дженни Эдисон. В темноте Клингер не видел ее лица, но не сомневался, что это она. Она услышала, как он поднимался по лестнице (а он-то мнил себя таким умным!), и успела забраться на подвеску колокола, под самый потолок, на шестифутовую высоту, как проклятущая летучая мышь.
      "Минуло двадцать семь лет с тех пор, как я отвоевал в Корее, – подумал он. – Слишком стар я для рейдов командос. Слишком стар…"
      Он не видел винтовки, но знал, что ее дуло направлено в него.
      Сзади дочь Эннендейла отползла в сторону с линии выстрела.
      Все произошло так быстро. Слишком быстро.
      – Скатертью дорога, ублюдок, – проговорила Дженни Эдисон.
      Клингер даже не услышал выстрела.
 

***

 
      Даусон рухнул спиной на середину наклонной ленты транспортера. Захваченный неуклюжими, но прочными объятиями. Пол последовал за ним и упал сверху. От удара у обоих вышибло из легких весь воздух.
      После длительного раскачивания лента транспортера пришла в равновесие, приняв тяжесть их тел, и мягко понесла их головами вперед к раскрытой пасти печи.
      Судорожно хватая воздух ртом, обмякший после падения. Пол приподнял голову с конвульсивно вздымавшейся груди Даусона. Впереди, в тридцати ярдах, выбрасывая желтые и оранжевые языки, бушевало пламя.
      Двадцать пять ярдов…
      Оглушенный, раненный в плечо, сильно ударившийся головой при падении, Даусон не был готов сразу же продолжить поединок. Он жадно хватал воздух, захлебывался потоками дождя, вода вылетала из его ноздрей.
      Тарахтя и потряхивая, транспортер продолжал двигаться вперед.
      Двадцать ярдов…
      Пол попытался скатиться в сторону с этой магистрали смерти.
      Здоровой рукой Даусон вцепился в рубашку Пола.
      – Отцепись.., ты.., ублюдок! – с перекошенным лицом прохрипел Пол, не имея сил вырваться.
      Пальцы Даусона как когти вцепились в него и не отпускали.
      Десять ярдов…
      Собрав последние силы. Пол размахнулся и кулаком ударил Даусона в лицо.
      Даусон разжал пальцы.
      Пять ярдов…
      Со стоном, уже ощущая жар печи. Пол бросился вправо вниз с транспортера.
      Сколько до земли?
      Довольно безболезненно он приземлился на кучу травы и мусора, валявшегося на берегу фабричного пруда.
      Посмотрев вверх, он увидел, как Даусон, еще не пришедший в себя, полуоглушенный, не подозревавший об опасности до тех пор, пока не стало слишком поздно, опрокинулся головой вперед в трескучий, брызгающий, ревущий омут адского пламени.
      Если Даусон и закричал, то звук его голоса заглушил мощный удар грома.